— Вы мне угрожаете? — спросил я спокойно. Выдержка у меня была отменная, военная.
— Вы напрасно ввязались в это дело. Речь идет о больших деньгах и престиже, — ответил незнакомец в бурнусе. — Орден вовсе не так могущественен, как это кажется вам, — взволнованно продолжал отступник. — В игру вступили влиятельные силы, настолько влиятельные, что вы попросту будете сметены, как щепка потоком вулканической лавы.
— Опомнитесь, брат, пока это еще возможно, — вновь тщетно взывал я к этому человеку. — Вернитесь в священное лоно братства, оно не отвергнет вас. Откройте мне, что движет этими силами!
— Нет, — предатель покачал головой. — Вы ошибаетесь, дело зашло уже слишком далеко. Мы все подвластны пустому и слепому тщеславию.
— Я помогу вам, — попробовал я его переубедить. — Раскайтесь!
— Кольцов, — усмехнулся гость. — Жаль, что на вас нет рясы, а то, вы легко сошли бы за кутейника! — Он подошел ко мне чуть ближе, на каких-то полшага. — Вы обречены, Кольцов, — добавил отступник. — Коль не хотите прислушаться к голосу разума!
Но я все равно был уверен, что вряд ли хоть что-то могло быть хуже предательства.
Убийца выхватил нож молниеносно, я даже не успел расспросить его о гибели Строганова. Единственное, что мне пришло в данный момент на ум, так это напоследок прочитать «Отче наш.» Но, впрочем, я никогда не забывал о последней масонской заповеди и потому был готов к смерти всегда.
Стальное лезвие слегка скользнуло мне по горлу и оцарапало его. Тогда я вблизи почувствовал ледяное дыхание барыни по имени Смерть.
«Так вот он, дамоклов меч, который мне предсказала Мира!» — вдруг понял я.
— Что же вы медлите? — спросил я своего незваного гостя.
— Хочу, чтобы вы, Яков Андреевич, успели насладиться седьмой добродетелью Соломона! — убийца надавил на лезвие, и в этот самый момент в комнату вихрем ворвался взъерошенный и взбешенный Кинрю, очевидно взломав замок, так как смотритель предупредительно позаботился о том, чтобы запереть нас на ключ.
Преступник и опомниться не успел, потому как не ожидал такого яростного и внезапного натиска. Ему на голову обрушилась доска от дальневосточной игры вай ки, означающей микрокосм, позабытая на круглом столе японцем. Вот уж, действительно, я думаю, пред его глазами предстала вселенная с мириадами пылающих звезд. Похлеще любого фейерверка!
Но, очевидно, удар оказался не так силен, как ожидал Кинрю. Предатель выронил нож, который со звоном ударился об пол, закачался, но удержался на ногах и сознания не потерял.
— Яков Андреевич, вы целы? — бросился ко мне мой ангел-хранитель. И в ту же секунду, улучив счастливый момент, коварный незнакомец, отбив старую задвижку на раме, выскочил в открытое им окно.
— Вот черт, — выругался Кинрю и опрометью кинулся за ним следом с прыткостью дикой кошки. Я тоже последовал за моим японцем, хотя и не верил в то, что мы сможем догнать моего незваного гостя.
Разумеется, незнакомец исчез бесследно, растворился, как летнее облако в голубых небесах.
— Никогда себе не прощу! — со злостью воскликнул Кинрю. — Ведь я же воин, — бил он себя в грудь сомкнутым кулаком.
— Лепя, лепя, да и облепишься, — ответил я ему слова— ми небезызвестного князя Долгорукова.
— И как же я мог так оплошать? — причитал самурай, перемежая русский язык с японским. — Как мог не разобраться вовремя?! — продолжал он себя корить. — Он же почти у нас в руках был, а теперь… Да что там говорить! — Кинрю с досады махнул рукой.
— Как там Варвара Николаевна? — поинтересовался я, наперед предугадывая ответ.
— Вероятно, что счастлива, — устало сказал японец. — Разве вы не догадались, что она никуда не уезжала из Петербурга?
— Догадался, — сознался я.
— Какая подлость, — презрительно скривился Кинрю. — Воспользоваться моими чувствами. Для этих людей, поистине, нет ничего святого! Но как они узнали подробности?! — Недоумевая, мой золотой дракон схватился за голову.
— Это же проще простого, — ответил я. — Через горничную Миры — Катюшу. Помните о ее заботливом ухажере?
— Не может быть! — изумился японец. — Я всегда говорил, что в нашем доме прислуге позволяется слишком много! Да и Мира стала слишком болтлива!
— Думаю, что ее не в чем винить. Она же все-таки женщина! — заступился я за нее. Кинрю промолчал, кто-кто, а мой золотой дракон знал, что я к ней испытываю!
— Вероятно, теперь нас ожидает новая череда покушений, — заметил он. — Пока вы живы, я считаю, этот мерзавец не успокоится.
— Думаю, что ты прав, — согласился я. — Только теперь я опасаюсь еще и за Катюшу. Да и Мире следовало бы в дальнейшем быть несколько осторожнее. Он может подобраться ко мне через нее, чтобы заставить отказаться от этого расследования.
Мы вернулись на станцию, и тут уж за все пришлось отдуваться несчастному Дмитрию Савельевичу, который, по словам безжалостного Кинрю, оказался «продажным канальей».
— Христом Богом прошу, — взмолилась смотрительша. — Помилуйте!
Дмитрий Савельевич потерял весь свой прежний лоск, ссутулился и как-то в момент состарился. Дряблые щеки его дрожали.
— Господа, — пугливо осведомился он. — Что вы со мной делать-то собираетесь?
С особым ужасом смотритель взирал на самурая.
— Пытать будем, — ответил японец, играя в руках подобранным им ножом.
Дмитрий Савельевич побледнел, задышал часто-часто и замолчал в ожидании неминуемой гибели.
— Ой, батюшки святы! — запричитала смотрительша.
— Под суд у меня пойдешь, на каторгу, всех прав состояния лишишься! — грозно пророчествовал я, нагнетая и без того, тяжелую обстановку. — За преступный сговор, имеющий своей целью убийство!
— Кого ты привел к Якову Андреевичу? — начал допрос Кинрю.
— Ей-богу, не знаю, — божился смотритель. — Не представился он. Ей-богу!
— Узнай, — велел я Кинрю, — не записан ли проезжавший в книге смотрителя?
Надежды на это, конечно, не было никакой, но я все-таки для проформы счел необходимым это проверить. Кинрю вышел из комнаты, а я продолжил расспрашивать несчастного Дмитрия Савельевича.
— Он ему ножом грозился, — заступалась смотрительша.
— И денег не предлагал, разумеется, — усмехнулся я.
— Предлагал, — ответил смотритель. — Но я отказался!
— Ну, Дмитрий Савельевич, в этом я и не сомневаюсь, — ответил я, закрыл окно на щеколду и поправил на нем тяжелую штофную гардину. — Лошадей-то он велел не давать?
— Он, мерзавец, он, — затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.
Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион— ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.
— Оставь его, — приказал я. — Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, — сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.
Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.
— Вели закладывать, — сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.
В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.
— Неужели приехали? — воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.
— Куда теперь-то? — спросил ямщик.
— К Пречистенскому бульвару, — ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.
Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.
— К какому дому подъезжать-то? — осведомился возница.
— А к вон тому, крайнему, — указал я пальцем на известный мне особняк. — Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!
На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.
Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.
— Яков Андреевич! — обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. — Барин, — крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.
— Здорово, дружище! — ответил я, потрепав его по плечу.
— Барин! — снова крикнул денщик и поковылял через сени.
Кинрю топтался на месте, не смея войти.
— Смелее, мой друг, смелее, — сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.
И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.
— Яков! mon ami! — обрадовался он. — Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?
— Да вот, разыскиваю одного человека, — ответил я. — Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!
— Понятно, — серьезно ответил Виктор, как будто и в самом деле что понял. И тут только он заметил Кинрю, который стоял в простенке и рассматривал большую картину, висевшую у окна.
— С кем имею честь? — осведомился он заинтересованно.
— Позволь тебе представить, — я взял японца под руку и подвел его к Заречному. — Юкио Хацуми, один из моих самых преданнейших друзей. Ранее он служил при дворе японского императора.
Кинрю поприветствовал его кивком головы.
— В самом деле? — Заречный удивился. — Ты мне никогда о нем не рассказывал.
— Не было случая, — немного смутился я.
— C'est curieux, ma parole, — заметил он. — Действительно, интересно.
Но мне показалось, что он это говорил скорее из вежливости. Виктора Заречного более всего в этой жизни интересовали карты, лошади, вино и женщины. И непременно в перечисленной мною последовательности.
— Ты куда-то собирался в такое время? — поинтересовался я, усаживаясь в кресло, обитое бежевым гобеленом.
— Съездить хотел к одной подружке, — лукаво заулыбался он под закрученными усами.
— Что, дама из светского общества? — спросил я из вежливости.
— Да что ты, их и сам черт не разберет! — отмахнулся Заречный.
В этот момент в просторную залу зашел Василий с нашими чемоданами.
— Снеси их в комнату для гостей, — велел Заречный.
Седой, сутуловатый Василий заковылял в сторону лестницы.
— Я тут на Арбатскую площадь хотел клубнику с ананасами из оранжереи завезти, да видно не судьба! — воскликнул Виктор. — Будем шампанское пить за встречу!
— А я бы предпочел тенериф, — вставил свое слово Кинрю. Говоря откровенно, я тоже любил этот сорт приятного белого вина.
— Тенериф так тенериф, — добродушно согласился Заречный.
Вернулся денщик Василий, теперь уже без чемоданов, и уселся на стул вязать крючком из покромок половик. Сколько я его помнил, это было его излюбленное занятие.
Для начала он разложил на столе кусок какой-то ненужной ткани, затем обрезал с краю продольную прочную полоску. Наточил портняжные ножницы и нарезал еще несколько таких же полосок.
Пока он это проделывал, Заречный велел горничной накрыть стол для того, чтобы, как он выразился, устроить пир горой в честь нашего неожиданного приезда! Особенно ему хотелось удивить японского господина.
Горничная Мариша в точности исполнила все его приказания, и мы уселись за круглый стол, накрытый красивой льняною скатертью с камчатыми узорами.
— Так что ты хотел узнать? — спросил меня Виктор после двух добрых бокалов вина.
— Знаешь ли ты Матвея Воротникова? — задал я интересовавший меня вопрос.
Как только я упомянул имя этого известного в Санкт-Петербурге мошенника, лицо Заречного изменилось, помрачнело, густые брови нахмурились, в углах рта наметились неровные складки. Я подумал, что таким, должно быть, мой друг будет лет через двадцать пять.
— Что такое? — смутился я. — Я что-то не так сказал?
— Да нет, — возразил Заречный. — Ты-то здесь ни при чем. Какое у тебя дело к этому господину?
— Ты мне еще не сказал, знаешь ли ты его? — напомнил я Виктору, который отодвинул в сторону фарфоровое блюдце с клубникой.
— А как же? — усмехнулся он горько. — Мне ли его не знать?! Я ему на днях проиграл добрую половину своего состояния!
— Что?! — охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.
— Чистая правда, — ответил Виктор, вздыхая. — Догуливаю последние дни!
— Да он же шулер! — воскликнул я, в обиде за друга.
— А кто его уличил?! — запальчиво ответил Заречный. — Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!
— Надо будет, поймаем, — пообещал я уверенно.
Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!
— Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, — оторвался Василий от своих покромок. — Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! — покачал он косматой седой головою.
— Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! — осадил его Виктор. — Что ты понимать можешь? — озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:
— Сливки общества, — и пожал плечами.
Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.
— Как знаете, — Виктор развел руками. — Мне хотелось как лучше.
Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.
Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.
Японец лег спать на низком диванчике, который стоял напротив изысканного орехового комода.
Мариша погасила все свечи и оставила нас одних. Кинрю тут же задремал, утомленный дорогой и всеми постигшими нас переживаниями. Мне же спать не хотелось, чем больше я уставал, тем сильнее меня одолевала бессонница.
Я снова зажег свечу в шандале и взялся за свой дневник. Я чувствовал потребность излить все свои переживания на бумаге, поэтому строчки ложились сами собой, и уснул я только под утро.
На рассвете меня разбудила горничная Мариша.
— Я просто обязана с вами поговорить, — сказала она. Я кивнул, наспех оделся и выскользнул в коридор.
— Что-то случилось? — встревоженно спросил я ее.
— Нет, — возразила Мариша, скомкав в натруженных ручках белый платок. — Просто мне захотелось оказать вам услугу.
— Очень любопытно, — промолвил я, и в самом деле заинтересовавшись происходящим.
— Вы говорили о каком-то Воротникове, — сказала она. — Мне известно, где он живет, — Мариша опустила глаза. — Нет-нет, вы не подумайте ничего плохого.
— А я и не думаю, — немного утешил я ее.
— Он бросил меня, — девушка совсем опустила голову. — И укатил в Петербург. Но я знаю, где он снимает квартиру в Москве. Я вам помогу, — решительно заявила она.
— Почему? — спросил я ее.
— И сама не знаю, — тяжело вздохнула Мариша.
Когда горничная, назвав мне адрес и даже предоставив ключ от квартиры, ушла, из спальни выскочил заспанный Кинрю в своей японской юкате.
— Что она вам сказала? — спросил японец с горящими глазами. Весь он был какой-то взъерошенный, усы стояли торчком, за ухом — перо от подушки.
— Ты бы переоделся, — посоветовал я ему. — Прислугу перепугаешь.
— Что она вам сказала? — набычился мой японец.
— Эта Мариша — просто подарок судьбы! — воскликнул я. — Она назвала мне адрес квартиры Воротникова.
— Не может быть! — не поверил Кинрю.
— Еще как может, — ответил я.
— Тогда вперед! — У моего золотого дракона словно крылья выросли за спиной, там, где торчали худые лопатки.
— Попридержи коней, дорогой мой Юкио Хацуми, — попросил я его. — Для начала мне хотелось бы наведаться в клуб Запашного.
— У вас появилась идея? — обрадовался Кинрю. — Тепленьким его взять хотите? Я-то знаю, что в карты вас никто не переиграет!
— Угадал, — сказал я ему и направился в гостиную переговорить с Заречным. Кинрю вернулся в «альков», для того чтобы переодеться.
— Так ты меня представишь Запашному? — спросил я у Виктора, расхаживающего по дому в шелковом блестящем халате, который то и дело распахивался на груди. Глаза у него были красные и опухшие, похоже, он вчера перебрал с тенерифом.
— Честно говоря, у меня нет желания появляться в клубе, — сообщил он мне по секрету. — Иначе я проиграю и остатки своего состояния.
— Я этого не допущу, — заверил я своего погрустневшего друга. — А еще гусар называется, совсем голову повесил! — пожурил я его.
— Что делать? — вздохнул Заречный. — Видно мне в любви повезет!
— Да отыграюсь я за тебя, — сказал я ему, ни сколько в этом не сомневаясь.
— Я тебе не позволю рисковать такими деньгами! — воскликнул Виктор. — Тут же на кону тысяч пятьдесят.
— А здесь и нет никакого риска, — сказал я спокойно.
Годы моей орденской жизни не прошли для меня бесследно, на пути самосовершенствования души я овладел и другой наукой, которая попросту звалась искусством карточной подтасовки. Но в свое оправдание скажу, что я никогда ей не пользовался корысти ради!
— А, Бог с тобой! — решился Заречный. — Вечером едем!
V
— Вы напрасно ввязались в это дело. Речь идет о больших деньгах и престиже, — ответил незнакомец в бурнусе. — Орден вовсе не так могущественен, как это кажется вам, — взволнованно продолжал отступник. — В игру вступили влиятельные силы, настолько влиятельные, что вы попросту будете сметены, как щепка потоком вулканической лавы.
— Опомнитесь, брат, пока это еще возможно, — вновь тщетно взывал я к этому человеку. — Вернитесь в священное лоно братства, оно не отвергнет вас. Откройте мне, что движет этими силами!
— Нет, — предатель покачал головой. — Вы ошибаетесь, дело зашло уже слишком далеко. Мы все подвластны пустому и слепому тщеславию.
— Я помогу вам, — попробовал я его переубедить. — Раскайтесь!
— Кольцов, — усмехнулся гость. — Жаль, что на вас нет рясы, а то, вы легко сошли бы за кутейника! — Он подошел ко мне чуть ближе, на каких-то полшага. — Вы обречены, Кольцов, — добавил отступник. — Коль не хотите прислушаться к голосу разума!
Но я все равно был уверен, что вряд ли хоть что-то могло быть хуже предательства.
Убийца выхватил нож молниеносно, я даже не успел расспросить его о гибели Строганова. Единственное, что мне пришло в данный момент на ум, так это напоследок прочитать «Отче наш.» Но, впрочем, я никогда не забывал о последней масонской заповеди и потому был готов к смерти всегда.
Стальное лезвие слегка скользнуло мне по горлу и оцарапало его. Тогда я вблизи почувствовал ледяное дыхание барыни по имени Смерть.
«Так вот он, дамоклов меч, который мне предсказала Мира!» — вдруг понял я.
— Что же вы медлите? — спросил я своего незваного гостя.
— Хочу, чтобы вы, Яков Андреевич, успели насладиться седьмой добродетелью Соломона! — убийца надавил на лезвие, и в этот самый момент в комнату вихрем ворвался взъерошенный и взбешенный Кинрю, очевидно взломав замок, так как смотритель предупредительно позаботился о том, чтобы запереть нас на ключ.
Преступник и опомниться не успел, потому как не ожидал такого яростного и внезапного натиска. Ему на голову обрушилась доска от дальневосточной игры вай ки, означающей микрокосм, позабытая на круглом столе японцем. Вот уж, действительно, я думаю, пред его глазами предстала вселенная с мириадами пылающих звезд. Похлеще любого фейерверка!
Но, очевидно, удар оказался не так силен, как ожидал Кинрю. Предатель выронил нож, который со звоном ударился об пол, закачался, но удержался на ногах и сознания не потерял.
— Яков Андреевич, вы целы? — бросился ко мне мой ангел-хранитель. И в ту же секунду, улучив счастливый момент, коварный незнакомец, отбив старую задвижку на раме, выскочил в открытое им окно.
— Вот черт, — выругался Кинрю и опрометью кинулся за ним следом с прыткостью дикой кошки. Я тоже последовал за моим японцем, хотя и не верил в то, что мы сможем догнать моего незваного гостя.
Разумеется, незнакомец исчез бесследно, растворился, как летнее облако в голубых небесах.
— Никогда себе не прощу! — со злостью воскликнул Кинрю. — Ведь я же воин, — бил он себя в грудь сомкнутым кулаком.
— Лепя, лепя, да и облепишься, — ответил я ему слова— ми небезызвестного князя Долгорукова.
— И как же я мог так оплошать? — причитал самурай, перемежая русский язык с японским. — Как мог не разобраться вовремя?! — продолжал он себя корить. — Он же почти у нас в руках был, а теперь… Да что там говорить! — Кинрю с досады махнул рукой.
— Как там Варвара Николаевна? — поинтересовался я, наперед предугадывая ответ.
— Вероятно, что счастлива, — устало сказал японец. — Разве вы не догадались, что она никуда не уезжала из Петербурга?
— Догадался, — сознался я.
— Какая подлость, — презрительно скривился Кинрю. — Воспользоваться моими чувствами. Для этих людей, поистине, нет ничего святого! Но как они узнали подробности?! — Недоумевая, мой золотой дракон схватился за голову.
— Это же проще простого, — ответил я. — Через горничную Миры — Катюшу. Помните о ее заботливом ухажере?
— Не может быть! — изумился японец. — Я всегда говорил, что в нашем доме прислуге позволяется слишком много! Да и Мира стала слишком болтлива!
— Думаю, что ее не в чем винить. Она же все-таки женщина! — заступился я за нее. Кинрю промолчал, кто-кто, а мой золотой дракон знал, что я к ней испытываю!
— Вероятно, теперь нас ожидает новая череда покушений, — заметил он. — Пока вы живы, я считаю, этот мерзавец не успокоится.
— Думаю, что ты прав, — согласился я. — Только теперь я опасаюсь еще и за Катюшу. Да и Мире следовало бы в дальнейшем быть несколько осторожнее. Он может подобраться ко мне через нее, чтобы заставить отказаться от этого расследования.
Мы вернулись на станцию, и тут уж за все пришлось отдуваться несчастному Дмитрию Савельевичу, который, по словам безжалостного Кинрю, оказался «продажным канальей».
— Христом Богом прошу, — взмолилась смотрительша. — Помилуйте!
Дмитрий Савельевич потерял весь свой прежний лоск, ссутулился и как-то в момент состарился. Дряблые щеки его дрожали.
— Господа, — пугливо осведомился он. — Что вы со мной делать-то собираетесь?
С особым ужасом смотритель взирал на самурая.
— Пытать будем, — ответил японец, играя в руках подобранным им ножом.
Дмитрий Савельевич побледнел, задышал часто-часто и замолчал в ожидании неминуемой гибели.
— Ой, батюшки святы! — запричитала смотрительша.
— Под суд у меня пойдешь, на каторгу, всех прав состояния лишишься! — грозно пророчествовал я, нагнетая и без того, тяжелую обстановку. — За преступный сговор, имеющий своей целью убийство!
— Кого ты привел к Якову Андреевичу? — начал допрос Кинрю.
— Ей-богу, не знаю, — божился смотритель. — Не представился он. Ей-богу!
— Узнай, — велел я Кинрю, — не записан ли проезжавший в книге смотрителя?
Надежды на это, конечно, не было никакой, но я все-таки для проформы счел необходимым это проверить. Кинрю вышел из комнаты, а я продолжил расспрашивать несчастного Дмитрия Савельевича.
— Он ему ножом грозился, — заступалась смотрительша.
— И денег не предлагал, разумеется, — усмехнулся я.
— Предлагал, — ответил смотритель. — Но я отказался!
— Ну, Дмитрий Савельевич, в этом я и не сомневаюсь, — ответил я, закрыл окно на щеколду и поправил на нем тяжелую штофную гардину. — Лошадей-то он велел не давать?
— Он, мерзавец, он, — затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.
Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион— ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.
— Оставь его, — приказал я. — Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, — сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.
Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.
— Вели закладывать, — сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.
В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.
— Неужели приехали? — воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.
— Куда теперь-то? — спросил ямщик.
— К Пречистенскому бульвару, — ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.
Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.
— К какому дому подъезжать-то? — осведомился возница.
— А к вон тому, крайнему, — указал я пальцем на известный мне особняк. — Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!
На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.
Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.
— Яков Андреевич! — обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. — Барин, — крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.
— Здорово, дружище! — ответил я, потрепав его по плечу.
— Барин! — снова крикнул денщик и поковылял через сени.
Кинрю топтался на месте, не смея войти.
— Смелее, мой друг, смелее, — сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.
И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.
— Яков! mon ami! — обрадовался он. — Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?
— Да вот, разыскиваю одного человека, — ответил я. — Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!
— Понятно, — серьезно ответил Виктор, как будто и в самом деле что понял. И тут только он заметил Кинрю, который стоял в простенке и рассматривал большую картину, висевшую у окна.
— С кем имею честь? — осведомился он заинтересованно.
— Позволь тебе представить, — я взял японца под руку и подвел его к Заречному. — Юкио Хацуми, один из моих самых преданнейших друзей. Ранее он служил при дворе японского императора.
Кинрю поприветствовал его кивком головы.
— В самом деле? — Заречный удивился. — Ты мне никогда о нем не рассказывал.
— Не было случая, — немного смутился я.
— C'est curieux, ma parole, — заметил он. — Действительно, интересно.
Но мне показалось, что он это говорил скорее из вежливости. Виктора Заречного более всего в этой жизни интересовали карты, лошади, вино и женщины. И непременно в перечисленной мною последовательности.
— Ты куда-то собирался в такое время? — поинтересовался я, усаживаясь в кресло, обитое бежевым гобеленом.
— Съездить хотел к одной подружке, — лукаво заулыбался он под закрученными усами.
— Что, дама из светского общества? — спросил я из вежливости.
— Да что ты, их и сам черт не разберет! — отмахнулся Заречный.
В этот момент в просторную залу зашел Василий с нашими чемоданами.
— Снеси их в комнату для гостей, — велел Заречный.
Седой, сутуловатый Василий заковылял в сторону лестницы.
— Я тут на Арбатскую площадь хотел клубнику с ананасами из оранжереи завезти, да видно не судьба! — воскликнул Виктор. — Будем шампанское пить за встречу!
— А я бы предпочел тенериф, — вставил свое слово Кинрю. Говоря откровенно, я тоже любил этот сорт приятного белого вина.
— Тенериф так тенериф, — добродушно согласился Заречный.
Вернулся денщик Василий, теперь уже без чемоданов, и уселся на стул вязать крючком из покромок половик. Сколько я его помнил, это было его излюбленное занятие.
Для начала он разложил на столе кусок какой-то ненужной ткани, затем обрезал с краю продольную прочную полоску. Наточил портняжные ножницы и нарезал еще несколько таких же полосок.
Пока он это проделывал, Заречный велел горничной накрыть стол для того, чтобы, как он выразился, устроить пир горой в честь нашего неожиданного приезда! Особенно ему хотелось удивить японского господина.
Горничная Мариша в точности исполнила все его приказания, и мы уселись за круглый стол, накрытый красивой льняною скатертью с камчатыми узорами.
— Так что ты хотел узнать? — спросил меня Виктор после двух добрых бокалов вина.
— Знаешь ли ты Матвея Воротникова? — задал я интересовавший меня вопрос.
Как только я упомянул имя этого известного в Санкт-Петербурге мошенника, лицо Заречного изменилось, помрачнело, густые брови нахмурились, в углах рта наметились неровные складки. Я подумал, что таким, должно быть, мой друг будет лет через двадцать пять.
— Что такое? — смутился я. — Я что-то не так сказал?
— Да нет, — возразил Заречный. — Ты-то здесь ни при чем. Какое у тебя дело к этому господину?
— Ты мне еще не сказал, знаешь ли ты его? — напомнил я Виктору, который отодвинул в сторону фарфоровое блюдце с клубникой.
— А как же? — усмехнулся он горько. — Мне ли его не знать?! Я ему на днях проиграл добрую половину своего состояния!
— Что?! — охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.
— Чистая правда, — ответил Виктор, вздыхая. — Догуливаю последние дни!
— Да он же шулер! — воскликнул я, в обиде за друга.
— А кто его уличил?! — запальчиво ответил Заречный. — Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!
— Надо будет, поймаем, — пообещал я уверенно.
Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!
— Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, — оторвался Василий от своих покромок. — Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! — покачал он косматой седой головою.
— Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! — осадил его Виктор. — Что ты понимать можешь? — озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:
— Сливки общества, — и пожал плечами.
Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.
— Как знаете, — Виктор развел руками. — Мне хотелось как лучше.
Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.
Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.
Японец лег спать на низком диванчике, который стоял напротив изысканного орехового комода.
Мариша погасила все свечи и оставила нас одних. Кинрю тут же задремал, утомленный дорогой и всеми постигшими нас переживаниями. Мне же спать не хотелось, чем больше я уставал, тем сильнее меня одолевала бессонница.
Я снова зажег свечу в шандале и взялся за свой дневник. Я чувствовал потребность излить все свои переживания на бумаге, поэтому строчки ложились сами собой, и уснул я только под утро.
На рассвете меня разбудила горничная Мариша.
— Я просто обязана с вами поговорить, — сказала она. Я кивнул, наспех оделся и выскользнул в коридор.
— Что-то случилось? — встревоженно спросил я ее.
— Нет, — возразила Мариша, скомкав в натруженных ручках белый платок. — Просто мне захотелось оказать вам услугу.
— Очень любопытно, — промолвил я, и в самом деле заинтересовавшись происходящим.
— Вы говорили о каком-то Воротникове, — сказала она. — Мне известно, где он живет, — Мариша опустила глаза. — Нет-нет, вы не подумайте ничего плохого.
— А я и не думаю, — немного утешил я ее.
— Он бросил меня, — девушка совсем опустила голову. — И укатил в Петербург. Но я знаю, где он снимает квартиру в Москве. Я вам помогу, — решительно заявила она.
— Почему? — спросил я ее.
— И сама не знаю, — тяжело вздохнула Мариша.
Когда горничная, назвав мне адрес и даже предоставив ключ от квартиры, ушла, из спальни выскочил заспанный Кинрю в своей японской юкате.
— Что она вам сказала? — спросил японец с горящими глазами. Весь он был какой-то взъерошенный, усы стояли торчком, за ухом — перо от подушки.
— Ты бы переоделся, — посоветовал я ему. — Прислугу перепугаешь.
— Что она вам сказала? — набычился мой японец.
— Эта Мариша — просто подарок судьбы! — воскликнул я. — Она назвала мне адрес квартиры Воротникова.
— Не может быть! — не поверил Кинрю.
— Еще как может, — ответил я.
— Тогда вперед! — У моего золотого дракона словно крылья выросли за спиной, там, где торчали худые лопатки.
— Попридержи коней, дорогой мой Юкио Хацуми, — попросил я его. — Для начала мне хотелось бы наведаться в клуб Запашного.
— У вас появилась идея? — обрадовался Кинрю. — Тепленьким его взять хотите? Я-то знаю, что в карты вас никто не переиграет!
— Угадал, — сказал я ему и направился в гостиную переговорить с Заречным. Кинрю вернулся в «альков», для того чтобы переодеться.
— Так ты меня представишь Запашному? — спросил я у Виктора, расхаживающего по дому в шелковом блестящем халате, который то и дело распахивался на груди. Глаза у него были красные и опухшие, похоже, он вчера перебрал с тенерифом.
— Честно говоря, у меня нет желания появляться в клубе, — сообщил он мне по секрету. — Иначе я проиграю и остатки своего состояния.
— Я этого не допущу, — заверил я своего погрустневшего друга. — А еще гусар называется, совсем голову повесил! — пожурил я его.
— Что делать? — вздохнул Заречный. — Видно мне в любви повезет!
— Да отыграюсь я за тебя, — сказал я ему, ни сколько в этом не сомневаясь.
— Я тебе не позволю рисковать такими деньгами! — воскликнул Виктор. — Тут же на кону тысяч пятьдесят.
— А здесь и нет никакого риска, — сказал я спокойно.
Годы моей орденской жизни не прошли для меня бесследно, на пути самосовершенствования души я овладел и другой наукой, которая попросту звалась искусством карточной подтасовки. Но в свое оправдание скажу, что я никогда ей не пользовался корысти ради!
— А, Бог с тобой! — решился Заречный. — Вечером едем!
V
Весь день мы провели с Заречным за разговорами, нетерпеливо посматривая на часы, которые не торопились отсчитывать медлительное время. Стрелки передвигались еле-еле, и ничто в этом свете не могло отвлечь нас от мучительного ожидания вечера в клубе Запашного, в том числе и глубокомысленные восточные рассказы Кинрю, которыми он потчевал нас вплоть до последней минуты, красочно живописуя покинутую им родину.
Наконец, часы пробили семь раз, и легкий полумрак сгустился за оконным стеклом.
— Ты все еще не отказался от своей идеи? — на всякий случай поинтересовался мой друг. Однако в голосе его, в глазах и во всем облике чувствовалось томительное напряжение, которое Заречный скрыть был никак ни в силах. В каждом его жесте, движении жила надежда, что инфернальная игра, вопреки всему, все-таки состоится, и состояние его, позволявшее ему занимать блистательное положение в обществе, будет-таки сохранено.
— Я никогда не отказываюсь от данного мною слова, — ответил я.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — развел руками обрусевший Юкио.
На что Заречный расхохотался, и японец в ответ надул свои тонкие губы под усами, сделав вид, что обиделся. Однако я понимал, что его философский склад ума не позволит ему совершить подобную глупость.
— Мой друг, — Заречный похлопал Юкио по плечу. — Не принимайте этот смех на свой счет. — Скорее я смеюсь над собой, чтобы как-то сдержать то волнение, что сводит меня с ума. В мыслях я уже стою у зеленого стола, исписанного мелом и заваленного купюрами.
— Все в порядке, — заверил его Кинрю, подмигнув прищуренным глазом.
Василий забросил свое плетение, убрал недоделанный коврик вместе с покромками и отправился за начищенным заблаговременно до блеска парадным мундиром своего проигравшегося хозяина.
В комнату вошла неулыбчивая Мариша, внесла свечи, в серебряном канделябре.
— Пора, — Виктор кивнул на настенные часы.
— Пора, — согласился я.
— Мариша, — обратился Заречный к горничной. — Вели кучеру рысаков закладывать!
Девушка кивнула и поспешила убраться с глаз подальше, даже не взглянув в мою сторону.
«Видно пожалела о вчерашнем порыве», — мысленно заключил я, проводив ее взглядом.
Экипаж у Заречного был отменный, роскошествовал мой друг похлеще санкт-петербургских франтов, ясное дело, не хотелось ему с такою жизнью расставаться.
Колеса позолоченные, сбруя сафьяновая, возница в кафтане из изумрудного бархата, опушка бобровая, так и переливается.
— Богато, — отметил я.
Виктор вздохнул:
— На одного тебя и надежда! А то как бы мне со всем этим не распроститься!
— Не прибедняйся, — ответил я. — До аукционной продажи-то поди далеко!
— Эх, если так и дальше пойдет! — Заречный махнул рукой.
— Слушался бы Василия и не связывался с мошенниками!
Кинрю открыл дверцу и влез в экипаж, за ним по очереди забрались в карету и мы.
Кучер на козлах натянул поводья, стегнул лошадей, и мы тронулись с Пречистенки на Тверской бульвар, где располагался известный клуб.
Уже когда мы подъезжали к рассвеченному подъезду, я обратился к своему старому другу:
— У меня к тебе, mon ami, небольшая просьба!
— Слушаю, — Заречный обратился весь во внимание.
И я изложил ему суть дела, которая заключалась в том, чтобы он представил меня в клубе Запашного как одного из самых богатых людей северной столицы, страстно желающего испробовать свои силы в игре. Я уповал на то, что Гастролер не ведал еще о моих талантах.
— Так ты желаешь сойти за новичка? — переспросил поручик.
— Так точно, — ответил я, замыслив изобразить собой для шулера легкую добычу.
— Нет ничего проще, — ответил Виктор, когда карета уже остановилась.
Привратник приветствовал всех приезжающих величественным кивком седовласой головы.
У подъезда сгрудились экипажи всех мастей. Кинрю остался нас дожидаться в карете, сославшись на свою нелюбовь к занятиям подобного рода, при нем, как всегда, была его вездесущая решетчатая доска. Впрочем, мне грех было на это жаловаться, стоило только припомнить эпизод на станции в Торжке.
Заречный шел впереди, бряцая шпорами и поблескивая золотыми петлицами на воротнике. Я едва поспевал за ним по мраморным ступеням, ища глазами в толпе Матвея.
Мы миновали ряд шикарно обставленных комнат с карточными столами.
— Хочу представить тебя хозяину самолично, — шепнул мне Виктор на ухо.
— Вот и ладно, — согласился я.
Наконец, мы вошли в ярко освещенную комнату, зашторенную тяжелыми темными драпри. Почти всю ее занимал длинный стол, покрытый зеленым сукном, исчерченным белым мелом. За этим столом стоял широкоплечий красавец с глубокими мечтательными глазами и узкими светлыми бакенбардами. Исполненный истинно дворянского благородства, он хладнокровно и с достоинством метал банк.
— Андрей Запашный, — полушепотом сообщил мне Виктор. — сам хозяин этого дома.
Мы протиснулись сквозь ряд понтирующих игроков. Заречный ткнул меня в бок локтем, склонился надо мной и как можно тише сказал:
— Смотри, справа от тебя. — Я повернул свою голову в, указанную мне, сторону. — Господин Воротников, собственной персоной.
— И впрямь, — прошептал я в ответ, узнавая пройдоху по описанию Рябинина.
Взгляд у него был острый, пронзительный, узкие карие глазки так и бегали, цепко следили за всеми движениями банкомета.
— Позволь-ль-те по-о-ставить кар-ар-ту, — проговорил он, заикаясь и протягивая нежную холеную ладонь, унизанную сверкающими перстнями. Брильянты при свечах так и сверкали, отвлекая внимание от рук! Я готов был поспорить, что Матвей очень тщательно ухаживает за руками как за главным атрибутом своей специальности, бережет их и непременно ходит в перчатках. Я по опыту знал, какие чувствительные пальцы у шулеров.
Разнаряжен Воротников был словно рождественская елка: светлый фрак, панталоны короткие, с узорчатыми лампасами, белые чулки, жилетка двубортная в елочку, черные лакированные башмаки.
— Будьте любезны, — кивнул Запашный пепельными кудрями.
Карта Матвея легла на стол, и он написал над нею свой куш. Я подумал, что, верно, до Москвы еще не докатилась дурная слава Воротникова, иначе вряд ли он был бы принят в таком известном клубе, как этот. Хотя, если верить слухам… В общем, поговаривали, что промышлял здесь не только изгнанный из родных пенат франтоватый Гастролер.
Наконец, часы пробили семь раз, и легкий полумрак сгустился за оконным стеклом.
— Ты все еще не отказался от своей идеи? — на всякий случай поинтересовался мой друг. Однако в голосе его, в глазах и во всем облике чувствовалось томительное напряжение, которое Заречный скрыть был никак ни в силах. В каждом его жесте, движении жила надежда, что инфернальная игра, вопреки всему, все-таки состоится, и состояние его, позволявшее ему занимать блистательное положение в обществе, будет-таки сохранено.
— Я никогда не отказываюсь от данного мною слова, — ответил я.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — развел руками обрусевший Юкио.
На что Заречный расхохотался, и японец в ответ надул свои тонкие губы под усами, сделав вид, что обиделся. Однако я понимал, что его философский склад ума не позволит ему совершить подобную глупость.
— Мой друг, — Заречный похлопал Юкио по плечу. — Не принимайте этот смех на свой счет. — Скорее я смеюсь над собой, чтобы как-то сдержать то волнение, что сводит меня с ума. В мыслях я уже стою у зеленого стола, исписанного мелом и заваленного купюрами.
— Все в порядке, — заверил его Кинрю, подмигнув прищуренным глазом.
Василий забросил свое плетение, убрал недоделанный коврик вместе с покромками и отправился за начищенным заблаговременно до блеска парадным мундиром своего проигравшегося хозяина.
В комнату вошла неулыбчивая Мариша, внесла свечи, в серебряном канделябре.
— Пора, — Виктор кивнул на настенные часы.
— Пора, — согласился я.
— Мариша, — обратился Заречный к горничной. — Вели кучеру рысаков закладывать!
Девушка кивнула и поспешила убраться с глаз подальше, даже не взглянув в мою сторону.
«Видно пожалела о вчерашнем порыве», — мысленно заключил я, проводив ее взглядом.
Экипаж у Заречного был отменный, роскошествовал мой друг похлеще санкт-петербургских франтов, ясное дело, не хотелось ему с такою жизнью расставаться.
Колеса позолоченные, сбруя сафьяновая, возница в кафтане из изумрудного бархата, опушка бобровая, так и переливается.
— Богато, — отметил я.
Виктор вздохнул:
— На одного тебя и надежда! А то как бы мне со всем этим не распроститься!
— Не прибедняйся, — ответил я. — До аукционной продажи-то поди далеко!
— Эх, если так и дальше пойдет! — Заречный махнул рукой.
— Слушался бы Василия и не связывался с мошенниками!
Кинрю открыл дверцу и влез в экипаж, за ним по очереди забрались в карету и мы.
Кучер на козлах натянул поводья, стегнул лошадей, и мы тронулись с Пречистенки на Тверской бульвар, где располагался известный клуб.
Уже когда мы подъезжали к рассвеченному подъезду, я обратился к своему старому другу:
— У меня к тебе, mon ami, небольшая просьба!
— Слушаю, — Заречный обратился весь во внимание.
И я изложил ему суть дела, которая заключалась в том, чтобы он представил меня в клубе Запашного как одного из самых богатых людей северной столицы, страстно желающего испробовать свои силы в игре. Я уповал на то, что Гастролер не ведал еще о моих талантах.
— Так ты желаешь сойти за новичка? — переспросил поручик.
— Так точно, — ответил я, замыслив изобразить собой для шулера легкую добычу.
— Нет ничего проще, — ответил Виктор, когда карета уже остановилась.
Привратник приветствовал всех приезжающих величественным кивком седовласой головы.
У подъезда сгрудились экипажи всех мастей. Кинрю остался нас дожидаться в карете, сославшись на свою нелюбовь к занятиям подобного рода, при нем, как всегда, была его вездесущая решетчатая доска. Впрочем, мне грех было на это жаловаться, стоило только припомнить эпизод на станции в Торжке.
Заречный шел впереди, бряцая шпорами и поблескивая золотыми петлицами на воротнике. Я едва поспевал за ним по мраморным ступеням, ища глазами в толпе Матвея.
Мы миновали ряд шикарно обставленных комнат с карточными столами.
— Хочу представить тебя хозяину самолично, — шепнул мне Виктор на ухо.
— Вот и ладно, — согласился я.
Наконец, мы вошли в ярко освещенную комнату, зашторенную тяжелыми темными драпри. Почти всю ее занимал длинный стол, покрытый зеленым сукном, исчерченным белым мелом. За этим столом стоял широкоплечий красавец с глубокими мечтательными глазами и узкими светлыми бакенбардами. Исполненный истинно дворянского благородства, он хладнокровно и с достоинством метал банк.
— Андрей Запашный, — полушепотом сообщил мне Виктор. — сам хозяин этого дома.
Мы протиснулись сквозь ряд понтирующих игроков. Заречный ткнул меня в бок локтем, склонился надо мной и как можно тише сказал:
— Смотри, справа от тебя. — Я повернул свою голову в, указанную мне, сторону. — Господин Воротников, собственной персоной.
— И впрямь, — прошептал я в ответ, узнавая пройдоху по описанию Рябинина.
Взгляд у него был острый, пронзительный, узкие карие глазки так и бегали, цепко следили за всеми движениями банкомета.
— Позволь-ль-те по-о-ставить кар-ар-ту, — проговорил он, заикаясь и протягивая нежную холеную ладонь, унизанную сверкающими перстнями. Брильянты при свечах так и сверкали, отвлекая внимание от рук! Я готов был поспорить, что Матвей очень тщательно ухаживает за руками как за главным атрибутом своей специальности, бережет их и непременно ходит в перчатках. Я по опыту знал, какие чувствительные пальцы у шулеров.
Разнаряжен Воротников был словно рождественская елка: светлый фрак, панталоны короткие, с узорчатыми лампасами, белые чулки, жилетка двубортная в елочку, черные лакированные башмаки.
— Будьте любезны, — кивнул Запашный пепельными кудрями.
Карта Матвея легла на стол, и он написал над нею свой куш. Я подумал, что, верно, до Москвы еще не докатилась дурная слава Воротникова, иначе вряд ли он был бы принят в таком известном клубе, как этот. Хотя, если верить слухам… В общем, поговаривали, что промышлял здесь не только изгнанный из родных пенат франтоватый Гастролер.