Страница:
Тем временем в лесной сторожке началась сходка, на которой Бо Франсуа изложил собравшимся свой план захвата Меревиля, а кроме него еще нескольких городков по соседству. По сути, это был план восстания. Однако в разгар обсуждения явился лазутчик из Меревиля с известиями о предательстве Борна де Жуй и направляющейся на поимку бандитов воинской экспедиции. Началась паника, бандиты бросились врассыпную, но полиция уже подоспела к месту сходки. Большая часть бандитов сумела бежать, но были арестованы Бо Франсуа и его жена Роза Бигнон.
Не успокоившись на этом, лейтенант Вассер, сдав на следующий день в Шартрскую тюрьму арестованных, с отрядом кавалерии вновь пустился на поиски. Но на этот раз их вел Борн де Жуй. Переодетый в мундир национальной милиции последний он ехал на лошади между двумя жандармами, имевшими приказание немедленно застрелить его при первой же попытке бежать. В течение последующих ста двадцати семи дней лейтенант Вассер и его отряд объездили всю страну. Как только Борн де Жуй замечал какую-либо известную ему личность, мужчину ли, женщину, ребенка, из числа членов шайки, он делал жандармам знак, и те немедленно хватали тех, на кого им указывали. Власть, которой пользовался мошенник, была необъятной, и он так и норовил ею злоупотребить.
Семьсот человек предстали перед судейским чиновником, уполномоченным вести это дело. Половина из этого числа были вскоре освобождены за недостаточностью улик, но остальными были заполнены все тюрьмы. Страшная эпидемия поразила подсудимых, и без того истощенных болезнями. Более шестидесяти членов из Оржерской шайки умерли от болезни в самое короткое время. Один из бандитов, Жан Мобер по кличке Четыре Су, умер прямо на процессе, когда против него вышла свидетельствовать жертва, которую он, как полагал, убил собственными руками. Кроме Борна де Жуй другие мошенники тоже не замедлили сознаться. Заговорили Жак де Петивье, Сан-Пус, Гранд Мария и, главное, ближайший соратник Бо Франсуа Руж д'Оно. Последний, арестованный Вассером на другой день после сходки в Мюэстском лесу, сначала тоже отрицал свои преступления, как и его вожак, но Бо Франсуа, разозлившись за что-то на Борна де Жуй, сам пустился в откровения и кончил тем, что сделался самым яростным обличителем своих товарищей и себя, так что в этом деле даже оспорил пальму первенства у де Жуй. Очевидцы полагали даже, что он получал удовольствие, описывая следователям те ужасы, которым он был свидетелем, если не действующим лицом. Кстати, впоследствии было установлено, что во многом он наговаривал на себя, вероятно, из бахвальства.
Бо Франсуа, опознанный и обвиненный всеми свидетелями и соучастниками, все наотрез отрицал, не содрогнулся он даже, когда были предъявлены выкопанные кости ребенка, которого он убил, — так называемого Этрешского мальчугана. Однажды утром Шартр с ужасом узнал, что предводитель бандитов бежал из тюрьмы.
Вот как это произошло. Сердобольные граждане, прознав про эпидемию, распространившуюся среди заключенных, потребовали «во имя человеколюбия» перевести преступников в госпиталь, что и было сделано. Атаман Оржерской шайки, пораженный общей эпидемией (а скорее всего симулировавший), был перемещен в тюрьму на улице Шандез, где с него сняли оковы, в которых он постоянно находился. Скоро он оправился и, не дожидаясь перевода в общую тюрьму, с двумя своими товарищами совершил побег из окна камеры, использовав вместо каната разрезанные на полосы суконные одеяла. Больше про Бо Франсуа никто не слышал, рассказывали, что он присоединился к банде шуанов, скрывавшихся в неприступных местах Нижней Бретани.
Следствие по грандиозному процессу шофферов длилось два года. Только 28 Вантоза VII года Республики в первый раз открылось публичное заседание с участием присяжных под председательством гражданина Лиендона. Бывшую Кармелитскую церковь превратили в зал заседаний, так как в ней могло поместиться около двух тысяч человек. Для публики был выстроен амфитеатр.
Множество мест в нем занимали женщины, известные во Франции того времени как «большие охотницы до сильных ощущений». Они приходили туда со своим рукоделием. Два маленьких придела по обеим сторонам большой церкви были превращены в трибуны; на одной были скамьи для подсудимых, на другой стоял огромный стол, где были разложены вещественные доказательства, среди которых находились и кости Этрешского мальчугана. Кроме жандармов, на заседаниях присутствовал взвод гусар с заряженными ружьями. И все-таки все эти меры предосторожности оказались недостаточными. Хотя эпидемия значительно поубавила количество подсудимых, их все-таки оставалось немало — 82 (мужчин и женщин). Такое количество негодяев требовало серьезных предосторожностей, как для обеспечения спокойствия судей, так и для внушения подсудимым уважения к властям. А потому придумали на время заседаний запирать ноги подсудимых чем-то вроде деревянных колодок, которые, позволяя двигаться, не давали возможности вставать с места. В то время много спорили о том, насколько согласуется эта мера с текстом закона, говорящим, что подсудимый должен являться перед судом свободным и без цепей; но в итоге решили, что в этом случае отклонение от закона было извинительно.
Заседания длились восемь месяцев, и, конечно, в душераздирающих сценах недостатка не было; выслушали более двухсот свидетелей и 9 Термидора VIII года Республики (28 июля 1800 года) после двадцатидвухчасового заседания присяжные вынесли вердикт на предложенные им 7800 вопросов. Когда председатель присяжных встал, чтобы огласить приговор, неверно понятое приказание гренадерского офицера привело всех подсудимых в панический страх.
Все они поднялись, чтобы бежать, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы деревянные колодки не удержали их: мужчины махали руками, женщины кричали и плакали; несчастные решили, что их тут же расстреляют. Наконец они успокоились и мрачно выслушали и вердикт и приговор: 22 подсудимых были оправданы за недостатком улик, 37 человек были приговорены к цепям и заключению, и 23 человека, в их числе четыре женщины, к смерти. Роза Бигнон, подруга Бо Франсуа, причисленная ко 2-й категории, была приговорена к заточению на 24 года; ее не могли уличить в участии в каком-нибудь ограблении, но как выдававшую себя за жену Бо Франсуа и всюду следовавшую за ним сочли соучастницей всех его преступлений и признали ее виновной. К Борну де Жуй были, конечно, снисходительнее, ввиду того, что благодаря его показаниям удалось схватить других преступников. Его приговорили к 25 годам заключения в цепях. Но Руж д'Оно, Сан-Пус, Гро-Норманд и Гранд Мария были осуждены на смерть. 12 Вандемира IX года Республики состоялась публичная казнь шофферов. Подсудимые в красных рубашках были привезены на Шартрскую площадь, где уже была установлена гильотина и собралась огромная толпа народа. Руж д'Оно под конец чрезвычайно ослаб, силы вдруг покинули его в последние минуты.
После казни обезглавленные трупы свалили в огромные корзины и на телегах, оставлявших за собой лужи крови, отправили к месту захоронения через весь город. Об этом деле во Франции рассказывали еще долго, почти половину столетия, пока наконец память о страшных «согревателях» не истерлась в народе. Но прошло еще несколько десятков лет, и на улицах городов и поселков появились жутковатого вида механические повозки, извергавшие копоть и пламя, с которыми лихо управлялись молодцы в черных кожанках и с очками на глазах. И тогда народная молва окрестила их «шофферами», под каким именем они вошли в лексикон нашей и многих других стран. Все-таки, что ни говори, у французов своеобразное чувство юмора.
ГРАКХ БАБЕФ
Портреты этого человека вполне могли бы носить коммунисты на свои демонстрации — вместе с портретами Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина… По сути дела Бабеф стал предтечей коммунизма, коммунистической морали, методов борьбы и демагогии. И то, что этой деятельности сразу же дали соответствующую оценку в революционной Франции, наилучшим образом говорит о трезвом уме французов. Родился Ноэль Франсуа Бабеф 23 ноября 1760 года в Пикардии, в Сен-Кантене, в семье Клода Бабефа, сборщика податей. Вскоре после рождения Франсуа его отец потерял свое место и, чтобы не умереть с голоду, вместе с семейством стал заниматься сельским хозяйством. Его жена почти круглые сутки пряла. «Я родился в грязи, — вспоминал Бабеф о своем детстве. — Я пользуюсь этим словом, которое применяли наши вельможи, чтобы принизить всех тех, кто стоял не так далеко от природы, как они. Я пользуюсь этим словом, чтобы тем сильнее выразить, что я начал свое существование на самых низших ступенях нужды, а следовательно, на первых ступенях санкюлотизма».
По семейному преданию отец перед своей смертью передал детям книгу «Жизнеописания» Плутарха и завещал каждому из них выбрать себе за образец одного из героев древности. Сам он считал наиболее достойным подражания римского трибуна Гая Гракха. Родительское напутствие глубоко растрогало молодого Бабефа. Он впоследствии выбрал себе имя Гракха.
В поисках постоянного заработка семье Бабефа не раз приходилось переезжать.
Сначала Бабеф получил приличную должность землемера и февдиста [23]в Руа. В 1785 году Бабеф начал переписываться с Дюбуа де Фоссе — постоянным секретарем королевской академии в Аррасе.
Дюбуа де Фоссе предложил Бабефу найти три темы для очередного конкурса Аррасской академии. Первые две из намеченных Бабефом тем носили узкоспециальный характер.
Зато третья сразу выявила самые заветные мысли Бабефа. Он ставил такие вопросы: каково должно быть при современном уровне знаний положение народа, общественные учреждения которого будут таковы, что между всеми его членами установится совершенное равенство, а земля, которую он населяет, будет принадлежать всем сообща и никому в отдельности, и наконец все будет общим, вплоть до продуктов промышленности? Будут ли подобные учреждения оправданы естественным законом? Возможно ли существование подобного общества и осуществимы ли практически мероприятия, которые должны быть приняты для достижения полного равенства в распределении?
Трудно проследить формирование коммунистических убеждений Бабефа. Однако уже в переписке с Дюбуа Бабеф высказался за «великую революцию, которая должна принести великие изменения».
В горячую революционную пору Бабеф опубликовал брошюру о несправедливых и незаконных притязаниях и поборах дворянства и духовенства. По его призыву все сеньориальные документы были снесены из архивов на площадь города Руа и торжественно сожжены.
С тех пор Бабеф почти всецело занялся общественными делами. Часто ездил в Париж, так что, в то время как семья его голодала в Руа, он сам терпел лишения в Париже. 14 июля 1789 года вместе с толпой революционного народа Бабеф шел на приступ Бастилии. В дальнейшем он был свидетелем всех революционных событий.
Видел он и уличные убийства, повешенные на фонарных столбах трупы, присутствовал на судах и казнях, которые почти ежедневно совершал парижский народ. «Я был и доволен, и недоволен, — писал он жене, рассказывая об одном из подобных убийств. — Я понимаю, что народ хочет правосудия, я даже одобряю это правосудие, если оно можрт быть достигнуто только уничтожением преступников; но если бы все-таки поменьше жестокости! Наказания всех сортов, четвертование, пытки, колесование, палки, розги, палачи, расплодившиеся повсюду, — как все это испортило наши нравы!..»
Вскоре в соавторстве с математиком Одифре Бабеф издал «Постоянный кадастр», который был им поднесен Учредительному собранию. В «Вводной речи» брошюры авторы развивали следующую мысль: поскольку все люди равноправны, то общественный договор должен препятствовать возможному возникновению неравенства. Нужны законы, которые не дадут возможность сильным и хитрым присваивать общую собственность.
Авторы полагали, что люди, ничего не имеющие, вправе протестовать, подобно тому как опекаемый, достигнув совершеннолетия, может отнять власть у недобросовестного опекуна. Богатые сковали народ цепями, одурманили суевериями. Поэтому первая неотложная реформа должна заключаться в образовании и просвещении народа, в установлении одинакового для всех воспитания — тогда образованные потеряют возможность угнетать остальных. «Постоянный кадастр» призывал к уничтожению земельной собственности и наделению равными участками земли в пожизненное пользование. Бабефу тогда казалось, что к коммунизму можно прийти через проведение в жизнь «аграрного закона», который создаст имущественное равенство.
Поскольку в XVIII веке индустрия была малоразвитой, основным вопросом французской революции стал вопрос аграрный. Сельское хозяйство играло ведущую роль в экономике страны, но крестьянство было доведено буквально до нищеты. Крестьяне бунтовали, восставали, убивали помещиков, чиновников. Наметились два решения вопроса: равный раздел земли и создание аграрно-коммунистических общин. Сторонники раздела земли, или «аграрного закона», преобладали над сторонниками отмены частной собственности И крестьянство более всего устраивал раздел земли Вскоре вокруг «аграрного закона» завязалась острая борьба В дни революции Бабеф активно участвовал в выпуске уличных листков и памфлетов. В них он беспрестанно нападал на Мирабо, избранного в 1789 году депутатом в Генеральные штаты от третьего сословия и приобретшего популярность обличениями абсолютизма.
Когда во всей Франции стали издавать наказы населения, которыми руководствовались члены Генеральных штатов, Бабеф принял на себя редактирование наказов жителей города Руа. Они содержали требования уничтожения феодалов, выкупа сеньориальных повинностей, упразднения права первородства, ограничения отцовской власти. Бабеф предложил внести в наказ также требования об отмене всех существовавших налогов и заменить их единым, равномерно распределенным обложением, а также установить систему «национального воспитания».
Народ горячо поддержал идеи Бабефа. Один из жителей Руа в апреле 1790 года назвал Бабефа самым непримиримым врагом откупщиков и их приспешников. Прямо противоположными были отзывы противников Бабефа. В постановлении директории департамента Соммы говорилось: «Бабеф является главным зачинщиком неповиновения законам и упорного сопротивления, которое жители Руа, Перонна и окружающих деревень оказывают временному восстановлению налогов». «Бабеф — вождь мятежников, зачинщик всех беспорядков и восстаний, происходивших в Руа по различным поводам», — жаловался на него мэр Руа.
Ночью 19 мая 1790 года Бабефа арестовали и препроводили в тюрьму Консьержери. Продержали его там около пятидесяти дней и освободили с оговоркой сохранения в силе приказа о взятии его под стражу. Выйти из заключения Бабефу помог Жан Поль Марат, ставший его «официальным защитником, братом и другом». 14 ноября 1790 года Бабефа избрали в генеральный совет коммуны города Руа, но через полтора месяца изгнали оттуда под предлогом, что выборы лица, против которого возбуждено судебное преследование, не могут считаться действительными. В это время Бабефу удалось осуществить свою заветную мечту — он стал редактором газеты «Пикардийский корреспондент». На ее страницах Бабеф высказывал свои взгляды по поводу действий Генеральных штатов, описывал жизнь провинции. По мере того как число подписчиков газеты увеличивалось, улучшалось и материальное положение Бабефа. Но скоро редактору пришлось столкнуться с первыми трудностями. Смелые разоблачения деятелей старого режима восстановили против него много богатых граждан провинции.
Сделали свое черное дело и доносы, клевета. Враги решили сфабриковать против Бабефа дело, обвинив его в контрреволюции. Основанием для этого послужило то, что во время революции появлялись новые названия местностей, а Бабеф, дескать, не хотел признавать новых названий и этим якобы доказывал свою приверженность старому режиму. На все эти вымышленные обвинения Бабефу пришлось отвечать. Но и в такой обстановке редактор не переставал критиковать действия нового правительства. Кары за смелые публикации долго ждать не пришлось — Бабефа снова бросили в тюрьму. Однако ходатайства друзей вновь позволили ему выйти на свободу. В сентябре 1792 года Бабефа назначили администратором департамента Соммы, и он переехал в Амьен. Это было опасное для дела революции время. Юг волновался. Европа с помощью оружия собиралась восстановить в Париже королевскую власть. Многие из подозреваемых гибли на эшафотах. Правители были заняты поиском заговорщиков, шпионов.
Не избежал влияния всеобщей подозрительности и Бабеф. С первых же дней своего вступления в должность он раскрыл крупный заговор, имевший будто бы своей целью впустить союзные войска в Перон.
Тем временем в Париже разгорелась борьба между жирондистами и якобинцами: решалась участь короля. Бабеф поддерживал якобинцев, выступавших за казнь монарха. Он организовал публичное сожжение королевских портретов и гербов. Поведения Бабефа не одобрили даже его сослуживцы. Один из многочисленных врагов обвинил его в подлоге при продаже национальных имуществ. Бабеф отправился в Амьен, чтобы объясниться, но там его схватили и посадили в тюрьму. Вскоре ему удалось обмануть бдительность стражи и бежать из тюрьмы в Париж. Так что процесс происходил без обвиняемого. 23 августа 1793 года Бабефа заочно осудили на двадцатилетнее тюремное заключение в кандалах.
В Париже Бабеф начал хлопотать о том, чтобы оправдаться от обвинения в подлоге и получить должность. С помощью писателя Сильвена Марешаля Бабеф получил сначала место в продовольственной администрации Парижа, потом в продовольственной комиссии Конвента. Сверх того он снова взялся за перо — писал брошюры, «летучие листки», в которых задевал многих влиятельных лиц.
Наказание не заставило себя долго ждать — Бабеф опять оказался в руках полиции. Содержали его в парижской тюрьме. Оттуда он писал массу прошений, жалоб, оправдательных писем. В конце концов эти хлопоты увенчались успехом. Конвент отправил дело Бабефа в кассационный суд, который, в свою очередь, передал дело для разбирательства в суд города Лана. Там было установлено, что обвинение Бабефа не имело под собой никаких оснований.
18 июня 1794 года после годичного тюремного заключения Бабеф вышел на свободу.
Ему удалось снова получить то место, которое он занимал до своего ареста. Однако вскоре, оставив службу, Бабеф занялся исключительно литературным трудом. Он начал издавать в Париже «Газету свободы печати».
К тому времени якобинцы благополучно привели Францию к глубочайшему экономическому кризису, который завершился термидорианским переворотом 28 июля 1794 года. Начался террор термидорианцев. Они разгромили аппарат революционно-демократической диктатуры, лишили Комитет общественного спасения его прежних полномочий и изменили его состав. Вместе с Парижской коммуной ликвидировали народные общества и революционные комитеты. По постановлению Конвента в ноябре 1794 года был закрыт Якобинский клуб. Термидорианцы спешили ликвидировать социально-экономическое законодательство якобинского Конвента, отменили все ограничения, введенные против спекуляции, стали отступать от государственного нормирования цен, отменили закон о «максимуме». Пользуясь этими послаблениями, торговцы и спекулянты сразу подняли цены на все продукты. В стране начался голод, процветали казнокрадство, взяточничество, махинации. Весной 1795 года трудящиеся Парижа дважды поднимали восстание.
Бабеф не сразу смог разобраться в том, что произошло в стране. Он приветствовал «революцию 9 термидора» и осуждал Робеспьера как тирана. Однако вскоре он пересмотрел свою позицию. Новую, очень высокую оценку Робеспьера и революционной диктатуры он высказал в нескольких статьях.
Но наиболее ярко вся перемена его взглядов отражена в одном из частных писем начала 1796 года: «Ныне я… упрекаю себя в том, что некогда чернил и революционное правительство, и Робеспьера, и Сен-Жюста, и других. Я полагаю, что эти люди сами по себе стоили больше, чем все остальные революционеры, вместе взятые, и что их диктаторское правление было дьявольски хорошо задумано». Бабеф подчеркивал: «…робеспьеризм — это демократия, и два эти слова совершенно тождественны… Мы лишь вторые Гракхи французской революции… мы лишь следуем за первыми великодушными защитниками народа, до нас указавшими ту цель справедливости и благоденствия, которой народ должен достигнуть». Провозгласив себя наследником и продолжателем дела Робеспьера, Бабеф в своей «Газете свободы печати» прежде всего принялся отстаивать свободу печатного слова от посягательств администрации. Причем был очень резок в выражениях, что в те времена было редкостью. По сути дела, особого давления на газету после 9 термидора не было, но Бабеф стремился укрепить в сознании общества принципы неограниченной свободы прессы, чтобы застраховать ее от правительственного давления в будущем.
«Выходки» Бабефа раздражали многих, и 13 октября 1794 года комитет общественной безопасности отдал приказ арестовать Бабефа. В тюрьме, где Бабеф находился до осени 1795 года, он работал над «Манифестом плебеев» и усиленно вел агитационную работу. Особенно сблизился он с арестованным гусарским капитаном Жерменом, ставшим впоследствии одним из виднейших организаторов движения бабувистов (последователей Бабефа). В парижской тюрьме Плесси он познакомился с Филиппом Буонарроти, деятелем революционного движения во Франции и Италии, коммунистом-утопистом. Именно в тюрьме сложилось основное ядро будущих участников утопически-коммунистического движения.
В октябре 1795 года Бабефа по амнистии выпустили на свободу. Он сразу же возобновил издание «Народного трибуна», где опубликовал «Манифест плебеев» — первый манифест коммунистов. Настало время положить конец нищете, говорилось в нем, экспроприировать богатых, отнять у них то, что они отняли у бедных с помощью грабежа их имущества и пользуясь законами, которые защищают воров и мошенников. «Манифест» провозглашал, что целью общества является всеобщее благо. Земля не принадлежит никому в частности — она принадлежит всем. Все, что превышает необходимые средства для удовлетворения потребностей, есть социальное воровство.
Бабеф считал, что самое лучшее правительство не в состоянии в корне изменить социальный порядок — необходимо разрушить источник корыстолюбия и властолюбия. «Надо изменить все общественные учреждения таким образом, чтобы они лишили всех индивидов надежды сделаться когда бы то ни было ни более богатыми, ни более могущественными, ни более выдающимися, чем все остальные, равные ему». Документ, который предлагался французскому народу для изучения и ознакомления с его сущностью, заканчивался такими призывами: «Народ! Пробудись, выйди из своего оцепенения. Пусть это произведение станет сигналом, станет молнией, которая оживит, возродит всех. Пусть народ узнает подлинную идею равенства. Пусть будут низвергнуты все эти старые варварские учреждения… Пусть будет нам видна цель общества, пусть будет видно общее благоденствие».
Бабувисты развернули в Париже широкую пропаганду, находившую сочувственный отклик среди трудящихся столицы. Члены клуба собирались в зале старинного, заброшенного монастыря святой Женевьевы, а иногда — в подземелье этого монастыря. Со временем общество увеличилось до двух тысяч человек. Оно получило название «Общество Пантеона» (монастырь святой Женевьевы находился недалеко от Пантеона). Вскоре по настоянию нескольких приверженцев Бабефа началась подготовка к выступлению против Директории, выражавшей интересы крупной буржуазии. Однажды один из ближайших друзей Бабефа прочитал на заседании общества статью, в которой критиковалась вся господствующая правительственная система. Директория объявлялась главной виновницей всех бедствий французской нации. Ее членов называли тиранами, изменниками и узурпаторами. Чтение статьи закончилось аплодисментами. Директорию тотчас же известили обо всем, и клуб сразу закрыли. Лишенные возможности действовать открыто, бабувисты создали тайную организацию. В начале 1796 года в Париже начались стачки. Печатники, грузчики, литейщики, столяры, шляпочники бросили работу, требуя повышения заработной платы. Правительство арестовало вожаков, заменяя забастовщиков штрейкбрехерами из солдат. Все чаще полиция стала сообщать о намерении рабочих выступить против «шайки, которая изводит народ голодом вот уже 18 месяцев». Среди рабочих начали раздаваться призывы перерезать всех менял и ростовщиков, махинациям которых приписывалось обесценивание денег. Новое, революционное правительство должно было, по их мнению, сразу же принять меры для облегчения положения народных масс. В этих целях предполагалось организовать бесплатное снабжение хлебом населения, безвозмездно вернуть из ломбардов вещи, заложенные беднотой, вселить неимущих в дома богачей. Основная же задача революционной диктатуры состояла в постепенном установлении во Франции коммунизма. Бабувисты намечали организовать большую «национальную коммуну», в которую должны были перейти не распроданные до термидора церковные земли и земли эмигрантов, а также имущество врагов революции. Наряду с «национальной коммуной» какое-то время должны были сохраняться частные хозяйства крестьян и ремесленников. После проведения системы мероприятий (новой налоговой политики, отмены права наследования и т. д.) частную собственность планировали окончательно ликвидировать. Бабеф мечтал сделать Францию коммуной, в которой бы средства производства принадлежали всему народу. Тех собственников, которые не захотят передать свое имущество в коммуну, он предлагал лишить гражданских прав и, объявив подозрительными, арестовать.
Не успокоившись на этом, лейтенант Вассер, сдав на следующий день в Шартрскую тюрьму арестованных, с отрядом кавалерии вновь пустился на поиски. Но на этот раз их вел Борн де Жуй. Переодетый в мундир национальной милиции последний он ехал на лошади между двумя жандармами, имевшими приказание немедленно застрелить его при первой же попытке бежать. В течение последующих ста двадцати семи дней лейтенант Вассер и его отряд объездили всю страну. Как только Борн де Жуй замечал какую-либо известную ему личность, мужчину ли, женщину, ребенка, из числа членов шайки, он делал жандармам знак, и те немедленно хватали тех, на кого им указывали. Власть, которой пользовался мошенник, была необъятной, и он так и норовил ею злоупотребить.
Семьсот человек предстали перед судейским чиновником, уполномоченным вести это дело. Половина из этого числа были вскоре освобождены за недостаточностью улик, но остальными были заполнены все тюрьмы. Страшная эпидемия поразила подсудимых, и без того истощенных болезнями. Более шестидесяти членов из Оржерской шайки умерли от болезни в самое короткое время. Один из бандитов, Жан Мобер по кличке Четыре Су, умер прямо на процессе, когда против него вышла свидетельствовать жертва, которую он, как полагал, убил собственными руками. Кроме Борна де Жуй другие мошенники тоже не замедлили сознаться. Заговорили Жак де Петивье, Сан-Пус, Гранд Мария и, главное, ближайший соратник Бо Франсуа Руж д'Оно. Последний, арестованный Вассером на другой день после сходки в Мюэстском лесу, сначала тоже отрицал свои преступления, как и его вожак, но Бо Франсуа, разозлившись за что-то на Борна де Жуй, сам пустился в откровения и кончил тем, что сделался самым яростным обличителем своих товарищей и себя, так что в этом деле даже оспорил пальму первенства у де Жуй. Очевидцы полагали даже, что он получал удовольствие, описывая следователям те ужасы, которым он был свидетелем, если не действующим лицом. Кстати, впоследствии было установлено, что во многом он наговаривал на себя, вероятно, из бахвальства.
Бо Франсуа, опознанный и обвиненный всеми свидетелями и соучастниками, все наотрез отрицал, не содрогнулся он даже, когда были предъявлены выкопанные кости ребенка, которого он убил, — так называемого Этрешского мальчугана. Однажды утром Шартр с ужасом узнал, что предводитель бандитов бежал из тюрьмы.
Вот как это произошло. Сердобольные граждане, прознав про эпидемию, распространившуюся среди заключенных, потребовали «во имя человеколюбия» перевести преступников в госпиталь, что и было сделано. Атаман Оржерской шайки, пораженный общей эпидемией (а скорее всего симулировавший), был перемещен в тюрьму на улице Шандез, где с него сняли оковы, в которых он постоянно находился. Скоро он оправился и, не дожидаясь перевода в общую тюрьму, с двумя своими товарищами совершил побег из окна камеры, использовав вместо каната разрезанные на полосы суконные одеяла. Больше про Бо Франсуа никто не слышал, рассказывали, что он присоединился к банде шуанов, скрывавшихся в неприступных местах Нижней Бретани.
Следствие по грандиозному процессу шофферов длилось два года. Только 28 Вантоза VII года Республики в первый раз открылось публичное заседание с участием присяжных под председательством гражданина Лиендона. Бывшую Кармелитскую церковь превратили в зал заседаний, так как в ней могло поместиться около двух тысяч человек. Для публики был выстроен амфитеатр.
Множество мест в нем занимали женщины, известные во Франции того времени как «большие охотницы до сильных ощущений». Они приходили туда со своим рукоделием. Два маленьких придела по обеим сторонам большой церкви были превращены в трибуны; на одной были скамьи для подсудимых, на другой стоял огромный стол, где были разложены вещественные доказательства, среди которых находились и кости Этрешского мальчугана. Кроме жандармов, на заседаниях присутствовал взвод гусар с заряженными ружьями. И все-таки все эти меры предосторожности оказались недостаточными. Хотя эпидемия значительно поубавила количество подсудимых, их все-таки оставалось немало — 82 (мужчин и женщин). Такое количество негодяев требовало серьезных предосторожностей, как для обеспечения спокойствия судей, так и для внушения подсудимым уважения к властям. А потому придумали на время заседаний запирать ноги подсудимых чем-то вроде деревянных колодок, которые, позволяя двигаться, не давали возможности вставать с места. В то время много спорили о том, насколько согласуется эта мера с текстом закона, говорящим, что подсудимый должен являться перед судом свободным и без цепей; но в итоге решили, что в этом случае отклонение от закона было извинительно.
Заседания длились восемь месяцев, и, конечно, в душераздирающих сценах недостатка не было; выслушали более двухсот свидетелей и 9 Термидора VIII года Республики (28 июля 1800 года) после двадцатидвухчасового заседания присяжные вынесли вердикт на предложенные им 7800 вопросов. Когда председатель присяжных встал, чтобы огласить приговор, неверно понятое приказание гренадерского офицера привело всех подсудимых в панический страх.
Все они поднялись, чтобы бежать, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы деревянные колодки не удержали их: мужчины махали руками, женщины кричали и плакали; несчастные решили, что их тут же расстреляют. Наконец они успокоились и мрачно выслушали и вердикт и приговор: 22 подсудимых были оправданы за недостатком улик, 37 человек были приговорены к цепям и заключению, и 23 человека, в их числе четыре женщины, к смерти. Роза Бигнон, подруга Бо Франсуа, причисленная ко 2-й категории, была приговорена к заточению на 24 года; ее не могли уличить в участии в каком-нибудь ограблении, но как выдававшую себя за жену Бо Франсуа и всюду следовавшую за ним сочли соучастницей всех его преступлений и признали ее виновной. К Борну де Жуй были, конечно, снисходительнее, ввиду того, что благодаря его показаниям удалось схватить других преступников. Его приговорили к 25 годам заключения в цепях. Но Руж д'Оно, Сан-Пус, Гро-Норманд и Гранд Мария были осуждены на смерть. 12 Вандемира IX года Республики состоялась публичная казнь шофферов. Подсудимые в красных рубашках были привезены на Шартрскую площадь, где уже была установлена гильотина и собралась огромная толпа народа. Руж д'Оно под конец чрезвычайно ослаб, силы вдруг покинули его в последние минуты.
После казни обезглавленные трупы свалили в огромные корзины и на телегах, оставлявших за собой лужи крови, отправили к месту захоронения через весь город. Об этом деле во Франции рассказывали еще долго, почти половину столетия, пока наконец память о страшных «согревателях» не истерлась в народе. Но прошло еще несколько десятков лет, и на улицах городов и поселков появились жутковатого вида механические повозки, извергавшие копоть и пламя, с которыми лихо управлялись молодцы в черных кожанках и с очками на глазах. И тогда народная молва окрестила их «шофферами», под каким именем они вошли в лексикон нашей и многих других стран. Все-таки, что ни говори, у французов своеобразное чувство юмора.
ГРАКХ БАБЕФ
…Коммунистический заговор не удался, потому что тогдашний коммунизм того времени сам по себе был весьма примитивным и поверхностным.
Фридрих Энгельс
Портреты этого человека вполне могли бы носить коммунисты на свои демонстрации — вместе с портретами Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина… По сути дела Бабеф стал предтечей коммунизма, коммунистической морали, методов борьбы и демагогии. И то, что этой деятельности сразу же дали соответствующую оценку в революционной Франции, наилучшим образом говорит о трезвом уме французов. Родился Ноэль Франсуа Бабеф 23 ноября 1760 года в Пикардии, в Сен-Кантене, в семье Клода Бабефа, сборщика податей. Вскоре после рождения Франсуа его отец потерял свое место и, чтобы не умереть с голоду, вместе с семейством стал заниматься сельским хозяйством. Его жена почти круглые сутки пряла. «Я родился в грязи, — вспоминал Бабеф о своем детстве. — Я пользуюсь этим словом, которое применяли наши вельможи, чтобы принизить всех тех, кто стоял не так далеко от природы, как они. Я пользуюсь этим словом, чтобы тем сильнее выразить, что я начал свое существование на самых низших ступенях нужды, а следовательно, на первых ступенях санкюлотизма».
По семейному преданию отец перед своей смертью передал детям книгу «Жизнеописания» Плутарха и завещал каждому из них выбрать себе за образец одного из героев древности. Сам он считал наиболее достойным подражания римского трибуна Гая Гракха. Родительское напутствие глубоко растрогало молодого Бабефа. Он впоследствии выбрал себе имя Гракха.
В поисках постоянного заработка семье Бабефа не раз приходилось переезжать.
Сначала Бабеф получил приличную должность землемера и февдиста [23]в Руа. В 1785 году Бабеф начал переписываться с Дюбуа де Фоссе — постоянным секретарем королевской академии в Аррасе.
Дюбуа де Фоссе предложил Бабефу найти три темы для очередного конкурса Аррасской академии. Первые две из намеченных Бабефом тем носили узкоспециальный характер.
Зато третья сразу выявила самые заветные мысли Бабефа. Он ставил такие вопросы: каково должно быть при современном уровне знаний положение народа, общественные учреждения которого будут таковы, что между всеми его членами установится совершенное равенство, а земля, которую он населяет, будет принадлежать всем сообща и никому в отдельности, и наконец все будет общим, вплоть до продуктов промышленности? Будут ли подобные учреждения оправданы естественным законом? Возможно ли существование подобного общества и осуществимы ли практически мероприятия, которые должны быть приняты для достижения полного равенства в распределении?
Трудно проследить формирование коммунистических убеждений Бабефа. Однако уже в переписке с Дюбуа Бабеф высказался за «великую революцию, которая должна принести великие изменения».
В горячую революционную пору Бабеф опубликовал брошюру о несправедливых и незаконных притязаниях и поборах дворянства и духовенства. По его призыву все сеньориальные документы были снесены из архивов на площадь города Руа и торжественно сожжены.
С тех пор Бабеф почти всецело занялся общественными делами. Часто ездил в Париж, так что, в то время как семья его голодала в Руа, он сам терпел лишения в Париже. 14 июля 1789 года вместе с толпой революционного народа Бабеф шел на приступ Бастилии. В дальнейшем он был свидетелем всех революционных событий.
Видел он и уличные убийства, повешенные на фонарных столбах трупы, присутствовал на судах и казнях, которые почти ежедневно совершал парижский народ. «Я был и доволен, и недоволен, — писал он жене, рассказывая об одном из подобных убийств. — Я понимаю, что народ хочет правосудия, я даже одобряю это правосудие, если оно можрт быть достигнуто только уничтожением преступников; но если бы все-таки поменьше жестокости! Наказания всех сортов, четвертование, пытки, колесование, палки, розги, палачи, расплодившиеся повсюду, — как все это испортило наши нравы!..»
Вскоре в соавторстве с математиком Одифре Бабеф издал «Постоянный кадастр», который был им поднесен Учредительному собранию. В «Вводной речи» брошюры авторы развивали следующую мысль: поскольку все люди равноправны, то общественный договор должен препятствовать возможному возникновению неравенства. Нужны законы, которые не дадут возможность сильным и хитрым присваивать общую собственность.
Авторы полагали, что люди, ничего не имеющие, вправе протестовать, подобно тому как опекаемый, достигнув совершеннолетия, может отнять власть у недобросовестного опекуна. Богатые сковали народ цепями, одурманили суевериями. Поэтому первая неотложная реформа должна заключаться в образовании и просвещении народа, в установлении одинакового для всех воспитания — тогда образованные потеряют возможность угнетать остальных. «Постоянный кадастр» призывал к уничтожению земельной собственности и наделению равными участками земли в пожизненное пользование. Бабефу тогда казалось, что к коммунизму можно прийти через проведение в жизнь «аграрного закона», который создаст имущественное равенство.
Поскольку в XVIII веке индустрия была малоразвитой, основным вопросом французской революции стал вопрос аграрный. Сельское хозяйство играло ведущую роль в экономике страны, но крестьянство было доведено буквально до нищеты. Крестьяне бунтовали, восставали, убивали помещиков, чиновников. Наметились два решения вопроса: равный раздел земли и создание аграрно-коммунистических общин. Сторонники раздела земли, или «аграрного закона», преобладали над сторонниками отмены частной собственности И крестьянство более всего устраивал раздел земли Вскоре вокруг «аграрного закона» завязалась острая борьба В дни революции Бабеф активно участвовал в выпуске уличных листков и памфлетов. В них он беспрестанно нападал на Мирабо, избранного в 1789 году депутатом в Генеральные штаты от третьего сословия и приобретшего популярность обличениями абсолютизма.
Когда во всей Франции стали издавать наказы населения, которыми руководствовались члены Генеральных штатов, Бабеф принял на себя редактирование наказов жителей города Руа. Они содержали требования уничтожения феодалов, выкупа сеньориальных повинностей, упразднения права первородства, ограничения отцовской власти. Бабеф предложил внести в наказ также требования об отмене всех существовавших налогов и заменить их единым, равномерно распределенным обложением, а также установить систему «национального воспитания».
Народ горячо поддержал идеи Бабефа. Один из жителей Руа в апреле 1790 года назвал Бабефа самым непримиримым врагом откупщиков и их приспешников. Прямо противоположными были отзывы противников Бабефа. В постановлении директории департамента Соммы говорилось: «Бабеф является главным зачинщиком неповиновения законам и упорного сопротивления, которое жители Руа, Перонна и окружающих деревень оказывают временному восстановлению налогов». «Бабеф — вождь мятежников, зачинщик всех беспорядков и восстаний, происходивших в Руа по различным поводам», — жаловался на него мэр Руа.
Ночью 19 мая 1790 года Бабефа арестовали и препроводили в тюрьму Консьержери. Продержали его там около пятидесяти дней и освободили с оговоркой сохранения в силе приказа о взятии его под стражу. Выйти из заключения Бабефу помог Жан Поль Марат, ставший его «официальным защитником, братом и другом». 14 ноября 1790 года Бабефа избрали в генеральный совет коммуны города Руа, но через полтора месяца изгнали оттуда под предлогом, что выборы лица, против которого возбуждено судебное преследование, не могут считаться действительными. В это время Бабефу удалось осуществить свою заветную мечту — он стал редактором газеты «Пикардийский корреспондент». На ее страницах Бабеф высказывал свои взгляды по поводу действий Генеральных штатов, описывал жизнь провинции. По мере того как число подписчиков газеты увеличивалось, улучшалось и материальное положение Бабефа. Но скоро редактору пришлось столкнуться с первыми трудностями. Смелые разоблачения деятелей старого режима восстановили против него много богатых граждан провинции.
Сделали свое черное дело и доносы, клевета. Враги решили сфабриковать против Бабефа дело, обвинив его в контрреволюции. Основанием для этого послужило то, что во время революции появлялись новые названия местностей, а Бабеф, дескать, не хотел признавать новых названий и этим якобы доказывал свою приверженность старому режиму. На все эти вымышленные обвинения Бабефу пришлось отвечать. Но и в такой обстановке редактор не переставал критиковать действия нового правительства. Кары за смелые публикации долго ждать не пришлось — Бабефа снова бросили в тюрьму. Однако ходатайства друзей вновь позволили ему выйти на свободу. В сентябре 1792 года Бабефа назначили администратором департамента Соммы, и он переехал в Амьен. Это было опасное для дела революции время. Юг волновался. Европа с помощью оружия собиралась восстановить в Париже королевскую власть. Многие из подозреваемых гибли на эшафотах. Правители были заняты поиском заговорщиков, шпионов.
Не избежал влияния всеобщей подозрительности и Бабеф. С первых же дней своего вступления в должность он раскрыл крупный заговор, имевший будто бы своей целью впустить союзные войска в Перон.
Тем временем в Париже разгорелась борьба между жирондистами и якобинцами: решалась участь короля. Бабеф поддерживал якобинцев, выступавших за казнь монарха. Он организовал публичное сожжение королевских портретов и гербов. Поведения Бабефа не одобрили даже его сослуживцы. Один из многочисленных врагов обвинил его в подлоге при продаже национальных имуществ. Бабеф отправился в Амьен, чтобы объясниться, но там его схватили и посадили в тюрьму. Вскоре ему удалось обмануть бдительность стражи и бежать из тюрьмы в Париж. Так что процесс происходил без обвиняемого. 23 августа 1793 года Бабефа заочно осудили на двадцатилетнее тюремное заключение в кандалах.
В Париже Бабеф начал хлопотать о том, чтобы оправдаться от обвинения в подлоге и получить должность. С помощью писателя Сильвена Марешаля Бабеф получил сначала место в продовольственной администрации Парижа, потом в продовольственной комиссии Конвента. Сверх того он снова взялся за перо — писал брошюры, «летучие листки», в которых задевал многих влиятельных лиц.
Наказание не заставило себя долго ждать — Бабеф опять оказался в руках полиции. Содержали его в парижской тюрьме. Оттуда он писал массу прошений, жалоб, оправдательных писем. В конце концов эти хлопоты увенчались успехом. Конвент отправил дело Бабефа в кассационный суд, который, в свою очередь, передал дело для разбирательства в суд города Лана. Там было установлено, что обвинение Бабефа не имело под собой никаких оснований.
18 июня 1794 года после годичного тюремного заключения Бабеф вышел на свободу.
Ему удалось снова получить то место, которое он занимал до своего ареста. Однако вскоре, оставив службу, Бабеф занялся исключительно литературным трудом. Он начал издавать в Париже «Газету свободы печати».
К тому времени якобинцы благополучно привели Францию к глубочайшему экономическому кризису, который завершился термидорианским переворотом 28 июля 1794 года. Начался террор термидорианцев. Они разгромили аппарат революционно-демократической диктатуры, лишили Комитет общественного спасения его прежних полномочий и изменили его состав. Вместе с Парижской коммуной ликвидировали народные общества и революционные комитеты. По постановлению Конвента в ноябре 1794 года был закрыт Якобинский клуб. Термидорианцы спешили ликвидировать социально-экономическое законодательство якобинского Конвента, отменили все ограничения, введенные против спекуляции, стали отступать от государственного нормирования цен, отменили закон о «максимуме». Пользуясь этими послаблениями, торговцы и спекулянты сразу подняли цены на все продукты. В стране начался голод, процветали казнокрадство, взяточничество, махинации. Весной 1795 года трудящиеся Парижа дважды поднимали восстание.
Бабеф не сразу смог разобраться в том, что произошло в стране. Он приветствовал «революцию 9 термидора» и осуждал Робеспьера как тирана. Однако вскоре он пересмотрел свою позицию. Новую, очень высокую оценку Робеспьера и революционной диктатуры он высказал в нескольких статьях.
Но наиболее ярко вся перемена его взглядов отражена в одном из частных писем начала 1796 года: «Ныне я… упрекаю себя в том, что некогда чернил и революционное правительство, и Робеспьера, и Сен-Жюста, и других. Я полагаю, что эти люди сами по себе стоили больше, чем все остальные революционеры, вместе взятые, и что их диктаторское правление было дьявольски хорошо задумано». Бабеф подчеркивал: «…робеспьеризм — это демократия, и два эти слова совершенно тождественны… Мы лишь вторые Гракхи французской революции… мы лишь следуем за первыми великодушными защитниками народа, до нас указавшими ту цель справедливости и благоденствия, которой народ должен достигнуть». Провозгласив себя наследником и продолжателем дела Робеспьера, Бабеф в своей «Газете свободы печати» прежде всего принялся отстаивать свободу печатного слова от посягательств администрации. Причем был очень резок в выражениях, что в те времена было редкостью. По сути дела, особого давления на газету после 9 термидора не было, но Бабеф стремился укрепить в сознании общества принципы неограниченной свободы прессы, чтобы застраховать ее от правительственного давления в будущем.
«Выходки» Бабефа раздражали многих, и 13 октября 1794 года комитет общественной безопасности отдал приказ арестовать Бабефа. В тюрьме, где Бабеф находился до осени 1795 года, он работал над «Манифестом плебеев» и усиленно вел агитационную работу. Особенно сблизился он с арестованным гусарским капитаном Жерменом, ставшим впоследствии одним из виднейших организаторов движения бабувистов (последователей Бабефа). В парижской тюрьме Плесси он познакомился с Филиппом Буонарроти, деятелем революционного движения во Франции и Италии, коммунистом-утопистом. Именно в тюрьме сложилось основное ядро будущих участников утопически-коммунистического движения.
В октябре 1795 года Бабефа по амнистии выпустили на свободу. Он сразу же возобновил издание «Народного трибуна», где опубликовал «Манифест плебеев» — первый манифест коммунистов. Настало время положить конец нищете, говорилось в нем, экспроприировать богатых, отнять у них то, что они отняли у бедных с помощью грабежа их имущества и пользуясь законами, которые защищают воров и мошенников. «Манифест» провозглашал, что целью общества является всеобщее благо. Земля не принадлежит никому в частности — она принадлежит всем. Все, что превышает необходимые средства для удовлетворения потребностей, есть социальное воровство.
Бабеф считал, что самое лучшее правительство не в состоянии в корне изменить социальный порядок — необходимо разрушить источник корыстолюбия и властолюбия. «Надо изменить все общественные учреждения таким образом, чтобы они лишили всех индивидов надежды сделаться когда бы то ни было ни более богатыми, ни более могущественными, ни более выдающимися, чем все остальные, равные ему». Документ, который предлагался французскому народу для изучения и ознакомления с его сущностью, заканчивался такими призывами: «Народ! Пробудись, выйди из своего оцепенения. Пусть это произведение станет сигналом, станет молнией, которая оживит, возродит всех. Пусть народ узнает подлинную идею равенства. Пусть будут низвергнуты все эти старые варварские учреждения… Пусть будет нам видна цель общества, пусть будет видно общее благоденствие».
Бабувисты развернули в Париже широкую пропаганду, находившую сочувственный отклик среди трудящихся столицы. Члены клуба собирались в зале старинного, заброшенного монастыря святой Женевьевы, а иногда — в подземелье этого монастыря. Со временем общество увеличилось до двух тысяч человек. Оно получило название «Общество Пантеона» (монастырь святой Женевьевы находился недалеко от Пантеона). Вскоре по настоянию нескольких приверженцев Бабефа началась подготовка к выступлению против Директории, выражавшей интересы крупной буржуазии. Однажды один из ближайших друзей Бабефа прочитал на заседании общества статью, в которой критиковалась вся господствующая правительственная система. Директория объявлялась главной виновницей всех бедствий французской нации. Ее членов называли тиранами, изменниками и узурпаторами. Чтение статьи закончилось аплодисментами. Директорию тотчас же известили обо всем, и клуб сразу закрыли. Лишенные возможности действовать открыто, бабувисты создали тайную организацию. В начале 1796 года в Париже начались стачки. Печатники, грузчики, литейщики, столяры, шляпочники бросили работу, требуя повышения заработной платы. Правительство арестовало вожаков, заменяя забастовщиков штрейкбрехерами из солдат. Все чаще полиция стала сообщать о намерении рабочих выступить против «шайки, которая изводит народ голодом вот уже 18 месяцев». Среди рабочих начали раздаваться призывы перерезать всех менял и ростовщиков, махинациям которых приписывалось обесценивание денег. Новое, революционное правительство должно было, по их мнению, сразу же принять меры для облегчения положения народных масс. В этих целях предполагалось организовать бесплатное снабжение хлебом населения, безвозмездно вернуть из ломбардов вещи, заложенные беднотой, вселить неимущих в дома богачей. Основная же задача революционной диктатуры состояла в постепенном установлении во Франции коммунизма. Бабувисты намечали организовать большую «национальную коммуну», в которую должны были перейти не распроданные до термидора церковные земли и земли эмигрантов, а также имущество врагов революции. Наряду с «национальной коммуной» какое-то время должны были сохраняться частные хозяйства крестьян и ремесленников. После проведения системы мероприятий (новой налоговой политики, отмены права наследования и т. д.) частную собственность планировали окончательно ликвидировать. Бабеф мечтал сделать Францию коммуной, в которой бы средства производства принадлежали всему народу. Тех собственников, которые не захотят передать свое имущество в коммуну, он предлагал лишить гражданских прав и, объявив подозрительными, арестовать.