Арно Сергей. Живодерня

   – Да, конечно…
   Кирилл говорил с жаром и пучил на него глаза, и Илье стало совсем жутко.
   – Ты думаешь, они все туда такие поступили? Хрена лысого. Говорят, большинство от лекарств свернулись.
   Пристально смотревший на Кирилла Илья вдруг почувствовал снизу толчок, но не обратил на это внимания. И вдруг из-под кровати как-то ловко и очень естественно, как будто он всю жизнь только это и делал, выбрался низкорослый, горбатый, коротко остриженный человек и тут же без заминок и извинений пошел дальше, словно спешил куда-то. Горбун улизнул так стремительно, что Илья не успел разглядеть его лица.
   Но Кирилл, то ли не заметив юркого горбуна, то ли не придав этому значения (в отличие от Ильи), продолжал говорить как ни в чем не бывало:
   – От этих лекарств просто сворачиваются, и никак не уберечься.
   – Да-а… – протянул Илья, повернувшись к Кириллу и снова вникая в тему разговора. – Но ведь их не всем прописывают, только буйным, наверное.
   – Каким буйным?! Если врачу чем-нибудь не понравишься, пропишет тебе серу в задницу. Понял? Так что сразу, с первого дня, с врачом нужно ласково говорить, всю ему правду выложить.
   – Слушай, а телефон здесь есть? Позвонить можно?
   – Ты чего?! Свихнулся, что ли?! Какой тут телефон?! Тут и телевизора-то нет. Ты где находишься, родной?!
   Сидя лицом к выходу, Илья видел, как в дверном проеме показалась огромная фигура Хари. Он постоял на пороге, осмотрел присутствующих в палате и вышел.
   Из столовой послышался звон посуды.
   – Ужинать пошли, Илюха.
   Разгоняя перед собой спешащих на ужин больных, Кирилл в сопровождении Ильи проследовал в столовую. Там уже стоял гвалт и звон посуды. Кирилл прогнал всех умалишенных от стола, который занял вместе с Ильей. Но мест за столами хватило всем. Кашу в мисках разносили сами больные. Илье вдруг показалось, что что-то задело его по ноге, он заглянул под стол. Но никого там не было, потому что горбун уже выскочил из-под стола с другой стороны и направился из столовой. Кирилл снова не обратил на него внимания, но это было неудивительно, потому что в столовой стоял галдеж и звяканье мисок.
   Илья хотя и был голоден, но, еще не привыкнув к больничному рациону, ел кашу с неохотой. Он поглядывал на умалишенных за соседними столами, впервые увидев их собранными в одно место. Зрелище это, нужно сказать, было не из приятных. Ели больные крайне небрежно, не всегда попадая ложкой с кашей в рот, часто тыча в щеку, роняя крошки на голую грудь или на пижаму. Один дебильного вида юноша есть мог с большим трудом, но с большой охотой; из открытого рта его на грудь текли слюни, он мычал, попадал полной ложкой каши себе в лицо, но голод заставлял его снова и снова производить одно и то же не достигающее цели движение. Где-то в углу громко, по-детски, взвизгивал толстяк. Невдалеке от Ильи, за соседним столом, сидел человек, лицо которого поминутно искажалось какой-нибудь яростной гримасой. То презрение перекашивало рот, то вдруг безграничное удивление появлялось на лице, словно пшенная каша в его миске превращалась в черную икру. Удивление внезапно спадало, и вот уже гримаса отвращения преображала лицо, на смену ей приходил ужас… Потом гримасы смешивались, и получалось совсем уж черт знает что!
   – О, красавчик. Правда?! – проследив за взглядом Ильи, воскликнул Кирилл, указывая ложкой. – Это его галаперидол крючит. Кто же матом на врача кричит!
   – В каком смысле? Какой еще галаперидол?
   – Поворотное средство. – Кирилл покрутил у виска пальцем. – Эй! Компот сюда, быстро! – приказал он душевнобольному, несущему поднос со стаканами.
   На протяжении ужина Илья поглядывал на стоявшего в прихожей Чукчу. Он стоял, сложив на груди руки, и безмолвно взирал на пирующий народ. Было заметно, что Чукче сильно нравилась роль народного предводителя и он чувствовал себя на своем месте.
   Поужинав, больные стали расходиться по своим делам. Илья с Кириллом тоже вышли из-за стола. Илья подумал, что следует держаться поближе к своему новому товарищу, а то мало ли что.
   Когда он проходил мимо недвижимого надменного Чукчи, тот, не поворачивая головы и не шелохнувшись, скосил глаза, провожая Илью взглядом… И это движение глаз показалось страшнее, чем если бы Чукча пригрозил Илье или даже турнул его…
   Повернув лицо в сторону Чукчи, Илья сделал машинально несколько шагов и натолкнулся на идущего впереди толстяка.
   – Не бейте меня! Я вас умоляю!.. – запищал он нестерпимо громко и заунывно, но тут же, получив затрещину от оказавшегося рядом Кирилла, мгновенно смолк.
   – Я тебе говорю: не цацкайся с ними. В нашем деле главное – экологию беречь! Дал ему по башке – и все дела.
   После ужина Кирилл лег на свою кровать и задрал ноги в тапках на спинку. Илья сидел на своей кровати. Слабость и головокружение прошли, только слегка подташнивало, то ли от ужина, то ли от сделанного Чукчей укола.
   – Слушай, Кирилл, а за что тебя сюда упекли? – спросил Илья.
   – А за то, что я окружающую среду сильно люблю, экологию оберегаю. Все засрали кругом атомными станциями, нефтепродуктами… А экологию надо беречь! Понял? Вот я и эту среду люблю. И дуриков своих люблю, а особенно зеленый цвет – у меня и куртка зеленая, да и к лицу мне зеленое.
   Этот мутный ответ не прояснил для Ильи ситуацию, он продолжал смотреть на Кирилла настороженно, подозревая в нем не совсем все-таки нормального человека, – не зря же его в дурдоме держат.
   За спиной у Ильи раздался тяжелый вздох и скрип пружин. Илья обернулся. Кровать, которую он считал пустой, оказалась обитаемой, и, скрытый одеялом с головой, на ней кто-то был. Оттуда донесся стон и приглушенное мычание.
   – Сера, – пояснил Кирилл, кивнув головой. – Она на всех по-разному действует. Инквизитора, вон, совсем скрючило.
   В палату вошел Чукча, держа шприц на изготовку, за ним грузно шагал Харя. У Ильи перехватило дыхание. "Только не ко мне, Господи! Только не ко мне!.." Ему казалось, что идут они очень медленно. Чукча смотрел на Илью. Тот сжал зубы. Но Чукча прошел мимо и остановился у кровати за его спиной. Харя подошел с другой стороны, сдернул одеяло. На кровати лежал совершенно голый, худой мужчина с большими, широко открытыми глазами и мелко дрожал. Он с ужасом глядел на шприц в руках Чукчи.
   Харя замычал, мясистыми руками схватил человека за ноги и за руки, как куль, перевернул на живот и вдавил его руками в кровать, так что человек прогнулся в пояснице. Кажется, он пытался сопротивляться: кричал и болтал ногами, стараясь вырваться, но это не принесло желаемых результатов. Чукча вонзил иглу в ягодицу и вогнал лекарство. Человек взвыл от сильной боли, тело его выгнулось, застыло и вдруг стало бешено трястись.
   Харя легко привел его в первоначальное положение. Руки и ноги трясущегося человека ремнями пристегнули к спинкам кровати, так что худое тело его оказалось растянутым. Глаза несчастного закатились, на губах выступила белая пена; он бился и выл, тело крючили судороги… Это напоминало эпилептический припадок. Илья повернулся и безумными глазами посмотрел на Кирилла. Тот как-то испытующе глядел на Илью. Ну, как тебе, мол?
   – Сера обыкновенная. Вот так и действует. Потом температура сорок, лютая боль, так что часть тела парализует… Дело обычное. Сегодня опять инквизитор всю ночь орать будет. Козел!
   – А что это за лекарство, от чего?
   – Тоже поворотное. Во всем мире сульфазин давно запрещен, это так сера называется. А у нас, едрена вошь, ею лечат непослушных, тех, кто слушаться не желает. Потом слушаются. Курс лечения пройдут и слушаются. Правда, говорят, что у дебилов после прохождения курса слюни изо рта течь перестают. Зато у нормальных течь начинают. Га-га-га!..
   Илья тоже за компанию улыбнулся.
   – Ну, ты не дрейфь, Илюха. Тебе-то эту дрянь делать не будут. Завтра с врачом поговоришь, и решится все сразу, только ты к рыжему – Александру Лазаревичу – не попади. Он заведующий отделением – зверь, а не человек. С ним трудно общаться: насквозь видит, падло! Главное – экологию беречь!.. Так ты, действительно, ничего не помнишь?
   – Что не помню? – насторожился Илья.
   – Ну, как что, – смутился Кирилл, – как сюда попал. Ты ж говорил, что нормальный, как сюда попал – не помню. Ну, ты че? Забыл, что ли?!
   – Да нет, не забыл…
   Илья повернулся и посмотрел на орущего человека. Тот трясся всем телом, кровать под ним ходила ходуном.
   – Вот инквизитор хренов, – посмотрев в сторону трясущегося человека, сказал Кирилл. – Надо же было завотделением сказать, что он нечисти потворствует и что по нему костер плачет. Вот козел!
   – Инквизитор – это что, кличка? – поинтересовался Илья.
   – Какая кличка?! Самый настоящий это инквизитор.
   – Да ну, разве они сейчас есть? – усомнился Илья.
   – Погоди, инквизитор очухается, он тебе такого порасскажет!.. Ахнешь! Если, конечно, умом от уколов не тронется. Тут все зависит от продолжительности курса.
   Инквизитор взвыл с новой силой. Илья с Кириллом посмотрели в его сторону.
   – У них там целая тайная организация. Экстрасенсов да колдунов вылавливают. Само собой, судят, ну, а дальше сам знаешь. Историю-то проходил?
   – Что, и на кострах жгут? – Илья с иронией посмотрел на изможденного человека.
   – Конечно, жгут. Экстрасенсы его сюда и определили, по своим каналам.
   – Слушай, ты шутишь. Откуда в наше время инквизиция?
   – Куда там шутишь. Колдуны-то есть, значит, и инквизиторы должны быть…
   В этот момент инквизитор взвыл особенно громко.
   – Вот гад! Это нам концерт на всю ночь… Вот гад!
   Среди индивидуальных больных на отделении выделялся коллектив вкладчиков. Когда-то материально пострадав от мошенничеств государственных и всяких там фондов, они пострадали и психически. Бывали периоды, когда палаты отделения буквально ломились от вкладчиков: их даже клали по двое на одну койку. Но теперь остались самые стойкие. Свою страсть к вкладам они не утеряли и в дурдоме. Этим воспользовался предприимчивый умалишенный татарин по фамилии Мавродяй и, открыв фонд с лаконичным названием "Ку-ку", взялся собирать с вкладчиков обеды, ужины и то, что приносили им в передачах сердобольные родственники.
   Схема сборов и раздач была обычной. Все несли ему свои обеды, а он выдавал одному сразу двойную или тройную порцию, остальные же, не без удовольствия, сжирал сам. Все это было, конечно, с подписанием бумажек с обеих сторон, а от главы администрации ставил свой крестик Харя, который негласно получал от Мавродяя часть передачек с воли.
   Так и жили: вкладчики, от голода с трудом шевеля ногами, несли свои обеды и передачи Мавродяю, он сытно кормил одного вкладчика, а остальное сжирал сам. Но вкладчиков, хоть и кое-как, но все-таки лечили; и кое-кто из них начинал кое о чем догадываться и ганашить остальных. В конце концов обеды приносить переставали, и сильно разжиревший за это время Мавродяй объявлял о банкротстве. Но вкладчики неизвестно почему все же требовали вложенные в инвестора обеды обратно, но от недоедания были настолько слабы, что приближаться к Мавродяю боялись. Когда выздоровевших смутьянов выписывали, Мавродяй открывал новое дело, перед врачом прикидываясь неизлечимо больным, чтобы не выписал.
   Вкладчики всегда ходили галдящей стайкой, иногда где попало вспыхивали стихийные митинги. На их разгон отправлялся Харя. Работая кулаками направо и налево, он быстро расшвыривал ослабших от голода вкладчиков, после чего они уже в другом месте группировались в стайку и ходили взад-вперед по отделению.
   Был на отделении даже один возвращенец (гордость всей больницы). Прожив в Америке пять лет, он вдруг попросил обратно российское гражданство. Такие на отделение попадали и раньше, их госпитализировали на всякий случай, для того чтобы убедиться в их нормальности, и подолгу не задерживали. Перед выпиской обычно приезжал советник президента по культуре, дарил выписавшемуся настольный флажок Российской Федерации, фотографию президента с подписью в черной рамке, конвертик с минимальной месячной заработной платой. С почетом, под звуки духового оркестра, его выпускали на волю… Или без подарков и рукопожатий переводили на другое отделение, а позже высылали из страны… У нас и своих дуриков хватает.
   Ночью Илья почти не спал. На душе было тревожно. Уколотый серой инквизитор то выл, то временами переходил на жалобный стон или вдруг начинал бурчать бессвязные, мутного смысла речи, потом снова начинал дрожать и выть…
   Новый знакомый Ильи Кирилл спал как человек, лишенный забот. Только раз, разбуженный очередным воплем привязанного, приподнявшись на локоть, выругался и, повернувшись на другой бок, заснул снова.
   То, что в психбольницу Илья попал по воле Китайца, было очевидно, а завтра ему предстояло узнать, замешаны ли в этом врачи. Хотя наверняка замешаны. Жутко было сознавать, что он полностью в их власти, вернее, его психика, а это, пожалуй, страшнее даже, чем тело… Илью то бросало от ужаса в пот, то, наоборот, становилось холодно – обостренные бессонницей и воплями соседа мысли и фантазии были одна страшнее другой.
   Под утро, когда через закрытые окна потянуло прохладой и на улице запели птицы, шумный сосед успокоился. Только иногда постанывал, выгибаясь всем телом и скрипя пружинами кровати. Дурики-"жаворонки" деловито засновали между кроватями, бубня что-то себе под нос.
   Пока не проснулись все умалишенные и не возросла их концентрация в местах общего пользования, Илья решил сходить в туалет. Это была его первая самостоятельная вылазка. В коридоре уже блуждали редкие больные. Проходя мимо палаты номер один, где содержались особо опасные умалишенные, Илья приостановился. Через решетки несло смрадом тел и невынесенных горшков, пол в палате был грязный. Страшные люди, бессмысленно глядя куда-то вон, покачиваясь или без движения, лежали и сидели на кроватях, рты у иных были открыты. И только один в дальнем углу у окна, совершенно голый, косматый, заросший клочковатой бородой, не был в покое. Он подпрыгивал на кровати и, рыча, как горилла, бил себя огромными кулачищами в грудь, то ли стараясь напугать кого-то, то ли выразить какую-то мысль.
   Илья не стал задерживаться у страшного рубежа, а пошел по своим делам.
   Когда Илья зашел в туалет, то испугался и, вздрогнув, отступил: внезапно из-за унитаза появился уже знакомый ему горбун и встал у зарешеченного окна. Вероятно, он сидел, спрятавшись за унитазом, и вошедший Илья сразу его не заметил. Кроме них в туалете никого не было. Илья занялся делом, ради которого пришел.
   В это время горбун бредил. Илья, как человек новый и еще не привыкший к бессмысленности окружающего бреда, заинтересовался. Он не знал, что слова здесь служат исключительно личностным целям говорящего, складываются и произносятся не для того, чтобы их понимали, а для удовольствия индивидуума, подбираются не по смыслу, а по удачности сочетания, а смысл существует отдельно от слов и бережно хранится в голове говорящего.
   Прислушиваясь, Илья стоял за спиной горбуна минут пять. Наряду с ничего не значащей, совершенно бессмысленной тарабарщиной у горбуна прорывались и какие-то здравые мысли. Он вдруг начинал рассказывать о подземном народе, о его быте и обычаях… Горбуна слушать было бы еще интереснее, если бы разумные и даже красочные его рассказы не перемежались непроходимым бредом. Но тут в туалет пожаловало двое умалишенных покурить, и Илья вышел из помещения, хотя горбун, ни на кого не обращая внимания, так и продолжал бубнить, словно сам был не здесь; на него тоже никто не обратил внимания, словно его здесь и не было.
   В коридоре Илья встретил Кирилла.
   – О! – воскликнул тот радостно. – Это ты, Илюха?! А я думал, куда ты делся. Может, сбежал? Пошел вот искать.
   – Слушай, Кирилл, а были тут случаи побегов? – уцепился за его слова Илья.
   – Побегов?! – откровенно удивился тот, потирая заспанные глаза. – Да ты чего?! Как ты отсюда убежишь? Только с серой в заднице до палаты номер один добежишь – конечная точка побега. Ха-ха-ха!!.
   Впрочем, Кирилл был неправ. Ходили среди психов неизлечимые легенды. Такие легенды имеются в любом дурдоме: и в старейшем лечебнике психиатрии на Пряжке, и в Кащенко… да в любом дурдоме спросите старожила: а случались ли у вас побеги? И он вам расскажет!.. Расскажет о таких побегах, что вы просто с ума сойдете от удивления. Была и здесь история трех (всего лишь трех) побегов, вернее, даже не побегов, а дематериализаций.
   Один, например, псих пропал неизвестно куда. Был вроде, лечился, как все, да в одну прекрасную ночь дематериализовался. И не стало. Как он это сделал, никто доподлинно не знает. Все-таки много еще тайн хранит человеческая психика – телепатий, телекинезов всяких… Был человек – и не стало. После врачи все осмотрели – может, где в палате спрятался – да не нашли. Потом, правда, говорили, что словно видели его уже в халате главврача психушки. И будто даже кто-то видел по телевизору среди кандидатов в президенты. Но так и осталось загадкой, выбрали ли беглого сумасшедшего в президенты или нет, потому что телевизор сломался.
   Зато другой дематериализовавшийся псих разыскался. Нашли его через два дня блуждающим возле кладбища, километрах в четырех от больницы. Как он покинул больницу и как попал на кладбище, ответить он не мог по причине скудости ума. Врачи всяко пробовали выведать у него, как ему удалось выбраться из больницы, но псих забыл это настолько крепко, что врачи сами чуть с ума не сошли.
   Третий беженец бесследно пропал перед обедом. Санитары перевернули все отделение, но психа не нашли. Тогда санитары, разгулявшись, перевернули и близлежащие отделения, но тоже безрезультатно. Психи (те, которые что-то понимали) шушукались между собой, а обслуживающий персонал недоумевал. Через три дня, когда пришли из прачечной за грязным бельем, обнаружили горемыку в бельевой комнате в коробке с грязными простынями. Видно, достал где-то ручку, проник в помещение, лег в коробку вздремнуть и умер. И хотя последний случай ничего общего с предыдущими не имел, но в легенды о беженцах все равно вошел. Но другим путем, кроме мистического (единственного, самого понятного для психов пути), никому убежать не удалось.
   Конечно, врачи, начиная со сталинских времен, заводили себе на отделении пять-шесть "стукачей", чтобы те в случае готовящихся побегов, назревающего заговора против товарища Сталина или других смутах доносили. Одно время даже в психбольницах это было в моде, и врачи хвалились друг перед другом количеством завербованных "стукачей". Но поначалу (пока не привыкли) врачи терялись, потому что доносительство неизлечимых на психиатрической почве постепенно переходило в фантастический запредельный бред. Настолько фантастический, что врачи мрачнели. Конечно, они доводили до сведения компетентных органов НКВД, а те, будучи людьми ума незатейливого (со слабой фантазией), радовались свежей струе, вливающейся в поток строительства коммунизма из психиатрических клиник, и, как водится, по сигналам из психушек принимали активные меры. По стране прокатился ряд громких разоблачений. Особо одаренных "стукачей" для дачи показаний против "врагов народа" санитары привозили на суд… И пошло, и поехало! "Стукачи" с неизлечимо больной психикой ценились на вес золота. Особенно были в цене психи с манией преследования и маниакально-депрессивным психозом!.. К особо выдающимся "стукачам" приставляли специального санитара, который днем и ночью ходил за ними, снимая "показания". После чего бред "причесывали" и отправляли в НКВД. Собственно, этим служебным рвением психиатров, навербовавших по всей необъятной родине душевнобольных "стукачей", и объясняется уничтожение такого чрезмерного количества "врагов народа".
   Но после смерти Сталина на смену времени фантастическому пришло время соцреалистическое. Врачи-психиатры уволили всех внештатных "стукачей" из особо неизлечимых в запас. И больше не принимали от них доносов. Таким образом дурдом оказался единственным учреждением во всем социалистическом лагере со множеством инакомыслящих, но без единого внештатного "стукача". Так что о побегах и об инакомыслии некому было написать доноса – здесь все мыслили инако.
   После завтрака, когда Илья с Кириллом сидели на своих кроватях, в палату вошел Чукча. Обведя глазами присутствующих больных, Чукча остановил свой взгляд на Илье.
   – Пойдем, однако, – поманил он пальцем.
   – Куда?!
   У Ильи заколотилось сердце.
   – Чукча покажет.
   Илья бросил последний взгляд на притихшего Кирилла и на дрожащих ногах пошел за санитаром.
   В коридоре Чукча заботливо взял его под руку.
   – Чукча начальник понизил, однако, – говорил Чукча, ведя Илью в конец коридора, туда, где была комната для свиданий. – Но Чукча будет работать хорошо. Моя будет стараться. Если начальник велит, Чукча тебя на кусочки разрежет…
   Чукча открыл дверь. Илья заметил, что ручек на дверях нет. У каждого санитара в кармане имелась своя личная ручка. Они вошли в помещение с письменным столом и скамейками вдоль стен. За столом сидела девочка и, низко склонив голову, рисовала красками солнце на листках бумаги. У нее были рыжие, завязанные "фонтанчиком" волосы.
   – Глюка, – узнал ее Илья. – Глюка!
   Он рванулся из рук Чукчи, но тот среагировал вовремя, схватил его в охапку и повлек к двери.
   – Глюка! – крикнул он в последний раз, но девочка, увлеченная художествами, так и не подняла голову – не слышала.
   Чукча втолкнул Илью в обширное помещение. Кроме письменного стола в комнате не было никакой мебели. За письменным столом сидел ярко-рыжий, худощавый, веснушчатый человек с лошадиным лицом и писал что-то на листе бумаги. На вошедших он не обратил никакого внимания.
   "Эх, не повезло – к злодею попал. Говорил Кирилл: только к рыжему не попади…" – пронеслось в голове у Ильи.
   Чукча усадил Илью на стул, а сам встал за его спиной. Как заметил Илья, стул был привинчен к полу.
   Некоторое время Илья наблюдал за пишущим человеком. По его лошадиному лицу решительно ничего нельзя было понять, но руки, мягкие и веснушчатые руки, были омерзительны Илье. Наконец он перестал писать, неторопливо вложил бумагу в лежавшую рядом папку, аккуратно завязал тесемочки, убрал папку в ящик стола. Только после этого поднял глаза на Илью.
   Взгляд у врача был очень неприятный, въедливый, кроме того, он смотрел прямо в глаза, как смотрят дети, и Илье сделалось неуютно и неудобно.
   – Можешь идти, – бросил врач стоявшему за спиной Ильи Чукче.
   – Слушаюсь, хозяин, – поклонился Чукча и вышел из кабинета.
   – Меня зовут Александр Лазаревич Добирман,-представился врач, все так же прямо глядя на Илью. Голос у него был вкрадчивый, с легкой картавинкой. – На что жалуетесь?
   – Я?.. Жалуюсь?
   Илья растерялся.
   – Ну да. Жалобы есть? Может быть, болит что? Душа, может быть, не на месте?
   – Да-а… – Илья, не ожидавший такого вопроса, не находил нужных слов.
   – Ну, может быть, мертвые тела мерещатся или, там, части тел. Бывало?
   – Имеются жалобы, Александр Лазаревич, но сначала я бы хотел знать, зачем меня привезли в психушку силой? И что вы от меня хотите? – резко спросил Илья.
   – Вы, Илюша, правы, – начал Александр Лазаревич, вздохнув и откинувшись на спинку стула.-Вы ведь человек нормальный, стало быть, с вами и нужно разговаривать как с человеком пока нормальным – без экивоков, там, всяких и закавык. Ведь вы нормальный? Ведь правда?
   – Нормальный, – кивнул Илья.
   – Вот и прекрасно, – отчего-то вдруг обрадовался психиатр, словно он сомневался в нормальности Ильи и требовалось только личное подтверждение; и это сразу убедило его. – Я, представьте себе, тоже нормальный. Так что и разговаривать будем как люди нормальные.-Александр Лазаревич посмотрел на свои ногти, потрогал их пальцем и вздохнул. – Так вот, Илюша, должно быть, вы догадываетесь, что мы хотим от вас, – чтобы вы вспомнили ту ночь три года назад, когда вы побывали под землей у известного вам племени чудь…
   – Да Господи! Я уже тысячу раз говорил. Не помню я ничего! – воскликнул Илья.
   – Друг мой, – спокойно и понизив голос, так что Илье пришлось вслушиваться, вновь заговорил психиатр. – Если вы еще раз перебьете меня или повысите на меня голос… вас накажут. Это закон на отделении. Вам понятно?
   – Да, конечно, я не хотел, – стал оправдываться Илья.
   – Так я продолжу. Позволь, я буду называть тебя на "ты"… Ну, вот и прекрасно. Мне, конечно же, известно, что ты не помнишь своего подземного приключения, поэтому ты и здесь. Наша задача заключается в том, чтобы ты вспомнил. Это наша общая задача. Для этого у нас имеются кой-какие научные разработки. Будем применять.
   – А если я все равно не вспомню?
   Психиатр некоторое время смотрел на Илью, словно решая, можно ли ему доверять.
   – Я не стану скрывать от тебя всей правды, Илюша. Наша задача – проникнуть в твое подсознание. С одной стороны – это не очень сложно, но с другой – чем-то оно у тебя блокируется. Разрушить этот блок – наше с тобой общее дело. Вот, ты спрашиваешь: что будет, если ты не вспомнишь? Интересный вопрос, – врач ухмыльнулся. – Так вот, если ты не вспомнишь, тебя ждет палата номер один. Я буду с тобой откровенен, Илюша. Все больные первой палаты проходили по твоей статье. Всем им мы тщетно на протяжении многих лет старались вернуть память. Сначала казалось, мы вот-вот проникнем в их подсознание… Но вдруг резко наступало ухудшение их самочувствия. Сам видишь, что из них получилось. – Психиатр развел руками и, помолчав немного, продолжал: – Но их случай был сложнее твоего: они поступили на отделение абсолютно без памяти. Они не помнили, кто и как их кодировал. Ведь только через тебя мы вышли на Егора Петровича. К сожалению, он погиб. Я так полагаю, что ты пропустил какое-то звено в кодировании. А?! Ведь пропустил…