Страница:
– Товарищ подполковник, – подал голос Рогозин, – они за это дело заслуживают награды.
– Не лезьте поперед батьки в пекло… Знаю сам, – вскинулся на него Хазаров. – Готовьте лучше наградные листы. Пошлем. – И после небольшой паузы повторил: – Пошлем, если будут подтверждения… А вы идите отдыхайте. Ассы… – усмехнулся он, отпуская летчиков.
Летчики, четко повернувшись, вышли.
– Видал? Орлы! – с отеческой гордостью сказал Хазаров Рогозину, кивая головой им вслед.
Умывшись и почистив гимнастерку, Черенок намеревался было пройтись по улицам, но потом раздумал, решив осмотреть город завтра, засветло. Орел, хотя и стал глубоко тыловым городом, но светомаскировка официально не была снята, и с наступлением. темноты улицы погружались во мрак. Цель, с которой Черенок прибыл в Орел, была необычной. Такое задание он выполнял впервые. Вчера, по окончании летного дня, как и предупреждал Хазаров, его вызвал к себе подполковник Грабов. Дружески усадив летчика за стол, он полушутя, полусерьезно сказал:
– Ну, богач, рад за вас от души, хотя, между нами будь сказано, завидую все-таки…
– Мне?! – искренне удивился Черенок.
– Да, да. Вам. Вы теперь владеете таким богатством, О котором мечтает каждый военный летчик. Вот, читайте, – и Грабов протянул ему два листка бумаги, сколотые булавкой.
Черенок развернул листки. В одном он прочел, что колхозники колхоза «Луч Октября», Черкесского района, хутора Николаевского, собрав средства в фонд обороны страны, ходатайствуют о том, чтобы приобретенный на их сбережения самолет «ильюшин» был вручен летчику, старшему лейтенанту Василию Черенкову, который в боях за освобождение Кубани был тяжело ранен, но после излечения снова вернулся на фронт и продолжает воевать в гвардейском полку. Второй листок, пестревший неразборчивыми подписями, помеченный вкось и вкривь резолюциями, являлся нарядом на получение самолета с базы.
Черенок читал эти документы, и лицо его заливалось краской. Ему стало вдруг жарко, и он провел рукой по горевшей щеке.
– Благодарю вас за сообщение, товарищ подполковник, – с чувством произнес Черенок, сжимая руку замполита.
– Не меня благодарить надо, а их. За внимание и заботу. Стремитесь с честью оправдать их доверие и будьте достойным этой высокой любви.
Черенок, сдерживая волнение, молчал. Он чувствовал, что в такую минуту его слова покажутся слишком громкими, красивыми, но не выразят того большого и сложного, что происходило в его душе. Грабов понял его состояние и неожиданно спросил:
– Ну, а как письма из Москвы? Поступают?
Не зная причины столь живого интереса к его корреспонденции, летчик утвердительно кивнул головой.
– Поступают.
– Ну, а с женитьбой как?
Глаза Черенка растерянно замигали. Замполит лукаво улыбнулся:
– Ну-ну… Это вопрос не служебного порядка. Вижу сам, что попал на уязвимый участок.
– Нет, товарищ подполковник, русские люди в страдную пору свадьбы не играют… – промолвил Черенок, удивляясь, каким неведомым путем Грабов узнал о его отношениях с Галиной. «Не иначе, Остап сболтнул», – подумал он про себя и сказал задумчиво:
– Мы надеемся на свою совесть, товарищ подполковник, – договоров и сделок не заключали… Я думаю так…
– Вы думаете правильно. Нет ничего печальней, как полюбить человека в светлый день праздника и разочароваться в нем в трудный день несчастья… – ответил Грабов. – Ну, передавайте шефам привет от всех нас, – сказал в заключение замполит. – Расскажите им, как воюем. Пусть знают, что машина, врученная ими, попала в надежные руки.
Утром в штабе авиачасти Черенка предупредили, что вручение самолета состоится на аэродроме в двенадцать часов. Покончив с оформлением документов, он приехал на аэродром и не торопясь пошел на командный пункт, покуривая и насвистывая что-то. В обширной светлой землянке он представился дежурному офицеру и предъявил документы. Но тот лишь мельком взглянул на них и тут же вернул обратно, с уважением посмотрев на грудь летчика, расцвеченную золотом орденов.
– О вас уже несколько раз справлялся председатель колхоза, подарившего вам самолет. Вы что, знакомы с ним? – спросил он.
– А кто он такой?
– О! Замечательный дядька! Энергичный такой – куда! Вот кому начальником снабжения быть! Вчера, представьте себе, он нам здесь целую лекцию прочел о разведении хлопка на Кубани, а сегодня с утра ходит по стоянкам да механиков агитирует, чтоб после войны ехали к нему в колхоз механизаторами.
– Как его фамилия? – улыбнувшись спросил Черенок.
– Фамилия? Сейчас… – дежурный заглянул в раскрытый перед ним журнал. – Прохоров фамилия.
– Неужели? – радостно воскликнул Черенок. – А с ним больше никого нет?
– Есть. Девчина одна. Секретарь колхозной комсомольской организации. Вы знаете их? – спросил еще раз дежурный.
– Еще бы не знать! Где можно их найти?
– Должно быть, у самолета хлопочут, на третьей стоянке. Машина, товарищ старший лейтенант, уже облетана испытателем, проверена и ждет вас. На ней маляр сейчас покраской занимается. Если хотите посмотреть идите вдоль стоянки до конца.
Черенку не терпелось увидеть знакомых, а также машину. Поблагодарив дежурного офицера, он заспешил.
У новенького, блестевшего лаком «ила» стояла группа людей в комбинезонах, когда-то синих, но теперь уже утративших свой первоначальный цвет из-за частого соприкосновения с бензином и маслом. По одним этим признакам можно было определить, что здесь собрались авиамеханики. Слышен был оживленный разговор и смех. В центре, выделяясь из всех, стоял довольно располневший, но все еще молодцеватый на вид председатель правления колхоза «Луч Октября» – Прохоров. На нем был добротный синий пиджак, такие же брюки, рубашка с расстегнутым воротником, вышитая крестиком, и сапоги с голенищами чуть выше колен. Загоревшее до цвета красной меди лицо представляло резкий контраст с густыми седыми волосами на голове. Маляр, занимавшийся подкраской машины, сразу обратил на это внимание и, толкнув локтем моториста, пошутил:
– Негатив… Чистый негатив. Ты видел? Дядя Негатив появился…
Прохоров, критически оглядывавший его работу, сказал:
– И краски целое ведро возле тебя стоит. Казалось бы, чего жалеть ее? А поди-ка, надпись ты сделал такую, что и с двух шагов не видать…
– Наставляйте подзорную трубу, товарищ, – съязвил обиженный маляр.
– Только что в трубу… А нужно, чтоб все без трубы видели, чей есть этот боевой самолет и от кого поступил он на вооружение Красной Армии. Понимать надо, товарищ живописец… – подмигнул председатель механикам.
Маляр возмутился:
– Какой вы, оказывается, знаток живописи… Нет бы самому взять да написать… Поучать каждый умеет…
Не обращая внимания на его тон, председатель добродушно улыбнулся. Причин сердиться у него не было. Дела в колхозе шли хорошо, иначе он не мог бы уехать в такую даль. Дела на фронте и того лучше – что ни день, то новые победы, а скоро и войне конец. А тут еще утро такое! Вёдро стоит, степью душистой пахнет, как на Кубани. А поручение, которое он выполняет! Ведь не каждый месяц и не каждому председателю колхоза приходится вручать боевые самолеты летчикам, пусть даже колхоз и миллионер.
– Поторапливайся, товарищ художник, – тормошил он маляра, – дежурный говорил, скоро сам летчик придет. Постарайся, чтоб к тому времени все было в полном порядке…
В это время подошел Черенок.
– Здравствуйте, товарищи! – приветливо поздоровался он.
– Здравствуй, Василий! – воскликнул председатель, поворачиваясь к Черенку. Радостное лицо его расплылось в улыбке, руки распахнулись для объятий.
– Э-ва! Какой ты стал молодец! – говорил он, обнимая и целуя его. – Любо-дорого смотреть. Ну, рад, рад видеть тебя. Здравствуй. Смотри-ка, какой самолет мы тебе справили! Это твой самолет, Вася, твой! – хлопнул он рукой по крылу машины. – По молодцу, как говорится, и шапка…
Черенок обошел вокруг «ила», привычно, по-пилотски, взялся за скобу на борту кабины и рывком очутился на крыле. Изучающий взгляд его скользнул по многочисленным кранам, кнопкам, стрелкам приборов и остановился на середине приборной доски. Обернувшись, он поискал глазами Прохорова. Председатель стоял около машины и улыбаясь что-то записывал в блокнот.
– Николай Харитонович! – позвал Черенок. Прохоров повернул голову. Черенок спрыгнул с крыла, крепко сжал ему руку.
– Спасибо, Николай Харитонович! Всем колхозникам спасибо, – взволнованно говорил он. – Не подведу… Буду драться. Так драться… Стыдно не будет вам за меня… Вам, Николай Харитонович, и всем колхозникам.
– Мы, Василий, верим тебе… – отозвался Прохоров. – Верим. – И, помолчав, добавил: – Ну, а теперь отойдём немножко да поговорим, потолкуем в сторонке. Я тебе целый мешок приветов привез.
– Спасибо, Николай Харитонович! Но почему же вы один? Почему мама Паша не приехала?
– Эге, чего захотел! – засмеялся Прохоров. – Маму Пашу теперь не оторвешь! Быть бригадиром полеводческой бригады имени Советской гвардии – это не шутка!..
Оглянувшись на мотористов, он с таинственным видом, по секрету, сообщил:
– Видал? Озорники… Перекрестили меня здесь… Дядя Негатив, говорят…
Черенок усмехнулся:
– Авиаторы – народ веселый – И сразу сделавшись серьезным, сказал: – А дежурный передал мне, что с вами еще кто-то приехал.
– Он не соврал. Мы приехали вдвоем с Марусей. Она от комсомолии нашей… Сейчас только с девушками в рощу побежала… цветы ей понадобились зачем-то. Известно, девчата… – промолвил Прохоров и тут же принялся перечислять приветы от колхозников хутора Николаевского.
– Особый привет тебе наказан из Черкесска, от секретаря нашего райкома партии Александры Петровны Пучковой. Обижается, что редко пишешь, – добавил он в конце и покосился на лицо летчика, покрывшееся легким румянцем.
«С чего бы это он, как красная девица?» – мимолетно подумал председатель и тут же заговорил о другом.
Через час комсорг колхоза «Луч Октября» Маруся Ковалева и ее новые знакомые из аэродромной службы обвили винт и кабину самолета огромной гирляндой полевых цветов.
«Ил» был торжественно вручен старшему лейтенанту Черенкову. После окончания официальной части Прохоров поцеловал летчика и сказал с чувством:
– Желаю тебе, дорогой Вася, на крыльях этих берлоги фашистов достичь, а после победы к нам в гости на Кубань-матушку прилететь. Мы тебе и аэродром на толоке приготовим…
Маруся, следуя примеру председателя, также хотела было пожелать летчику удачи в бою и побед, но после поцелуя Черенка залилась румянцем и, потупившись, опустила глаза.
– Эге! Вот это по-гвардейски! – весело воскликнул Прохоров.
Черенок, смеясь, развел руками.
– Это, Николай Харитонович, в порядке подшефной благодарности от гвардейцев… А теперь, дорогие шефы, по неписаному закону авиации мне надлежит прокатить вас – с ветерком или без ветерка, это уж по желанию… Прошу в кабину, – пригласил он председателя.
– Ну тебя с твоим ветерком! Думаешь, так я с тобой и полетел! – ответил Прохоров под общий смех.
– А что, дядя, на арбе с кукурузой лежать спокойнее? – съехидничал маляр и тут же исчез за спинами техников.
– Садитесь в кабину, товарищ. Не беспокойтесь. Все будет в порядке, – посоветовали Прохорову окружавшие его летчики других самолетов.
– Эге! Он, шальной, еще мертвую петлю завернет или посадит так, что без печенок останусь… А у меня еще делов в колхозе недоделано сколько! – шутил председатель.
– Николай Харитонович, – нарочито спокойным тоном отвечал Черенок, – такую посадку, как вы видели тогда зимой, я сделал единственный раз в жизни. Теперь не смущайтесь. Надевайте парашют да залезайте в кабину.
– Ого! И парашют? Мне, что ж, и прыгать придется?
– Нет. Так полагается по нашим правилам. Без парашюта в воздух нельзя.
– Ну, была не была… поехали! – сказал Прохоров тоном человека, решившегося на отчаянное дело, и шагнул к машине.
Окружающие захлопали в ладоши. Глаза авиаторов с одобрением следили за председателем, грузное тело которого еле вмещалось в кабине стрелка.
Через четверть часа вспотевший от напряжения, но довольный, Николай Харитонович выбрался из самолета, уступая место комсоргу Марусе. Девушка как ни в чем не бывало, словно она полжизни провела в кабине боевого самолета, надела на кудрявую головку шлемофон и, по-хозяйски осмотревшись, устроилась на сиденье. Черенок взлетел, включил переговорный аппарат и начал с ней разговаривать.
– Легко как здесь… наверху! Как будто у сердца крылья выросли… – вздохнула девушка и, помолчав немного, неожиданно запела.
Черенку было понятно состояние девушки, впервые поднявшейся в небо. Он и сам в небе часто пел. А теперь они пели вместе. И как, должно быть, удивлялись радисты, когда на короткой волне штурмовиков вместо привычных позывных и лаконичных команд зазвучала разудалая кубанская песня.
На другой день утром Черенок собрался улетать обратно. Время не ждало. Полк напряженно работал. Начало белорусской кампании было удачным. Эскадрилья Черенка действовала сработанно. До последнего времени потерь в людях и в машинах не было, и Черенок стремился организовать боевую работу так, чтобы и в будущем подразделение его не теряло боеспособности. Недавно Хазаров на партийном собрание полка отметил вторую эскадрилью как образцовую, поставив всему летному составу в пример ее организованность, дисциплину в воздухе, взаимную выручку, правильные действия ведущих групп. Находясь в Орле, Черенок не переставал думать о своих летчиках. Как только с делами было покончено, он тотчас же заспешил. Пока механики готовили машину, Прохоров с Марусей втащили в кабину самолета увесистый ящик. Из щелей его вылезала солома.
– Что это вы грузите? – поинтересовался летчик.
– Да так… Ничего особенного… Небольшой подарок твоим товарищам. Продукция нашей птицефермы, – кряхтел председатель, привязывая ящик.
Отдав Прохорову письма для колхозников «Луч Октября» и отдельно для «мамы Паши» и секретаря райкома партии Александры Петровны Пучковой, Черенок пожал всем руки и поднялся в воздух. Набирая высоту, самолет становился все меньше и меньше. Шефы, подняв головы в небо, следили за ним не спуская глаз. Неожиданно штурмовик повернулся через крыло и в крутом пике понесся вниз. С каждой секундой увеличиваясь, он со страшной скоростью приближался к земле. Нарастающий вой мотора привел 8 трепет Марусю, в глазах Прохорова мелькнул страх, но у самой земли самолет резко выровнялся, и покачиваясь с крыла на крыло, промчался над самыми головами провожающих и исчез на западе.
– Фу-у! Озорник… До смерти перепугал старика… – улыбаясь погрозил ему вслед председатель.
Маруся задумчиво молчала…
Штурмовые удары по минской группировке противника летчики Хазарова наносили с новой оперативной точки. Черенок догнал свой полк в небольшой деревне, на правом берегу Днепра. Уже в густых сумерках, когда на аэродроме наступила тишина, жителей потревожил раскатистый рев одинокого «ила», проскочившего над самыми крышами.
– Кто это так поздно? Наши, кажется, уже все дома… – произнес майор Гудов, выглянув из-под зеленого полотняного навеса, под которым в это время ужинали летчики. Минуту спустя самолет уже планировал, выпустив шасси на посадку. Из его крыла вырвался яркий луч прожектора. Прорезав темноту, он осветил впереди себя землю, где должен был лежать белый посадочный знак, который за поздним временем уже свернули.
Летчики словно по команде отложили ложки в сторону и поднялись с мест. Все с напряженным вниманием наблюдали, чем кончится эта ночная посадка. Она очень редко случается в практике штурмовиков. Посадить ночью «ил» не так-то просто! Но прилетевший, видимо, не особенно, смущался. Он уверенно подвел машину и коснулся земли строго тремя точками.
– Мастерски посадил! Как притер! Отличная посадка! – раздались голоса летчиков.
Хазаров, продолжая усердно натирать чесноком горбушку хлеба, позвал Рогозина:
– Капитан! Оторвитесь на минуту и пошлите мой «пикап» за старшим лейтенантом Черенковым. Пусть везут его прямо сюда.
– Товарищ подполковник, разрешите спросить? – задал ему вопрос Рогозин, поднимаясь из-за стола.
– Спрашивайте.
– Почему вы считаете, что это именно старший лейтенант Черенков.
– Потому что у каждого летчика, как и у каждого музыканта, есть свой собственный стиль исполнения, присущий только ему одному. По посадке я узнал почерк Черенкова. Если вы этого никогда не замечали, вам трудно будет понять. Выполняйте приказание.
Рогозин пошел к выходу, но его опередил стрелок Горянин. Надевая на ходу пилотку, он попросил разрешения съездить за своим командиром. Капитан разрешил, и Горянин, хлопнув дребезжащей дверкой «пикапа, умчался на стоянку.
Через пять минут «пикап» остановился у столовой. Из него действительно вылез Черенок в сопровождении Горянина, тащившего на плече ящик.
Выслушав доклад Черенка о перелете из Орла, Хазаров отпустил его ужинать. Первое, что поразило летчика, когда он присел к столу Остапа, это небывалое изобилие нарезанных копченых колбас на столах ужинавших.
– Остап, где это начпрод мясокомбинат реквизировал?
– Это, видишь ли, немецкий бог нам вместо манной каши колбасу посыпал с неба… – сочинил быстрый на выдумки Остап.
– А все-таки, откуда ее столько? – переспросил Черенок.
– Без шуток говорю – с неба… – подтвердил Остап.
– Помнишь нашу последнюю драку с транспортными «юнкерсами»? – вступил в разговор Оленин. – Так вот это, представь, та самая колбаса, которую они везли своим отощавшим окруженцам и которая по нашей вине не дошла до адресата. Приезжал позавчера к нам товарищ один. Привез подтверждения на сбитых «юнкерсов», выписку из приказа командующего сорок восьмой ударной армии, где нам объявлена благодарность, а вместе с этим три мешка трофейной колбасы на нашу долю. Вот мы и пируем два дня уже.
– А ведь я тоже привез вам подарок. От кубанских колхозников… – вспомнил Черенок и крикнул Горянину: – Неси, Петя, ящик сюда!
Под любопытствующими взглядами летчиков ящик был вскрыт. Он оказался полным яиц, уложенных ровными рядами вперемешку с соломой.
– Эге, товарищи! Да здесь, я вижу, опять кубанская глазунья намечается… Зовите повара, даю рецепт полковой глазуньи: сто яиц, плюс десять килограммов колбасы, плюс пять минут терпенья, и вы отведаете нечто такое, что совершенно не будет похоже на омлет из американского яичного порошка! – провозгласил Остап.
Спустя четверть часа официантки торжественно внесли шипящие салом сковороды.
Утром в полк пришел новый приказ. За прошедшую ночь обстановка на фронте настолько изменилась, что полку немедленно пришлось менять свою базу на новую, расположенную значительно западнее Минска. Войска фронта вышли на линию Гродно – Белосток.
Время от времени из пыльной мглы выныривал грузный «ил» и, подскакивая на ухабах, стремительно несся на отведенное ему место. Слева от машины Остапа заруливал на свободную стоянку прибывший в полк молодой летчик лейтенант Долидзе. Немного не рассчитав, он вынужден был добавить обороты винта, чтобы поставить самолет на место. Мотор рявкнул, и пыль тучей взлетела над машиной, закрыв всю стоянку. Замешкавшийся Остап враз стал похож на мукомола – так занесло его пылью. Рассерженный неуклюжестью Долидзе, он повернулся к нему и повертел пальцем у своего лба, что, по его мнению, должно было выражать высшее порицание мастерству молодого летчика.
Долидзе моментально выключил мотор и виновато взглянул на Остапа, ожидая от него нагоняя. Но внимание Остапа было уже отвлечено другим – что-то хрустнуло под каблуком его сапога. Он нагнулся, поднял с земли какой-то темный комочек и, выпрямившись, хмыкнул:
– Хо! Картошка?! Лаптенко, смотри, куда мы сели, – показал он клубни своему бортстрелку. – По правилу этот аэродром надо называть не просто Сток, а Бульбосток. Вот еще новая штука. В горах приземлялись, в лесу, на воду садились, на жнивье, пахоту, но чтоб на огород – такого еще не случалось…
Лаптенко молча зачехлял пулемет. Ему было не до разговоров. Забитые пылью глаза резало, по щекам ручьем текли слезы. Он торопился разделаться с завязками чехла да бежать в хутор, к колодцу, промыть глаза.
По западной окраине поля тянулись высокие заборы скрывавшие за собой дворы. В хуторе была всего одна улица. Привычных глазам телеграфных столбов или радиомачт не было. Зато по обоим концам улицы маячили огромные черные кресты, потрескавшиеся от непогоды. Вокруг них такие же ветхие ограды из штакетника. На одном из крестов висел грубо вырезанный из дерева Иисус с отломанной ногой, обвешанный старыми, растрепанными веночками из блеклых бессмертников. Он уныло глядел с креста на стоявшую здесь же рядом часовенку без окон.
Такова была первая база летчиков в Польше. У себя на родине, в Советской России, им никогда, даже в годы военных скитаний, не приходилось видеть такого глухого селения. За хутором начинался большой лесной массив, разрезанный просеками на правильные прямоугольники. Он тянулся до самых берегов реки Супрасли, за которой начинались городские предместья Белостока. На востоке, уходя вдаль, виднелись разбросанные клочки полей, перегороженных длинными деревянными изгородями, – давно забытая на родине чересполосица… Из лесу в поля забегали деревья. Скопляясь, они образовывали зеленые островки, темневшие над желтой травой, или стояли вдали друг от друга, как угрюмые отшельники.
Рядом со стоянкой " второй эскадрильи находилась такая же рощица. Ее Черенок облюбовал для своего командного пункта. Вернувшись от Хазарова, он позвал летчиков и вместе с ними направился к ней, чтобы выбрать место. Сзади них тащился связной с катушкой телефонного провода за плечами и с аппаратом в руках.
– Как же можно работать да к тому же еще оперативно на этой проклятой авиаточке? Пыль валит столбом, – недовольно говорил Зандаров.
– Давайте подумаем, как лучше организовать ее, чтобы никакая пыль не мешала взлету групп.
– Проще всего вызвать пожарников, пусть поливают огород и все тут… – бросил с иронией Зандаров.
– Остроты потом, – заметил Черенок – Помнит ли кто-нибудь из вас наш перелет из Крыма через Запорожье?
– Помним.
– А как взлетали в Запорожье сталинградские летчики, видели?
– Еще бы! Взлетали красиво, четверками сразу!..
– Там поле, а не огород. Есть где развернуться! – раздались со всех сторон голоса.
Черенок остановился.
– Не красоты ради они взлетали так, товарищи. Очевидно, в свое время нужда заставила их применить такой порядок. Почему нам не использовать этот прием? Я уверен, что после тренировки и мы сумеем так взлетать. Завтра же попробуем парами, а потом и четверками. Должно получиться.
Они уже подходили к рощице, как вдруг издали до их слуха донесся чей-то испуганный крик. По полю наперерез им бежал какой-то человек. Размахивая руками, он кричал одно и то же:
– Панове… стрелять… минен!
– Что он там кричит? – спросил Черенок, глядя на подбегавшего человека.
– Стрелять грозит минами… – недоуменно ответил Долидзе.
– С ума спятил! В кого стрелять? – удивился Остап.
– Возможно, туда ходить нельзя. Может быть, он хозяин этой рощи! Ведь они все здесь индивидуалы, – высказал предположение Долидзе.
– Пошли, – хмуро сказал Зандаров и решительно шагнул вперед. Но бежавший человек закричал еще испуганнее и громче. Вспыльчивый Зандаров, насупив брови, остановился, поднял кулак с добрый футбольный мяч и вопросительно взглянул на Черенка.
– Подожди, разберемся, – остановил его тот.
Бедно одетый, босой поляк подбежал к ним, отчаянно жестикулируя и испуганно вращая глазами. Он что-то быстро выкрикивал, но из всей его речи можно было разобрать только одно: – «Стрелять, минен».
– Не лезьте поперед батьки в пекло… Знаю сам, – вскинулся на него Хазаров. – Готовьте лучше наградные листы. Пошлем. – И после небольшой паузы повторил: – Пошлем, если будут подтверждения… А вы идите отдыхайте. Ассы… – усмехнулся он, отпуская летчиков.
Летчики, четко повернувшись, вышли.
– Видал? Орлы! – с отеческой гордостью сказал Хазаров Рогозину, кивая головой им вслед.
* * *
Из окна гостиницы видны серые полуразрушенные дома с черными глазницами окон, застывший в последнем броске танк посредине городского сквера, белые перила нового моста… Но прошло полчаса, и густая теплая темень постепенно окутала город. Над крышами домов одна за другой зажигались звезды. От пологих берегов Оки поднимался прозрачный пар. В этой небольшой гостинице вместе с другими пилотами поселили и Черенка, прилетевшего с фронта под вечер.Умывшись и почистив гимнастерку, Черенок намеревался было пройтись по улицам, но потом раздумал, решив осмотреть город завтра, засветло. Орел, хотя и стал глубоко тыловым городом, но светомаскировка официально не была снята, и с наступлением. темноты улицы погружались во мрак. Цель, с которой Черенок прибыл в Орел, была необычной. Такое задание он выполнял впервые. Вчера, по окончании летного дня, как и предупреждал Хазаров, его вызвал к себе подполковник Грабов. Дружески усадив летчика за стол, он полушутя, полусерьезно сказал:
– Ну, богач, рад за вас от души, хотя, между нами будь сказано, завидую все-таки…
– Мне?! – искренне удивился Черенок.
– Да, да. Вам. Вы теперь владеете таким богатством, О котором мечтает каждый военный летчик. Вот, читайте, – и Грабов протянул ему два листка бумаги, сколотые булавкой.
Черенок развернул листки. В одном он прочел, что колхозники колхоза «Луч Октября», Черкесского района, хутора Николаевского, собрав средства в фонд обороны страны, ходатайствуют о том, чтобы приобретенный на их сбережения самолет «ильюшин» был вручен летчику, старшему лейтенанту Василию Черенкову, который в боях за освобождение Кубани был тяжело ранен, но после излечения снова вернулся на фронт и продолжает воевать в гвардейском полку. Второй листок, пестревший неразборчивыми подписями, помеченный вкось и вкривь резолюциями, являлся нарядом на получение самолета с базы.
Черенок читал эти документы, и лицо его заливалось краской. Ему стало вдруг жарко, и он провел рукой по горевшей щеке.
– Благодарю вас за сообщение, товарищ подполковник, – с чувством произнес Черенок, сжимая руку замполита.
– Не меня благодарить надо, а их. За внимание и заботу. Стремитесь с честью оправдать их доверие и будьте достойным этой высокой любви.
Черенок, сдерживая волнение, молчал. Он чувствовал, что в такую минуту его слова покажутся слишком громкими, красивыми, но не выразят того большого и сложного, что происходило в его душе. Грабов понял его состояние и неожиданно спросил:
– Ну, а как письма из Москвы? Поступают?
Не зная причины столь живого интереса к его корреспонденции, летчик утвердительно кивнул головой.
– Поступают.
– Ну, а с женитьбой как?
Глаза Черенка растерянно замигали. Замполит лукаво улыбнулся:
– Ну-ну… Это вопрос не служебного порядка. Вижу сам, что попал на уязвимый участок.
– Нет, товарищ подполковник, русские люди в страдную пору свадьбы не играют… – промолвил Черенок, удивляясь, каким неведомым путем Грабов узнал о его отношениях с Галиной. «Не иначе, Остап сболтнул», – подумал он про себя и сказал задумчиво:
– Мы надеемся на свою совесть, товарищ подполковник, – договоров и сделок не заключали… Я думаю так…
– Вы думаете правильно. Нет ничего печальней, как полюбить человека в светлый день праздника и разочароваться в нем в трудный день несчастья… – ответил Грабов. – Ну, передавайте шефам привет от всех нас, – сказал в заключение замполит. – Расскажите им, как воюем. Пусть знают, что машина, врученная ими, попала в надежные руки.
Утром в штабе авиачасти Черенка предупредили, что вручение самолета состоится на аэродроме в двенадцать часов. Покончив с оформлением документов, он приехал на аэродром и не торопясь пошел на командный пункт, покуривая и насвистывая что-то. В обширной светлой землянке он представился дежурному офицеру и предъявил документы. Но тот лишь мельком взглянул на них и тут же вернул обратно, с уважением посмотрев на грудь летчика, расцвеченную золотом орденов.
– О вас уже несколько раз справлялся председатель колхоза, подарившего вам самолет. Вы что, знакомы с ним? – спросил он.
– А кто он такой?
– О! Замечательный дядька! Энергичный такой – куда! Вот кому начальником снабжения быть! Вчера, представьте себе, он нам здесь целую лекцию прочел о разведении хлопка на Кубани, а сегодня с утра ходит по стоянкам да механиков агитирует, чтоб после войны ехали к нему в колхоз механизаторами.
– Как его фамилия? – улыбнувшись спросил Черенок.
– Фамилия? Сейчас… – дежурный заглянул в раскрытый перед ним журнал. – Прохоров фамилия.
– Неужели? – радостно воскликнул Черенок. – А с ним больше никого нет?
– Есть. Девчина одна. Секретарь колхозной комсомольской организации. Вы знаете их? – спросил еще раз дежурный.
– Еще бы не знать! Где можно их найти?
– Должно быть, у самолета хлопочут, на третьей стоянке. Машина, товарищ старший лейтенант, уже облетана испытателем, проверена и ждет вас. На ней маляр сейчас покраской занимается. Если хотите посмотреть идите вдоль стоянки до конца.
Черенку не терпелось увидеть знакомых, а также машину. Поблагодарив дежурного офицера, он заспешил.
У новенького, блестевшего лаком «ила» стояла группа людей в комбинезонах, когда-то синих, но теперь уже утративших свой первоначальный цвет из-за частого соприкосновения с бензином и маслом. По одним этим признакам можно было определить, что здесь собрались авиамеханики. Слышен был оживленный разговор и смех. В центре, выделяясь из всех, стоял довольно располневший, но все еще молодцеватый на вид председатель правления колхоза «Луч Октября» – Прохоров. На нем был добротный синий пиджак, такие же брюки, рубашка с расстегнутым воротником, вышитая крестиком, и сапоги с голенищами чуть выше колен. Загоревшее до цвета красной меди лицо представляло резкий контраст с густыми седыми волосами на голове. Маляр, занимавшийся подкраской машины, сразу обратил на это внимание и, толкнув локтем моториста, пошутил:
– Негатив… Чистый негатив. Ты видел? Дядя Негатив появился…
Прохоров, критически оглядывавший его работу, сказал:
– И краски целое ведро возле тебя стоит. Казалось бы, чего жалеть ее? А поди-ка, надпись ты сделал такую, что и с двух шагов не видать…
– Наставляйте подзорную трубу, товарищ, – съязвил обиженный маляр.
– Только что в трубу… А нужно, чтоб все без трубы видели, чей есть этот боевой самолет и от кого поступил он на вооружение Красной Армии. Понимать надо, товарищ живописец… – подмигнул председатель механикам.
Маляр возмутился:
– Какой вы, оказывается, знаток живописи… Нет бы самому взять да написать… Поучать каждый умеет…
Не обращая внимания на его тон, председатель добродушно улыбнулся. Причин сердиться у него не было. Дела в колхозе шли хорошо, иначе он не мог бы уехать в такую даль. Дела на фронте и того лучше – что ни день, то новые победы, а скоро и войне конец. А тут еще утро такое! Вёдро стоит, степью душистой пахнет, как на Кубани. А поручение, которое он выполняет! Ведь не каждый месяц и не каждому председателю колхоза приходится вручать боевые самолеты летчикам, пусть даже колхоз и миллионер.
– Поторапливайся, товарищ художник, – тормошил он маляра, – дежурный говорил, скоро сам летчик придет. Постарайся, чтоб к тому времени все было в полном порядке…
В это время подошел Черенок.
– Здравствуйте, товарищи! – приветливо поздоровался он.
– Здравствуй, Василий! – воскликнул председатель, поворачиваясь к Черенку. Радостное лицо его расплылось в улыбке, руки распахнулись для объятий.
– Э-ва! Какой ты стал молодец! – говорил он, обнимая и целуя его. – Любо-дорого смотреть. Ну, рад, рад видеть тебя. Здравствуй. Смотри-ка, какой самолет мы тебе справили! Это твой самолет, Вася, твой! – хлопнул он рукой по крылу машины. – По молодцу, как говорится, и шапка…
Черенок обошел вокруг «ила», привычно, по-пилотски, взялся за скобу на борту кабины и рывком очутился на крыле. Изучающий взгляд его скользнул по многочисленным кранам, кнопкам, стрелкам приборов и остановился на середине приборной доски. Обернувшись, он поискал глазами Прохорова. Председатель стоял около машины и улыбаясь что-то записывал в блокнот.
– Николай Харитонович! – позвал Черенок. Прохоров повернул голову. Черенок спрыгнул с крыла, крепко сжал ему руку.
– Спасибо, Николай Харитонович! Всем колхозникам спасибо, – взволнованно говорил он. – Не подведу… Буду драться. Так драться… Стыдно не будет вам за меня… Вам, Николай Харитонович, и всем колхозникам.
– Мы, Василий, верим тебе… – отозвался Прохоров. – Верим. – И, помолчав, добавил: – Ну, а теперь отойдём немножко да поговорим, потолкуем в сторонке. Я тебе целый мешок приветов привез.
– Спасибо, Николай Харитонович! Но почему же вы один? Почему мама Паша не приехала?
– Эге, чего захотел! – засмеялся Прохоров. – Маму Пашу теперь не оторвешь! Быть бригадиром полеводческой бригады имени Советской гвардии – это не шутка!..
Оглянувшись на мотористов, он с таинственным видом, по секрету, сообщил:
– Видал? Озорники… Перекрестили меня здесь… Дядя Негатив, говорят…
Черенок усмехнулся:
– Авиаторы – народ веселый – И сразу сделавшись серьезным, сказал: – А дежурный передал мне, что с вами еще кто-то приехал.
– Он не соврал. Мы приехали вдвоем с Марусей. Она от комсомолии нашей… Сейчас только с девушками в рощу побежала… цветы ей понадобились зачем-то. Известно, девчата… – промолвил Прохоров и тут же принялся перечислять приветы от колхозников хутора Николаевского.
– Особый привет тебе наказан из Черкесска, от секретаря нашего райкома партии Александры Петровны Пучковой. Обижается, что редко пишешь, – добавил он в конце и покосился на лицо летчика, покрывшееся легким румянцем.
«С чего бы это он, как красная девица?» – мимолетно подумал председатель и тут же заговорил о другом.
Через час комсорг колхоза «Луч Октября» Маруся Ковалева и ее новые знакомые из аэродромной службы обвили винт и кабину самолета огромной гирляндой полевых цветов.
«Ил» был торжественно вручен старшему лейтенанту Черенкову. После окончания официальной части Прохоров поцеловал летчика и сказал с чувством:
– Желаю тебе, дорогой Вася, на крыльях этих берлоги фашистов достичь, а после победы к нам в гости на Кубань-матушку прилететь. Мы тебе и аэродром на толоке приготовим…
Маруся, следуя примеру председателя, также хотела было пожелать летчику удачи в бою и побед, но после поцелуя Черенка залилась румянцем и, потупившись, опустила глаза.
– Эге! Вот это по-гвардейски! – весело воскликнул Прохоров.
Черенок, смеясь, развел руками.
– Это, Николай Харитонович, в порядке подшефной благодарности от гвардейцев… А теперь, дорогие шефы, по неписаному закону авиации мне надлежит прокатить вас – с ветерком или без ветерка, это уж по желанию… Прошу в кабину, – пригласил он председателя.
– Ну тебя с твоим ветерком! Думаешь, так я с тобой и полетел! – ответил Прохоров под общий смех.
– А что, дядя, на арбе с кукурузой лежать спокойнее? – съехидничал маляр и тут же исчез за спинами техников.
– Садитесь в кабину, товарищ. Не беспокойтесь. Все будет в порядке, – посоветовали Прохорову окружавшие его летчики других самолетов.
– Эге! Он, шальной, еще мертвую петлю завернет или посадит так, что без печенок останусь… А у меня еще делов в колхозе недоделано сколько! – шутил председатель.
– Николай Харитонович, – нарочито спокойным тоном отвечал Черенок, – такую посадку, как вы видели тогда зимой, я сделал единственный раз в жизни. Теперь не смущайтесь. Надевайте парашют да залезайте в кабину.
– Ого! И парашют? Мне, что ж, и прыгать придется?
– Нет. Так полагается по нашим правилам. Без парашюта в воздух нельзя.
– Ну, была не была… поехали! – сказал Прохоров тоном человека, решившегося на отчаянное дело, и шагнул к машине.
Окружающие захлопали в ладоши. Глаза авиаторов с одобрением следили за председателем, грузное тело которого еле вмещалось в кабине стрелка.
Через четверть часа вспотевший от напряжения, но довольный, Николай Харитонович выбрался из самолета, уступая место комсоргу Марусе. Девушка как ни в чем не бывало, словно она полжизни провела в кабине боевого самолета, надела на кудрявую головку шлемофон и, по-хозяйски осмотревшись, устроилась на сиденье. Черенок взлетел, включил переговорный аппарат и начал с ней разговаривать.
– Легко как здесь… наверху! Как будто у сердца крылья выросли… – вздохнула девушка и, помолчав немного, неожиданно запела.
Черенку было понятно состояние девушки, впервые поднявшейся в небо. Он и сам в небе часто пел. А теперь они пели вместе. И как, должно быть, удивлялись радисты, когда на короткой волне штурмовиков вместо привычных позывных и лаконичных команд зазвучала разудалая кубанская песня.
На другой день утром Черенок собрался улетать обратно. Время не ждало. Полк напряженно работал. Начало белорусской кампании было удачным. Эскадрилья Черенка действовала сработанно. До последнего времени потерь в людях и в машинах не было, и Черенок стремился организовать боевую работу так, чтобы и в будущем подразделение его не теряло боеспособности. Недавно Хазаров на партийном собрание полка отметил вторую эскадрилью как образцовую, поставив всему летному составу в пример ее организованность, дисциплину в воздухе, взаимную выручку, правильные действия ведущих групп. Находясь в Орле, Черенок не переставал думать о своих летчиках. Как только с делами было покончено, он тотчас же заспешил. Пока механики готовили машину, Прохоров с Марусей втащили в кабину самолета увесистый ящик. Из щелей его вылезала солома.
– Что это вы грузите? – поинтересовался летчик.
– Да так… Ничего особенного… Небольшой подарок твоим товарищам. Продукция нашей птицефермы, – кряхтел председатель, привязывая ящик.
Отдав Прохорову письма для колхозников «Луч Октября» и отдельно для «мамы Паши» и секретаря райкома партии Александры Петровны Пучковой, Черенок пожал всем руки и поднялся в воздух. Набирая высоту, самолет становился все меньше и меньше. Шефы, подняв головы в небо, следили за ним не спуская глаз. Неожиданно штурмовик повернулся через крыло и в крутом пике понесся вниз. С каждой секундой увеличиваясь, он со страшной скоростью приближался к земле. Нарастающий вой мотора привел 8 трепет Марусю, в глазах Прохорова мелькнул страх, но у самой земли самолет резко выровнялся, и покачиваясь с крыла на крыло, промчался над самыми головами провожающих и исчез на западе.
– Фу-у! Озорник… До смерти перепугал старика… – улыбаясь погрозил ему вслед председатель.
Маруся задумчиво молчала…
* * *
Восточнее Минска, в обширных лесах Полесья застряла большая войсковая группа противника, насчитывающая более пятидесяти тысяч человек с артиллерией, танками и автотранспортом. Окруженные гитлеровцы предпринимали яростные попытки прорваться на соединение со своими, но безуспешно. Зажатые в огненное кольцо, засыпаемые бомбами и снарядами, они вынуждены были капитулировать. Одних только знамен фашистских полков было взято до полусотни.Штурмовые удары по минской группировке противника летчики Хазарова наносили с новой оперативной точки. Черенок догнал свой полк в небольшой деревне, на правом берегу Днепра. Уже в густых сумерках, когда на аэродроме наступила тишина, жителей потревожил раскатистый рев одинокого «ила», проскочившего над самыми крышами.
– Кто это так поздно? Наши, кажется, уже все дома… – произнес майор Гудов, выглянув из-под зеленого полотняного навеса, под которым в это время ужинали летчики. Минуту спустя самолет уже планировал, выпустив шасси на посадку. Из его крыла вырвался яркий луч прожектора. Прорезав темноту, он осветил впереди себя землю, где должен был лежать белый посадочный знак, который за поздним временем уже свернули.
Летчики словно по команде отложили ложки в сторону и поднялись с мест. Все с напряженным вниманием наблюдали, чем кончится эта ночная посадка. Она очень редко случается в практике штурмовиков. Посадить ночью «ил» не так-то просто! Но прилетевший, видимо, не особенно, смущался. Он уверенно подвел машину и коснулся земли строго тремя точками.
– Мастерски посадил! Как притер! Отличная посадка! – раздались голоса летчиков.
Хазаров, продолжая усердно натирать чесноком горбушку хлеба, позвал Рогозина:
– Капитан! Оторвитесь на минуту и пошлите мой «пикап» за старшим лейтенантом Черенковым. Пусть везут его прямо сюда.
– Товарищ подполковник, разрешите спросить? – задал ему вопрос Рогозин, поднимаясь из-за стола.
– Спрашивайте.
– Почему вы считаете, что это именно старший лейтенант Черенков.
– Потому что у каждого летчика, как и у каждого музыканта, есть свой собственный стиль исполнения, присущий только ему одному. По посадке я узнал почерк Черенкова. Если вы этого никогда не замечали, вам трудно будет понять. Выполняйте приказание.
Рогозин пошел к выходу, но его опередил стрелок Горянин. Надевая на ходу пилотку, он попросил разрешения съездить за своим командиром. Капитан разрешил, и Горянин, хлопнув дребезжащей дверкой «пикапа, умчался на стоянку.
Через пять минут «пикап» остановился у столовой. Из него действительно вылез Черенок в сопровождении Горянина, тащившего на плече ящик.
Выслушав доклад Черенка о перелете из Орла, Хазаров отпустил его ужинать. Первое, что поразило летчика, когда он присел к столу Остапа, это небывалое изобилие нарезанных копченых колбас на столах ужинавших.
– Остап, где это начпрод мясокомбинат реквизировал?
– Это, видишь ли, немецкий бог нам вместо манной каши колбасу посыпал с неба… – сочинил быстрый на выдумки Остап.
– А все-таки, откуда ее столько? – переспросил Черенок.
– Без шуток говорю – с неба… – подтвердил Остап.
– Помнишь нашу последнюю драку с транспортными «юнкерсами»? – вступил в разговор Оленин. – Так вот это, представь, та самая колбаса, которую они везли своим отощавшим окруженцам и которая по нашей вине не дошла до адресата. Приезжал позавчера к нам товарищ один. Привез подтверждения на сбитых «юнкерсов», выписку из приказа командующего сорок восьмой ударной армии, где нам объявлена благодарность, а вместе с этим три мешка трофейной колбасы на нашу долю. Вот мы и пируем два дня уже.
– А ведь я тоже привез вам подарок. От кубанских колхозников… – вспомнил Черенок и крикнул Горянину: – Неси, Петя, ящик сюда!
Под любопытствующими взглядами летчиков ящик был вскрыт. Он оказался полным яиц, уложенных ровными рядами вперемешку с соломой.
– Эге, товарищи! Да здесь, я вижу, опять кубанская глазунья намечается… Зовите повара, даю рецепт полковой глазуньи: сто яиц, плюс десять килограммов колбасы, плюс пять минут терпенья, и вы отведаете нечто такое, что совершенно не будет похоже на омлет из американского яичного порошка! – провозгласил Остап.
Спустя четверть часа официантки торжественно внесли шипящие салом сковороды.
Утром в полк пришел новый приказ. За прошедшую ночь обстановка на фронте настолько изменилась, что полку немедленно пришлось менять свою базу на новую, расположенную значительно западнее Минска. Войска фронта вышли на линию Гродно – Белосток.
* * *
Последние самолеты, приземлившись, разруливали по намеченным стоянкам. Остап выключил мотор, отстегнул парашют и прыгнул с крыла на землю. В течение короткого времени, пока он стоял у машины, лицо его и одежда покрылись серым слоем пыли. От струй воздуха, идущих от винтов, поверхность пересохшей почвы пришла в движение. Слабое дыхание ветра едва двигало клубящуюся мутную массу пыли, висевшую над аэродромом. Сквозь нее чуть проглядывали контуры машин, суетливые фигуры людей. Блеклые листья маскировочной зелени приобрели свинцовый оттенок.Время от времени из пыльной мглы выныривал грузный «ил» и, подскакивая на ухабах, стремительно несся на отведенное ему место. Слева от машины Остапа заруливал на свободную стоянку прибывший в полк молодой летчик лейтенант Долидзе. Немного не рассчитав, он вынужден был добавить обороты винта, чтобы поставить самолет на место. Мотор рявкнул, и пыль тучей взлетела над машиной, закрыв всю стоянку. Замешкавшийся Остап враз стал похож на мукомола – так занесло его пылью. Рассерженный неуклюжестью Долидзе, он повернулся к нему и повертел пальцем у своего лба, что, по его мнению, должно было выражать высшее порицание мастерству молодого летчика.
Долидзе моментально выключил мотор и виновато взглянул на Остапа, ожидая от него нагоняя. Но внимание Остапа было уже отвлечено другим – что-то хрустнуло под каблуком его сапога. Он нагнулся, поднял с земли какой-то темный комочек и, выпрямившись, хмыкнул:
– Хо! Картошка?! Лаптенко, смотри, куда мы сели, – показал он клубни своему бортстрелку. – По правилу этот аэродром надо называть не просто Сток, а Бульбосток. Вот еще новая штука. В горах приземлялись, в лесу, на воду садились, на жнивье, пахоту, но чтоб на огород – такого еще не случалось…
Лаптенко молча зачехлял пулемет. Ему было не до разговоров. Забитые пылью глаза резало, по щекам ручьем текли слезы. Он торопился разделаться с завязками чехла да бежать в хутор, к колодцу, промыть глаза.
По западной окраине поля тянулись высокие заборы скрывавшие за собой дворы. В хуторе была всего одна улица. Привычных глазам телеграфных столбов или радиомачт не было. Зато по обоим концам улицы маячили огромные черные кресты, потрескавшиеся от непогоды. Вокруг них такие же ветхие ограды из штакетника. На одном из крестов висел грубо вырезанный из дерева Иисус с отломанной ногой, обвешанный старыми, растрепанными веночками из блеклых бессмертников. Он уныло глядел с креста на стоявшую здесь же рядом часовенку без окон.
Такова была первая база летчиков в Польше. У себя на родине, в Советской России, им никогда, даже в годы военных скитаний, не приходилось видеть такого глухого селения. За хутором начинался большой лесной массив, разрезанный просеками на правильные прямоугольники. Он тянулся до самых берегов реки Супрасли, за которой начинались городские предместья Белостока. На востоке, уходя вдаль, виднелись разбросанные клочки полей, перегороженных длинными деревянными изгородями, – давно забытая на родине чересполосица… Из лесу в поля забегали деревья. Скопляясь, они образовывали зеленые островки, темневшие над желтой травой, или стояли вдали друг от друга, как угрюмые отшельники.
Рядом со стоянкой " второй эскадрильи находилась такая же рощица. Ее Черенок облюбовал для своего командного пункта. Вернувшись от Хазарова, он позвал летчиков и вместе с ними направился к ней, чтобы выбрать место. Сзади них тащился связной с катушкой телефонного провода за плечами и с аппаратом в руках.
– Как же можно работать да к тому же еще оперативно на этой проклятой авиаточке? Пыль валит столбом, – недовольно говорил Зандаров.
– Давайте подумаем, как лучше организовать ее, чтобы никакая пыль не мешала взлету групп.
– Проще всего вызвать пожарников, пусть поливают огород и все тут… – бросил с иронией Зандаров.
– Остроты потом, – заметил Черенок – Помнит ли кто-нибудь из вас наш перелет из Крыма через Запорожье?
– Помним.
– А как взлетали в Запорожье сталинградские летчики, видели?
– Еще бы! Взлетали красиво, четверками сразу!..
– Там поле, а не огород. Есть где развернуться! – раздались со всех сторон голоса.
Черенок остановился.
– Не красоты ради они взлетали так, товарищи. Очевидно, в свое время нужда заставила их применить такой порядок. Почему нам не использовать этот прием? Я уверен, что после тренировки и мы сумеем так взлетать. Завтра же попробуем парами, а потом и четверками. Должно получиться.
Они уже подходили к рощице, как вдруг издали до их слуха донесся чей-то испуганный крик. По полю наперерез им бежал какой-то человек. Размахивая руками, он кричал одно и то же:
– Панове… стрелять… минен!
– Что он там кричит? – спросил Черенок, глядя на подбегавшего человека.
– Стрелять грозит минами… – недоуменно ответил Долидзе.
– С ума спятил! В кого стрелять? – удивился Остап.
– Возможно, туда ходить нельзя. Может быть, он хозяин этой рощи! Ведь они все здесь индивидуалы, – высказал предположение Долидзе.
– Пошли, – хмуро сказал Зандаров и решительно шагнул вперед. Но бежавший человек закричал еще испуганнее и громче. Вспыльчивый Зандаров, насупив брови, остановился, поднял кулак с добрый футбольный мяч и вопросительно взглянул на Черенка.
– Подожди, разберемся, – остановил его тот.
Бедно одетый, босой поляк подбежал к ним, отчаянно жестикулируя и испуганно вращая глазами. Он что-то быстро выкрикивал, но из всей его речи можно было разобрать только одно: – «Стрелять, минен».