Страница:
С разрешения следователя Якир в тот же день доставил записку адресату. Ознакомившись с ее содержанием, Ворошилов сказал, что будет держать это дело под контролем.
Итак, в этот свой приезд в Москву Якиру удалось многое. В тех условиях это было даже невероятно много. И командарм не мог не чувствовать удовлетворения от поездки.
Кажется, наступил перелом.
Опасное развитие событий удалось остановить.
Но такого рода удовлетворение оказалось преждевременным. В штаб Киевского военного округа по спецсвязи позвонил Ворошилов и сообщил командующему о том, что на следующий день после очной ставки Шмидт снова подтвердил свои первоначальные показания. Это был нокаут. Отныне оставалось лишь ждать дальнейшего развития событий.
И они последовали. На этот раз с неожиданной стороны.
В апреле 1937 года арестовали командующего Уральским военным округом комкора Гаркавого, с которым Якир состоял не только в дружеских, но и в родственных отношениях: их жены были родными сестрами. Якир почувствовал, как стремительно сжимается вокруг него кольцо. Решительный, импульсивный человек, Иона Якир не мог в этих условиях оставаться в бездействии. И он предпринял отчаянный шаг, на который до него решались разве что потенциальные самоубийцы. Презрев субординацию, минуя наркома обороны, он обратился непосредственно к Сталину. Вопреки ожиданиям генеральный секретарь принял Якира сразу. Внимательно выслушал. Не перебивал. Не торопил. Не ограничивал продолжительность встречи. Успокоил: изобличающие Гаркавого данные состоят исключительно из показаний лиц, находящихся под стражей. Если тщательная и беспристрастная проверка не подтвердит их достоверность, комкор будет немедленно освобожден и восстановлен в должности.
Время, однако, шло, следствие продолжалось, арестованный комкор Гаркавой по-прежнему находился под стражей. Не освобождали и Шмидта. Более того, каждый день приносил известия о все новых и новых арестах.
Михаил Николаевич Тухачевский был блестящим военным офицером. От должности подпоручика царской армии он, человек без высшего образования, стремительно сделал военную карьеру. В гражданскую войну он командовал рядом армий в Поволжье, на Юге, Урале, в Сибири. Тухачевский был одним из главных действующих лиц в советско-польской войне, в 1921 году активно участвовал в подавлении кронштадтского мятежа. Именно он подавлял крестьянские восстания в Тамбовской и Воронежской губерниях.
Тухачевский — автор ряда работ, оказавших влияние на развитие советской военной науки и практику военного строительства.
Так, в совершенно секретной докладной записке от 4 апреля 1935 года о беседе с германским военным атташе Геккер сообщал мнение своего собеседника о Тухачевском как о лице «значительном в политическом и военном отношениях и особенно уважаемом в Германии».
Такого рода оценки из докладной записки субъекта, обвиняемого в шпионаже в пользу германской разведки, могли дорого стоить Тухачевскому. И он это, несомненно, осознавал, тем более что ему, как маршалу, было доподлинно известно, — с докладной запиской Геккера ознакомился не только нарком обороны Ворошилов, но и Сталин с Молотовым. Со Сталиным у Тухачевского сложились достаточно сложные отношения еще со времен гражданской войны.
Когда в 1920 году наступление Красной Армии на Варшаву захлебнулось в крови, возник неизбежный после всякого неудачного предприятия вопрос: кто виноват? Сталин возлагал ответственность непосредственно на командующего наступавшими на Варшаву войсками Тухачевского. Тот в свою очередь считал, что причина неудачи в медлительности львовской группировки Красной Армии, которая своевременно не пришла на помощь наступавшим войскам. Этой группировкой командовали Егоров и Сталин.
Однако уже даже в те времена было очевидно, что причиной неудачи Красной Армии под Варшавой был крупнейший политический просчет советского руководства, недооценившего стремления поляков к освобождению. Это сознавал даже Ленин, который отнюдь не настаивал на установлении конкретного виновника случившегося. Известно лишь короткое замечание на этот счет, которым Ленин поделился с управляющим делами Совнаркома Бонч-Бруевичем: «Ну кто же на Варшаву ходит через Львов?»
В любом случае Тухачевский не только не понес какой-либо ответственности за сокрушительное поражение возглавляемых им войск, но и получил назначение на высший командный пост.
Эта давняя история и много лет спустя все еще стояла между генеральным секретарем партии и первым заместителем наркома обороны СССР. К этому добавилась очевидная ориентация Тухачевского на Троцкого, который по всякому поводу и без такого ставил в пример красноармейским командирам «славное имя товарища Тухачевского». Не меньше усердия в этом отношении проявлял и заместитель Троцкого в Реввоенсовете республики Э.М. Склянский, благодаря которому безвестный подпоручик царской армии Тухачевский оказался в поле зрения высшего военного руководства страны.
Падение Троцкого повлияло на политическую репутацию красного маршала. Тухачевский попытался изменить ситуацию. Известный своей исключительной способностью вызывать к себе симпатии людей, обстоятельный Михаил Николаевич умел находить кратчайшие пути к расположению лиц, в которых он был заинтересован.
В своих мемуарах германский генерал К. Шпальке, хорошо знавший Тухачевского, отмечал его исключительную «лабильность», то есть «чрезвычайную способность подстраиваться». Это свойство характера Михаил Николаевич пытался использовать в своих отношениях со Сталиным. В 1935 году он написал статью «Военные планы Гитлера», рукопись которой отправляет Сталину на отзыв. Статья завершалась здравицей в честь генсека: «Нет силы, способной победить нашей социалистической колхозной страны с ее гигантскими индустриальными ресурсами, с ее великой коммунистической партией и великим вождем тов. Сталиным».
Весь этот пассаж Сталин решительно зачеркнул синим карандашом. Благодаря правкам генсека статья приобрела строго деловой характер и такой вышла в свет. Тухачевский предпринимает ряд других попыток такого же рода добиться расположения Сталина. Но генсек не принимал от маршала ничего — ни славословий, ни едва завуалированной лести. Вместо желанного сближения Тухачевский вдруг почувствовал, что все его усилия приводят к обратному результату. Все более возрастало внимание Сталина к конкретной деятельности маршала в Наркомате обороны. К такого рода персональной опеке Сталин прибегал лишь в исключительных случаях.
Клим Ворошилов и Николай Ежов получили задание тщательно проверить послужной список Тухачевского, разобраться с реальными результатами его деятельности на посту первого заместителя наркома обороны СССР. Тогда на свет выплыли любопытные факты.
Будучи начальником вооружений Красной Армии, Тухачевский фактически блокировал производство ручного автоматического оружия, отдавая явное предпочтение традиционным винтовкам. Когда в 1932–1933 годах на полигонных испытаниях из 14 образцов пистолетов-пулеметов лучшей была признана конструкция В. Дегтярева, Тухачевский заказал изготовить только 300 экземпляров этого образца, да и то исключительно для армейского начсостава.
Тухачевский решительно выступал против минометного вооружения Красной Армии. В результате его усилий в планах второй пятилетки производство этого вида оружия вообще не предусматривалось. Место минометов должны были, по замыслу маршала, занять пехотные мортиры, которые так и не были созданы. Всячески препятствовал Тухачевский и развитию ствольной артиллерии. Он доказывал, что такого рода артиллерийские системы исторически обречены и должны быть заменены безоткатными динамореактивными пушками. Попытки ведущего советского конструктора В. Грабина убедить маршала в узости, односторонности и опасности такого подхода для обороноспособности страны успеха не имели.
Были и другие факты, которые в обобщенном и систематизированном виде неизбежно порождали непростые вопросы о причинах такого рода действий со стороны маршала. Сегодня представляется, что наиболее вероятной причиной подобных просчетов являлось отсутствие у Тухачевского высшего военного образования. Но в те времена такое истолкование вряд ли могло показаться основательным. Логика классовой борьбы скорее подсказывала другие объяснения очевидных промахов маршала — измена и вредительство.
И Сталин приказал Ворошилову и Ежову продолжать проверку. 1 мая 1937 года Тухачевский, как всегда в этот день, появился на Красной площади в Москве, на трибуне для высшего командования Красной Армии. Но на этот раз праздничная атмосфера, которая всегда отличала военные парады, приобрела зловещие черты. Люди, которые стояли на трибуне рядом с Тухачевским, явно тяготились его присутствием. Не было обычных оживленных реплик, глухая стена молчания отгородила Тухачевского от других военачальников. А стоявший рядом с ним маршал Егоров не только не поприветствовал коллегу при встрече, но даже дистанцировался от него во время парада.
Так и стоял Тухачевский все сорок минут парада — в одиночестве среди своих. И не выдержал. Сразу же по окончании парада, не ожидая начала демонстрации, Тухачевский покинул трибуну.
В кабинете Сталина появился Николай Ежов с протоколом допроса сотрудника НКВД Белоруссии А.П. Баранова.
«Вопрос: Вы подали заявление с признанием вашего участия в антисоветском военно-фашистском заговоре. Подтверждаете ли вы это заявление? Ответ: Да, подтверждаю полностью. В антисоветский военно-фашистский заговор я вовлечен бывшим начальником отдела боевой подготовки НКВД БССР полковником Мельниковым в январе 1936 года… Мельников рассказал мне о том, что в РККА существует военный заговор, целью которого является свержение существующего строя насильственным путем и реставрация капитализма в СССР, а теперь проводится большая подготовительная подрывная работа по ослаблению боеготовности и боевой подготовки войск, направленная на поражение Красной Армии в будущей войне». Далее А.П. Баранов назвал фамилии руководителей заговора: Тухачевский, Гамарник, Уборевич.
Тревожная информация поступала к Сталину и из-за рубежа. В Праге президент Чехословакии Бенеш передал советскому послу Александровскому факсимиле некоторых документов германской службы безопасности СД, из которых следовало, что маршал Тухачевский и ряд других военачальников Красной Армии из его ближайшего окружения сотрудничают с руководством вермахта и германской разведки. Полагают, что эти документы — личная заслуга руководителя СД обергруппенфюрера Гейдриха и что действовал он по личному распоряжению Гитлера. По некоторым данным, в подготовке дезинформации принимали участие Гесс, Борман и Гиммлер. Воздержимся от рукоплесканий немецкой разведке — многие данные дают нам основания предположить, что Тухачевский и так был обречен. 11 мая 1937 года советские газеты поместили официальное сообщение о новых назначениях в Наркомате обороны СССР. Первым заместителем наркома стал маршал А.И. Егоров. Занимавший ранее эту должность маршал М.Н. Тухачевский назначался командующим войсками Приволжского военного округа.
В тот же день был арестован начальник военной академии им. М.В. Фрунзе командарм 2-го ранга Август Корк. На допросе он назвал состав «штаба переворота» — Тухачевский, Якир, Уборевич, Путна, Эйдеман.
Арестовали и начальника административно-хозяйственного управления РККА комкора Б.М. Фельдмана. Его допрашивал следователь НКВД З.М. Ушаков. Методов следствия, к которым он прибегал, не выдерживал никто. Не явился исключением и Борис Фельдман. На допросе он показал, что в контрреволюционный заговор его вовлек маршал Тухачевский.
Последний, разумеется, ничего не знал об этих показаниях. Когда же Тухачевскому стало известно об аресте своего ближайшего помощника, он, по свидетельству очевидца, тихо произнес: «Какая-то грандиозная провокация». По некоторым данным, маршал по этому поводу даже писал Сталину. Но генсек не ответил.
Тухачевский отправился к новому месту службы. 26 мая он прибыл в Куйбышев, где располагался штаб Приволжского военного округа. Прямо с вокзала маршал направился на областную партийную конференцию, которая проходила в помещении местного театра. Там Тухачевский выступил с краткой речью. В перерыве маршала пригласили в обком партии.
В кабинете первого секретаря Тухачевский был арестован. Войдя туда по приглашению, он вышел под конвоем.
Трое суток спустя командующий Белорусским военным округом командарм 1-го ранга П. Уборевич получил из генштаба предписание срочно прибыть в Москву. В тот же день Иероним Уборевич прибыл по вызову. На Белорусском вокзале столицы его уже ждали представители Генштаба. Встреча ничем не отличалась от предыдущих: те же уставные армейские приветствия, крепкие рукопожатия, сообщение о том, что в Генштабе его ждут для решения неотложных — оперативных вопросов.
И только в машине командарм узнал, что арестован и что везут его не в Генштаб, а во Внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке.
Еще сутки спустя в кабинете командующего Киевским военным округом командарма И.Э. Якира раздался телефонный звонок правительственной связи. На проводе был маршал Ворошилов. После обычных вопросов об оперативной обстановке в округе нарком обороны сообщил, что на 1 июня назначено заседание Военного совета, и приказал прибыть. Якир ответил, что сегодня же вылетает самолетом. Но Ворошилов в категорической форме потребовал ехать железнодорожным транспортом. Такого не бывало никогда. Личный самолет командующего округом для того и существовал, чтобы обеспечить максимально быструю связь, и прежде всего с Москвой. Требование наркома никак не укладывалось в сложившийся порядок общения. Это был явный знак опасности. Но у Якира не было выбора. В тот же день он вместе с адъютантом выехал в Москву.
Ночью поезд остановился в Брянске. В вагон поднялись четверо в штатском, быстро прошли в купе и предложили командарму следовать за ними. Якир потребовал предъявить ордер на арест, что и было сделано. Тогда командарм попросил адъютанта сообщить семье о случившемся и твердой походкой направился к выходу. В Москву Иону Якира повезли на автомобиле. Выяснять причины ареста у молчаливой охраны было бесполезно. Поэтому молчал и командарм, обдумывая ситуацию. На предельной скорости машина быстро доставила арестованного на Лубянку. Здесь с него тут же сорвали ордена и знаки отличия. Якир потребовал встречи с Ворошиловым. Ему отказали. Со Сталиным — тем более. Написал письмо в Политбюро. Никакого ответа.
Тогда арестованный написал личное послание генсеку:
«…Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». На письме Сталин оставил пометку: «Подлец и проститутка».
Под этим подписались Ворошилов, Молотов, Каганович.
Судьба Якира была решена.
И хотя арестованный, конечно же, не видел этой зловещей пометки на своем послании, он все понял.
И быть может, поэтому следующее его письмо было уже не о себе. С ним было покончено. Но оставались близкие.
«К.Е. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился и к Н.И. Ежову. Якир, 9 июня 1937 г.». На этом письме пометка: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще. К. Ворошилов. 10 июня 1937 года».
История сохранила и мнение Хрущева об арестованном командарме. Два десятилетия спустя после его гибели Никита Сергеевич высказывался о Якире в восторженных выражениях и винил во всем Сталина. А тогда он говорил нечто совершенно иное о «выродке, намеревавшемся открыть дорогу фашистам».
В то время, когда арестованный командарм в камере на Лубянке ломал голову над тем, как найти выход из безвыходного положения, в Кремле проходило заседание того самого Военного совета, для участия в работе которого и прибыл в Москву Якир.
Присутствовали члены Политбюро и правительства. С докладом выступил Ворошилов. Он сообщил о раскрытии в Красной Армии «контрреволюционной военной фашистской организации». Итоги Военного совета подвел Сталин.
Вскоре появился приказ № 96 наркома обороны К.Е. Ворошилова, в котором отмечалось:
«С 1 по 4 июня с.г. в присутствии членов правительства состоялся Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. На заседании Военного совета был заслушан и подвергнут обсуждению мой доклад о раскрытой НКВД предательской контрреволюционной военной фашистской организации, которая, будучи строго законспирированной, долгое время существовала и проводила подлую подрывную, вредительскую и шпионскую работу в Красной Армии».
Следствие было недолгим. Все без исключения арестованные военачальники на следствии признали себя виновными в контрреволюционном заговоре. Некоторые к тому же признались в шпионаже в пользу зарубежных разведок. Так, Тухачевский на допросе показал, что еще в 1925 году передавал секретные сведения сотруднику польской разведывательной службы Домбалю, а в последние годы сотрудничал с военной разведкой Германии.
Уголовное дело о заговоре в РККА рассматривалось в закрытом судебном заседании Специальным присутствием Верховного суда СССР 11 июня 1937 года. Председательствовал армвоенюрист Ульрих. В состав суда входили восемь крупных советских военачальников — маршалы Буденный и Блюхер, командармы Алкснис, Шапошников, Дыбенко, Белов, Каширин, комкор Горячев. На скамье подсудимых были тоже восемь не менее известных в армии лиц — маршал Тухачевский, командармы Уборевич, Якир, Корк, комкоры Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна.
Председательствующий в суде Василий Ульрих предъявил заключенным обвинения в измене родине, организации террористических актов, контрреволюционных выступлений.
На суде обвиняемые отказались от показаний, данных на следствии. Решительно отрицал свою вину и вообще какую-либо осведомленность о контрреволюционном заговоре в РККА командарм Иероним Уборевич.
Отверг обвинение в связях с германской разведкой, которая якобы завербовала его во время официального визита в Берлин советской военной делегации, командарм Иона Якир. (Этот пункт обвинения вообще не выдерживал критики, учитывая, что Якир был евреем.)
Не признал себя виновным и маршал Тухачевский. На суде он заявил: «У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к Отечеству, которое я с Гражданской войны защищал… Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташе в СССР, то они были, носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах». Но некоторые обвиняемые решили «не рисковать» и продолжали признавать вымышленную вину и изббличать товарищей по несчастью.
В тот же день Ульрих огласил приговор.
Все подсудимые признавались виновными и подлежали высшей мере наказания — расстрелу.
Приводили приговор в исполнение во внутреннем дворе здания НКВД на улице Дзержинского (ныне Малая Лубянка).
По некоторым данным, командовал расстрелом маршал Блюхер. Он был бледен и выглядел растерянным. Привычная для него уверенность в себе исчезла без следа. Взревели моторы мощных грузовиков. Они должны были заглушить звуки выстрелов.
Обреченных выводили по одному. Они умирали молча. И лишь Иона Якир за мгновение до расстрела воскликнул: «Да здравствует партия! Да здравствует Сталин!»
Возможно, это была попытка спасти свою семью, но она оказалась тщетной, после расстрела военачальников начались аресты их родственников.
Примечательно в этой истории то, что ненадолго пережили осужденных и члены суда, вынесшие смертный приговор. В застенках НКВД погибли маршал Блюхер, командармы Алкснис, Белов, Дыбенко. При неясных обстоятельствах вскоре после процесса умерли командарм Каширин и комкор Горячев.
Сейчас, когда прошло более шестидесяти лет после этих событий, нам ясно, что умышленное уничтожение виднейших советских военачальников было частью крупнейшей террористической акции, предпринятой И.В. Сталиным в целях установления в стране атмосферы страха, неуверенности в завтрашнем дне, низкопоклонства перед авторитетом генсека и его аппарата. Устраняя вымышленные заговоры, превращая советскую нацию в нацию рабов, Сталин обезопасил советскую власть от народных возмущений и восстаний наподобие венгерского (1956), чехословацкого (1968), румынского (1989). В этом отношении казни и чистки 1930-х годов объективно послужили на пользу социалистическому обществу. Однако учитывая, что вместе с опальными «ленинцами» репрессиям подвергались и их родственники, включая женщин и детей, нам остается только констатировать, что «Божий суд» все же существует и что советская власть пусть спустя полвека, но дождалась закономерного конца.
НИКОЛАЙ БУХАРИН
С именем этого человека связана целая эпоха. Он пережил дни высокой славы и подлейшего предательства и умер поруганным и опозоренным, совершенно искренне не понимая — за что?
Многие экономисты и политологи указывают, что большинство наших теперешних начинаний восходит к концепциям Бухарина. Бухарин выступал за то, чтобы предоставить государству права управлять лишь некоторыми отраслями экономики, а все остальное отдать частным предпринимателям, крупным, средним и мелким. Что это, как не наши сегодняшние идеи предпринимательства и перехода к рынку? Бухарин был против превращения госаппарата в элиту, изощренными «византийскими» методами расправляющуюся со всеми, кто покусится на ее привилегии, — что это, как не наше требование отказа от теперь уже совдеповских принципов руководства? И таких примеров можно привести немало.
Был период, когда взгляды Бухарина составляли основу политики советского государства. «Официальный большевизм 1925–1926 гг. был в основном бухаринским», — писал американский исследователь Стивен Коэн. Может быть, если бы страна пошла по пути, предложенному Бухариным, нам не пришлось бы сейчас начинать все заново? Николай Иванович Бухарин родился 9 октября 1888 года в Москве. Его отличали сострадание и великодушие, прекрасный слог в устной речи и письме, сильные нравственные и философские убеждения.
Из слабых его сторон отметим лишь строгую приверженность однажды принятым взглядам, крайнюю болезненность отказа от них, повышенную эмоциональность, мешавшую объективно оценивать самого себя.
Как же так получилось, что Бухарин не сумел возглавить страну, согласился участвовать в позорном процессе, был расстрелян и забыт на несколько десятилетий?
Ленин и Бухарин были знакомы давно, еще по эмиграции, и отлично дополняли друг друга: Бухарин был теоретиком партии, Ленин — практиком. Когда Бухарин в мае 1917 года вернулся на родину, мелкие разногласия были забыты, цель они перед собой видели одну: буржуазная революция выдохлась, надо готовить социалистическую.
Но для Ленина вопрос о революции означал прежде всего вопрос о власти. Для Бухарина же, несмотря на его творческую натуру, главным все же была верность букве марксистского учения, согласно которому такая революция могла произойти лишь в мировом или хотя бы в европейском масштабе. Бухарин считал себя «осуществителем» учения, казавшегося ему единым и неделимым, как Библия. В 1917 году Бухарин возглавил московскую организацию большевиков. Веря в правоту Маркса, он почти до самого 25 октября (7 ноября) убеждал (и чуть было не убедил) всех в необходимости отложить переворот до начала общемировой революции. Когда же переворот все-таки произошел, Бухарин сначала обрадовался. Но уже через несколько дней радость сменилась беспокойством и страхом: он не понимал, что происходит и что большевики будут делать дальше. Впрочем, они и сами еще этого не знали.
Бухарин по-прежнему призывал к войне, надеясь, что она вызовет мировую революцию, и «московская группа» чуть не выдвинула его альтернативным кандидатом Ленину на пост главы правительства. Но Бухарин счел себя неспособным заменить Ленина: «Разве я обладаю необходимыми данными?»
Своей «национальной миссии» он не осознавал ни тогда, ни позже.
С августа 1918 года начался его рост как ученого-теоретика. В январе 1924 года, когда умер Ленин, Бухарин искренне горевал. Его ввели в Политбюро фактически вместо Ленина. Но Бухарин снова не решился сделать выбор: высокие моральные принципы и заниженная самооценка помешали ему претендовать на роль вождя.
Тем не менее 1924–1925 годы стали вершиной политической карьеры Бухарина. Он писал книги, разрабатывал теории, их признали, публиковали и распространяли. Он стал главой Коминтерна. Но Бухарина не привлекала борьба за власть: он думал, что она придет к нему сама, «заслуженно», и долго верил, что этого можно достичь, не мараясь в интригах. Он слишком поздно понял, что для Сталина понятия «мараться» не существовало.
А тем временем обстоятельства стали складываться не в пользу Бухарина. Он и раньше сознавал, что Сталин ведет хитроумную игру, и его презрение к нему начало перерастать в ненависть.
Итак, в этот свой приезд в Москву Якиру удалось многое. В тех условиях это было даже невероятно много. И командарм не мог не чувствовать удовлетворения от поездки.
Кажется, наступил перелом.
Опасное развитие событий удалось остановить.
Но такого рода удовлетворение оказалось преждевременным. В штаб Киевского военного округа по спецсвязи позвонил Ворошилов и сообщил командующему о том, что на следующий день после очной ставки Шмидт снова подтвердил свои первоначальные показания. Это был нокаут. Отныне оставалось лишь ждать дальнейшего развития событий.
И они последовали. На этот раз с неожиданной стороны.
В апреле 1937 года арестовали командующего Уральским военным округом комкора Гаркавого, с которым Якир состоял не только в дружеских, но и в родственных отношениях: их жены были родными сестрами. Якир почувствовал, как стремительно сжимается вокруг него кольцо. Решительный, импульсивный человек, Иона Якир не мог в этих условиях оставаться в бездействии. И он предпринял отчаянный шаг, на который до него решались разве что потенциальные самоубийцы. Презрев субординацию, минуя наркома обороны, он обратился непосредственно к Сталину. Вопреки ожиданиям генеральный секретарь принял Якира сразу. Внимательно выслушал. Не перебивал. Не торопил. Не ограничивал продолжительность встречи. Успокоил: изобличающие Гаркавого данные состоят исключительно из показаний лиц, находящихся под стражей. Если тщательная и беспристрастная проверка не подтвердит их достоверность, комкор будет немедленно освобожден и восстановлен в должности.
Время, однако, шло, следствие продолжалось, арестованный комкор Гаркавой по-прежнему находился под стражей. Не освобождали и Шмидта. Более того, каждый день приносил известия о все новых и новых арестах.
Михаил Николаевич Тухачевский был блестящим военным офицером. От должности подпоручика царской армии он, человек без высшего образования, стремительно сделал военную карьеру. В гражданскую войну он командовал рядом армий в Поволжье, на Юге, Урале, в Сибири. Тухачевский был одним из главных действующих лиц в советско-польской войне, в 1921 году активно участвовал в подавлении кронштадтского мятежа. Именно он подавлял крестьянские восстания в Тамбовской и Воронежской губерниях.
Тухачевский — автор ряда работ, оказавших влияние на развитие советской военной науки и практику военного строительства.
Так, в совершенно секретной докладной записке от 4 апреля 1935 года о беседе с германским военным атташе Геккер сообщал мнение своего собеседника о Тухачевском как о лице «значительном в политическом и военном отношениях и особенно уважаемом в Германии».
Такого рода оценки из докладной записки субъекта, обвиняемого в шпионаже в пользу германской разведки, могли дорого стоить Тухачевскому. И он это, несомненно, осознавал, тем более что ему, как маршалу, было доподлинно известно, — с докладной запиской Геккера ознакомился не только нарком обороны Ворошилов, но и Сталин с Молотовым. Со Сталиным у Тухачевского сложились достаточно сложные отношения еще со времен гражданской войны.
Когда в 1920 году наступление Красной Армии на Варшаву захлебнулось в крови, возник неизбежный после всякого неудачного предприятия вопрос: кто виноват? Сталин возлагал ответственность непосредственно на командующего наступавшими на Варшаву войсками Тухачевского. Тот в свою очередь считал, что причина неудачи в медлительности львовской группировки Красной Армии, которая своевременно не пришла на помощь наступавшим войскам. Этой группировкой командовали Егоров и Сталин.
Однако уже даже в те времена было очевидно, что причиной неудачи Красной Армии под Варшавой был крупнейший политический просчет советского руководства, недооценившего стремления поляков к освобождению. Это сознавал даже Ленин, который отнюдь не настаивал на установлении конкретного виновника случившегося. Известно лишь короткое замечание на этот счет, которым Ленин поделился с управляющим делами Совнаркома Бонч-Бруевичем: «Ну кто же на Варшаву ходит через Львов?»
В любом случае Тухачевский не только не понес какой-либо ответственности за сокрушительное поражение возглавляемых им войск, но и получил назначение на высший командный пост.
Эта давняя история и много лет спустя все еще стояла между генеральным секретарем партии и первым заместителем наркома обороны СССР. К этому добавилась очевидная ориентация Тухачевского на Троцкого, который по всякому поводу и без такого ставил в пример красноармейским командирам «славное имя товарища Тухачевского». Не меньше усердия в этом отношении проявлял и заместитель Троцкого в Реввоенсовете республики Э.М. Склянский, благодаря которому безвестный подпоручик царской армии Тухачевский оказался в поле зрения высшего военного руководства страны.
Падение Троцкого повлияло на политическую репутацию красного маршала. Тухачевский попытался изменить ситуацию. Известный своей исключительной способностью вызывать к себе симпатии людей, обстоятельный Михаил Николаевич умел находить кратчайшие пути к расположению лиц, в которых он был заинтересован.
В своих мемуарах германский генерал К. Шпальке, хорошо знавший Тухачевского, отмечал его исключительную «лабильность», то есть «чрезвычайную способность подстраиваться». Это свойство характера Михаил Николаевич пытался использовать в своих отношениях со Сталиным. В 1935 году он написал статью «Военные планы Гитлера», рукопись которой отправляет Сталину на отзыв. Статья завершалась здравицей в честь генсека: «Нет силы, способной победить нашей социалистической колхозной страны с ее гигантскими индустриальными ресурсами, с ее великой коммунистической партией и великим вождем тов. Сталиным».
Весь этот пассаж Сталин решительно зачеркнул синим карандашом. Благодаря правкам генсека статья приобрела строго деловой характер и такой вышла в свет. Тухачевский предпринимает ряд других попыток такого же рода добиться расположения Сталина. Но генсек не принимал от маршала ничего — ни славословий, ни едва завуалированной лести. Вместо желанного сближения Тухачевский вдруг почувствовал, что все его усилия приводят к обратному результату. Все более возрастало внимание Сталина к конкретной деятельности маршала в Наркомате обороны. К такого рода персональной опеке Сталин прибегал лишь в исключительных случаях.
Клим Ворошилов и Николай Ежов получили задание тщательно проверить послужной список Тухачевского, разобраться с реальными результатами его деятельности на посту первого заместителя наркома обороны СССР. Тогда на свет выплыли любопытные факты.
Будучи начальником вооружений Красной Армии, Тухачевский фактически блокировал производство ручного автоматического оружия, отдавая явное предпочтение традиционным винтовкам. Когда в 1932–1933 годах на полигонных испытаниях из 14 образцов пистолетов-пулеметов лучшей была признана конструкция В. Дегтярева, Тухачевский заказал изготовить только 300 экземпляров этого образца, да и то исключительно для армейского начсостава.
Тухачевский решительно выступал против минометного вооружения Красной Армии. В результате его усилий в планах второй пятилетки производство этого вида оружия вообще не предусматривалось. Место минометов должны были, по замыслу маршала, занять пехотные мортиры, которые так и не были созданы. Всячески препятствовал Тухачевский и развитию ствольной артиллерии. Он доказывал, что такого рода артиллерийские системы исторически обречены и должны быть заменены безоткатными динамореактивными пушками. Попытки ведущего советского конструктора В. Грабина убедить маршала в узости, односторонности и опасности такого подхода для обороноспособности страны успеха не имели.
Были и другие факты, которые в обобщенном и систематизированном виде неизбежно порождали непростые вопросы о причинах такого рода действий со стороны маршала. Сегодня представляется, что наиболее вероятной причиной подобных просчетов являлось отсутствие у Тухачевского высшего военного образования. Но в те времена такое истолкование вряд ли могло показаться основательным. Логика классовой борьбы скорее подсказывала другие объяснения очевидных промахов маршала — измена и вредительство.
И Сталин приказал Ворошилову и Ежову продолжать проверку. 1 мая 1937 года Тухачевский, как всегда в этот день, появился на Красной площади в Москве, на трибуне для высшего командования Красной Армии. Но на этот раз праздничная атмосфера, которая всегда отличала военные парады, приобрела зловещие черты. Люди, которые стояли на трибуне рядом с Тухачевским, явно тяготились его присутствием. Не было обычных оживленных реплик, глухая стена молчания отгородила Тухачевского от других военачальников. А стоявший рядом с ним маршал Егоров не только не поприветствовал коллегу при встрече, но даже дистанцировался от него во время парада.
Так и стоял Тухачевский все сорок минут парада — в одиночестве среди своих. И не выдержал. Сразу же по окончании парада, не ожидая начала демонстрации, Тухачевский покинул трибуну.
В кабинете Сталина появился Николай Ежов с протоколом допроса сотрудника НКВД Белоруссии А.П. Баранова.
«Вопрос: Вы подали заявление с признанием вашего участия в антисоветском военно-фашистском заговоре. Подтверждаете ли вы это заявление? Ответ: Да, подтверждаю полностью. В антисоветский военно-фашистский заговор я вовлечен бывшим начальником отдела боевой подготовки НКВД БССР полковником Мельниковым в январе 1936 года… Мельников рассказал мне о том, что в РККА существует военный заговор, целью которого является свержение существующего строя насильственным путем и реставрация капитализма в СССР, а теперь проводится большая подготовительная подрывная работа по ослаблению боеготовности и боевой подготовки войск, направленная на поражение Красной Армии в будущей войне». Далее А.П. Баранов назвал фамилии руководителей заговора: Тухачевский, Гамарник, Уборевич.
Тревожная информация поступала к Сталину и из-за рубежа. В Праге президент Чехословакии Бенеш передал советскому послу Александровскому факсимиле некоторых документов германской службы безопасности СД, из которых следовало, что маршал Тухачевский и ряд других военачальников Красной Армии из его ближайшего окружения сотрудничают с руководством вермахта и германской разведки. Полагают, что эти документы — личная заслуга руководителя СД обергруппенфюрера Гейдриха и что действовал он по личному распоряжению Гитлера. По некоторым данным, в подготовке дезинформации принимали участие Гесс, Борман и Гиммлер. Воздержимся от рукоплесканий немецкой разведке — многие данные дают нам основания предположить, что Тухачевский и так был обречен. 11 мая 1937 года советские газеты поместили официальное сообщение о новых назначениях в Наркомате обороны СССР. Первым заместителем наркома стал маршал А.И. Егоров. Занимавший ранее эту должность маршал М.Н. Тухачевский назначался командующим войсками Приволжского военного округа.
В тот же день был арестован начальник военной академии им. М.В. Фрунзе командарм 2-го ранга Август Корк. На допросе он назвал состав «штаба переворота» — Тухачевский, Якир, Уборевич, Путна, Эйдеман.
Арестовали и начальника административно-хозяйственного управления РККА комкора Б.М. Фельдмана. Его допрашивал следователь НКВД З.М. Ушаков. Методов следствия, к которым он прибегал, не выдерживал никто. Не явился исключением и Борис Фельдман. На допросе он показал, что в контрреволюционный заговор его вовлек маршал Тухачевский.
Последний, разумеется, ничего не знал об этих показаниях. Когда же Тухачевскому стало известно об аресте своего ближайшего помощника, он, по свидетельству очевидца, тихо произнес: «Какая-то грандиозная провокация». По некоторым данным, маршал по этому поводу даже писал Сталину. Но генсек не ответил.
Тухачевский отправился к новому месту службы. 26 мая он прибыл в Куйбышев, где располагался штаб Приволжского военного округа. Прямо с вокзала маршал направился на областную партийную конференцию, которая проходила в помещении местного театра. Там Тухачевский выступил с краткой речью. В перерыве маршала пригласили в обком партии.
В кабинете первого секретаря Тухачевский был арестован. Войдя туда по приглашению, он вышел под конвоем.
Трое суток спустя командующий Белорусским военным округом командарм 1-го ранга П. Уборевич получил из генштаба предписание срочно прибыть в Москву. В тот же день Иероним Уборевич прибыл по вызову. На Белорусском вокзале столицы его уже ждали представители Генштаба. Встреча ничем не отличалась от предыдущих: те же уставные армейские приветствия, крепкие рукопожатия, сообщение о том, что в Генштабе его ждут для решения неотложных — оперативных вопросов.
И только в машине командарм узнал, что арестован и что везут его не в Генштаб, а во Внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке.
Еще сутки спустя в кабинете командующего Киевским военным округом командарма И.Э. Якира раздался телефонный звонок правительственной связи. На проводе был маршал Ворошилов. После обычных вопросов об оперативной обстановке в округе нарком обороны сообщил, что на 1 июня назначено заседание Военного совета, и приказал прибыть. Якир ответил, что сегодня же вылетает самолетом. Но Ворошилов в категорической форме потребовал ехать железнодорожным транспортом. Такого не бывало никогда. Личный самолет командующего округом для того и существовал, чтобы обеспечить максимально быструю связь, и прежде всего с Москвой. Требование наркома никак не укладывалось в сложившийся порядок общения. Это был явный знак опасности. Но у Якира не было выбора. В тот же день он вместе с адъютантом выехал в Москву.
Ночью поезд остановился в Брянске. В вагон поднялись четверо в штатском, быстро прошли в купе и предложили командарму следовать за ними. Якир потребовал предъявить ордер на арест, что и было сделано. Тогда командарм попросил адъютанта сообщить семье о случившемся и твердой походкой направился к выходу. В Москву Иону Якира повезли на автомобиле. Выяснять причины ареста у молчаливой охраны было бесполезно. Поэтому молчал и командарм, обдумывая ситуацию. На предельной скорости машина быстро доставила арестованного на Лубянку. Здесь с него тут же сорвали ордена и знаки отличия. Якир потребовал встречи с Ворошиловым. Ему отказали. Со Сталиным — тем более. Написал письмо в Политбюро. Никакого ответа.
Тогда арестованный написал личное послание генсеку:
«…Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». На письме Сталин оставил пометку: «Подлец и проститутка».
Под этим подписались Ворошилов, Молотов, Каганович.
Судьба Якира была решена.
И хотя арестованный, конечно же, не видел этой зловещей пометки на своем послании, он все понял.
И быть может, поэтому следующее его письмо было уже не о себе. С ним было покончено. Но оставались близкие.
«К.Е. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился и к Н.И. Ежову. Якир, 9 июня 1937 г.». На этом письме пометка: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще. К. Ворошилов. 10 июня 1937 года».
История сохранила и мнение Хрущева об арестованном командарме. Два десятилетия спустя после его гибели Никита Сергеевич высказывался о Якире в восторженных выражениях и винил во всем Сталина. А тогда он говорил нечто совершенно иное о «выродке, намеревавшемся открыть дорогу фашистам».
В то время, когда арестованный командарм в камере на Лубянке ломал голову над тем, как найти выход из безвыходного положения, в Кремле проходило заседание того самого Военного совета, для участия в работе которого и прибыл в Москву Якир.
Присутствовали члены Политбюро и правительства. С докладом выступил Ворошилов. Он сообщил о раскрытии в Красной Армии «контрреволюционной военной фашистской организации». Итоги Военного совета подвел Сталин.
Вскоре появился приказ № 96 наркома обороны К.Е. Ворошилова, в котором отмечалось:
«С 1 по 4 июня с.г. в присутствии членов правительства состоялся Военный совет при народном комиссаре обороны СССР. На заседании Военного совета был заслушан и подвергнут обсуждению мой доклад о раскрытой НКВД предательской контрреволюционной военной фашистской организации, которая, будучи строго законспирированной, долгое время существовала и проводила подлую подрывную, вредительскую и шпионскую работу в Красной Армии».
Следствие было недолгим. Все без исключения арестованные военачальники на следствии признали себя виновными в контрреволюционном заговоре. Некоторые к тому же признались в шпионаже в пользу зарубежных разведок. Так, Тухачевский на допросе показал, что еще в 1925 году передавал секретные сведения сотруднику польской разведывательной службы Домбалю, а в последние годы сотрудничал с военной разведкой Германии.
Уголовное дело о заговоре в РККА рассматривалось в закрытом судебном заседании Специальным присутствием Верховного суда СССР 11 июня 1937 года. Председательствовал армвоенюрист Ульрих. В состав суда входили восемь крупных советских военачальников — маршалы Буденный и Блюхер, командармы Алкснис, Шапошников, Дыбенко, Белов, Каширин, комкор Горячев. На скамье подсудимых были тоже восемь не менее известных в армии лиц — маршал Тухачевский, командармы Уборевич, Якир, Корк, комкоры Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна.
Председательствующий в суде Василий Ульрих предъявил заключенным обвинения в измене родине, организации террористических актов, контрреволюционных выступлений.
На суде обвиняемые отказались от показаний, данных на следствии. Решительно отрицал свою вину и вообще какую-либо осведомленность о контрреволюционном заговоре в РККА командарм Иероним Уборевич.
Отверг обвинение в связях с германской разведкой, которая якобы завербовала его во время официального визита в Берлин советской военной делегации, командарм Иона Якир. (Этот пункт обвинения вообще не выдерживал критики, учитывая, что Якир был евреем.)
Не признал себя виновным и маршал Тухачевский. На суде он заявил: «У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к Отечеству, которое я с Гражданской войны защищал… Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташе в СССР, то они были, носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах». Но некоторые обвиняемые решили «не рисковать» и продолжали признавать вымышленную вину и изббличать товарищей по несчастью.
В тот же день Ульрих огласил приговор.
Все подсудимые признавались виновными и подлежали высшей мере наказания — расстрелу.
Приводили приговор в исполнение во внутреннем дворе здания НКВД на улице Дзержинского (ныне Малая Лубянка).
По некоторым данным, командовал расстрелом маршал Блюхер. Он был бледен и выглядел растерянным. Привычная для него уверенность в себе исчезла без следа. Взревели моторы мощных грузовиков. Они должны были заглушить звуки выстрелов.
Обреченных выводили по одному. Они умирали молча. И лишь Иона Якир за мгновение до расстрела воскликнул: «Да здравствует партия! Да здравствует Сталин!»
Возможно, это была попытка спасти свою семью, но она оказалась тщетной, после расстрела военачальников начались аресты их родственников.
Примечательно в этой истории то, что ненадолго пережили осужденных и члены суда, вынесшие смертный приговор. В застенках НКВД погибли маршал Блюхер, командармы Алкснис, Белов, Дыбенко. При неясных обстоятельствах вскоре после процесса умерли командарм Каширин и комкор Горячев.
Сейчас, когда прошло более шестидесяти лет после этих событий, нам ясно, что умышленное уничтожение виднейших советских военачальников было частью крупнейшей террористической акции, предпринятой И.В. Сталиным в целях установления в стране атмосферы страха, неуверенности в завтрашнем дне, низкопоклонства перед авторитетом генсека и его аппарата. Устраняя вымышленные заговоры, превращая советскую нацию в нацию рабов, Сталин обезопасил советскую власть от народных возмущений и восстаний наподобие венгерского (1956), чехословацкого (1968), румынского (1989). В этом отношении казни и чистки 1930-х годов объективно послужили на пользу социалистическому обществу. Однако учитывая, что вместе с опальными «ленинцами» репрессиям подвергались и их родственники, включая женщин и детей, нам остается только констатировать, что «Божий суд» все же существует и что советская власть пусть спустя полвека, но дождалась закономерного конца.
НИКОЛАЙ БУХАРИН
Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи.
Бухарин
С именем этого человека связана целая эпоха. Он пережил дни высокой славы и подлейшего предательства и умер поруганным и опозоренным, совершенно искренне не понимая — за что?
Многие экономисты и политологи указывают, что большинство наших теперешних начинаний восходит к концепциям Бухарина. Бухарин выступал за то, чтобы предоставить государству права управлять лишь некоторыми отраслями экономики, а все остальное отдать частным предпринимателям, крупным, средним и мелким. Что это, как не наши сегодняшние идеи предпринимательства и перехода к рынку? Бухарин был против превращения госаппарата в элиту, изощренными «византийскими» методами расправляющуюся со всеми, кто покусится на ее привилегии, — что это, как не наше требование отказа от теперь уже совдеповских принципов руководства? И таких примеров можно привести немало.
Был период, когда взгляды Бухарина составляли основу политики советского государства. «Официальный большевизм 1925–1926 гг. был в основном бухаринским», — писал американский исследователь Стивен Коэн. Может быть, если бы страна пошла по пути, предложенному Бухариным, нам не пришлось бы сейчас начинать все заново? Николай Иванович Бухарин родился 9 октября 1888 года в Москве. Его отличали сострадание и великодушие, прекрасный слог в устной речи и письме, сильные нравственные и философские убеждения.
Из слабых его сторон отметим лишь строгую приверженность однажды принятым взглядам, крайнюю болезненность отказа от них, повышенную эмоциональность, мешавшую объективно оценивать самого себя.
Как же так получилось, что Бухарин не сумел возглавить страну, согласился участвовать в позорном процессе, был расстрелян и забыт на несколько десятилетий?
Ленин и Бухарин были знакомы давно, еще по эмиграции, и отлично дополняли друг друга: Бухарин был теоретиком партии, Ленин — практиком. Когда Бухарин в мае 1917 года вернулся на родину, мелкие разногласия были забыты, цель они перед собой видели одну: буржуазная революция выдохлась, надо готовить социалистическую.
Но для Ленина вопрос о революции означал прежде всего вопрос о власти. Для Бухарина же, несмотря на его творческую натуру, главным все же была верность букве марксистского учения, согласно которому такая революция могла произойти лишь в мировом или хотя бы в европейском масштабе. Бухарин считал себя «осуществителем» учения, казавшегося ему единым и неделимым, как Библия. В 1917 году Бухарин возглавил московскую организацию большевиков. Веря в правоту Маркса, он почти до самого 25 октября (7 ноября) убеждал (и чуть было не убедил) всех в необходимости отложить переворот до начала общемировой революции. Когда же переворот все-таки произошел, Бухарин сначала обрадовался. Но уже через несколько дней радость сменилась беспокойством и страхом: он не понимал, что происходит и что большевики будут делать дальше. Впрочем, они и сами еще этого не знали.
Бухарин по-прежнему призывал к войне, надеясь, что она вызовет мировую революцию, и «московская группа» чуть не выдвинула его альтернативным кандидатом Ленину на пост главы правительства. Но Бухарин счел себя неспособным заменить Ленина: «Разве я обладаю необходимыми данными?»
Своей «национальной миссии» он не осознавал ни тогда, ни позже.
С августа 1918 года начался его рост как ученого-теоретика. В январе 1924 года, когда умер Ленин, Бухарин искренне горевал. Его ввели в Политбюро фактически вместо Ленина. Но Бухарин снова не решился сделать выбор: высокие моральные принципы и заниженная самооценка помешали ему претендовать на роль вождя.
Тем не менее 1924–1925 годы стали вершиной политической карьеры Бухарина. Он писал книги, разрабатывал теории, их признали, публиковали и распространяли. Он стал главой Коминтерна. Но Бухарина не привлекала борьба за власть: он думал, что она придет к нему сама, «заслуженно», и долго верил, что этого можно достичь, не мараясь в интригах. Он слишком поздно понял, что для Сталина понятия «мараться» не существовало.
А тем временем обстоятельства стали складываться не в пользу Бухарина. Он и раньше сознавал, что Сталин ведет хитроумную игру, и его презрение к нему начало перерастать в ненависть.