Асприн Роберт Линн. Крылья рока

   Живописец отпрянул назад, затаив дыхание и глядя, как мрак Единорога отступает перед бурей белых крыл. Борьба пламени, льда и тьмы отбрасывала на пол, стены и потолок ослепительное сияние опалового света. Взревев, Единорог бросился на своего противника, а Лало сжался - застывшая пылинка в центре урагана.
   В грохоте битвы он услышал, как кто-то окликает его по имени. Голубой свет вонзился ему в глаза.
   - Лало, открой Врата!
   Лало заставил свои члены двинуть его к Литанде. Пятиугольник опалил его; но вот жезл колдуньи разорвал линию, и художник оказался на свободе. И вовремя, ибо Птица Света гнала Единорога за ним следом, подобно буре, которой мог бы гордиться сам Вашанка. С усилием Лало выпрямился, обвел пальцем бледный кусок штукатурки, где был нарисован Единорог, и светящийся луч повторил его движение.
   Когда он закончил, рука упала, а то пространство, что он отметил, начало светиться. Штукатурка стала тонкой, прозрачной, исчезла совсем, открыв черный зев, пульсирующий мерцающими огоньками. В ушах Лало заиграли божественные гимны, перед глазами все поплыло, сильная рука, схватившая его за локоть, выдернула художника с пути черной молнии, пронесшейся мимо него в бездну, за ней проследовал луч света.
   Защищаясь, Лало поднял руку и, получив последний удар крыла Птицы Света, закричал. Ослепительная вспышка прорезала мрак. Таверна содрогнулась, и Врата между измерениями, за которыми исчезли Единорог и его антипод, захлопнулись.
   ***
   Два трупа лежали возле стены там, где переулок Красильщиков ответвлялся от Скользкой улицы. Быстро шагнув к ним, Литанде вгляделась в мертвенно-бледные лица и глаза, невидяще уставившиеся на восходящее солнце, и с облегчением вернулась назад.
   - Заколоты ножами, - сказала колдунья. - Ничего необычного. Теперь я могу уйти.
   Коротко кивнув в знак прощания, она пошла в направлении базара.
   Перестав на секунду растирать онемевшую руку, Лало посмотрел ей вслед, желая окликнуть. Но что он мог ей сказать?
   Колдунья и так дала ему такое количество добрых советов, что ему не хватило дороги от "Распутного Единорога", чтобы постичь их все.
   К тому времени, когда Лало пришел в сознание, Ганса давно уже не было, а вскоре ушел и Каппен Варра, чей голос дрожал, а руки при каждом резком звуке хватались за амулет. Когда Ведемиру перевязали рану и Лало смог идти, купол храма уже засиял золотом в лучах солнца, а в дверь таверны заглянул Хаким. Столы и скамьи были расставлены по местам, и только голое пятно на стене да неестественно здоровая атмосфера позволяли предположить, что здесь произошло что-то необычное. Лало знал, что рассказчик рано или поздно выведает все. Каким-то образом ему всегда удавалось это.
   Но, как сказал Литанде, для Лало не будет иметь значения, что думает о нем город, - отныне его должны беспокоить только колдуны. Как стиль картины выдает ее создателя, так и колдовство - для всех, у кого есть глаза. Черный Единорог был подписан "Лало-живописец"
   "Рано или поздно тебе придется иметь с ними дело, и ты должен научиться пользоваться своей силой..." В ушах Лало продолжали греметь слова Литанде.
   Он вздохнул, и Джилла глубже просунула свою руку под его плечо, поддерживая Ведемир, опираясь на другую ее руку, поднял голову, и отец с сыном обменялись понимающими улыбками.
   Они поняли хмурое выражение лица Джиллы, лишь ее крепко стиснутые губы не давали вырваться грубым словам.
   У ступеней дома Лало остановился, собираясь с силами, чтобы подняться.
   - Ну что, о Великий Волшебник, вам нужна моя помощь или же вы справитесь сами? - спросила Джилла.
   При свете дня Лало впервые отчетливо увидел у нее новые морщины в уголках рта и мешки под глазами. Однако тело ее по-прежнему было столь же надежно, как и земля у него под ногами.
   - Вы - моя сила, вы все...
   Его глаза скользнули от Джиллы к Ведемиру, встретились с твердым взглядом сына, признав его наконец за мужчину, за равного.
   - Не позволяйте мне впредь забывать об этом.
   Глаза Джиллы стали подозрительно ясными. Она сжала плечо мужа, не в силах сказать ни слова. Кивнув, Лало начал подниматься по лестнице, и в его учащенном дыхании все отчетливее слышался шорох белых крыльев.
   РУКА, КОРМЯЩАЯ ТЕБЯ
   Диана ДУАЙН
   Эфемерные создания не в силах предложить помощь.
   Взгляни на них!
   Бездеятельные калеки,
   Бессильные, словно грезы. Все смертные,
   Скованные цепью,
   У всех у них глазницы темны...
   Донесшиеся с улицы крики оторвали Харрана от механического растирания в старой каменной ступке средства от похмелья для пасынка Райка. С трудом поднявшись на четвереньки, тот с пепельно-серым лицом тупо смотрел в сторону ворот казармы пасынков.
   - Еще работенка для цирюльника, - не оборачиваясь, констатировал Харран. - Судя по крикам, посерьезнее, чем твоя голова.
   - Шал, - сказал Райк так, словно ранили его самого. - Харран, это Шал...
   - Так и знал, что этот проклятый дурень как-нибудь перерубит себя пополам, - произнес Харран. Налив в ступку еще одну унцию зернового спирта, он снова взялся за пестик.
   - Харран.., ты сын!
   - Минуту назад тебе не было дела ни до чего, включая и то, где находится твой напарник, - заметил Харран. - И вдруг...
   Мрига!
   В углу грубой каменной лачуги в тени на земляном полу сидело странное существо, мерно превращая в песок булыжник, постукивая по нему двумя другими. Крошечные окошки впускали внутрь солнечные лучи, наполненные пляшущими пылинками, но ни один не падал в сторону вороха тощих рук, ног и грязного тряпья, стучащего бум-бум-бум камнем по камню, не замечая Харрана.
   - Мрига! - повторил он.
   Бум-бум-бум.
   Еще один крик разорвал воздух, На этот раз ближе. А из-под стола Харрана донесся иной звук: жалобное поскуливание пса, помахивающего хвостом Харран недовольно отставил в сторону ступку с пестиком.
   - Вот так всегда, - сказал он, поднимаясь так, чтобы не видеть безумных глаз Райка. - Что ни начнешь - закончить не дадут.
   Из кучи тряпья донеслось ворчание, хотя, похоже, вовсе не в ответ на его слова - просто стон животного удовлетворения.
   Опустившись на колени, Харран схватил руки Мриги. Они судорожно задергались в его хватке - так происходило всегда, когда кто-нибудь пытался остановить ее, если она была чем-то занята.
   - Хватит, Мрига. Теперь ножи. Ножи.
   Руки продолжали дергаться.
   - Ножи, - громко произнес Харран и слегка встряхнул ее. - Нуже! Ножи...
   - Нхррн, - ответила она Это было самое членораздельное из того, что ей удавалось произнести Из-под сплетения нечесаных вьющихся волос с бесстрастного, безучастного лица на Харрана мимолетно сверкнули глаза пустые, но очень живые в то же время. В них не было разума, но была страсть. Ножи Мриге нравились больше всего.
   - Хорошая девочка! - похвалил Харран, за руку поднимая ее на ноги и встряхивая, чтобы привлечь к себе внимание. - Теперь длинный нож. Длинный. Острый.
   - Гхх, - произнесла Мрига и заковыляла к точильному камню, не замечая полнившегося отвращением Райка, лишь под взглядом Харрана удержавшегося от того, чтобы пнуть ее ногой, когда она проходила мимо.
   - О, молния Вашанки, парень, - сказал Райк, словно собирался плюнуть, - почему ты ждал до последнего, чтобы поточить эти проклятые ножи?
   Харран принялся очищать стол от трав и аптекарских принадлежностей.
   - Лагерный повар "одолжил" его у меня вчера вечером, - ответил он, наклоняясь пошевелить угли и роняя кочергу. - Но вместо того чтобы резать филейную часть, рубил им бедренную кость. Решил, видимо, что так получится аккуратнее, - Харран плюнул Райку в ноги, но промахнулся. - Испортил лезвие. Дурак.
   Никто из вас не понимает хорошую сталь, никто...
   Распахнулась дверь, сопровождаясь тихим стоном и хриплым дыханием Шала.
   - Заносите его, - сказал Харран, и они вошли: тощий белокурый Лафен и верзила Юриден, таща обмякшего, словно полупустой мешок муки, Шала.
   Двое здоровых пасынков уложили раненого на стол, вокруг суетился Райк, в основном мешая. Правая рука раненого была варварски туго перетянута полосой красной материи, оторванной от плаща Лафена; кровь уже просочилась через ткань и капала на пол. Из-под стола донеслось повизгивание, а потом вой.
   - Тира, убирайся, - прорычал Харран. Собака выбежала из комнаты. Держите его, - обратился он к троим пасынкам, перекрикивая шум точильного камня.
   Достав из кармана перочинный нож, Харран перерезал про мокший узел жгута, отодрал прилипший рукав и взглянул на измочаленную руку Шала.
   - Что случилось? - потребовал объяснений Райк, и в голосе его прозвучало нечто такое, что Харран не удосужился осмыслить.
   - У моста через Белую Лошадь, - сказал Юриден, чье и так смуглое лицо стало еще темнее от прихлынувшей крови. - Этот чертов "навоз", чтоб их всех...
   - Это работа не меча, - определил Харран, использовав лезвие ножа, чтобы оттянуть разорванную вену изуродованной руки.
   Лучевые кости руки Шала были переломаны и торчали из раны. Верхняя сломалась у самого сустава, где соединялась с множеством мелких костей запястья, также торчащих теперь сквозь кожу; гладкая белая капсула хряща на конце походила на раздавленный плод.
   Костным мозгом и кровью было перепачкано бледное переливающееся соцветие разорванных и перепутанных сухожилий.
   Главная артерия руки болталась, закупоренная тромбом.
   - Мечом никак не сделать такого. Его переехала повозка, когда он пьяным валялся в грязи на дороге, так, Юри?
   - Харран, черт тебя побери...
   - Юри, заткнись! - воскликнул Райк. - Харран, что ты собираешься сделать?
   Отвернувшись от стонущего на столе раненого, цирюльник в упор посмотрел на взбешенное лицо пасынка.
   - Идиот, - сказал он, - взгляни на руку.
   Райк глянул. Скрюченные пальцы были похожи на когти, порванные, измочаленные сухожилия вообще не имели формы.
   - И как ты думаешь, что я собираюсь сделать? Мрига!
   - Но ведь он держит меч в этой руке...
   - Хорошо, - согласился Харран. - Я зашью ее. А ты объяснишь ему, в чем дело, когда она начнет гнить и он будет медленно умирать из-за этого.
   Райк застонал, его отказ принять действительность прозвучал с той же горечью, что и стоны Шала. Но Харран не обратил на него внимания.
   - Мрига, - снова повторил он, подходя к точильному камню, чтобы остановить его. - Достаточно. Он уже острый.
   Камень продолжал вращаться. Цирюльник мягко спихнул ноги Мриги с педалей. Они с тупой бессмысленностью продолжали нажимать на каменный пол. Вытащив нож из ее руки, Харран вытер с лезвия пленку грязного масла. Действительно, острый; таким можно на лету перерубить волос. Хотя для предстоящей операции сгодился бы и тупой. Но некоторые привычки изживаются с трудом...
   Двое пасынков прижимали Шала к столу; Райк обеими руками держал его голову. Харран на мгновение задержался над раненым, вглядевшись в осунувшееся, побелевшее от шока лицо. Печальный случай. Шал был образован не больше других теперешних пасынков, но слыл храбрецом и большим шутником. И был безотказным. Уставший к вечеру, с утра он опять был готов к делу. Жаль, что придется его искалечить...
   Жалость - еще одна из старых привычек.
   - Шал, - позвал цирюльник, - ты знаешь, что я должен сделать?
   - Нееееееет!!!
   Харран постоял.., и наконец кивнул головой.
   - А теперь, - сказал он остальным, поднимая нож, - держите его крепче.
   Ему пришлось повозиться. Юри не удержал руку, и раненый, извиваясь на столе, выдернул ее, перепачкав всех кровью.
   - Я же просил держать его, - крикнул Харран.
   Оторвав руки Райка от лица Шала, он приподнял голову раненого и с силой ударил ее об стол. Крики, которые он отказывался слушать, немедленно смолкли.
   - Идиоты, - выругался он. - Райк, дай мне кочергу.
   Райк наклонился к очагу, выпрямился. Взяв кочергу, Харран прижал раненую руку к столу и медленно провел раскаленным докрасна железом по разорванной плоти и лопнувшим сосудам, тщательно закупоривая их. Запах паленого заставил пасынков отшатнуться от стола.
   Еще минута работы костяной иглой с нитью из кишок, и готово. Закончив, цирюльник пошарил среди отвратительных горшочков и заплесневелых баночек на высокой полке, прибитой к стене.
   - Вот, - сказал он, бросая пакет бедолаге Райку, которого начало тошнить. - Дай ему с вином, когда очнется.., возможно, это произойдет очень скоро. И не тратьте попусту, порошка мало. Юри, на соседней улице чинят крышу. Сходи туда и попроси горшочек дегтя - когда он остынет так, что можно будет трогать рукой, помажьте им культю, швы и все прочее. - Харран поднялся, наморщив нос. - И когда унесете Шала отсюда, смените ему штаны.
   - Харран, - с горечью произнес Райк, прижимая к себе бесчувственного напарника, - ты мог бы обойтись с ним полегче.
   Нам с тобой будет о чем поговорить, когда Шалу станет лучше настолько, что можно будет оставить его одного.
   - Великолепно, Райк. Угрожать цирюльнику, только что спасшему жизнь, Харран отвернулся. - Идиот. Лучше молись, чтобы как-нибудь бритва не сделала неверное движение.
   Пасынки, ругаясь, ушли, а он занялся уборкой: засыпал стол песком, чтобы в него впитались кровь и моча, слил снадобье от похмелья, приготовленное для Райка, в пустой горшочек. Несомненно, тот вернется за ним; не сегодня, так завтра, после того как вновь попытается вином залить свою тоску.
   В конце концов звук топающих по полу ног привлек внимание Харрана. Мрига по-прежнему крутила точильный камень, к которому не притрагивалась, поднося к нему нож, которого не было.
   - Прекрати, - сказал цирюльник. - Хватит, прекрати. Пойди займись чем-нибудь еще.
   - Гхх, - ответила поглощенная делом Мрига, не слыша слов.
   Харран поднял Мригу, удивленно хлопающую глазами, и вынес ее на солнечный свет.
   - Давай, - приказал он, - иди на конюшню и почисть сбрую.
   Уздечки, Мрига. До блеска.
   Издав звук, означающий согласие, она заковыляла к свету, к вони конюшен пасынков. Харран вернулся закончить уборку.
   Соскоблив песок со стола, он швырнул кочергу в огонь и достал из забрызганной кровью посудины последнее напоминание о сегодняшнем неприятном утре - руку храбреца.
   Сверкнула молния.
   "У меня это получилось, - подумал он. - По крайней мере, у меня хоть что-то получается".
   ***
   Харран рухнул на скамью у стола, неспособный говорить, едва видя что-то перед собой. От двери донеслось поскуливание.
   В дверном проеме стояла Тира, неуверенно поднимая и опуская большие остроконечные уши; наконец она решила, что молчание Харрана означает разрешение войти. Тихо проскользнув к своему хозяину, собака уткнулась носом ему в руку, привлекая к себе внимание.
   Не отдавая себе отчета, что делает, Харран начал чесать Тиру за ушами. Он даже не видел стены лачуги. Вчерашний и завтрашний дни слились воедино, а настоящее внезапно наполнилось пугающей перспективой...
   Прошедший день не походил на сегодняшний настолько, насколько только можно было вообразить. Вчерашний был белым с золотым, торжеством мрамора и позолоченной слоновой кости - цветами маленького храма Сивени в Санктуарии до прихода ранканцев. "Почему я с такой тоской вспоминаю о прошлом? подумал Харран. - Я был большим неудачником, чем сейчас". И все же это был его дом. Все лица были знакомы; и пусть он был всего лишь младшим жрецом, но жрецом компетентным.
   Компетентный... До сих пор это слово больно жалило. Не то чтобы его следовало стыдиться. Но в храме Харрану часто говорили, что ритуальную магию можно творить двумя путями. Один - не задумываясь, инстинктивно, словно хороший повар: шепнуть словечко здесь, добавить ингредиент там, все за счет знания, опыта и фантазии - не требующая усилий координация естественных и сверхъестественных чувств. Другой путь - тот, по которому идет повар начинающий, недостаточно опытный, чтобы знать, какие специи с чем сочетаются и какие заклинания заставляют свертываться пространство: компетентный жрец творит магию по книге, тщательно отмеряя компоненты и следя за тем, чтобы не перепутать их, дабы демон не поднялся, а тесто, наоборот, поднялось.
   Жрецы Сивени смотрели на второй метод свысока; он давал хорошие результаты, но был лишен элегантности. Харран же не мог заботиться об элегантности; он так и не ушел дальше прямого прочтения и следования "рецептам" - более того, он уже был готов решить, что, возможно, ему лучше придерживаться чисто материальных навыков жрецов Сивени в хирургии, фармакологии и исцелении. Но тут появились ранканцы, многие храмы пали, и сословие жрецов, кроме тех, кто принадлежал к самым могущественным конфессиям, стало политически опасным. Именно тогда Харран, проданный родителями в храм Сивени в возрасте девяти лет, впервые начал искать себе работу и с готовностью ухватился за первое подвернувшееся дело, стал лекарем и брадобреем у пасынков.
   Воспоминания о том, как он нашел работу, слишком отчетливо напомнили Харрану, как он потерял предыдущую. Он лично присутствовал при том, как твердолицый Молин Факельщик вручил старому верховному жрецу Сивени буллу под скучающе-враждебными взглядами имперских гвардейцев, и видел, как спешно паковали священные реликвии, пряча другие, менее ценные, в подземелье храма; как бежали жрецы на чужбину...
   Харран смотрел, не отрываясь, на несчастную окровавленную руку в тазу под столом, а Тира тем временем облизывала ему пальцы, тычась в них носом и требуя внимания. Почему они сделали это? Ведь Сивени только во вторую очередь Богиня Войны.
   Главное, что она была - и есть - госпожа Мудрости и Озарения, скорее целительница, чем убийца.
   Конечно, Она может убивать, когда это Ей вздумается...
   Харран сомневался, чтобы жрецов Вашанки и всех прочих это серьезно беспокоило. Но безопасности ради они выслали жрецов Сивени и многих других "мелких" богов, оставив илсигам лишь Ильса, Шипри и другие великие имена пантеона, которых захватчики не осмелились тронуть, опасаясь волнений.
   Харран смотрел на руку. Он сможет. Никогда прежде он не задумывался над этим - по крайней мере серьезно. Долгое время он держался за эту работу потому, что был нужен брадобрей и компетентный врач, и не привлекал к себе лишнего внимания, резко обрывая все вопросы относительно своего прошлого. Харран не курил в открытую фимиам, не посещал никакие храмы, не клялся именем богов - ни ранканских, ни илсигеких - и закатывал глаза, когда так поступали его клиенты. "Идиоты", - ворчал он на приверженцев тех или иных богов, безжалостно издеваясь над ними. Он пил и ходил по шлюхам вместе с пасынками.
   Его всегдашняя желчность упростила задачу казаться жестоким, иногда, правда, не только казаться - бывало, он наслаждался жестокостью. И заслужил среди пасынков репутацию грубияна.
   Это его устраивало.
   Но некоторое время назад в казармах пасынков произошли перемены. Знакомые лица исчезли, их сменили новые, набранные в спешке. На заре этой перемены Харран неожиданно стал незаменимым: он (это первое) был знаком с привычками пасынков, а новички - нет, к тому же (второе) новобранцы были невероятно неуклюжи и с потрясающей регулярностью попадали в переделки. Харран с нетерпением ждал того дня, когда должны были вернуться настоящие пасынки и привести свой "дом" в порядок. Будет дьявольски забавно посмотреть на это.
   Но руку в тазу под столом не вернешь владельцу. Возможно, у рук нет глаз, но эта таращилась на цирюльника.
   "Навоз", - сказал Лафен.
   Это было одно из наименее обидных прозвищ, которыми обзывали НФОС Народный Фронт Освобождения Санктуария.
   Сначала о нем ходили лишь смутные слухи - таинственные упоминания об убийстве тут, ограблении там, направленных на то, чтобы скинуть захватчиков Санктуария, всех скопом. Затем фронт стал вести себя более активно, нападая на военных и духовенство, которых вожди фронта считали угнетателями. Постепенно псевдопасынки прониклись к НФОС жгучей ненавистью: не только потому, что тот поразительно успешно расправлялся с ними, но по вполне объяснимой (хотя и неупоминаемой) причине того, что большинство нынешних "пасынков" являлись уроженцами Санктуария и едва ли считали себя угнетателями. Более того, фронт сначала вызывал у них даже некоторое сочувствие.
   До определенного времени. До тех пор, пока не начал подсыпать отраву им в чаны с вином, не разместил на близлежащих крышах снайперов и не начал науськивать мальчишек из трущоб бросать камни на головы мастеровых, невинно отдыхающих у стен в часы обеденного перерыва...
   Харран сам всей душой поддерживал цели фронта, хотя тщательно скрывал это от остальных. "Черт побери ранканцев, - подумал он сейчас, - с их сопливыми новыми богами. Появляющимися и исчезающими храмами, молниями на улицах. А теперь еще эти чертовы рыбоглазые со своими змеями. С убогой обделавшейся богиней-матерью, являющейся в виде птиц и цветов.
   О Сивени!.." На мгновение Харран стиснул кулаки и затрясся, закрыв глаза. Образ Самой наполнил его.., ясноглазая Сивени, вооруженная мечом, богиня-защитница, госпожа полуночной мудрости и смертоносной правды. Безумная дочь Ильса, которой Он никогда не мог сказать "нет"; сверкающая взором проказница, жестокая, прекрасная, мудрая - и потерянная. О моя госпожа, вернись! Возьми назад то, что принадлежит тебе...
   Мгновение, и возвратилась прежняя безнадежность. Испустив вздох, Харран посмотрел на Тиру, чья морда неожиданно дернулась под его рукой, оборачиваясь к окну.
   В окно влетел ворон. Цирюльник уставился на него, стиснув шерсть на загривке Тиры, чтобы помешать собаке прогнать птицу.
   Ибо ворон - птица Сивени: Ее посланник, раньше серебристо-белый, но уличенный однажды госпожой во лжи и в минутном порыве ярости проклятый и выкрашенный в черный цвет. Черная птица скосила на Харрана ясный черный же глаз. Затем, глянув под стол, где в тазу лежала рука, ворон вдруг заговорил.
   - Пора, - сказал он.
   Тира зарычала.
   - Нет, - прошептал Харран.
   Ворон, обернувшись, хлопнул крыльями и улетел. Вырвавшись из рук Харрана, Тира в безумной радости выскочила через дверь во двор, лая вдогонку улетающей птице.
   Харран был настолько потрясен, что едва мог думать. Он действительно говорил? Или мне это померещилось? Какое-то мгновение второе казалось более вероятным, и лекарь, прислонившись к столу, ощутил слабость и раздражение от собственной глупости. Один из старых ученых воронов из храма Сивени, каким-то чудом оставшийся в живых и влетевший в окно..
   В это окно? Сейчас? Произнесший слово?
   И эта рука...
   Харрану почудился образ Ирика, старого верховного жреца с веселыми глазами. Светловолосого седеющего Ирика в белой тоге, стоящего вместе с Харраном и другими жрецами вокруг мраморного стола в семинарии, отчеркнувшего тощим коричневым пальцем линию на зачитанной книге "Вот еще одно древнее колдовство, - произнес он. - Восстановление утраченного Его можно применить только к тем, с момента смерти которых прошло совсем немного - не более двадцати минут. Оно действует безотказно - но, как вы сами видите, довольно трудно держать под рукой материал". Среди учеников раздались приглушенные смешки - Ирик был неугомонным остряком. "Эти чары имеют и другое применение. Поскольку с их помощью можно вернуть все утраченное - включая время, что теряют мертвые, - воспользовавшись ими, можно успокоить неприкаянные души, хотя, как правило, сначала их нужно пробудить. А поскольку с помощью этих чар можно возвратить даже вечность, что теряют смертные, их можно использовать для наложения инициирующих заклятий мистагогов. Правда, возникают определенные сложности в поиске составных частей заклинания - в частности, мандрагоры. К тому же храбрецы, как, впрочем, и трусы, обычно неохотно расстаются с совершенно здоровой рукой. В настоящее время это заклятие имеет чисто техническое значение средняя ее часть, о костях, сама по себе представляет небольшое пособие по таксидермии.
   Если вы хотите научиться вызывать призраков, для вас больший интерес будет представлять следующее колдовство..."
   Светлое воспоминание пошло тенями и грязью реальности.
   Харран сидел и молча смотрел на глиняный таз и его содержимое.
   Все получится. Нужны лишь ингредиенты. Какое-то время понадобится на то, чтобы отыскать корень мандрагоры, но это не слишком опасно. Потребуется также эта древняя книга. Харран был почти уверен, что знает, где она находится.
   Поднявшись, он пошевелил кочергой в огне, затем, налив воды из треснувшего глиняного кувшина в чугунный котел, поставил его на огонь. И снова взял хирургический нож и таз с рукой.
   Тира вернулась домой и, взглянув на Харрана большими черными женскими глазами, заметила, что он держит таз. Она тотчас же встала на задние лапы, приплясывая и переступая, чтобы сохранить равновесие, и задрала голову, разглядывая содержимое.
   Харран не смог сдержать смех. Тира была бездомной собакой, он нашел ее на базаре, избитую и скулящую, два года назад... когда еще только приступал к новой работе и испытывал сострадание к брошенным и одиноким. Тира выросла и похорошела, превратилась в короткошерстную поджарую суку, коричневую и стройную, как газель Но она по-прежнему оставалась тощей, и это беспокоило Харрана. Война у Стены Чародеев и последующее нашествие бейсибцев подняли цену на говядину, как и на все прочее. Псевдопасынки проклинали подаваемую трижды в неделю кашу и набрасывались на мясо, когда оно появлялось, словно голодные звери, оставляя слишком скудные объедки, которых Тире явно не хватало. А выпускать ее с территории казарм Харран не осмеливался: меньше чем через час собака сама закончила бы свои дни в чьей-нибудь кастрюле Поэтому обычно Тира съедала половину обеда хозяина. Тот не возражал, он готов был платить и больше. В отличие от давно минувших дней, когда он был занят только тем, что передавал любовь Сивени ее почитателям и нуждался в немногом, сейчас Харрану нужна была вся любовь, какую он только мог получить...