Арден Том. Танец арлекина (Орокон - 1)

   Умбекка сдержалась.
   Капеллан подошел к ней совсем близко и горячо зашептал в самое ухо:
   - Сударыня, у командора есть все основания полагать, что Алый Мститель в настоящее время находится в Тарнских долинах и где-то скрывается. Нам известно, что изменник владеет злым колдовством. На пути сюда наши солдаты чуть было не схватили его, но он улетучился, исчез, когда они в прямом смысле слова держали его в руках. Итак, он исчез. Но он слаб, это мы знаем наверняка. Не исключено, что он при смерти. Не мог ли он вернуться домой? Может быть, его кто-то прячет у себя?
   Сударыня, повторяю: вы не являетесь и никогда не будете являться объектом для подозрений. О да, вы нянчили этого мерзавца. Это истинная трагедия - чтобы ожидания дамы столь добродетельной и набожной были так подло обмануты. Но какова цена добродетели, если она никогда не подвергалась испытаниям? Единственное, о чем мне хотелось бы спросить вас... Умоляю вас, сударыня, если хоть что-то вам станет известно, не таите от нас эти сведения! О, я понимаю, как трудно, как невыносимо трудно вам будет принять подобное решение! Сударыня, и у меня есть сердце. Но ваш племянник - это давно не тот мальчик, которого вы когда-то держали на руках. Он разрушил себя, он отказался от себя, от своего настоящего имени. Он...
   Умбекка вскочила. Тартинки с джемом рассыпались по полу. Вечер, начавшийся так мило, грозил Умбекке мучительнейшим из унижений. Но она вдруг увидела, как могла бы все исправить.
   - Капеллан, довольно! - вскричала она. - Мое сердце рвется на части! Скажу единственное: какие бы остатки любви ни теплились в моем сердце к этому жуткому изменнику, эти чувства не идут ни в какое сравнение с моими принципами и добродетелями. Разве вы глухи? Разве вы слепы? Как вы могли, столько времени зная меня - о, как давно вы меня знаете! - как вы могли ничего не ведать о том благородном сердце, что бьется в моей груди? Разве вы способны представить, что порыв родственных чувств способен хоть на миг отвлечь меня от привычки следовать чувству долга? О лицемер! Да как вы смеете стоять в присутствии добродетельной дамы? Нет ничего, чего бы я ни сделала ради короля и бога Агониса! О сомневающийся человек, падите на колени предо мной и молите меня о прощении!
   Эй Фиваль повиновался. Он, с трудом скрывая смех, опустился на колени. А Умбекке показалось, что он рыдает...
   Впоследствии капеллан, усмехаясь, думал потом, что эта речь была лучшим номером в исполнении Умбекки. О, она прогрессировала, безусловно прогрессировала. Монолог - слово в слово был взят из романа "О делах военных и любовных".
   Когда Умбекка удалилась, кресло, повернутое к столу спинкой, развернулось. Командору понравились не все моменты беседы. Однако он понимал, что они были необходимы. Даму нужно было расшевелить, это понятно. Он поднял маску. Глаза его были мокры от слезы.
   - Эффектная сцена. Что скажете, капеллан?
   Капеллан поправил перчатки.
   - Мы не можем наверняка судить о том, что она знает, где скрывается мятежник, командор. Но если она пока этого не знает, думаю, очень скоро это станет ей известно. - По стеклянной крыше барабанил и барабанил дождь. - Ну а когда это станет ей известно - она поделится с нами этими сведениями.
   Старик улыбнулся. Улыбка вышла сострадательной. Подумать только командор, оказывается, был человеком чувствительным!
   - Хотелось бы сказать, что вы изумили меня, капеллан. Но, увы, не удивили.
   - Командор?
   - Она всеми силами корчит из себя добродетельную даму. А чего, собственно, еще от нее ожидать? Нам-то известно, кто она на самом деле?
   Командор довольно вздохнул и устремил взгляд на стопку книг на письменном столе.
   Корешки с золотым тиснением поблескивали в лучах лампы.
   У Элы в комнате в беспорядке валялось несколько старых потрепанных книг. Эла давно в них не заглядывала, да и Умбекка тоже. Вечером, снимая перед зеркалом украшения, Умбекка случайно бросила взгляд на небольшую полку. Она обернулась и, подойдя к полке, с отвращением принялась перебирать книги. Книжки оказались в ужасном состоянии и не шли ни в какое сравнение с шикарным "Агондонским изданием" командора, способным украсить жилище уважающих себя аристократов.
   Умбекка отыскала среди книг "Красавицу долин", открыла томик и поморщилась - взметнулось облачко пыли. Пыль могла запачкать ее нижнюю юбку! Мать Умбекки всегда говорила, что о качестве работы прислуги надо судить по тому, чисто ли в углах.
   Судя по чистоте в этом углу, Нирри вообще не работала. Умбекка открыла книгу...
   Да! Конечно.
   "КРАСАВИЦА".
   Вот и все, что было на титульном листе.
   Какие тут могли быть сомнения? Никаких.
   Умбекка сжимала в пальцах страницу, где недоставало половины. Испуганно, затравленно обернувшись, она взглянула на едва заметную фигурку на кровати. Эла медленно, ровно дышала. Сердце Умбекки бешено колотилось.
   Она гадала.
   Гадала.
   И тут ее посетила совершенно новая мысль. В записке было сказано: "Я люблю тебя, Тор". А что Умбекка сказала капеллану? Она сказала, что порядочная женщина никогда не написала бы такой записки. Затем капеллан высказал предположение, что, вероятно, записку написала служанка.
   Нет. Не служанка.
   В душу Умбекки закрались страшные подозрения. Она не закричала, не бросилась к спящей Эле. Нет. Она тихо, покорно ушла в свою комнатушку. Повалилась на кровать, не сняв нижних юбок, и долго беззвучно рыдала.
   Как же она была глупа!
   Как же непроходимо она была глупа!
   ГЛАВА 62
   НАДГРОБНАЯ ПЛИТА
   Сезон Терона уже отгорел, когда Джем встретился с Полтиссом Вильдропом в третий раз. Вот-вот должна была решиться судьба Джема.
   В тот день небо над деревней затянули мрачные серые тучи, собирался дождь. Джем пришел к плетню, но Каты там не оказалось. За время встреч с возлюбленной Джем успел ко многому привыкнуть. Не то чтобы его страсть утихла - нет, но к ней примешалось ощущение неизбежности. Он свыкся с тем, что иногда Ката не приходила. Джем не спрашивал почему. Он только печалился, но печаль его была туманна и спокойна. Но сегодня, стоя у плетня и глядя в серое небо, неумолимо предвещавшее скорый приход сезона Агониса, Джем ощутил острую тоску. Он и без того уже ощущал тяжелые предчувствия, понимал, что жизнь не может продолжаться по-прежнему, но теперь многое словно открылось ему в обнаженной жестокости. Когда на землю толстым слоем ляжет снег, когда он будет непрестанно сыпаться с неба, как он сумеет приходить сюда каждый день? Прежде ему казалось, что для него начинается жизнь, полная счастья и радости, а теперь он видел, что от многого будет вынужден отказаться.
   Джем проклинал свою беспомощность. Как он нуждался в прикосновении руки Каты! Она лишала его не только любви. Она лишала его жизни.
   Джем вернулся на кладбище. Сейчас, под вечер, здесь было пусто и уныло. Джему было так тоскливо! Он мечтал побегать по Диколесью, а вместо этого оказался здесь. Джем брел мимо могил неподалеку от того уголка, где когда-то выпивали офицеры.
   Свидетельства их пьяного дебоша до сих пор сохранились: осколок бутылочного стекла поблескивал между хитросплетениями корней тиса. На земле валялся промокший лист бумаги с текстом застольной песни, а рядом с ним зеленая женская подвязка, символ мужской победы.
   Надгробный камень покорно лежал в тени тиса. Плита со сглаженными временем краями, поросшая мхом, оказалась валуном среди травы и кустов. Надпись на плите прочитать можно было только с большим трудом. Жухлая, скользкая трава, желтые споры мха прятали ровные буквы эпитафии, но Джем даже по слабым очертаниям мог прочесть слова, посвященные памяти женщины по имени Катаэйн. Не сразу юноша догадался, что это древнее имя Эпохи Расцвета могла бы носить и Ката - да, наверное, то было ее полное имя.
   Джем неуклюже опустился на землю. Положил рядом костыли, сел на край плиты. Посмотрел себе под ноги. И тут он заметил в густой траве у плиты игральную карту, намокшую и покоробившуюся - видимо, кто-то выронил ее из колоды. Джем поднял карту. Картинка изображала темного бога, Короса. Черный, страшный, излучающий ощущение смерти, темный бог, казалось, на миг заглянул Джему в глаза. Юноша содрогнулся и выронил карту.
   Запахнув плотнее плащ, он вытянулся на плите. Лег на спину, устремил взгляд на небо, затянутое сетью ветвей вяза. Заморосил дождь. Джем закрыл глаза. Вначале он видел только мрак, но затем из недр мира, существующего внутри его мозга, возник черно-лиловый лик с игральной карты, ставший таким огромным, словно темный бог склонился над Джемом и смотрел с потемневших, набухших дождем небес.
   А потом полыхнули огненные строки:
   ИБО ВОССТАНЕТ ИЗ НЕБЫТИЯ
   МРАКОМ РОЖДЕННЫЙ ЗМЕЙ САССОРОХ,
   СИЛЫ СВОИ УВЕЛИЧИВ СТОКРАТНО.
   ЯВИТ ЧУДОВИЩЕ ИСТИННЫЙ ЛИК СВОЙ,
   ИМЯ, ЧТО ПРЕЖДЕ СКРЫВАЛО, ОБЪЯВИТ.
   Джем испуганно распахнул глаза.
   Он был потрясен. Он успел забыть о странном сновидении, явившемся ему в алькове. Теперь он вспомнил о том, как читал отрывок из "Мифолегикона", как закрылись тогда у него глаза, как книга выпала у него из рук. У книги треснул переплет. Как ему было жаль потом любимую книгу, когда он увидел рассыпавшиеся по полу страницы! Сам по себе сон, конечно, ничего не значил - ерунда, и только. Но теперь, когда Джем лежал на холодной могильной плите, тоска вернулась к нему. Джем ощущал страсть более сильную, нежели любое из чувств, испытанных им раньше. Он думал, что того, что было между ним и Катой, достаточно, чтобы наполнить его дни без остатка. Теперь же внутри него образовалась пустота, заполнить которую, наверное, не смог бы никто.
   Сассорох!
   Неужели он хотел стать Нова-Риэлем?
   Но молния, как говорила тетка Джема, никогда не ударяет в одно и то же место дважды.
   "Пути судьбы загадочны, и не нам, беспомощным игрушкам во всезнающих руках судьбы, - ибо мы игрушки, и тут ничего не поделать - пытаться разгадать ее тайны. Но хотя покарать изменника Порлонда могут только муки в Царстве Вечности и хотя встреча с моей любимой Эвелиссой мне теперь суждена только в Царстве Вечности. Я не грущу и нахожу утешение - как и ты, надеюсь, милая моя, - и в том благословении, которым судьба одарила твою (счастливицу) Анну, которая теперь (к тому времени, когда ты получишь это письмо, моя самая дорогая подруга из оставшихся в живых) отныне и навсегда может подписываться
   Леди Квинмайер".
   Это было слишком.
   Томик выпал из рук Умбекки. Она зарыдала. Командор тоже всхлипывал. Они добрались до финала "Красавицы долин". Подумать только - злые языки некогда твердили, будто бы этот чудесный роман - знак того, что сочинительница исписалась. Несправедливо! Роман был подлинным шедевром.
   Капеллан снисходительно улыбался, глядя на плачущих Умбекку и командора. Воспользовавшись моментом, он быстро, бесшумно прошел через заросли к дверям.
   Хорошо.
   Стражники ждали, наготове.
   Чтение нынче вечером затянулось допоздна, да собственно, так оно и было задумано. Но последние страницы романа так захватили гостью! Ее даже не потребовалось уговаривать задержаться, хотя чаю она выпила многовато, на взгляд капеллана. Ну а съела... морковный кекс, песочный кекс... а еще целую тарелку масляных булочек. Бедная дама! Она, наверное, голодна. Ну что ж, зато ее ждало вознаграждение.
   Умбекка изумленно и почти встревоженно обозревала набившихся в комнату гвардейцев.
   - Ка... пеллан? - неуверенно проговорила она.
   Но на ее вопрос ответил командор.
   - Сударыня! - возгласил старик, взяв Умбекку за руки. - В последние луны вы подарили нам столько радости! Разве мы могли бы проявить черствость и не отплатить вам за вашу доброту?
   Умбекка ошарашенно обводила взглядом стоявших навытяжку гвардейцев. А другие гвардейцы унесли чайный столик и принесли стол повнушительнее. Только мгновение мерцала в свете лампы темная полировка и тут же исчезла под белоснежной скатертью, на которой быстро возникли соусники, тарелки, ножи, ложки и вилки. Аппетитные ароматы поползли по комнате.
   Умбекка растерянно обернулась. Ей казалось, что она грезит. На сервировочном столике через заросли к столу везли сочного жареного поросенка, истекавшего жиром, а во рту у поросенка торчало печеное яблоко! Сам же поросенок лежал на подстилке из жареного лука, моркови, пастернака, тыквы и картофеля. За поросенком последовали судки с дымящейся подливой. Умбекка сглотнула слюну, но капеллан был уже тут как тут. Взял с подноса сверкающий гранями бокал и поднес его, улыбаясь, Умбекке:
   - Если я не ошибаюсь, сударыня, вы останетесь ужинать?
   Наверное, Джем все-таки закрыл глаза. Он так устал и изнемог, что уснул. Когда он очнулся, ему показалось, что он побывал в каком-то странном далеком мире. По его сознанию проносились удивительные темные силуэты. Память и сон составили причудливое смешение: бархатный занавес в алькове, колышущийся от ветра, лик темного бога - громадный, лилово-черный.
   А потом снова полыхнули горящие строки:
   ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ ВСЕМИРНОГО ЗЛА
   МИР ОКУНЕТСЯ В ПУЧИНУ СТРАДАНИЙ.
   ТАК БУДЕТ ПОЗНАН КОНЕЦ ПОКАЯНЬЯ,
   И ЗАЩИТИТЬ ОТ ПОГИБЕЛИ МИР
   ЛИШЬ ОРОКОНА МОГУЩЕСТВО СМОЖЕТ.
   Что же с ним случилось?
   О, хоть бы все это пропало, исчезло, оставило его в покое!
   Джем понял, что промок и озяб, - надо же было уснуть под дождем! Одежда его вымокла до нитки, все тело, казалось, стало таким же беспомощным и непослушным, как ноги.
   Зубы Джема выстукивали дробь.
   Он заставил себя открыть глаза, но тьма не рассеялась. Джем понял, что наступила ночь. Черноту небес лишь немного рассеивала бледная луна, плывущая за завесой туч. Джем с трудом приподнялся, оперся на локти. На кладбище не было слышно ничего, кроме шелеста листвы под ветром да стука капель, падавших с намокших ветвей.
   Сердце Джема сковало тягучей тревогой. Сколько же времени прошло? Он пропустил начало комендантского часа. Наверняка у кладбищенских ворот стоят часовые, наверняка и по лужайке слоняются подвыпившие синемундирники, вывалившиеся из "Ленивого тигра". Джем думал обо всем, что рассказал ему Тор. Раньше он синемундирников не боялся, но теперь он думал о них с неподдельным страхом.
   А потом Джем услышал голоса.
   Он прижался спиной к могильной плите - сам не понимая зачем. Рука его скользнула вдоль края плиты, пытаясь нащупать костыли. Неужели часовые по ночам обходили кладбище? Тревога сменилась жутким, утробным страхом. Далеко в лесу, за той стеной, что выходила на Диколесье, заухала сова.
   Голоса приближались. Но то были не голоса часовых.
   - Я не могу! Не могу! Уходи, прошу тебя!
   - Не уйдешь от меня. Я знаю, что это была ты, я все знаю.
   - Ты с ума сошел! Что ты несешь!
   - Веди меня! Веди меня туда сейчас же!
   Один голос был мужской, другой - женский. Оба звучали приглушенно, и в обоих слышалась мольба, но мольба в мужском голосе вот-вот грозила обернуться кое-чем похуже.
   Жестокостью.
   - Пошли, Долли!
   - Отпусти меня!
   Джем повернул голову и в темноте разглядел две фигуры, движущиеся вдоль могил к пролому в стене. Мужчина в широком плаще держал в руке фонарь и тянул за руку упиравшуюся женщину. Свет фонаря выхватил из мрака ярко-рыжие волосы и красное платье. Лицо женщины было перекошено страхом. Она пыталась вырваться. Но мужчина в плаще держал ее крепко.
   Она закричала.
   - Заткнись, сучка!
   Женщина ударила своего мучителя.
   Он согнулся пополам, выронил фонарь. Фонарь покатился по траве, озаряя тьму безумными всполохами.
   - Ах ты, вонючая маленькая шлюха!
   Женщина вырвалась и убежала бы с кладбища, но не могла.
   Ей было некуда бежать.
   Мужчина угрожающе навис над женщиной. Его зловещую фигуру подсвечивал снизу валявшийся на земле фонарь. Шерстяная шапка слетела с головы мужчины, но Джему не было нужды видеть ярко-рыжие кудри негодяя. Он уже догадался по голосу, кто это.
   - Пошли, Долли. Я заплатил за тебя!
   - Нет! Этого я тебе не позволю!
   - Нет? Вот тут, Долли, сильно ошибаешься. Я могу поиметь все, что пожелаю, и так, как захочу. Я думал, ты все поняла, Долли.
   - Пусти меня! Прошу тебя! Уходи!
   Она заслонилась руками. Прихрамывая, попятилась к тису, к могильной плите, где лежал Джем.
   - О Долли! - причмокнул Полти, наклонился, плюнул на ладонь и поднял руку с вытянутым указательным пальцем. Покачал пальцем и прошипел угрожающе: - Если ты не возьмешь меня, придется мне взять тебя.
   Потрясенный, возмущенный, Джем скатился с могильной плиты и упал в траву. Он выглянул из-за камня. Подол красного платья приближался к нему. Женщина была обута в кожаные туфельки в тон платья.
   Руки Джема сжали костыли.
   Все произошло неожиданно. Так просто... Каблук угодил на камень, и...
   - Ой, моя нога!
   - Вонючая сучка! Грязная, мерзкая ваганская шлюха!
   Полти бросился на нее, навалился. Она царапалась, кусалась.
   Он лупил ее по щекам, рвал на ней платье. Одержимый злобой, он швырнул ее на могильную плиту, ухватил за лодыжку, резко крутанул. Она дико закричала.
   - Сучка такая, все равно будешь моей!
   Он стащил штаны.
   Фонарь угасал. Несколько отчаянных вспышек, а потом - темнота. Последние вспышки света выхватили из мрака фигуру Джема. Он встал на колени с другой стороны надгробия. Потом стал виден Полти, нависший над девушкой. А потом над головой Полти взметнулись тяжелые костыли.
   И опустились.
   И поднялись.
   И снова опустились.
   Мрак. Обмякшее тело сползло с плиты и покатилось по траве.
   Джем бросился вперед:
   - Ката?
   Он все понял, без сомнения. Пусть не сразу, но понял.
   - О Ката, что ты наделала!
   - Нет, Джем. Что ты наделал?
   Юноша молчал. Порывы ветра швыряли в стороны ветви тиса, зловещие тучи закрыли лик луны.
   - Ты убил его, Джем.
   Сочный жареный поросенок оказался всего лишь прелюдией, лишь намеком на те блюда, которые последовали затем.
   За поросенком подали угрей в желе.
   Потом - жареных куропаток.
   Потом - оленину в соусе из красного вина.
   Потом фазанов.
   Потом - жареных гусей, уток, лебедя.
   Потом - сочный бычий бок с кровью.
   Такого пиршества Умбекка себе даже не представляла в самых дерзких мечтах. К каждому блюду подавали лучшие варльские, орандийские и лексионские вина, горячие пресные булочки. А как трудились гвардейцы, с какой элегантностью, с каким изяществом!
   Как утонченно!
   На десерт был подан огромный яблочный пирог с хрустящей золотистой корочкой, высокий дымящийся сливовый пудинг, озаренный пламенем горящего бренди, стоящий на блюде посреди экзотических консервированных фруктов из зензанских лесов. А еще - ослепительно белые горы взбитых сливок. А еще кувшины с заксосским кофе и превосходные тиралосские ликеры. Лучшие варбийские и голлухские сыры - на тот случай, если кто не наелся.
   Только тогда, когда Умбекка, наевшись до отвала, откинулась на спинку стула, прихлебывая очередную чашку заксосского кофе и пережевывая шоколад с мятным привкусом, она, наконец, сумела по достоинству оценить сервировку стола. На белой скатерти были расставлены золоченые канделябры, посередине стоял в вазе чудесный букет цветов, а одна роза - вернее, бутон лежал на столе, как бы предлагая себя гостье. Бутон алой розы. Умбекка долго не отводила глаз от великолепного цветка, потом наконец подняла глаза и заметила, что вокруг стола стоят зеркала, удваивавшие, умножавшие до бесконечности отражения свечей, цветов и лиц ее друзей.
   - О, прелестно, - улыбнулся капеллан.
   А гвардейцы уже вносили что-то еще. Но на этот раз - не очередное блюло, и не цветы, и не новое зеркало. Они внесли странную деревянную фигуру с плоским лицом. То был портновский манекен ростом с Умбекку. На манекене красовалось белое платье (шедевр швейного искусства из кружев, газа и ленточек. Такой красоты Умбекка никогда прежде не видела).
   Понимание пришло к ней медленно, да и то она не сразу поверила, что это правда.
   - О капеллан... - промямлила Умбекка.
   Однако не капеллан, а командор поднялся со стула, опустился перед ней на колени и взял ее за руки.
   - Сударыня, милая сударыня! Неужели? Вы удивлены? Ох уж эти мне скромницы! Неужели вы сомневались в том, что я полюбил вас с первого взгляда? Но как же я мог не полюбить вас, когда вы - не вздумайте отпираться! - когда вы и есть "мисс Р"?
   Командор поднялся с колен, заключил Умбекку в объятия, а Умбекка молчала и только обезумевшим взглядом смотрела на отражение капеллана в одном из зеркал.
   А капеллан загадочно улыбался.
   Ката сбросила опротивевшие ей туфли:
   - Нога! Как болит!
   Лодыжка распухла.
   Но Джем только растерянно смотрел на возлюбленную.
   - Зачем, Ката? - прошептал он сдавленно.
   Она понимала, о чем он спрашивает. Не поднимая глаз и потирая распухшую лодыжку, Ката ответила:
   - Все из-за этих треклятых поборов. Они собирались забрать папу! У меня не было золота, кроме арлекинской монетки. Должна же я была что-то сделать, Джем!
   - О Ката! - Джем сжал пальцы в кулак и больно ударил себя по лбу. Его переполняли чувства, которым он сам затруднился бы дать название: ревность, зависть, изумление. Чувства набегали волнами и отступали, наконец сменившись чудовищной жалостью. Как же он мог не догадываться? Но как он мог догадаться?
   - Я не могла рассказать тебе об этом, Джем. - Ткнув пальцем в сторону валявшегося в траве тела Полти, Ката добавила: - Тогда, в тот день, в Круге Познания, он узнал меня. Я говорила ему, что это была не я, но он все понял. И сказал, что я должна отвести его туда. - Девушка поежилась и залилась слезами. - Он бы там все уничтожил. А теперь... теперь мы все уничтожили.
   - Ката, о чем ты?!
   По усыпанной гравием дорожке прогрохотали тяжелые шаги.
   - Эй! - послышался чей-то окрик.
   - Кто здесь? - присоединился к нему другой голос.
   Джем схватил за руку Кату. Ката ответила ему рукопожатием. На несколько мгновений они как взлетели, поднялись над временем, перестали слышать стаккато дождевых капель, шелест ветра, перестали видеть бегущие по небу тучи.
   А потом время вернулось.
   - Идут! - выдохнул Джем.
   - Они убьют нас, - прошептала Ката.
   - А мы не можем уйти за стену?
   Ката крепче сжала руку Джема, но на этот раз что-то пошло не так. Она не держалась на ногах, не держался и Джем. Джем прикусил губу.
   - Ката, обопрись на меня. Быстрее! - прошептал он в отчаянии.
   Но нет. Послышался громкий треск. Юноша горько ахнул - костыли надломились. Он дико озирался. Увидел лужу крови рядом с головой Полти. Увидел приближающийся свет фонаря. Свет метался из стороны в сторону, бросал вспышки сквозь спутанные ветви старого тиса.
   И тогда Ката прошептала:
   - Я знаю, куда бежать. Быстро. Сойди с плиты.
   Ката бросилась в траву, обняла надгробие материнской могилы. Джема она при этом невольно оттолкнула. Он лежал ничком, проклиная свою слабость и беспомощность. В живот ему впился острый выступ корня.
   - Ката, я ничего не понимаю. Что это? Механизм зарос мхом и травой, но все же сработал. Джем открыл рот от изумления.
   Плита бесшумно приподнялась, словно крышка джарвельской шкатулки. Фонарь светил на другом краю кладбища. Часовые, обходившие кладбище дозором, ушли в другую сторону.
   Развернулись.
   Теперь они шли к южному углу кладбища.
   Только сила любви сумела заставить Кату встать на больную ногу, подхватить Джема под мышки... Мгновение они стояли, прижавшись друг к другу, готовые вот-вот упасть. Луна осветила лицо Каты, и Джем увидел, что ее глаза полны слез.
   Джем пробормотал:
   - Я люблю тебя, Ката.
   - Мы все разрушили, Джем. Кто-то должен заплатить за это. Вот чему учил нас лесной тигр. Черные полосы, потом золотые. Помнишь? Помнишь, Джем?
   Он не понимал. Но вдруг понял.
   - Нет! - прошептал он в ужасе, но боялся он не отверстой могилы.
   Он боялся разлуки.
   Жертвы.
   А потом все кончилось. Силы оставили Кату. Она опускалась на землю.
   Но в последнее мгновение она столкнула Джема в могилу, и опустившаяся крышка накрыла его.
   - Ката! - дико крикнул Джем.
   Слишком поздно. Опустившаяся плита отрезала все звуки. И когда мгновение спустя свет фонаря озарил Кату, часовые увидели девушку-ваганку, горько рыдающую на могиле матери.
   - Клянусь Агонисом! - крикнул первый часовой. - Ты глянь!
   Такая маленькая. Такая хрупкая.
   А что натворила!
   ГЛАВА 63
   ЧЕРНЫЕ ЛЕПЕСТКИ
   Сначала было полное забытье, потом... потом - что-то другое.
   Лежа в непроницаемой темноте, поначалу Джем не чувствовал даже боли и обиды. Казалось, будто темнота, словно промокательная бумага, высушила все его чувства. Даже ощущения и те покинули его. Глубоко ли он упал? Ударился ли? Но если Джем и сломал ребра, он этого не чувствовал. Будь у него нож, вонзи он его себе в сердце - он бы и этого не почувствовал.
   Ката ушла - он и этого не ощутил.
   Минула целая вечность, прежде чем Джем почувствовал боль и начал что-то осознавать. Что наделала Ката? Она пожертвовала собой, заплатила своей жизнью за смерть Полти. Она погибнет на виселице на деревенской лужайке.
   А Джема бросила здесь на погибель, обрекла на медленную мучительную смерть в темноте. Ведь здесь его никто не найдет, не вытащит отсюда.
   - Ката, зачем?
   Джем заплакал.
   Зачем она не оставила его наверху - они бы умерли вместе.
   Далеко не сразу Джем понял, что лежит не на твердом камне, и даже не на полусгнивших костях. Дно могилы под ним оказалось мягким.
   Солома?