Страница:
– Что же ты стоишь, рыцарь? Это ведь я лил тебе вчера стакан за стаканом в глотку. Это ведь я заставлял тебя блевать полночи. Забыл, как дело было? – С этими словами Альс сделал быстрое неуловимое глазом движение и, перехватив руку Кенарда вместе с занесенным мечом, заломил ее за спину, целиком лишая молодого человека подвижности.
Тот только и мог, что подпрыгивать на цыпочках и стонать от боли в вывернутом суставе.
– Пу-с-с-ти, – выдохнул Кенард. – Я понял.
Альс пнул его коленкой под зад и, пронаблюдав за приземлением, глухо и без всякой радости в голосе сказал:
– Будем надеяться.
И ушел. А уж потом подбежали мальчишки, подхватили, отнесли, переодели. А лорд Крэнг ничего не сказал.
Они сидели в маленькой горнице, которую Крэнг выделил себе для уединения и работы со сметами и другими бумагами. Приграничный город-крепость был нелегким бременем, особенно если учесть, что через руки его господина проходило все золото Ветланда, добытое в Хейте. Читать и писать Крэнг выучился еще в детстве, и долгие годы в дружине князя верхом да с копьем в руках не заставили забыть сей нужный навык, хотя до сих пор тэврский лорд, читая, шевелил губами, как младший школяр. Потому и закрывался от посторонних глаз, чтоб не позориться перед молодыми и толковыми.
– Зачем ты так жестоко обошелся с парнем? Я уже жалею, что поклялся не вмешиваться.
Эльф потер переносицу, морщась, как от головной боли. Его, похоже, избиение «младенца» тоже не слишком радовало.
– Зато теперь он, выпивая одну чарку, будет вспоминать побои и унижение и трижды подумает, прежде чем опрокинет в себя следующую. Выпивка и боль станут для него сходными понятиями. И это хорошо, – сказал он как бы нехотя.
– Ты испугался, что парнишка сопьется? – удивился слегка барон.
– Испугался? Нет. Я просто много раз видел, как люди находили себе предлог залить горе или сбрызнуть радость, а заканчивалось все в придорожной канаве. И неплохие люди были. Много лучше, чем может стать наш юноша в обозримом будущем, – проворчал эльф.
– Это у тебя такие воспитательные приемы? – ухмыльнулся барон.
– Чем могу, – недовольно буркнул эльф.
– Не пьете вы, эльфы, вина и радости хмельной не ведаете. – У барона стало мечтательное лицо. – Сколько теряете, право слово. Ты уж прости меня, мастер, но неужели тебе никогда не хотелось забыться хоть на малое время, чтоб жизнь казалась праздником? И никаких тяжких мыслей? А?
Барон никогда самогоном и вином не злоупотреблял, а до потери сознания напился только разок в далекой юности. Но ведь иногда вдруг накатит звериная тоска-печаль… Особенно когда теряешь друга или близкого человека. Душа так болит, что, кажется, без выпивки на стенку полезешь от непереносимого горя.
– Может быть, ты и прав, милорд, – задумчиво ответил эльф. – Были в моей жизни такие моменты, что хотелось удавиться, это правда. Худо бывало так, что я сам молил Неумолимую о милости… Но чтобы доброй волей податься в рабство к дурной привычке, низводя самого себя до уровня скота – о том никогда жалеть не приходилось.
– Сложно у вас все. Порой мне кажется, что это и не благо никакое, ваше долголетие. Вот мне сейчас чуть за сорок, может быть, до шестидесяти дотяну. Выращу мальчишек, женю, а то и внуков понянчу напоследок. И добро пожаловать в землицу-матушку. Буду во внуках, в правнуках, пока боги решат, что дальше с душой делать. А ты скольких похоронил, скольких еще положишь в могилу? Зачем такая мука?
Эльф печально улыбнулся.
– Наконец еще один понял хоть что-то. – Он задумался. – Хотя не все так мрачно, как можно подумать. А, кроме того, я уже привык.
– Ох и шутки у тебя, эльф! – рассмеялся Крэнг. – Я бы тоже привык, за столько-то лет. Что теперь станешь делать с пацаном? Ведь как отойдет от побоев, станет собачонкой следом бегать. Не отвяжешься.
– А может, возненавидит? – с нескрываемой надеждой спросил Альс.
– И не рассчитывай, – отрезал барон. – Я таких навидался. Ты теперь для него и царь и бог. И не потому, что вздул, как напакостившего щенка, а потому что единственный, кто на самом деле пожелал парню добра и сделал все, чтобы тот не сбился с дорожки. Кенард – не дурак, он поймет. Полежит, подумает и поймет.
Голубые глаза барона умели видеть не только достоинства оружия, или красивых женщин, или добрых коней. Они умели читать в душах.
«Пожалуй, он прав, – думал Ириен, поглаживая пальцем кончик своей косы. – Он прав насчет Кена, и стоит открыть парню глаза на то, что его ждет в будущем».
– Ты твердо решил весной податься в Игергард? – спросил Крэнг. – Может быть, еще годик проведешь у нас? В шею никто гнать не станет – это точно. Подумай, еще время есть.
– Я, может, и хотел бы остаться, милорд, но вряд ли мне дадут это сделать.
Барон кивнул с пониманием:
– Чем дольше век, тем крепче враг. Верно?
– Можно и так сказать.
– Ну а с какой радости ты забился в наш медвежий угол? Думаю, большим шишкам ты умудрился насолить, мастер.
– Вот видишь, милорд, ты сам понимаешь, что мне не с руки тебе за добро платить непрошеными гостями из Облачного Дома.
– О как! – фыркнул Крэнг. – Значит, и магистрам ты тоже не угодил? Прячешься от них?
– Не привык в угодниках ходить, – ухмыльнулся Альс.
– Вдруг я чем помочь смогу? Я ведь теперь у тебя в должниках, мастер.
Альс поскреб по безбородому подбородку, в который раз удивляя Крэнга, где эльф сумел приобрести эту привычку, свойственную только тем, кто носит бороду – людям да тангарам.
– Может, и сможешь, кто знает? Время еще есть. Только его, как всегда, мало.
Он встал и слегка поклонился – как равный равному.
– Хороших снов, мастер Альс.
– Тебе тоже, милорд.
Нет места величественнее и красивее, чем зимний лес. Мощные, покрытые инеем стволы деревьев – как колонны в храме, пушистые шапки снега на ветвях и оглушающая пронзительная тишина. Ночью мороз усилился, и теперь с холодных небес сыпались ажурные одиночные снежинки, сверкающие ярче драгоценностей всех королев мира. Снежинки оседали на ресницах эльфа, словно приглашая насладиться их совершенством. Ириен никогда не считал себя выдающимся следопытом, а после вчерашней метели от звериных следов практически ничего не осталось. Но он твердо решил найти оленя, чего бы это ему ни стоило.
Пальцы в перчатках отчаянно мерзли, и, чтоб их не отморозить, Ириен периодически останавливался, согревал окоченевшие суставы дыханием. Как ни кутайся, но холод пробирался под одежду, и эльфа то и дело сотрясал озноб. Это от недоедания, утешал он себя, телу не хватает внутреннего тепла. Ириен с бессильной злобой в пятый раз оглядел участок звериной тропы. Так и есть – следов как не бывало. Если бы не толстый шерстяной башлык на голове, закрывавший его подбородок, рот и нос, то самое время смачно сплюнуть на сияющий серебром снег и припомнить парочку заковыристых ругательств из родного языка. Дальше нет смысла бродить, а то все кончится отмороженными пальцами ног. Их Ириен уже некоторое время совсем не чувствовал. Тихо ругаясь себе под нос, эльф пошел в направлении лагеря, разбитого солдатами, которых барон дал ему в подмогу. Хороша подмога! Всего зверя распутали в округе своим гоготом. А срок истекает, и не хочется позориться перед шаманом шаку. Назвать это существо мерзким словом «гном» у Альса, даже мысленно, язык не поворачивался.
Возле замерзшего ручейка ему посчастливилось найти целую россыпь зимних грибов иного, последнего лесного дара голодному путнику. В Ветланде их почему-то не ели, вовсе не считая пищей, и никакие убеждения и даже лучший повар – голод, не могли заставить тэврцев есть иного. Ириен аккуратно сложил их в сумку.
Ну чего, собственно, он корчит из себя невинность, бродит по замерзшему лесу, рискуя отморозить все нутро насквозь, если можно просто позвать оленя из чащи? Познаватель он или нет, демоны всех раздери! И будь что будет…
Голос у Ириена был сиплый, но внутреннюю мелодию заклинания он хорошо помнил. Он звал оленя истинным именем, тем именем, которым называл прародителя всех оленей сам Творец. Ждать пришлось недолго. Вот под копытами захрустел снежок, скрипнули промерзшие ветки подлеска, и большой самец бесстрашно вышел прямо к Познавателю. Он стоял совершенно неподвижно, прекрасный, гордый и совершенный, подлинный лесной царь, ожидая выстрела с достоинством сказочного рыцаря. Ириен поднял лук…
«Нет, так нельзя! Это нечестно!» – сказал Альс сам себе.
– Эй, ты! Беги! Беги быстрее! – крикнул эльф и резко хлопнул в ладоши, мгновенно разрушая собственное колдовство.
Олень встрепенулся и прыжками помчался по снежной целине, а Альс побежал следом. Они неслись сквозь лес, быстрые, как ветер над морем, стремительные, как полет стрижа в летнем небе, неукротимые, как горный ручей после ливня. Ириен гнался за оленем и сам одновременно ощущал себя бегущим зверем. Эльф чувствовал горячий ток его крови в собственных жилах, бешеное биение могучего сердца животного эхом отзывалось в его груди. Так в древние времена охотились его предки, давая зверю шанс победить в битве силы, неутомимости и воли.
Ириен на бегу выпустил одну стрелу за другой и свалил могучего зверя в честной борьбе. Ему даже показалось, что олень в последний раз посмотрел на него с благодарностью.
– Ты был храбрым, – сказал эльф, наклоняясь к самому уху поверженного животного. На золотисто-коричневую шерсть падал снег и таял от последнего тепла, отдаваемого уже мертвым телом. – А я буду болваном, если не сумею доволочь такую тушу до лагеря.
Среди прочих у Ириена Альса имелась одна вредная привычка: он всегда держал данное слово. И не имело значения, кому и что он пообещал – королю, женщине, дракону, колдуну или гномьему шаману.
Зимние дни в Тэвре стали короткими, тоскливыми и одинаковыми. Баланс между голодной смертью и теплящейся жизнью был хрупок, как первый ледок. И мало кто из обитателей замка загадывал на отдаленное будущее вроде грядущей весны. Казалось, что уже никогда не сменится ветер, не растает снег и земля не подарит новый урожай. В городке под стенами замка от голода страдали не так сильно, хотя все равно немало стариков и младенцев свезли на погост. Конечно, до поедания собак и кошек дело не дошло, но очень быстро население замка стало походить на бледные тени самих себя. Госпожа Зима привела с собой своего младшего братишку – Голод, как водится, капризного и жестокого.
В Ветланде говорили, что зимними ночами в сны людей открыта дверь призракам. Зима забирается в каждую душу, обжигающе холодно целует в уста и открывает потаенное в сердце. Перед госпожой Зимой нет тайн, как нет и оправданий. Люди ложатся в свои постели, лишь долго и горячо помолившись, не скупясь заказывают службы в храмах и подолгу стоят у алтарей, надеясь на защиту и покровительство всех сущих богов. Иначе сны их будут полны страхов и предзнаменований. Госпожа Зима воскресит прошлое и кинет синюю морозную тень на будущее.
Наверное, Ириен Альс был единственным живым существом, которое не торчало по нескольку раз в день в храме и отходило ко сну без всяких церемоний.
«Ну так что с него возьмешь, с нелюдя, – шептались в Тэвре, – сам, поди, колдун из колдунов».
Солдат-новичков распустили по домам, дабы не объедали остальных. Толку от них никакого, а кормить надо. Пусть родичи кормят до весны, решил барон, а там поглядим. Госпожа Зима охраняла замок Тэвр лучше всякой стражи – многодневными снежными бурями, трескучими морозами и ледяными ветрами.
Альсу же, кроме охоты, заняться было нечем, и он убивал время за чисткой оружия или чтением свитков из небогатой библиотеки барона. Иногда он снисходил до бесед с Кенардом, чуть чаще – с лордом Крэнгом. А в основном кому любопытно, тот мог лицезреть его скорченную фигуру на лавке возле очага в Дружинном доме. От дыхания множества людей, от скопления их тел там было тепло. Гораздо теплее, чем в комнатушке у эльфа. Их грубые голоса, соленые шуточки, перебранки, споры, их дружный хохот прогоняли его персональных призраков прочь, заставляли замолчать злые и язвительные голоса в голове. Предчувствия, видения, сны, словно оголодавшие псы из преисподней, глодали его кости изнутри. Хоть в проповедники иди, потому что в церковных книгах именно так описывались муки нераскаявшихся гордецов, упавших со святого круга жизни в бездну ада. Но, так или иначе, спать Альс шел к себе, и вот там, в гулкой тишине, его и подстерегали самые безумные мысли. Все чаще и чаще вспоминалась ему Джасс… Впрочем, если уж оставаться предельно честным с самим собой, то Ириен никогда не переставал думать о ней. Порой он убеждал себя, что она где-то рядом, убеждал так сильно, что начинал верить в собственные выдумки. Эльфья натура способствовала склонности закрывать глаза на реальность и частью разума жить в выдуманном мире, где они снова вместе. И все бы ничего (мало ли разумных существ тешат себя иллюзиями), но как нельзя надолго задерживать дыхание под водой, так нельзя долго спать наяву.
Через дюжину дней после Йони (седьмое ивайти) – эльфийского Нового года – люди отмечали праздник Благословения Яххана, переиначенный из древнего дня почитания Курайн, богини Снов и Забвения. Женщины расстарались и напекли пресных лепешек в форме полумесяцев. Из подвала барон приказал достать несколько бочек пива. Его разбавили для крепости самогоном и подавали нагретым с сухими листьями чабреца. Бедное угощение этого года компенсировалось музыкой и танцами. И, как того требовала традиция, в большой зал господского дома пригласили всех, без разбора сословий и званий. Самая забитая из прачек могла танцевать с самым высокородным рыцарем без ущерба для чести последнего. Никто не должен был отказывать никому во внимании и разговоре, даже самом пустячном. Ведь чем больше будет сказано слов в праздничную ночь, тем больше ячменя вырастет на полях. Чем дольше будут продолжаться пляски, тем крепче будет овечий приплод. И Яххан в щедрости своей подарит всем много добрых и приятных снов, припасенных в глубоких карманах, а те, кто поругался, обязательно помирятся и забудут свои обиды. В старину верили, что все сны, которые будут увидены в эту ночь, – вещие, потому что щедрая Курайн, как всякая добрая хозяйка, самолично начищает до серебряного блеска обе луны, и пылинки сыплются на землю, на головы спящих. На кого падет частичка Шерегеш – узнают во снах будущее, на кого пылинка Сирин – тем откроются тайны прошлых воплощений.
Ириен ожидал, что опять станет метаться полночи по своей комнатушке, как раненый зверь, сдерживая желание ответить волчьему вою, доносящемуся из Чернолесья. Однако едва он прилег на кровать, щедрая Пестрая богиня ниспослала ему сон.
…Гладь озера была безупречна, как самое ровное из зеркал, в нем отражалось серебристо-розовое рассветное небо и тонули последние огоньки зимних созвездий. Где-то на горизонте утро начертило черную полоску дальних холмов, позолотив их вершины. Ущербный ломтик Шерегеш стал почти прозрачным, а маленькая Сирин совсем исчезла. Наступал призрачный и почти неуловимый час пограничья меж ночью и утром. Абсолютная тишина и безграничный покой поглотили остров Цитадели[9] без остатка. Это место Ириен не смог бы спутать ни с каким другим, даже во сне. Впрочем, ничего не изменилось здесь с тех пор, как он покинул остров, как ничто не менялось до него и не изменится до скончания веков. Те же величественные развалины, живописно разбросанные камни, заросшие кустиками офола и ваккры, рассохшиеся скелеты лодок, похожие на куски паутины сети на шестах, не зарастающая травой тропинка к покосившемуся причалу. И Врата Цитадели, окованные медью, смеющиеся над вечностью. И согнутая фигурка возле догорающего костра. Под ногами поскрипывал песок, а воздух пах дымом и высохшей травой, утренний мороз пощипывал щеки, но Ириен твердо знал, что все это – сон. Сон Познавателя. И почему ему снится этот сон, он тоже знал. Знать было тяжело и больно. Ириен подошел ближе.
– Здравствуй, Мастер.
Фьеритири сидел возле огня на своей любимой скамеечке и смотрел на крохотные язычки пламени так, словно не было для него занятия важнее и ответственнее в этот миг.
– Холодно сегодня, – сказал он, не поднимая глаз на Ириена. – Редкая стужа для нашей зимы. Подойди поближе, не то замерзнешь.
Сам Мастер обходился тончайшей снежно-белой рубашкой и простыми штанами, заправленными в грубые сапоги, и, по всей видимости, не ощущал ни холода, ни тепла. Белые волосы, не заплетенные, как обычно, в косы, лежали на широких плечах, словно плащ. Но вряд ли он согревал.
Ириен молча сел напротив и протянул руки над огнем, прикасаясь к ледяным пальцам учителя. Они были так холодны, что обжигали.
– Я рад видеть тебя. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? – тихо спросил Фьеритири.
– Да.
– Я ухожу, Ириен, – тихо сказал волшебник. – Прости, если я выбрал не слишком удобное для тебя время, но поверь, я и так ждал столько, сколько мог. В одиночку это очень тяжело. – Фьеритири грустно улыбнулся. – Хитрец Риннан сбежал самым первым. Ты ведь знаешь, что с Нарье особенно не поговоришь. Кстати, это он решил, что последним должен остаться именно я. Дескать, у нас с тобой наибольшее духовное сродство и все такое. Он всегда умел подвести теорию под любую свою блажь. Впрочем, тут он оказался прав.
Глаза у Мастера были ярко-голубыми и совершенно юными, словно ребенок глядел с лишенного всякого возраста лица старого-престарого эльфа. Долгая, невероятно долгая жизнь его заканчивалась, и на пороге смерти Фьеритири был полон любопытства, а предстоящее виделось ему, как очередное приключение, очередной опыт.
– Поколения Познавателей, которые предшествовали тебе, и мы с Риннаном и Ульнари, и те, о ком ты никогда не слышал, накопили огромную силу. Она столь велика, что Зеленая Ложа вкупе с Оллаверном не смогут сравниться с ней даже приблизительно. И теперь она безраздельно твоя.
– Мне не нужна эта сила, мастер Фьер.
Возражать на самом деле было поздно. Ужас и боль, возникшие в тот миг, когда Риннан отдал Познавателю Слово, давным-давно улеглись. Отчаяние, пробужденное Путями Ульнари, забылось, осталась только щемящая грусть. Теперь уходил Фьеритири.
– Я знаю, – усмехнулся старый эльф. – Именно поэтому она и принадлежит тебе. Потому что ты ее не хочешь и никогда не хотел. Такие подарки абы кому не делаются.
– Похоже, мне на роду написано получать то, в чем нет никакой нужды, – вздохнул Ириен. – И наоборот. Хоть бы раз поинтересовался лично моим мнением.
– Вот еще! – фыркнул Мастер. – Буду я перед каждым сопляком расшаркиваться. Сколько сил я потратил на тебя.
Ириен улыбнулся. Это верно. В юности ему казалось, что желание покинуть Цитадель возникло в нем само. О, как же он гордился собой, собственной решительностью. И только потом, по-настоящему задумавшись над годами ученичества, он понял, как тонко действовали старые маги, незаметно пробуждая в нем жажду перемен, жажду познания того, что основано на собственном опыте, желание стать достойным собственной силы. Мастера ничего не делали без смысла и цели. Они хотели, чтоб их великое волшебство унаследовал тот, кто знает цену жизни, смерти, чуду и невозможному.
– И что мне теперь со всем этим делать? – спросил Ириен серьезно.
– А ты не знаешь?! – изумился Фьеритири. – Значит, ни Ринни, ни Нарье тебе ничего не сказали? Что ж, это очень похоже на старых шкодников.
Мастер прибавил еще крепкое словцо по адресу соратников.
– Видел бы ты сейчас свое лицо, Ириен, – весело сказал он. – Значит, честь просветить тебя оказана мне. Все очень просто. Теперь для тебя не будет ничего невозможного. Твоей силы хватит на то, чтобы один раз мироздание ответило тебе на любую просьбу. Только единожды, запомни. Один раз Вселенная исполнит любое твое Истинное пожелание. Хочешь – останови солнце, хочешь – спаси мир, хочешь… ну я не знаю что. Но это случится только однажды.
– Но почему?
«Ай да Мастера! Ничего себе подарочек…» – мысленно ахнул эльф.
– Почему один раз? Я так полагаю, потому что Вселенная способна на такие фортеля только единожды, – пожал плечами Фьеритири.
– Нет, я хотел бы знать, зачем все это нужно? Все это одноразовое всемогущество, отданное в единственные руки. В чем смысл?
– Не знаю, – легко ответил Мастер. – В твоем вопросе заключен ответ. А ответ мне неведом. И никому, и даже тебе, пока не совершишь предначертанное.
Ириен поморщился как от головной боли.
– Знаешь, Фьер, мне до смерти надоели предначертания, пророчества и предзнаменования. Не слишком приятно ощущать себя стрелой в туго натянутом самостреле. Или того хуже – пустым сосудом для силы.
– Ничем не могу помочь, мальчик мой. Ты родился не просто Познавателем, а Последним Познавателем. Я знаю, в мире людей ты испробовал себя во множестве дел, испытал себя, кое в чем тебе нет равных, чему-то ты так толком и не научился, но все равно ты до последнего вздоха останешься Познавателем – и это лучшее из всего, что ты сможешь сделать. Свою природу никому не под силу изменить. Да и стоит ли?
Спорить с Фьеритири Ириен не мог, да и не хотел. Мастер Мечей редко когда ошибался и, конечно, знал, о чем говорил. Над его словами еще предстояло подумать. Потом.
Они еще немного посидели рядом молча.
– Мне пора, Ириен, – просто сказал мастер Фьер, порывисто вставая. – Костер погас, и тайн между нами больше не осталось. Можешь не сомневаться – твоя ноша тебе вполне по силам, а для отчаяния нет пока никаких оснований.
– Что мне нужно делать?
Учитель рассмеялся, слегка приобняв Ириена за плечи. Теперь от волшебника исходил настоящий жар, как будто все тепло отгоревшего костра перешло к нему и растворилось в плоти.
– Ничего. Вся сила уже у тебя. Она твоя.
Ириен помнил дурманящую волну Слов и привкус пыли Путей на губах, но сейчас внутри него ничего не изменилось.
– Но я ничего не почувствовал.
– О великие небеса! Ты совсем одичал в своих странствиях. Разве от каждой прочитанной книги голова становится тяжелее? То-то же.
Впору было вмазать самому себе по лбу кулаком от досады. Он действительно одичал, ожидая от истинных эльфийских волшебников пошлых фокусов в духе бродячих маргарских факиров, с выдуванием огня, молниями и громовыми раскатами. Магия – вещь одновременно серьезная и простая.
Фьеритири тем временем подошел к Вратам и взялся за большое кольцо.
– Мне пора. Прощай, Ириен.
Створка ворот тихонько скрипнула, приоткрываясь.
– А совет? – вдруг спросил Ириен.
– Какой совет?
– Ну как принято. Мудрое наставление от учителя или что-нибудь в этом духе.
Фьеритири призадумался на мгновение над спорным утверждением своего ученика. Он хитро покосился на Альса, не без оснований заподозрив последнего в банальной подначке.
– Мудрое наставление? Можно. Значит, вот тебе, Ириен, совет от умудренного опытом Мастера: жрать на ночь глядя – вредно.
– Спасибо, учитель, – ответствовал Последний Дознаватель, низко кланяясь.
– И тебе спасибо, – прошептал в ответ ветер меж смыкающихся Врат.
Остров Цитадели опустел окончательно, краешек солнца показался над горизонтом, над озером поднимался ветер…
В крепости, затерянной на краю Ветланда, проснулся Ириен. Вьюга выла за плотно закрытыми ставнями, и где-то за белой круговертью осторожно крался робкий рассвет. За ночь сквозняк украл все тепло из очага, а под окном на полу образовался изрядный сугроб. Ириен с головой забрался под теплое одеяло и тихонько засмеялся. Он был всемогущ, почти как сам Создатель… и у него от голода громко урчало в желудке.
Зима 1694 года, или 8731 года по летоисчислению орков, выдалась необыкновенно холодной и затяжной. И не только в Ветланде, где суровыми зимами никого не удивишь. И то, что в северных провинциях Игергарда и Тассельрада снега выпало выше человеческого роста – тоже дело если не обычное, то не такое уж редкое. Ну вымерли в Хаалаане от холода несколько деревень. (Да кто считает эти рыбачьи поселки?) Но когда впервые за триста лет Яттс от истока до устья покрылся льдом и до дна промерз Орфирангский залив, по всему северу поползли слухи. И нет чтобы только холопье да юродивые вспомнили старые сказки о Проклятии Ильимани. О том же твердили жрецы Старых богов с высоких амвонов, от них не отставали попы церкви Вечного Круга Жизни, возлагая всю ответственность на богомерзких нелюдей. И даже Темный Лорд (человек недоверчивый и страдающий манией преследования), оживившись в предвкушении зловещих перемен к худшему, призвал своих адептов приблизить пришествие последних дней человеческими жертвоприношениями. И уж чего никто вообще не ожидал, включая самых дальновидных, так это появления в Игергарде легата Облачного Дома – самого Шаффа – Глашатая Ночи. А если уж Оллаверн напомнил о себе, то дело ясное – грядет беда, и она не за горами.
Марил по прозвищу Боров, староста тассельрадской деревни Крышицы, проснулся посередь ночи незнамо от чего, потому как бессонница никогда не была у него в обычае, и после долгого раздумья ткнул кулаком в бок свою уважаемую супругу Лику.
Тот только и мог, что подпрыгивать на цыпочках и стонать от боли в вывернутом суставе.
– Пу-с-с-ти, – выдохнул Кенард. – Я понял.
Альс пнул его коленкой под зад и, пронаблюдав за приземлением, глухо и без всякой радости в голосе сказал:
– Будем надеяться.
И ушел. А уж потом подбежали мальчишки, подхватили, отнесли, переодели. А лорд Крэнг ничего не сказал.
Они сидели в маленькой горнице, которую Крэнг выделил себе для уединения и работы со сметами и другими бумагами. Приграничный город-крепость был нелегким бременем, особенно если учесть, что через руки его господина проходило все золото Ветланда, добытое в Хейте. Читать и писать Крэнг выучился еще в детстве, и долгие годы в дружине князя верхом да с копьем в руках не заставили забыть сей нужный навык, хотя до сих пор тэврский лорд, читая, шевелил губами, как младший школяр. Потому и закрывался от посторонних глаз, чтоб не позориться перед молодыми и толковыми.
– Зачем ты так жестоко обошелся с парнем? Я уже жалею, что поклялся не вмешиваться.
Эльф потер переносицу, морщась, как от головной боли. Его, похоже, избиение «младенца» тоже не слишком радовало.
– Зато теперь он, выпивая одну чарку, будет вспоминать побои и унижение и трижды подумает, прежде чем опрокинет в себя следующую. Выпивка и боль станут для него сходными понятиями. И это хорошо, – сказал он как бы нехотя.
– Ты испугался, что парнишка сопьется? – удивился слегка барон.
– Испугался? Нет. Я просто много раз видел, как люди находили себе предлог залить горе или сбрызнуть радость, а заканчивалось все в придорожной канаве. И неплохие люди были. Много лучше, чем может стать наш юноша в обозримом будущем, – проворчал эльф.
– Это у тебя такие воспитательные приемы? – ухмыльнулся барон.
– Чем могу, – недовольно буркнул эльф.
– Не пьете вы, эльфы, вина и радости хмельной не ведаете. – У барона стало мечтательное лицо. – Сколько теряете, право слово. Ты уж прости меня, мастер, но неужели тебе никогда не хотелось забыться хоть на малое время, чтоб жизнь казалась праздником? И никаких тяжких мыслей? А?
Барон никогда самогоном и вином не злоупотреблял, а до потери сознания напился только разок в далекой юности. Но ведь иногда вдруг накатит звериная тоска-печаль… Особенно когда теряешь друга или близкого человека. Душа так болит, что, кажется, без выпивки на стенку полезешь от непереносимого горя.
– Может быть, ты и прав, милорд, – задумчиво ответил эльф. – Были в моей жизни такие моменты, что хотелось удавиться, это правда. Худо бывало так, что я сам молил Неумолимую о милости… Но чтобы доброй волей податься в рабство к дурной привычке, низводя самого себя до уровня скота – о том никогда жалеть не приходилось.
– Сложно у вас все. Порой мне кажется, что это и не благо никакое, ваше долголетие. Вот мне сейчас чуть за сорок, может быть, до шестидесяти дотяну. Выращу мальчишек, женю, а то и внуков понянчу напоследок. И добро пожаловать в землицу-матушку. Буду во внуках, в правнуках, пока боги решат, что дальше с душой делать. А ты скольких похоронил, скольких еще положишь в могилу? Зачем такая мука?
Эльф печально улыбнулся.
– Наконец еще один понял хоть что-то. – Он задумался. – Хотя не все так мрачно, как можно подумать. А, кроме того, я уже привык.
– Ох и шутки у тебя, эльф! – рассмеялся Крэнг. – Я бы тоже привык, за столько-то лет. Что теперь станешь делать с пацаном? Ведь как отойдет от побоев, станет собачонкой следом бегать. Не отвяжешься.
– А может, возненавидит? – с нескрываемой надеждой спросил Альс.
– И не рассчитывай, – отрезал барон. – Я таких навидался. Ты теперь для него и царь и бог. И не потому, что вздул, как напакостившего щенка, а потому что единственный, кто на самом деле пожелал парню добра и сделал все, чтобы тот не сбился с дорожки. Кенард – не дурак, он поймет. Полежит, подумает и поймет.
Голубые глаза барона умели видеть не только достоинства оружия, или красивых женщин, или добрых коней. Они умели читать в душах.
«Пожалуй, он прав, – думал Ириен, поглаживая пальцем кончик своей косы. – Он прав насчет Кена, и стоит открыть парню глаза на то, что его ждет в будущем».
– Ты твердо решил весной податься в Игергард? – спросил Крэнг. – Может быть, еще годик проведешь у нас? В шею никто гнать не станет – это точно. Подумай, еще время есть.
– Я, может, и хотел бы остаться, милорд, но вряд ли мне дадут это сделать.
Барон кивнул с пониманием:
– Чем дольше век, тем крепче враг. Верно?
– Можно и так сказать.
– Ну а с какой радости ты забился в наш медвежий угол? Думаю, большим шишкам ты умудрился насолить, мастер.
– Вот видишь, милорд, ты сам понимаешь, что мне не с руки тебе за добро платить непрошеными гостями из Облачного Дома.
– О как! – фыркнул Крэнг. – Значит, и магистрам ты тоже не угодил? Прячешься от них?
– Не привык в угодниках ходить, – ухмыльнулся Альс.
– Вдруг я чем помочь смогу? Я ведь теперь у тебя в должниках, мастер.
Альс поскреб по безбородому подбородку, в который раз удивляя Крэнга, где эльф сумел приобрести эту привычку, свойственную только тем, кто носит бороду – людям да тангарам.
– Может, и сможешь, кто знает? Время еще есть. Только его, как всегда, мало.
Он встал и слегка поклонился – как равный равному.
– Хороших снов, мастер Альс.
– Тебе тоже, милорд.
Нет места величественнее и красивее, чем зимний лес. Мощные, покрытые инеем стволы деревьев – как колонны в храме, пушистые шапки снега на ветвях и оглушающая пронзительная тишина. Ночью мороз усилился, и теперь с холодных небес сыпались ажурные одиночные снежинки, сверкающие ярче драгоценностей всех королев мира. Снежинки оседали на ресницах эльфа, словно приглашая насладиться их совершенством. Ириен никогда не считал себя выдающимся следопытом, а после вчерашней метели от звериных следов практически ничего не осталось. Но он твердо решил найти оленя, чего бы это ему ни стоило.
Пальцы в перчатках отчаянно мерзли, и, чтоб их не отморозить, Ириен периодически останавливался, согревал окоченевшие суставы дыханием. Как ни кутайся, но холод пробирался под одежду, и эльфа то и дело сотрясал озноб. Это от недоедания, утешал он себя, телу не хватает внутреннего тепла. Ириен с бессильной злобой в пятый раз оглядел участок звериной тропы. Так и есть – следов как не бывало. Если бы не толстый шерстяной башлык на голове, закрывавший его подбородок, рот и нос, то самое время смачно сплюнуть на сияющий серебром снег и припомнить парочку заковыристых ругательств из родного языка. Дальше нет смысла бродить, а то все кончится отмороженными пальцами ног. Их Ириен уже некоторое время совсем не чувствовал. Тихо ругаясь себе под нос, эльф пошел в направлении лагеря, разбитого солдатами, которых барон дал ему в подмогу. Хороша подмога! Всего зверя распутали в округе своим гоготом. А срок истекает, и не хочется позориться перед шаманом шаку. Назвать это существо мерзким словом «гном» у Альса, даже мысленно, язык не поворачивался.
Возле замерзшего ручейка ему посчастливилось найти целую россыпь зимних грибов иного, последнего лесного дара голодному путнику. В Ветланде их почему-то не ели, вовсе не считая пищей, и никакие убеждения и даже лучший повар – голод, не могли заставить тэврцев есть иного. Ириен аккуратно сложил их в сумку.
Ну чего, собственно, он корчит из себя невинность, бродит по замерзшему лесу, рискуя отморозить все нутро насквозь, если можно просто позвать оленя из чащи? Познаватель он или нет, демоны всех раздери! И будь что будет…
Голос у Ириена был сиплый, но внутреннюю мелодию заклинания он хорошо помнил. Он звал оленя истинным именем, тем именем, которым называл прародителя всех оленей сам Творец. Ждать пришлось недолго. Вот под копытами захрустел снежок, скрипнули промерзшие ветки подлеска, и большой самец бесстрашно вышел прямо к Познавателю. Он стоял совершенно неподвижно, прекрасный, гордый и совершенный, подлинный лесной царь, ожидая выстрела с достоинством сказочного рыцаря. Ириен поднял лук…
«Нет, так нельзя! Это нечестно!» – сказал Альс сам себе.
– Эй, ты! Беги! Беги быстрее! – крикнул эльф и резко хлопнул в ладоши, мгновенно разрушая собственное колдовство.
Олень встрепенулся и прыжками помчался по снежной целине, а Альс побежал следом. Они неслись сквозь лес, быстрые, как ветер над морем, стремительные, как полет стрижа в летнем небе, неукротимые, как горный ручей после ливня. Ириен гнался за оленем и сам одновременно ощущал себя бегущим зверем. Эльф чувствовал горячий ток его крови в собственных жилах, бешеное биение могучего сердца животного эхом отзывалось в его груди. Так в древние времена охотились его предки, давая зверю шанс победить в битве силы, неутомимости и воли.
Ириен на бегу выпустил одну стрелу за другой и свалил могучего зверя в честной борьбе. Ему даже показалось, что олень в последний раз посмотрел на него с благодарностью.
– Ты был храбрым, – сказал эльф, наклоняясь к самому уху поверженного животного. На золотисто-коричневую шерсть падал снег и таял от последнего тепла, отдаваемого уже мертвым телом. – А я буду болваном, если не сумею доволочь такую тушу до лагеря.
Среди прочих у Ириена Альса имелась одна вредная привычка: он всегда держал данное слово. И не имело значения, кому и что он пообещал – королю, женщине, дракону, колдуну или гномьему шаману.
Зимние дни в Тэвре стали короткими, тоскливыми и одинаковыми. Баланс между голодной смертью и теплящейся жизнью был хрупок, как первый ледок. И мало кто из обитателей замка загадывал на отдаленное будущее вроде грядущей весны. Казалось, что уже никогда не сменится ветер, не растает снег и земля не подарит новый урожай. В городке под стенами замка от голода страдали не так сильно, хотя все равно немало стариков и младенцев свезли на погост. Конечно, до поедания собак и кошек дело не дошло, но очень быстро население замка стало походить на бледные тени самих себя. Госпожа Зима привела с собой своего младшего братишку – Голод, как водится, капризного и жестокого.
В Ветланде говорили, что зимними ночами в сны людей открыта дверь призракам. Зима забирается в каждую душу, обжигающе холодно целует в уста и открывает потаенное в сердце. Перед госпожой Зимой нет тайн, как нет и оправданий. Люди ложатся в свои постели, лишь долго и горячо помолившись, не скупясь заказывают службы в храмах и подолгу стоят у алтарей, надеясь на защиту и покровительство всех сущих богов. Иначе сны их будут полны страхов и предзнаменований. Госпожа Зима воскресит прошлое и кинет синюю морозную тень на будущее.
Наверное, Ириен Альс был единственным живым существом, которое не торчало по нескольку раз в день в храме и отходило ко сну без всяких церемоний.
«Ну так что с него возьмешь, с нелюдя, – шептались в Тэвре, – сам, поди, колдун из колдунов».
Солдат-новичков распустили по домам, дабы не объедали остальных. Толку от них никакого, а кормить надо. Пусть родичи кормят до весны, решил барон, а там поглядим. Госпожа Зима охраняла замок Тэвр лучше всякой стражи – многодневными снежными бурями, трескучими морозами и ледяными ветрами.
Альсу же, кроме охоты, заняться было нечем, и он убивал время за чисткой оружия или чтением свитков из небогатой библиотеки барона. Иногда он снисходил до бесед с Кенардом, чуть чаще – с лордом Крэнгом. А в основном кому любопытно, тот мог лицезреть его скорченную фигуру на лавке возле очага в Дружинном доме. От дыхания множества людей, от скопления их тел там было тепло. Гораздо теплее, чем в комнатушке у эльфа. Их грубые голоса, соленые шуточки, перебранки, споры, их дружный хохот прогоняли его персональных призраков прочь, заставляли замолчать злые и язвительные голоса в голове. Предчувствия, видения, сны, словно оголодавшие псы из преисподней, глодали его кости изнутри. Хоть в проповедники иди, потому что в церковных книгах именно так описывались муки нераскаявшихся гордецов, упавших со святого круга жизни в бездну ада. Но, так или иначе, спать Альс шел к себе, и вот там, в гулкой тишине, его и подстерегали самые безумные мысли. Все чаще и чаще вспоминалась ему Джасс… Впрочем, если уж оставаться предельно честным с самим собой, то Ириен никогда не переставал думать о ней. Порой он убеждал себя, что она где-то рядом, убеждал так сильно, что начинал верить в собственные выдумки. Эльфья натура способствовала склонности закрывать глаза на реальность и частью разума жить в выдуманном мире, где они снова вместе. И все бы ничего (мало ли разумных существ тешат себя иллюзиями), но как нельзя надолго задерживать дыхание под водой, так нельзя долго спать наяву.
Через дюжину дней после Йони (седьмое ивайти) – эльфийского Нового года – люди отмечали праздник Благословения Яххана, переиначенный из древнего дня почитания Курайн, богини Снов и Забвения. Женщины расстарались и напекли пресных лепешек в форме полумесяцев. Из подвала барон приказал достать несколько бочек пива. Его разбавили для крепости самогоном и подавали нагретым с сухими листьями чабреца. Бедное угощение этого года компенсировалось музыкой и танцами. И, как того требовала традиция, в большой зал господского дома пригласили всех, без разбора сословий и званий. Самая забитая из прачек могла танцевать с самым высокородным рыцарем без ущерба для чести последнего. Никто не должен был отказывать никому во внимании и разговоре, даже самом пустячном. Ведь чем больше будет сказано слов в праздничную ночь, тем больше ячменя вырастет на полях. Чем дольше будут продолжаться пляски, тем крепче будет овечий приплод. И Яххан в щедрости своей подарит всем много добрых и приятных снов, припасенных в глубоких карманах, а те, кто поругался, обязательно помирятся и забудут свои обиды. В старину верили, что все сны, которые будут увидены в эту ночь, – вещие, потому что щедрая Курайн, как всякая добрая хозяйка, самолично начищает до серебряного блеска обе луны, и пылинки сыплются на землю, на головы спящих. На кого падет частичка Шерегеш – узнают во снах будущее, на кого пылинка Сирин – тем откроются тайны прошлых воплощений.
Ириен ожидал, что опять станет метаться полночи по своей комнатушке, как раненый зверь, сдерживая желание ответить волчьему вою, доносящемуся из Чернолесья. Однако едва он прилег на кровать, щедрая Пестрая богиня ниспослала ему сон.
…Гладь озера была безупречна, как самое ровное из зеркал, в нем отражалось серебристо-розовое рассветное небо и тонули последние огоньки зимних созвездий. Где-то на горизонте утро начертило черную полоску дальних холмов, позолотив их вершины. Ущербный ломтик Шерегеш стал почти прозрачным, а маленькая Сирин совсем исчезла. Наступал призрачный и почти неуловимый час пограничья меж ночью и утром. Абсолютная тишина и безграничный покой поглотили остров Цитадели[9] без остатка. Это место Ириен не смог бы спутать ни с каким другим, даже во сне. Впрочем, ничего не изменилось здесь с тех пор, как он покинул остров, как ничто не менялось до него и не изменится до скончания веков. Те же величественные развалины, живописно разбросанные камни, заросшие кустиками офола и ваккры, рассохшиеся скелеты лодок, похожие на куски паутины сети на шестах, не зарастающая травой тропинка к покосившемуся причалу. И Врата Цитадели, окованные медью, смеющиеся над вечностью. И согнутая фигурка возле догорающего костра. Под ногами поскрипывал песок, а воздух пах дымом и высохшей травой, утренний мороз пощипывал щеки, но Ириен твердо знал, что все это – сон. Сон Познавателя. И почему ему снится этот сон, он тоже знал. Знать было тяжело и больно. Ириен подошел ближе.
– Здравствуй, Мастер.
Фьеритири сидел возле огня на своей любимой скамеечке и смотрел на крохотные язычки пламени так, словно не было для него занятия важнее и ответственнее в этот миг.
– Холодно сегодня, – сказал он, не поднимая глаз на Ириена. – Редкая стужа для нашей зимы. Подойди поближе, не то замерзнешь.
Сам Мастер обходился тончайшей снежно-белой рубашкой и простыми штанами, заправленными в грубые сапоги, и, по всей видимости, не ощущал ни холода, ни тепла. Белые волосы, не заплетенные, как обычно, в косы, лежали на широких плечах, словно плащ. Но вряд ли он согревал.
Ириен молча сел напротив и протянул руки над огнем, прикасаясь к ледяным пальцам учителя. Они были так холодны, что обжигали.
– Я рад видеть тебя. Ты знаешь, зачем я тебя позвал? – тихо спросил Фьеритири.
– Да.
– Я ухожу, Ириен, – тихо сказал волшебник. – Прости, если я выбрал не слишком удобное для тебя время, но поверь, я и так ждал столько, сколько мог. В одиночку это очень тяжело. – Фьеритири грустно улыбнулся. – Хитрец Риннан сбежал самым первым. Ты ведь знаешь, что с Нарье особенно не поговоришь. Кстати, это он решил, что последним должен остаться именно я. Дескать, у нас с тобой наибольшее духовное сродство и все такое. Он всегда умел подвести теорию под любую свою блажь. Впрочем, тут он оказался прав.
Глаза у Мастера были ярко-голубыми и совершенно юными, словно ребенок глядел с лишенного всякого возраста лица старого-престарого эльфа. Долгая, невероятно долгая жизнь его заканчивалась, и на пороге смерти Фьеритири был полон любопытства, а предстоящее виделось ему, как очередное приключение, очередной опыт.
– Поколения Познавателей, которые предшествовали тебе, и мы с Риннаном и Ульнари, и те, о ком ты никогда не слышал, накопили огромную силу. Она столь велика, что Зеленая Ложа вкупе с Оллаверном не смогут сравниться с ней даже приблизительно. И теперь она безраздельно твоя.
– Мне не нужна эта сила, мастер Фьер.
Возражать на самом деле было поздно. Ужас и боль, возникшие в тот миг, когда Риннан отдал Познавателю Слово, давным-давно улеглись. Отчаяние, пробужденное Путями Ульнари, забылось, осталась только щемящая грусть. Теперь уходил Фьеритири.
– Я знаю, – усмехнулся старый эльф. – Именно поэтому она и принадлежит тебе. Потому что ты ее не хочешь и никогда не хотел. Такие подарки абы кому не делаются.
– Похоже, мне на роду написано получать то, в чем нет никакой нужды, – вздохнул Ириен. – И наоборот. Хоть бы раз поинтересовался лично моим мнением.
– Вот еще! – фыркнул Мастер. – Буду я перед каждым сопляком расшаркиваться. Сколько сил я потратил на тебя.
Ириен улыбнулся. Это верно. В юности ему казалось, что желание покинуть Цитадель возникло в нем само. О, как же он гордился собой, собственной решительностью. И только потом, по-настоящему задумавшись над годами ученичества, он понял, как тонко действовали старые маги, незаметно пробуждая в нем жажду перемен, жажду познания того, что основано на собственном опыте, желание стать достойным собственной силы. Мастера ничего не делали без смысла и цели. Они хотели, чтоб их великое волшебство унаследовал тот, кто знает цену жизни, смерти, чуду и невозможному.
– И что мне теперь со всем этим делать? – спросил Ириен серьезно.
– А ты не знаешь?! – изумился Фьеритири. – Значит, ни Ринни, ни Нарье тебе ничего не сказали? Что ж, это очень похоже на старых шкодников.
Мастер прибавил еще крепкое словцо по адресу соратников.
– Видел бы ты сейчас свое лицо, Ириен, – весело сказал он. – Значит, честь просветить тебя оказана мне. Все очень просто. Теперь для тебя не будет ничего невозможного. Твоей силы хватит на то, чтобы один раз мироздание ответило тебе на любую просьбу. Только единожды, запомни. Один раз Вселенная исполнит любое твое Истинное пожелание. Хочешь – останови солнце, хочешь – спаси мир, хочешь… ну я не знаю что. Но это случится только однажды.
– Но почему?
«Ай да Мастера! Ничего себе подарочек…» – мысленно ахнул эльф.
– Почему один раз? Я так полагаю, потому что Вселенная способна на такие фортеля только единожды, – пожал плечами Фьеритири.
– Нет, я хотел бы знать, зачем все это нужно? Все это одноразовое всемогущество, отданное в единственные руки. В чем смысл?
– Не знаю, – легко ответил Мастер. – В твоем вопросе заключен ответ. А ответ мне неведом. И никому, и даже тебе, пока не совершишь предначертанное.
Ириен поморщился как от головной боли.
– Знаешь, Фьер, мне до смерти надоели предначертания, пророчества и предзнаменования. Не слишком приятно ощущать себя стрелой в туго натянутом самостреле. Или того хуже – пустым сосудом для силы.
– Ничем не могу помочь, мальчик мой. Ты родился не просто Познавателем, а Последним Познавателем. Я знаю, в мире людей ты испробовал себя во множестве дел, испытал себя, кое в чем тебе нет равных, чему-то ты так толком и не научился, но все равно ты до последнего вздоха останешься Познавателем – и это лучшее из всего, что ты сможешь сделать. Свою природу никому не под силу изменить. Да и стоит ли?
Спорить с Фьеритири Ириен не мог, да и не хотел. Мастер Мечей редко когда ошибался и, конечно, знал, о чем говорил. Над его словами еще предстояло подумать. Потом.
Они еще немного посидели рядом молча.
– Мне пора, Ириен, – просто сказал мастер Фьер, порывисто вставая. – Костер погас, и тайн между нами больше не осталось. Можешь не сомневаться – твоя ноша тебе вполне по силам, а для отчаяния нет пока никаких оснований.
– Что мне нужно делать?
Учитель рассмеялся, слегка приобняв Ириена за плечи. Теперь от волшебника исходил настоящий жар, как будто все тепло отгоревшего костра перешло к нему и растворилось в плоти.
– Ничего. Вся сила уже у тебя. Она твоя.
Ириен помнил дурманящую волну Слов и привкус пыли Путей на губах, но сейчас внутри него ничего не изменилось.
– Но я ничего не почувствовал.
– О великие небеса! Ты совсем одичал в своих странствиях. Разве от каждой прочитанной книги голова становится тяжелее? То-то же.
Впору было вмазать самому себе по лбу кулаком от досады. Он действительно одичал, ожидая от истинных эльфийских волшебников пошлых фокусов в духе бродячих маргарских факиров, с выдуванием огня, молниями и громовыми раскатами. Магия – вещь одновременно серьезная и простая.
Фьеритири тем временем подошел к Вратам и взялся за большое кольцо.
– Мне пора. Прощай, Ириен.
Створка ворот тихонько скрипнула, приоткрываясь.
– А совет? – вдруг спросил Ириен.
– Какой совет?
– Ну как принято. Мудрое наставление от учителя или что-нибудь в этом духе.
Фьеритири призадумался на мгновение над спорным утверждением своего ученика. Он хитро покосился на Альса, не без оснований заподозрив последнего в банальной подначке.
– Мудрое наставление? Можно. Значит, вот тебе, Ириен, совет от умудренного опытом Мастера: жрать на ночь глядя – вредно.
– Спасибо, учитель, – ответствовал Последний Дознаватель, низко кланяясь.
– И тебе спасибо, – прошептал в ответ ветер меж смыкающихся Врат.
Остров Цитадели опустел окончательно, краешек солнца показался над горизонтом, над озером поднимался ветер…
В крепости, затерянной на краю Ветланда, проснулся Ириен. Вьюга выла за плотно закрытыми ставнями, и где-то за белой круговертью осторожно крался робкий рассвет. За ночь сквозняк украл все тепло из очага, а под окном на полу образовался изрядный сугроб. Ириен с головой забрался под теплое одеяло и тихонько засмеялся. Он был всемогущ, почти как сам Создатель… и у него от голода громко урчало в желудке.
Зима 1694 года, или 8731 года по летоисчислению орков, выдалась необыкновенно холодной и затяжной. И не только в Ветланде, где суровыми зимами никого не удивишь. И то, что в северных провинциях Игергарда и Тассельрада снега выпало выше человеческого роста – тоже дело если не обычное, то не такое уж редкое. Ну вымерли в Хаалаане от холода несколько деревень. (Да кто считает эти рыбачьи поселки?) Но когда впервые за триста лет Яттс от истока до устья покрылся льдом и до дна промерз Орфирангский залив, по всему северу поползли слухи. И нет чтобы только холопье да юродивые вспомнили старые сказки о Проклятии Ильимани. О том же твердили жрецы Старых богов с высоких амвонов, от них не отставали попы церкви Вечного Круга Жизни, возлагая всю ответственность на богомерзких нелюдей. И даже Темный Лорд (человек недоверчивый и страдающий манией преследования), оживившись в предвкушении зловещих перемен к худшему, призвал своих адептов приблизить пришествие последних дней человеческими жертвоприношениями. И уж чего никто вообще не ожидал, включая самых дальновидных, так это появления в Игергарде легата Облачного Дома – самого Шаффа – Глашатая Ночи. А если уж Оллаверн напомнил о себе, то дело ясное – грядет беда, и она не за горами.
Марил по прозвищу Боров, староста тассельрадской деревни Крышицы, проснулся посередь ночи незнамо от чего, потому как бессонница никогда не была у него в обычае, и после долгого раздумья ткнул кулаком в бок свою уважаемую супругу Лику.