Арден Том. Танец арлекина (Орокон - 1)

   - Друзья мои, моя паства... давайте задумаемся. Давайте задумаемся как следует о тех кристаллах, что роздал своим детям умирающий бог. Ибо, в конце концов, чем мог одарить Орок своих детей, кроме любви. Ведь он отдал им свою любовь, верно? И кому же, я спрашиваю, он отдал самую великую свою любовь?
   Взгляд капеллана прошелся по рядам прихожан справа налево так, словно он искал и ждал ответа. В глазах некоторых крестьян он увидел нечто подобное страху. Нет, сегодня никакой беседы не будет. Пройдет еще луна-другая, и каждому, даже самому тупому крестьянину станет ясно, что на вопросы, заданные с кафедры, с кафедры и отвечают.
   Ответ упал зерном в благодарную тишину.
   - Агонису! Агонису он отдал самую свою великую любовь. Задумайтесь, друзья мои, о том, как это важно. Ибо все мы и каждый из нас - дети Агониса. Нет, мы не дети его плоть от плоти, ибо написано, что мы - народы более низкого сословия, но мы дети его заботы! Дети его милосердия! Дети его любви! Задумайтесь же хорошенько, друзья мои, о том, какая нас всех ожидает судьба!
   За словами капеллана явно таилось что-то большее, но Джем к этому мгновению перестал слушать проповедь. Он нахмурился. Похоже, капеллан хотел сказать, что раз бог Агонис - самый лучший из богов, то и агонисты - самые лучшие из людей. И что они должны позаботиться о том, чтобы об этом узнали все.
   Но что-то было еще.
   А может, и не было.
   Джем не был до конца уверен. Думал он только о кристаллах, но капеллан и тут все спутал.
   После литаний и последних песнопений прихожанам полагалось подойти к капеллану и пожать ему руку. Люди низкого сословия, естественно, должны были совершить этот обряд поскорее, потупив взор, а вот с людьми рангом повыше капеллан имел обыкновение обмениваться любезностями.
   - О любезная госпожа! - капеллан взял Умбекку за руки и не выпускал их из своих пальцев все время, пока разговаривал с ней. Толстуха и ее племянник-калека были последними прихожанами, задержавшимися под колоннами портика. Джем смотрел на заснеженное кладбище. Эй Фиваль, многозначительно приподняв бровь, наклонился к Умбекке.
   - Вид у вас, сударыня, я бы сказал, весьма одухотворенный.
   - О капеллан, конечно, а как же иначе! Ваша проповедь - истинный шедевр. Вы возродили меня любовью к богу Агонису. Редко кому удавалось пробудить во мне такие чувства.
   - О любезная госпожа, эта, безусловно, большая победа, но подозреваю, что у вашего душевного подъема есть и другая причина, поважнее? Вероятно, причина более... приземленная?
   - Вы оскорбляете меня, капеллан. Что вы имеете в виду?
   - Я имел в виду, любезная госпожа, некий бал... А дата бала действительно приближалась.
   - Капеллан, ну что вы такое говорите! Я, безусловно, готова исполнить мой долг перед здешним обществом, но ведь это всего лишь часть моего долга перед богом Агонисом.
   - Ну, естественно, любезная госпожа, естественно! А я разве хоть слово сказал иначе?
   Последние прихожане исчезли за кладбищенской стеной.
   - Капеллан, - проговорил Джем. - А где кристаллы?
   - Прошу прощения?
   Капеллан никак не ожидал, что юноша-калека вмешается в их разговор. Лоб Джема был наморщен так, словно юноша решал какую-то трудную задачу. Вероятно, вопрос сорвался с его губ непроизвольно.
   Такое никогда не нравилось капеллану.
   - Кристаллы Орока, - уточнил Джем. - Где они?
   - О Джем, - воскликнула Умбекка. - Ты не понял ни слова из того, о чем говорил капеллан!
   ГЛАВА 49
   ПОЛТИ СМОТРИТ В ЗЕРКАЛО
   - Фу, как от него несет!
   - Грязная скотина!
   - Дерьма-то, дерьма... меня сейчас стошнит.
   - Ладно, давай работай!
   Жалобы стражников Полти почти не слышал. Его ослепил дневной свет, а потом он чуть не задохнулся при погружении в холодную воду. Чьи-то грубые руки его толкали и тянули, терли и дергали. Его царапали и скребли и при этом нещадно распекали.
   Что они делали с ним?
   И зачем?
   Потом, когда его отпустили, он услышал "вжик, вжик!" и увидел прямо перед глазами остро заточенную бритву. Полти зажмурился, решив, что ему хотят перерезать горло. Ну, точно, с ним поиграли в какую-то игру, теперь им надоело, и они решили с ним покончить. Он открыл рот, чтобы заорать, но во рту его тут же очутилась мыльная губка.
   А они всего-навсего собирались его побрить.
   Наконец все кончилось.
   Завернутый в чистую белую простыню, Полти сидел на стуле с жесткой спинкой в большой и довольно странной комнате. Стражники удалились, он остался один. Перед ним, вдалеке, стоял письменный стол. Стол производил устрашающее впечатление - размерами он намного превосходил тот, что стоял в кабинете досточтимого Воксвелла - гигантское сооружение из резного красного дерева. Массивная крышка покоилась на ножках, вырезанных в форме колонн храма. За таким столом должен был сидеть большой человек, важная шишка. Такого человека должны были бы окружать соответствующие его рангу предметы - всяческие печати, карты, государственные бумаги. Но стол был пуст, и на нем не лежало ничего, кроме стопки небольших книжек.
   Стол стоял на роскошном ковре цвета весенней травы. Кроме стола, в комнате было всего два предмета мебели: большое кресло с изогнутой спинкой, обитое синим ситцем, и еще стройная деревянная скульптура - человеческая фигура в натуральную величину. Фигура представляла собой портновский манекен в форме солдата-синемундирника. Вернее - офицера. То была капитанская форма. Даже треуголка, расшитая галуном, на голове у манекена имелась.
   Внизу, на полу, были аккуратно сложены сапоги, чулки и подвязки.
   Но самые большие странности начинались там, где заканчивался ковер. Все пространство вокруг стола и вдоль стены было заполнено живыми растениями. Повсюду - раскидистые широкие листья, острые стебли и листья, похожие то на высунутые языки, то на опахала. Закрученные усики, повисшие лианы, яркие красивые цветы. Сверху в комнату проникал бледный жаркий свет. Полти задрал голову и увидел, что потолок в комнате стеклянный.
   Он не сразу понял, что это за комната такая. И где она могла находиться.
   А теперь понял.
   Во время детских игр Полти с друзьями забирались сюда, но тогда это место было заброшено, и пышная зелень разрослась тут так, что пройти сквозь нее было невозможно. Он-то думал, что попал в подземелье замка, а оказалось, что его держали в проповедницкой. Теперь же его привели в ту комнату, что, словно веранда, шла вдоль одной из стен проповедницкой. Полти слышал об этой комнате от Воксвелла, и в рассказах лекаря восторг сочетался со страхом. Она называлась "Стеклянной комнатой". Здесь прежний проповедник, тот, что потом сбрендил и убежал в Диколесье, жил и писал свои проповеди.
   Зашуршали листья.
   - Почти пришли. Сюда, сюда, - послышался чей-то угодливый голос. Знаете, господин командор, было бы лучше, если бы мы воспользовались портшезом. Можно было бы прорубить в зарослях тропу...
   - Хватит чепуху городить, слышите, вы? - ответил чей-то раздраженный голос. - Вы что, меня инвалидом считаете?
   - О нет, что вы, господин командор, конечно нет! Ответом на эти заверения было всего лишь сердитое:
   - Хмпф!
   Затем листья раздвинулись, и Полти увидел грузного старика в великолепном мундире, который, с трудом переставляя ноги, шел к столу в сопровождении худого мужчины в черном костюме. Молодой человек поддерживал старика под руку. У старика были роскошные седые усы, а верхнюю часть лица скрывала плотная маска из узорчатой ткани.
   "Слепой он, что ли?" - подумал Полти.
   - Привели его? - поинтересовался старик, когда молодой человек, явно испытывая облегчение, помог ему опуститься в обитое зеленоватой кожей кресло за письменным столом. Кресло жалобно скрипнуло.
   - Привели, господин командор.
   Молодой спутник командора одарил Полти ослепительной улыбкой, за которой, к полному изумлению Полти, последовало заговорщическое подмигивание. Затем этот человек изящно уселся на стул, обитый синим ситцем, положил ногу на ногу - левую поверх правой. Затем, похоже, передумал и поменял ноги. Руки он аккуратно сложил на груди. Только тут Полти, наконец, узнал этого человека: это был тот самый мужчина, что арестовал его в "Ленивом тигре". Когда же это случилось? Ему и тогда бросилось в глаза, что руки у этого мужчины были в перчатках.
   А еще через несколько мгновений командор Вильдроп приподнял маску и подслеповато вгляделся в юношу, завернутого в белую простыню.
   И Полти задрожал от страха.
   Что же с ним сделают?
   Во мраке подземелья он уже не раз задавался вопросом о том, какая ему уготована судьба. Он проклинал Лени, но, вспоминая ее, он даже доходил до того, что думал о ней с нежностью и всей душой желал, чтобы она не сделала того, на что все же решилась.
   Он успел лишь раз прочесть ее предсмертную записку, а потом огарок свечи погас и камера погрузилась во мрак, но слова запечатлелись в мозгу у Полти. Они хранилась там до сих пор - эти патетические фразы несчастной девушки, написанные безграмотным, почти детским почерком.
   Милый мой Вел.
   Мой вазлюблиный...
   Будь она проклята, сука! Не смогла жить, видите ли, после того, как изменила своему погибшему дружку!
   Когда стражники вывели Полти из темницы, он был уверен, что его ведут на казнь.
   Голову отрубят?
   Повесят?
   Расстреляют?
   А теперь Полти растерялся.
   - Встань, мальчик мой, - обратился к нему командор.
   Полти непонимающе хлопал глазами. Он не был уверен, что правильно расслышал. Но старик, командор Вильдроп, протягивал ему свернутые в трубочку листья джарвела. Полти бросило в краску, он попробовал встать, но запутался в простыне. Капеллан дал ему знак сидеть и, улыбаясь, подал сигару. Вспыхнуло огниво. Похоже, Полти тут жаловали не иначе как почетного гостя.
   - Полтисс - я могу тебя так называть - Полтисс? Похоже, у тебя были какие-то неприятности, а?
   Полти кашлянул:
   - Вы про... Лени?
   Командор наклонился вперед и глубоко затянулся сигарой.
   - Дельце щекотливое...
   - Понимаю, господин. - Полти решил, что этого человека нужно называть "господин".
   - Весьма, весьма щекотливое дельце. Посему должен предупредить тебя, Полтисс, я не собираюсь впредь терпеть ничего по...
   - Ни за что, господин! - у Полти уже кружилась голова. Такого крепкого джарвела он еще никогда не курил. Он торжественно поклонился и произнес: Уверяю вас, господин, впредь такое больше не повторится, и...
   - Безусловно! Если есть на свете недопустимые вещи, так это подобные...
   - О господин, я тоже так счи...
   - Полтисс, выброси это из головы, слышишь? Ничего этого больше нет!
   - Господин?
   - Запрещаю об этом говорить! Верно я говорю, капеллан?
   Капеллан одобрительно улыбнулся, и командор продолжал:
   - Сказать, что я всегда осуждал людей такого сорта, - это ничего не сказать. Нам такие люди здесь совершенно не нужны. Девчонка заслуживает всяческого осуждения. Мои люди нашли ее - в полном здравии, уверяю тебя. Она заливалась слезами на скале у реки.
   - Слезами заливалась? - Полти был готов расхохотаться.
   - Как патетично, не правда ли? Вроде бы хотела в реку броситься, но, увы, не вышло. Ну а мать ее... та сыпала обвинениями, размахивала дочкиной "предсмертной запиской" и требовала какой-то там "справедливости"... Они обе были мне отвратительны. Надо, кстати, отметить, что местный кузнец и в мыслях не имел, что его сынок был... убит. "Я всегда говорил сынку - не ходил бы ты на эту скалу, - вот что он сказал моим людям. - Вот и вышло, что прав я был". - Командор прокашлялся. - Вот он, по-моему, славный человек. И работник надежный.
   Полти слушал все более внимательно. Он начинал смутно догадываться, что в его жизни наступали какие-то невиданные и нежданные перемены.
   - Следовало бы их, конечно, наказать более сурово, - продолжал разглагольствовать командор Вильдроп. - Обвинения, скажем так, были вполне серьезны. Но... - Командор небрежно махнул рукой. - Справедливость и милосердие. Справедливость и милосердие, Полтисс. Вот краеугольный камень нашего правления. Запомни это, мальчик мой. Вероятно, когда-нибудь ты пойдешь по моим стопам.
   Командор откинулся на спинку кресла и устремил взгляд к потолку. От сигары, зажатой в его пальцах, клубился белесый дымок. Сквозь стеклянную крышу было видно небо, по которому плыли белые облака. Некоторое время командор наблюдал за облаками. Ему казалось, что облачка дыма и облака, плывущие по небу, вот-вот смешаются, соединятся. Старик поерзал в кресле.
   - Гм-м-м... Прекрасная сигара, не правда ли? Когда я курю такую сигару, знаешь, что я себе говорю, мальчик мой? Я говорю себе: "Что б мы делали, если бы у агонистов плохо работало снабжение?"
   Командор снабдил свою шутку визгливым смешком. Полти нахмурился. Он крайне редко задумывался о том, что листья джарвела для сигар привозили из далекого Зензана. Самая мысль эта казалась ему странной.
   - Капеллан, правда, меня не одобряет в этом. Верно, капеллан?
   Капеллан положил правую ногу на левую.
   - Я ничего не говорил, господин...
   - А я говорю, Фиваль, что вы - получеловек. Да нет, полу... э, даже многовато.
   Командор снова визгливо рассмеялся, и тут Полти даже позволил себе хихикнуть. "Получеловек". "Полу - это многовато".
   - Господин?
   - Капеллан, помогите ему.
   Капеллан исполнил приказ командора, и через мгновение Полти уже стоял перед командором и капелланом совершенно голый, озаряемый белесоватым светом, лившимся сквозь застекленную крышу веранды. Сигара выпала из его пальцев.
   Подагрические боли командора всегда немного утихали после того, как он выкуривал сигару. Ступая почти легко, он вышел из-за письменного стола, и на сей раз капеллан не помог ему. Старик опирался на трость с рукояткой, украшенной драгоценными камнями... Он подошел к обнаженному юноше и остановился рядом с ним.
   - Полтисс, покажи мне, во что ты одеваешься.
   Полти задрал голову. Голова у него ужасно кружилась.
   - Я... голый, господин.
   - Руку, Полтисс. Покажи мне свою руку.
   Капеллан поднял вяло повисшую руку Полти и поднес ее к глазам командора. Старик вперся в аметистовый перстень, который, к слову сказать, все это время оставался на пальце у Полти.
   - О да! - проговорил командор. - Капеллан, форму.
   А потом Полти едва удержался на ногах, но капитан снял с манекена капитанский мундир и медленно, предмет за предметом, облачил Полти в военную форму.
   Никто из троих не произносил ни слова.
   Когда облачение было закончено, капеллан, сохраняя молчание, взял Полти за руку и повел куда-то по зеленому ковру. Дойдя до определенного места, капеллан раздвинул заросли.
   Полти ахнул. За зарослями стояло зеркало. Полти терпеть не мог смотреть на себя в зеркало - зеркала напоминали ему, какой он урод.
   Но теперь...
   Он не мог представить, какие перемены произошли с ним за последние луны. В зеркале Полти увидел не чудовище, а красавца в капитанской форме. Совершенно изумленный, Полти прикоснулся к зеркалу кончиками пальцев.
   Себя ли он видел?
   Он всмотрелся в зеленые глаза над заострившимися скулами, увидел острый подбородок. Сглотнул и увидел, как поднялся и опустился кадык. Полти осторожно поднял руку, снял треуголку. Его морковные волосы отросли. Похудевшее лицо обрамляли пышные локоны.
   Он был красив!
   Он был прекрасен!
   Он был строен!
   Вне себя от восторга, он обернулся к старику, а тот стоял посреди ковра и покачивался, опираясь на трость и не сводя глаз с Полти. Командор протянул руку. Наверное, Полти следовало поцеловать ее.
   Полти шагнул к командору и вдруг увидел вспышку... На пальце у старика был точно такой же перстень, как у него!
   Старик качнулся вперед и упал в объятия Полти.
   - Мой сын! - выдохнул командор. - Мой сын!
   ГЛАВА 50
   В ЗЕРКАЛО СМОТРИТ УМБЕККА
   - Туже!
   - Туже не получается, мэм!
   - Как это не получается? Должно получиться! - Умбекка вдохнула так глубоко, как только могла. - Вот. Еще на три пальца убери, а не то я скажу, что ты и не пыталась вовсе ничего сделать. Затягивай, ну!
   Нирри потянула пояс на себя. Была бы она посильнее! И как же ей нестерпимо хотелось заехать хозяйке ногой по широченному боку. Старая жирная корова! Мышцы несчастной служанки натянулись струнами, шнурки больно резали ладони. Нирри рывком потянула пояс на себя и туго завязала узлом.
   Усилие это стоило ей того, что потом она, тяжело дыша, упала на спину. Спина и руки у нее ныли, пальцы она стерла докрасна. Четырежды хозяйка примеряла свое новое платье и трижды снимала и требовала переделать.
   - Ты на три пальца убрала, девчонка?
   - На четыре! - в отчаянии соврала Нирри, с трудом поднимаясь с пола.
   - На четыре?
   Умбекка довольно покраснела. Маленькими танцевальными шажками подплыла к зеркалу. Страдания стоили того! Ничего более сложного ей в жизни не приходилось совершить! За последнюю луну Умбекка посвятила себя двум вещам - своему платью и своей полноте.
   Умбекка сидела на диете. Обезумев от голода, толстуха расхаживала туда-сюда по комнате племянницы, время от времени присаживаясь на диван в позе несчастной, всеми покинутой женщины. То она подходила к окну и смотрела вдаль, словно влюбленная дама из старого романа, то вдруг обращалась в хищную птицу и, раскинув руки, склонялась над спящей племянницей так, словно готова была разорвать ее на куски или исцарапать.
   Время от времени Умбекка решительно заявляла о своем желании отдохнуть, поспать, прогуляться, проехаться, и всякий раз она требовала, чтобы служанка исполняла ее требования немедленно, но проходило мгновение и госпожа требовала чего-нибудь другого.
   Наступало время еды, и обоняние Умбекки обострялось, и она была способна уловить самые слабые запахи, исходившие из кухни. Свиная поджарка! Чудесные постные отбивные! Цыплята в меду, немного пережаренные, поданные со свежим зеленым горошком и растительным маслом! Время, когда обедали офицеры, превращалось для Умбекки в изощренную пытку. Она просто-таки чувствовала, будто ее рот полон пряной, изысканно вкусной подливки.
   Даже во сне она не ведала облегчения. По вечерам, когда Умбекка опускалась на колени перед изображением леди Имагенты у себя в комнате, она вдруг ощущала на губах вкус лимонного пирожного, посыпанного коричневым жженым сахаром. Или сливового кекса со слоем крема толщиной в палец. Или булочек, которые она в уме поглощала одну за другой - горячих булочек с маслом и джемом!
   Умбекка падала на кровать и стонала.
   Но игра стоила свеч!
   Стоило мучиться и страдать! Умбекка с гордостью взирала на свое отражение в зеркале.
   "Ну никаких сдвигов!" - со злорадством отметила про себя Нирри. Руки Умбекки любовно прогулялись по узорчатому лифу. Платье стало итогом многодневных трудов. Нирри трудилась даже по ночам. В гардеробе Элы Умбекка обнаружила неношеное платье из голубого шелка, цветом похожее на "Эджард Синий". Капеллан прислал Умбекке в подарок отрез синего бархата - ткани для штор, оставшейся после ремонта в проповедницкой. Образовалось синее море из ткани - вернее, автором этого рукотворного моря была Нирри, мало-помалу преображавшая синеву и голубизну в сказочное платье для Умбекки. Из платья Элы был сооружен лиф и рукава. Плечи дыбились затейливыми оборками, грудь искрилась чудесной вышивкой, манжеты рукавов также были расшиты на диво, и сами рукава поражали замысловатостью складок и прищипов. Вырез был сделан низко. Сзади платье украшал тяжелый бант и длинный шлейф.
   Но когда платье было дошито, несчастья Нирри на этом не закончились. Ансамбль должна была дополнить широкополая шляпа с вуалью. Когда же была готова и шляпа, последовало шитье множества нижних юбок и их вышивание.
   Умбекка требовала от служанки совершенства.
   - Ленивая, тупая девчонка! - вопила она всякий раз, принимая из рук девушки работу. Сколько раз она вспарывала швы и швыряла на пол рукоделие Нирри. Рукава платья, сшитые по фасону, называемому "бараньи окорока", доставили Умбекке наибольшие муки, так как напомнили ей о настоящих бараньих окороках.
   Нирри страдала не меньше хозяйки, но в отличие от Умбекки она в своих муках не была повинна.
   Теперь, освободившись от других дел по замку, Нирри поступала в полное распоряжение хозяйки. Казалось бы, работа горничной была куда как легче, но как же Нирри тосковала по похожей на темную пещеру кухне! Собственно, и той кухни, к которой привыкла Нирри, теперь тоже не было. Куда девался покой и тишина! Теперь на кухне творилось что-то несусветное - шум, гам, жара, пар. Суета, суета и суета - весь день напролет.
   А Нирри не ведала ни минуты покоя.
   Теперь ей казалось, что она могла бы позавидовать своему спившемуся папаше, каждый вечер валившемуся с ног в лошадином стойле. Нирри была готова к нему присоединиться. Как же ей было себя жалко! Когда толстуха разговаривала с Нирри, стоя к девушке спиной, Нирри доходила до того, что принималась открывать и закрывать рот, повторяя хозяйкины слова и при этом кривляться.
   "Сделай вот так, Нирри".
   "Нирри, не смей".
   "Нирри, не спускайся вниз к солдатам".
   "Нирри, иди сюда! Ну же, Нирри!"
   Как-то раз, кривляясь подобным образом, Нирри вдруг поймала на себе взгляд леди Элы. Нирри от стыда зарделась, словно маков цвет, а леди Эла улыбнулась.
   Ясное дело!
   Она тоже мечтала сбежать отсюда!
   В предстоящем бале все же было нечто хорошее - он сулил Нирри хоть кратковременное избавление от придирок хозяйки.
   Умбекка сделала шаг назад.
   За окнами смеркалось. В приглушенном свете масляной лампы, прищурив глаза, Умбекка, как ей казалось, видела в зеркале женщину гораздо моложе себя. Моложе и стройнее. На миг она вдруг увидела в зеркале не себя, а свою сестру. Ах, Руанна! Сколько же лет прошло с тех пор, как она умерла? Умбекка вздохнула, но тут же ощутила прилив радости - она-то, в отличие от сестры, была жива.
   - Мне теперь заняться господином Джемом, мэм?
   - Господином Джемом? - непонимающе переспросила Умбекка.
   Но тут же вспомнила.
   И тут же упала с небес на землю. Умбекка не расставалась со своим приглашением на бал - она даже ставила его перед собой, когда усаживалась пить чай. Для нее эта бальная карточка была знаком привилегии, которой она не намеревалась делиться больше ни с кем. Порой ей вообще казалось, что только она одна и приглашена на бал, а сам бал казался событием волшебным, блестящим и чудесным. Но это она, конечно, размечталась... офицеры, их жены, все светские люди за многие лиги также получили приглашения. Умбекка знала, что она - лишь одна из многих. Но то, что и ее племянница, и ее внучатый племянник также являлись людьми достаточно знатными для того, чтобы иметь право присутствовать на балу, - вот эта мысль Умбекку ужасно огорчала. Шлюха и бастард? А дальше что? Может, они еще и Нирри пригласят?
   Что касалось вечно спящей Элы, то тут вопрос был решен легко. Умбекка собственноручно написала отказ. А Джем... Джем - другое дело. Вот Джема, наверное, капеллан будет ждать.
   Интересно, он уже надел новый синий костюм?
   Кто-то негромко постучал в дверь. Умбекка сразу узнала этот стук. И схватила служанку за руку:
   - Нирри! Быстрее! Мою шляпу! Он должен увидеть меня во всей красе!
   Последний раз повертевшись перед зеркалом, Умбекка оттолкнула служанку и крикнула, обернувшись к двери:
   - Входите!
   - О любезная моя госпожа Ренч! - капеллан прижал руки к груди и изобразил человека, онемевшего от восторга. - Что за чудесное видение. Капеллан опустился на колени и припал к руке Умбекки губами, отметив про себя, что новый ковер вполне хорош.
   Поднявшись, Эй Фиваль обошел Умбекку по кругу, и, надо сказать, длина окружности получилась внушительной. Закончив обход, капеллан с любопытством воззрился на Умбекку.
   А та не на шутку встревожилась:
   - Капеллан? Что-нибудь не так?
   Но втайне она думала о том, что капеллан сейчас наверняка отметит чудесные метаморфозы ее фигуры. Вероятно, он просто подыскивал подходящие выражения. Умбекка, утопая в эйфории, уже была готова подсказать ему нужные слова. Один старикан, что ухаживал за Руанной целый сезон, сравнивал ее фигурку с песочными часами. Это сравнение буквально не выходило у Умбекки из головы.
   - Не так? О, что вы, моя любезная госпожа, что вы! - фривольно рассмеялся Фиваль и чуть дольше, чем того позволяли приличия, задержал взгляд на пышной груди Умбекки.
   Она покраснела.
   - Все так, - наконец проговорил капеллан. - Но кое-чего недостает. Вернее - недоставало.
   С этими словами капеллан опустил руку в карман мундира, а когда вытащил, у него на ладони лежала узкая длинная бархатная коробочка. Глаза Умбекки широко раскрылись. Капеллан медленно приподнял крышку.
   Умбекка ахнула:
   - Какая красота!
   - Из тиралосских копей. Самые лучшие.
   Умбекка просто-таки горела от счастья, когда капеллан застегивал бриллиантовое ожерелье у нее на шее.
   Покончив с этим делом, капеллан отошел назад.
   - Подарок от командора.
   - Он командора? - голос Умбекки заметно дрогнул.
   - Представьте себе. И... пожалуй, я могу сообщить вам под большим секретом, что командор... - дальше капеллан нашептал Умбекке на ухо: Обожает женщин... в теле.
   - Правда?
   Засмеяться Умбекке не давал тесный корсет.
   - Но нас ждет карета. Прошу! - капеллан согнул руку в локте. Мальчик, я надеюсь, готов?
   - Джем! - крикнула Нирри, ковыляя к алькову калеки. Она надеялась, что Джем оделся. Он в последнее время стал таким рассеянным.
   - Могу ли я поинтересоваться здоровьем вашей драгоценной племянницы? любезно спросил капеллан, выводя Умбекку из комнаты.