Арден Том. Танец арлекина (Орокон - 1)

   - Нет! - запротестовала Эла, успевшая вернуться к своему стулу. Нирри, принеси мою шаль...
   Умбекка вздохнула. Не стоило заводить разговор о девчонке-катаянке. Но как неприятно заканчивался нынешний день! Она не хотела ничего рассказывать племяннице. Но рассказала - с языка сорвалось.
   Умбекка отпила немного некрепкого пива из кружки.
   - Наш мальчик совершенно здоров, милочка. Совершенно. Я и сказала тебе о случившемся только для того, чтобы упомянуть об этой девчонке. Она отвратительна, я так и сказала Сайласу Вольверону. Но что поделаешь девчонка выросла в глуши, в нищете. И где же еще она могла вырасти? Да и поделом им.
   Эла набросила на плечи принесенную Нирри шаль.
   - Нирри, закрой окна, - распорядилась Умбекка. Нирри исполнила приказ хозяйки.
   - У тебя, кажется, насморк, Нирри? Нирри шмыгнула носом.
   - Баранину забрать, мэм?
   Умбекка взмахом руки велела горничной удалиться.
   - На редкость тупая девица, - заключила она, когда девушка закрыла за собой дверь.
   Порой, когда тетка Элы жаловалась на жизнь, она могла и заплакать. Сегодня ей было на что жаловаться. Ведь ей пришлось бегать по деревне и разыскивать Стефеля, чтобы тот пораньше увез ее и Джема в замок. А Стефеля пришлось вытаскивать из кабака у деревенской лужайки - "Ленивого тигра"! И конечно, этот паршивец был пьян как свинья! Да еще его дружки гоготали и сквернословили.
   Умбекка поежилась.
   - В Агондоне у нас были бы хорошие слуги.
   Разговор на эту тему заходил частенько. Эрцгерцог, покидая родовое гнездо, оставил здесь двух женщин и скромный штат прислуги - своего старого камердинера Стефеля, человека вспыльчивого и грубияна, однако всей душой преданного семейству Икзитеров, его супругу - толстуху, которую даже муж называл не иначе как "кухаркой", и их дочь, выполнявшую всю остальную работу. Умбекка рассыпалась в благодарностях, говорила о том, как щедро одарил эрцгерцог ее и племянницу. Она вообще никогда не скупилась на похвалы и благодарности по адресу Джорвела, стараясь заслужить его благосклонность. Разве мог эрцгерцог предвидеть, что его верный камердинер сопьется и превратится в сущего забулдыгу, что в один прекрасный день кухарку, занятую приготовлением рагу из кролика, хватит удар, и что ее нескладная дочка обнаружит мать лежащей без чувств возле кухонной плиты, и что у этой самой дочки не обнаружится ровным счетом никаких способностей к домашнему хозяйству.
   Год назад Умбекка написала письмо эрцгерцогу, деликатно намекнув на то, что неплохо бы решить вопрос с прислугой. Увы, Джорвел на ее письмо не ответил.
   - Я вас очень расстраиваю, тетя? - негромко спросила Эла.
   - Что ты, милочка! - покачала головой Умбекка и продолжала терзать ножом баранину.
   Эла зря задала этот вопрос. Ведь жизненная позиция ее тетки состояла именно в том, чтобы не огорчаться, чтобы ни в коем случае не жаловаться на свое положение. Для Умбекки все происходящее имело свою причину. Следовало покорно выносить все превратности судьбы. И все же то, что эрцгерцог никак не откликнулся на ее просьбу, заронило обиду в сердце старой девы. Порой искушение овладевало ею, закрадывалась преступная мысль о том, что судьба к ней несправедлива. Она постоянно твердила себе: "Я - добродетельная женщина. Я создана для того, чтобы быть добродетельной женщиной". Но за все свои старания Умбекка была обречена на жизнь в Ирионе, где не было благородного общества, а после войны - и признаков цивилизации. Когда эта испорченная девчонка, Эйн, сбежала с Сайласом Вольвероном, Умбекка так надеялась, что эрцгерцог, наконец, заметит, какой образец любви, верности и преданности находится рядом с ним. Джорвел не заметил. Бедняжка Умбекка. Стань она эрцгерцогиней, жила бы на широкую ногу в столице, где теперь Джорвел занимал высокий пост в правительстве. А здесь... Ее оставили здесь в качестве компаньонки при неблагодарной распущенной девчонке. Невыносимо, невыносимо...
   Умбекка вздохнула.
   Ей нельзя было предаваться подобным сомнениям.
   Вынести и стерпеть можно было все.
   - На редкость глупая девица, - сказала Эла.
   Она повторила слова тетки, но чего больше было в ее словах - насмешки или печали, - сказать было трудно. Эла оторвала взгляд от тарелки. Лицо ее было болезненно-бледным, болезненной была и ее худоба. Под глазами Элы залегли темные круги, некогда золотистые волосы приобрели цвет блеклой соломы. Как она переменилась! Какую цену она уплатила за все! Но тетка постоянно напоминала ей о том, что она сама совершила свой выбор. Не было смысла отрицать: Эла заслужила такую судьбу.
   - О племянница, ну что ты! - наигранно рассмеялась Умбекка. - Я же говорила о служанке. Да, бывает, я тебя в чем-то упрекаю, но уж глупой никогда не называла!
   - Вы называли меня и похуже. После Осады.
   - Милочка! О чем ты говоришь! И в мыслях не было!
   Осада Ириона - самая горькая глава в истории Эджландии.
   Это случилось в мрачные дни сезона Короса, в Эпоху Искупления в год 994е, когда разразилась гражданская война. Некоторые говорили, будто война разрушила древнее королевство, а другие говорили, что война была предрешена, что таковой была судьба Эджландии. Войны сотрясали Эджландию не однажды, но во все времена жители страны воевали с соседним государством, Зензан. Но вышло так, что в конце цикла 994, впервые со времен племенного строя, слуги Агониса ополчились друг против друга. Война продолжалась весь последующий цикл. Потом это время стали называть просто - "девяносто пятый".
   Между собой воевали два претендента на королевский престол, братья-близнецы - Эджард Алый, прозванный Красномундирником, и Эджард Синий, прозванный Синемундирником. С древних времен в землях, заселенных агонистами, так повелось, что "зеркальным детям", как здесь называли близнецов, давались одинаковые имена. Близнецов отличала друг от друга только одежда разных цветов. Люди полагали, что близнецы - две половинки единого существа. Однако каждой половинке отводилась своя, особая роль. По эджландской традиции только тому из близнецов, который первым появился на свет из материнской утробы, отводилась роль свободного человека, имевшего право жить полной жизнью. Близнец, родившийся вторым, получал роль фамилиара, компаньона, и не более того. О том, чтобы юные принцы правили совместно, и речи быть не могло. Наследником престола был Эджард Алый.
   Джегенем Справедливый, отец принцев-близнецов, был великим реформатором, и во времена его правления орден Агониса лишился многих своих исконных привилегий из-за того, что в рядах его адептов расцвели пышным цветом угнетение ближних и взяточничество. Правда, партия храмовников долгое время пыталась вернуть себе былые права через суд. В это же время один изворотливый вельможа, Тренимель, принялся обхаживать Эджарда Синего. Вскоре этот принц, ярый агонист, уверовал в то, что его миссия состоит в том, чтобы свергнуть брата-безбожника.
   Миновал целый цикл, в течение которого непрерывно шла война. В конце концов Эджард Алый, теснимый войсками брата, был осажден в Ирионском замке, но и тут ему не удалось спастись. Его предал самый верный, казалось бы, соратник - вероломный эрцгерцог. Король попал в плен, его отвезли в Агондон и там казнили. Эджард Синий, марионетка в руках злодея Тренимеля, стал королем.
   Эла отодвинула тарелку.
   - Тетя, если бы не я, где бы вы жили сейчас?
   Непростой вопрос. Умбекка частенько жаловалась на судьбу, а племянница столь же часто задавала ей этот вопрос. Но как бы ни отвечала тетка, Эле всегда казалось, что она чего-то недоговаривает, не говорит ей правду. Умбекка отложила нож и вилку и уставилась на стоявший посередине стола канделябр.
   - Я женщина безродная, племянница, - ответила Умбекка. - Не забывай, что мы с сестрой происходим из бедного семейства. Руанне посчастливилось завоевать сердце эрцгерцога, а мне, вследствие чрезвычайной щедрости и благородства твоего отца, посчастливилось стать ее компаньонкой в ее новой жизни. - Умбекка вздохнула. - Теперь Руанна мертва, а я стала компаньонкой ее дочери. Бог Агонис каждому из нас отводит свою роль в этом мире, племянница. Стало быть, моя роль именно такова.
   Некоторое время Эла сидела молча и вертела перед собой небольшую кружку с пивом. Затем она поинтересовалась:
   - А мне какая роль отведена?
   - То есть?
   - Какова моя роль? Моя роль - огорчать вас, тетя? Именно это предназначил мне бог Агонис?
   - Племянница, ты сама не знаешь, о чем говоришь, - пробормотала Умбекка и опустила глаза.
   - Если бы не я, вы бы сейчас жили в Агондоне, - не унималась Эла. Однако она вовсе не хотела злить тетку, и в голосе ее слышалась тоска. - Мы бы обе жили в Агондоне. Вы были бы самой главной среди женщин-храмовниц. А я была бы известной красавицей, и у меня было бы множество поклонников. Эла накрутила на палец прядь волос. - Ну конечно, если бы у меня еще не было жениха. Тетя, вы только представьте себе, как это было бы чудесно... Мы бы готовились к свадьбе... Мы были бы так счастливы! Все были бы счастливы.
   - Наверное.
   - Кроме Джема. Потому что тогда не родился бы Джем.
   - Да, - сухо кивнула ее тетка. - Не родился бы. Кушай баранину, милочка. Пожалуй, она мягче, чем показалась мне поначалу.
   ГЛАВА 9
   ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ МУЖЧИНА
   В дверь постучали.
   - Достойные дамы, могу ли я...
   - Входите, входите, досточтимый Воксвелл!
   Морщины на лице Умбекки мгновенно разгладились, и вообще она вся стала - олицетворенное гостеприимство. Она встала из-за стола и поплыла к дверям, раскинув руки в стороны. Прозвучали обычные приветствия:
   - Госпожа Ренч, вы оказываете мне такую честь. Я недостоин.
   - Ну что вы, что вы, досточтимый Воксвелл! Эла, позвони, позови Нирри.
   Но Эла не позвонила. Она только пристально смотрела на гостя, но не потому, что видела его впервые. На самом деле она была с ним неплохо знакома.
   Даже слишком хорошо.
   Натаниан Воксвелл был кривоногим горбуном с вечно дрожащими мягкими руками и клочковатыми бакенбардами. Лысую голову его украшал выцветший парик. Передвигаясь странной, какой-то крабьей походкой, скривив тонкие губы в деланной улыбочке, он сжимал перед грудью свой кожаный мешок - так, словно принес его в подарок, но не решался преподнести.
   - Да-да, рука у моей дражайшей супруги все еще побаливает, - говорил он Умбекке. - Надеюсь, вы понимаете, что она не могла разделить с вами бдение...
   - Нет-нет, я совершенно не в претензии! - оборвала Умбекка излияния гостя. Рассмеялась, поджала губы, бросила взгляд в сторону Элы. Ее племянница почему-то думала, что мальчик был не в храме, а на ярмарке. Мысль нелепая, но говорить об этом не стоило, дабы не расстраивать Элу.
   - Эла, милочка! Нирри позови!
   Эла не позвонила.
   - Я вам несказанно сочувствую, досточтимый Воксвелл, - продолжала рассыпаться в любезностях Умбекка, усевшись рядом с гостем на кушетку у камина. - Ваша жена, вот бедняжка! Неужели ей суждено уйти от нас до срока...
   Тут гость рассмеялся:
   - Ну что вы, госпожа Ренч, что вы! Моя Бертен - женщина крепкая. И знаете, порой мне кажется, что беды ее закаляют еще больше и ей еще сильнее хочется жить.
   Умбекка вздохнула:
   - Воистину так. А ваш мальчик здоров?
   - Тисси? О да. Совершенно здоров.
   Гость сидел, тесно сжав колени, по-прежнему крепко держал кожаный мешок и время от времени поглаживал его. Взгляд его без особого любопытства обшаривал покои леди Элы, скользил по выцветшим потертым коврам, по покоробившимся оконным рамам, незадернутым шторам, так как штор просто не было, по закрытой плотными занавесями кровати, по деревянным стенным панелям, изъеденным древоточцами. Невеселая была у Элы комната.
   - Зачем он пришел? - тихо спросила Эла.
   - Эла?
   Эла неожиданно заговорила неприязненно, резко:
   - Я же сказала, что не желаю его видеть!
   Ее тетка снова рассмеялась, на сей раз нарочито громко, и постучала по лбу кончиком пальца.
   - Простите мою племянницу, досточтимый Воксвелл. "Порой, - подумала Умбекка, - Эла просто несносна".
   Все началось примерно год назад, когда Эле взбрело в голову, будто лекарь - злодей и что он пичкает ее отравленными снадобьями. Умбекка подобным отношением к Воксвеллу просто возмущалась: досточтимый Воксвелл не выказывал в отношении Элы ничего, кроме искренней заботы. Им можно было только восхищаться! Умбекка полагала, что в Агондоне Воксвелл сделал бы блестящую карьеру, стал бы богачом, однако он за богатством не гнался. Его жена принесла ему приличное состояние, и благодаря этому досточтимый Воксвелл мог жить так, как того требовало его тщеславие, и при том слыть большим филантропом. Воксвелл имел природный дар. Дар целительства.
   Кроме того, он был ревностным агонистом.
   - Я пришел, леди Элабет, дабы навестить юного бастарда, - пояснил добродетельный Воксвелл добрым, мягким голосом. Как только Эла могла сомневаться, что он - добрый человек!
   - Тетя! Вы же мне сказали, что Джем не ушибся!
   - Джем не ушибся, племянница.
   - О нет, нет! - улыбнулся досточтимый Воксвелл, и его мягкая рука колыхнулась в воздухе. - Однако ребенок настолько хрупок, что всякое потрясение должно вызывать тревогу. Ваша тетя поступила совершенно правильно, послав за мной, но, учитывая то, что нижние конечности юного бастарда искалечены, а это, увы, необратимое увечье... - жестикуляция Воксвелла стала более энергичной, - я решил ограничиться небольшим кровопусканием - процедурой безболезненной и несложной. Бастард куда сильнее, чем можно было бы ожидать.
   Тонкие губы сложились в довольную улыбку. Эла взяла со стола колокольчик и позвонила.
   - Нирри, я должна увидеть юного господина...
   Но тетка не дала Эле договорить.
   - Ах, Нирри! Следует вознаградить досточтимого Воксвелла за его старания. Принеси самого лучшего варльского вина! Надеюсь, вы не откажетесь отведать немного сыра, досточтимый друг мой?
   - О, конечно, госпожа Ренч. Это было бы восхитительно.
   - Принеси тарнского голубого, Нирри. И лучшего варльского вина.
   Нирри шмыгнула носом и ретировалась.
   - Я должна пойти к нему. - Эла попыталась встать со стула. - Нирри...
   Но служанка уже ушла.
   - Племянница, о чем ты говоришь! Наш мальчик уже спит!
   Тяжко вздохнув, Умбекка повернулась к гостю. Казалось, этим вздохом она хотела сказать: "Ах, бедняжка!" Добродетельный Воксвелл постоянно предупреждал: Эле нельзя волноваться.
   Об этом должна была заботиться тетка, но ведь он, лекарь, должен был понимать, как это трудно, почти невозможно!
   Эле удалось встать. Она побрела к дверям. Но ноги не слушались ее, и она, остановившись у окна, оперлась о широкий подоконник. Эла зябко поежилась, спрятала руки под шаль. Как же она ненавидела эту слабость! Ее жизнь, которая могла бы стать чудесным праздником, превратилась в тоскливое, жалкое, мрачное прозябание. Она во всем была виновата сама: и в своем изгнании, и в болезни, и все же, даже при том, что нынешняя жизнь Элы была наказанием за то, что она совершила, будь для нее возможность повернуть время вспять, она поступила бы точно так же, не задумываясь.
   Эла оторвала руки от подоконника. За окном сгущался долгий, какой-то бесконечный вечер, и никак не наступала ночь. Эла смотрела на полуразрушенный внутренний двор, за крепостную стену, на тропу, извиваясь, сбегавшую вниз, к деревне. Оттуда доносились еле слышные отголоски ярмарочного веселья.
   А за спиной у Элы шел негромкий разговор, приправленный наигранным смехом:
   - О госпожа, как чудесно это варльское вино!
   - О, вы слишком добры, досточтимый Воксвелл.
   Через какое-то время:
   - О, ну да, эти ваганы. Нужно что-то предпринять.
   - Порядок. Порядок - вот что нам необходимо.
   - И вера, досточтимый Воксвелл.
   - Ну конечно, госпожа, конечно!
   Эла вздохнула.
   - Племянница, не стой у окна, простудишься.
   Но Эла от окна не ушла. Она пристально вглядывалась вдаль и вдруг резко захлопнула окно и отвернулась. Ей показалось или она действительно расслышала этот напев, такой знакомый? Ей показалось, что песня послышалась где-то совсем рядом, не из деревни.
   Болтавшие у камина Умбекка и лекарь ничего не заметили.
   - Остается только надеяться, что настанет день, когда мы сможем склонить ее к покаянию, - еле слышно проговорила тетка Элы. Досточтимый Воксвелл согласно кивнул.
   И снова звук. На этот раз - посвист свирели.
   Эла, стоявшая спиной к окну, с трудом сдержала радостную улыбку.
   ГЛАВА 10
   ПОТАЙНОЙ ХОД
   Когда Эла была маленькой, покои, в которых она обитала теперь, принадлежали ее матери. Тогда тут все было иначе, и опочивальня матери была уголком счастья в замке, кипевшем жизнью. По стенам были развешаны гобелены и картины. Сверкали украшения, радовали глаз прелестные безделушки из фарфора и золотые фигурки зверей, высокие вазы, расписанные причудливыми узорами. В сезон Вианы комната благоухала свежими цветами. Комната матери была тогда поистине волшебным местом. Маленькая Эла и ее брат Тор, одетые в одинаковые белые туники, играли здесь и резвились. Около резных стульев на полу лежали полотнища дорогих тканей, источающих тончайшие ароматы. Эла с братом могли играть с ними, заворачиваться в них... Мать хлопала в ладоши и смеялась. В шкафчике у окна стояла шкатулка с драгоценностями. Иногда Эла вспоминала свои маленькие детские ручки, белые, словно мышки, перебиравшие рубины, бриллианты и жемчуг и встречавшиеся с такими же маленькими руками брата. О, как сверкали драгоценные камни!
   Но самая прекрасная вещь висела на стене у камина: тяжелый старинный гобелен - настолько тяжелый, что не колыхался даже от самых леденящих сквозняков в сезон Короса. Рисунок на гобелене представлял собою историю Нова-Риэля, сына кухарки, который стал королем. Правда, чад от камина и солнце сделали свое дело, и рисунок загрязнился и выцвел. Конечно, гобелен состарился и износился, но все же именно в его ветхости крылось тайное очарование. В день именин, когда Эле и Тору исполнилось пять лет, мать решила открыть детям тайну гобелена. Как сверкали и лучились тогда ее глаза! В деревянной панели за гобеленом оказалась потайная дверь! А за дверью начинался потайной ход.
   От восторга дети затаили дыхание.
   Мать склонилась и прижала к себе Элу и Тора. Это случилось долгим вечером, похожим на сегодняшний. Закатное солнце играло в витражах окна. С тех пор в материнских покоях все переменилось. Вазы, драгоценности, полотнища дорогих тканей - все это исчезло вместе с леди Руанной и больше никогда не вернется. Исчезло все, а та мебель, которой теперь была уставлена комната - кровать, стол, стулья, - была безвкусна и скучна и попала сюда из каких-то заброшенных комнат замка. Гобелен, бесстрастно переживший мрачные дни войны, во время Осады был порван и сожжен. Эла от горя задыхалась и рыдала, но тетка была непреклонна. Гобелен изображал языческую легенду и, кроме того, был безобразно грязен.
   Но вот той тайны, которую скрывал гобелен, Умбекке узнать было не дано. Дверь была плотно пригнана к дубовой панели. И теперь Эла с любовью смотрела на стену, хранившую ее тайну.
   - Надеюсь, вскоре вы снова навестите нас, досточтимый Воксвелл? спросила Умбекка. - И приведете юного... ах, как его зовут... Полтисс?
   - Тисси, да. Конечно, конечно. Непременно.
   Окончания разговора Эла не слышала. Она только облегченно вздохнула, когда сгорбленная фигура лекаря задвигалась к двери. По пути досточтимый Воксвелл то и дело улыбался тетке своей мерзкой улыбочкой. Наконец-то! А тетка наверняка пойдет провожать его до кареты.
   Эла подошла к заветной панели. И тут же вновь послышалась мелодия, которую она так ждала. На этот раз напев прозвучал совсем рядом, за стеной. Мелодия лилась, словно струйка дыма - старинная эджландская песня. Когда они с братом были маленькие, эту песенку часто напевала мать. Тетя Умбекка ворчала и говорила, что это ваганская песня, но мать только смеялась и продолжала петь. Эла, дрожа от волнения, остановилась у стены и еле слышно запела:
   В хороводе пойдем, как по краю кольца...
   У кольца нет начала, не видно конца.
   Она умолкла.
   За стеной послышался приглушенный смех. Панель скользнула в сторону, и в комнате появился высокий стройный мужчина. Он шагнул к Эле и сжал ее в объятиях.
   - Я думал, что этот старый дурак застрянет тут навечно! А Эла была вне себя от счастья и лишь повторяла:
   - Тор! Тор!
   Он погладил ее волосы:
   - Тс-с-с! Тише! Я же обещал, что вернусь!
   - Тор я тебя так долго ждала, так долго!
   - Дай я посмотрю на тебя!
   Брат отпустил Элу и сделал шаг назад.
   - Я так слаба, Тор. С тех пор как...
   Эла отвернулась бы, но не смогла. Она не сводила глаз с брата. Он осунулся, черты его лица заострились. Он улыбался, но совсем не так, как раньше. В улыбке Тора появилась непривычная серьезность. Неужели это ее брат? Только его волосы цвета спелой пшеницы не изменились. Всякий раз, когда Тор появлялся в замке, он казался сестре выше ростом и сильнее. Неуклюжий, угловатый мальчишка превратился в мужчину. За плечом у Тора висел мушкет со штыком, начищенным до блеска, в руке он сжимал треуголку. Эла осмотрела брата с головы до ног: крепкие загорелые руки, высокие запыленные сапоги, обтягивающие лосины - некогда, видимо, ослепительно белые, мундир с медными пуговицами - изодранный, перепачканный. Алый мундир. Алый - цвет свергнутого короля.
   - Красномундирник... - прошептала Эла.
   - Красномундирник, - отозвался брат.
   Эла все понимала. Наверняка брат добирался до замка в другой одежде и переоделся только где-нибудь в дальних комнатах. Солдата в красном мундире пристрелили бы на месте, без суда и следствия.
   - Война еще не окончена, сестричка.
   Только теперь Эла отвела глаза. Нет, невозможно. Это уже были не детские игры. Эла положила руку на спинку дивана. Со двора донеслось цоканье копыт. Заскрипели колеса кареты лекаря.
   - Тор, все кончено. Все должно быть кончено.
   Тор опустил на пол мушкет, положил на диван треуголку и снова обнял Элу.
   - Сестрица, милая, как ты слаба, как бледна! Эла обернулась. Прижалась к груди брата.
   - Тор, Тор...
   Казалось, уходящие силы Элы перешли к ее брату. Да, все так и было Эла отдала свою силу брату, положила, словно жертву, к его ногам. В тот день, когда они расставались, она так и сказала: "Брат мой, да пребудут с тобой все мои силы". И тогда он обнял ее точно так же, как обнимал сейчас, и поцеловал ее, а потом ушел и унес с собой ее силу.
   Как же давно это было... Циклы сезонов приходили и уходили. Родился мальчик - несчастный калека. Эла и ее сын жили в заброшенном замке, слабо цепляясь за жизнь, и она непрерывно задавала себе вопрос: "Зачем?"
   Эла прижалась щекой к плечу брата.
   - Тор, зачем ты вернулся? Зачем? - бормотала она.
   За время, прошедшее после осады, ее брат только дважды возвращался в замок. Оба раза ненадолго, и оба раза, провожая его, Эла думала, что больше не увидит. Она отлично понимала, как опасна, как безумна жизнь ее брата. Тор был мятежником, за его голову была назначена награда.
   Его называли Алым Мстителем.
   В промежутках между короткими визитами Тора в замок от него порой приходили записки - иносказательные, краткие, без обратного адреса. Получая очередное письмо, Эла спрашивала у служанки, стараясь голосом не выдать волнения: "Кто принес письмо, Нирри?" Служанка, брезгливо наморщив нос, отвечала: "Какой-то оборванец, госпожа. Он щас на кухне". Тогда Эла требовала, чтобы оборванца привели к ней. Как-то раз пришло письмо от Тора. Тетка спала, и когда Эла приказала Нирри привести ей почтальона, в ее покои вошел мальчик, кое-как, наспех умытый. Эла была изумлена. Неужели этот мальчуган-сиротка - боец Сопротивления? "Лучше тебе ничего не знать. Совсем ничего", - повторял Тор. Сердце Элы бешено колотилось. Она вложила в руку мальчика серебряную монетку, завернутую в записку, а в записке были четыре слова: "Тор, я люблю тебя". Этим не было сказано ничего. А может быть, было сказано все.
   Тор все понимал.
   А теперь он обнимал ее и тихонечко напевал ей на ухо. Эла сама не заметила, как начала подпевать брату. Тот самый припев, что она пела, стоя там, где прежде висел гобелен. Каким чужим, далеким казался теперь этот напев!
   "Зачем ты вернулся?"
   Безмолвный вопрос умчался вдаль, оставшись без ответа. Тор не выпускал Элу из объятий, и они заскользили по полу в медленном танце. То ли у Элы разыгралось воображение, то ли вправду из-за потайной двери послышалась тихая музыка?
   - И они танцевали вдвоем до самого конца бала, - проговорил Тор.
   Эла рассмеялась. О да, она танцевала... Правда, теперь она с трудом переставляла ноги, но ведь она не танцевала так давно, со времени Большого Маскарада, который был устроен Эджардом Алым в дни Осады в знак того, что он не собирается сдаваться. Вот когда Эла танцевала. О, как она танцевала в тот вечер! Нет, нельзя вспоминать. Она могла расплакаться. Тор вел ее в танце по потертым коврам, а она медленно кружилась. Медленно, медленно. Мимо потайной двери в изъеденной жучками панели... Пламя свечей задрожало. Незнакомая мелодия вдруг стала ближе, роднее, но все же осталась странной, чужой. Эле казалось, что она засыпает, уходит в мир близкий ей и одновременно далекий... Но тут Эла поймала нить мелодии, увидела, куда ведут ее хитросплетения, и прошептала брату на ухо: "В хороводе пойдем, как по краю кольца... "
   Он рассмеялся.
   И Эла рассмеялась.
   И закружилась, не выпуская руки Тора.