Арден Том. Король и Королева Мечей (Орокон - 2)

   Был у меня один дружок.
   Собой хорош и ростом вышел,
   Да только был он одинок,
   Пока не встретил он красотку,
   Прекрасней всех она была.
   Она лишь ручкой поманила
   И за собою увела.
   Дружок мой был стрелок изрядный
   И мимо цели редко бил,
   Но в цель такую, право слово,
   Впервые в жизни угодил.
   Когда он встретил ту красотку,
   Что всех желаннее была,
   Она лишь ручкой поманила
   И за собою увела.
   Бывал мой друг в домах богатых,
   На серебре порой едал,
   Теперь со светскою красоткой
   Танцует вальсы на балах.
   Да-да, с той самою красоткой,
   Что всех прекраснее была,
   Что только пальцем поманила
   И за собою увела.
   А ты, приятель, стой на страже
   И не горюй, и в ус не дуй,
   Ведь в свой черед и ты получишь
   И нежный взгляд, и поцелуй
   От восхитительной красотки,
   Что лишь головкой поведет
   И тонким пальчиком поманит,
   И за собою уведет!
   Допев, синемундирники загоготали, сопроводили последний припев неприличными жестами. Джем покраснел и отвел взгляд. Бедняга Джем! Он ведь во многом остался невинен. Он не знал о том, что страсть так многолика. Он закрыл глаза и вспомнил о Кате. У них все было так возвышенно и благородно. И чисто.
   Горючие, жаркие слезы набежали на глаза Джема.
   Он поднес к губам кружку, когда кто-то поддел его под локоть. Джем сердито обернулся и увидел перед собой дружески усмехающуюся физиономию. Физиономия принадлежала здоровяку в кучерской фуражке. Он покуривал трубочку. Джем немного успокоился. Хотя бы слуга, а не синемундирник, и то хорошо. Кучер понимающе подмигнул Джему и посетовал на то, какая премерзкая выдалась погода.
   - А щека-то у тебя, парень... - сочувственно помотал головой кучер. Ты ведь, поди, у принца Чейна на службе состоишь?
   Джем кивнул.
   - А ты?
   Кучер указал на герб на околыше фуражки. Джем отхлебнул эля, стараясь держать себя в руках и не выказать вспыхнувшего интереса. Но сердце его бешено заколотилось. Как же он сразу не узнал того, кто сидел перед ним?
   В Ирионе у Стефеля была репутация закоренелого пьяницы.
   Джем осторожно проговорил:
   - Эрцгерцог... Ирионский?
   - Угу. Благородный, как не знаю кто. И заносчивый. Ну, аристократам оно так и положено, парень. А когда я был молодой, так нам было велено заучить наизусть гербы всех девяти провинций, представляешь? Гербы и девизы, во как. Наизусть, без запинки, а не то все это в нас палками вколачивали.
   Джем вежливо улыбнулся, а сердце его кричало: "Стефель, неужто ты не узнаешь меня?" В какое-то мгновение Джем был готов открыться старику, но тут же передумал, когда Стефель с любопытством прищурился и проговорил:
   - Слушай, парень, а я тебя прежде нигде не встречал ли? Джем побледнел. Он вдруг испугался. Ведь ему следовало странствовать тайком, не будучи узнанным никем. С притворной небрежностью он пониже надвинул ворованную шляпу. Но Стефель сам ответил на заданный вопрос:
   - Ой, чего это я, право... Просто ты мне напомнил другого парня. Этот-то вряд ли бы в слуги подался, я так думаю. Да и потом... помер он.
   - Бедняга! - вырвалось у Джема. Он решил, что больше лучше ничего не добавлять. Его охватило странное чувство - смесь эйфории с грустью и страхом. Да, он был мертв, он умер для всех, кто остался дома. Для Стефеля, для Нирри, для тетки Умбекки. Для Полти.
   "Для Каты. Я мертв для Каты".
   Джем встряхнулся, прогнал нахлынувшие чувства. Он снова улыбнулся Стефелю. Он понимал, что лучше извиниться и уйти. Но что-то заставило его остаться.
   - Далеко же вы уехали от дома, - попробовал продолжить разговор Джем. Его вдруг озарило. - Вот говорят, что тамошние снеговые горы - это лестница до самого неба. Это правда?
   Кучер проворчал:
   - А мне-то что до этих снеговых гор, парень? Должен тебе сказать, что и по зеленым холмам возле Варби лошадкам моим бегать нелегко.
   - Но ты-то оттуда? С гор?
   Стефель ответил на этот вопрос так:
   - Я вообще не любитель таскаться с места на место. Терпеть не могу перемены всяческие. Ежели бы все было вот так, как теперь, а мне бы было столько лет, сколько тебе, парень, так я бы, пожалуй что, сказал, что счастлив. В мое время все было на своих местах. А теперь люди не знают своего места, не понимают, кто их хозяин.
   - Ты так думаешь?
   - Я вот дочке своей говорю: "Мы разве не у эрцгерцога на службе состоим?" А эрцгерцог нынче где, спрашивается? В Агондоне эрцгерцог и домой не собирается. Весь Тарн попал в руки самозванца, а я, уроженец Тарна, торчу в Варби! Ох, вот ведь привелось дожить и увидеть мир вверх тормашками!
   Стефель явно мог бы распространяться на эту тему и дальше, но, похоже, решил, что такое течение мыслей может завести его в опасную сторону.
   Предосторожность никогда не бывает излишней.
   Он вздохнул.
   - А все из-за девчонки, понимаешь? Вот почему я здесь торчу. Из-за молодой барышни и из-за госпожи ихней.
   Стефель настолько потешно скривился, что Джем с трудом удержался от смеха. Ему отчаянно хотелось спросить насчет молодой барышни, но он одернул себя.
   На всякий случай он прикоснулся к груди, нащупал свой тайный талисман.
   "Осторожнее, осторожнее", - мысленно проговорил он.
   На его плечо снова легла чья-то рука. Это опять оказался молодой человек в желтом камзоле.
   - Вот ты где! - заплетающимся языком проговорил он. Он явно все это время пил и искал знакомого пажа. - Ой... опять... обознался. А как ты мне сказал, кто ты такой? Я же всех слуг принца наперечет знаю...
   Джем с самым решительным видом отвернулся.
   - Эй, подавальщик! - крикнул Стефель.
   Его кружка была пуста. Джем купил ему другую. Кучер сердечно поблагодарил его.
   - А твой хозяин, - предпринял новую попытку выведать интересующие его сведения Джем, - он ведь, как я слышал, изловил злобного короля.
   - Угу, мой хозяин - большой человек, еще какой большой. - Стефель помедлил и вдруг скованно проговорил: - Он же в союзе с зензанцами был.
   Как это следовало понимать?
   - Кто? Твой господин?
   - Мой господин? Алый король, парень! Если бы алый король все сделал по-своему, мы бы теперь были всего-навсего зензанской провинцией. Вот как бы все было, а не так, как теперь. А он воскресил агонистскую веру.
   - Кто? Эджард Алый?
   - Да нет, Эджард Синий. Слушай, парень, клянусь господом нашим Агонисом, ты ничего в жизни не понимаешь. Без синего короля мы бы теперь где были, я тебя спрашиваю? В дерьме, парень, по уши в дерьме!
   За их спинами на пол упала и разбилась кружка. Двое синемундирников сцепились из-за шлюхи. Некоторые бросились туда, чтобы поглазеть на драку. Слышались крики и смех. Другие, совершенно безучастные к драке, продолжали опрокидывать кружку за кружкой под аккомпанемент свиста и пьяного ора.
   Только малый в желтом камзоле продолжал болтаться возле Джема.
   - Ну, тебя и полоснул же кто-то по щеке... - хрипло прошептал он на ухо Джему.
   Джем сделал вид, что ничего не расслышал, и наклонился ближе к кучеру.
   - А эта юная барышня...
   - Какая это тебе барышня! Это ж шлюха!
   Неподалеку затравленно взвизгивала женщина, из-за которой вспыхнула драка.
   - Я про вашу юную барышню...
   - Чего-чего? Ты нашу барышню шлюхой назвал?
   Стефель нахмурился и ухватил Джема за ворот.
   - Нет-нет, - терпеливо проговорил Джем и отвел руку кучера. - Я хотел сказать: наверное, она необыкновенно хороша собой.
   - А шляпа эта тебе... ну совсем... не к лицу, - прошептал Джему на ухо приставучий тип в желтом камзоле.
   Стефель тем временем впал в мрачное безмолвие. С самым глубокомысленным видом он раскурил трубку, затянулся, выпустил облако дыма. Позади брошенный кем-то табурет угодил в поднос, на котором стояло несколько кружек. Джем всеми силами старался не отвлекаться и смотреть только на окутанную дымом фигуру старика.
   - Угу, она себе точно отхватит славного муженька. Такую и за короля выдать можно, - наконец отозвался Стефель. - Говорят, чернявенькие самые красивые будут, а она у нас как раз такая.
   Джем вздохнул.
   - Вот бы мне хоть глазком взглянуть на такую красавицу!
   Это было рискованно. Кучер снова мог разозлиться.
   Но на этот раз он расхохотался.
   - Ой, парень, этот орешек тебе не по зубам! Нам с тобой только такие годятся. - И он указал на кокотку. - Да и глазами увидеть нашу барышню непросто! С этими... исчезновениями... Надо ухо востро держать.
   - Исчезновениями?
   Стефель мощно рыгнул.
   - Парень, ты не с луны ли свалился? Ты что, не слыхал про мисс Виеллу Рекстель?
   Джем был готов спросить насчет Великолепной Ви, но в это мгновение кто-то схватил его за руку.
   - Я все понял! - Это снова был малый в желтом камзоле. На этот раз он явился совершенно пьяный. Жмурясь от дыма, он пристально рассматривал шляпу Джема. Затем он погрозил ему кулаком. - А ну говори, что ты с ним сделал?!
   - Эй, парни, полегче! - воскликнул Стефель.
   Но его никто не слушал. Еще через мгновение он сбежал, а Джем и парень в желтом камзоле уже катались по грязному полу. Для тех, кто ничего не понял, их драка выглядела как продолжение схватки, начавшейся чуть раньше из-за шлюхи. На самом деле теперь дралось уже полтрактира. Синемундирники, шлюхи, прислуга, кучера и лакеи, и даже мальчишки-подавальщики размахивали кулаками и отвешивали друг другу тычки и пощечины. Тип в желтом камзоле повалил Джема на спину и вцепился ему в глотку.
   Джем всеми силами пытался вырваться. Пусть его сочтут трусом - ему было все равно. Он хотел одного: как можно скорее убежать отсюда. Вырваться ему удалось, но его тут же схватил синемундирник и отбросил назад. Джем сумел увернуться, но тут с пола поднялся малый в желтом камзоле и снова повалил его на пол. Только с третьей попытки, когда синемундирник сцепился с мальчишкой-подавальщиком и когда поднявшегося с пола типа в желтом камзоле подхватила заскучавшая кокотка, Джему удалось обрести желанную свободу.
   Вскоре он уже бежал по темным скользким улицам под проливным дождем.
   ГЛАВА 10
   СОН О СМЕРТИ
   Полночь.
   Теперь, когда страну окутал чернейший мрак, давайте на некоторое время отвлечемся от Варби и перенесемся в другой, более крупный город. Это тот город, куда стремится Джем. Этот город, словно гигантский паук, подобрался в самой середине раскинутой им ловчей сети и ожидает нашего героя.
   Агондон, столица Эджландии.
   Интересующая нас сцена происходит на мосту Регента, переброшенном через широкую реку Риэль. Во мраке гулко звучат пятнадцать ударов колоколов, возвещающих окончание суток. На середине моста останавливается человек в темном плаще - пожалуй, неуверенно. Лица его не видно, на него отбрасывают тень поля широкой шляпы с пером.
   - Так предначертано.
   Хрипловато, взволнованно шепча эти слова, человек в плаще, похоже, старается сам себя в чем-то убедить, подготовить к чему-то. Позади него, к югу от моста, лежали прекрасные площади и террасы Нового Города. А перед ним, на крутом склоне острова, причудливым лабиринтом громоздится вокруг Главного храма Агониса Старый Город.
   Скоро, очень скоро начнется Собрание.
   - Да, - вновь звучит шепот, - так предначертано.
   Человек в плаще опускает руку на парапет и устремляет печальный взгляд на текущую под мостом реку. Подобно громадной змее река Риэль извивается по городу, поблескивая серебристой чешуей. Близится к окончанию сезон Терона. Это означает, что скоро преобразится река. Когда задуют жаркие ветры со стороны южных царств, Риэль будет являть собой отвратительное зрелище. Днем от воды будет подниматься ужасное зловоние, оно окутает город смрадным облаком. А в самую страшную жару вода и вовсе высохнет, и тогда взорам горожан откроется все то, что таилось на ее дне. Змея сбросит кожу, и станет видно содержимое ее утробы.
   Дохлые псы. Полусгнивший мусор. Нечистоты.
   Тает ночная тучка, открывается лик луны. Ярче блестит вода реки. Как она красива сейчас! Как чарующа! Но ведь Лунная Дама всегда была обманщицей. Вот, наверное, почему во время полнолуния запрещается смотреть на ее лик.
   Но человек в черном смотрит в небо. Сверкающий диск луны обезображен оспинами. В старой сказке говорится о том, что в те времена, когда Земля была юной, лик луны был чист, и полнолуние бывало каждую ночь. Теперь, когда Земля состарилась, стала больной и ветхой, вместе с нею состарилась и Лунная Дама, стал некрасив ее лик. Тщеславие ее уязвлено, ей хочется отвернуться, вот почему лик ее то и дело становится все более ущербным. Но отвернуться окончательно ей не дано. Она привязана к своему месту, ибо обязана наблюдать за тем, что происходит на окутанной мраком Земле.
   Некоторые говорят, что настанет день, когда этот полуразрушенный мир возродится, и тогда Лунная Дама обретет былую красу.
   Лунная Дама, Лунная Дама,
   Как бы ты вновь засияла,
   Если бы кто-то собрал воедино
   Пять всемогущих кристаллов!
   С усталой усмешкой человек в черном произносит старинный стишок.
   Но тут слышится другой голос - хриплый, с присвистом.
   - Подайте на пропитание!
   Человек в черном медленно поворачивает голову. Он не заметил Отверженного, одетого в грязные лохмотья, который прячется у пьедестала статуи посередине моста. Время, когда можно было просить милостыню, давно прошло. Теперь Отверженному следовало бы находиться далеко отсюда, где-нибудь под сваями пристани или в одной из подворотен Старого Города. Здесь, на мосту, его скоро обнаружит ночная стража.
   Обнаружит и убьет.
   Отверженный встает и, еле передвигая ногами, шаркая, движется к человеку в черном. Он протягивает руку и ждет. Пальцы скрючены, словно рука принадлежит дряхлому старику, но бородатое лицо так молодо... слишком молодо.
   Снова звучит голос - предсмертный шелестящий хрип:
   - Подайте... Один лунник... Всего один лунник...
   Много сезонов не было слышно в Эджландии, чтобы кто-то просил подать такую монету. После коронации Эджарда Синего ее перестали чеканить.
   Человек в плаще вздыхает. Легким, изящным движением он достает из кармана монету - золотой тираль, и сжимает ее в затянутых перчаткой пальцах. Монета сверкает, озаренная луной. Одного тираля Отверженному хватит для того, чтобы на протяжении полулуния он питался горячей едой, или для того, чтобы он целый день не вылезал из трактира. Но почему-то рука Отверженного не тянется за монетой, почему-то он не обнажает в радостной улыбке щербатый рот. Кажется, он совсем забыл о том, кто он такой и где находится.
   "Наверное, он из самых заблудших, - думает человек в черном. Наверное, он из тех, что утратили и рассудок, и свое место в мире". Его пальцы разжимаются, монета со звоном падает на мостовую.
   Человек в плаще отворачивается.
   Но тут Отверженный хватает его за руку, на удивление ловко разворачивается и с ним оказывается лицом к лицу. Из щербатого рта вырывается зловонное дыхание. Человек в плаще содрогается от отвращения. Он бы вырвался, но Отверженный цепко держит его, не сводит с него безумных, немигающих глаз и пытается, шамкая, выговорить нечто, смутно напоминающее слова из песни:
   Как угадашь, што ш ветки...
   Ешли ты к дереву шмеха...
   Отверженный заходится в кашле, но руки человека в черном не отпускает. Человек в плаще поджимает губы. Ему знакома эта песня. Это древний зензанский гимн, разошедшийся по стране во времена правления Святой Императрицы. В то время менестрели исполняли эту песню, под нее водили хороводы, она была популярна и при дворе. А теперь она превратилась в колыбельную, ее мурлыкали, чтобы убаюкать не желающих засыпать младенцев. Быть может, она убаюкает и Отверженного? Быть может, этот загубивший свою жизнь молодой человек жаждет, чтобы его убаюкали, успокоили?
   И тут человек в черном крепко сжимает руку Отверженного и начинает напевать:
   Как угадаешь, что с ветки сорвешь,
   Если ты к дереву смеха придешь?
   Влаги живительной лучше испей
   Вместе с четой королевской мечей.
   Да! Да!
   Улыбка трогает губы Отверженного. Он готов от благодарности опуститься на колени. Он и вправду, обмякнув, опустится на булыжники мостовой через несколько мгновений, но вовсе не от того, что им овладеет несказанная благодарность. С тем же изяществом и ловкостью, с какими до того вынул из кармана монету, человек в черном плаще вынимает нечто другое. То, что он вынул из кармана, не сверкает под луной, хотя предмет этот мог бы ярко блеснуть. Не блестит он только потому, что человек в черном отвернулся от луны. Со стороны может показаться, будто он обнялся с Отверженным. На физиономии Отверженного застывает гримаса восторга... она не тает, лицо его становится все более и более счастливым, оно словно бы озаряется собственным светом. Он догадывается о том, что сейчас произойдет.
   Кинжал легко пронзает его живот.
   Луна озаряет выпученные белки, но Отверженный не издает ни звука. Он молчит даже тогда, когда лезвие кинжала скользит выше и вспарывает его грудь, снова опускается и снова скользит вверх.
   Еще мгновение - и все кончено.
   Человек в плаще удовлетворенно вздыхает, почувствовав, как повисает на его руках отяжелевшее мертвое тело. Почему он убил Отверженного? Быть может, его охватило сострадание, по силе сравнимое с похотью, и ему страстно возжелалось удалить из мира живых этого несчастного? Легким движением он выдергивает кинжал, быстро, умело закрывает рану лохмотьями, поднимает почти невесомое тело и несет его к парапету.
   Воздух так сыр и плотен, что всплеска воды почти не слышно.
   Человек в плаще спешит прочь, громко стучат его каблуки по мостовой. Впереди его ждут узкие улочки, ведущие ввысь, к храму Агониса. Позади валяется на камнях золотой тираль - на том месте, куда упал.
   Да-да, скоро начнется Собрание.
   Раджал не смог уснуть.
   Как он жалел о том, что ночь выдалась холодная и дождливая! В разгар сезона Терона ваганы частенько спали под открытым небом, в тишине, наполненной тысячами ароматов и нарушаемой только ленивым бормотанием реки и редким стрекотанием насекомых, далеким уханьем совы да вялым потрескиванием догорающего костра. Раджал лежал бы на мягкой и прохладной траве, глядел бы в черное небо, усыпанное бриллиантами мерцающих звезд.
   Сегодня это было не суждено.
   Ваганы сумели-таки откатить фургоны подальше от реки, ближе к стенам города. Теперь их лагерь притулился к самым деревьям. Днем деревья заслоняли лагерь со стороны Белесой Дороги и змеистой извилины Петли Воспера. Досюда река добраться не могла, а Раджал все равно волновался, и сердце его учащенно билось. Охваченный тоской, он плотнее закутался в одеяло, заворочался. По холсту, которым был обтянут фургон, непрерывно колотил дождь. Как Раджал завидовал сестренке, которая в эту ночь осталась в теплом фургоне Великой Матери! Мальчиков отправляли спать в фургон Дзади - колымагу из растрескавшихся досок, из которых тут и там торчали ржавые гвозди.
   Для Дзади это был привычный, родной дом. В любую погоду он мирно спал здесь, свернувшись калачиком и дыша медленно и ровно, словно собака. "Как странно, - думал Раджал, - что
   Дзади стал героем". Уже не в первый раз он спас лагерь. А может быть, он и правду единственный среди них истинный герой? А ведь утром толстяк-великан ничего не вспомнит. Он ничего не будет помнить о том, что стряслось днем. А днем все было так ужасно...
   Правда? Или нет?
   Порой Раджал ловил себя на том, что размышляет, так ли уж плохо быть дурачком. А может быть, дурачкам жилось лучше? Наверное, намного лучше.
   Шлеп! От промокшего холста отделилась капля воды и упала на щеку Раджала.
   Капля была холодная как лед.
   Раджал вспоминал о странствиях, о долгом пути с севера по Белесой Дороге. Сколько раз они ночевали в стогах, в лесу, в степи, на кукурузных полях? Где-то посреди Гариона они заночевали на ветвях древнего дуба, опасаясь нападения степных волков. А еще как-то раз ночевали на озере, забравшись на огромные листья водяных лилий. А еще... еще была ночь, которую они коротали на поле подсолнухов, и когда утром проснулись, то им показалось, что за ночь мир стал желтым. Желтое небо, желтые тени, желтые лепестки, шевелящиеся под легким ветерком.
   "Похоже на волшебство", - сказал тогда Раджал.
   "Это и есть волшебство", - сказал Нова.
   Раджал с тоской устремил взгляд туда, где мог бы спать Нова. Вернется ли он? Утро на поле подсолнухов... это было такое хорошее воспоминание, одно из многих хороших воспоминаний. Но, похоже, за хорошими временами всегда следовали плохие, и плохих дней было больше.
   Раджал снова стал думать о вчерашней драке. Он понимал, что драться не стоило, но как он мог сдержаться? Нова повел себя как дурак, как самый настоящий дурак, не желающий думать ни о чем. И то, что случилось с Дзади около калитки для прохода ваганов, случилось из-за Новы, уж в этом можно было не сомневаться. И все же Великая Мать его ни в чем не винила. Она только сказала о том, что Раджалу и Нове следует жить дружно и любить друг друга.
   Бедняга Раджал! Он снова и снова был готов повторять: "Я буду любить его, как брата".
   Но как тяжело этого добиться!
   А теперь, когда Нова пропал, Раджал страшно тосковал по нему.
   Но, безусловно, нам следует вернуться к человеку в черном плаще.
   Войдя в храм, убийца быстро преодолевает похожий на пещеру неф. У него мало времени, но все же он задерживается и привычно бросает взгляд на священный алтарь. В свете полной луны, призрачном и холодном, сияет огромный Круг Агониса. Человек в плаще спокойно смотрит на золотой, украшенный драгоценными камнями круг, но не совершает положенного поклона, а поднимает глаза и смотрит вверх. Там расположено витражное окно. При свете луны трудно по достоинству оценить его истинную красоту и все же можно вообразить, как прекрасно оно при свете дня. Витраж, творение лучших мастеров Эджландии, изображает фигуры женщины и мужчины, обнаженных и держащихся за руки.
   Бог Агонис.
   Леди Имагента.
   За алтарем возвышается каменная, изукрашенная резьбой кафедра, на которой лежит тяжеленный фолиант. Это священная книга "Эль-Орокон". Только на ее страницах запечатлен подобный союз Агониса и Имагенты. Они никогда не были вместе, их соединение лишь предсказано. Тогда, когда бог Агонис разыщет свою утраченную возлюбленную, мир возродится. В это верят те, кто поклоняется Агонису.
   По крайней мере, те, кто поклоняется ему с чистым сердцем.
   Другие говорят о пяти кристаллах.
   Губы убийцы кривятся в усмешке. Однако это не усмешка снисходительного победителя.
   - Имагента, - печально произносит он. - О Имагента...
   Только теперь он совершает поклон, смиренно склоняет голову перед женщиной-святыней.
   За его спиной в темноту уходят бесчисленные ряды скамей, высокие колонны, древние барельефы и гробницы. Этот храм самый большой и прекрасный в мире - по меньше мере в том мире, который знаком эджландцам. Здесь находятся гробницы сотни королев и королей. Здесь некогда сочетались браком сотни королей и королев. Здесь многие поколения эджландцев во времена печали и во времена радости возносили к своему божеству общие молитвы. Если бы можно было представить народ страны в виде выпаренного из воды вещества, то это вещество, самая его суть, сосредоточено здесь, запечатлено в древних стропилах и каменных плитах. Если бы здесь, словно в сокровищнице, могла храниться надежда и вера, то этот храм и есть такая сокровищница.
   Кто бы посмел посягнуть на святость этого храма?
   Убийца выходит из забытья. Ему надо спешить! Пройдя в глубь алтаря, он входит в нишу и открывает потайную панель. По винтовой лестнице он спускается в глубочайшее подземелье под храмом. Сырые, страшные стены освещает пламя факелов.
   Глубоко под храмом расположена подземная церковь. Она совсем другая, такой не встретишь наверху. Здесь есть, правда, и скамьи, и алтарь, и даже своя община. Но кому... или чему... здесь поклоняются?
   Покрытые клобуками головы поворачиваются на звук шагов. Сверкнув глазами, убийца довольным взглядом обводит собравшихся.
   Десять... пятнадцать... двадцать... двадцать четыре.
   Он последний. Все остальные члены Братства на месте.
   Убийца проворно набрасывает на голову клобук и занимает свое место на дальней скамье.
   Как его имя?
   Это тот самый человек, что именует себя лордом Эмпстером. Лордом Натаниэлем Эмпстером.
   В ту ночь Кате приснился волнующий сон.
   Вообще тревожные сны ей снились часто. Во снах она видела себя в самых странных местах и вела себя пугающе. Много раз ей снилось, как она бежит по лесу - босая, одетая в безобразные лохмотья. Сучья и ветки царапали ее плечи и бедра, но она не ощущала боли, а только неизбывную радость. Порой ей снилась усыпанная лепестками цветов поляна, где к ней, будто давние друзья, подлетали птицы, подходили медведи и лисы. Во сне Кате казалось, что она умеет с ними разговаривать, а они - с ней.
   Как-то раз ей приснился загадочный полосатый зверь, чья шкура вспыхивала желтым огнем, когда он шел по подлеску. А потом этот зверь страшный тигр! - ткнулся мордой в ее руки, и она обнимала его, и гладила, и целовала! Потом... потом несколько ночей подряд снился странный юноша, который лежал рядом с нею. Он был обнажен, и его кожа и волосы были такими светлыми, какими не были ни у кого из знакомых Каты. Во сне она ласкала этого юношу с удивительной страстью - со страстью, от которой она сама вся дрожала и рыдала.
   Такие сны для невинной девушки постыдны, но, проснувшись, Ката очень быстро избавлялась от стыда и мечтала только о том, чтобы снова предаться страстным фантазиям.
   И все же порой ей снились сны, которые ее по-настоящему пугали. Однажды... нет, не однажды, а несколько раз Кате снился старик, прятавший лицо под низко надвинутым капюшоном. Она бежала навстречу ему по лесу, и сердце ее радостно билось, но когда он отбрасывал капюшон, радость девушки сменялась страхом, потому что на месте глаз у старика зияли черные провалы.