— Откуда ты это взял? — спросил я Станислава.
— По-моему, — заключил Ксешинский, — он чувствует свою полную безнаказанность.
Что же? На это мне нечего было возразить.
— И это все что, ты нам можешь сказать?
— И за это, мошенник, ты тысячу рублей запросил? — взорвался Заречный.
— Могу еще кое-что добавить, — лукаво заулыбался Станислав.
— И что же?
— Однажды у него галстук чуть развязался — это мне Матвей рассказал — и он на шее у него увидел красный след от петли. Похоже, что его однажды уже хотели повесить, — Станислав мне подмигнул.
Вот это уже казалось странным и выбивало меня из колеи. Неужто и в Ордене «Золотого Скипетра» появился висельник?!
А я-то виселицу с часов Виталия на счет Воротникова отнес, подумал, что он таким образом мошенника обозначил. А, оказывается, оно иначе выходит.
— А сам я, — продолжил Ксешинский, — видел его однажды в обществе одной очаровательной дамы. С первого взгляда заметно — аристократка. Богата несметно, в бархате вся и в кружевах, брильянтами так и сверкает! Прогуливались они по Английской набережной, — добавил он.
— А звал он ее как, не расслышал? — спросил я в надежде.
— Расслышал, — сказал Станислав. — Лидией Львовной.
— И что, хороша? — поинтересовался я. — Блондинка или брюнетка?
— Не то слово как хороша, — мечтательно произнес Ксешинский. — Блондинка, — добавил он. — Белокурый ангел!
Вот это уже что-то да значило. Если это женщина светская, то не так уж и трудно ее будет вычислить!
На этом мы расстались с Ксешинским, которого я велел отпустить своему золотому дракону.
В этот же день я в сопровождении Кинрю выехал в Санкт-Петербург. Однако у нас возникли непредвиденные сложности на московской заставе. В этом особом помещении для полицейской и таможенной службы въезжающим и выезжающим полагалось зарегистрироваться, пошлину заплатить, подорожный налог, ну и прочие мероприятия в этом же роде уладить. Вот тут-то и оказалось, что Яков Андреевич Кольцов разыскивается московской полицией по подозрению в убийстве.
Мало того, что я с жертвой после крупного выигрыша конфиденцировал в коридоре, так меня, как оказалось, еще и заметила-таки хозяйка его квартиры, подойдя не вовремя к окну полюбоваться рассветом.
Вот и пришлось уговаривать полицейского, высокого хрупкого юношу в мундире, который ему совершенно не шел, отправить письмо с запросом к московскому обер-полицмейстеру генерал-майору Шульгину, так как иногда по роду своей деятельности мне доводилось с ним встречаться. Я считал, что только он может разрешить все возникшие в этом деле недоразумения.
В итоге письмо было отправлено с эстафетой, а нам с Кинрю оставалось ждать. Ответ пришел только через два дня, однако с положительным результатом. Юноша в шинели смог нас со спокойной совестью отпустить на все четыре стороны. Хотя я и заметил, что он был разочарован. Судя по всему, это было его первое дело, которое он намеревался в три дня блестяще раскрыть.
До северной столицы нам удалось добраться без происшествий. На некоторое время убийца по какой-то причине решил-таки оставить меня в покое. Мне не терпелось вернуться в родные стены, несмотря на то, что я толком так ничего и не выяснил, если не считать одной особенной приметы преступника да женского имени.
Однако уже то, что Мира не гуляла по парку, показалось мне подозрительным. Пасмурная погода только усиливала это впечатление.
— Кинрю, тебе не кажется странным, что Мира не вышла нас встречать, как обычно? — встревожился я.
— Но мы же не предупредили ее о своем приезде, — резонно заметил он.
— Да, но… — я замялся с ответом. — Она же…
Индианка, наделенная особым даром предвидения, всегда чувствовала, когда я возвращался. Теперь я не сомневался, что что-то произошло. Что-то такое, что заставило ее не выйти из дома, что-то серьезное и, скорее всего, печальное.
Однако я не высказал свои опасения вслух.
— Скорее всего, ты прав, Кинрю, — проговорил я как можно спокойнее, стараясь взять себя в руки.
Колонный портик особняка казался сегодня мне мрачным видением, восставшим из кровавых времен античного Рима.
Мы молча переступили порог, Кинрю шел позади меня и нес чемоданы. Никто из прислуги не появился в опустевшей прихожей.
— Да что же такое происходит?! — воскликнул я. Все мои старания успокоиться сошли на нет. Мне снова стало муторно на душе.
— Мира! — позвал Кинрю.
Я прислушался, ожидая ответа, но никто не отозвался.
— Мира! — повторил я вслед за японцем. Наконец-то со стороны людской послышались легкие шаги. Я узнал Мирину походку, и мне стало легче на сердце.
— Яков Андреевич! — индианка бросилась мне навстречу.
— Мира, милая, что случилось?
Она прижалась к моей груди и прошептала:
— Беда!
— Какая? — спросил я, похолодев. Неужели предатель и до родного гнезда добрался?
— Катюша! — Мира заплакала. — По-моему, она при смерти.
— Глупая, — попытался я улыбнуться. — Ну с чего ты это взяла? — Однако я был уверен, что индианка права, и Черный человек добрался-таки до своей новой жертвы.
Мира, словно облаком, была окутана шелковым белым сари. В руках она держала древнюю книгу. Это были четыре тома Вед — гимнов, жертв и магических заклинаний, сложившихся в Индии в первом тысячелетии до нашей эры.
— Это не беременность, — горько сказала Мира. — Я пробовала молиться, — индианка кивнула на фолиант у себя в руках. — Но ничего не помогает. Катя обречена, — промолвила она еле слышно.
— Нижи-митама, — проговорил Кинрю. Я сначала не понял, что он хотел сказать, но догадался чуть позже. Белый цвет в синтоистской школе символизировал скорое продвижение вперед. И Мира, сама того не осознавая, почувствовала, что гибель девушки знаменует собой новый этап в этой некрасивой истории.
— Где она? — осведомился я у Саши, которая незаметно вошла в прихожую.
— В спальне, на втором этаже, — ответила горничная. — Ей выделили отдельную комнату, — всхлипывая проговорила она.
— Я хочу с ней поговорить, — обратился я к Мире. — Очень тебя прошу, проводи меня к ней как можно скорее.
— Обещайте не утомлять ее, — попросила Мира. — Это для нее смерти подобно.
— Даю тебе ma parole d' honneur, — ответил я. — Что с ней произошло?
— Я не знаю, — развела индианка руками. — Но, по-моему, это из-за конфет, — сказала она.
— Каких еще конфет? — я смутно помнил разговор накануне отъезда. — Так это — ее поклонник?
— Я не уверена, — устало сказала Мира. — Но карты говорят, что он дьявол, — возбужденно добавила она. Ее волосы, не убранные в прическу, растрепались, глаза загорелись недобрым блеском. Я невольно сравнил ее с ведьмой из сказки.
— Это сказано слишком громко, — усмехнулся Кинрю.
— Возможно, — моя индианка не стала возражать.
Все вчетвером мы поднялись по лестнице в комнату горничной. В ней царил полумрак, шторы на окнах были завешаны. Теплилась лишь одна свеча, и та — перед образами. На шелковом белье в огромной постели под пологом угасала несчастная девушка в измятой рубашке. В медном тазу у кровати алела кровь.
Я деловито осведомился:
— За доктором-то послали?
Саша, высокая девушка с длинной толстой косой цвета спелой ржи, сказала:
— А как же?
— Когда? — Я осведомился у Миры.
— Утром еще, — вздохнула она. — Я отправила человека за Луневым. С минуты на минуту ждем, — добавила она.
Я только удивлялся ее великодушию и удивительной прозорливости. Кому как не мне было знать, что они с Алешкой практически не выносили друг друга. Однако она ценила его талант целителя и пригласила его, не посчитавшись с собственными чувствами. В моей индианке совсем не было эгоизма.
«Редкое качество в наши дни!» — отметил я про себя.
Катеньке опять стало хуже, она приоткрыла слезящиеся глаза и приподнялась на постели. Ее вырвало кровью, она вскрикнула и упала на кровать.
— Бедная моя, — прошептала Мира и обтерла ей лоб прохладным намоченным полотенцем.
Волосы Катюши, словно прелая солома, разметались по подушке, вокруг глаз появились темные глубокие круги, и все нежные черты ее заострились.
— За священником бы послать, — сказала Саша.
Я кивнул, и она ушла передать распоряжение кому-нибудь из людской.
— Как долго это продолжается? — поинтересовался я.
— Да недели три уже, — виновато сказала Мира. Она корила себя за то, что вовремя не придала значения первым симптомам. — Я думала, что девушка скоро станет матерью, — объяснила она. — Мне казалось бестактным расспрашивать ее об этом.
— А где конфеты? — осведомился я.
— В секретере, на нижней полочке, — сказала Мира.
Я подошел к нему и нашел в указанном месте почти что пустую бонбоньерку.
— Я умираю, Яков Андреевич? — подала голос еле живая Катюша. Я и не представлял, что она все еще была в сознании. Дышала Катюша тяжело, словно только что проделала тяжелую физическую работу.
— Что ты такое себе вообразила? — я заставил себя улыбнуться и подошел к постели, сжимая в руках красивую коробку из-под конфет. — Конечно, нет! — солгал я как можно правдоподобнее. — Скоро приедет доктор, — добавил я. — И все наладится, — я взял ее влажную, горячую руку в свою ладонь, девушку бил озноб, и она корчилась от боли. — Ты поправишься, — сказал я ей искусственно бодрым голосом. Она мне, разумеется, не поверила.
— Вы такой добрый, — прошептала Катюша. — Позаботьтесь о Мире, — попросила умирающая. — Она вас так любит.
Я кивнул ей в ответ, и она мне улыбнулась вымученной улыбкой. Индианка сделала вид, что не расслышала ее слов.
— Ты мне лучше скажи, кто тебе это лакомство приподнес? — поинтересовался я у нее. — Не твой ли поклонник?
Лицо Катюши сделалось совсем серым, она сглотнула ком в горле и произнесла с горечью:
— Он, а кто же еще?
— Ты чем-то могла ему навредить? — поинтересовался я, рассматривая коробку, на дне которой остались лежать две нетронутые конфеты. Я мысленно гадал, чем они были начинены. У меня появилось подозрение, что девушку отравили мышьяком.
— Не знаю, — прошептала она и снова со стоном откинулась на подушки. Я понимал, что ей делается все хуже.
— Куда же запропастился Лунев? — воскликнул я. Мира бросила на меня печальный взгляд, который говорил, что все мои надежды напрасны.
— Как его зовут? — я снова обратился к больной.
— Кондратий Артемьевич, — сказала она.
«Так кто же: Кондратий, Данила или Созон?» — пульсировало в моем мозгу.
Кому-то, Матвею, Ивану или Катеньке, предатель вымышленным именем отрекомендовался!
— Расскажи мне, пожалуйста, как ты со своим милым другом познакомилась, — мягко попросил я Катюшу.
— Случайно, — сказала девушка. — В парке.
В чем-в чем, а в случайности этой встречи я был абсолютно не уверен.
— Он часто расспрашивал обо мне?
Катюша задумалась, а потом ответила:
— Пожалуй что да! Неужели? Так вы считаете, что это он меня?.. Не может быть!
Я сделал вид, что не расслышал ее вопроса, и снова начал ее расспрашивать:
— Был ли у него на шее шрам от петли?
— Был, — сказала Катюша. — Он говорил, что его однажды пытались убить и ограбить.
— Любопытно, — заметил я. — В его поведении ты не заметила ничего странного?
— Я не знаю, — девушка снова застонала от боли.
— Довольно, — взмолилась Мира. — Яков Андреевич, вы истязаете ее!
— Наверное, ты права, — сказал я со вздохом.
— Не знаю, поможет ли это вам, — сказала Катя, когда боль отпустила ее. — Но однажды он обронил записку, она выпала из кармана его сюртука. И мне стало любопытно, я не удержалась и прочла, а потом устроила ему сцену ревности.
— Что это была за записка? — насторожился я.
— Письмо от дамы с подписью Л. Л., — сказала Катя. — Женщина уведомляла его, что им необходимо встретиться, и она будет ждать его у господина Прокофьева на рауте.
«Ах, вот оно что, — подумал я. — Господин Созон, или как его там, Кондратий собирался на встречу к этой самой Лидии Львовне, о которой упоминал Ксешинский! Встреча, по всей видимости, носила характер особо важный и должна была состояться в глубокой тайне. До того особенной была эта встреча, что убийца пошел на риск и решил избавиться от своей наивной осведомительницы, лишь бы мне не стало от нее об этой встрече известно! Только вот немного не рассчитал, то ли с дозой вышла ошибка, то ли девушка оказалась крепче, чем он предполагал, но ей удалось-таки прожить вплоть до самого моего возвращения. А на рауте-то он, по-видимому, и передал красавице письма!»
В комнату вошла притихшая Саша с опухшим от слез лицом.
— Господин Лунев приехали, — сообщила она.
Вслед за ней в комнату своей обычной бодрой походкой вошел мой старый товарищ.
— Что стряслось? — спросил он с порога. — У больного задержаться пришлось, — оправдывался Алешка. — Горячка, тяжелый случай!
— Сам смотри, — сказал я ему и пропустил к постели умирающей.
Лунев подошел к Катюше с саквояжем под мышкой, поставил его на круглый столик и приступил к осмотру больной. Потом он вытащил из него какую-то склянку с лекарством. Усталая Мира подала ему с подноса серебряную ложку. Он накапал в нее микстуру и сказал Катюше, чтобы она еще чуток потерпела, а потом станет полегче. Она послушно выпила содержимое ложки и снова провалилась в какое-то забытье.
— Пойдем-ка поговорим, — сказал мне Лунев, и мы оставили Миру в одиночестве ухаживать за больной, так как Саша тоже куда-то вышла.
Стоило мне прикрыть дверь спальни, как Леша набросился на меня с упреками:
— Чего же вы ждали столько времени?
— Не горячись, — сказал я ему. — Девушка ни на что не жаловалась, а когда все открылось, видимо, стало уже поздно! К тому же, я был в отъезде, — добавил я. — А что, она безнадежна?
Лунев вздохнул:
— Совершенно!
— А что за лекарство ты дал Катюше? — поинтересовался я.
— Обезболивающее, — ответил Алешка. — Теперь она не будет так сильно мучиться.
— Катя отравлена? — высказал вслух я свое предположение.
— По-моему, да, — мрачно сказал Лунев. — Не в тебя ли метили? — догадался он.
— В некоторой степени.
Вернулась Саша, пропуская вперед себя священника. Катя прожила еще около двух часов. Никакие старания Лунева не помогли. В то время, как священник читал отходную над покойной Катюшей, мне в голову пришли и вовсе не христианские мысли. Я думал только о мести.
— Береги себя, — посоветовал мне Лунев на прощание.
В деле Мириной горничной мы решили обойтись без полиции, доктор всем объяснил, что Катюша умерла от болезни с замысловатым названием, успокоив прислугу, что это не похоже на эпидемию.
На другой день я покинул свой дом и скорбевшую Миру для того, чтобы отправиться на раут к господину Прокофьеву. Это был известный в Петербурге чиновник, которому я также был однажды представлен. Другого Прокофьева, устраивающего у себя приемы по вечерам, на которых присутствовали бы дамы из общества, я просто не знал. Итак, мне предстояло выяснить, кем же является эта знаменитая Лидия Львовна и, если посчастливится, увидеть ее воочию.
Я облачился в синий нанковый фрак с воротником из черного бархата и перламутровыми пуговицами, из-под которого выглядывала кипенно-белая рубашка с плиссированным жабо и заложенными в мелкую складку манжетами, и яркий цветной жилет, в облегающие длинные брюки со штрипками, повязал муслиновый галстук, закрывающий весь вырез жилета, а затем водрузил на голову высокий цилиндр с закругленными полями и, прихватив с собою трость, спустился в прихожую. С Кинрю мы договорились, что он поедет со мной. Но в самый последний момент я передумал и велел ему дожидаться дома. Мне не хотелось вызывать никаких подозрений у господина Прокофьева относительно истинной цели моего визита.
В прихожей меня дожидался Сваруп, который уже немного стал говорить по-русски. Он, выполняя поручение Миры, спросил, не нужно ли мне чего с собою в дорогу. Я отказался от его услуг и вышел на улицу, где собирался распорядиться, относительно лошадей.
Федор Ильич Прокофьев проживал на Гороховой улице, в квартале, принадлежащем к Адмиралтейской части города. Я отправился к нему в собственном экипаже, который мне, наконец-то, доставили из мастерской. И только сейчас я заметил, насколько он скромнее кареты Заречного. Впрочем, я не особенно обращал внимание на подобные мелочи.
В доме Федора Ильича меня приняли довольно радушно. Я прошел через анфиладу комнат и присоединился к кружку, обсуждающему премьеру в Каменном театре. Иногда я вставлял в разговор скупые фразы, а все больше смотрел по сторонам в надежде узнать по приметам Лидию Львовну. Очень мне было любопытно, что за ангел на своих белоснежных крылышках унес в преисподнюю нашу орденскую переписку! Что за особа посягнула на интересы масонской ложи?!
— Графиня Полянская! — возвестил лакей у главного входа в бальный зал. За своей спиной я услышал шепот:
— Как хороша!
Я обернулся. В зал вошла молодая женщина необыкновенной красоты в темно-синем роброне из тяжелого шелка со шлейфом. Пальцы ее были унизаны перстнями, на шее сверкало брильянтовое колье. Белокурые локоны были убраны в высокую прическу и украшены синей токой с брильянтовыми же булавками.
Нежные ручки свои она скрывала под датскими перчатками, доходящими до локтя.
Мы встретились с ней глазами, но взгляда она не отвела. И в этот момент я понял, что имею дело с натурой сильной и властной.
На минуту она замедлила свой шаг, а затем самоуверенно и грациозно прошествовала через залу, сжимая в руках украшенный драгоценными каменьями веер. Лидия Львовна то складывала, то раскрывала его, и он искрился всеми цветами радуги.
Навстречу к ней с подобострастною улыбочкой спешил хо— зяин дома.
Я оторвался, наконец, от созерцания графини и спросил у известного мне корнета:
— Что это за чудо?
— Как, вы не знакомы?! — поразился тот. — Да эта очаровательница в нынешнем сезоне в свете фурор произвела.
— В самом деле? — осведомился я с искренней заинтересованностью.
— Еще бы! — воскликнул корнет. — Ей каждый второй в альбом любовные стихи записывает, оды и сонеты посвящают, кому не лень. Николай Калинин, выпускник кадетского корпуса, говорят, — он склонился мне к самому уху, — стрелялся из-за нее.
— Не может быть! — воскликнул я, притворяясь изумленным. Впрочем, я эту женщину с первого взгляда определил, достойный противник!
— Еще как может! — возразил корнет. — В родимом доме, — продолжил он, — отвергла всех женихов, и отец, представьте, ей во всем потакает! Такая вот, брат, история, — развел руками приятель. — В столице она у тетки гостит, — добавил он.
— И что, так неприступна? — осведомился я.
Корнет улыбнулся и снова склонился над моими кудрями a la Titus.
— Да ходят слухи, что не совсем, — проговорился он.
— Что вы говорите? — изумился я, надеясь услышать что-нибудь об убийце. Однако собеседник моих ожиданий не оправдал.
— Она в Елагино частенько наведывается, — сообщил он мне по секрету. — В родовое имение Анатоля Елагина. Говорят, он давно бы сделал ей предложение, если бы только не одно «но»!
— Что вы имеете в виду? — осведомился я. Имя Анатоля Елагина, члена Государственного Совета давно было на слуху.
— Говорят, что он, — корнет выдержал значительную паузу, — бальи, управляющий Мальтийского ордена, — мой приятель снова замолчал, наслаждаясь произведенным эффектом. — А потому и не имеет права жениться, — добавил он. — Обет безбрачия!
Так вот оно что! Наконец-то все начинало становиться на свои места. Так, значит, это не масоны интригуют друг против друга! Мальтийцы!
Об этом ордене я знал не так уж и много. Иначе их называли иоаннитами или госпитальерами. Основан был он крестоносцами еще в начале века двенадцатого в Палестине. Сей религиозно-рыцарский орден располагался поначалу в иерусалимском госпитале святого Иоанна, куда стекались целые реки паломников. Но что-то случилось, и славные рыцари столетие спустя покинули свою восточную резиденцию! Они перебрались на остров Мальта, где и просуществовали с 1530 по 1798 годы.
А где они в настоящее время обретаются? А то, увы, ни мне, ни многим другим неведомо!
Однако ходят слухи, что мальтийцы Рим осваивают. Но утверждать не берусь, не сведущ я, к моему глубокому сожалению и стыду, в этом, как оказывается, важном вопросе.
А почему бы и не в России? Чем госпитальеры хуже, к примеру, иезуитов?!
Наконец, заиграл оркестр, и грянули первые аккорды бального экосеза. Я и глазом не успел моргнуть, как графиня оказалась среди танцующих. Я следил за каждым ее движением, за каждым па, и мне показалось, что Полянская это заметила. А я, словно зачарованный, так и не смог отвести своего взгляда от ее скользящей по паркету фигуры.
С кем же она танцует? Этого господина во фраке с серебряными пуговицами я не знал, да и не было мне до него абсолютно никакого дела.
Как только музыка смолкла, я снова внимательнейшим образом осмотрелся по сторонам, но никто не напоминал мне коварного господина в черном.
Я присоединился к кружку, обсуждающему политические вопросы, но тем не менее продолжал не выпускать Лидию Львовну из поля зрения.
Разговор перекинулся на скользкую тему, и кто-то заговорил о казнокрадстве.
Невысокий, крепкого телосложения господин в пенсне с ви— дом заговорщика произнес:
— Я сам слышал от камер-юнкера Скворцова, что проворовался начальник одного из военных поселений. Говорят, что растратил огромную сумму, но каким-то образом, когда дело это всплыло наружу, сумел-таки покрыть все убытки. Ходили слухи, что он даже пытался с собой покончить!
— Чушь, — перебил его какой-то военный. — Наговоры и клевета! Не примите на свой счет, Аристарх Пахомович, но, чтобы бросаться такими обвинениями, требуется запастись весомыми доказательствами!
— Господа, — вмешался Прокофьев. — Не надо ссориться! Не для того мы здесь все собрались сегодня, — добавил Федор Ильич. — Веселитесь, господа! — Он щелкнул пальцами, и к нам тут же подоспел вышколенный официант с шампанским.
Однако болтливый господин в пенсне униматься не собирался.
— Ну, согласитесь же, господа, что преступнику не место в приличном обществе! — распалялся он. — А этот человек, о котором идет речь, нередко, дражайший Федор Ильич, заезжал и на ваши рауты, позволял себе за дамами ухаживать, шуточки отпускать!
— Да полно вам, — попытался урезонить его хозяин.
— Вот, взять, к примеру, госпожу…
— Только без имен, я вас умоляю, — взмолился Федор Ильич. — Вы же можете скомпрометировать женщину!
Прокофьеву, наконец, удалось как-то сгладить досадный инцидент. Но я полагал, что смутьяна сюда больше не пригласят.
Наконец, опять зазвучала музыка, и я пригласил госпожу Полянскую на котильон.
— Вы очаровательны, — прошептал я на ушко принцессе, потому как в мои намерения входило познакомиться с нею как можно ближе.
Лидия Львовна благосклонно приняла комплимент и подарила мне одну из самых восхитительных улыбок из своего арсенала.
Я принялся разыгрывать из себя великосветского соблазнителя, превознося до небес все ее мыслимые и немыслимые прелести. Я раскритиковал всех присутствующих в этом доме дам, за что мне был обещан новый танец. Лидия Львовна бросала на меня томные взгляды из-под полуопущенных ресниц, и я наивно возомнил себя победителем, позабыв почти обо всем на свете. Я уже видел блюдце, на котором милая моему сердцу, барышня преподнесет мне баварскую переписку. Все шло прекрасно до тех пор, пока я не отважился назначить королеве свидание. На что мой белокурый ангел решительно ответил мне жестоким и бесповоротным отказом.
Увы, но я вынужден был признать, что этот хрупкий орешек пришелся мне не по зубам. Предстояло решать, что делать дальше.
Я простился с хозяином и покинул его дом раньше времени. Мне пришло в голову дождаться графиню на улице и проследить, в каком направлении поедет ее карета. И если удача изволит мне улыбнуться, то госпожа Полянская отправится не домой. Вот если бы устроить встречу с Елагиным!
Открывая дверцу кареты, я вздрогнул от неожиданности, столкнувшись лицом к лицу с моим золотым драконом.
— Кинрю? — изумился я. — Но мы же договорились!..
— В вашем доме царствует смерть — твердо сказал япо— нец. — Я не мог оставить вас одного.
— Что-нибудь с Мирой? — вдруг испугался я.
— Нет, — покачал головой Юкио Хацуми. — Просто я почувствовал, что вы нуждаетесь в своем ангеле-хранителе!
В этот самый момент из парадного подъезда выскользнула женская фигурка в черной бархатной тальме, длинной накидке без рукавов, с пелериной, отделанной мехом, который серебрился при лунном свете. Под короткой шляпной вуалью я разглядел тонкие черты графини Полянской.
Женщина села в карету, которая тут же тронулась с места. Мы переглянулись с Кинрю, он понял меня без слов и перебрался на козлы, отпустив моего кучера с Богом.
Карета графини свернула за угол, и золотой дракон натянул поводья. Мой экипаж покатился следом за неприступной Лидией Львовной.
VI
— По-моему, — заключил Ксешинский, — он чувствует свою полную безнаказанность.
Что же? На это мне нечего было возразить.
— И это все что, ты нам можешь сказать?
— И за это, мошенник, ты тысячу рублей запросил? — взорвался Заречный.
— Могу еще кое-что добавить, — лукаво заулыбался Станислав.
— И что же?
— Однажды у него галстук чуть развязался — это мне Матвей рассказал — и он на шее у него увидел красный след от петли. Похоже, что его однажды уже хотели повесить, — Станислав мне подмигнул.
Вот это уже казалось странным и выбивало меня из колеи. Неужто и в Ордене «Золотого Скипетра» появился висельник?!
А я-то виселицу с часов Виталия на счет Воротникова отнес, подумал, что он таким образом мошенника обозначил. А, оказывается, оно иначе выходит.
— А сам я, — продолжил Ксешинский, — видел его однажды в обществе одной очаровательной дамы. С первого взгляда заметно — аристократка. Богата несметно, в бархате вся и в кружевах, брильянтами так и сверкает! Прогуливались они по Английской набережной, — добавил он.
— А звал он ее как, не расслышал? — спросил я в надежде.
— Расслышал, — сказал Станислав. — Лидией Львовной.
— И что, хороша? — поинтересовался я. — Блондинка или брюнетка?
— Не то слово как хороша, — мечтательно произнес Ксешинский. — Блондинка, — добавил он. — Белокурый ангел!
Вот это уже что-то да значило. Если это женщина светская, то не так уж и трудно ее будет вычислить!
На этом мы расстались с Ксешинским, которого я велел отпустить своему золотому дракону.
В этот же день я в сопровождении Кинрю выехал в Санкт-Петербург. Однако у нас возникли непредвиденные сложности на московской заставе. В этом особом помещении для полицейской и таможенной службы въезжающим и выезжающим полагалось зарегистрироваться, пошлину заплатить, подорожный налог, ну и прочие мероприятия в этом же роде уладить. Вот тут-то и оказалось, что Яков Андреевич Кольцов разыскивается московской полицией по подозрению в убийстве.
Мало того, что я с жертвой после крупного выигрыша конфиденцировал в коридоре, так меня, как оказалось, еще и заметила-таки хозяйка его квартиры, подойдя не вовремя к окну полюбоваться рассветом.
Вот и пришлось уговаривать полицейского, высокого хрупкого юношу в мундире, который ему совершенно не шел, отправить письмо с запросом к московскому обер-полицмейстеру генерал-майору Шульгину, так как иногда по роду своей деятельности мне доводилось с ним встречаться. Я считал, что только он может разрешить все возникшие в этом деле недоразумения.
В итоге письмо было отправлено с эстафетой, а нам с Кинрю оставалось ждать. Ответ пришел только через два дня, однако с положительным результатом. Юноша в шинели смог нас со спокойной совестью отпустить на все четыре стороны. Хотя я и заметил, что он был разочарован. Судя по всему, это было его первое дело, которое он намеревался в три дня блестяще раскрыть.
До северной столицы нам удалось добраться без происшествий. На некоторое время убийца по какой-то причине решил-таки оставить меня в покое. Мне не терпелось вернуться в родные стены, несмотря на то, что я толком так ничего и не выяснил, если не считать одной особенной приметы преступника да женского имени.
Однако уже то, что Мира не гуляла по парку, показалось мне подозрительным. Пасмурная погода только усиливала это впечатление.
— Кинрю, тебе не кажется странным, что Мира не вышла нас встречать, как обычно? — встревожился я.
— Но мы же не предупредили ее о своем приезде, — резонно заметил он.
— Да, но… — я замялся с ответом. — Она же…
Индианка, наделенная особым даром предвидения, всегда чувствовала, когда я возвращался. Теперь я не сомневался, что что-то произошло. Что-то такое, что заставило ее не выйти из дома, что-то серьезное и, скорее всего, печальное.
Однако я не высказал свои опасения вслух.
— Скорее всего, ты прав, Кинрю, — проговорил я как можно спокойнее, стараясь взять себя в руки.
Колонный портик особняка казался сегодня мне мрачным видением, восставшим из кровавых времен античного Рима.
Мы молча переступили порог, Кинрю шел позади меня и нес чемоданы. Никто из прислуги не появился в опустевшей прихожей.
— Да что же такое происходит?! — воскликнул я. Все мои старания успокоиться сошли на нет. Мне снова стало муторно на душе.
— Мира! — позвал Кинрю.
Я прислушался, ожидая ответа, но никто не отозвался.
— Мира! — повторил я вслед за японцем. Наконец-то со стороны людской послышались легкие шаги. Я узнал Мирину походку, и мне стало легче на сердце.
— Яков Андреевич! — индианка бросилась мне навстречу.
— Мира, милая, что случилось?
Она прижалась к моей груди и прошептала:
— Беда!
— Какая? — спросил я, похолодев. Неужели предатель и до родного гнезда добрался?
— Катюша! — Мира заплакала. — По-моему, она при смерти.
— Глупая, — попытался я улыбнуться. — Ну с чего ты это взяла? — Однако я был уверен, что индианка права, и Черный человек добрался-таки до своей новой жертвы.
Мира, словно облаком, была окутана шелковым белым сари. В руках она держала древнюю книгу. Это были четыре тома Вед — гимнов, жертв и магических заклинаний, сложившихся в Индии в первом тысячелетии до нашей эры.
— Это не беременность, — горько сказала Мира. — Я пробовала молиться, — индианка кивнула на фолиант у себя в руках. — Но ничего не помогает. Катя обречена, — промолвила она еле слышно.
— Нижи-митама, — проговорил Кинрю. Я сначала не понял, что он хотел сказать, но догадался чуть позже. Белый цвет в синтоистской школе символизировал скорое продвижение вперед. И Мира, сама того не осознавая, почувствовала, что гибель девушки знаменует собой новый этап в этой некрасивой истории.
— Где она? — осведомился я у Саши, которая незаметно вошла в прихожую.
— В спальне, на втором этаже, — ответила горничная. — Ей выделили отдельную комнату, — всхлипывая проговорила она.
— Я хочу с ней поговорить, — обратился я к Мире. — Очень тебя прошу, проводи меня к ней как можно скорее.
— Обещайте не утомлять ее, — попросила Мира. — Это для нее смерти подобно.
— Даю тебе ma parole d' honneur, — ответил я. — Что с ней произошло?
— Я не знаю, — развела индианка руками. — Но, по-моему, это из-за конфет, — сказала она.
— Каких еще конфет? — я смутно помнил разговор накануне отъезда. — Так это — ее поклонник?
— Я не уверена, — устало сказала Мира. — Но карты говорят, что он дьявол, — возбужденно добавила она. Ее волосы, не убранные в прическу, растрепались, глаза загорелись недобрым блеском. Я невольно сравнил ее с ведьмой из сказки.
— Это сказано слишком громко, — усмехнулся Кинрю.
— Возможно, — моя индианка не стала возражать.
Все вчетвером мы поднялись по лестнице в комнату горничной. В ней царил полумрак, шторы на окнах были завешаны. Теплилась лишь одна свеча, и та — перед образами. На шелковом белье в огромной постели под пологом угасала несчастная девушка в измятой рубашке. В медном тазу у кровати алела кровь.
Я деловито осведомился:
— За доктором-то послали?
Саша, высокая девушка с длинной толстой косой цвета спелой ржи, сказала:
— А как же?
— Когда? — Я осведомился у Миры.
— Утром еще, — вздохнула она. — Я отправила человека за Луневым. С минуты на минуту ждем, — добавила она.
Я только удивлялся ее великодушию и удивительной прозорливости. Кому как не мне было знать, что они с Алешкой практически не выносили друг друга. Однако она ценила его талант целителя и пригласила его, не посчитавшись с собственными чувствами. В моей индианке совсем не было эгоизма.
«Редкое качество в наши дни!» — отметил я про себя.
Катеньке опять стало хуже, она приоткрыла слезящиеся глаза и приподнялась на постели. Ее вырвало кровью, она вскрикнула и упала на кровать.
— Бедная моя, — прошептала Мира и обтерла ей лоб прохладным намоченным полотенцем.
Волосы Катюши, словно прелая солома, разметались по подушке, вокруг глаз появились темные глубокие круги, и все нежные черты ее заострились.
— За священником бы послать, — сказала Саша.
Я кивнул, и она ушла передать распоряжение кому-нибудь из людской.
— Как долго это продолжается? — поинтересовался я.
— Да недели три уже, — виновато сказала Мира. Она корила себя за то, что вовремя не придала значения первым симптомам. — Я думала, что девушка скоро станет матерью, — объяснила она. — Мне казалось бестактным расспрашивать ее об этом.
— А где конфеты? — осведомился я.
— В секретере, на нижней полочке, — сказала Мира.
Я подошел к нему и нашел в указанном месте почти что пустую бонбоньерку.
— Я умираю, Яков Андреевич? — подала голос еле живая Катюша. Я и не представлял, что она все еще была в сознании. Дышала Катюша тяжело, словно только что проделала тяжелую физическую работу.
— Что ты такое себе вообразила? — я заставил себя улыбнуться и подошел к постели, сжимая в руках красивую коробку из-под конфет. — Конечно, нет! — солгал я как можно правдоподобнее. — Скоро приедет доктор, — добавил я. — И все наладится, — я взял ее влажную, горячую руку в свою ладонь, девушку бил озноб, и она корчилась от боли. — Ты поправишься, — сказал я ей искусственно бодрым голосом. Она мне, разумеется, не поверила.
— Вы такой добрый, — прошептала Катюша. — Позаботьтесь о Мире, — попросила умирающая. — Она вас так любит.
Я кивнул ей в ответ, и она мне улыбнулась вымученной улыбкой. Индианка сделала вид, что не расслышала ее слов.
— Ты мне лучше скажи, кто тебе это лакомство приподнес? — поинтересовался я у нее. — Не твой ли поклонник?
Лицо Катюши сделалось совсем серым, она сглотнула ком в горле и произнесла с горечью:
— Он, а кто же еще?
— Ты чем-то могла ему навредить? — поинтересовался я, рассматривая коробку, на дне которой остались лежать две нетронутые конфеты. Я мысленно гадал, чем они были начинены. У меня появилось подозрение, что девушку отравили мышьяком.
— Не знаю, — прошептала она и снова со стоном откинулась на подушки. Я понимал, что ей делается все хуже.
— Куда же запропастился Лунев? — воскликнул я. Мира бросила на меня печальный взгляд, который говорил, что все мои надежды напрасны.
— Как его зовут? — я снова обратился к больной.
— Кондратий Артемьевич, — сказала она.
«Так кто же: Кондратий, Данила или Созон?» — пульсировало в моем мозгу.
Кому-то, Матвею, Ивану или Катеньке, предатель вымышленным именем отрекомендовался!
— Расскажи мне, пожалуйста, как ты со своим милым другом познакомилась, — мягко попросил я Катюшу.
— Случайно, — сказала девушка. — В парке.
В чем-в чем, а в случайности этой встречи я был абсолютно не уверен.
— Он часто расспрашивал обо мне?
Катюша задумалась, а потом ответила:
— Пожалуй что да! Неужели? Так вы считаете, что это он меня?.. Не может быть!
Я сделал вид, что не расслышал ее вопроса, и снова начал ее расспрашивать:
— Был ли у него на шее шрам от петли?
— Был, — сказала Катюша. — Он говорил, что его однажды пытались убить и ограбить.
— Любопытно, — заметил я. — В его поведении ты не заметила ничего странного?
— Я не знаю, — девушка снова застонала от боли.
— Довольно, — взмолилась Мира. — Яков Андреевич, вы истязаете ее!
— Наверное, ты права, — сказал я со вздохом.
— Не знаю, поможет ли это вам, — сказала Катя, когда боль отпустила ее. — Но однажды он обронил записку, она выпала из кармана его сюртука. И мне стало любопытно, я не удержалась и прочла, а потом устроила ему сцену ревности.
— Что это была за записка? — насторожился я.
— Письмо от дамы с подписью Л. Л., — сказала Катя. — Женщина уведомляла его, что им необходимо встретиться, и она будет ждать его у господина Прокофьева на рауте.
«Ах, вот оно что, — подумал я. — Господин Созон, или как его там, Кондратий собирался на встречу к этой самой Лидии Львовне, о которой упоминал Ксешинский! Встреча, по всей видимости, носила характер особо важный и должна была состояться в глубокой тайне. До того особенной была эта встреча, что убийца пошел на риск и решил избавиться от своей наивной осведомительницы, лишь бы мне не стало от нее об этой встрече известно! Только вот немного не рассчитал, то ли с дозой вышла ошибка, то ли девушка оказалась крепче, чем он предполагал, но ей удалось-таки прожить вплоть до самого моего возвращения. А на рауте-то он, по-видимому, и передал красавице письма!»
В комнату вошла притихшая Саша с опухшим от слез лицом.
— Господин Лунев приехали, — сообщила она.
Вслед за ней в комнату своей обычной бодрой походкой вошел мой старый товарищ.
— Что стряслось? — спросил он с порога. — У больного задержаться пришлось, — оправдывался Алешка. — Горячка, тяжелый случай!
— Сам смотри, — сказал я ему и пропустил к постели умирающей.
Лунев подошел к Катюше с саквояжем под мышкой, поставил его на круглый столик и приступил к осмотру больной. Потом он вытащил из него какую-то склянку с лекарством. Усталая Мира подала ему с подноса серебряную ложку. Он накапал в нее микстуру и сказал Катюше, чтобы она еще чуток потерпела, а потом станет полегче. Она послушно выпила содержимое ложки и снова провалилась в какое-то забытье.
— Пойдем-ка поговорим, — сказал мне Лунев, и мы оставили Миру в одиночестве ухаживать за больной, так как Саша тоже куда-то вышла.
Стоило мне прикрыть дверь спальни, как Леша набросился на меня с упреками:
— Чего же вы ждали столько времени?
— Не горячись, — сказал я ему. — Девушка ни на что не жаловалась, а когда все открылось, видимо, стало уже поздно! К тому же, я был в отъезде, — добавил я. — А что, она безнадежна?
Лунев вздохнул:
— Совершенно!
— А что за лекарство ты дал Катюше? — поинтересовался я.
— Обезболивающее, — ответил Алешка. — Теперь она не будет так сильно мучиться.
— Катя отравлена? — высказал вслух я свое предположение.
— По-моему, да, — мрачно сказал Лунев. — Не в тебя ли метили? — догадался он.
— В некоторой степени.
Вернулась Саша, пропуская вперед себя священника. Катя прожила еще около двух часов. Никакие старания Лунева не помогли. В то время, как священник читал отходную над покойной Катюшей, мне в голову пришли и вовсе не христианские мысли. Я думал только о мести.
— Береги себя, — посоветовал мне Лунев на прощание.
В деле Мириной горничной мы решили обойтись без полиции, доктор всем объяснил, что Катюша умерла от болезни с замысловатым названием, успокоив прислугу, что это не похоже на эпидемию.
На другой день я покинул свой дом и скорбевшую Миру для того, чтобы отправиться на раут к господину Прокофьеву. Это был известный в Петербурге чиновник, которому я также был однажды представлен. Другого Прокофьева, устраивающего у себя приемы по вечерам, на которых присутствовали бы дамы из общества, я просто не знал. Итак, мне предстояло выяснить, кем же является эта знаменитая Лидия Львовна и, если посчастливится, увидеть ее воочию.
Я облачился в синий нанковый фрак с воротником из черного бархата и перламутровыми пуговицами, из-под которого выглядывала кипенно-белая рубашка с плиссированным жабо и заложенными в мелкую складку манжетами, и яркий цветной жилет, в облегающие длинные брюки со штрипками, повязал муслиновый галстук, закрывающий весь вырез жилета, а затем водрузил на голову высокий цилиндр с закругленными полями и, прихватив с собою трость, спустился в прихожую. С Кинрю мы договорились, что он поедет со мной. Но в самый последний момент я передумал и велел ему дожидаться дома. Мне не хотелось вызывать никаких подозрений у господина Прокофьева относительно истинной цели моего визита.
В прихожей меня дожидался Сваруп, который уже немного стал говорить по-русски. Он, выполняя поручение Миры, спросил, не нужно ли мне чего с собою в дорогу. Я отказался от его услуг и вышел на улицу, где собирался распорядиться, относительно лошадей.
Федор Ильич Прокофьев проживал на Гороховой улице, в квартале, принадлежащем к Адмиралтейской части города. Я отправился к нему в собственном экипаже, который мне, наконец-то, доставили из мастерской. И только сейчас я заметил, насколько он скромнее кареты Заречного. Впрочем, я не особенно обращал внимание на подобные мелочи.
В доме Федора Ильича меня приняли довольно радушно. Я прошел через анфиладу комнат и присоединился к кружку, обсуждающему премьеру в Каменном театре. Иногда я вставлял в разговор скупые фразы, а все больше смотрел по сторонам в надежде узнать по приметам Лидию Львовну. Очень мне было любопытно, что за ангел на своих белоснежных крылышках унес в преисподнюю нашу орденскую переписку! Что за особа посягнула на интересы масонской ложи?!
— Графиня Полянская! — возвестил лакей у главного входа в бальный зал. За своей спиной я услышал шепот:
— Как хороша!
Я обернулся. В зал вошла молодая женщина необыкновенной красоты в темно-синем роброне из тяжелого шелка со шлейфом. Пальцы ее были унизаны перстнями, на шее сверкало брильянтовое колье. Белокурые локоны были убраны в высокую прическу и украшены синей токой с брильянтовыми же булавками.
Нежные ручки свои она скрывала под датскими перчатками, доходящими до локтя.
Мы встретились с ней глазами, но взгляда она не отвела. И в этот момент я понял, что имею дело с натурой сильной и властной.
На минуту она замедлила свой шаг, а затем самоуверенно и грациозно прошествовала через залу, сжимая в руках украшенный драгоценными каменьями веер. Лидия Львовна то складывала, то раскрывала его, и он искрился всеми цветами радуги.
Навстречу к ней с подобострастною улыбочкой спешил хо— зяин дома.
Я оторвался, наконец, от созерцания графини и спросил у известного мне корнета:
— Что это за чудо?
— Как, вы не знакомы?! — поразился тот. — Да эта очаровательница в нынешнем сезоне в свете фурор произвела.
— В самом деле? — осведомился я с искренней заинтересованностью.
— Еще бы! — воскликнул корнет. — Ей каждый второй в альбом любовные стихи записывает, оды и сонеты посвящают, кому не лень. Николай Калинин, выпускник кадетского корпуса, говорят, — он склонился мне к самому уху, — стрелялся из-за нее.
— Не может быть! — воскликнул я, притворяясь изумленным. Впрочем, я эту женщину с первого взгляда определил, достойный противник!
— Еще как может! — возразил корнет. — В родимом доме, — продолжил он, — отвергла всех женихов, и отец, представьте, ей во всем потакает! Такая вот, брат, история, — развел руками приятель. — В столице она у тетки гостит, — добавил он.
— И что, так неприступна? — осведомился я.
Корнет улыбнулся и снова склонился над моими кудрями a la Titus.
— Да ходят слухи, что не совсем, — проговорился он.
— Что вы говорите? — изумился я, надеясь услышать что-нибудь об убийце. Однако собеседник моих ожиданий не оправдал.
— Она в Елагино частенько наведывается, — сообщил он мне по секрету. — В родовое имение Анатоля Елагина. Говорят, он давно бы сделал ей предложение, если бы только не одно «но»!
— Что вы имеете в виду? — осведомился я. Имя Анатоля Елагина, члена Государственного Совета давно было на слуху.
— Говорят, что он, — корнет выдержал значительную паузу, — бальи, управляющий Мальтийского ордена, — мой приятель снова замолчал, наслаждаясь произведенным эффектом. — А потому и не имеет права жениться, — добавил он. — Обет безбрачия!
Так вот оно что! Наконец-то все начинало становиться на свои места. Так, значит, это не масоны интригуют друг против друга! Мальтийцы!
Об этом ордене я знал не так уж и много. Иначе их называли иоаннитами или госпитальерами. Основан был он крестоносцами еще в начале века двенадцатого в Палестине. Сей религиозно-рыцарский орден располагался поначалу в иерусалимском госпитале святого Иоанна, куда стекались целые реки паломников. Но что-то случилось, и славные рыцари столетие спустя покинули свою восточную резиденцию! Они перебрались на остров Мальта, где и просуществовали с 1530 по 1798 годы.
А где они в настоящее время обретаются? А то, увы, ни мне, ни многим другим неведомо!
Однако ходят слухи, что мальтийцы Рим осваивают. Но утверждать не берусь, не сведущ я, к моему глубокому сожалению и стыду, в этом, как оказывается, важном вопросе.
А почему бы и не в России? Чем госпитальеры хуже, к примеру, иезуитов?!
Наконец, заиграл оркестр, и грянули первые аккорды бального экосеза. Я и глазом не успел моргнуть, как графиня оказалась среди танцующих. Я следил за каждым ее движением, за каждым па, и мне показалось, что Полянская это заметила. А я, словно зачарованный, так и не смог отвести своего взгляда от ее скользящей по паркету фигуры.
С кем же она танцует? Этого господина во фраке с серебряными пуговицами я не знал, да и не было мне до него абсолютно никакого дела.
Как только музыка смолкла, я снова внимательнейшим образом осмотрелся по сторонам, но никто не напоминал мне коварного господина в черном.
Я присоединился к кружку, обсуждающему политические вопросы, но тем не менее продолжал не выпускать Лидию Львовну из поля зрения.
Разговор перекинулся на скользкую тему, и кто-то заговорил о казнокрадстве.
Невысокий, крепкого телосложения господин в пенсне с ви— дом заговорщика произнес:
— Я сам слышал от камер-юнкера Скворцова, что проворовался начальник одного из военных поселений. Говорят, что растратил огромную сумму, но каким-то образом, когда дело это всплыло наружу, сумел-таки покрыть все убытки. Ходили слухи, что он даже пытался с собой покончить!
— Чушь, — перебил его какой-то военный. — Наговоры и клевета! Не примите на свой счет, Аристарх Пахомович, но, чтобы бросаться такими обвинениями, требуется запастись весомыми доказательствами!
— Господа, — вмешался Прокофьев. — Не надо ссориться! Не для того мы здесь все собрались сегодня, — добавил Федор Ильич. — Веселитесь, господа! — Он щелкнул пальцами, и к нам тут же подоспел вышколенный официант с шампанским.
Однако болтливый господин в пенсне униматься не собирался.
— Ну, согласитесь же, господа, что преступнику не место в приличном обществе! — распалялся он. — А этот человек, о котором идет речь, нередко, дражайший Федор Ильич, заезжал и на ваши рауты, позволял себе за дамами ухаживать, шуточки отпускать!
— Да полно вам, — попытался урезонить его хозяин.
— Вот, взять, к примеру, госпожу…
— Только без имен, я вас умоляю, — взмолился Федор Ильич. — Вы же можете скомпрометировать женщину!
Прокофьеву, наконец, удалось как-то сгладить досадный инцидент. Но я полагал, что смутьяна сюда больше не пригласят.
Наконец, опять зазвучала музыка, и я пригласил госпожу Полянскую на котильон.
— Вы очаровательны, — прошептал я на ушко принцессе, потому как в мои намерения входило познакомиться с нею как можно ближе.
Лидия Львовна благосклонно приняла комплимент и подарила мне одну из самых восхитительных улыбок из своего арсенала.
Я принялся разыгрывать из себя великосветского соблазнителя, превознося до небес все ее мыслимые и немыслимые прелести. Я раскритиковал всех присутствующих в этом доме дам, за что мне был обещан новый танец. Лидия Львовна бросала на меня томные взгляды из-под полуопущенных ресниц, и я наивно возомнил себя победителем, позабыв почти обо всем на свете. Я уже видел блюдце, на котором милая моему сердцу, барышня преподнесет мне баварскую переписку. Все шло прекрасно до тех пор, пока я не отважился назначить королеве свидание. На что мой белокурый ангел решительно ответил мне жестоким и бесповоротным отказом.
Увы, но я вынужден был признать, что этот хрупкий орешек пришелся мне не по зубам. Предстояло решать, что делать дальше.
Я простился с хозяином и покинул его дом раньше времени. Мне пришло в голову дождаться графиню на улице и проследить, в каком направлении поедет ее карета. И если удача изволит мне улыбнуться, то госпожа Полянская отправится не домой. Вот если бы устроить встречу с Елагиным!
Открывая дверцу кареты, я вздрогнул от неожиданности, столкнувшись лицом к лицу с моим золотым драконом.
— Кинрю? — изумился я. — Но мы же договорились!..
— В вашем доме царствует смерть — твердо сказал япо— нец. — Я не мог оставить вас одного.
— Что-нибудь с Мирой? — вдруг испугался я.
— Нет, — покачал головой Юкио Хацуми. — Просто я почувствовал, что вы нуждаетесь в своем ангеле-хранителе!
В этот самый момент из парадного подъезда выскользнула женская фигурка в черной бархатной тальме, длинной накидке без рукавов, с пелериной, отделанной мехом, который серебрился при лунном свете. Под короткой шляпной вуалью я разглядел тонкие черты графини Полянской.
Женщина села в карету, которая тут же тронулась с места. Мы переглянулись с Кинрю, он понял меня без слов и перебрался на козлы, отпустив моего кучера с Богом.
Карета графини свернула за угол, и золотой дракон натянул поводья. Мой экипаж покатился следом за неприступной Лидией Львовной.
VI
Экипаж Полянской на некоторое время скрылся с наших глаз, и я заметил, что от крыльца стали отъезжать и другие кареты. Кинрю повернул за графскими рысаками, и мы некоторое время не спеша двигались следом. Спустя около получаса мы выехали на Большую Мещанскую улицу. Я едва не задремал, убаюканный цокотом копыт и тишиной, которая господствовала в округе, уверенный, что Кинрю не спускает глаз со щегольского экипажа Лидии Львовны.