Атеев Алексей Алексеевич. Бешеный

Алексей Атеев
 
Бешеный

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

 
   Этот день Тихореченск запомнил надолго. И годы спустя жители города нет-нет да и помянут те достопамятные события. Но начнем по порядку.
   В августе темнеет быстро. Часов в десять городок уже окутала теплая летняя ночь. С реки подул освежающий ветерок. Жара сменилась относительной прохладой. В столь позднее время город обычно спит, но была суббота, а значит, выходной. К тому же лето кончалось, и жаль было терять ни с чем не сравнимое время. Поэтому, несмотря на темень (а освещение Тихореченска оставляло желать лучшего), улицы были полны народа.
   Молодежь дефилировала у автовокзала. Переносные магнитофоны сладко пели или, наоборот, рычали. Люди постарше сидели на скамейках возле своих домов, перемывали косточки соседям или просто любовались августовским звездопадом.
   Примерно в это же время по главной улице, избегая освещенных участков, крались две личности. При нормальном дневном освещении эти личности опознал бы любой тихореченец. Именно любой, поскольку в «таблице популярности» они шли после первого секретаря горкома партии Караваева и городского дурачка Ионьки.
   Про Губана неизвестным автором были сложены даже стихи. (Они украшали одну из стен КПЗ местного горотдела милиции.) Стихи были следующие:
   Если ты носишь в кармане стакан — Ты не мужчина, ты Витя Губан!
   Характеристика, в общем-то, исчерпывающая. К ней стоит добавить, что, несмотря на свой высоченный рост и здоровые кулаки, Витя Губан был парень незлобивый, дрался редко и в самой агрессивной компании сохранял присутствие духа.
   Вторым в этой подозрительной парочке был Комар: мужчина неопределенного возраста, маленький, сухой, жилистый и злой. В противоположность Губану он участвовал почти в любой разборке, происходившей в Тихореченске. Его визгливый, истеричный тенорок слышался везде, где пахло дракой. Комар бывал нередко бит, однако это никак не отражалось на его характере и привычках.
   — Давай, детина, поторапливайся! — шипел Комар своему напарнику.
   — Куда мы все-таки идем? — тоже шепотом, но в другой тональности спрашивал Витя.
   — За мной, чудило, нас ждут миллионы! И Витя покорно плелся следом.
   Тут надо добавить, что последним из многочисленных мест работы Комара была Тихоречен-ская психиатрическая лечебница, где он выполнял обязанности санитара.
   Наконец странная пара приблизилась к так называемому Дядьковскому дому. Строение это некогда принадлежало купеческому семейству Дядьковых. Затерялся след купцов, а название так и осталось. Солидный трехэтажный дом из красного кирпича был выстроен на века. На первом этаже располагался единственный городской ресторан, на втором и третьем многочисленные городские конторы и службы.
   «В ресторан, что ли, ведет? — размышлял Губан. — Нет, не похоже, за Комаром такого не водится, к тому же там сегодня свадьбу играют. Начальник милиции дочь замуж выдает».
   Витя прислушался к пьяному гомону, вырывавшемуся из распахнутых окон ресторана. Подгулявшие гости выясняли отношения на крыльце. Комар тоже приостановился и, толкнув в бок приятеля, заявил:
   — Скоро мы тоже здесь гулять будем, да не день — неделю, месяц!..
   «Он, что, рехнулся? — подивился Губан. — Набрался заразы в своем дурдоме, вот и несет всякую бодягу». Но приятель уже тащил его дальше.
   Они обошли фасад здания и оказались с его тыльной стороны.
   В доме было три подъезда. Комар подошел к среднему и легонько подергал дверь. Она была заперта на висячий замок.
   Только сейчас Губан заметил, что приятель сжимает в руке небольшой продолговатый предмет. Он присмотрелся и при тусклом свете подъездной лампочки обнаружил, что это монтировка.
   «На кражу пошел!» — поразился Губан и шарахнулся в сторону. Но Комар цепко схватил кореша за рукав.
   — Стой, придурок! — зашипел он.
   — Под статью не пойду, — так же шепотом отвечал Губан.
   — Какая статья… все чисто, а сбежишь — прикончу как суку!
   Витя немного подумал и остался.
   Убедившись, что бунт подавлен, Комар зацепил монтировкой замок и резко дернул. С одного рывка петли выскочили из трухлявого дерева.
   — Пойдем! — приказал взломщик своему нерешительному товарищу. Тот нехотя поплелся следом.
   Узкая лестница вела наверх. Комар поднимался быстро и уверенно, достав из кармана пиджака фонарик и освещая таблички на многочисленных дверях.
   «Запасливый, — с уважением подумал Губан, — классно работает».
   Комар между тем остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку и стал ее внимательно изучать, светя фонариком. Потом он сделал еще несколько шагов и высветил очередную табличку на двери.
   «Городской статистический отдел», — прочитал Витя.
   — Вроде здесь, — сказал Комар.
   Он дернул дверь, но замок в ней был уже капитальный. Комар попытался подцепить ломиком створки — дверь не поддавалась. Несколько минут он безуспешно возился с замком, потом зло глянул на Витю, жмущегося к стенке.
   — Чего стоишь, дылда, — рявкнул он, — помогай!
   Губан как во сне взял из рук приятеля монтировку и навалился на дверь.
   «Что я делаю?» — стучало в голове. Витя уже решил бросить инструмент и дать деру, как вдруг раздался треск и дверь отворилась.
   — Молодец, — похвалил приятеля Комар, — сила в тебе есть. Но главная работа впереди.
   «Что он еще задумал, — недоумевал Губан, — и почему полез в „статистику“?» Но вопросов больше не задавал.
   Луч фонарика скользнул по канцелярским столам, по бумагам и пишущим машинкам.
   Губан присел на жесткий стул, следя за действиями товарища. А тот снова достал бумажку и продолжил ее изучение. Затем начал мерить комнату шагами.
   — Хотя бы объяснил… — нерешительно начал Губан.
   Но Комар только отмахнулся. Задумчиво встал посреди комнаты, светя под ноги. Потом топнул стоптанным башмаком по половице.
   — Где-то здесь, — пробормотал он. — Нужно ломать пол.
   — Ты что, одурел? — подал голос Губан.
   Комар обернулся на голос и уставился на темную фигуру напарника. Некоторое время сохранялось, молчание и слышно было, как внизу, в ресторане, играет музыка.
   — Клад здесь, понимаешь, клад! — наконец произнес Комар.
   — Клад?! —Ну!
   — А чей клад?
   — Дядьковский! В этой комнате раньше кабинет Дядькова был, — пояснил Комар. — В гражданскую он здесь свое золото и спрятал.
   — А ты откуда знаешь? — как заведенный повторил Губан.
   — Вот заладил, придурок: «откуда знаешь, откуда знаешь»… От верблюда! Сегодня день самый подходящий: суббота, значит, завтра никто не хватится, к тому же вся «ментовка» внизу гуляет… Сигнализации тут нет, а ты, видно, решил, что я «статистику» решил ограбить, похитить, например, квартальный отчет о потреблении в Тихоречен-ске алкогольных напитков, — хмыкнул Комар. — Ты, Виктор, парень надежный, — примирительно промолвил он, — и силенка в тебе есть, вот я и решил взять тебя на дело.
   — А как делить будем? — заинтересованно спросил Губан.
   — Поделим, не волнуйся! — опять рассердился Комар. — Не бойся, не обижу.
   «Клад искать — это не грабить, не воровать, — успокоившись, размышлял про себя Губан, — это можно».
   — Значит, говоришь, под полом? — Он взял у Комара монтировку и повертел ее в руках. — Жидковат инструмент, — неодобрительно промолвил он. — А ну-ка, свети.
   Пол в комнате был очень старый, но сделанный настолько добротно, что щелей между половицами практически не наблюдалось. Губан попытался расковырять небольшую щель. Кое-как это удалось. Он попробовал подцепить половицу, но та не поддавалась.
   — Не получается, — растерянно произнес он.
   — Вижу, что не получается, — Комар задумчиво качнул головой. — Я припас тут поблизости кое-что.
   Минут через пять Комар принес большой тяжелый лом. Губан навалился, половица затрещала и со скрежетом пошла вверх. Комар нетерпеливо посветил фонариком в образовавшуюся щель.
   — Пусто, — придушенно произнес он, — давай следующую.
   Работа закипела. Скоро комната статотдела была полностью разгромлена. Кладоискатели совсем забыли об осторожности. Они ворочали половицы, на заботясь о производимом шуме. Губан даже предложил включить свет, но его одернул более осторожный Комар.
   Внезапно луч фонарика нащупал нечто необычное. В тусклом свете проступила какая-то запыленная позеленевшая плита.
   — Золото! — хрипло вымолвил Губан. Комар нагнулся и смахнул рукой с плиты грязь и мусор.
   — Плита медная, — уверенно сообщил он. — Держат ее четыре гайки. Под ней, очевидно, находится клад. Как же быть с гайками? Ладно, Витек, сиди пока тут. Я сейчас…
   На этот раз его не было дольше. И Губан уже начал беспокоиться. Но тут вернулся Комар. В руках он сжимал здоровенный газовый ключ.
   — То, что нужно, — весело сказал он. — Ну, Витя, берись за дело.
   Губан захватил гайку и попытался повернуть ее. Гайка не поддавалась. Он навалился на ключ всей своей массой.
   — Пошла, — переводя дыхание, сообщил он. Следом были отвинчены остальные.
   Приятели возились уже более двух часов. Губан глянул на часы.
   — Слушай, Комар, — уже почти двенадцать, а в ресторане все веселятся?
   Комар прислушался к глухому шуму.
   — Что ты хочешь, — сказал он, — милиция гуляет. Нам это только на руку. Давай, двигай плиту, и денежки наши. Тогда мы тоже до утра гулять будем.
   Лом глухо звякнул о медь. Плита не двигалась…, Губан перевел дух.
   — Не идет, — сообщил он, — прикипела!
   — Давай-давай, — торопил Комар, — эта шатия скоро разойдется. Ну-ка, я тоже помогу…
   Плита скрипнула и шевельнулась. В последний рывок кладоискатели вложили все оставшиеся силы. Раздался грохот, и из-под сдвинувшейся плиты неожиданно блеснул свет.
   Приятели нерешительно заглянули в дыру. Они увидели далеко внизу изумленные лица, смотрящие, казалось, на них. Плита неожиданно сама по себе повернулась, вновь раздался грохот, и следом снизу донесся многоголосый вопль ужаса.
   — Труба! — выдавил Комар. — Витя, ноги!
   И, схватив туго соображающего Губана за руку, поволок его из комнаты.
   Не разбирая дороги, бежали приятели по пустынным ночным улицам. Наконец силы оставили их, они свалились прямо на траву под каким-то деревом.
   — Что это было? — задыхаясь, спросил Губан. — Я ничего не понял!
   — Не понял? — переспросил Комар. — Дохлое дело! Нам… — он произнес непечатное слово.
   — А как же клад?
   — Клад? Не клад, а нары будут нам завтра!
   — Ты объясни толком! — взмолился Губан.
   — Люстру эта плита держала! — заорал Комар. — Люстру в кабаке!!! Мы плиту сдвинули, люстра на ментов и свалилась.
   — И что?
   — А, ничего! Надо либо бежать из города, либо сдаваться.
   — Но откуда ты взял про клад?
   — Одна падла рассказала.
   — И ты поверил?
   — И ты бы на моем месте поверил… Ну ничего, я до него доберусь, — заскрипел зубами Комар.
   На другой день в городе только и было разговоров о происшествии на свадьбе дочери начальника горотдела. Большинство видело в нем происки неизвестных террористов, замысливших одним ударом изничтожить всю городскую милицию. К счастью, обошлось без жертв. Громадная старинная люстра рухнула не сразу, что и спасло присутствующих. Вбежавшие на второй этаж подгулявшие слуги закона увидели полностью разгромленное помещение статотдела, брошенные орудия взлома и газовый ключ.
   Первоначально у следствия господствовала та же версия, что у большинства горожан. Она гласила, что кто-то хотел отомстить милиции и лично ее главе. Однако при тщательном осмотре места преступления под одной из неоторванных половиц была обнаружена довольно большая шкатулка с драгоценностями. Добраться до шкатулки было чрезвычайно легко, если, конечно, знать, как это осуществить. Прямо под шкатулкой в половице очень аккуратно был сделан небольшой лючок с утопленным кольцом. Он и раньше-то был незаметен, а многолетний слой краски полностью скрыл его.
   — Клад, значит, искали, — констатировал начальник милиции. — Интересно было бы посмотреть на этих кладоискателей.
   Его желание очень скоро исполнилось. В понедельник утром Комар и Губан сами явились в милицию, посчитав, что это лучший выход. Жертв, как они знали, не было, и поэтому надеялись на снисхождение.
   — Зачем же вы это сделали? — последовал вопрос.
   Некоторое время злоумышленники молчали. Потом заговорил Комар:
   — Клад хотели отыскать и сдать государству.
   — Да, государству… — в унисон повторил Губан.
   — Но почему бы просто не пойти и сообщить о его местонахождении? — спросил следователь.
   — А кто бы поверил? — усмехнулся Комар. — Мы думали, вскроем пол, и все. Кто знал, что плита крепит эту проклятую люстру? А за ремонт мы бы, конечно, заплатили, возместили убытки.
   — А откуда вы узнали о кладе? Комар замялся, потом сказал:
   — Слыхал от одного человека…
   — От какого человека?
   — Да какая разница, клада-то все равно нет.
   — Ошибаетесь, — заявил следователь, — клад все-таки есть.
   — Не может быть, — вскинулся Комар. — На пушку берете?
   — Могу показать, — следователь открыл сейф и достал ларец.
   Комар и Губан подались вперед. Щелкнула крышка, тускло засветились старинные украшения. У приятелей отвисли челюсти.
   — Эх, — упавшим голосом произнес Губан, а Комар только скрипнул зубами.
   — Вам чуть-чуть не повезло, — насмешливо продолжил следователь. — Не в том месте начали пол ломать. Правее бы взяли — сразу бы наткнулись. Конечно, обидно. — Он глянул на потупившихся приятелей. — И все-таки откуда у вас информация о сокровищах?
   — В нашей семье рассказы об этом кладе передавались из поколения в поколение, — начал Комар.
   — Так вы же не местный? — удивился следователь.
   — Мало ли что — не местный, — смешался Комар, — бабушка моя… — и он начал нести какую-то ахинею о бабушке-купчихе, о каком-то завещании…
   Правды от него добиться так и не удалось, а Губан вообще ничего не знал.
   «Собственно говоря, какая разница, откуда они узнали о кладе, — размышлял следователь, — скорее всего кто-то где-то ляпнул».
   На том он и успокоился.
 
   Отступление первое:
   Иван Костромин
   По заснеженному зимнему тракту не спеша катили широкие, запряженные караковой кобылой сани. Снег скрипел под полозьями, невысо— кое солнце только поднялось над горизонтом, и утренний полумрак еще скрывал подступающий к самой дороге лес.
   На санях ехали трое: ямщик — заросший по самые глаза черной бородой здоровенный мужик, то и дело шмыгающий носом, рядом с ним молодой парень в стрелецкой шапке и полушубке и подьячий, он лежал на свежей соломе, с головой закутавшись волчьей полостью. С час назад сани отъехали от близлежащего яма и теперь тащились к следующему, до которого было верст тридцать.
   Стрелец опасливо поглядывал на лесные заросли и не снимал ладони с лежащего рядом мушкета.
   — А что, не балуют в ваших местах лихие люди? — осторожно спросил он ямщика.
   Тот неопределенно мотнул головой.
   — Бывает, — сказал он неохотно.
   — Эх, служба, будь она неладна! — в сердцах сказал стрелец. — По эдаким трущобам и косточек можно не собрать!
   — Бог милует, — перекрестился ямщик, следом сотворил крестное знамение и стрелец. Некоторое время ехали молча. Тишину нарушил ямщик.
   — Слышь, — обратился он к своему попутчику, — куда это вас несет?
   Тот некоторое время молчал, раздумывая, вступать в разговор или нет. Потом покосился на закутанную фигуру.
   — К воеводе пустозерскому подьячий едет, а я при нем для охраны.
   — В Пустозерск, значит, — протянул ямщик, — далеко…
   — Не говори! — сплюнул стрелец. — Сидел бы я дома, рядом с мамкой, да видишь ты… — Он не договорил и угрюмо запахнул ворот полушубка.
   — А за какой надобностью? — не отставал ямщик. Стрелец снова оглянулся на спящего подьячего и прошептал:
   — По государеву велению.
   — Понятно, — сказал ямщик. Это сообщение и опасливый тон стрельца его, казалось, не взволновали. Разговор прервался, но вскоре снова возобновился. Первым не выдержал служивый.
   — По важному государеву делу едем, — уже нормальным тоном сообщил он. Ямщик молчал, ожидая продолжения.
   — Подьячий-то бумагу важную везет, касаемо одного человека. Очень важную!
   — Что за человек? — полюбопытствовал ямщик.
   — Ивашка Костромин, не слыхал? Ямщик отрицательно покачал головой.
   — В Пустозерск сослан за волхвование и бесовские дела.
   — Да ну? — удивился возница. — Неужели за колдовство?
   — Точно, — подтвердил стрелец, — прелестные речи толковал, народ ими смущал. Вот его туда и спровадили.
   — Но если он колдун, то почему его в живых оставили? — усомнился ямщик. — Царь-батюшка Алексей Михайлович страсть как не любит чародеев.
   — Это верно, — важно согласился стрелец, — однако велика его милость, не стал изничтожать колдуна.
   — Чем же знаменит этогИвашка? — поинтересовался ямщик.
   — Про то мне неведомо, — охотно продолжил стрелец, — но говорят, мог он пророчества вещать, и все, что он рек, сбывалось.
   — Вон что! — протянул ямщик.
   — Надо сказать, — продолжал стрелец, — много людей ему верило. Да не простых холопов, а и господ. С самим Никоном-патриархом близок был сей Ивашка. За одним с ним столом едал да пивал. А Никон-де, говорят, его братом величал.
   — Но ведь патриарх-то в немилости у государя? — возразил ямщик. — В Ферапонтовом монастыре ныне, простой чернец.
   — Верно, — откликнулся стрелец. — Никон-то его и укатал в Пустозерск.
   — А ты говоришь — братом его величал, что-то нитка в иголку не лезет?..
   — Дослушай вначале, — прервал стрелец. — Сей Ивашка Костромин правду рек, невзирая на чины, и Никону нарек, что осерчает на него государь; ну тот и спровадил его в Пустозерск.
   — Теперь, стало быть, опала снята, — догадался ямщик, — коли патриарх сам в немилости, то быть твоему Ивашке на воле.
   — Кто знает, — неопределенно проговорил стрелец и обернулся на завозившегося под полостью подьячего.
   На свет выглянула всклокоченная голова. Сонное лицо с жидкой бородкой заозиралось по сторонам. Подьячий громко, с хрустом зевнул, потом посмотрел на стрельца.
   — Много ты, ГТетруха, болтаешь, — лениво сказал он. — Длинный язык до добра не доведет.
   — Что вы, Евлампий Харитонович, — оробев, забормотал Петруха.
   — Все я слышал, — строго промолвил подьячий, — ну да ладно… Дорога дальняя, а в дороге чего не наболтаешь. А Ивашку Костромина я знавал, — неожиданно продолжил он. — И был сей Ивашка не просто шатало подзаборное, а муж зело интересный.
   Видя, что начальник не сердится, а сам не прочь продолжить разговор, стрелец с любопытством посмотрел на подьячего, ожидая продолжения. Насторожился и ямщик.
   — Повстречал я его в приказе Тайных дел, где и теперь служу. Зашел как-то под вечер в приказную избу, народу уж почти не было. Тут меня приказной дьяк кличет: сбегай, мол, в кабак, возьми у целовальника склянку орленой.
   Что ж, мое дело поклониться и «ноги в руки», без этого нельзя. Приношу. Садит он меня за стол, а за тем столом человек сидит. Одет просто, сразу и не поймешь, из каких он.
   — Знакомься, — говорит дьяк. Тут я впервые и услыхал имя — Иван Костромин.
   Налил дьяк себе и ему и меня не забыл. И разговор продолжился, будто меня и нет. А рекли они об Украине, о Хмельницком, о поляках.
   Понял я, что Костромин недавно оттуда прибыл. Я сижу, слушаю. А речи все прелестнее становятся. Заговорили о ворожбе, коя на Украине процветает, о том, что в Запорожье живет-де некий турчин. Сей турчин объявил, что грядет конец света, и многие ему верят. Сильно меня эти речи смутили, хотел я было встать да и уйти, но дьяк мне на плечо руку положил: сиди, мол. Тут я понял: не просто так меня за стол посадили, а для свидетельства.
   Много о чем они еще толковали, обо всем не расскажешь, а в конце беседы Костромин впервые на меня взор бросил.
   — Дай мне длань, Евлампий, — говорит. Я сунул ладошку.
   Подержал он ее чуток, а потом и говорит: через полгода ты, Евлаша, женишься на купеческой вдове, а еще через год родит она тебе двойню.
   Я не знаю, что и сказать, смотреть мне на него дивно.
   После мне дьяк говорит: «Все, о чем слышал, забудь, пока не напомню, а про будущее, что он тебе рек, мотай на ус, его слово — железное». Так по его словам и случилось: женился я на Домне Еремеевне, а после у меня двойня появилась — мальчонка и девка. Ивашка-то затем сильно в гору пошел, но вскорости и оступился.
   — А в письме-то что? Которое вы везете в Пус-тозерск? — спросил ямщик.
   — Сие мне неведомо, — отозвался подьячий, — но думаю, тот, кому надо, снова о Костромине вспомнил.
   Через неделю подьячий со стрельцом подкатили к дому воеводы в Пустозерске. Тот выбежал на крыльцо, в такой глуши каждому новому человеку рады. Провел он подьячего в горницу, взял у него письмо, сломал печать государеву, стал читать. И видел подьячий, как по мере чтения серело у него лицо.
   — Знаешь ли ты, что в послании? — наконец спросил воевода.
   Тот отрицательно покачал головой.
   — Знаю только, что об Ивашке Костромине речь идет.
   — Именно, — прошептал воевода. — Повелевает мне государь предать его лютой смерти, сжечь на костре за волхвование, а ты, подьячий, коли с ним знаком, должен убедиться, что царское повеление исполнено в точности, и о сем доложить.
   Подьячий вытаращил на него глаза.
   — Ты! — закричал воевода. — Именно ты!!!
   Поздно ночью на окраине Пустозерска, в старой полуразвалившейся халупе теплилась лучина. За колченогим столом сидели Костромин и воевода. Разговор заканчивался.
   — Одно могу сказать тебе, Иван Захарович, — говорил воевода, — смерти я твоей не желаю, беги!
   — Куда же я зимой побегу? — тихо спросил Костромин. — Неведомо мне сие.
   — Беги в стойбище к самоедам, там перезимуешь, а уж весной…
   — А ты? — Костромин искоса посмотрел на воеводу. — Ведь и сам не в милости, а коли узнают, что не исполнил царский приказ, не сносить тебе головы. Не зря они своего человека прислали, чтобы убедиться, что все исполнено.
   Воевода понурился.
   — Постой, — вскинулся Костромин, — а кого прислали?
   Воевода назвал.
   — Да ведь я его знаю!
   — Ну и что? — хмуро спросил воевода.
   — Я ему добро нагадал, может, и он мне добром отплатит?
   — Крючок этот? Хотя попробовать можно. И все же, — сказал воевода, продолжая прерванный разговор, — не понимаю я, как можно знать, что будет с другими, и не знать ничего о себе.
   — Сие и для меня тайна, — ответил Костро-мин, — плохо быть пророком, но, видно, на все воля Божья. Не я выбирал себе такую судьбу, она выбрала меня. С древних времен преследует таких, как я, злой рок, но не переводятся провидцы. Глаголят правду на страх властителям, не ведая о часе своей погибели. Поскольку, коли ведали бы, то малодушие проявляли. И истинное предназначение свое на этом свете не исполняли.
   Через пару дней на окраине городка пылал костер. Немногочисленные горожане наблюдали, как корчится в огне тело. Тут же стояли воевода и подьячий. Они молча смотрели на языки пламени.
   — Ну вот и все, — сказал подьячий, когда на месте костра остались только чадящие уголья. Воевода криво усмехнулся и пошел прочь.

Глава вторая

   Тихореченск к началу восьмидесятых годов нынешнего столетия (а именно в эти времена происходили интересующие нас события) представлял собой, в общем-то, печальное зрелище. У человека, впервые побывавшего здесь, складывалось именно такое мнение. Подобных городков на Святой Руси многие сотни. Знавали они когда-то лучшие дни, давали стране кроме всего прочего и личностей, которые составляли славу России. Но как-то пошли толки о «сонном царстве», о «глуповцах» и «пошехонцах». В обеих столицах охотно подхватили эти толки и всячески их приукрашивали. Столичному обывателю приятно было сознавать, что во всех этих Торжках, Ка-лязинах, Чухломах живут почти круглые идиоты, а мысль, что именно этими городишками сильны Петербург и Москва, приходила в голову немногим.
   Знаменитые выходцы из провинциальных городишек редко о них вспоминали. «Сонное царство» вошло во все учебники как место, где гибнут и любовь, и талант, и вообще все человеческое. Окончательный приговор вынес «великий пролетарский писатель», заклеймивший провинцию в «Городке Окурове».
   Обличение и высмеивание провинции дало уже в советское время причудливые результаты. В сознании народа глубоко укоренились слова песенки из телевизионного фильма «Приключения Буратино» о поле чудес…
   — Это про нас, — поднимали палец вверх наиболее догадливые и радостно хохотали.
   До революции славился Тихореченск своими ярмарками, хлебными ссыпками и богатыми купцами. Купцы не жалели для города денег. Построили гимназию и коммерческое училище, зажгли «лампочку Ильича», провели телефон. Жили сами и давали жить другим.
   Конечно, не следует забывать, что они были классовые враги, толстопузые выжиги. И телефоны ставили не ветеранам русско-турецкой войны, а самим себе.
   Но началась революция, затем гражданская война — и им все припомнили.
   «Не накормив, врага не наживешь», — гласит старая пословица. Тут как раз выяснилось, что кормили плохо. И пустили купчишек на распыл. Кого в прямом смысле, а кто ударился в бега. Такого страху большевики напустили своими экс-проприациями, контрибуциями и ЧК, что некоторые тихореченские купцы добежали аж до Австралии и только там дух перевели.