Страница:
Они окружили Людовика и хотели взять его за руки.
«Что вы хотите?» — спросил король, отдергивая свои руки.
«Мы должны вас связать», — сказал один из палачей.
«Связать? Меня? — гневно воскликнул король. — Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения».
Палачи стали настаивать, повысив голоса. Казалось, вот-вот и они решатся применить силу.
Обернувшись к священнику, король молчаливым взглядом испросил у него совета. Эджворт молчал, но поскольку король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:
«В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом».
При этих словах Людовик поднял глаза к небу. Затем он обратился к палачам.
«Делайте, что хотите. Я выпью чашу до дна».
Ступени эшафота были очень круты, и королю пришлось опереться о плечо священника. Каково же было удивление Эджворт, когда на последней ступени он почувствовал, что король покинул его плечо и твердым шагом прошел всю площадку эшафота. Одним своим взглядом Людовик заставил замолчать роту барабанщиков, стоявших против него. Затем громким голосом он произнес:
«Я умираю невиновным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию».
Услышав роковой удар ножа гильотины, Эджворт сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей — почти мальчик — схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненному священнику. Было 9 часов 10 минут утра 21 января 1793 года.
МАРИЯ-АНТУАНЕТТА (1755–1793)
Мария-Антуанетта (1755–1793) — французская королева, жена Людовика XVI была осуждена на смерть во время Великой французской революции спустя почти год после казни царственного супруга.
С утра 16 октября 1793 года в Париже на площади Революции (ныне площадь Согласия) собралась огромная толпа, ожидавшая бесплатного развлечения — казни бывшей первой дамы Франции. На казнь королеву везли в простой телеге палача. «Жалкая телега, тарахтя, медленно движется по мостовой. Умышленно медленно, ибо каждый должен насладиться единственным в своем роде зрелищем. Любую выбоину, любую неровность скверной мостовой физически ощущает сидящая на доске королева, но бледное лицо ее с красными кругами под глазами неподвижно. Сосредоточенно смотрит она перед собой.
Мария-Антуанетта ничем не выказывает тесно обступившим ее зевакам ни страха, ни страданий. Все силы души концентрирует она, чтобы сохранить до конца спокойствие, и напрасно ее злейшие враги следят за нею, пытаясь обнаружить малейшие признаки отчаяния или протеста. Ничто не приводит ее в замешательство: ни то, что у церкви Святого Духа собравшиеся женщины встречают ее криками глумления, ни то, что актер Граммон, чтобы создать соответствующее настроение у зрителей этой жестокой инсценировки, появляется в форме национального гвардейца верхом на лошади у телеги смертницы и, размахивая саблей, кричит. „Вот она, эта гнусная Антуанетта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!“ Ее лицо остается неподвижным, ее глаза смотрят вперед, кажется, что она ничего не видит и ничего не слышит. Из-за рук, связанных сзади, тело ее напряжено, прямо перед собой глядит она, и пестрота, шум, буйство улицы не воспринимаются ею, она вся — сосредоточенность, смерть медленно и неотвратимо овладевает ею. Плотно сжатые губы не дрожат, ужас близкого конца не лихорадит тело; вот сидит она, гордая, презирающая всех, кто вокруг нее, воплощение воли и самообладания, и даже Эбер в своем листке „Папаша Дюшен“ на следующий день вынужден будет признать: „Впрочем, распутница до самой своей смерти осталась дерзкой и отважной“…
Внезапно в толпе возникает движение, на площади сразу же становится тихо. И в этой тишине слышны дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появляется отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выезжает трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоит Сансон, палач, исполненный гордости и смиренно-подобострастный одновременно. На громадной площади мертвая тишина, слышно лишь тяжелое цоканье копыт и скрип колес. Десятки тысяч, только что непринужденно болтавшие и смеявшиеся, потрясены чувством ужаса, охватившего их при виде бледной связанной женщины, не замечающей никого из них. Она знает, осталось одно последнее испытание! Только пять минут смерти, а потом — бессмертие. Телега останавливается у эшафота. Спокойно, без посторонней помощи, с „лицом еще более каменным, чем при выходе из тюрьмы“, отклоняя любую помощь, поднимается королева по деревянным ступеням эшафота; поднимается так же легко и окрыленно в своих черных атласных туфлях на высоких каблуках по этим последним ступеням, как некогда — по мраморной лестнице Версаля. Еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки окружающей ее. Различает ли она там, в осеннем тумане, Тюильри, в котором жила и невыносимо страдала? Вспоминает ли в эту последнюю, в эту самую последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано знать последних мыслей умирающего. Все кончено. Палачи хватают ее сзади, быстрый бросок на доску, голову под лезвие, молния падающего со свистом ножа, глухой удар — и Сансон, схватив за волосы кровоточащую голову, высоко поднимает ее над площадью. И десятки тысяч людей, минуту назад затаивших в ужасе дыхание, сейчас в едином порыве, словно избавившись от страшных колдовских чар, разражаются ликующим воплем».
ДАНТОН
Жорж Жак Дантон (1759–1794) был одним из ведущих деятелей Великой французской революции. Блестящий оратор, Дантон с первых дней революции завоевал огромную популярность. В 1789–1794 годы он был помощником прокурора Парижской коммуны, министром юстиции, членом Конвента, членом и фактическим руководителем Комитета общественного спасения. Но затем Дантон выступил против ожесточенного революционного террора, отмены закона о максимуме заработной платы и других экстремистских деяний якобинцев. Этого якобинцы во главе с Робеспьером ему не простили Дантон и его друзья Камилл Демулен, Фабр, д'Эглантин и некоторые другие были арестованы и преданы суду.
Предвидя свой крах, Дантон мог загодя покинуть Францию, но заявил: «Разве можно унести отечество на подошвах башмаков!» — и остался.
Суд проходил со 2 по 5 апреля 1794 года. На судебном процессе в революционном трибунале Дантон избрал своей тактикой нападение. На первый чисто формальный вопрос о месте жительства и об имени отвечал: «Местом моего жительства вскоре будет нирвана, а мое имя вы найдете в пантеоне истории».
Поскольку авторитет Дантона был еще весьма велик, обвинители из кожи вон лезли, чтобы замарать его. Наряду с правдоподобно звучавшими обвинениями в связях со спекулянтами и дельцами-мошенниками приводились и совершенно дикие вымыслы. Например, главный обвинитель Фукье-Тенвиль и председательствовавший на суде Герман заявили, что Дантон хотел «двинуться во главе вооруженной армии на Париж, уничтожить республиканскую форму правления и восстановить монархию». Дантон, с его могучим голосом и темпераментом народного трибуна, перекрикивал судей, доказывал всем собравшимся в зале и около здания трибунала несправедливость возведенных на него обвинений.
«Мой голос, — гремел он, — должен быть услышан не только вами, но и всей Францией…»
Один новейший американский историк назвал присяжных в процессе дантонистов «тщательно отобранной группой людей, заранее враждебно настроенных и нарушающих данную присягу».
Эта оценка соответствует действительности лишь частично: члены трибунала и присяжные были искренне убеждены в том, что интересы народа, революционная целесообразность выше, чем приверженность букве закона. По слухам, Фукье-Тенвиль и Герман даже ходили в совещательную комнату, чтобы побороть сомнения присяжных, и показывали им какой-то неизвестный документ, свидетельствовавший о виновности Дактона. Когда один из присяжных заколебался, другой спросил его:
«Кто более полезен для Республики — Дантон или Робеспьер?» «Более полезен Робеспьер».
«В таком случае нужно гильотинировать Дантона». На вопрос, существовал ли «заговор, направленный на оклеветание и очернение национального представительства и разрушение с помощью коррупции республиканского правительства», присяжные ответили «да».
Еще в годы самой революции Дантона подозревали в связях с английской разведкой. По некоторым догадкам ученых, именно представленные в последнюю минуту присяжным революционного трибунала доказательства существования этой связи и решили окончательно его судьбу.
Настроило против Дантона его бывших друзей и то, что во время якобинской диктатуры Дантон явно выделялся из общего круга революционеров своим образом жизни нувориша, «нового богача», жадностью к материальным благам, к богатству.
Позднее, в конце XIX века, Дантон стал признанным героем французских либеральных республиканцев. Сочувствовавшие им историки, вроде А. Олара, восхваляли Дантона, противопоставляли его «диктатору» Робеспьеру. Вызов принял демократический историк А. Матьез. В своей защите Робеспьера он не щадил Дантона, В результате многолетних настойчивых поисков в архивах, сверки нотариальных актов, купчих и других документов Матьез выдвинул против него тяжкие обвинения в продажности, в сотрудничестве со двором и иностранными разведками.
Как же доказывал Матьез свои утверждения? Он скрупулезно подсчитал все возможные законные источники доходов Дантона (адвокатская практика, жалованье депутата) и пришел к выводу, что они никак не могли послужить даже основой для того довольно крупного состояния, которое успел сколотить за короткий срок бывший провинциальный стряпчий. В 1787 году у Дантона было всего на 12000, а в 1794 году — уже более чем на 200000 ливров различного имущества. Однако можно ли утверждать точно, что это были деньги, полученные Дантоном от роялистов или от английской разведки? Подобно многим другим депутатам-буржуа, Дантон, вероятно, занимался спекуляцией «национальными имуществами» (так назывались конфискованные земли дворян-эмигрантов, пущенные в продажу во время революции). Кроме того, в руках Дантона в бытность его министром были очень большие секретные суммы, которые он имел возможность расходовать почти бесконтрольно. Мог он попользоваться и кое-чем из добычи, захваченной французской армией в Бельгии (о чем тоже имеются намеки в документах). Все это, конечно, не украшает облик Дантона, но оставляет недоказанным обвинение в подкупе и шпионаже. Вместе с тем есть и другие свидетельства. Еще в начале революции, в ноябре 1789 года, французский посол в Лондоне доносил министру иностранных дел: «В Париже есть два англичанина, один по имени Дантон, а другой по имени Паре (секретарь Дантона), которых некоторые подозревают в том, что они состоят специальными агентами английского правительства».
Трудно подозревать французского дипломата в предубеждении против Дантона. Его имя тогда было еще совершенно неизвестно, и посол даже считал Дантона англичанином.
После ареста Дантона среди его бумаг было обнаружено письмо от английского министерства иностранных дел банкиру Перрего с поручением выплатить довольно большие суммы денег лицам, обозначенным инициалами. Эти деньги должны были составлять вознаграждение за услуги, оказанные Англии, в частности, за выступление с провокационными речами в якобинском клубе. Неясно, как могло попасть это письмо к Дантону, если оно не было передано ему самим банкиром Перрего.
Обвинение Дантона в шпионаже получает и косвенное подтверждение в доказательстве того факта, что он принимал деньги от французского двора. В 1851 году была опубликована переписка Мирабо с графом Ламарком. В этих доверительных личных письмах, относящихся к 1791 году, Мирабо, который уже состоял на службе у двора, упоминал как само собой разумеющееся обстоятельство, что Дантон получал деньги за помощь королю в подготовке контрреволюционного переворота. Одним из лиц, сотрудничавших с Дантоном в этих махинациях, был некто Талон, проходимец, занявший пост начальника королевской тайной полиции, организатор роялистской пропаганды. Уехав за границу и разбогатев в Англии на финансовых спекуляциях, Талон через девять лет после казни Дантона, в 1803 году, рискнул вернуться во Францию, но был немедленно арестован полицией консула Бонапарта. В своих показаниях он рассказал о сотрудничестве с Дантоном, что тот, будучи министром юстиции добыл Талону заграничный паспорт, когда ему стало опасно оставаться во Франции. Талон подтвердил, что он вел переговоры с английскими агентами относительно спасения короля.
В этом деле ему опять-таки вызвался помочь Дантон, который намеревался добиться этой цели принятием декрета об изгнании.
По словам Талона, Дантон потребовал, однако, такую крупную сумму, которую английский премьер-министр Уильям Питт-младший никак не соглашался дать, хотя бы даже после спасения короля. Не следует думать, что Талон своими показаниями хотел очернить память Дантона. Скорее наоборот, для Талона, как роялиста, эти поступки Дантона были вполне похвальными, хотя и не бескорыстными. Так что у Талона не было причин лгать.
Еще один из роялистов, Теодор Ламет, в своих мемуарах, увидевших свет только в XX веке, вполне независимо от Талона подробно изложил эту историю переговоров Дантона с иностранными державами, в том числе с Англией, о спасении короля за два миллиона ливров и об отказе Питта дать согласие уплатить запрошенную сумму.
Нет нужды продолжать, воспроизводя многочисленные дополнительные свидетельства, которые привел Матьез, для подтверждения рассказов Талона и Ламета. Французский историк попытался под углом зрения этой версии «пересмотреть» всю деятельность Дантона в годы революции. Большинство специалистов сочло в целом теорию Матьеза недоказанной. Эти историки с полным основанием решительно отвергли его попытку представить Дантона только взяточником и шпионом, игнорируя ту объективно большую революционную роль, которую он сыграл в ряде важнейших событий тех грозовых лет. 4 апреля Дантону и Кмиллу Демулену вынесли приговор, а утром следующего дня обоих на тележке отвезли на Гревскую площадь.
Проезжая мимо дома, где жил Робеспьер, Дантон крикнул:
«Максимильен, я жду тебя!» (И не ошибся: через три месяца пала голова Робеспьера.) Перед казнью Дантон ругался площадными словами, а Камилл Демулен плакал. Перед тем как взойти на эшафот, Дантон подошел к товарищу и поцеловал его. Палач заявил, что это противоречит закону.
«Дурак! — усмехнулся Дантон. — Разве ты в силах помешать нашим головам через пять минут поцеловаться в корзине?»
МАКСИМИЛЬЕН РОБЕСПЬЕР
Максимильен Робеспьер (1758–1794) — виднейший деятель Великой французской революции, один из главных вдохновителей революционной политики якобинцев, был, наверное, одним из честнейших людей, которые когда-либо жили на нашей планете, прозванный Неподкупным.
С первых дней Великой Французской революции он, вдохновитель ее, душа ее, пламенное слово, любимец парижан, служит примером стойкости, мужества и бескомпромиссности. Бессребреник, не имевший ни семьи, ни каких-либо интересов, кроме великих идеалов Революции, он повседневно горел пламенем борьбы с врагами и во имя этой борьбы не щадил не только самого себя, но и своих друзей, не говоря уже о врагах. С друзьями, в которых видел какую-либо слабость, он расставался без всякого сожаления, отправлял их на казнь (в душе оплакивая их, как, например, Дантона и друга детства Демулена). Врагами же для него были все те, кто не разделял его взгляды, и к ним он относился с холодной яростью, требуя применения к ним новомодного тогда изобретения доктора Гильотена. С его одобрения во Франции воцарился беспощадный террор по отношению к аристократам, сочувствовавшим им (не взирая на пол и возраст), духовенству, да и вообще к любым подозрительным (в их число попадали зачастую и те, чья вина состояла лишь в том, что они были чересчур опрятно одеты). Революция, пожиравшая своих детей, не пренебрегла и Робеспьером. Когда в июле 1793 года Робеспьер вошел в состав Комитета общественного спасения и стал его фактическим руководителем, никто не мог предполагать, что через год в результате термидорианского переворота он будет схвачен и казнен на той же площади и при помощи все той же гильотины. Увы, к тому времени Робеспьер утратил уже свою привлекательность в глазах народа. Что толку от его неподкупности, если он не мог накормить народ? По обычаю революционеров всех стран и народов он разрушал (и довольно успешно) все, созданное прошлыми веками — экономику, идеологию, культуру. На смену же этому революционеры не могли предложить ничего иного, кроме «рационирования продуктов» да введения фиксированного максимума зарплаты. Франция в это время переживала экономические трудности. В результате среди эмигрантов упал спрос на предметы роскоши, занимавшие значительное место в производстве французской промышленности. Сотни мелких предприятий закрылись, рабочие оказались выброшенными на улицу. Сократились и строительные работы. Распродажа национального имущества проходила успешно, но при тогдашней системе продажи земли в основном крупными участками большая часть ее попадала в руки буржуазии. Крестьянство, вынужденное к тому же выполнять неотмененные феодальные повинности, открыто выражало свое недовольство. Начался рост цен — прежде всего на предметы массового потребления. Среди рабочих и ремесленников ширились волнения. В Законодательное собрание стали поступать многочисленные петиции.
Народ требовал установления твердых цен на продукты, обуздания торговцев и спекулянтов. В такой обстановке начался контрреволюционный термидорианский переворот 27 (28) июля 1794 года, положивший конец Великой французской революции.
Робеспьера арестовали 27 июля 1794 года в здании Ратуши. При аресте жандарм Мерда выстрелом пистолета раздробил ему челюсть.
Окровавленного и потерявшего сознание, его перенесли на руках в здание Конвента и положили на стол в одной из комнат Комитета общественной безопасности. Под голову Неподкупному (как его называли) сунули деревянный ящик с кусками заплесневевшего хлеба.
То и дело в комнату заходили разные люди — в основном, политические противники Робеспьера, чтобы полюбоваться на поверженного врага. Его о чем-то спрашивали, отпускали шутки, но Неподкупный молчал.
Кто-то из присутствующих крикнул зевакам, окружившим стол:
«Отойдите в сторону. Пусть они посмотрят, как их король спит на столе, словно простой смертный».
Ночь прошла в полубреду.
Наступило 28 июля 1794 года. В шесть часов утра в комнату вошел Эли Лакост вместе с хирургом. Он приказал врачу как следует перевязать рану Робеспьера. Но это было нужно не для лечения, а чтобы Неподкупного можно было казнить в «приличном виде». Хирург уже заканчивал накладывать на голову Робеспьера повязку, когда кто-то из присутствующих отпустил очередную «остроту»: «Эй, глядите. Его величеству надевают корону!»
Какой-то человек, заметив, что Робеспьер пытается нагнуться, чтобы подтянуть чулки, но не может этого сделать, решил помочь ему. И Робеспьер тихо проговорил: «Благодарю вас, месье».
Присутствующие заметили это странное обращение — ведь слово «месье» во время революции вышло из употребления. Через 12 часов, в шесть вечера, Робеспьер и еще 21 человек из числа его ближайших соратников были гильотинированы на Гревской площади.
АНТУАН ФУКЬЕ-ТЕНВИЛЬ
Антуан Фукье-Тенвиль (1746–1795) был общественным обвинителем Революционного трибунала во время якобинского террора. На своем посту Фукье-Тенвиль добился вынесения множества смертных приговоров, в том числе таким знаменитым людям, как Дантон и Демулен. В конце концов жернова междоусобной борьбы разных революционных групп и течений привели и к гибели Фукье-Тенвиля. Его сожрала та же машина, которую он усердно обслуживал. Это случилось, когда был гильотинирован Робеспьер и бывшие дантони-сты потребовали очистки Революционного трибунала от сторонников Робеспьера. У Фукье-Тенвиля был еще шанс удержаться, ибо поначалу его оставили в новом составе судей и присяжных, но этому воспротивился Конвент. А затем появился донос Доссонвиля, в котором Фукье-Тенвиль именовался «предателем и заговорщиком». Воспользовавшись этим, Конвент приказал немедленно арестовать бывшего общественного обвинителя и направить его дело в Революционный трибунал.
«…Огромная толпа сопровождала 18 флореаля (7 мая 1795 года) три фургона с осужденными. Раздавались гневные возгласы: „Верни мне моих родных, брата, мужа, жену, мать, отца моих детей!“, „Присоединись к своим жертвам, злодей!“. По словам правительственного органа „Монитор“ от флореаля, Фукье, бледный, с горящими глазами, отвечал „самыми страшными предсказаниями“».
Один из очевидцев говорил, что Фукье крикнул толпе: «Гнусные канальи, пойдите поищите хлеба!», намекая на голод, усилившийся, когда после 9 термидора был отменен максимум — верхний предел заработной платы, который был отменен Конвентом по требованию рабочих.
Бывшего общественного обвинителя казнили последним. Палач, подчиняясь яростным крикам собравшихся, схватил за волосы отрубленную голову Фукье и показал ее парижанам. Было 11 часов утра.
ОРЖЕРСКАЯ ШАЙКА
Эпоха Великой французской революции зачастую связывается в нашем сознании с разгулом черни, гильотинами и массовыми казнями то аристократов, то якобинцев. Однако, несмотря на якобинский террор, народные восстания и интервенцию, французы уберегли страну от анархии и разрухи. Во Франции конца XVIII века продолжала работать почта, отправлялись церковные службы, взимались налоги, люди женились, рождались и работали. Но политическими репрессиями была серьезно нарушена работа французской полиции, и поэтому (совсем как в России 130 лет спустя) подняла голову организованная преступность.
Наиболее громким уголовным процессом той поры было дело шоферов, [22]или Оржерской шайки. Шесть лет от начала революции и вплоть до начала нового века эта банда наводила ужас на юг Франции. В их программе не было политических требований, ими двигала лишь жажда наживы и… беспримерная жестокость. Свое мрачно-шутливое прозвище бандиты получили благодаря своей излюбленной пытке: когда жертва отказывалась рассказать им, где спрятаны деньги, ей на углях поджаривали ноги. Во главе шайки стоял свирепый каторжник Бо Франсуа. Он поддерживал в своей банде строгую конспирацию и дисциплину. Памятуя о том, что излюбленной методой французской полиции было расширение сети осведомителей, бандиты между собой изъяснялись на воровском арго. По всей стране были устроены конспиративные квартиры и места, где пряталась добыча. Неизвестно, какова же была истинная численность шайки. Полагают, что более тысячи человек, однако могло быть и гораздо больше, учитывая, что около семисот только проходили в судебном процессе. В числе бандитов были и женщины, и старики, и дети. Ошибется тот, кто предположит, что шайка шофферов была чем-то вроде «партизанского отряда», ютившегося в густых лесах и совершавшего вылазки на «большой дороге». Шофферы обычно выслеживали своих жертв, нападали лишь на тех, кто действительно располагал большой суммой денег или ценностями, и лишь тогда, когда действительно были уверены в безнаказанности. Каждая вылазка тщательно планировалась, бесценной подмогой бандитам служили добровольные шпионы из простонародья. Ограбив и убив (или изувечив) свою жертву, шофферы бесследно исчезали, растворялись в толпе простолюдинов и ремесленников. Поимкой шайки французское правосудие обязано интенсивной работе полиции и лейтенанту Вассеру, который проявил беспримерное упорство и настойчивость в преследовании бандитов. Во время одной из облав лейтенанту попался некий Борн де Жуй, один из приближенных Бо Франсуа. После короткого, но энергичного допроса он признался, что направлялся в Мюэстский лес, где должен был состояться всеобщий сбор шайки. По его словам, бандиты наметили чуть ли не восстание. Вассер принял решение выступить с отрядом в семь или восемь человек немедленно, не дожидаясь подмоги. Атаковать с таким количеством жандармов целый полк бандитов было безумием. Однако, когда жандармы подъехали к Меревилю, им встретился отряд гусар, лейтенант которых сообщил, что направляется специально для подкрепления жандармерии Вассер воспрял духом. Мэру городка было поручено собрать ополчение из горожан, и глубокой ночью отряд вышел из города.
«Что вы хотите?» — спросил король, отдергивая свои руки.
«Мы должны вас связать», — сказал один из палачей.
«Связать? Меня? — гневно воскликнул король. — Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете. Откажитесь от этого намерения».
Палачи стали настаивать, повысив голоса. Казалось, вот-вот и они решатся применить силу.
Обернувшись к священнику, король молчаливым взглядом испросил у него совета. Эджворт молчал, но поскольку король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:
«В этом новом оскорблении я вижу только сходство вашего величества с Христом».
При этих словах Людовик поднял глаза к небу. Затем он обратился к палачам.
«Делайте, что хотите. Я выпью чашу до дна».
Ступени эшафота были очень круты, и королю пришлось опереться о плечо священника. Каково же было удивление Эджворт, когда на последней ступени он почувствовал, что король покинул его плечо и твердым шагом прошел всю площадку эшафота. Одним своим взглядом Людовик заставил замолчать роту барабанщиков, стоявших против него. Затем громким голосом он произнес:
«Я умираю невиновным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Я прощаю виновникам моей смерти и прошу Бога, чтобы кровь, которую вы сейчас прольете, не упала бы никогда на Францию».
Услышав роковой удар ножа гильотины, Эджворт сейчас же упал на колени. Он оставался в этом положении до тех пор, пока самый молодой из палачей — почти мальчик — схватил отрезанную голову и, обходя эшафот, чтобы показать ее толпе, капнул кровью из мертвой головы короля на шею коленопреклоненному священнику. Было 9 часов 10 минут утра 21 января 1793 года.
МАРИЯ-АНТУАНЕТТА (1755–1793)
И как тогда, в игре в серсо:
Она поправила прическу
И прошептала: «Вот и все!»
Н. Агнивцев
Мария-Антуанетта (1755–1793) — французская королева, жена Людовика XVI была осуждена на смерть во время Великой французской революции спустя почти год после казни царственного супруга.
С утра 16 октября 1793 года в Париже на площади Революции (ныне площадь Согласия) собралась огромная толпа, ожидавшая бесплатного развлечения — казни бывшей первой дамы Франции. На казнь королеву везли в простой телеге палача. «Жалкая телега, тарахтя, медленно движется по мостовой. Умышленно медленно, ибо каждый должен насладиться единственным в своем роде зрелищем. Любую выбоину, любую неровность скверной мостовой физически ощущает сидящая на доске королева, но бледное лицо ее с красными кругами под глазами неподвижно. Сосредоточенно смотрит она перед собой.
Мария-Антуанетта ничем не выказывает тесно обступившим ее зевакам ни страха, ни страданий. Все силы души концентрирует она, чтобы сохранить до конца спокойствие, и напрасно ее злейшие враги следят за нею, пытаясь обнаружить малейшие признаки отчаяния или протеста. Ничто не приводит ее в замешательство: ни то, что у церкви Святого Духа собравшиеся женщины встречают ее криками глумления, ни то, что актер Граммон, чтобы создать соответствующее настроение у зрителей этой жестокой инсценировки, появляется в форме национального гвардейца верхом на лошади у телеги смертницы и, размахивая саблей, кричит. „Вот она, эта гнусная Антуанетта! Теперь с ней будет покончено, друзья мои!“ Ее лицо остается неподвижным, ее глаза смотрят вперед, кажется, что она ничего не видит и ничего не слышит. Из-за рук, связанных сзади, тело ее напряжено, прямо перед собой глядит она, и пестрота, шум, буйство улицы не воспринимаются ею, она вся — сосредоточенность, смерть медленно и неотвратимо овладевает ею. Плотно сжатые губы не дрожат, ужас близкого конца не лихорадит тело; вот сидит она, гордая, презирающая всех, кто вокруг нее, воплощение воли и самообладания, и даже Эбер в своем листке „Папаша Дюшен“ на следующий день вынужден будет признать: „Впрочем, распутница до самой своей смерти осталась дерзкой и отважной“…
Внезапно в толпе возникает движение, на площади сразу же становится тихо. И в этой тишине слышны дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появляется отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выезжает трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоит Сансон, палач, исполненный гордости и смиренно-подобострастный одновременно. На громадной площади мертвая тишина, слышно лишь тяжелое цоканье копыт и скрип колес. Десятки тысяч, только что непринужденно болтавшие и смеявшиеся, потрясены чувством ужаса, охватившего их при виде бледной связанной женщины, не замечающей никого из них. Она знает, осталось одно последнее испытание! Только пять минут смерти, а потом — бессмертие. Телега останавливается у эшафота. Спокойно, без посторонней помощи, с „лицом еще более каменным, чем при выходе из тюрьмы“, отклоняя любую помощь, поднимается королева по деревянным ступеням эшафота; поднимается так же легко и окрыленно в своих черных атласных туфлях на высоких каблуках по этим последним ступеням, как некогда — по мраморной лестнице Версаля. Еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки окружающей ее. Различает ли она там, в осеннем тумане, Тюильри, в котором жила и невыносимо страдала? Вспоминает ли в эту последнюю, в эту самую последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано знать последних мыслей умирающего. Все кончено. Палачи хватают ее сзади, быстрый бросок на доску, голову под лезвие, молния падающего со свистом ножа, глухой удар — и Сансон, схватив за волосы кровоточащую голову, высоко поднимает ее над площадью. И десятки тысяч людей, минуту назад затаивших в ужасе дыхание, сейчас в едином порыве, словно избавившись от страшных колдовских чар, разражаются ликующим воплем».
ДАНТОН
Какое счастье, что Великая революция обойдется без злодеяний, без слез. История слишком часто повествовала о деяниях хищных зверей. Мы можем надеяться, что начнем историю людей.
Мирабо. 27 июля 1789 года
Жорж Жак Дантон (1759–1794) был одним из ведущих деятелей Великой французской революции. Блестящий оратор, Дантон с первых дней революции завоевал огромную популярность. В 1789–1794 годы он был помощником прокурора Парижской коммуны, министром юстиции, членом Конвента, членом и фактическим руководителем Комитета общественного спасения. Но затем Дантон выступил против ожесточенного революционного террора, отмены закона о максимуме заработной платы и других экстремистских деяний якобинцев. Этого якобинцы во главе с Робеспьером ему не простили Дантон и его друзья Камилл Демулен, Фабр, д'Эглантин и некоторые другие были арестованы и преданы суду.
Предвидя свой крах, Дантон мог загодя покинуть Францию, но заявил: «Разве можно унести отечество на подошвах башмаков!» — и остался.
Суд проходил со 2 по 5 апреля 1794 года. На судебном процессе в революционном трибунале Дантон избрал своей тактикой нападение. На первый чисто формальный вопрос о месте жительства и об имени отвечал: «Местом моего жительства вскоре будет нирвана, а мое имя вы найдете в пантеоне истории».
Поскольку авторитет Дантона был еще весьма велик, обвинители из кожи вон лезли, чтобы замарать его. Наряду с правдоподобно звучавшими обвинениями в связях со спекулянтами и дельцами-мошенниками приводились и совершенно дикие вымыслы. Например, главный обвинитель Фукье-Тенвиль и председательствовавший на суде Герман заявили, что Дантон хотел «двинуться во главе вооруженной армии на Париж, уничтожить республиканскую форму правления и восстановить монархию». Дантон, с его могучим голосом и темпераментом народного трибуна, перекрикивал судей, доказывал всем собравшимся в зале и около здания трибунала несправедливость возведенных на него обвинений.
«Мой голос, — гремел он, — должен быть услышан не только вами, но и всей Францией…»
Один новейший американский историк назвал присяжных в процессе дантонистов «тщательно отобранной группой людей, заранее враждебно настроенных и нарушающих данную присягу».
Эта оценка соответствует действительности лишь частично: члены трибунала и присяжные были искренне убеждены в том, что интересы народа, революционная целесообразность выше, чем приверженность букве закона. По слухам, Фукье-Тенвиль и Герман даже ходили в совещательную комнату, чтобы побороть сомнения присяжных, и показывали им какой-то неизвестный документ, свидетельствовавший о виновности Дактона. Когда один из присяжных заколебался, другой спросил его:
«Кто более полезен для Республики — Дантон или Робеспьер?» «Более полезен Робеспьер».
«В таком случае нужно гильотинировать Дантона». На вопрос, существовал ли «заговор, направленный на оклеветание и очернение национального представительства и разрушение с помощью коррупции республиканского правительства», присяжные ответили «да».
Еще в годы самой революции Дантона подозревали в связях с английской разведкой. По некоторым догадкам ученых, именно представленные в последнюю минуту присяжным революционного трибунала доказательства существования этой связи и решили окончательно его судьбу.
Настроило против Дантона его бывших друзей и то, что во время якобинской диктатуры Дантон явно выделялся из общего круга революционеров своим образом жизни нувориша, «нового богача», жадностью к материальным благам, к богатству.
Позднее, в конце XIX века, Дантон стал признанным героем французских либеральных республиканцев. Сочувствовавшие им историки, вроде А. Олара, восхваляли Дантона, противопоставляли его «диктатору» Робеспьеру. Вызов принял демократический историк А. Матьез. В своей защите Робеспьера он не щадил Дантона, В результате многолетних настойчивых поисков в архивах, сверки нотариальных актов, купчих и других документов Матьез выдвинул против него тяжкие обвинения в продажности, в сотрудничестве со двором и иностранными разведками.
Как же доказывал Матьез свои утверждения? Он скрупулезно подсчитал все возможные законные источники доходов Дантона (адвокатская практика, жалованье депутата) и пришел к выводу, что они никак не могли послужить даже основой для того довольно крупного состояния, которое успел сколотить за короткий срок бывший провинциальный стряпчий. В 1787 году у Дантона было всего на 12000, а в 1794 году — уже более чем на 200000 ливров различного имущества. Однако можно ли утверждать точно, что это были деньги, полученные Дантоном от роялистов или от английской разведки? Подобно многим другим депутатам-буржуа, Дантон, вероятно, занимался спекуляцией «национальными имуществами» (так назывались конфискованные земли дворян-эмигрантов, пущенные в продажу во время революции). Кроме того, в руках Дантона в бытность его министром были очень большие секретные суммы, которые он имел возможность расходовать почти бесконтрольно. Мог он попользоваться и кое-чем из добычи, захваченной французской армией в Бельгии (о чем тоже имеются намеки в документах). Все это, конечно, не украшает облик Дантона, но оставляет недоказанным обвинение в подкупе и шпионаже. Вместе с тем есть и другие свидетельства. Еще в начале революции, в ноябре 1789 года, французский посол в Лондоне доносил министру иностранных дел: «В Париже есть два англичанина, один по имени Дантон, а другой по имени Паре (секретарь Дантона), которых некоторые подозревают в том, что они состоят специальными агентами английского правительства».
Трудно подозревать французского дипломата в предубеждении против Дантона. Его имя тогда было еще совершенно неизвестно, и посол даже считал Дантона англичанином.
После ареста Дантона среди его бумаг было обнаружено письмо от английского министерства иностранных дел банкиру Перрего с поручением выплатить довольно большие суммы денег лицам, обозначенным инициалами. Эти деньги должны были составлять вознаграждение за услуги, оказанные Англии, в частности, за выступление с провокационными речами в якобинском клубе. Неясно, как могло попасть это письмо к Дантону, если оно не было передано ему самим банкиром Перрего.
Обвинение Дантона в шпионаже получает и косвенное подтверждение в доказательстве того факта, что он принимал деньги от французского двора. В 1851 году была опубликована переписка Мирабо с графом Ламарком. В этих доверительных личных письмах, относящихся к 1791 году, Мирабо, который уже состоял на службе у двора, упоминал как само собой разумеющееся обстоятельство, что Дантон получал деньги за помощь королю в подготовке контрреволюционного переворота. Одним из лиц, сотрудничавших с Дантоном в этих махинациях, был некто Талон, проходимец, занявший пост начальника королевской тайной полиции, организатор роялистской пропаганды. Уехав за границу и разбогатев в Англии на финансовых спекуляциях, Талон через девять лет после казни Дантона, в 1803 году, рискнул вернуться во Францию, но был немедленно арестован полицией консула Бонапарта. В своих показаниях он рассказал о сотрудничестве с Дантоном, что тот, будучи министром юстиции добыл Талону заграничный паспорт, когда ему стало опасно оставаться во Франции. Талон подтвердил, что он вел переговоры с английскими агентами относительно спасения короля.
В этом деле ему опять-таки вызвался помочь Дантон, который намеревался добиться этой цели принятием декрета об изгнании.
По словам Талона, Дантон потребовал, однако, такую крупную сумму, которую английский премьер-министр Уильям Питт-младший никак не соглашался дать, хотя бы даже после спасения короля. Не следует думать, что Талон своими показаниями хотел очернить память Дантона. Скорее наоборот, для Талона, как роялиста, эти поступки Дантона были вполне похвальными, хотя и не бескорыстными. Так что у Талона не было причин лгать.
Еще один из роялистов, Теодор Ламет, в своих мемуарах, увидевших свет только в XX веке, вполне независимо от Талона подробно изложил эту историю переговоров Дантона с иностранными державами, в том числе с Англией, о спасении короля за два миллиона ливров и об отказе Питта дать согласие уплатить запрошенную сумму.
Нет нужды продолжать, воспроизводя многочисленные дополнительные свидетельства, которые привел Матьез, для подтверждения рассказов Талона и Ламета. Французский историк попытался под углом зрения этой версии «пересмотреть» всю деятельность Дантона в годы революции. Большинство специалистов сочло в целом теорию Матьеза недоказанной. Эти историки с полным основанием решительно отвергли его попытку представить Дантона только взяточником и шпионом, игнорируя ту объективно большую революционную роль, которую он сыграл в ряде важнейших событий тех грозовых лет. 4 апреля Дантону и Кмиллу Демулену вынесли приговор, а утром следующего дня обоих на тележке отвезли на Гревскую площадь.
Проезжая мимо дома, где жил Робеспьер, Дантон крикнул:
«Максимильен, я жду тебя!» (И не ошибся: через три месяца пала голова Робеспьера.) Перед казнью Дантон ругался площадными словами, а Камилл Демулен плакал. Перед тем как взойти на эшафот, Дантон подошел к товарищу и поцеловал его. Палач заявил, что это противоречит закону.
«Дурак! — усмехнулся Дантон. — Разве ты в силах помешать нашим головам через пять минут поцеловаться в корзине?»
МАКСИМИЛЬЕН РОБЕСПЬЕР
1 мая 1794 г. Робеспьер отправился на несколько дней вместе с Сен-Жюстом погостить к одному из друзей, гражданину Марше. Среди ночи Робеспьер испускает ужасный крик и просыпается с испуганным лицом. Сен-Жюст спрашивает его о причине испуга, и Робеспьер рассказывает ему, что видел во сне человека, одетого в черное, который, показав ему бумагу с изображением буквы S кровавого цвета, произнес несколько угрожающих слов и хотел отрубить голову этой бумагой. После этого не прошло и нескольких недель, как палач отрубил Робеспьеру голову. Имя этого палача начиналось с буквы S — его звали Sanson.
Г.Х. Миллер. «Толкование десяти тысяч снов»
Максимильен Робеспьер (1758–1794) — виднейший деятель Великой французской революции, один из главных вдохновителей революционной политики якобинцев, был, наверное, одним из честнейших людей, которые когда-либо жили на нашей планете, прозванный Неподкупным.
С первых дней Великой Французской революции он, вдохновитель ее, душа ее, пламенное слово, любимец парижан, служит примером стойкости, мужества и бескомпромиссности. Бессребреник, не имевший ни семьи, ни каких-либо интересов, кроме великих идеалов Революции, он повседневно горел пламенем борьбы с врагами и во имя этой борьбы не щадил не только самого себя, но и своих друзей, не говоря уже о врагах. С друзьями, в которых видел какую-либо слабость, он расставался без всякого сожаления, отправлял их на казнь (в душе оплакивая их, как, например, Дантона и друга детства Демулена). Врагами же для него были все те, кто не разделял его взгляды, и к ним он относился с холодной яростью, требуя применения к ним новомодного тогда изобретения доктора Гильотена. С его одобрения во Франции воцарился беспощадный террор по отношению к аристократам, сочувствовавшим им (не взирая на пол и возраст), духовенству, да и вообще к любым подозрительным (в их число попадали зачастую и те, чья вина состояла лишь в том, что они были чересчур опрятно одеты). Революция, пожиравшая своих детей, не пренебрегла и Робеспьером. Когда в июле 1793 года Робеспьер вошел в состав Комитета общественного спасения и стал его фактическим руководителем, никто не мог предполагать, что через год в результате термидорианского переворота он будет схвачен и казнен на той же площади и при помощи все той же гильотины. Увы, к тому времени Робеспьер утратил уже свою привлекательность в глазах народа. Что толку от его неподкупности, если он не мог накормить народ? По обычаю революционеров всех стран и народов он разрушал (и довольно успешно) все, созданное прошлыми веками — экономику, идеологию, культуру. На смену же этому революционеры не могли предложить ничего иного, кроме «рационирования продуктов» да введения фиксированного максимума зарплаты. Франция в это время переживала экономические трудности. В результате среди эмигрантов упал спрос на предметы роскоши, занимавшие значительное место в производстве французской промышленности. Сотни мелких предприятий закрылись, рабочие оказались выброшенными на улицу. Сократились и строительные работы. Распродажа национального имущества проходила успешно, но при тогдашней системе продажи земли в основном крупными участками большая часть ее попадала в руки буржуазии. Крестьянство, вынужденное к тому же выполнять неотмененные феодальные повинности, открыто выражало свое недовольство. Начался рост цен — прежде всего на предметы массового потребления. Среди рабочих и ремесленников ширились волнения. В Законодательное собрание стали поступать многочисленные петиции.
Народ требовал установления твердых цен на продукты, обуздания торговцев и спекулянтов. В такой обстановке начался контрреволюционный термидорианский переворот 27 (28) июля 1794 года, положивший конец Великой французской революции.
Робеспьера арестовали 27 июля 1794 года в здании Ратуши. При аресте жандарм Мерда выстрелом пистолета раздробил ему челюсть.
Окровавленного и потерявшего сознание, его перенесли на руках в здание Конвента и положили на стол в одной из комнат Комитета общественной безопасности. Под голову Неподкупному (как его называли) сунули деревянный ящик с кусками заплесневевшего хлеба.
То и дело в комнату заходили разные люди — в основном, политические противники Робеспьера, чтобы полюбоваться на поверженного врага. Его о чем-то спрашивали, отпускали шутки, но Неподкупный молчал.
Кто-то из присутствующих крикнул зевакам, окружившим стол:
«Отойдите в сторону. Пусть они посмотрят, как их король спит на столе, словно простой смертный».
Ночь прошла в полубреду.
Наступило 28 июля 1794 года. В шесть часов утра в комнату вошел Эли Лакост вместе с хирургом. Он приказал врачу как следует перевязать рану Робеспьера. Но это было нужно не для лечения, а чтобы Неподкупного можно было казнить в «приличном виде». Хирург уже заканчивал накладывать на голову Робеспьера повязку, когда кто-то из присутствующих отпустил очередную «остроту»: «Эй, глядите. Его величеству надевают корону!»
Какой-то человек, заметив, что Робеспьер пытается нагнуться, чтобы подтянуть чулки, но не может этого сделать, решил помочь ему. И Робеспьер тихо проговорил: «Благодарю вас, месье».
Присутствующие заметили это странное обращение — ведь слово «месье» во время революции вышло из употребления. Через 12 часов, в шесть вечера, Робеспьер и еще 21 человек из числа его ближайших соратников были гильотинированы на Гревской площади.
АНТУАН ФУКЬЕ-ТЕНВИЛЬ
Что я наплел? Я рвань, несомая клоакой. Остались сыщики и спекулянты в ней.
Жан Артур Рембо
Антуан Фукье-Тенвиль (1746–1795) был общественным обвинителем Революционного трибунала во время якобинского террора. На своем посту Фукье-Тенвиль добился вынесения множества смертных приговоров, в том числе таким знаменитым людям, как Дантон и Демулен. В конце концов жернова междоусобной борьбы разных революционных групп и течений привели и к гибели Фукье-Тенвиля. Его сожрала та же машина, которую он усердно обслуживал. Это случилось, когда был гильотинирован Робеспьер и бывшие дантони-сты потребовали очистки Революционного трибунала от сторонников Робеспьера. У Фукье-Тенвиля был еще шанс удержаться, ибо поначалу его оставили в новом составе судей и присяжных, но этому воспротивился Конвент. А затем появился донос Доссонвиля, в котором Фукье-Тенвиль именовался «предателем и заговорщиком». Воспользовавшись этим, Конвент приказал немедленно арестовать бывшего общественного обвинителя и направить его дело в Революционный трибунал.
«…Огромная толпа сопровождала 18 флореаля (7 мая 1795 года) три фургона с осужденными. Раздавались гневные возгласы: „Верни мне моих родных, брата, мужа, жену, мать, отца моих детей!“, „Присоединись к своим жертвам, злодей!“. По словам правительственного органа „Монитор“ от флореаля, Фукье, бледный, с горящими глазами, отвечал „самыми страшными предсказаниями“».
Один из очевидцев говорил, что Фукье крикнул толпе: «Гнусные канальи, пойдите поищите хлеба!», намекая на голод, усилившийся, когда после 9 термидора был отменен максимум — верхний предел заработной платы, который был отменен Конвентом по требованию рабочих.
Бывшего общественного обвинителя казнили последним. Палач, подчиняясь яростным крикам собравшихся, схватил за волосы отрубленную голову Фукье и показал ее парижанам. Было 11 часов утра.
ОРЖЕРСКАЯ ШАЙКА
Путешествующие по этим местам должны заручаться пропусками, выдаваемыми главарями банд, и платить выкуп.
Фуркуа
Эпоха Великой французской революции зачастую связывается в нашем сознании с разгулом черни, гильотинами и массовыми казнями то аристократов, то якобинцев. Однако, несмотря на якобинский террор, народные восстания и интервенцию, французы уберегли страну от анархии и разрухи. Во Франции конца XVIII века продолжала работать почта, отправлялись церковные службы, взимались налоги, люди женились, рождались и работали. Но политическими репрессиями была серьезно нарушена работа французской полиции, и поэтому (совсем как в России 130 лет спустя) подняла голову организованная преступность.
Наиболее громким уголовным процессом той поры было дело шоферов, [22]или Оржерской шайки. Шесть лет от начала революции и вплоть до начала нового века эта банда наводила ужас на юг Франции. В их программе не было политических требований, ими двигала лишь жажда наживы и… беспримерная жестокость. Свое мрачно-шутливое прозвище бандиты получили благодаря своей излюбленной пытке: когда жертва отказывалась рассказать им, где спрятаны деньги, ей на углях поджаривали ноги. Во главе шайки стоял свирепый каторжник Бо Франсуа. Он поддерживал в своей банде строгую конспирацию и дисциплину. Памятуя о том, что излюбленной методой французской полиции было расширение сети осведомителей, бандиты между собой изъяснялись на воровском арго. По всей стране были устроены конспиративные квартиры и места, где пряталась добыча. Неизвестно, какова же была истинная численность шайки. Полагают, что более тысячи человек, однако могло быть и гораздо больше, учитывая, что около семисот только проходили в судебном процессе. В числе бандитов были и женщины, и старики, и дети. Ошибется тот, кто предположит, что шайка шофферов была чем-то вроде «партизанского отряда», ютившегося в густых лесах и совершавшего вылазки на «большой дороге». Шофферы обычно выслеживали своих жертв, нападали лишь на тех, кто действительно располагал большой суммой денег или ценностями, и лишь тогда, когда действительно были уверены в безнаказанности. Каждая вылазка тщательно планировалась, бесценной подмогой бандитам служили добровольные шпионы из простонародья. Ограбив и убив (или изувечив) свою жертву, шофферы бесследно исчезали, растворялись в толпе простолюдинов и ремесленников. Поимкой шайки французское правосудие обязано интенсивной работе полиции и лейтенанту Вассеру, который проявил беспримерное упорство и настойчивость в преследовании бандитов. Во время одной из облав лейтенанту попался некий Борн де Жуй, один из приближенных Бо Франсуа. После короткого, но энергичного допроса он признался, что направлялся в Мюэстский лес, где должен был состояться всеобщий сбор шайки. По его словам, бандиты наметили чуть ли не восстание. Вассер принял решение выступить с отрядом в семь или восемь человек немедленно, не дожидаясь подмоги. Атаковать с таким количеством жандармов целый полк бандитов было безумием. Однако, когда жандармы подъехали к Меревилю, им встретился отряд гусар, лейтенант которых сообщил, что направляется специально для подкрепления жандармерии Вассер воспрял духом. Мэру городка было поручено собрать ополчение из горожан, и глубокой ночью отряд вышел из города.