— Ты в столовой работала до института?
— Нет, — покраснела Татьяна. — Я поступила сразу после школы. А теперь ты куда? — спросила она Артамонова на выходе из столовой.
— В общежитие.
— Тогда нам по пути.
Обед своеобразно сказался на поведении Татьяны. Она молча поскрипывала и посапывала, как орган какой-нибудь внутренней секреции, и только у самых общежитий внятно произнесла:
— А чем ты, интересно, занимаешься вечером?
Артамонов понял, что необходим крутой поворот.
— Я выступлю с этим заявлением в МАГАТЭ!
— Извини, не расслышала.
— У меня свидание, — сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза.
— Ну, ничего, тогда я одна схожу куда-нибудь. Я немножко помню, где здесь все эти театры-кинотеатры и все такое прочее.
Перебросив из руки в руку неимоверный портфель, она исчезла в дверях женского общежития.
Артамонов направился в свое. В комнате он обнаружил четверых первокурсников, уже расквартировавшихся. Самый старший, Сергей Рудик, тут же предложил отметить начало занятий. Несогласных не было.
— Самое главное в высшей школе — не нужно каждый день учить уроки, рассуждал Решетнев Виктор. Он поднял стакан и посмотрел сквозь него на лампочку. Ходи себе, посещай, а на сессии — сдавай сразу все оптом.
— И какой слово прыдумалы — сэссыя! — удивлялся осетинец Бибилов Мурат. — Засэданые им, что лы?!
Рудик в ответ наполнил стаканы. Мурат отказался от второго тоста, сославшись на то, что водку никогда в жизни не пил, поскольку у них в Гори потребляют питье исключительно домашнего происхождения. Чтобы не быть голословным, он быстро обмяк и начал засыпать.
Его продромальный акцент был настолько убедительным, что никто не стал настаивать на его дальнейшем присутствии за столом. Остальные продолжили нетрезвую беседу. Скоро все узнали, что Решетнев повзрослел очень оперативно, в два приема. Сначала неявно — увидев в зале ожидания свою бывшую одноклассницу, кормившую игрушечной грудью настоящего ребенка. Чуть позже — основательно, прочитав на стенде у паспортного стола о розыске преступника одного с ним года рождения. Он понял, что его сверстники вовсю орудуют в жизни. Он был единственным в комнате, кто учился в группе 76- Д1. Но сейчас вряд ли кто знал, чем турбины отличаются от дизелей.
— Не верится как-то, чтобы в семнадцать лет уже разыскивали, скептически заметил Миша Гриншпон. Он был единственным евреем в комнате, хотя и турбинистом. — Ты не пробовал на филологический факультет?
— Нет, а что?
— Понимаешь… язык у тебя, мне кажется, ты больше тяготеешь к гуманитарному чему-нибудь.
— Это ты загнул! Я дня не могу провести без вымазанной солидолом железки! Нашел гуманитария! Ты же знаешь, как невелик шанс родиться лириком в семье механизатора. Тем более у нас в Почепе!
Артамонов после четвертой тоже вспомнил, как повзрослел. Пошел как-то в лес за грибами, и — прихватило. От тоски он присел на пень, чудом удерживая ведро, на дне которого синел срезанной ножкой единственный подосиновик. Артамонов не понимал, что с ним происходит. Чувствовал только, что кто-то неведомый делает с ним что-то хорошее, и смирно стоял под деревом, как лошадь, которую чистят. Отслуживший в армии Рудик тихонько улыбался в усы. Его несколько занимал этот школьный наив. Усы делали его лицо таким, будто хозяина только что ударили по усам.
Ладно, — сказал он, — уже светает. Поднявшись, он отправил в форточку окурок. Мурат, выбросив вперед руку и колено, спал. Он и во сне оставался кандидатом в мастера спорта по фехтованию.
— Нет, — покраснела Татьяна. — Я поступила сразу после школы. А теперь ты куда? — спросила она Артамонова на выходе из столовой.
— В общежитие.
— Тогда нам по пути.
Обед своеобразно сказался на поведении Татьяны. Она молча поскрипывала и посапывала, как орган какой-нибудь внутренней секреции, и только у самых общежитий внятно произнесла:
— А чем ты, интересно, занимаешься вечером?
Артамонов понял, что необходим крутой поворот.
— Я выступлю с этим заявлением в МАГАТЭ!
— Извини, не расслышала.
— У меня свидание, — сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза.
— Ну, ничего, тогда я одна схожу куда-нибудь. Я немножко помню, где здесь все эти театры-кинотеатры и все такое прочее.
Перебросив из руки в руку неимоверный портфель, она исчезла в дверях женского общежития.
Артамонов направился в свое. В комнате он обнаружил четверых первокурсников, уже расквартировавшихся. Самый старший, Сергей Рудик, тут же предложил отметить начало занятий. Несогласных не было.
— Самое главное в высшей школе — не нужно каждый день учить уроки, рассуждал Решетнев Виктор. Он поднял стакан и посмотрел сквозь него на лампочку. Ходи себе, посещай, а на сессии — сдавай сразу все оптом.
— И какой слово прыдумалы — сэссыя! — удивлялся осетинец Бибилов Мурат. — Засэданые им, что лы?!
Рудик в ответ наполнил стаканы. Мурат отказался от второго тоста, сославшись на то, что водку никогда в жизни не пил, поскольку у них в Гори потребляют питье исключительно домашнего происхождения. Чтобы не быть голословным, он быстро обмяк и начал засыпать.
Его продромальный акцент был настолько убедительным, что никто не стал настаивать на его дальнейшем присутствии за столом. Остальные продолжили нетрезвую беседу. Скоро все узнали, что Решетнев повзрослел очень оперативно, в два приема. Сначала неявно — увидев в зале ожидания свою бывшую одноклассницу, кормившую игрушечной грудью настоящего ребенка. Чуть позже — основательно, прочитав на стенде у паспортного стола о розыске преступника одного с ним года рождения. Он понял, что его сверстники вовсю орудуют в жизни. Он был единственным в комнате, кто учился в группе 76- Д1. Но сейчас вряд ли кто знал, чем турбины отличаются от дизелей.
— Не верится как-то, чтобы в семнадцать лет уже разыскивали, скептически заметил Миша Гриншпон. Он был единственным евреем в комнате, хотя и турбинистом. — Ты не пробовал на филологический факультет?
— Нет, а что?
— Понимаешь… язык у тебя, мне кажется, ты больше тяготеешь к гуманитарному чему-нибудь.
— Это ты загнул! Я дня не могу провести без вымазанной солидолом железки! Нашел гуманитария! Ты же знаешь, как невелик шанс родиться лириком в семье механизатора. Тем более у нас в Почепе!
Артамонов после четвертой тоже вспомнил, как повзрослел. Пошел как-то в лес за грибами, и — прихватило. От тоски он присел на пень, чудом удерживая ведро, на дне которого синел срезанной ножкой единственный подосиновик. Артамонов не понимал, что с ним происходит. Чувствовал только, что кто-то неведомый делает с ним что-то хорошее, и смирно стоял под деревом, как лошадь, которую чистят. Отслуживший в армии Рудик тихонько улыбался в усы. Его несколько занимал этот школьный наив. Усы делали его лицо таким, будто хозяина только что ударили по усам.
Ладно, — сказал он, — уже светает. Поднявшись, он отправил в форточку окурок. Мурат, выбросив вперед руку и колено, спал. Он и во сне оставался кандидатом в мастера спорта по фехтованию.
В ПОНЕДЕЛЬНИК В КОЛХОЗ!
После ознакомительной попойки обитатели 535 комнаты сообща готовили ужины, вместе ходили в «Победу», кучно держались в аудиториях.
Это не ускользнуло от зоркого глаза Татьяны. Заметив, что Артамонов постоянно выступает в компании презентабельных парней, она быстро сориентировалась в изменившейся обстановке. Используя канал дружеской связи с Валерой, она немедленно втерлась в пятерку 535 комнаты и завела перспективные разговоры.
От нее все узнали, что стройную одногруппницу с губами бантиком зовут Людой, а куклу с неморгающими голубыми глазами — Мариной. Вначале Татьяна по честному делила внимание между жильцами 535, относилась ко всем одинаково горячо. Вскоре они заметили, что большую часть себя она предлагает Рудику, который уступает ей в росте каких-то десять сантиметров. К концу второй недели занятий она полностью переключилась на него, бросив остальных на произвол судьбы. Она настолько приблизилась к нему, что за разговоры их удалили с лекции по введению в специальность. Они были вынуждены дожидаться физкультуры на Студенческом бульваре, занимая себя мороженым и газировкой.
Физкультура, как и в прошлую субботу, была отменена ввиду ремонта спортзала. Основные события дня развернулись на практическом занятии по физике.
На группу 76-ТЗ наконец-то завели журнал. Секретарь декана вручила его входившему в кабинет Ярославцеву. Физик поблагодарил девушку, уселся за стол и начал просматривать фамилии.
— Ну-с, пройдемся по материалу. Не будем особо мудрить, к доске пойдет… кто у нас тут первый по списку..? Пожалуйста, Артамонов. Не стесняйтесь, оценок я ставить не буду. За Бибиловым наступила очередь Гриншпона. Физик прочитал его фамилию верно только с четвертого раза. Миша терпеливо не вставал с места.
— Гринштан… Гришпонт… Гриншоп…
Дождавшись, пока его выговорят чисто, Миша вышел к доске. Словно расквитываясь, Ярославцев гонял его по пройденному материалу почем зря.
Следующим по списку шел Кравцов. Ярославцев долго тер лоб и всматривался в журнал, не решаясь вызвать. Потом посмотрел на присутствующих, пытаясь угадать, кто же такой этот Кравцов. Ни на чьем лице ничего подозрительного не обнаруживалось.
Как выяснилось потом, в журнале инициалы Кравцова обозначались буквами Щ. и X. Это была опечатка, но Ярославцев, не замечая образовавшейся паузы, ломал себе голову, не в силах вспомнить или придумать имя на Щ. Его это начало раздражать.
— Кравцов! — произнес он с оттенком отчаяния. — Как вас зовут?
— Сергей.
— Садитесь! — крикнул Ярославцев. Физик отбросил журнал и начал вызывать кого попало. Под занавес молча ткнул пальцем в Татьяну.
— Черемисина. Татьяна. Лучше Таня, — пролепетала она и, выйдя вперед, несусветно замялась. Ярославцев, стол, доска — все было до смешного мизерным на фоне Татьяны. Она долго усваивала условие задачи. Не найдя выхода из некомпетентности в этом разделе физики, она опустила руки и стала красной, как стоп-сигнал. Преподаватель, поняв ее тоску, усадил на место. Прозвенел звонок.
В перерыве Татьяна долго не отпускала в буфет компанию из 535, кляня себя за несобранность и растерянность.
— Не волнуйся, он же оценок не ставил, — утешали ее друзья.
— Вам хорошо, а как мне теперь быть, вся группа видела!
В конце занятий в кабинет ворвался незнакомый мужик и назвался Замыкиным Иваном Даниловичем. С позволения Ярославцева он сообщил:
— Я только сегодня узнал, что являюсь куратором вашей группы. Хотел поймать вас на физкультуре, но в зале никого не оказалось. Вынужден сообщить вам, что в понедельник все первокурсники отправляются в колхоз.
Брянская область сдуру пообещала партии и правительству сдать в закрома родины миллион тонн картофеля. Реакция группы была настолько положительной и продолжительной, что Замыкин забеспокоился, как бы область не сдала больше.
— И еще. Старостой в вашей группе деканатом назначается Рудик Сергей. Кандидатура отобрана в результате осмотра анкет и обсуждению не подлежит. На это сообщение бурно среагировала одна Татьяна. А теперь немного техники колхозной безопасности, вернее безопасной колхозной техники… тьфу ты… техники безопасности в колхозе. Во-первых, не входить ни в какие конфликты с местными жителями, во-вторых, вам нужно до отъезда научиться пить. К примеру, вам захочется отметить День учителя, а потом вы выйдете излить улицам накопившееся за столом веселье. В результате стычка с сельчанами неминуема. Или, скажем, в нетрезвом виде попасть под комбайн… Да, да под комбайн. И такое бывало в моей кураторской практике. После сельхозработ некоторых из вас придется исключить из комсомола, а затем автоматически из института. Вот примерно в таком плане, в таком разрезе…
После официальности, как только куратор и физик вышли, Татьяна подбежала к Рудику и горячо поздравила с повышением, возложив на него надежды, которые были по плечу только ей самой.
Когда из красного уголка послышалась сюита «Время, вперед!», на полу 535 комнаты стояло пять готовых в любое путешествие рюкзаков.
За окном отживал очередной сентябрьский вечер. Он не спеша опускался на студгородок, стирая углы отношений между зданиями и выравнивая возможности силикатного кирпича и алюминия со стеклом.
Это не ускользнуло от зоркого глаза Татьяны. Заметив, что Артамонов постоянно выступает в компании презентабельных парней, она быстро сориентировалась в изменившейся обстановке. Используя канал дружеской связи с Валерой, она немедленно втерлась в пятерку 535 комнаты и завела перспективные разговоры.
От нее все узнали, что стройную одногруппницу с губами бантиком зовут Людой, а куклу с неморгающими голубыми глазами — Мариной. Вначале Татьяна по честному делила внимание между жильцами 535, относилась ко всем одинаково горячо. Вскоре они заметили, что большую часть себя она предлагает Рудику, который уступает ей в росте каких-то десять сантиметров. К концу второй недели занятий она полностью переключилась на него, бросив остальных на произвол судьбы. Она настолько приблизилась к нему, что за разговоры их удалили с лекции по введению в специальность. Они были вынуждены дожидаться физкультуры на Студенческом бульваре, занимая себя мороженым и газировкой.
Физкультура, как и в прошлую субботу, была отменена ввиду ремонта спортзала. Основные события дня развернулись на практическом занятии по физике.
На группу 76-ТЗ наконец-то завели журнал. Секретарь декана вручила его входившему в кабинет Ярославцеву. Физик поблагодарил девушку, уселся за стол и начал просматривать фамилии.
— Ну-с, пройдемся по материалу. Не будем особо мудрить, к доске пойдет… кто у нас тут первый по списку..? Пожалуйста, Артамонов. Не стесняйтесь, оценок я ставить не буду. За Бибиловым наступила очередь Гриншпона. Физик прочитал его фамилию верно только с четвертого раза. Миша терпеливо не вставал с места.
— Гринштан… Гришпонт… Гриншоп…
Дождавшись, пока его выговорят чисто, Миша вышел к доске. Словно расквитываясь, Ярославцев гонял его по пройденному материалу почем зря.
Следующим по списку шел Кравцов. Ярославцев долго тер лоб и всматривался в журнал, не решаясь вызвать. Потом посмотрел на присутствующих, пытаясь угадать, кто же такой этот Кравцов. Ни на чьем лице ничего подозрительного не обнаруживалось.
Как выяснилось потом, в журнале инициалы Кравцова обозначались буквами Щ. и X. Это была опечатка, но Ярославцев, не замечая образовавшейся паузы, ломал себе голову, не в силах вспомнить или придумать имя на Щ. Его это начало раздражать.
— Кравцов! — произнес он с оттенком отчаяния. — Как вас зовут?
— Сергей.
— Садитесь! — крикнул Ярославцев. Физик отбросил журнал и начал вызывать кого попало. Под занавес молча ткнул пальцем в Татьяну.
— Черемисина. Татьяна. Лучше Таня, — пролепетала она и, выйдя вперед, несусветно замялась. Ярославцев, стол, доска — все было до смешного мизерным на фоне Татьяны. Она долго усваивала условие задачи. Не найдя выхода из некомпетентности в этом разделе физики, она опустила руки и стала красной, как стоп-сигнал. Преподаватель, поняв ее тоску, усадил на место. Прозвенел звонок.
В перерыве Татьяна долго не отпускала в буфет компанию из 535, кляня себя за несобранность и растерянность.
— Не волнуйся, он же оценок не ставил, — утешали ее друзья.
— Вам хорошо, а как мне теперь быть, вся группа видела!
В конце занятий в кабинет ворвался незнакомый мужик и назвался Замыкиным Иваном Даниловичем. С позволения Ярославцева он сообщил:
— Я только сегодня узнал, что являюсь куратором вашей группы. Хотел поймать вас на физкультуре, но в зале никого не оказалось. Вынужден сообщить вам, что в понедельник все первокурсники отправляются в колхоз.
Брянская область сдуру пообещала партии и правительству сдать в закрома родины миллион тонн картофеля. Реакция группы была настолько положительной и продолжительной, что Замыкин забеспокоился, как бы область не сдала больше.
— И еще. Старостой в вашей группе деканатом назначается Рудик Сергей. Кандидатура отобрана в результате осмотра анкет и обсуждению не подлежит. На это сообщение бурно среагировала одна Татьяна. А теперь немного техники колхозной безопасности, вернее безопасной колхозной техники… тьфу ты… техники безопасности в колхозе. Во-первых, не входить ни в какие конфликты с местными жителями, во-вторых, вам нужно до отъезда научиться пить. К примеру, вам захочется отметить День учителя, а потом вы выйдете излить улицам накопившееся за столом веселье. В результате стычка с сельчанами неминуема. Или, скажем, в нетрезвом виде попасть под комбайн… Да, да под комбайн. И такое бывало в моей кураторской практике. После сельхозработ некоторых из вас придется исключить из комсомола, а затем автоматически из института. Вот примерно в таком плане, в таком разрезе…
После официальности, как только куратор и физик вышли, Татьяна подбежала к Рудику и горячо поздравила с повышением, возложив на него надежды, которые были по плечу только ей самой.
Когда из красного уголка послышалась сюита «Время, вперед!», на полу 535 комнаты стояло пять готовых в любое путешествие рюкзаков.
За окном отживал очередной сентябрьский вечер. Он не спеша опускался на студгородок, стирая углы отношений между зданиями и выравнивая возможности силикатного кирпича и алюминия со стеклом.
ЗОЛОТОЕ МЕЛОВОЕ
В понедельник с утра первокурсники стали заметно проще. Походная форма делала многих неузнаваемыми. Вместе со строгими костюмами дома было оставлено все наносное, вычурное, несвойственное, что мешало знакомиться во время занятий. Повели себя так, будто одновременно делали шаг навстречу друг другу. В ожидании электрички первокурсники потока банковались вокруг старост. Рудик в армейском берете и затертой кожанке был заметен из любого конца перрона. Его черные вихры оттеняла разметанная ветром рыжая шевелюра Татьяны, так что лик Сергея постоянно находился как бы в ее ореоле.
Имея столь завидные ориентиры, 76-ТЗ быстро собралась вместе. Посчитались, как в детском саду. Троих не хватало.
— Во времена господства статистики это не потеря, резюмировал Замыкин, но отсутствующих пометил в своем хитром блокнотике.
До места добирались целый день.
— Известное дело, в хороший колхоз не пошлют. Передовое хозяйство и само справится, — разъяснял куратор незадачливым первокурсникам причины столь несоседских шефских связей. — За нашим институтом, не знаю, почему, но догадаться можно, закреплена самая глушь.
Замыкин оказался на редкость словоохотливым. Из общих споров и бесед с ним многие уходили в диалоги друг с другом, сближаясь и подавая пример сближения другим. Затронутые куратором вопросы оживляли сначала центральное купе, потом вмиг расхватывались соседними, и те, не обращая внимания на развитие темы в центре, гнули каждый или попарно в свою сторону, выдавая убеждения, наклонности, устремления или их отсутствие.
С девушками сходились самым невинным способом — таскали с вокзала в автобус и потом на повозки их тугую поклажу.
Татьяна несла свой мешок сама. Рудику было не до нее — он увлеченно спорил с Замыкиным. Остальные не отваживались предложить помощь, опасаясь, что этот акт обидит Татьяну и здорово навредит дальнейшим отношениям с ней. А она так хотела, чтобы любой, пусть даже самый захудалый, одногруппник предложил взять ее ношу. Желание возникало не оттого, что было тяжело нести, просто ей хотелось казаться такой же хрупкой и слабой, как двое ее будущих подруг. Она долго ждала подвига от парней, потом, разуверившись в джентльменстве, стала обходиться со своим мешком подчеркнуто самостоятельно.
К месту назначения прибыли в настроении самом предрасположительном.
Забелин Леша, среднего диаметра толстячок в болотных сапогах, попросил группу попозировать для снимка на фоне приближающейся деревни. Было заметно, что отец у Забелина законченный рыболов. Куртка, свисавшая с плеч сына, как с вешалки, была усеяна крючками и мормышками. До самой околицы Леша изощрялся в умении снимать объект на ходу и просовывался фотоаппаратом чуть не в душу согруппникам, поминутно цепляясь мормышками за чужую жизнь. Всех, кого снимал, Забелин уверял, что смерть как не любит статических снимков, поэтому ведет творческий поиск только в движении, только в порыве…
Подшефная деревня называлась Меловое. Она располагалась на двух известковых холмах, у подножия которых гремели ключи. Вокруг лежали неубранные поля, а в самой низине — луг, речка, лес.
Замыкин пошел за начальством. Бригадира искали часа три. Но он был не в состоянии, поэтому разводил прибывшую рабсилу по домам для поселения сам агроном.
Рудика, Артамонова, Бибилова, Гриншпона и Нынкина приняла на постой неунывающая бабуся, жившая почти за деревней.
— Заходите в хату, я сейчас приду, — сказала она мнущимся во дворе постояльцам и направилась к соседке.
Они вошли в избу и стали прикидывать, кто где устроится на ночь.
— Я сплю на печке, — категорически заявил Нынкин, более всех заволновавшийся насчет вместимости бабкиного жилища.
— Если влезешь, — бросила непонятно откуда появившаяся старуха. — У моего повойничка и то ноги свисали до колен, хоть ростом он был с сидячую собаку, не боле. Нынкина передернуло оттого, что на облюбованном им месте спал покойник. Но отступать было некуда.
— А какой мэсто нам? — изумился Мурат. Он был горяч и нетерпелив. Малейшее промедление мгновенно выводило его из себя.
— До вас по десятку жили, — отрезала бабка. — Поместитесь. — И чтобы не подумали, будто она бросает слова на ветер, юркнула в какую-то каморку и принялась выбрасывать оттуда тюфяки, подушки, матрацы не первой и даже не второй молодости. — Если мало, я еще от Марфы принесу, — сказала она, вылезая.
— Хватит, бабуся, достаточно! Тут и так полно, — унял ее Рудик. Под прямым руководством бабки возвели общее ложе, напоминающее яму для прыжков в высоту с шестом.
— Будем как Бубки, — оценил изворотливость старухи Артамонов.
— Мы пока умоемся, а вы, бабуль, подумайте, что нужно будет сделать по хозяйству, — предложил Рудик вариант взаимовыгодного сожительства.
— Да что вы, внучики! И так замаетесь, по полям шатавшись.
— Ничего, справимся! — забодрились квартиросъемщики.
— Ну если только картошку мою выкопать да дрова порубить. А крышу и после можно будет перекрыть… перед отъездом.
— Нарвались на свою голову! — занегодовал Нынкин, когда вышли во двор умываться из-под ведра. Он никогда не был в деревне и почти не знал слов копать и рубить.
— Н-да, — произнес Гриншпон, глядя на бесконечные бабкины угодья и штабеля неразделанных дров.
Куратор подвез с фермы только что облупленного барана, выписанного на ферме в расчете и надежде на то, что он будет отработан. Тут же предложил взять водки и отправиться вместе с бараном к речке на шашлык. Нашлась и проволока под шампуры, и лук, и помидоры, но главное — появилось общее дело, которого так не хватало в первые дни занятий.
— А как же техника безопасности? — спросил Артамонов.
— Я же говорил: пить надо уметь, — сказал Замыкин.
— Вы говорили: научиться…
— Ну, это одно и то же.
Тропинка так плавно огибала бронзовые колонны сосен, что на поворотах хотелось накрениться. Бор перешел в луг. Причесанные стога не успели потемнеть от дождей и пахли земляникой. Еле вытоптанная ленточка вилась между ними и как все неприметные на земле тропинки вывела к самому прекрасному месту на берегу. Река здесь делала изгиб, и вода, обласкав желтеющие ракиты, долго серебрилась под заходящим солнцем, прежде чем скрыться за поворотом.
Первокурсники ликовали. Еще бы! Свободные от запретов, предвкушая новые дружбы и знакомства, шашлык, да еще и на природе, они и не могли вести себя иначе. Казалось, вот здесь, среди классических стогов, под заходящим солнцем присутствует сама юность, и молодые люди, ссылаясь на нее, ведут себя непринужденно, словно извиняясь за то, что поначалу осторожничали и переглядывались, высматривали что-то друг в друге. Все желания показать себя не таким, какой ты есть, — пропадали.
— А ну-ка, Бибилов, заделай нам какой-нибудь своей кавказской мастурбы! — сказал куратор.
— Нэ мастурбы, а бастурмы, — не понял юмора Мурат.
— Какая разница, лишь бы побыстрей!
— Прынцыпэ, я могу взят шашлыкы на сэба. Лычна сам я нэ дэлат их нэ разу, но знат рэцэпт. — Существительные он произносил в единственном числе и именительном падеже, а глаголы, в основном, — в неопределенной форме. Это делало речь до такой степени упрощенной, что его перестали слушать и старались понять по глазам.
— Ну, раз никогда не делал, нечего и разговаривать, осадила его Татьяна и стала засучивать рукава.
Все бросились подсказывать.
Суммарный рецепт оказался прост: развести костер, а остальное добавлять по вкусу.
Вскоре кушанье было готово. Шашлыком его можно было назвать только из учтивости. В четыре руки разливалось спиртное. Некоторые пили водку впервые и впервые затягивались сигаретой, считая, что так нужно. Потом запели. Умеющих играть оказалось больше чем достаточно, гитара пошла по рукам. Берне, Высоцкий, Матвеева, Окуджава, Мориц, «Не жалею, не зову, не плачу…» Где-то в момент «утраченной свежести» невдалеке раздался ружейный выстрел. Горсть ракитовых листочков, покружив над головами, упала в костер. На огонек забрели двое деревенских парней.
— Пируем? — поинтересовался самый бойкий, в кепке. — Откуда будете?
Куратор поднялся от костра с явным намерением растолковать охотникам, что на дворе уже давно развитой социализм и наставлять ружье на живых людей не очень умно.
— Посиди, отец, — сказал второй. — Может, пригласите к самобранке?
Все молчали в надежде, что местные пошутят немного и, сказав: ладно, отдыхайте, уйдут, куда шли. Но пришельцы давали понять, что они шли не куда-то, а именно сюда и не просто так, а по делу. Вот только по какому, они, видать, заранее не решили, а на экспромт были не горазды. Вышла заминка.
— Может, все-таки нальете за приезд?
— Ребята, — Замыкин опять попытался мирно решить вопрос. — Ну, выпили немного, но надо же думать… а за баловство такими вещами…
Спустя секунду куратор получил прикладом по голове, а игравший у его ног транзисторный приемник покатился под обрыв. Саша Усов, выглядевший не опасней пятиклассника, бросился спасать свою технику. Рудик, осознавший старостовую ответственность за коллектив, попытался помочь куратору. Началась потасовка. Хулиганы успели несколько раз пнуть ногами близлежащих туристов, но, в основном, получилась куча мала. Только Мурат повел себя более-менее профессионально. Он встал в фехтовальную позу, и специфические движения без сабли повергли врагов в смятение. Пока они соображали, что означают выпады в пустоту и тыканье пальцем перед собой, их повязали. Начался допрос.
— Почему вы развязали драку, ведь нас явно больше? — любопытствовал Усов.
— Мы всегда бьем студентов.
— За что?
— Просто так.
Их отпустили с богом, забрав ружье.
Вечер был сорван. Больше всего досталось старосте и куратору.
— Я предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке, — сказал Замыкин.
— Я буду говорить об этом в Лиге наций! — сказал Артамонов.
Пока остальные допрашивали врагов, Татьяна пытала Рудика:
— Ну, куда он тебя ударил, куда?!
— Туда! Туда! Отвяжись! — кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже пояса и сгибаясь в три погибели. Быстро свернули вещи и отправились по домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина между Гриншпоном и Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького Усова с транзистором. До самой деревни они так и маячили впереди, как брошюра и фолиант.
— А сколько тебе лет? — спрашивала Татьяна.
— Восемнадцать… будет… в следующем году, — отвечал ничего не подозревающий Усов.
— Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь вундеркинд и тебя зачислили после пятого класса ради эксперимента…
Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился. Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов подняла всех прогорклым голосом:
— Вставайте, ребятки, завтракать! — И отправила сонных студентов за дровами и водой.
Нынкин с Муратом поплелись в сарай за топливом, остальные зашагали на ключи.
Навстречу шла симпатичная девушка с полными ведрами на коромысле. Она была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком.
— Какие экземпляры фигурируют на местах! — воскликнул Рудик. Он не выдержал и посмотрел ей вслед. Спустившись к воде, друзья обмылись до пояса ледяной струей и решили проделывать это каждое утро.
— А бабуся нам попалась ловкая, — сказал Рудик. — За это прекрасное утро мы должны ее как-то отблагодарить.
— Да, не бабка, а золото, — поддакнул Гриншпон.
— Негде пробы ставить, — согласился Артамонов.
Когда возвращались, девушка встретилась опять, но уже с пустыми ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.
Осень была к лицу деревеньке. Роща, обрамлявшая ее по околице, горела безупречно-желтым огнем. Облака, не спеша плывущие за окоем, светились безукоризненной белизной, при виде которой гуси впадали в ностальгию. Прикидываясь пораженными этой канальей, они пытались поменять на какой-то феерический юг родной чертополох и ссохшуюся в комья грязь. Эмиграция постоянно срывалась. Гуси, большей частью, бегали по улице из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями.
Свиньи не могли оценить ни рощи, ни облаков. С неописуемым увлечением и беспримерным энтузиазмом они исследовали и без того сто раз знакомые помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините.
Словом, все вокруг было таким, чтобы в полной мере ощутить себя, как есть — молодым и счастливым. Смотреть на эту осень и знать, что ничего особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно.
Навстречу за водой шли и шли люди. Студентам было занятно чувствовать себя приезжими и в то же время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде и картошке. Ощущая причастность к колхозным делам, к осени, к облакам, студенты шагали легко и весело, неся по паре тяжеленных пятнадцатилитровых бабкиных ведер. Воду принесли вовремя. Печь полыхала вовсю. Нынкин и Мурат не давали ей передохнуть, постоянно забивая топку.
Картошка сварилась быстрее яйца. Бабка вернулась от Марфы, когда накрыли на стол.
— Вы что, с ума посходили?! — запричитала она с порога, почувствовав беду. — На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили!
В восемь группа собралась у конторы. Студентов на тракторе отвезли в поле, которое было настолько огромным, что Татьяна присела, подняв глаза к горизонту:
— Неужели мы все это уберем?
— Надо же как-то за барана расплачиваться, — сказал Артамонов.
Замыкин приступил к разбивке группы по парам. Он шел по кромке поля и говорил двум очередным первокурсникам:
— Это вам, становитесь сюда. Так, теперь вы двое, пожалуйста. — Со стороны казалось, что он на самом деле группировал пары. В действительности все сами выстраивались так, что куратору оставалось только показать рабочее место спонтанно образовавшейся чете. Сразу выяснилось, кто к кому тяготел. Татьяна объявила безраздельную монополию сама на себя, встав сразу на две гряды. Соколов увлек на крайнюю гряду Люду. К незначительному Усову пристроился квадратный Забелин. Из них двоих получилось ровно две человеческие силы. Гриншпон, Марина и Кравцов оказались втроем на какой-то одной нестандартной полосе. Артамонов очутился в паре с Климцовым, выделявшимся нерабочей одеждой.
— Куда ты так вырядился? — спросил Артамонов.
— Тебе перчатки нужны? У меня еще есть.
— Спасибо, мне тепло.
Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля.
— Мы самые последние. Может, попробуем догнать? — предложил Артамонов.
— Зачем? Закончут — помогут. Куда денутся — коллектив! — И он многозначительно поднял вверх указательный палец в грязной перчатке. Потом начал перебрасывать клубни на соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их обратно в землю.
— Ты че, парень?
— Все равно всю не подберешь, — отмахнулся Климцов. — Думаешь, за тобой ничего не остается, — попытался он выкрутиться, скрывая нарождавшуюся неприязнь. Артамонов тоже понял, что больше не встанет с ним на одну гряду. В конце дня на мотоцикле подкатили вчерашние шутники с бригадиром.
— Отдайте нам ружье! — заявил первый. Его в деревне звали Борзым.
— Мы больше не будем, — довольно правдиво добавил второй в кепке. Ему от народа досталась менее агрессивная кличка Левый.
— Такое каждый год творится, — вступился бригадир.
— Сначала выделываются, а как собьют гонор — и на танцы, и на охоту все вместе.
— Гонор, гонорея, гонорар, — к чему-то сказал Артамонов.
Вернувшись с поля, разошлись по квартирам. На лавке у бабкиной избы сидел опоздавший товарищ в очках. Это был Пунтус. Нынкин, завидев его, поспешил навстречу. Они разговорились, будто не виделись месяц. Пунтус спросил, куда бы ему податься на ночлег.
— Наверное, можно у нас, — пожал плечами Нынкин и оглянулся на остальных.
— Место хватат дэсят чэловэк, — кивнул головой Мурат.
— Если только бабка… — засомневался Гриншпон.
— Ей это на руку. За каждого постояльца колхоз платит по рублю в день, — придал Мише уверенности Рудик. Еще утром, уходя к Марфе посудачить, бабка дала понять, что готовить пищу придется самим.
— Пусть мне платят хоть по трояку, — сказала она соседке, — все равно ничего не выйдет! Я ни за что не променяю своей свободы! Решили изготовить еду на костре прямо у избы. Собралась вся группа, уселись вокруг. Пока закипал компот, Гриншпон и Кравцов спели половину репертуара «Битлз». Они засекли друг в друге гитаристов еще в электричке. Кравцов освоил инструмент в ГДР, где служил отец. Подрабатывая в местах общественного пользования, Кравцов с друзьями сколотил деньжат и чуть не сдернул в настоящую Европу. Отца успели то ли комиссовать, то ли просто выпроводить в Нарофоминск за несоветское поведение сына. Со зла отец велел Кравцову поступить именно в тот вуз, где уже на четвертом курсе маялся дурью его брательник Эдик. Расходов меньше будет, пояснил свою идею генерал.
Имея столь завидные ориентиры, 76-ТЗ быстро собралась вместе. Посчитались, как в детском саду. Троих не хватало.
— Во времена господства статистики это не потеря, резюмировал Замыкин, но отсутствующих пометил в своем хитром блокнотике.
До места добирались целый день.
— Известное дело, в хороший колхоз не пошлют. Передовое хозяйство и само справится, — разъяснял куратор незадачливым первокурсникам причины столь несоседских шефских связей. — За нашим институтом, не знаю, почему, но догадаться можно, закреплена самая глушь.
Замыкин оказался на редкость словоохотливым. Из общих споров и бесед с ним многие уходили в диалоги друг с другом, сближаясь и подавая пример сближения другим. Затронутые куратором вопросы оживляли сначала центральное купе, потом вмиг расхватывались соседними, и те, не обращая внимания на развитие темы в центре, гнули каждый или попарно в свою сторону, выдавая убеждения, наклонности, устремления или их отсутствие.
С девушками сходились самым невинным способом — таскали с вокзала в автобус и потом на повозки их тугую поклажу.
Татьяна несла свой мешок сама. Рудику было не до нее — он увлеченно спорил с Замыкиным. Остальные не отваживались предложить помощь, опасаясь, что этот акт обидит Татьяну и здорово навредит дальнейшим отношениям с ней. А она так хотела, чтобы любой, пусть даже самый захудалый, одногруппник предложил взять ее ношу. Желание возникало не оттого, что было тяжело нести, просто ей хотелось казаться такой же хрупкой и слабой, как двое ее будущих подруг. Она долго ждала подвига от парней, потом, разуверившись в джентльменстве, стала обходиться со своим мешком подчеркнуто самостоятельно.
К месту назначения прибыли в настроении самом предрасположительном.
Забелин Леша, среднего диаметра толстячок в болотных сапогах, попросил группу попозировать для снимка на фоне приближающейся деревни. Было заметно, что отец у Забелина законченный рыболов. Куртка, свисавшая с плеч сына, как с вешалки, была усеяна крючками и мормышками. До самой околицы Леша изощрялся в умении снимать объект на ходу и просовывался фотоаппаратом чуть не в душу согруппникам, поминутно цепляясь мормышками за чужую жизнь. Всех, кого снимал, Забелин уверял, что смерть как не любит статических снимков, поэтому ведет творческий поиск только в движении, только в порыве…
Подшефная деревня называлась Меловое. Она располагалась на двух известковых холмах, у подножия которых гремели ключи. Вокруг лежали неубранные поля, а в самой низине — луг, речка, лес.
Замыкин пошел за начальством. Бригадира искали часа три. Но он был не в состоянии, поэтому разводил прибывшую рабсилу по домам для поселения сам агроном.
Рудика, Артамонова, Бибилова, Гриншпона и Нынкина приняла на постой неунывающая бабуся, жившая почти за деревней.
— Заходите в хату, я сейчас приду, — сказала она мнущимся во дворе постояльцам и направилась к соседке.
Они вошли в избу и стали прикидывать, кто где устроится на ночь.
— Я сплю на печке, — категорически заявил Нынкин, более всех заволновавшийся насчет вместимости бабкиного жилища.
— Если влезешь, — бросила непонятно откуда появившаяся старуха. — У моего повойничка и то ноги свисали до колен, хоть ростом он был с сидячую собаку, не боле. Нынкина передернуло оттого, что на облюбованном им месте спал покойник. Но отступать было некуда.
— А какой мэсто нам? — изумился Мурат. Он был горяч и нетерпелив. Малейшее промедление мгновенно выводило его из себя.
— До вас по десятку жили, — отрезала бабка. — Поместитесь. — И чтобы не подумали, будто она бросает слова на ветер, юркнула в какую-то каморку и принялась выбрасывать оттуда тюфяки, подушки, матрацы не первой и даже не второй молодости. — Если мало, я еще от Марфы принесу, — сказала она, вылезая.
— Хватит, бабуся, достаточно! Тут и так полно, — унял ее Рудик. Под прямым руководством бабки возвели общее ложе, напоминающее яму для прыжков в высоту с шестом.
— Будем как Бубки, — оценил изворотливость старухи Артамонов.
— Мы пока умоемся, а вы, бабуль, подумайте, что нужно будет сделать по хозяйству, — предложил Рудик вариант взаимовыгодного сожительства.
— Да что вы, внучики! И так замаетесь, по полям шатавшись.
— Ничего, справимся! — забодрились квартиросъемщики.
— Ну если только картошку мою выкопать да дрова порубить. А крышу и после можно будет перекрыть… перед отъездом.
— Нарвались на свою голову! — занегодовал Нынкин, когда вышли во двор умываться из-под ведра. Он никогда не был в деревне и почти не знал слов копать и рубить.
— Н-да, — произнес Гриншпон, глядя на бесконечные бабкины угодья и штабеля неразделанных дров.
Куратор подвез с фермы только что облупленного барана, выписанного на ферме в расчете и надежде на то, что он будет отработан. Тут же предложил взять водки и отправиться вместе с бараном к речке на шашлык. Нашлась и проволока под шампуры, и лук, и помидоры, но главное — появилось общее дело, которого так не хватало в первые дни занятий.
— А как же техника безопасности? — спросил Артамонов.
— Я же говорил: пить надо уметь, — сказал Замыкин.
— Вы говорили: научиться…
— Ну, это одно и то же.
Тропинка так плавно огибала бронзовые колонны сосен, что на поворотах хотелось накрениться. Бор перешел в луг. Причесанные стога не успели потемнеть от дождей и пахли земляникой. Еле вытоптанная ленточка вилась между ними и как все неприметные на земле тропинки вывела к самому прекрасному месту на берегу. Река здесь делала изгиб, и вода, обласкав желтеющие ракиты, долго серебрилась под заходящим солнцем, прежде чем скрыться за поворотом.
Первокурсники ликовали. Еще бы! Свободные от запретов, предвкушая новые дружбы и знакомства, шашлык, да еще и на природе, они и не могли вести себя иначе. Казалось, вот здесь, среди классических стогов, под заходящим солнцем присутствует сама юность, и молодые люди, ссылаясь на нее, ведут себя непринужденно, словно извиняясь за то, что поначалу осторожничали и переглядывались, высматривали что-то друг в друге. Все желания показать себя не таким, какой ты есть, — пропадали.
— А ну-ка, Бибилов, заделай нам какой-нибудь своей кавказской мастурбы! — сказал куратор.
— Нэ мастурбы, а бастурмы, — не понял юмора Мурат.
— Какая разница, лишь бы побыстрей!
— Прынцыпэ, я могу взят шашлыкы на сэба. Лычна сам я нэ дэлат их нэ разу, но знат рэцэпт. — Существительные он произносил в единственном числе и именительном падеже, а глаголы, в основном, — в неопределенной форме. Это делало речь до такой степени упрощенной, что его перестали слушать и старались понять по глазам.
— Ну, раз никогда не делал, нечего и разговаривать, осадила его Татьяна и стала засучивать рукава.
Все бросились подсказывать.
Суммарный рецепт оказался прост: развести костер, а остальное добавлять по вкусу.
Вскоре кушанье было готово. Шашлыком его можно было назвать только из учтивости. В четыре руки разливалось спиртное. Некоторые пили водку впервые и впервые затягивались сигаретой, считая, что так нужно. Потом запели. Умеющих играть оказалось больше чем достаточно, гитара пошла по рукам. Берне, Высоцкий, Матвеева, Окуджава, Мориц, «Не жалею, не зову, не плачу…» Где-то в момент «утраченной свежести» невдалеке раздался ружейный выстрел. Горсть ракитовых листочков, покружив над головами, упала в костер. На огонек забрели двое деревенских парней.
— Пируем? — поинтересовался самый бойкий, в кепке. — Откуда будете?
Куратор поднялся от костра с явным намерением растолковать охотникам, что на дворе уже давно развитой социализм и наставлять ружье на живых людей не очень умно.
— Посиди, отец, — сказал второй. — Может, пригласите к самобранке?
Все молчали в надежде, что местные пошутят немного и, сказав: ладно, отдыхайте, уйдут, куда шли. Но пришельцы давали понять, что они шли не куда-то, а именно сюда и не просто так, а по делу. Вот только по какому, они, видать, заранее не решили, а на экспромт были не горазды. Вышла заминка.
— Может, все-таки нальете за приезд?
— Ребята, — Замыкин опять попытался мирно решить вопрос. — Ну, выпили немного, но надо же думать… а за баловство такими вещами…
Спустя секунду куратор получил прикладом по голове, а игравший у его ног транзисторный приемник покатился под обрыв. Саша Усов, выглядевший не опасней пятиклассника, бросился спасать свою технику. Рудик, осознавший старостовую ответственность за коллектив, попытался помочь куратору. Началась потасовка. Хулиганы успели несколько раз пнуть ногами близлежащих туристов, но, в основном, получилась куча мала. Только Мурат повел себя более-менее профессионально. Он встал в фехтовальную позу, и специфические движения без сабли повергли врагов в смятение. Пока они соображали, что означают выпады в пустоту и тыканье пальцем перед собой, их повязали. Начался допрос.
— Почему вы развязали драку, ведь нас явно больше? — любопытствовал Усов.
— Мы всегда бьем студентов.
— За что?
— Просто так.
Их отпустили с богом, забрав ружье.
Вечер был сорван. Больше всего досталось старосте и куратору.
— Я предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке, — сказал Замыкин.
— Я буду говорить об этом в Лиге наций! — сказал Артамонов.
Пока остальные допрашивали врагов, Татьяна пытала Рудика:
— Ну, куда он тебя ударил, куда?!
— Туда! Туда! Отвяжись! — кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже пояса и сгибаясь в три погибели. Быстро свернули вещи и отправились по домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина между Гриншпоном и Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького Усова с транзистором. До самой деревни они так и маячили впереди, как брошюра и фолиант.
— А сколько тебе лет? — спрашивала Татьяна.
— Восемнадцать… будет… в следующем году, — отвечал ничего не подозревающий Усов.
— Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь вундеркинд и тебя зачислили после пятого класса ради эксперимента…
Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился. Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов подняла всех прогорклым голосом:
— Вставайте, ребятки, завтракать! — И отправила сонных студентов за дровами и водой.
Нынкин с Муратом поплелись в сарай за топливом, остальные зашагали на ключи.
Навстречу шла симпатичная девушка с полными ведрами на коромысле. Она была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком.
— Какие экземпляры фигурируют на местах! — воскликнул Рудик. Он не выдержал и посмотрел ей вслед. Спустившись к воде, друзья обмылись до пояса ледяной струей и решили проделывать это каждое утро.
— А бабуся нам попалась ловкая, — сказал Рудик. — За это прекрасное утро мы должны ее как-то отблагодарить.
— Да, не бабка, а золото, — поддакнул Гриншпон.
— Негде пробы ставить, — согласился Артамонов.
Когда возвращались, девушка встретилась опять, но уже с пустыми ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.
Осень была к лицу деревеньке. Роща, обрамлявшая ее по околице, горела безупречно-желтым огнем. Облака, не спеша плывущие за окоем, светились безукоризненной белизной, при виде которой гуси впадали в ностальгию. Прикидываясь пораженными этой канальей, они пытались поменять на какой-то феерический юг родной чертополох и ссохшуюся в комья грязь. Эмиграция постоянно срывалась. Гуси, большей частью, бегали по улице из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями.
Свиньи не могли оценить ни рощи, ни облаков. С неописуемым увлечением и беспримерным энтузиазмом они исследовали и без того сто раз знакомые помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините.
Словом, все вокруг было таким, чтобы в полной мере ощутить себя, как есть — молодым и счастливым. Смотреть на эту осень и знать, что ничего особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно.
Навстречу за водой шли и шли люди. Студентам было занятно чувствовать себя приезжими и в то же время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде и картошке. Ощущая причастность к колхозным делам, к осени, к облакам, студенты шагали легко и весело, неся по паре тяжеленных пятнадцатилитровых бабкиных ведер. Воду принесли вовремя. Печь полыхала вовсю. Нынкин и Мурат не давали ей передохнуть, постоянно забивая топку.
Картошка сварилась быстрее яйца. Бабка вернулась от Марфы, когда накрыли на стол.
— Вы что, с ума посходили?! — запричитала она с порога, почувствовав беду. — На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили!
В восемь группа собралась у конторы. Студентов на тракторе отвезли в поле, которое было настолько огромным, что Татьяна присела, подняв глаза к горизонту:
— Неужели мы все это уберем?
— Надо же как-то за барана расплачиваться, — сказал Артамонов.
Замыкин приступил к разбивке группы по парам. Он шел по кромке поля и говорил двум очередным первокурсникам:
— Это вам, становитесь сюда. Так, теперь вы двое, пожалуйста. — Со стороны казалось, что он на самом деле группировал пары. В действительности все сами выстраивались так, что куратору оставалось только показать рабочее место спонтанно образовавшейся чете. Сразу выяснилось, кто к кому тяготел. Татьяна объявила безраздельную монополию сама на себя, встав сразу на две гряды. Соколов увлек на крайнюю гряду Люду. К незначительному Усову пристроился квадратный Забелин. Из них двоих получилось ровно две человеческие силы. Гриншпон, Марина и Кравцов оказались втроем на какой-то одной нестандартной полосе. Артамонов очутился в паре с Климцовым, выделявшимся нерабочей одеждой.
— Куда ты так вырядился? — спросил Артамонов.
— Тебе перчатки нужны? У меня еще есть.
— Спасибо, мне тепло.
Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля.
— Мы самые последние. Может, попробуем догнать? — предложил Артамонов.
— Зачем? Закончут — помогут. Куда денутся — коллектив! — И он многозначительно поднял вверх указательный палец в грязной перчатке. Потом начал перебрасывать клубни на соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их обратно в землю.
— Ты че, парень?
— Все равно всю не подберешь, — отмахнулся Климцов. — Думаешь, за тобой ничего не остается, — попытался он выкрутиться, скрывая нарождавшуюся неприязнь. Артамонов тоже понял, что больше не встанет с ним на одну гряду. В конце дня на мотоцикле подкатили вчерашние шутники с бригадиром.
— Отдайте нам ружье! — заявил первый. Его в деревне звали Борзым.
— Мы больше не будем, — довольно правдиво добавил второй в кепке. Ему от народа досталась менее агрессивная кличка Левый.
— Такое каждый год творится, — вступился бригадир.
— Сначала выделываются, а как собьют гонор — и на танцы, и на охоту все вместе.
— Гонор, гонорея, гонорар, — к чему-то сказал Артамонов.
Вернувшись с поля, разошлись по квартирам. На лавке у бабкиной избы сидел опоздавший товарищ в очках. Это был Пунтус. Нынкин, завидев его, поспешил навстречу. Они разговорились, будто не виделись месяц. Пунтус спросил, куда бы ему податься на ночлег.
— Наверное, можно у нас, — пожал плечами Нынкин и оглянулся на остальных.
— Место хватат дэсят чэловэк, — кивнул головой Мурат.
— Если только бабка… — засомневался Гриншпон.
— Ей это на руку. За каждого постояльца колхоз платит по рублю в день, — придал Мише уверенности Рудик. Еще утром, уходя к Марфе посудачить, бабка дала понять, что готовить пищу придется самим.
— Пусть мне платят хоть по трояку, — сказала она соседке, — все равно ничего не выйдет! Я ни за что не променяю своей свободы! Решили изготовить еду на костре прямо у избы. Собралась вся группа, уселись вокруг. Пока закипал компот, Гриншпон и Кравцов спели половину репертуара «Битлз». Они засекли друг в друге гитаристов еще в электричке. Кравцов освоил инструмент в ГДР, где служил отец. Подрабатывая в местах общественного пользования, Кравцов с друзьями сколотил деньжат и чуть не сдернул в настоящую Европу. Отца успели то ли комиссовать, то ли просто выпроводить в Нарофоминск за несоветское поведение сына. Со зла отец велел Кравцову поступить именно в тот вуз, где уже на четвертом курсе маялся дурью его брательник Эдик. Расходов меньше будет, пояснил свою идею генерал.