Гриншпон научился бренчать в Калинковичах. В институт попал тоже по дурочке. Его сосед получил распределение в Брянск. Чтобы трехгодичный срок отбывать не в одиночку, сосед уболтал Гриншпона поехать вместе. Пока Миша сшивался на абитуре, дружан по фамилии Ривкин успел не полюбить слишком русский город и всеми правдами и неправдами перераспределился в Минск. Так Гриншпон и оказался в турбинистах. По вине чужого беспокойства. Судьбы групповых гитаристов явно перекликались. Марина, всегда находясь между ними, не могла сделать окончательного выбора.
Жители останавливались у костра послушать пение студентов. Борзой с Левым слушали из темноты. Бабка тоже, как призрак, тенью металась вокруг. В конце концов не выдержала и сказала:
— Хватит бересту жечь! Зимой нечем будет дрова подпалить.
Сказала она не со зла, от скуки. Ей надоело смотреть-наблюдать веселье через окно. Выйти и послушать бабка не отважилась — засмеют односельчане, особенно Марфа и деверь.
С неохотой стали расходиться по домам. Старуха не засекла пополнения в лице Пунтуса. Как кошка, она умела считать до одного. К полуночи она ударилась в воспоминания и долго рассказывала уснувшим студентам про деревенскую старину. Потом вспомнила, что полученное на неделю мясо эти оглоеды извели на дурацкие шашлыки, двухдневную порцию молока выпили, не отрываясь, не приступили к уборке картошки в ее огороде и сожгли кубометр дров. Попросив спящих парней болтать потише в ссылке на нездоровый сон, она отключилась до рассвета.
На следующий день бабкины постояльцы решили поработать на хозяйском огороде. Вернувшись от Марфы, бабка с радости чуть не бросилась варить щи. Ее возбудили сдвиги в сознании квартирантов. Она на самом деле, наверное, изготовила бы даже голубцы, но у нее не оказалось капусты.
— Надо бы вам выписать капусты в колхозе, — сказала она. — До вас так многие поступали… или… — Она, вздохнув, посмотрела в сторону соседских посадок. Так и сделали. Ночью Нынкин и Пунтус ушли на промысел, решив, что доставать овощ через бригадира — дело хлопотное.
Принесли целый мешок. Бабка пустилась в пляс. Она бросилась в огород за морковью, чтобы сварить щи. Минуту спустя вся черная влетела в избу. Оказалось, капуста была добыта с ее владений.
Вышло так. Добытчики отправились к соседям через бабкину усадьбу. Шли долго, перелезли через забор и, решив, что началась чужая территория, приступили к разбою. Перелезая назад, тоже не заметили калитку, соединявшую два бабкиных участка: один — под картошку, другой — под остальное.
Пометавшись по избе, старуха схватила мешок с капустой и утащила в подвал, затаив обиду на студенческое племя.
— Надо было все-таки выписать, — опомнился Рудик.
— Что ж вы наделали, парни! Теперь она нас вовсе голодом сморит! — скис Артамонов.
— Сходили бы сами, — в сердцах произнес Нынкин. Откуда узнаешь, где там чье! Кругом сплошные гектары!
— Да бог с ней, — дипломатически произнес Пунтус.
— С кем? С бабкой или с капустой? — переспросил Рудик.
— Калхоз надо пасылат Грузыя! — резанул слух Мурат.
— Там каждый дэн кушат баранына! Бэсплатна!
— Это не бабка, а анафема! — подвел итог Гриншпон, забыв, что три дня назад говорил: это не бабка, а золото!
Вечером старуха мирно подкатила к студентам. Долго рассказывала, как неудачно сложились отношения с деверем, как много у него гусей. Пеняла что зря, конечно, все мясо извели на шашлыки. Ничего не поделаешь, ночью пришлось идти к деверю. В темноте гусям не до ностальгии — они спят смирно и нечутко. Вранье, что они спасли Рим. Деревенской тишины ничто не нарушило. С принесенной живностью бабка разделалась очень ловко — ободрала птицу, как кролика, а шкуру зарыла в огороде.
Утром в гости пришел деверь.
— Замучили лисицы, — сказал он родственнице, жалуясь на жизнь, — пятого гуся тащат.
— Нет, милок, — возразила бабка раннему гостю, — это не лисицы. Такого жирного гуся лиса не дотащит. Это волки.
Теперь старуха стала сливочной. По вечерам устраивала глазунью. Первые блюда не выводились круглосуточно. Веселясь, она беззубым ртом выделывала непонятные шамканья. На нее было жутко смотреть. Сила ее логики и острота намеков стала пугать постояльцев. Она напрямик не просила сходить к соседям за продуктами, однако ее легко понимали, пусть даже не всегда правильно.
Гриншпона бабка боялась сама. Ни о чем не просила Мишу и всегда отводила блудливые очи. В тот вечер послала в сарай за яйцами почему-то именно его. Гриншпон вернулся бледный.
— А бабка где? — резко спросил он.
— Вышла на улицу, — ответил Артамонов, ближе всех стоявший к двери.
— Ну и напугала, ведьма! — выдохнул Гриншпон, заметно облегчившись. Иду я, значит, в сарай и случайно оглядываюсь перед входом. Вижу, за мной крадется бабка. В лунном свете она мне дико напомнила одну гоголевскую старушенцию. У меня под ложечкой засосало от жути. Я всегда чувствовал, что на меня она как-то косо смотрит, особенно после того, как я случайно нарвался на спрятанное сало.
— Она на всех косо смотрит! — пропели в один голос Пунтус с Нынкиным.
— И что далше? — словно взял в руку саблю Мурат.
— Шарю я, значит, по гнездам, а сам оглядываюсь. Ну, думаю, вскочит сейчас на спину и до пены заездит на своих небесных дорогах. Из сарая выходить страшновато — цапнет, и все дела. Так и стою, трушу яйцами. Потом все ж решился, вышел. Тут петух как даст во все горло! У меня ноги крестом! Чувствую, потеть начал.
— Н-да, — закурил Рудик, — с этой бабкой мы натерпимся.
Новость, что бабка нечиста на душу, распространилась по группе. От потерпевшего не отставали с расспросами. Пришлось пересказать историю двадцать раз. В конце Гриншпон добавлял, что, в принципе, ничего не произошло — он сам себе все вообразил. Тонкость пропускали мимо ушей и сходились во мнении, что перед отъездом бабку надо… того… проверить. Предлагались варианты.
В субботу, как и обещал бригадир, Левый с Борзым устроили танцы. Пригласили студентов. Начался культурный обмен девушками. Студенты из своих подруг упустили только Татьяну. Рудик изменил ей, увлекшись Машей. Той самой, которая по утрам ходила за водой в лапидарном платьице. Магия двух полных оцинкованных посудин, ежеутренне поднимаемых ею в гору, сделала свое дело.
Татьяна, обидевшись, оглянулась вокруг и нашла среди деревенских парубков себе по росту. Сразу после знакомства они поторопились в стога на прогулку.
Уборка картофеля не шла. Ломалась копалка, запивал ее рулевой. То неделю женили кого-нибудь, то девять дней хоронили.
Стали опасаться, что съеденных баранов вряд ли удастся отработать. Как бы не пришлось доплачивать за пребывание «на картошке» из собственного кармана.
Студентов расформировали по объектам: на лесопилку, зерносклад и силосную яму. Забелина поставили чинить комбайн в паре с Левым и Борзым. Механизаторы никуда не торопились. Как грузовик комбайн использоваться мог, и — ладно. Они подъезжали к бурту, забивали бункер картошкой и везли сдавать в магазин. Большой корысти в этом не видели, поскольку брали не деньгами, а коньяком и сорокапятиградусной польской водкой, которую, как уверял Борзой, ни под какими предлогами нельзя закусывать молочным супом. Лучше вообще не закусывать, чтобы не переводить харчи.
— Вам не кажется, что магазин может перевыполнить план по заготовке? - спросил как-то Забелин.
— Не перевыполнит, — успокоил его Борзой. — Хоть всю колхозную картошку вместе с колхозниками запусти в оборот.
— Вот именно, колхозную…
— Э-э парень, ты, видно, еще не скоро поймешь. Все поля вокруг засадили и окучили мы с Леваком. Пахали день и ночь. Свои огороды обрабатывать было некогда. Вот тут — то все и перепуталось. Не поймешь теперь, где она, колхозная.
Климцов напросился на силос. Думал, там будет полегче. Но просчитался. Разгребать по углам кузова колючую траву, летящую из жерла косилки, было настолько противно, а покосы — настолько огромны, что за три дня Климцов исчесался до горячки. После раскладки по объектам весело было вечером. Собирались на крыльце клуба или шли на речку с гитарами.
Как-то Замыкин сказал Рудику:
— Пора провести комплексное собрание. И комсомольское, и профсоюзное заодно. По традиции первые собрания проводятся в период сельхозработ. Вечером собрались в клубе. Куратор с трудом перестроил подопечных на серьезный лад:
— Вы уже долго находитесь вместе и наверняка присмотрелись друг к другу. На посты нужно выдвинуть ответственных товарищей. От их активности в дальнейшем будет зависеть авторитет группы на факультете и в институте. Я предлагаю изменить обычный ход выборов. Не будем избирать голое бюро, которое потом как бы распределит обязанности промеж себя. Будем выбирать напрямую конкретно на должность. Чтобы кандидаты утверждались всей группой, а не группой товарищей. Ему понравилось, что он неожиданно скаламбурил.
Несмотря на увещевания, выборы проходили по системе прессинга. Староста называл должность, кто-нибудь с места выкрикивал кандидатуру, а потом наперебой начинали бросать на стол президиума положительные моменты из жизни пострадавшего. Если тот был не в силах выкрутиться из возносящего потока, его быстренько утверждали голосованием без всяких против и воздержавшихся.
— Учебный сектор, — объявлял Рудик.
— Пунтус! — негромко шутил Нынкин.
И дальше неслось как под гору:
— Пойдет!
— У него самые большие очки!
— Он лобастый!
И Пунтус, не успев ничего сообразить, услышал: единогласно!
— Культмассовый сектор, — продолжал староста.
— Марина!
— Она культурная!
— Нет, она массовая!
— Хорошо поет!
— Крутится сразу с Кравцовым и Гриншпоном!
— Они ей помогут!
— Сама справится!
— Единогласно!
— Профорг, — умело вел собрание Рудик.
— Нынкин! — не остался в долгу перед другом Пунтус.
— Он хозяйственный! — понеслись раскаты.
— Регулярно ходит за капустой и гусями!
— Единогласно!
— Комсорг, — продолжил Рудик, и все затихли.
— Климцов, — ляпнул Артамонов.
— Он смелый! — понеслось дальше.
— У него комсомольский значок на пиджаке!
— Он весь в силосе!
— И чешется!
— Он за народ горой!
— Трудяга!
— Десять перчаток протер!
Климцов выслушал мартиролог с ухмылкой.
— Голосуем? — спросил староста.
— Я… это… — начал мяться Климцов, — ну, раз уж выбрали…
— Вас никто не выбирал, пока только предложили, сказал куратор. Самоотвод?
— Почему самоотвод, просто…
— Значит, голосуем.
Против и воздержался только предложивший кандидатуру Артамонов.
С горем пополам вычленили всех, кого полагалось: опорные точки и остальную шушеру. В заключение куратор сказал:
— Наряду с другими должностями вы избрали комсомольского и профсоюзного вожаков. Вместе со старостой это называется треугольник. По аналогии партком, местком, администрация. Прошу любить и жаловать. Через эту фигуру будут решаться все ваши вопросы. Заявления на имя декана или ректора рассматриваются и подписываются прежде всего треугольником, каждой из вершин.
Татьяна в течение собрания сидела в ожидании, что вот-вот выкрикнут и ее фамилию. Но даже в спортивный сектор ее никто не предложил. За здоровье 76-ТЗ вынудили отвечать Мурата.
В плане ближайших комсомольских мероприятий решили предусмотреть концерт для колхозников. Ответственной назначили Марину. Выйдя из клуба, заметили «Жигули» у избы, где квартировали Климцов и Усов. Климцов, наплевав на группу, вприпрыжку побежал к машине. Оказалось, приехали родители Усова. Предки набросились на сына, будто явились не посетить чадо, а выполнить за него каторжные колхозные работы. Пока обнимались, сынуля изображал гримасу примерно такого содержания: какого черта вы сюда приперлись! Когда вы, наконец, оставите меня в покое! Я хочу прожить свою жизнь самостоятельно! Вынимайте свои дурацкие пирожки с капустой и дуйте обратно! Родители предложили устроить банкет по случаю дня рождения сына, хотя до этой даты ждать надо было еще недели две. Треугольник решил, что столь внеплановое мероприятие следует провести там же, где и пробный пикник.
За студенческим табором увязался Зимоня, неопределенного возраста мужичонка, у которого на постое пребывал Забелин. Зимоня никогда не выходил из состояния абстинентного синдрома. Забелина он до сих пор не выгнал из хаты только потому, что Леша сделал ему пару любительских снимков, где тот пьет стакан водки с локтя.
Зимоня наловил в каком-то болоте полкорзины порционных карасей и предложил к столу весь улов. На вечере присутствовал еще один местный житель — Татьянин ухажер. Зимоня в момент привлек его к потрошению рыбы. Жаренка удалась. Она стала не дополнением к столу, как предполагалось, а гвоздевым событием. Поглощая хрустящих рыбок, говорили и по поводу завершившихся выборов.
Выяснилось, что некоторые незаслуженно пропущенные товарищи по ряду показателей намного превосходят избранных счастливчиков. Например. Татьяна или Усов, именины для которого обернулись сущим днем ангела. С обрыва, на котором он сидел с транзистором при первом сборе, виновник торжества перенесся в самый центр. Через него велась беседа. Раньше к нему обращались, чтобы случайно не зашибить. Теперь с самым маленьким человеком в группе обходились как с равным. Некоторые слабохарактерные даже заискивали:
— А сам ты умеешь водить машину? — спрашивала Татьяна.
— И права есть?
— Давно?
Усов запросто отвечал на вопросы. Потом пели песни. Пели исключительно поголовно. Отец Усова подпевал, будучи «за рулем». Татьянин поклонник помогал тянуть в трудных местах. С лунной серьезностью он смотрел прямо в раскрытый рот Татьяны и нарастяжку произносил слова, которые зачастую совпадали с текстом песни. Была ночь, когда проводили родителей Усова. Потом отправились провожать самого Усова. Он наотрез отказался спать и повел девушек на другой конец деревни. Вслед за ним по всем инстанциям двигался пьяный Зимоня с мешком гремящих сковородок. Под утро — опять неожиданность. От колючек, что ли, Климцов подхватился чуть брезжил рассвет и увидел спящего Усова в странного цвета пятнах. Лицо и постель вчерашнего именинника были перемазаны чем-то бурым. Климцов бросился будить куратора, жившего у соседей.
— Кажется, он уже того, — испуганно бормотал Климцов.
Сбив с ног сонную хозяйку, спасатели устремились к Усову, который, невинно улыбаясь, посапывал себе под мышку. Климцов поднял такой шум, что дыхания было не слышно. Никакого опыта в оказании первой помощи Замыкин не имел. Воспользовался простым способом — начал беспорядочно беспокоить щеки Усова. Имениннику снились родители, по очереди его целующие. Вдруг мать или отец, а может, и еще кто-нибудь — во сне после пьянки кто только не подвернется начал отвешивать ему пощечину за пощечиной. Усов рефлекторно потянул руки к лицу и проснулся. Климцова с куратором он принял за родителей и, глядя расползавшимися по лбу глазами, пробормотал:
— За что?
Замыкин вытер рот рукой и ощутил вкус шоколада.
Догадка заставила его нездорово засмеяться. Пугая хозяйку разгоравшимся хохотом, он вышел на улицу и никак не мог успокоиться. Он представлял, как Усов тщился съесть перед сном шоколадку, в то время как заправленный сливами спирт вырывал и вырывал изо рта желанную сладость.
История с шоколадом превзошла по интриговке шуточку бабки с Гриншпоном и вывела Усова на первое место по актуальности. Климцова задвинула в угол.
Сентябрь священнодействовал, дожигая себя в собственном соку. Желтизна еще не стала душераздирающей, но в ней уже чувствовалась будущая мощь. Дни стояли, как на поверке, ночи — как на выданье. Бабье лето погружало всех в мякину катарсиса. О какой работе могла вестись речь?
Приступили к сценарию концерта. Энтузиазм был настолько высок, что концерт рисковал стать перлом самодеятельного искусства. Намечалось представить смежное хоровое пение, танцы и интермедии. По решению треугольника задействованными на сцене хотелось бы видеть всех без исключения.
Поначалу репетировали в клубе. Потом бабке вздумалось скоропостижно ехать к дочери. Куда-то далеко. Куда именно, бабка так и не смогла толком объяснить. Первое, что пришло ей в голову, — выдворить квартирантов:
— Ну, все, — сказала она, — пожили, и хватит! Я дом на вас оставить не могу — ненадежные вы!
Парни замялись. Бабка вспомнила про свой домашний скот и пошла на попятную:
— Ладно, так и быть. Ребята вы неплохие. Только хату не спалите своими цыгарками, — она посмотрела на Рудика, — да девок много не водите! А чтоб свиней не отравили, я укажу, чем кормить.
Словно приближенных, она позвала за собой Нынкина и Пунтуса. Подводя к мешкам и кадкам, долго раскрывала технологию кормления, красной нитью по которой сквозила мысль, что свиней можно накормить, ничего не трогая из запасов.
— Немного возьмете отсюда, — указывала она на террикон зерна в углу сарая, — но только немного. Если много — жрать не станут, я их норов знаю. Потом добавьте вот из этой емкости, но не больше двух плошек, а поверх всего — горсть комбикорму. Да почаще выгоняйте их на улицу, пусть порыщут, все мяснее будут!
И Левый с Борзым на комбайне отвезли ее в центральную усадьбу к автобусу.
Репетиции перенеслись в бабкину избу. Как в мультике «Шарик в гостях у Барбоса», здесь разрешалось все. Лежать, говорить, есть можно было где угодно и сколько угодно. Девочкам понравились семечки от тыкв. Уходя домой, они каждый вечер прихватывали по тыкве. Изба стала называться ленкомнатой. За время отсутствия старухи больше всех сдружились Нынкин и Пунтус. Ухаживая за домашним скотом. Свиней они закормили до того, что те перестали посещать самые свежие помойки. Отвалившись от корыта, всегда полного, свиньи падали, загораживая вход в курятник, и сутками не двигались с места. Гриншпон постоянно орал на скотников. Из-за свиней он не всегда мог добраться до своих любимых яиц.
Возвратилась бабка. Она зарделась от восторга, увидев свиней пополневшими. Пробравшись через хрюшек внутрь сарая, упала в обморок. Друзья за пару недель стравили весь зимний запас корма. Если бы не перекрытая крыша, разделанные дрова и убранный огород, бабка не вышла бы из шокового состояния. За три дня до представления Забелин и Люда, как члены редколлегии, сотворили афишу. Она простиралась на всю простынь, одолженную у Зимони. Полотно несло много скрытой информации и смысла. Колхозники специально ходили за очками. Концерт, как гласила афиша, должен был состояться за день до отъезда.
И вот он настал. В клубе собралась вся деревня. Загорелая Маша сидела в первом ряду. Левый и Борзой устроились на последнем. Бабка сидела в центре партера бок о бок с Марфой. Они немножко застили деверю. Зимоня висел на подоконнике.
Как и все серьезные представления, концерт начался с хора, который исполнил песню:
— Во дают! — слышалось из зала.
— Мастера!
Потом Татьяна увлекла в хоровод подруг и водила, пока зал не захлопал в ладоши.
Усов, Артамонов и куратор играли гусей, за которыми с карманным фонариком по сцене струились Нынкин и Пунтус. Бабкин деверь икнул в этом месте миниатюры. Его посетила свежая мысль, восходившая к тому, что ни лисы, ни волки к пропавшей птице не причастны. Не смея посягнуть на искусство, он молча перенес озарение, но перебазарить с бабкой после концерта был намерен. Бабка сама сидела словно не своя. Охудожествленная кража капусты как серпом резанула ее память.
Потом «умирал» Усов. Артамонов играл Климцова, который уже два дня, как уехал, сославшись на якобы заболевших родителей. То ли колючки сделали свое дело, то ли на репетициях он был поражен игрой Артамонова в его роли, но, как бы то ни было, Климцов оставил группу в самый переломный момент пребывания в Меловом. Колхозники еще аплодировали актерам, а на эстраду уже выходили Гриншпон и Кравцов. Иностранные песни после родной для зрителя темы прошли как антракт.
За кулисами изготовился Мурат. Марина всучила ему юмореску из «Крестьянки» за семидесятый год. Смеялись больше над акцентом.
Акробатические номера наверняка были бы недооценены селянами, если бы Рудик, Забелин и Усов не уронили Татьяну, лезшую им на головы. Зал счел это за трюк и разразился восторгом.
После концерта устроили танцы. Никому не хотелось расставаться. Все привыкли к студентам, встречаясь на ферме, у ключей, в магазине. А тут на тебе завтра уезжают.
Всю ночь кругами бродили по деревне, прощаясь с каждой улицей и переулком. Побывали на речном обрыве, с которого началась дружба. Похлопали по плечам стога.
Утром, провожая студентов, Левый с Борзым сообщили, что вчера артистов кое-кто собирался побить на дорожку, но раздумали. Причин отказа они не назвали. Бортовой ЗИЛ зафырчал, увозя подружившихся и возмужавших первокурсников на автовокзал. Бабка краем платка утирала слезы.
— Добрый душа, — вздохнул Мурат.
— Хотя достаточно вредный, — уточнил Гриншпон.
С кузова смотрели на уплывающую деревню. Забелин, как обычно, — через объектив. Рудику показалось, что за околицу к березам вышла загорелая Маша. Забелин ничего такого через линзы не заметил. Зимоня снял с клуба простыню-афишу и бережно сложил в сундуке.
В центральной усадьбе выяснилось, что отару съеденных баранов, за исключением трех-четырех самых упертых, первокурсники отработали. Через день на Меловое сошли дожди.
Жители останавливались у костра послушать пение студентов. Борзой с Левым слушали из темноты. Бабка тоже, как призрак, тенью металась вокруг. В конце концов не выдержала и сказала:
— Хватит бересту жечь! Зимой нечем будет дрова подпалить.
Сказала она не со зла, от скуки. Ей надоело смотреть-наблюдать веселье через окно. Выйти и послушать бабка не отважилась — засмеют односельчане, особенно Марфа и деверь.
С неохотой стали расходиться по домам. Старуха не засекла пополнения в лице Пунтуса. Как кошка, она умела считать до одного. К полуночи она ударилась в воспоминания и долго рассказывала уснувшим студентам про деревенскую старину. Потом вспомнила, что полученное на неделю мясо эти оглоеды извели на дурацкие шашлыки, двухдневную порцию молока выпили, не отрываясь, не приступили к уборке картошки в ее огороде и сожгли кубометр дров. Попросив спящих парней болтать потише в ссылке на нездоровый сон, она отключилась до рассвета.
На следующий день бабкины постояльцы решили поработать на хозяйском огороде. Вернувшись от Марфы, бабка с радости чуть не бросилась варить щи. Ее возбудили сдвиги в сознании квартирантов. Она на самом деле, наверное, изготовила бы даже голубцы, но у нее не оказалось капусты.
— Надо бы вам выписать капусты в колхозе, — сказала она. — До вас так многие поступали… или… — Она, вздохнув, посмотрела в сторону соседских посадок. Так и сделали. Ночью Нынкин и Пунтус ушли на промысел, решив, что доставать овощ через бригадира — дело хлопотное.
Принесли целый мешок. Бабка пустилась в пляс. Она бросилась в огород за морковью, чтобы сварить щи. Минуту спустя вся черная влетела в избу. Оказалось, капуста была добыта с ее владений.
Вышло так. Добытчики отправились к соседям через бабкину усадьбу. Шли долго, перелезли через забор и, решив, что началась чужая территория, приступили к разбою. Перелезая назад, тоже не заметили калитку, соединявшую два бабкиных участка: один — под картошку, другой — под остальное.
Пометавшись по избе, старуха схватила мешок с капустой и утащила в подвал, затаив обиду на студенческое племя.
— Надо было все-таки выписать, — опомнился Рудик.
— Что ж вы наделали, парни! Теперь она нас вовсе голодом сморит! — скис Артамонов.
— Сходили бы сами, — в сердцах произнес Нынкин. Откуда узнаешь, где там чье! Кругом сплошные гектары!
— Да бог с ней, — дипломатически произнес Пунтус.
— С кем? С бабкой или с капустой? — переспросил Рудик.
— Калхоз надо пасылат Грузыя! — резанул слух Мурат.
— Там каждый дэн кушат баранына! Бэсплатна!
— Это не бабка, а анафема! — подвел итог Гриншпон, забыв, что три дня назад говорил: это не бабка, а золото!
Вечером старуха мирно подкатила к студентам. Долго рассказывала, как неудачно сложились отношения с деверем, как много у него гусей. Пеняла что зря, конечно, все мясо извели на шашлыки. Ничего не поделаешь, ночью пришлось идти к деверю. В темноте гусям не до ностальгии — они спят смирно и нечутко. Вранье, что они спасли Рим. Деревенской тишины ничто не нарушило. С принесенной живностью бабка разделалась очень ловко — ободрала птицу, как кролика, а шкуру зарыла в огороде.
Утром в гости пришел деверь.
— Замучили лисицы, — сказал он родственнице, жалуясь на жизнь, — пятого гуся тащат.
— Нет, милок, — возразила бабка раннему гостю, — это не лисицы. Такого жирного гуся лиса не дотащит. Это волки.
Теперь старуха стала сливочной. По вечерам устраивала глазунью. Первые блюда не выводились круглосуточно. Веселясь, она беззубым ртом выделывала непонятные шамканья. На нее было жутко смотреть. Сила ее логики и острота намеков стала пугать постояльцев. Она напрямик не просила сходить к соседям за продуктами, однако ее легко понимали, пусть даже не всегда правильно.
Гриншпона бабка боялась сама. Ни о чем не просила Мишу и всегда отводила блудливые очи. В тот вечер послала в сарай за яйцами почему-то именно его. Гриншпон вернулся бледный.
— А бабка где? — резко спросил он.
— Вышла на улицу, — ответил Артамонов, ближе всех стоявший к двери.
— Ну и напугала, ведьма! — выдохнул Гриншпон, заметно облегчившись. Иду я, значит, в сарай и случайно оглядываюсь перед входом. Вижу, за мной крадется бабка. В лунном свете она мне дико напомнила одну гоголевскую старушенцию. У меня под ложечкой засосало от жути. Я всегда чувствовал, что на меня она как-то косо смотрит, особенно после того, как я случайно нарвался на спрятанное сало.
— Она на всех косо смотрит! — пропели в один голос Пунтус с Нынкиным.
— И что далше? — словно взял в руку саблю Мурат.
— Шарю я, значит, по гнездам, а сам оглядываюсь. Ну, думаю, вскочит сейчас на спину и до пены заездит на своих небесных дорогах. Из сарая выходить страшновато — цапнет, и все дела. Так и стою, трушу яйцами. Потом все ж решился, вышел. Тут петух как даст во все горло! У меня ноги крестом! Чувствую, потеть начал.
— Н-да, — закурил Рудик, — с этой бабкой мы натерпимся.
Новость, что бабка нечиста на душу, распространилась по группе. От потерпевшего не отставали с расспросами. Пришлось пересказать историю двадцать раз. В конце Гриншпон добавлял, что, в принципе, ничего не произошло — он сам себе все вообразил. Тонкость пропускали мимо ушей и сходились во мнении, что перед отъездом бабку надо… того… проверить. Предлагались варианты.
В субботу, как и обещал бригадир, Левый с Борзым устроили танцы. Пригласили студентов. Начался культурный обмен девушками. Студенты из своих подруг упустили только Татьяну. Рудик изменил ей, увлекшись Машей. Той самой, которая по утрам ходила за водой в лапидарном платьице. Магия двух полных оцинкованных посудин, ежеутренне поднимаемых ею в гору, сделала свое дело.
Татьяна, обидевшись, оглянулась вокруг и нашла среди деревенских парубков себе по росту. Сразу после знакомства они поторопились в стога на прогулку.
Уборка картофеля не шла. Ломалась копалка, запивал ее рулевой. То неделю женили кого-нибудь, то девять дней хоронили.
Стали опасаться, что съеденных баранов вряд ли удастся отработать. Как бы не пришлось доплачивать за пребывание «на картошке» из собственного кармана.
Студентов расформировали по объектам: на лесопилку, зерносклад и силосную яму. Забелина поставили чинить комбайн в паре с Левым и Борзым. Механизаторы никуда не торопились. Как грузовик комбайн использоваться мог, и — ладно. Они подъезжали к бурту, забивали бункер картошкой и везли сдавать в магазин. Большой корысти в этом не видели, поскольку брали не деньгами, а коньяком и сорокапятиградусной польской водкой, которую, как уверял Борзой, ни под какими предлогами нельзя закусывать молочным супом. Лучше вообще не закусывать, чтобы не переводить харчи.
— Вам не кажется, что магазин может перевыполнить план по заготовке? - спросил как-то Забелин.
— Не перевыполнит, — успокоил его Борзой. — Хоть всю колхозную картошку вместе с колхозниками запусти в оборот.
— Вот именно, колхозную…
— Э-э парень, ты, видно, еще не скоро поймешь. Все поля вокруг засадили и окучили мы с Леваком. Пахали день и ночь. Свои огороды обрабатывать было некогда. Вот тут — то все и перепуталось. Не поймешь теперь, где она, колхозная.
Климцов напросился на силос. Думал, там будет полегче. Но просчитался. Разгребать по углам кузова колючую траву, летящую из жерла косилки, было настолько противно, а покосы — настолько огромны, что за три дня Климцов исчесался до горячки. После раскладки по объектам весело было вечером. Собирались на крыльце клуба или шли на речку с гитарами.
Как-то Замыкин сказал Рудику:
— Пора провести комплексное собрание. И комсомольское, и профсоюзное заодно. По традиции первые собрания проводятся в период сельхозработ. Вечером собрались в клубе. Куратор с трудом перестроил подопечных на серьезный лад:
— Вы уже долго находитесь вместе и наверняка присмотрелись друг к другу. На посты нужно выдвинуть ответственных товарищей. От их активности в дальнейшем будет зависеть авторитет группы на факультете и в институте. Я предлагаю изменить обычный ход выборов. Не будем избирать голое бюро, которое потом как бы распределит обязанности промеж себя. Будем выбирать напрямую конкретно на должность. Чтобы кандидаты утверждались всей группой, а не группой товарищей. Ему понравилось, что он неожиданно скаламбурил.
Несмотря на увещевания, выборы проходили по системе прессинга. Староста называл должность, кто-нибудь с места выкрикивал кандидатуру, а потом наперебой начинали бросать на стол президиума положительные моменты из жизни пострадавшего. Если тот был не в силах выкрутиться из возносящего потока, его быстренько утверждали голосованием без всяких против и воздержавшихся.
— Учебный сектор, — объявлял Рудик.
— Пунтус! — негромко шутил Нынкин.
И дальше неслось как под гору:
— Пойдет!
— У него самые большие очки!
— Он лобастый!
И Пунтус, не успев ничего сообразить, услышал: единогласно!
— Культмассовый сектор, — продолжал староста.
— Марина!
— Она культурная!
— Нет, она массовая!
— Хорошо поет!
— Крутится сразу с Кравцовым и Гриншпоном!
— Они ей помогут!
— Сама справится!
— Единогласно!
— Профорг, — умело вел собрание Рудик.
— Нынкин! — не остался в долгу перед другом Пунтус.
— Он хозяйственный! — понеслись раскаты.
— Регулярно ходит за капустой и гусями!
— Единогласно!
— Комсорг, — продолжил Рудик, и все затихли.
— Климцов, — ляпнул Артамонов.
— Он смелый! — понеслось дальше.
— У него комсомольский значок на пиджаке!
— Он весь в силосе!
— И чешется!
— Он за народ горой!
— Трудяга!
— Десять перчаток протер!
Климцов выслушал мартиролог с ухмылкой.
— Голосуем? — спросил староста.
— Я… это… — начал мяться Климцов, — ну, раз уж выбрали…
— Вас никто не выбирал, пока только предложили, сказал куратор. Самоотвод?
— Почему самоотвод, просто…
— Значит, голосуем.
Против и воздержался только предложивший кандидатуру Артамонов.
С горем пополам вычленили всех, кого полагалось: опорные точки и остальную шушеру. В заключение куратор сказал:
— Наряду с другими должностями вы избрали комсомольского и профсоюзного вожаков. Вместе со старостой это называется треугольник. По аналогии партком, местком, администрация. Прошу любить и жаловать. Через эту фигуру будут решаться все ваши вопросы. Заявления на имя декана или ректора рассматриваются и подписываются прежде всего треугольником, каждой из вершин.
Татьяна в течение собрания сидела в ожидании, что вот-вот выкрикнут и ее фамилию. Но даже в спортивный сектор ее никто не предложил. За здоровье 76-ТЗ вынудили отвечать Мурата.
В плане ближайших комсомольских мероприятий решили предусмотреть концерт для колхозников. Ответственной назначили Марину. Выйдя из клуба, заметили «Жигули» у избы, где квартировали Климцов и Усов. Климцов, наплевав на группу, вприпрыжку побежал к машине. Оказалось, приехали родители Усова. Предки набросились на сына, будто явились не посетить чадо, а выполнить за него каторжные колхозные работы. Пока обнимались, сынуля изображал гримасу примерно такого содержания: какого черта вы сюда приперлись! Когда вы, наконец, оставите меня в покое! Я хочу прожить свою жизнь самостоятельно! Вынимайте свои дурацкие пирожки с капустой и дуйте обратно! Родители предложили устроить банкет по случаю дня рождения сына, хотя до этой даты ждать надо было еще недели две. Треугольник решил, что столь внеплановое мероприятие следует провести там же, где и пробный пикник.
За студенческим табором увязался Зимоня, неопределенного возраста мужичонка, у которого на постое пребывал Забелин. Зимоня никогда не выходил из состояния абстинентного синдрома. Забелина он до сих пор не выгнал из хаты только потому, что Леша сделал ему пару любительских снимков, где тот пьет стакан водки с локтя.
Зимоня наловил в каком-то болоте полкорзины порционных карасей и предложил к столу весь улов. На вечере присутствовал еще один местный житель — Татьянин ухажер. Зимоня в момент привлек его к потрошению рыбы. Жаренка удалась. Она стала не дополнением к столу, как предполагалось, а гвоздевым событием. Поглощая хрустящих рыбок, говорили и по поводу завершившихся выборов.
Выяснилось, что некоторые незаслуженно пропущенные товарищи по ряду показателей намного превосходят избранных счастливчиков. Например. Татьяна или Усов, именины для которого обернулись сущим днем ангела. С обрыва, на котором он сидел с транзистором при первом сборе, виновник торжества перенесся в самый центр. Через него велась беседа. Раньше к нему обращались, чтобы случайно не зашибить. Теперь с самым маленьким человеком в группе обходились как с равным. Некоторые слабохарактерные даже заискивали:
— А сам ты умеешь водить машину? — спрашивала Татьяна.
— И права есть?
— Давно?
Усов запросто отвечал на вопросы. Потом пели песни. Пели исключительно поголовно. Отец Усова подпевал, будучи «за рулем». Татьянин поклонник помогал тянуть в трудных местах. С лунной серьезностью он смотрел прямо в раскрытый рот Татьяны и нарастяжку произносил слова, которые зачастую совпадали с текстом песни. Была ночь, когда проводили родителей Усова. Потом отправились провожать самого Усова. Он наотрез отказался спать и повел девушек на другой конец деревни. Вслед за ним по всем инстанциям двигался пьяный Зимоня с мешком гремящих сковородок. Под утро — опять неожиданность. От колючек, что ли, Климцов подхватился чуть брезжил рассвет и увидел спящего Усова в странного цвета пятнах. Лицо и постель вчерашнего именинника были перемазаны чем-то бурым. Климцов бросился будить куратора, жившего у соседей.
— Кажется, он уже того, — испуганно бормотал Климцов.
Сбив с ног сонную хозяйку, спасатели устремились к Усову, который, невинно улыбаясь, посапывал себе под мышку. Климцов поднял такой шум, что дыхания было не слышно. Никакого опыта в оказании первой помощи Замыкин не имел. Воспользовался простым способом — начал беспорядочно беспокоить щеки Усова. Имениннику снились родители, по очереди его целующие. Вдруг мать или отец, а может, и еще кто-нибудь — во сне после пьянки кто только не подвернется начал отвешивать ему пощечину за пощечиной. Усов рефлекторно потянул руки к лицу и проснулся. Климцова с куратором он принял за родителей и, глядя расползавшимися по лбу глазами, пробормотал:
— За что?
Замыкин вытер рот рукой и ощутил вкус шоколада.
Догадка заставила его нездорово засмеяться. Пугая хозяйку разгоравшимся хохотом, он вышел на улицу и никак не мог успокоиться. Он представлял, как Усов тщился съесть перед сном шоколадку, в то время как заправленный сливами спирт вырывал и вырывал изо рта желанную сладость.
История с шоколадом превзошла по интриговке шуточку бабки с Гриншпоном и вывела Усова на первое место по актуальности. Климцова задвинула в угол.
Сентябрь священнодействовал, дожигая себя в собственном соку. Желтизна еще не стала душераздирающей, но в ней уже чувствовалась будущая мощь. Дни стояли, как на поверке, ночи — как на выданье. Бабье лето погружало всех в мякину катарсиса. О какой работе могла вестись речь?
Приступили к сценарию концерта. Энтузиазм был настолько высок, что концерт рисковал стать перлом самодеятельного искусства. Намечалось представить смежное хоровое пение, танцы и интермедии. По решению треугольника задействованными на сцене хотелось бы видеть всех без исключения.
Поначалу репетировали в клубе. Потом бабке вздумалось скоропостижно ехать к дочери. Куда-то далеко. Куда именно, бабка так и не смогла толком объяснить. Первое, что пришло ей в голову, — выдворить квартирантов:
— Ну, все, — сказала она, — пожили, и хватит! Я дом на вас оставить не могу — ненадежные вы!
Парни замялись. Бабка вспомнила про свой домашний скот и пошла на попятную:
— Ладно, так и быть. Ребята вы неплохие. Только хату не спалите своими цыгарками, — она посмотрела на Рудика, — да девок много не водите! А чтоб свиней не отравили, я укажу, чем кормить.
Словно приближенных, она позвала за собой Нынкина и Пунтуса. Подводя к мешкам и кадкам, долго раскрывала технологию кормления, красной нитью по которой сквозила мысль, что свиней можно накормить, ничего не трогая из запасов.
— Немного возьмете отсюда, — указывала она на террикон зерна в углу сарая, — но только немного. Если много — жрать не станут, я их норов знаю. Потом добавьте вот из этой емкости, но не больше двух плошек, а поверх всего — горсть комбикорму. Да почаще выгоняйте их на улицу, пусть порыщут, все мяснее будут!
И Левый с Борзым на комбайне отвезли ее в центральную усадьбу к автобусу.
Репетиции перенеслись в бабкину избу. Как в мультике «Шарик в гостях у Барбоса», здесь разрешалось все. Лежать, говорить, есть можно было где угодно и сколько угодно. Девочкам понравились семечки от тыкв. Уходя домой, они каждый вечер прихватывали по тыкве. Изба стала называться ленкомнатой. За время отсутствия старухи больше всех сдружились Нынкин и Пунтус. Ухаживая за домашним скотом. Свиней они закормили до того, что те перестали посещать самые свежие помойки. Отвалившись от корыта, всегда полного, свиньи падали, загораживая вход в курятник, и сутками не двигались с места. Гриншпон постоянно орал на скотников. Из-за свиней он не всегда мог добраться до своих любимых яиц.
Возвратилась бабка. Она зарделась от восторга, увидев свиней пополневшими. Пробравшись через хрюшек внутрь сарая, упала в обморок. Друзья за пару недель стравили весь зимний запас корма. Если бы не перекрытая крыша, разделанные дрова и убранный огород, бабка не вышла бы из шокового состояния. За три дня до представления Забелин и Люда, как члены редколлегии, сотворили афишу. Она простиралась на всю простынь, одолженную у Зимони. Полотно несло много скрытой информации и смысла. Колхозники специально ходили за очками. Концерт, как гласила афиша, должен был состояться за день до отъезда.
И вот он настал. В клубе собралась вся деревня. Загорелая Маша сидела в первом ряду. Левый и Борзой устроились на последнем. Бабка сидела в центре партера бок о бок с Марфой. Они немножко застили деверю. Зимоня висел на подоконнике.
Как и все серьезные представления, концерт начался с хора, который исполнил песню:
Зрители песню приняли. Зимоне понравилось место, где дед тянул коктейль через соломку.
Вот получим диплом, махнем в деревню,
Соберем чудаков и вспашем землю.
Мы будем сеять рожь, овес, ломая вуги,
И прославим колхоз гоп-дуп-дуба
По всей округе!
— Во дают! — слышалось из зала.
— Мастера!
Потом Татьяна увлекла в хоровод подруг и водила, пока зал не захлопал в ладоши.
Усов, Артамонов и куратор играли гусей, за которыми с карманным фонариком по сцене струились Нынкин и Пунтус. Бабкин деверь икнул в этом месте миниатюры. Его посетила свежая мысль, восходившая к тому, что ни лисы, ни волки к пропавшей птице не причастны. Не смея посягнуть на искусство, он молча перенес озарение, но перебазарить с бабкой после концерта был намерен. Бабка сама сидела словно не своя. Охудожествленная кража капусты как серпом резанула ее память.
Потом «умирал» Усов. Артамонов играл Климцова, который уже два дня, как уехал, сославшись на якобы заболевших родителей. То ли колючки сделали свое дело, то ли на репетициях он был поражен игрой Артамонова в его роли, но, как бы то ни было, Климцов оставил группу в самый переломный момент пребывания в Меловом. Колхозники еще аплодировали актерам, а на эстраду уже выходили Гриншпон и Кравцов. Иностранные песни после родной для зрителя темы прошли как антракт.
За кулисами изготовился Мурат. Марина всучила ему юмореску из «Крестьянки» за семидесятый год. Смеялись больше над акцентом.
Акробатические номера наверняка были бы недооценены селянами, если бы Рудик, Забелин и Усов не уронили Татьяну, лезшую им на головы. Зал счел это за трюк и разразился восторгом.
После концерта устроили танцы. Никому не хотелось расставаться. Все привыкли к студентам, встречаясь на ферме, у ключей, в магазине. А тут на тебе завтра уезжают.
Всю ночь кругами бродили по деревне, прощаясь с каждой улицей и переулком. Побывали на речном обрыве, с которого началась дружба. Похлопали по плечам стога.
Утром, провожая студентов, Левый с Борзым сообщили, что вчера артистов кое-кто собирался побить на дорожку, но раздумали. Причин отказа они не назвали. Бортовой ЗИЛ зафырчал, увозя подружившихся и возмужавших первокурсников на автовокзал. Бабка краем платка утирала слезы.
— Добрый душа, — вздохнул Мурат.
— Хотя достаточно вредный, — уточнил Гриншпон.
С кузова смотрели на уплывающую деревню. Забелин, как обычно, — через объектив. Рудику показалось, что за околицу к березам вышла загорелая Маша. Забелин ничего такого через линзы не заметил. Зимоня снял с клуба простыню-афишу и бережно сложил в сундуке.
В центральной усадьбе выяснилось, что отару съеденных баранов, за исключением трех-четырех самых упертых, первокурсники отработали. Через день на Меловое сошли дожди.
ВЕЗДЕСУЩАЯ АНГЛИЧАНКА
Рудик вручил Карповой журнал. Англичанка приступила к знакомству с группой через перевод текста.
— Не подумайте, что вам то и дело будут менять преподавателей. В сентябре я летала в Лондон на повышение квалификации и здесь меня подменяли коллеги. Но не будем отвлекаться. Пожалуйста, Артамонов.
Валера, сгорбившись, продолжил нести тяготы первого по списку.
— Из вас, пожалуй, и получился бы посол в Зимбабве, но такое гэканье никогда не впишется даже в йоркширский диалект. Садитесь! — заключила она.
— Н-да, с английским у нас будет поставлено неплохо, — шепнул Артамонов друзьям, усаживаясь.
— Бибилов! — Карпова подняла Мурата и, примаргивая, стала дотошно всматриваться в него. — Вы, случайно, не из Тбилиси?
— Тыбилыс, канэшна Тыбилыс! — обрадованно засуетился Мурат, хотя был из Гори. Он уже почти предвкушал поблажку.
— А девичья фамилия вашей мамы случайно не Шилина?
— Шылын, канэшна Шылын!
— Ну, точно, вы похожи на нее как две капли воды. Несмотря на черноту. Мы с ней вместе учились в нашем пединституте. Поначалу переписывались, потом жизнь заела. Да, время летит! Кажется, она совсем недавно уехала в Грузию с этим, как его, таскался все за ней…
— Мой атэц?
— Не знаю, может и отец. Ну, что ж, раз такое дело, заходи в гости, расскажешь, как живете. — Зоя Яковлевна не заметила, как перешла на ты. Остановился, наверное, у бабушки?
— Нэт, общэжытый, хотэл имэт друзья.
— Ну, хорошо, переводи следующий отрывок. Посмотрим, насколько английский у тебя отличается от русского.
Отвечал Мурат безобразно, с трудом сдерживая желание перейти на грузинский или южно-осетинский. Карпова почти не слышала его. Она вспоминала молодость, теребя угол цветастой шали.
— Климцов! На кафедре турбин случайно не ваш отец?
— Мой, — ответил Климцов. Его отец действительно был кандидатом технических наук, поэтому сынишка постоянно от всего отлынивал.
Климцов перевел текст быстро и правильно, после чего начал оглядываться, ища признания в глазах одногруппников. Его спецшкольная выучка никого не интересовала.
— Кравцов! — продолжала Карпова. — Случайно не ваш братец на четвертом курсе ФТМа?
— Мой, но не случайно, а вполне законно.
— Мне кажется, все-таки случайно. — Зоя Яковлевна сменила мину. — Если вы пойдете в него, то я не знаю… Он остался мне должен тысяч сто, не меньше. И не сдал экзамен за курс.
Все посчитали англичанку нездоровой и сочувственно посмотрели на нее. Один Нынкин не удостоил Карпову своим взглядом, он дремал, прислоня голову к подоконнику. Пунтус растолкал друга, только когда Зоя Яковлевна объяснила, что такое «тысяча знаков». Оказалось, в них измеряется объем текста, который необходимо перевести внеаудиторно в течение семестра.
— Нынкин, — подытожила Карпова, внимательно выслушав его. — Вы, похоже, только что от сохи.
— Вы правы, — согласился Нынкин, потирая глаза, если ею считать нашего школьного учителя.
— Не подумайте, что вам то и дело будут менять преподавателей. В сентябре я летала в Лондон на повышение квалификации и здесь меня подменяли коллеги. Но не будем отвлекаться. Пожалуйста, Артамонов.
Валера, сгорбившись, продолжил нести тяготы первого по списку.
— Из вас, пожалуй, и получился бы посол в Зимбабве, но такое гэканье никогда не впишется даже в йоркширский диалект. Садитесь! — заключила она.
— Н-да, с английским у нас будет поставлено неплохо, — шепнул Артамонов друзьям, усаживаясь.
— Бибилов! — Карпова подняла Мурата и, примаргивая, стала дотошно всматриваться в него. — Вы, случайно, не из Тбилиси?
— Тыбилыс, канэшна Тыбилыс! — обрадованно засуетился Мурат, хотя был из Гори. Он уже почти предвкушал поблажку.
— А девичья фамилия вашей мамы случайно не Шилина?
— Шылын, канэшна Шылын!
— Ну, точно, вы похожи на нее как две капли воды. Несмотря на черноту. Мы с ней вместе учились в нашем пединституте. Поначалу переписывались, потом жизнь заела. Да, время летит! Кажется, она совсем недавно уехала в Грузию с этим, как его, таскался все за ней…
— Мой атэц?
— Не знаю, может и отец. Ну, что ж, раз такое дело, заходи в гости, расскажешь, как живете. — Зоя Яковлевна не заметила, как перешла на ты. Остановился, наверное, у бабушки?
— Нэт, общэжытый, хотэл имэт друзья.
— Ну, хорошо, переводи следующий отрывок. Посмотрим, насколько английский у тебя отличается от русского.
Отвечал Мурат безобразно, с трудом сдерживая желание перейти на грузинский или южно-осетинский. Карпова почти не слышала его. Она вспоминала молодость, теребя угол цветастой шали.
— Климцов! На кафедре турбин случайно не ваш отец?
— Мой, — ответил Климцов. Его отец действительно был кандидатом технических наук, поэтому сынишка постоянно от всего отлынивал.
Климцов перевел текст быстро и правильно, после чего начал оглядываться, ища признания в глазах одногруппников. Его спецшкольная выучка никого не интересовала.
— Кравцов! — продолжала Карпова. — Случайно не ваш братец на четвертом курсе ФТМа?
— Мой, но не случайно, а вполне законно.
— Мне кажется, все-таки случайно. — Зоя Яковлевна сменила мину. — Если вы пойдете в него, то я не знаю… Он остался мне должен тысяч сто, не меньше. И не сдал экзамен за курс.
Все посчитали англичанку нездоровой и сочувственно посмотрели на нее. Один Нынкин не удостоил Карпову своим взглядом, он дремал, прислоня голову к подоконнику. Пунтус растолкал друга, только когда Зоя Яковлевна объяснила, что такое «тысяча знаков». Оказалось, в них измеряется объем текста, который необходимо перевести внеаудиторно в течение семестра.
— Нынкин, — подытожила Карпова, внимательно выслушав его. — Вы, похоже, только что от сохи.
— Вы правы, — согласился Нынкин, потирая глаза, если ею считать нашего школьного учителя.