— Ну непременно, — подтвердил главврач. —Ив милицию не будете обращаться?
   — Естественно. Я предлагаю следующий вариант: мы оформляем вас в качестве больного и определяем в ту же палату, где находится человек, которого вы называете прорицателем, кстати, его зовут Владимир Сергеевич. Вы будете свободно общаться с ним, исследуете, так сказать, тему своей будущей диссертации на месте. Ведь вы хотите познакомиться с ним не из праздного интереса? Представляете, как будет звучать заголовок вашей диссертации: «Пророки и предсказатели в истории русского и советского государства» — тема весьма многообещающая. Успешная защита, я думаю, обеспечена. Ты как считаешь, Степан? — обратился он к Козопасову.
   — Еще бы! — подтвердил тот.
   — Но ведь я не больной! — закричал Олег. — Как же вы меня можете положить в психушку?
   Ужас положения стал доходить до него.
   — Вы странный молодой человек, — холодно сказал Ромуальд Казимирович, — я хочу сделать как лучше, не выносить, так сказать, сор из избы, а вы — в крик!
   — Сколько же я должен буду у вас находиться?
   — Да недолго: недельку, может, чуть побольше.
   — Но школа, как же там без меня, да и если узнают, что я в психиатрической лечебнице?
   — Никто ничего не узнает! — торжественно сказал главврач. — Я вам клянусь! К тому же школа ваша, насколько я знаю, еще не работает. Словом, вы не волнуйтесь. Я уверяю, подобного случая больше не представится, прорицатель Владимир Сергеевич был вхож в такие коридоры власти, о каких вы и не представляете. Единственная будет просьба к вам — сообщать о всех разговорах, которые вы с ним будете вести. Сами понимаете, государственная тайна и все такое прочее.
   — Но если он прорицатель, то сразу догадается, кто я такой на самом деле.
   — Ну и пусть догадывается, — вступил в разговор Козопасов, — это даже лучше.
   — Вот именно, — подтвердил главврач. — Так что, молодой человек, дерзайте.
   Потрясенный всем случившимся, Олег поплелся вслед за Козопасовым. Он не знал, что и думать. С одной стороны, все вроде бы неплохо складывалось. С другой — у Олега начинало зреть чудовищное подозрение, что все происшедшее не что иное, как подставка. Именно подставка, произведенная виртуозно и умело. И ведь никого не обвинишь: сам залез в расставленные сети. А может, никакой подставки и нет, может, после всего пережитого воображение разыгралось? Как бы там ни было, цель, о которой он мечтал, достигнута. Скоро он увидит прорицателя.
   Козопасов проводил его в мрачную комнату, на двери которой было написано «приемный покой». Заспанная медсестра заставила измерить температуру, хотела измерить и давление, но Ко-зопасов сказал, что это не обязательно.
   — А ванну? — спросила медсестра.
   — Обойдемся, — однозначно сказал Козопа-сов.
   Потом медсестра приказала Олегу раздеться. Выдала больничную одежду и спросила, куда вести больного.
   — Я сам отведу, — сообщил Козопасов, — а поместим мы его в двенадцатую.
   — В двенадцатую? — удивленно переспросила медсестра.
   Но Козопасов ничего не ответил и повел еле держащегося на ногах Олега к новому месту обитания.
   По дороге Олег взглянул на висевшие в коридоре часы: было двадцать минут второго.
   Некоторое время шли какими-то коридорами. Козопасов несколько раз отпирал двери собственным ключом. Наконец вошли в совсем крошечный коридорчик, в который выходили всего две двери.
   — Вам сюда, — Козопасов остановился перед левой дверью и щелкнул выключателем. Тусклая лампочка осветила крошечную двухместную палату с маленьким зарешеченным окном. Одна койка была пуста, на другой, отвернувшись к стене, лежал закутанный в одеяло человек и, казалось, спал. Сердце у Олега екнуло: неужели он?!
   — Ложитесь, — шепотом сказал Козопасов. Олег растерянно стоял возле койки, не зная, что делать дальше.
   — Смелее, — добавил Козопасов и легонько подтолкнул его.
   Олег машинально сел.
   Козопасов вышел и выключил за собой свет. Щелкнул замок двери коридора. Олег некоторое время сидел и прислушивался. С соседней кровати не доносилось ни звука. Только дождь барабанил в окно. Наконец он собрался с силами, встал и, расправив постельное белье, залез под колючее казенное одеяло. Стало так тоскливо, что впору было заплакать. Никогда, даже в самых кошмарных снах, не могло привидеться ему такое: ни с того ни с сего заключен он в психиатрическую больницу, да к тому же особого режима. Что это за режим такой, приходилось только догадываться, но, надо думать, ничего хорошего он не сулил. А ведь еще днем все было так хорошо, ничто не предвещало столь стремительного поворота событий.
   «Какой же я дурак, — с горечью подумал он, — влез в дерьмо, и вот результат». Как хорошо оказаться сейчас дома с родителями и сестрой или, на худой конец, у старухи, у которой он снимал комнату, а завтра пойти в школу в свой пятый класс и забыть об этой истории и об этих ужасных людях.
   Мысли эти еще больше растравили душу. Слезы беззвучно побежали из глаз. Олег заскрипел зубами и уткнулся в подушку.
   — Успокойтесь, — раздался вдруг с соседней койки тихий голос, — все будет хорошо.
   — Вы думаете? — машинально спросил Олег и только потом удивился.
   — Я знаю, — ответил голос, — спите!
   И Олег, подчиняясь голосу, заснул.
   Проснувшись утром, он в первый момент не понял, где находится. Выкрашенные серой масляной краской стены, плохо побеленный потолок, с которого свисает голая электрическая лампочка. Меньше секунды понадобилось, чтобы услужливая память восстановила всю цепочку событий, приведших его в это убогое место. Он в сумасшедшем доме!
   В палате было тихо. Потом больной на соседней койке завозился и сел.
   — Вы проснулись? — спросил он у Олега.
   — Да, — ответил Олег и посмотрел на своего соседа.
   — Ну что ж, — дружелюбно сказал тот, — давайте знакомиться, Владимир Сергеевич, — и он протянул Олегу руку.
   Владимир Сергеевич задержал руку молодого человека в своей и пристально посмотрел ему в глаза.
   — Я вижу, — произнес он, — вы искали встречи со мной.
   «Начинается…» — подумал Олег. Он вгляделся в лицо этого человека, и ему показалось, что он где-то его уже видел, не просто видел, а неоднократно встречал. Высокий с залысиной лоб, слегка монгольские скулы, карие с прищуром глаза. Человек был немолод, однако точный его возраст Олег определить затруднился..
   Не зная, что ответить, Олег молча кивнул и легонько дернул руку, пытаясь освободиться. Владимир Сергеевич усмехнулся и освободил ладонь.
   — А вы, молодой человек, далеко пойдете, — серьезно сказал он. Что он имел в виду, Олег не понял.
   Незаметно утро перешло в день, потом наступил вечер. К удивлению Олега, пребывание в столь специфическом учреждении ничем не отличалось от пребывания в обычной больнице. Между собой они почти не разговаривали, так, перекинутся парой ничего не значащих слов, и все. Было чрезвычайно скучно, но еще больше скуки Олега мучила неизвестность. Вот он и достиг своей цели, встретился с прорицателем, но о чем с ним говорить, а главное, как вообще начать разговор? Неужели взять и спросить: а правда, что вы умеете предсказывать события? Сделать это Олегу мешала робость. Словом, парень не находил себе места.
   Владимир Сергеевич, казалось, не обращал внимания на своего соседа. Целый день он лежал, уставившись в потолок, или читал какую-то потрепанную книгу.
   Наконец легли спать. Олег долго не мог заснуть, пытаясь найти выход, но так и не нашел. Следующее утро началось точно так же. Завтрак. Потом бесцельное лежание на кровати. Наконец Олег набрался храбрости и обратился к своему соседу.
   — Мне надо с вами поговорить, — шепотом сказал он.
   Тот удивленно посмотрел на него: о чем?
   — Меня приставили за вами шпионить, — через силу произнес Олег.
   — То есть?
   И учитель рассказал все, что с ним произошло. Во время рассказа Владимир Сергеевич молчал, иногда чуть улыбался.
   — Значит, вы хотели познакомиться с прорицателем? — спросил он после того, как Олег закончил свое повествование. — Но почему вы решили, что прорицатель — это я?
   Олег с величайшим удивлением посмотрел на него.
   — А что, если я — обычный больной, а совсем не тот, кого вы ожидали найти? Да и вообще, может быть, им нужны именно вы?
   — Но зачем? — в изумлении спросил Олег.
   — Для опытов, — спокойно сообщил Владимир Сергеевич, — да-да, именно для них, — подтвердил он, почувствовав, как вытянулось лицо Олега. — И вы сами засунули голову в пасть льву, большей глупости мне не приходилось видеть. Вы ведь знали, что психушка эта специальная. Если в простую-то человек попал, хотя бы и случайно, то это пятно на всю жизнь. Чуть что не так — вспоминают, что он побывал в этом заведении. И прицепляется к такому человеку кличка «шизик». Так и в гроб кладут с этой кличкой. Несмываема она, по крайней мере, в нашем государстве.
   — Что же делать? — с тоской спросил Олег.
   — А ничего, — последовал ответ, — раньше надо было думать.
   — Но ведь мне обещал главврач и этот… Козо-пасов, что не больше недели.
   — Недели? — насмешливо протянул собеседник. — Хорошо, если через год выпустят, но обычно отсюда выбираются только вперед ногами.
   Олег откинулся на подушку и в ужасе закрыл глаза. Его худшие опасения начинали подтверждаться. Некоторое время он лежал молча, потом снова повернулся к собеседнику:
   — А если убежать? Когда я сюда лез, то особой охраны не видел.
   — Тут вы правы. Особой охраны, как, например, в тюрьме, вертухаев с автоматами тут, конечно, нет. Но насколько я знаю, бегут отсюда весьма редко, то есть, конечно, побеги были…
   Владимир Сергеевич замолчал, видимо, что-то вспоминая…
   — Маловероятно, — закончил он. — Во-первых, на прогулку не выводят, отделение всегда на замке, да и после опытов, для которых вы предназначены, вряд ли побежишь.
   — А что за опыты? — содрогаясь спросил Олег.
   — Да мало ли… — неопределенно ответил собеседник. — Впрочем, — неожиданно добавил он, — может, вам и повезет, и удастся выбраться отсюда. Хотя маловероятно. Послушайте, — неожиданно продолжил он, — вот вы упоминали об Авеле, не могли бы вы рассказать о нем поподробнее?
   Но Олегу сейчас было не до Авеля. Он отвернулся от своего соседа и несколько раз ударил головой стену. «Разобью башку, — решил он, — вынесут отсюда, начну кричать… звать на помощь…»
   — Это вы зря, — спокойно сказал Владимир Сергеевич, — стены тут толстые, монастырские…
   — Замолчите! — крикнул Олег.
   — Успокойтесь, — властно произнес Владимир Сергеевич.
   Неожиданно какая-то сила сковала Олега. Он оцепенел и застыл у стены.
   — А теперь спокойно ложитесь на кровать. — Олег подчинился. — Так-то лучше, — удовлетворенно произнес Владимир Сергеевич. — Спите!
 
* * *
   Стояла глубокая ночь, когда Олег проснулся.
   — Эй, Олег, — услышал он шепот с соседней кровати, — не спишь?
   — Нет, — сонно отозвался он.
   — Поговорить надо, — так же шепотом продолжил Владимир Сергеевич.
   — Дня, что ли, мало? — недружелюбно спросил Олег.
   — Днем нельзя, — последовал спокойный ответ, — нас постоянно прослушивают, ночью подслушивающую аппаратуру выключают. Так что сейчас — самое время.
   «Подслушивают, не подслушивают, — равнодушно подумал Олег, — какая разница?» После всего, что он узнал, это уже не имело значения.
   — Ты вроде парнишка неплохой, — снова послышалось с соседней койки, — не отчаивайся, не все так ужасно.
   — То есть вы меня обманули, лапшу на уши навешали, так, что ли?
   — Нет, лапши я тебе не вешал, все так и есть на самом деле.
   — Тогда чего же меня успокаиваете?
   — Э-э, парень, быстро же ты руки опускаешь, сутки только провел здесь, а уже скуксился.
   Олег на эту реплику ничего не ответил, да и что было отвечать.
   На некоторое время воцарилось молчание.
   — Олег, — послышался снова голос Владимира Сергеевича, — ты спишь?
   — Нет, — буркнул парень.
   — А ты знаешь, что я тот, кого ты искал… прорицатель.
   Известие это мало обрадовало Олега: какая разница, в чьем обществе загибаться.
   — Так вот, я как прорицатель утверждаю, что очень скоро ты выйдешь отсюда.
   — Не верю я вам, — сказал Олег, — сначала одно, теперь — другое…. Сами же говорили, что выйти отсюда невозможно.
   — Я утверждаю со всей серьезностью. Может быть, ты не веришь, что я тот, за кого себя выдаю? Дай руку!
   Олег протянул во тьму руку. Чужая ладонь осторожно сжала его пальцы. И он почувствовал в них легкое покалывание, а может быть, это только показалось ему.
   — Так вот, — начал Владимир Сергеевич, — твои родители и сестра живут в… (тут он назвал родной город Олега). Сестре твоей четырнадцать лет, она занимается балетом… Что, достаточно?
   Олег изумленно молчал.
   — Ну, поверил?
   — Ничего себе! — произнес парень.
   — Тогда поверь и в остальном. Ты, может быть, единственный посторонний человек, который из интереса к моей персоне пошел на жертву.
   — На какую жертву? — усмехнулся во тьме Олег. — Если бы я знал, что случится, сроду бы сюда не полез.
   — Похвальная откровенность, но тем лучше, думаю, я в тебе не ошибся. Собственно, у меня и вариантов нет. Сижу здесь второй год и просидеть могу еще долго.
   — Но если вы прорицатель, то должны знать, когда выйдете отсюда? И вообще, при ваших способностях, как вы сюда попали, почему не приняли заранее мер?
   — Если бы было все так просто, — хмыкнул Владимир Сергеевич. — Не все я могу предугадать, особенно в отношении себя, — он кашлянул. — Эти двое, Козопасов и Ситников, тоже не так просты, как желают казаться.
   — Кто это — Ситников? — спросил Олег.
   — Главврач. Так вот, вариантов у меня — ноль, надежда только на тебя. Если ты не поможешь, гнить мне тут до окончания дней. Я предугадал твое появление. Подсаживали ко мне разных… — он хихикнул. — Один, помню, борцом за веру представлялся. Уж такой набожный, все молился… а у самого душа чернее ночи. Другой — диссидент. Верно! Когда-то таковым был, но сломался. Что ж, сломить человека несложно. Тот похитрее был, в душу особенно не лез, все строй ругал. С другим номер, может быть, и прошел бы, но не со мной. Санитар этот — Комаров, попроще. Разбогатеть хочет.
   — Комарова я знаю, — отозвался Олег, — это он меня к вам обещал привести.
   — Вот и привел, спасибо ему, — сказал Владимир Сергеевич, — тоже свою игру играет. Я его на клад навел, — он снова засмеялся, — хотя знал, что из этого выйдет. Ну, а ты, — он на некоторое время замолчал, — ты, я чувствую, не подведешь.
   Олег был заинтригован. Надежда, появившаяся вместе со словами прорицателя, окрылила его.
   — А вы точно знаете… что нас не подслушивают?
   — Точно, — отозвался Владимир Сергеевич. — Так вот, чтобы ввести тебя в курс дела, хочу рассказать о себе. Без этого многое окажется неясным. К тому же, коль ты интересуешься подобными вещами, думаю, что тебе будет интересно.

Глава седьмая

   Откуда взялся мой дар — не знаю. Сколько я потом ни расспрашивал мать, ни копался в родословной, вразумительного ответа так и не получил. Передается ли эта штука по наследству или приобретается как-то по-другому, я так и не выяснил. Но думаю — не наследственное это. Первый раз дар проявился у меня лет в десять. Перед войной мы жили в Ленинграде. Отец мой был военным и с началом войны, естественно, оказался на фронте. Воевал он тут же, под городом, и изредка появлялся дома. Еще в середине июля сорок первого года, когда ни о какой блокаде не слыхивали, настоял он, чтобы мы с матерью уехали на ее родину, в небольшой уральской городок. Мать, помню, страшно не хотела уезжать из Ленинграда: Переживала, что будет с квартирой, но отец проявил твердость и настоял на нашем отъезде. Большинство наших соседей отнеслись к намерению покинуть город с недоумением. «Не сегодня-завтра немцы будут разбиты, — утверждали они, — вспомните финскую кампанию… И чего ради тащиться в какую-то дыру». Все эти разговоры вносили в душу матери еще большее смятение. Она целыми днями тяжело вздыхала, а то и плакала, но уезжать не собиралась. Пока однажды не появился отец и не устроил страшный скандал. Он сам сходил на вокзал, купил билеты и сказал, чтоб ноги нашей в Ленинграде не было. Скрепя сердце мать собрала чемоданы, и мы отправились к деду.
   Позже мать часто говорила, что отец был провидец, и не уедь мы из Ленинграда, то наверняка бы погибли, тем более что дом, в котором мы жили, немцы разбомбили еще в первые месяцы блокады. Но, думаю, ничего чудесного в его настойчивости не было. Просто он хорошо представлял себе складывающуюся обстановку на фронте и как профессиональный военный понимал, каков будет результат.
   Место, куда мы прибыли, в моем представлении никак нельзя было назвать городом. Несколько двух-, трехэтажных каменных домов в центре, да и то дореволюционной постройки, а все остальное — скопище деревянных домишек. Городок лежал в долине между гор, и лес начинался прямо на окраине. До этих пор я все время жил в Ленинграде и лишь однажды ездил с родителями в Крым. Стоит ли говорить, как я тосковал по широким проспектам, по друзьям в школе. Мать, видимо, тоже не особенно радовалась приезду на родину. В Ленинграде она работала в театре гримершей, вращалась в той пестрой толпе, которую называют богемой, и совершенно не представляла, чем будет заниматься тут.
   Дед встретил нас радостно. После смерти бабки он уже несколько лет жил один и очень скучал.
   Мать не хотела устраиваться на работу. Деньги у нее были, и она считала, что через месяц-другой мы вернемся домой.
   Жили мы в большом деревянном дедовом доме, полном старинных вещей, но каком-то неухоженном и несуразном. Мать целыми днями валялась на пыльной тахте и читала романы или говорила о Ленинграде и театре.
   Мне было очень скучно. С местными ребятишками я не общался. Понятия «эвакуированный» еще не существовало. И я был в их глазах дачником. Чем мне нравился городишко — тем, что он был очень старинным. Впрочем, сейчас я понимаю, что он был не старше того же Ленинграда, но ощущение древности было в нем намного сильнее. Может быть, потому, что без хозяйского глаза все обветшало, и живописная эта ветхость выглядела романтично и даже нарядно. В городе действовал заводик, принадлежавший некогда не то Демидовым, не то Турчаниновым и с тех пор практически не изменившийся. Рядом с ним находилась древняя полуразрушенная церквуха. Со. скуки я ходил на заводик, который был даже не огорожен, смотрел, как разливают в формы металл, как рабочие заправляют в клеть допотопного прокатного стана заготовки с помощью длинных клещей, как работали, должно быть, сто лет назад.
   Забрел я как-то и в церквуху. Стоял яркий августовский день. В церкви было сумрачно, но сквозь дырявый купол в нее проникали лучи солнца, пылинки столбом клубились в них, поднимаясь вверх. Хотя рядом работал завод, было почему-то очень тихо. На стенах кое-где сохранились части росписей, и святые таинственно и строго смотрели на меня. Наверху, на хорах, живопись сохранилась лучше, и я решил рассмотреть ее. Тут же стояла прислоненная к стене лестница. Я взобрался наверх и стал разглядывать картину. По-моему, это было вознесение Христа. Карниз, на котором я стоял, был довольно широким. Внезапно я попал в столб света, лившийся через дыру. Пылинки кружились вокруг меня, и я неожиданно почувствовал себя одной из них. Я как бы слился с этим хаотическим движением. Ощущение было очень странным, но приятным. Мне показалось, что вместе с другими пылинками я вылетел через дыру на крыше и теперь парю над городом. Я ясно видел полузнакомые окрестности, различил дом деда и его самого, колющего дрова, потом из дома вышла мать и стала складывать дрова в поленницу. Я поднимался все выше, и чем выше я поднимался, тем, казалось, все больше сливался с окружающим. Я чувствовал себя частичкой мироздания и ощущал, что я во всем: в облаках, в деревьях, в металле, который налит в ковш. Трудно передать словами эти ощущения, но ничего более прекрасного до сих пор я не испытывал. Я был ребенком и не читал философские труды о пантеизме, не читал даже чапековскую «Фабрику абсолюта», так что не мог ниоткуда почерпнуть идеи о мировом самосознании.
   Сколько продолжался этот полет, не знаю. Но самое удивительное, что очнулся я не на хорах и даже не в церкви, а за ее порогом. Когда пришел домой, то увидел, что мать кончает складывать дрова в поленницу.
   Почему-то я не удивился всему случившемуся.
   Но с того дня со мной стали происходить разные странные вещи.
   Спустя несколько дней я попал на городское кладбище. По-прежнему стояла сухая солнечная погода. Чудесно пахли доцветающие травы. Я по пояс разделся и ходил между могил, рассматривая памятники, читая надписи на них. Здесь было много старинных дорогих надгробий, попадались и склепы, свидетельствующие, что городок некогда знал и лучшие дни. Ведь только состоятельные люди могут позволить себе соорудить для себя и своих родных такие дорогие усыпальницы.
   На кладбище было совершенно пусто, лишь в самом начале я встретил козу, пролезшую через дыру в изгороди.
   Вдруг я почувствовал, что за мной кто-то наблюдает. Чувство было странное. Словно холодом, окатило меня волной злобы, тянувшейся ко мне. Я присмотрелся и заметил какое-то существо, скрывшееся за гранитным памятником. Оно то выглядывало, то снова пряталось. Мне стало очень страшно, так страшно, как не бывало еще ни разу в жизни. На что было похоже это нечто? Представь себе большой моток перекрученной проволоки, беспрерывно меняющей свои очертания и имеющей нечто вроде рук и ног. Это был, конечно, не человек, но что? Может быть, чья-то неприкаянная душа, вынужденная скитаться вечно, или нежить? Кто знает. Существо так же внезапно исчезло, как и появилось. В страхе я прибежал домой и забился в угол.
   Однако вскоре я стал часто сталкиваться с подобными явлениями. Существа, похожие на увиденное мною на кладбище, встречались чрезвычайно редко, значительно чаще я видел нечто вроде теней. Они не были связаны с отражением обычных предметов, они существовали сами по себе. Некоторые из них были огромны, другие — маленькие. Они как-то взаимодействовали между собой, общались, если можно так выразиться. Чувствовал я и их отношение к себе. Иногда доброжелательное, иногда нет, но чаще всего я ощущал равнодушие.
   Я быстро привык к этому миру. У меня хватило ума никому об этом не рассказывать. Вначале я думал, что не я один вижу подобные вещи, но потом понял, что если начну рассказывать, то меня сочтут сумасшедшим.
   Тени вели себя неодинаково. Иногда за целый день я не встречал ни одной, а иногда за час попадалось несколько. Больше всего их было на кладбище, видимо, здесь наилучшее место для их проникновения в наш мир, а может быть, их просто тянет сюда.
   Иногда тени вроде бы двигались по земле, но чаще всего они вились в воздухе и всегда были в движении.
   Между тем жизнь шла своим чередом. В город стали прибывать настоящие эвакуированные. На их фоне я был вроде местным. Скитания мои по городку скоро прекратились, я пошел в школу и зажил нормальной жизнью. Появились у меня и друзья. Словом — я привык к своему новому месту обитания.
   Мать быстро поняла, что возвращение в Ленинград немыслимо, и устроилась на работу в местный исполком. Получилось у нее это легко, потому что в городе ее все знали и считали столичной штучкой.
   Надо еще добавить, что именно тогда проявился у меня впервые дар прорицания. Я предсказывал своим приятелям, когда и по какому предмету их спросят. Вначале они относились к этому недоверчиво, но очень скоро стали активно пользоваться этим. Ошибок практически не бывало.
   Письма от отца приходили редко. Воевал он по-прежнему на Ленинградском фронте. Хорошо запомнил я одну фразу из его письма. «Какое счастье, — писал он, — что вы вовремя отсюда уехали».
   Однажды в марте 1942 года я, как обычно, был в школе. Шел урок географии. Как сейчас помню: пожилой учитель, тоже из эвакуированных, рассказывал об Арктике. Рассказывал он интересно, и класс внимательно слушал. Внезапно я почувствовал страшный удар по голове и потерял сознание. Очнулся я оттого, что учитель брызгал мне в лицо холодной водой, а вокруг стояли испуганные и удивленные одноклассники.
   — Что с тобой? — спросил учитель, увидев, что я пришел в себя.
   — Убили, — сказал я, — меня убили.
   — Что ты мелешь?! — недовольно сказал географ, а ребята вокруг меня засмеялись. — Задремал, наверное.
   И в этот момент, как мне потом рассказывали, вся правая часть моего лба на глазах стала темнеть, и скоро на этом месте появилось темно-красное пятно, вроде родимого.
   — Иди-ка домой, — сказал географ.
   По дороге домой я размышлял: что же случилось? Голова совсем не болела, тогда откуда же пятно? И тут я понял: в этот самый момент на фронте погиб мой отец. Пуля или осколок попали ему в голову, именно в то место, на котором появилось пятно. Это было не предположение — я знал это наверняка. Вечером мать спросила: что с моей головой?
   — Папу убили, — вместо ответа сказал я.
   — Замолчи! — крикнула мать. — Замолчи, гад!!! — она изо всей силы ударила меня по лицу, первый раз за всю жизнь, а потом заплакала.
   На другой день по дороге в школу мне показалось, что я вижу тень отца. Ощущение добра, идущее от тени, было невероятно сильным. Тень на секунду задержалась и унеслась прочь. А через месяц пришла похоронка, где сообщалось, что мой отец пал смертью храбрых именно в тот самый мартовский день.