– Вот это молодец! Как искусно сделано! Вы обратите внимание, подполковник! – обратился Грабов к Гудову, протягивая ему платок.
Гудов вышел из-за стола, привычным движением провел ладонью по волосам и одернул гимнастерку. На его погонах блестело по две звезды – неделю назад он получил звание подполковника. Приблизясь к замполиту, он поймал свисающий с рукоделия конец нитки, осторожно собрал ее в колечко и улыбнулся, косясь на Таню, готовую расплакаться от досады.
– Молодец! Что и говорить, мастерица, – похвалил он, разглядывая вязанье. – А Лиза моя, вы понимаете, – повернулся он к Грабову, – научилась варежки вязать… Специально для бойцов… Удивительно, как время летит… Недавно была девчонка, бегала в красном галстуке, а теперь вот студентка!
– А чему вы удивились? – заметил Рогозин, отрываясь от книги, куда он ежедневно четким, каллиграфическим почерком вносил записи о боевой работе полка. – Вот взгляните, – сказал он, вынимая из нагрудного кармана фотографию, – когда я уходил на фронт, этому бутузу года не было, а сейчас требует, чтобы я прислал ему живого «мессершмитта», не меньше…
Видя, что нагоняя ей как будто делать никто не собирается, Таня успокоилась. Постояв еще с минуту, она повернулась и осторожно выскользнула за дверь. В нескольких шагах от командного пункта находилась другая землянка. Обычно днем в ней отдыхал летный состав, а ночью она пустовала. Сегодня же, против обыкновения, несмотря на поздний час, в окно пробивались полоски света, за дверью слышался говор и смех. Там вокруг стола и на нарах сидели группами летчики, стрелки, механики. Кто разговаривал, кто читал, кто шумно спорил. За столом обосновались Оленин и Попов. В последние месяцы Оленин изменил знаменитому «козлу» и переключился на шахматы. Задавшись честолюбивой целью получить спортивный разряд, он постоянно изводил всех приставаниями сразиться с ним на клетчатом поле. Мастерство его в игре настолько выросло, что в полку уже не находилось равных ему противников, и он вынужден был тренироваться с первым попавшимся партнером. На этот раз его партнером оказался Попов, которого Оленину удалось прельстить каким-то особым, якобы изобретенным им самим «Берлинским гамбитом». Он пообещал продемонстрировать этот гамбит с комментариями, и заинтересованные летчики обступили шахматистов. Пользуясь весьма. неглубокими познаниями Попова в этой древнейшей игре, Оленин самым беспощадным образом расправлялся с последними его фигурами.
– Да ставь же мат ему! Чего ты тянешь? – советовали ему летчики.
– Э-э… Нет! Поставить мат я мог еще на пятом ходу. Тут соль не в блицкриге! Тут идет не простая партия с какой-то там шведской защитой или игра, рассчитанная на зевок противника. Это «гамбит Берлинский» тысяча девятьсот сорок пятого года!
– Смотри, друг, – поучал Зандарова менторским тоном будущий гроссмейстер. – Вот здесь мы сотворим «курляндский котелок. Видишь? Попову надо двигаться, а двигаться-то ему и некуда. Ну-ка. давай сюда твою лошадку… Не вертись, на очереди вот эта пешечка… Она уже обречена, как тот фельдмаршал, который еще не сдается в Чехословакии… С надеждой на нее не смотри, а лучше обрати свой взор на фланг… Видишь? Эх-хе-хе. В том-то и суть, чтобы при минимальных потерях своих в развернутом маневренном наступлении перемолоть, понял? Перемолоть всю живую силу и технику противника. Это главное! Иначе красота и оригинальность „Берлинского гамбита“ испарятся, „как дым, как утренний туман…“ А с короля, если он лишен войска, амбиция Слетит моментально.
Из угла землянки доносился голос Черенка, читавшего вслух запоздалый номер «Известий».
«Сегодня вечером гитлеровское радио передало сообщение о том, что Герман Геринг подал в отставку с поста главнокомандующего германскими ВВС, мотивируя это „болезнью сердца“. Гитлер „удовлетворил просьбу Геринга“ и назначил на его место генерала Риттер фон Грема, Сообщение, по-видимому, является средством замаскировать бегство Геринга в одну из нейтральных стран или уход в гитлеровское подполье».
– Сбежал? – переспросил Остап, свешиваясь с нар, и мечтательно вздохнул: – Хорошо бы этого Германа да эрэсом в брюхо…
– Повесят. Куда скроется такое брюхо… – отозвался чей-то уверенный голос.
– У моряков примета есть. Если крысы бегут с корабля, значит посудина прогнила. Ей остается только утонуть. У Геринга крысиный инстинкт, – спрыгнув с нар, сказал Остап. – Леонид! Пойдем на капе, послушаем радио, – крикнул он Оленину.
– Сейчас иду, – отозвался Оленин и наконец объявил «мат» своему противнику.
Оба летчика вышли. Вскоре после их ухода наверху послышался какой-то шум, голоса, загрохали сапоги, дверь с треском распахнулась и в землянку ворвался Остап, крича во все горло:
– По-бе-да! Друзья, победа!
– Брось разыгрывать… – недоверчиво отозвался с нар Зандаров.
Остап сверкнул глазами.
– Мне, Пуле, не верить?! – хватил он пилоткой о землю.
Летчики повскакали с мест и толпой бросились к выходу.
– Победа! Победа! Конец войне! – раздались в тем-, ноте радостные голоса.
Со всех концов аэродрома бежали люди, сверкали, хлопали пистолетные выстрелы, строчили автоматы. В мгновение ока все были возле командного пункта. Опьяневший от возбуждения,, взволнованный Остап с двумя ракетницами в руках стоял на бочке из-под технического масла.
– Салютую! – кричал он между вспышками. – Салютую за Бороду, за Аверина, за Волкова, за всех друзей, кому не довелось дожить с нами до победы!
И снова ракеты – рубиновые, изумрудные, серебристые взмывали в небо. Впечатлительный Оленин, без фуражки, носился среди толпы, шумел, поздравлял летчиков, целовал всех подряд. Подскочив к Тане, он хотел было поцеловать и ее, но Остап, сунув ракетницу подвернувшемуся под руку Горянину, с криком: «Куда? Куда?! Погоди, друже!» – ринулся с бочки.
С баяном в руках, освещаемый вспышками ракетных огней, появился техник Левченко. Он пробежал по клавиатуре тонкими пальцами, и сразу же над ночным полем поплыла знакомая песня:
Летчики на минуту затихли, потом всей гурьбой повалили в землянку командного пункта. Посредине землянки в новехоньком кителе с золотыми погонами, при всех орденах стоял Хазаров. Улыбаясь, счастливый и важный, он медленно поглаживал щеткой усы. Рядом с ним стоял Грабов, положив ладонь на свисающий по бедру пистолет. Когда все собрались, Хазаров поднял руку, и в наступившей тишине торжественно прозвучал его голос:
– Товарищи гвардейцы! Друзья мои! Сыны мои! Долгожданное свершилось. Война с Германией кончена. Конец фашизму!
Громкое «ура» сотни голосов сотрясло стены помещения, и вслед за этим в наступившей тишине, за перегородкой узла связи, раздался резкий звук, словно кто-то десятком гвоздей царапнул по ржавому листу железа.
Сигналил «желтобрюх». По привычке, укоренившейся с годами, летчики насторожились. Движение волной прокатилось по землянке. Хазаров снял трубку и, поговорив минуту, повернулся к летчикам.
– Генерал, – сказал он торжественно, – поздравляет личный состав полка и спрашивает, не будет ли возражений, если он приедет сюда, чтобы отпраздновать победу вместе с нами.
– Просите, просите! – зашумели в ответ десятки радостных голосов. – Отпразднуем. Столько ждали этого праздника!
Хазаров подумал о чем-то, погладил щеткой усы и, сняв трубку телефона БАО, коротко приказал:
– Начпрода ко мне. Немедленно!
Приказание командира, отданное в столь категорической форме, произвело на летчиков должное впечатление. Кругом одобрительно зашушукались, засмеялись. А капитан Рогозин проявил столь необычную для него покладистость, что не сделал ни единого замечания о недопустимости курения в помещении. Больше того, он включил все аккумуляторные лампочки над всеми столами!
– Праздновать так праздновать! – сказал он тоном человека, решившегося на отчаянный поступок.
В землянке сразу стало светло, празднично, как в клубе в торжественный вечер. Летчики сгрудились кучками, разговаривали, расходились, примыкали к другим и понемногу выходили за дверь – на воздух.
Вскоре внизу осталось лишь несколько человек. У столба, подпирающего бревна потолка, стоял Черенок и рассеянно глядел в синий четырехугольник оконной отдушины. Он думал о Галине. Мечта сбывалась. Теперь уж скоро. Теперь уж навсегда они соединят свои жизни. Само собой разумеется, он останется по-прежнему военным летчиком, а она по окончании университета будет преподавателем.
Внимание его привлек разговор у двери землянки. Оглянувшись назад, он увидел Оленина и полкового врача Лиса. Оленин в сотый раз пристрастно допрашивал врача о последних достижениях советской медицины, о способах понижения кровяного давления. Он все еще лелеял мечту стать истребителем – летать на сверхскоростных машинах.
Остап и Таня, никем не замечаемые, сидели в полутемном углу. Остап что-то тихо говорил. Таня слушала и с трогательной нежностью глядела на него. Неожиданно ее лицо стало серьезным, она глубоко вздохнула.
– Ты что, Танек? – озабоченно поднял на нее глаза Остап.
Таня молча кивнула в сторону Попова. Тот, откинувшись на спинку стула, устало склонив на грудь седеющую голову и полузакрыв глаза, о чем-то мучительно думал. О чем?
Из-за перегородки узла связи вышел Рогозин. Торжественно проследовав к своему столу, он уселся на стул и очистил перо. Прошнурованная толстая книга лежала по-прежнему на середине стола. Рогозин перелистал пронумерованные страницы, испещренные многочисленными записями, придвинул поближе лампочку и тем же каллиграфическим почерком, только гораздо крупнее, записал:
«9 мая 1945 года в два часа десять минут получено сообщение об историческом событии. Славной победой советского оружия закончилась Великая Отечественная война».
Положив перо, он закрыл книгу и придавил ее широкой ладонью.
– Все! – сказал он и, накинув на плечи шинель, медленно пошел к выходу.
Гудов вышел из-за стола, привычным движением провел ладонью по волосам и одернул гимнастерку. На его погонах блестело по две звезды – неделю назад он получил звание подполковника. Приблизясь к замполиту, он поймал свисающий с рукоделия конец нитки, осторожно собрал ее в колечко и улыбнулся, косясь на Таню, готовую расплакаться от досады.
– Молодец! Что и говорить, мастерица, – похвалил он, разглядывая вязанье. – А Лиза моя, вы понимаете, – повернулся он к Грабову, – научилась варежки вязать… Специально для бойцов… Удивительно, как время летит… Недавно была девчонка, бегала в красном галстуке, а теперь вот студентка!
– А чему вы удивились? – заметил Рогозин, отрываясь от книги, куда он ежедневно четким, каллиграфическим почерком вносил записи о боевой работе полка. – Вот взгляните, – сказал он, вынимая из нагрудного кармана фотографию, – когда я уходил на фронт, этому бутузу года не было, а сейчас требует, чтобы я прислал ему живого «мессершмитта», не меньше…
Видя, что нагоняя ей как будто делать никто не собирается, Таня успокоилась. Постояв еще с минуту, она повернулась и осторожно выскользнула за дверь. В нескольких шагах от командного пункта находилась другая землянка. Обычно днем в ней отдыхал летный состав, а ночью она пустовала. Сегодня же, против обыкновения, несмотря на поздний час, в окно пробивались полоски света, за дверью слышался говор и смех. Там вокруг стола и на нарах сидели группами летчики, стрелки, механики. Кто разговаривал, кто читал, кто шумно спорил. За столом обосновались Оленин и Попов. В последние месяцы Оленин изменил знаменитому «козлу» и переключился на шахматы. Задавшись честолюбивой целью получить спортивный разряд, он постоянно изводил всех приставаниями сразиться с ним на клетчатом поле. Мастерство его в игре настолько выросло, что в полку уже не находилось равных ему противников, и он вынужден был тренироваться с первым попавшимся партнером. На этот раз его партнером оказался Попов, которого Оленину удалось прельстить каким-то особым, якобы изобретенным им самим «Берлинским гамбитом». Он пообещал продемонстрировать этот гамбит с комментариями, и заинтересованные летчики обступили шахматистов. Пользуясь весьма. неглубокими познаниями Попова в этой древнейшей игре, Оленин самым беспощадным образом расправлялся с последними его фигурами.
– Да ставь же мат ему! Чего ты тянешь? – советовали ему летчики.
– Э-э… Нет! Поставить мат я мог еще на пятом ходу. Тут соль не в блицкриге! Тут идет не простая партия с какой-то там шведской защитой или игра, рассчитанная на зевок противника. Это «гамбит Берлинский» тысяча девятьсот сорок пятого года!
– Смотри, друг, – поучал Зандарова менторским тоном будущий гроссмейстер. – Вот здесь мы сотворим «курляндский котелок. Видишь? Попову надо двигаться, а двигаться-то ему и некуда. Ну-ка. давай сюда твою лошадку… Не вертись, на очереди вот эта пешечка… Она уже обречена, как тот фельдмаршал, который еще не сдается в Чехословакии… С надеждой на нее не смотри, а лучше обрати свой взор на фланг… Видишь? Эх-хе-хе. В том-то и суть, чтобы при минимальных потерях своих в развернутом маневренном наступлении перемолоть, понял? Перемолоть всю живую силу и технику противника. Это главное! Иначе красота и оригинальность „Берлинского гамбита“ испарятся, „как дым, как утренний туман…“ А с короля, если он лишен войска, амбиция Слетит моментально.
Из угла землянки доносился голос Черенка, читавшего вслух запоздалый номер «Известий».
«Сегодня вечером гитлеровское радио передало сообщение о том, что Герман Геринг подал в отставку с поста главнокомандующего германскими ВВС, мотивируя это „болезнью сердца“. Гитлер „удовлетворил просьбу Геринга“ и назначил на его место генерала Риттер фон Грема, Сообщение, по-видимому, является средством замаскировать бегство Геринга в одну из нейтральных стран или уход в гитлеровское подполье».
– Сбежал? – переспросил Остап, свешиваясь с нар, и мечтательно вздохнул: – Хорошо бы этого Германа да эрэсом в брюхо…
– Повесят. Куда скроется такое брюхо… – отозвался чей-то уверенный голос.
– У моряков примета есть. Если крысы бегут с корабля, значит посудина прогнила. Ей остается только утонуть. У Геринга крысиный инстинкт, – спрыгнув с нар, сказал Остап. – Леонид! Пойдем на капе, послушаем радио, – крикнул он Оленину.
– Сейчас иду, – отозвался Оленин и наконец объявил «мат» своему противнику.
Оба летчика вышли. Вскоре после их ухода наверху послышался какой-то шум, голоса, загрохали сапоги, дверь с треском распахнулась и в землянку ворвался Остап, крича во все горло:
– По-бе-да! Друзья, победа!
– Брось разыгрывать… – недоверчиво отозвался с нар Зандаров.
Остап сверкнул глазами.
– Мне, Пуле, не верить?! – хватил он пилоткой о землю.
Летчики повскакали с мест и толпой бросились к выходу.
– Победа! Победа! Конец войне! – раздались в тем-, ноте радостные голоса.
Со всех концов аэродрома бежали люди, сверкали, хлопали пистолетные выстрелы, строчили автоматы. В мгновение ока все были возле командного пункта. Опьяневший от возбуждения,, взволнованный Остап с двумя ракетницами в руках стоял на бочке из-под технического масла.
– Салютую! – кричал он между вспышками. – Салютую за Бороду, за Аверина, за Волкова, за всех друзей, кому не довелось дожить с нами до победы!
И снова ракеты – рубиновые, изумрудные, серебристые взмывали в небо. Впечатлительный Оленин, без фуражки, носился среди толпы, шумел, поздравлял летчиков, целовал всех подряд. Подскочив к Тане, он хотел было поцеловать и ее, но Остап, сунув ракетницу подвернувшемуся под руку Горянину, с криком: «Куда? Куда?! Погоди, друже!» – ринулся с бочки.
С баяном в руках, освещаемый вспышками ракетных огней, появился техник Левченко. Он пробежал по клавиатуре тонкими пальцами, и сразу же над ночным полем поплыла знакомая песня:
– Все на капе, – перекрывая голоса, прокричал в темноте вестовой.
Вспомнишь путь далекий,
Тополь одинокий.
Золотой подсолнух под окном…
Летчики на минуту затихли, потом всей гурьбой повалили в землянку командного пункта. Посредине землянки в новехоньком кителе с золотыми погонами, при всех орденах стоял Хазаров. Улыбаясь, счастливый и важный, он медленно поглаживал щеткой усы. Рядом с ним стоял Грабов, положив ладонь на свисающий по бедру пистолет. Когда все собрались, Хазаров поднял руку, и в наступившей тишине торжественно прозвучал его голос:
– Товарищи гвардейцы! Друзья мои! Сыны мои! Долгожданное свершилось. Война с Германией кончена. Конец фашизму!
Громкое «ура» сотни голосов сотрясло стены помещения, и вслед за этим в наступившей тишине, за перегородкой узла связи, раздался резкий звук, словно кто-то десятком гвоздей царапнул по ржавому листу железа.
Сигналил «желтобрюх». По привычке, укоренившейся с годами, летчики насторожились. Движение волной прокатилось по землянке. Хазаров снял трубку и, поговорив минуту, повернулся к летчикам.
– Генерал, – сказал он торжественно, – поздравляет личный состав полка и спрашивает, не будет ли возражений, если он приедет сюда, чтобы отпраздновать победу вместе с нами.
– Просите, просите! – зашумели в ответ десятки радостных голосов. – Отпразднуем. Столько ждали этого праздника!
Хазаров подумал о чем-то, погладил щеткой усы и, сняв трубку телефона БАО, коротко приказал:
– Начпрода ко мне. Немедленно!
Приказание командира, отданное в столь категорической форме, произвело на летчиков должное впечатление. Кругом одобрительно зашушукались, засмеялись. А капитан Рогозин проявил столь необычную для него покладистость, что не сделал ни единого замечания о недопустимости курения в помещении. Больше того, он включил все аккумуляторные лампочки над всеми столами!
– Праздновать так праздновать! – сказал он тоном человека, решившегося на отчаянный поступок.
В землянке сразу стало светло, празднично, как в клубе в торжественный вечер. Летчики сгрудились кучками, разговаривали, расходились, примыкали к другим и понемногу выходили за дверь – на воздух.
Вскоре внизу осталось лишь несколько человек. У столба, подпирающего бревна потолка, стоял Черенок и рассеянно глядел в синий четырехугольник оконной отдушины. Он думал о Галине. Мечта сбывалась. Теперь уж скоро. Теперь уж навсегда они соединят свои жизни. Само собой разумеется, он останется по-прежнему военным летчиком, а она по окончании университета будет преподавателем.
Внимание его привлек разговор у двери землянки. Оглянувшись назад, он увидел Оленина и полкового врача Лиса. Оленин в сотый раз пристрастно допрашивал врача о последних достижениях советской медицины, о способах понижения кровяного давления. Он все еще лелеял мечту стать истребителем – летать на сверхскоростных машинах.
Остап и Таня, никем не замечаемые, сидели в полутемном углу. Остап что-то тихо говорил. Таня слушала и с трогательной нежностью глядела на него. Неожиданно ее лицо стало серьезным, она глубоко вздохнула.
– Ты что, Танек? – озабоченно поднял на нее глаза Остап.
Таня молча кивнула в сторону Попова. Тот, откинувшись на спинку стула, устало склонив на грудь седеющую голову и полузакрыв глаза, о чем-то мучительно думал. О чем?
Из-за перегородки узла связи вышел Рогозин. Торжественно проследовав к своему столу, он уселся на стул и очистил перо. Прошнурованная толстая книга лежала по-прежнему на середине стола. Рогозин перелистал пронумерованные страницы, испещренные многочисленными записями, придвинул поближе лампочку и тем же каллиграфическим почерком, только гораздо крупнее, записал:
«9 мая 1945 года в два часа десять минут получено сообщение об историческом событии. Славной победой советского оружия закончилась Великая Отечественная война».
Положив перо, он закрыл книгу и придавил ее широкой ладонью.
– Все! – сказал он и, накинув на плечи шинель, медленно пошел к выходу.