Страница:
– Милку я не будила и ничего о твоём возвращении не сказывала, – говорила старуха, протягивая Карсидару краюху хлеба и кувшин с квасом. – На вот, перекуси.
Карсидар быстро прожевал хлеб, запил квасом, переобулся и вышел из комнаты. Гридни последовали за ним на двор. Через несколько минут они уже ехали извилистыми улочками по направлению к Старому Городу.
Данила Романович ожидал их в одной из комнат первого этажа дворца, сидя на длинной скамье у стены. Он был спокоен и невозмутим, как и надлежит правителю огромной державы. Однако его внешняя невозмутимость сильно смахивала на хорошо отработанную маску и уж никак не вязалась со слишком ранним подъёмом. Естественно, из уважения к государю Карсидар не решился проверить, что у него на душе.
– Ага, вот ты и явился, – сказал король вместо приветствия. – Скор же ты, Давид.
Карсидар хотел отделаться дежурной фразой насчёт расторопности курьера, но Данила Романович остановил его вопросом:
– Ну, что там в Молдавии? Только покороче, – и велел сопровождающим: – Оставьте нас.
Карсидар дал отчёт о состоянии молдавских гарнизонов. Ясное дело, короля не могли не заботить южные уделы Руси. Теперь Молдавия оказывалась в тылу у Таврийского княжества, на котором сосредоточили внимание татары, поэтому, несмотря на приказание говорить коротко, Карсидар старался не пропускать мелочей (кто знает, что может завтра стать главным?). Король не останавливал его. С предложением перебросить дополнительные силы на юг согласился, более того, обещал в случае необходимости попросить Бэлу предоставить в его распоряжение полк угорцев.
– А что с татарским послом? – спросил Карсидар, едва Данила Романович покончил с прежней темой.
– Да вроде всё ясно, – король поджал губы и перевёл взгляд на деревянный потолок комнаты, расписанный по периметру растительным орнаментом, а в центре – стилизованной картиной небосвода. – Я велел допросить его с пристрастием, но это, пожалуй, было излишним. Довелось татарскому псу помучаться и кровушкой умыться, да только ведь он и не скрывал ничего.
Сказав это, Данила Романович изложил суть требований хана Тангкута к Василю Шуграковичу.
– И тебе это не понравилось, – подхватил Карсидар.
– Конечно! – всё же не сдержавшись, король всплеснул руками. – Сам подумай. Половцы мне присягали? Присягали. Прошлой зимой супротив собаки Бату на чьей стороне бились? На нашей. А теперь Тангкут снаряжает посольство и отправляет его к Василю! Посол обращается с ним, как с татарским верноподданным, от имени Тангкута велит снарядить войска и передать их в распоряжение проклятущего хана. С чего бы это?
– Ну-у-у… – Карсидар пожал плечами.
– Разве князь Василь ходит в его подданных?
– Нет, но…
– Так почему он обращается с ним, как с подданным? Зачем вытворять такие глупости, скажи на милость?!
– Так ведь приволокли татары под Киев дружину владимирцев, – нашёл наконец объяснение Карсидар. – Бату хотел добиться раскола наших княжеств… вот и Тангкут добивается того же. Смотри, Данила Романович, всё выходит не так уж глупо. Стоило Тангкуту прислать к таврийскому князю посла, а ты уж и голову ломаешь над тем, почему он так поступил. Значит, не доверяешь ему и… – Тут Карсидара осенило, и он заговорил возбуждённо: – Ну да, так оно и есть! Мы только что о чём говорили? О переброске королевских ратников на юг! Но если мы введём дополнительные войска в Таврию, князь Василь сразу решит, что ты не доверяешь ему, боишься, как бы он к татарам назад не переметнулся и…
– А если не ввести войска, получится, что я оставляю его без прикрытия и бросаю один на один с татарвой, – король грустно усмехнулся. – Только тут ты ошибаешься. У Василя тоже своя голова на плечах есть, а ты, видать, плохо выспался с дороги, что не учёл этого.
– Ну и что князь Василь? – спросил Карсидар, рассматривая носки своих сапогов.
– Что? Да войска просит супротив татар оборониться, чего ж ещё от него ждать! – вздохнул Данила Романович. – Трусоват он немного, сам знаешь, поэтому первым из половецких ханов принял мою сторону, когда Бату степь подмял. Поэтому Тангкут и отрядил к нему посла теперь. Запугать решил – авось Василь свет Шугракович на его бок переметнётся.
– Так и я о том речь веду, – попытался возразить Карсидар.
– О том, да не совсем, – теперь король глядел на него в упор. – Расколоть Русь – да, может быть. Запугать половца – не возражаю. Но давай думать дальше. Татары далеко, а я близко, так? Так. Тангкут даёт половцам войско супротив меня? Наоборот, требует их отряды для себя. И вдобавок вызывает Василя в свой Сарай. А мы все понимаем, что там нашему Василю Шуграковичу и конец. Скажи, Давид, положа руку на сердце, чью бы сторону ты принял на месте половца?
– Твою, государь, – сказал Карсидар, приложив руку к сердцу и слегка поклонившись.
– И я так думаю, – вздохнул Данила Романович. – Более того, Василь поступил в точности так, как думаем мы оба. То есть схватил посла и препроводил его ко мне, а свиту посадил на кол. Но скажи, любезный мой Давид, кто же в этом случае есть великий хан Тангкут? – и, поскольку Карсидар молчал, докончил за него: – Так вот, великий хан Тангкут есть полный олух. Или… – король многозначительно поднял палец к потолку, – или олухи мы с тобой, поскольку ничего не понимаем. Поэтому, Давид, я бы попросил тебя лично допросить посла. Сделай это так, как умеешь делать один ты.
И король ухмыльнулся.
– Если честно, я бы тоже хотел посмотреть на него, – ответил Карсидар, ловко обходя закамуфлированную просьбу о применении колдовства, которое русичи всячески осуждали.
– Что ж, тогда айда в поруб. Допросишь татарина, а после я созову совет. Будем решать, что делать.
Когда они приблизились к порубу, где содержался пленённый посол, уже окончательно рассвело.
– Видать, для татарина эти стены более неприступны, чем были для вас с Андреем, – пошутил король, намекая на тот случай, когда Карсидар и Читрадрива перенеслись из поруба на Бабин Торжок в день его появления в Киеве. Карсидар лишь вежливо улыбнулся и кивнул.
Несмотря на мороз, Данила Романович решил подождать его на дворе. Впрочем, Карсидар провёл внутри не более получаса. Под конец его пребывания из поруба донёсся приглушённый крик, чему король немного удивился. Вслед за тем дверь распахнулась, из неё широко шагая вышел сияющий Карсидар. В ответ на вопросительный взгляд Данилы Романовича он коротко сказал:
– Всё просто, государь. Колдовство.
– Колдовство?! – изумлённо повторил король.
Карсидар многозначительно хмыкнул и достал из-за пазухи кусочек кожи с вытисненными на нём причудливыми значками и дырочками по углам.
– Именно. Насколько я понял, Тангкут решил, что клин вышибают клином, и раз на твоей стороне действует «великий колдун Хорсадар», или просто «Харса– колдун», то есть я, значит, в ответ тоже надо нанять колдуна. Этот амулет висел на шее у посла. Я сразу понял, что татарин на что-то рассчитывает, и пока толмач спрашивал его, я всё пытался выяснить, на что именно. Наконец он начал мысленно произносить заклинания, сосредоточившись на предмете, висевшем на шее. Я схватил старика за грудки, разорвал шнурок – и вот! Слыхал, как он завопил с перепугу?
– Ну и как? – осведомился Данила Романович, не сводя глаз с кусочка кожи.
– Эта штука действительно колдовская?
Карсидар вздохнул и в который уже раз принялся настойчиво объяснять, что не знаком с колдовством.
– А как же ты делаешь… эти свои штуки? – скептически произнёс король. Карсидар вновь вздохнул:
– Поверь, государь, я не лукавлю. Просто делаю – и всё. Это трудно объяснить. Люди думают, что колдовство – это какие-то загадочные действия. Та же ворожба… – Он вспомнил, как Милка ворожила в девичестве на жениха. – То есть дунул, плюнул, пробормотал заклинание, духов каких-то вызвал… Вот что такое колдовство. Татарин тоже надеялся на амулет, а спас он его? То-то же! А я обхожусь без всяких там заклинаний, колдовских амулетов и прочего. Не знаю, понял ли ты… – Карсидар беспомощно развёл руками. – Только моё колдовство у меня в крови. А кусочек кожи так и останется кусочком кожи, что ты с ним ни делай.
– Между прочим, в твой перстенёк вправлен довольно странный камень, – Данила Романович покосился на обручальное кольцо на пальце Карсидара. – Я не знаю наверняка, помогает ли он тебе. Однако подозреваю. Тем более, что у Андрея был похожий камешек, только побольше.
Карсидар поморщился. Затем снял с пальца обручальное кольцо, протянул его королю и сказал:
– Если не веришь мне, проверь: я могу обходиться и без камня. Всё моё колдовство осталось при мне.
– Ладно, я тебе верю, – Данила Романович вернул кольцо, и Карсидар понял, что король действительно поверил ему, а вопрос о том, является ли голубой камешек колдовским, благополучно оставлен в стороне. – Так что татарин?
– Посол верил в охранную силу этого амулета. И чрезвычайно на него рассчитывал. Насколько я понял, амулет не только должен был беречь его от опасности, но и воздействовать на половцев. Посол думал, что этот кусочек кожи поможет ему склонить князя Василя на сторону татар.
– Но ведь не помог же! – воскликнул Данила Романович. – Тем не менее, он продолжал надеяться?
– А что ему ещё оставалось! – фыркнул Карсидар. – Он предполагал, что столкнётся с «урусским колдуном»… только не знал, что «колдун» – это я, сидящий рядом с ним. Поэтому, когда я сорвал со старика амулет, он жутко перепугался.
– Но ты не чувствуешь… не можешь сказать, колдовской он или нет?
Карсидар позволил себе взглянуть на короля так, как смотрят на неразумное дитя, и раздельно, почти по слогам произнёс:
– Простой кусок кожи, больше ничего.
– Ладно, и это оставим, – согласился Данила Романович. – А что насчёт планов Тангкута?
Карсидар в основном подтвердил то, что уже было известно: великий хан Тангкут стягивает войска к своему Сараю, расположенному на Итиль-реке, чтобы к началу лета выступить в поход на Русь. Правда, татары старались начинать походы зимой, когда можно легко переправляться по льду. Однако после того, как Карсидар с Читрадривой поймали в ловушку армию Бату, Тангкут решил переменить тактику и начать наступление летом. Сбор войск был объявлен недавно, и к Тангкут-Сараю подтягиваются лишь первые полки.
– Ну что ж, раз татарин свалял дурака, поспешим воспользоваться его ошибкой, – подытожил Данила Романович, садясь на лошадь. – Поехали, Давид. Скоро начнётся совет.
Собравшиеся в гриднице удельные князья, воеводы и бояре должны были решить, какие меры предпринять в ответ на усилившуюся активность татар.
– Да чего тут спорить! – гудел воевода Димитрий. – Это что же, вновь дозволить татарве пройтись по нашим восточным землям?! Сейчас время не то! Пока они всем войском не собрались, ударить по ихнему Сараю, и всё тут! Ежели повезёт, может, удастся там самого Тангкута прихлопнуть. А раз не будет предводителя, развалится и поход. Значит, собираем рать – и на восток!
Черниговский, сиверский и переяславский князья, не понаслышке знавшие, что такое татарское нашествие, горячо поддерживали его. Зато представители западных уделов, общее мнение которых выразил воевода пинского князя, стояли за то, чтобы в оставшиеся до лета месяцы хорошенько подготовиться и встретить татарское войско на восточной границе, скажем, у истоков Сейма или Сиверского Донца.
Пока шли эти споры, Карсидар угрюмо молчал. Дело в том, что после допроса пленённого посла у него в душе вновь начала просыпаться застарелая ненависть к татарам, начавшаяся с того, что Менке отрубил ему ухо (к счастью, вскоре отросшее). Кажется, сколько времени прошло. И вроде бы он научился владеть собой… Ан нет! Недаром Михайло был так озабочен его чрезмерно бурной реакцией на сообщение гонца. Выходит, он ещё недостаточно совершенен, ещё может случиться с ним приступ вроде того, когда он сжёг живьём пять сотен татар, а после впал в глубочайшую депрессию. А ведь старое мудрое правило мастеров гласит: сражение выигрывает более хладнокровный. Плохо дело…
За этими безрадостными размышлениями он и не расслышал сразу, что к нему обращаются, желая узнать мнение королевского воеводы. Однако ответил твёрдо, уверенно:
– Я считаю, что надо послать войско на Тангкут-Сарай.
– Раз так, – сказал каменецкий князь, усмехаясь в бороду, – то тебе и двигать своих ратников на татарские земли.
Ему, как и подавляющему большинству удельных владык, страшно не нравилось нововведение «чужеземного колдуна». Но Карсидар никак не ожидал, что прямо на совете будет выдвинуто предложение снять с места разбросанные по всему королевству гарнизоны и отправить их в поход. Нашёл же хитрец время!
Карсидар вскочил и произнёс целую речь, смысл которой сводился к тому, что гарнизоны ратников обеспечивают стабильность государства и его целостность, а в сложившейся ситуации ещё и надёжно укрепляют тыл.
– Поэтому нечего трогать ратников. Я согласен повести войско, если так распорядится государь, но это может быть обычная дружина. Времени на то, чтобы собрать её, хватит с лихвой, – закончил Карсидар.
Но князья и бояре уже загорелись идеей сбросить «ошейник». Когда страсти накалились до предела, и Карсидар уже готов был перейти от аргументов к угрозам, в ожесточённую перепалку вмешался Данила Романович. Он призвал присутствующих к порядку и не допускающим возражений тоном объявил своё решение: королевские ратники останутся в гарнизонах на прежних местах, а все князья должны выделить отряды для сборной дружины, которую возглавит воевода Давид.
После объявления королевской воли князья и бояре мигом угомонились и постарались скрыть своё разочарование. Ещё некоторое время они спорили относительно количества войска, обсуждали, кому, сколько и каких воинов выставлять. В итоге было решено отправить десять тысяч всадников и тридцать тысяч пеших. Основное бремя по снаряжению дружины, к удовольствию западных князей, легло на южные и восточные земли, но как раз с этим Карсидар был полностью согласен: ведь с запада Руси угрожала не меньшая опасность, нежели татары, – проклятые хайлэй-абир; да и с севера ничего хорошего ждать не приходилось.
– Смотри, Давид, – отчитывал Данила Романович Карсидара, когда все разошлись, – на ответственное дело идёшь, а так горячишься! Нехорошо это.
– Я и сам огорчён, что не смог сдержаться, государь, – оправдывался он. – Но ты знаешь, как я ненавижу татар. Я совсем расстроился, допрашивая посла.
– Так гляди же, не напортачь мне в походе, – строго выговорил король. – Кто знает, какие неожиданности могут приключиться.
Карсидар лишь вздохнул, и они занялись обсуждением некоторых приготовлений к предстоящей кампании.
Глава III
Карсидар быстро прожевал хлеб, запил квасом, переобулся и вышел из комнаты. Гридни последовали за ним на двор. Через несколько минут они уже ехали извилистыми улочками по направлению к Старому Городу.
Данила Романович ожидал их в одной из комнат первого этажа дворца, сидя на длинной скамье у стены. Он был спокоен и невозмутим, как и надлежит правителю огромной державы. Однако его внешняя невозмутимость сильно смахивала на хорошо отработанную маску и уж никак не вязалась со слишком ранним подъёмом. Естественно, из уважения к государю Карсидар не решился проверить, что у него на душе.
– Ага, вот ты и явился, – сказал король вместо приветствия. – Скор же ты, Давид.
Карсидар хотел отделаться дежурной фразой насчёт расторопности курьера, но Данила Романович остановил его вопросом:
– Ну, что там в Молдавии? Только покороче, – и велел сопровождающим: – Оставьте нас.
Карсидар дал отчёт о состоянии молдавских гарнизонов. Ясное дело, короля не могли не заботить южные уделы Руси. Теперь Молдавия оказывалась в тылу у Таврийского княжества, на котором сосредоточили внимание татары, поэтому, несмотря на приказание говорить коротко, Карсидар старался не пропускать мелочей (кто знает, что может завтра стать главным?). Король не останавливал его. С предложением перебросить дополнительные силы на юг согласился, более того, обещал в случае необходимости попросить Бэлу предоставить в его распоряжение полк угорцев.
– А что с татарским послом? – спросил Карсидар, едва Данила Романович покончил с прежней темой.
– Да вроде всё ясно, – король поджал губы и перевёл взгляд на деревянный потолок комнаты, расписанный по периметру растительным орнаментом, а в центре – стилизованной картиной небосвода. – Я велел допросить его с пристрастием, но это, пожалуй, было излишним. Довелось татарскому псу помучаться и кровушкой умыться, да только ведь он и не скрывал ничего.
Сказав это, Данила Романович изложил суть требований хана Тангкута к Василю Шуграковичу.
– И тебе это не понравилось, – подхватил Карсидар.
– Конечно! – всё же не сдержавшись, король всплеснул руками. – Сам подумай. Половцы мне присягали? Присягали. Прошлой зимой супротив собаки Бату на чьей стороне бились? На нашей. А теперь Тангкут снаряжает посольство и отправляет его к Василю! Посол обращается с ним, как с татарским верноподданным, от имени Тангкута велит снарядить войска и передать их в распоряжение проклятущего хана. С чего бы это?
– Ну-у-у… – Карсидар пожал плечами.
– Разве князь Василь ходит в его подданных?
– Нет, но…
– Так почему он обращается с ним, как с подданным? Зачем вытворять такие глупости, скажи на милость?!
– Так ведь приволокли татары под Киев дружину владимирцев, – нашёл наконец объяснение Карсидар. – Бату хотел добиться раскола наших княжеств… вот и Тангкут добивается того же. Смотри, Данила Романович, всё выходит не так уж глупо. Стоило Тангкуту прислать к таврийскому князю посла, а ты уж и голову ломаешь над тем, почему он так поступил. Значит, не доверяешь ему и… – Тут Карсидара осенило, и он заговорил возбуждённо: – Ну да, так оно и есть! Мы только что о чём говорили? О переброске королевских ратников на юг! Но если мы введём дополнительные войска в Таврию, князь Василь сразу решит, что ты не доверяешь ему, боишься, как бы он к татарам назад не переметнулся и…
– А если не ввести войска, получится, что я оставляю его без прикрытия и бросаю один на один с татарвой, – король грустно усмехнулся. – Только тут ты ошибаешься. У Василя тоже своя голова на плечах есть, а ты, видать, плохо выспался с дороги, что не учёл этого.
– Ну и что князь Василь? – спросил Карсидар, рассматривая носки своих сапогов.
– Что? Да войска просит супротив татар оборониться, чего ж ещё от него ждать! – вздохнул Данила Романович. – Трусоват он немного, сам знаешь, поэтому первым из половецких ханов принял мою сторону, когда Бату степь подмял. Поэтому Тангкут и отрядил к нему посла теперь. Запугать решил – авось Василь свет Шугракович на его бок переметнётся.
– Так и я о том речь веду, – попытался возразить Карсидар.
– О том, да не совсем, – теперь король глядел на него в упор. – Расколоть Русь – да, может быть. Запугать половца – не возражаю. Но давай думать дальше. Татары далеко, а я близко, так? Так. Тангкут даёт половцам войско супротив меня? Наоборот, требует их отряды для себя. И вдобавок вызывает Василя в свой Сарай. А мы все понимаем, что там нашему Василю Шуграковичу и конец. Скажи, Давид, положа руку на сердце, чью бы сторону ты принял на месте половца?
– Твою, государь, – сказал Карсидар, приложив руку к сердцу и слегка поклонившись.
– И я так думаю, – вздохнул Данила Романович. – Более того, Василь поступил в точности так, как думаем мы оба. То есть схватил посла и препроводил его ко мне, а свиту посадил на кол. Но скажи, любезный мой Давид, кто же в этом случае есть великий хан Тангкут? – и, поскольку Карсидар молчал, докончил за него: – Так вот, великий хан Тангкут есть полный олух. Или… – король многозначительно поднял палец к потолку, – или олухи мы с тобой, поскольку ничего не понимаем. Поэтому, Давид, я бы попросил тебя лично допросить посла. Сделай это так, как умеешь делать один ты.
И король ухмыльнулся.
– Если честно, я бы тоже хотел посмотреть на него, – ответил Карсидар, ловко обходя закамуфлированную просьбу о применении колдовства, которое русичи всячески осуждали.
– Что ж, тогда айда в поруб. Допросишь татарина, а после я созову совет. Будем решать, что делать.
Когда они приблизились к порубу, где содержался пленённый посол, уже окончательно рассвело.
– Видать, для татарина эти стены более неприступны, чем были для вас с Андреем, – пошутил король, намекая на тот случай, когда Карсидар и Читрадрива перенеслись из поруба на Бабин Торжок в день его появления в Киеве. Карсидар лишь вежливо улыбнулся и кивнул.
Несмотря на мороз, Данила Романович решил подождать его на дворе. Впрочем, Карсидар провёл внутри не более получаса. Под конец его пребывания из поруба донёсся приглушённый крик, чему король немного удивился. Вслед за тем дверь распахнулась, из неё широко шагая вышел сияющий Карсидар. В ответ на вопросительный взгляд Данилы Романовича он коротко сказал:
– Всё просто, государь. Колдовство.
– Колдовство?! – изумлённо повторил король.
Карсидар многозначительно хмыкнул и достал из-за пазухи кусочек кожи с вытисненными на нём причудливыми значками и дырочками по углам.
– Именно. Насколько я понял, Тангкут решил, что клин вышибают клином, и раз на твоей стороне действует «великий колдун Хорсадар», или просто «Харса– колдун», то есть я, значит, в ответ тоже надо нанять колдуна. Этот амулет висел на шее у посла. Я сразу понял, что татарин на что-то рассчитывает, и пока толмач спрашивал его, я всё пытался выяснить, на что именно. Наконец он начал мысленно произносить заклинания, сосредоточившись на предмете, висевшем на шее. Я схватил старика за грудки, разорвал шнурок – и вот! Слыхал, как он завопил с перепугу?
– Ну и как? – осведомился Данила Романович, не сводя глаз с кусочка кожи.
– Эта штука действительно колдовская?
Карсидар вздохнул и в который уже раз принялся настойчиво объяснять, что не знаком с колдовством.
– А как же ты делаешь… эти свои штуки? – скептически произнёс король. Карсидар вновь вздохнул:
– Поверь, государь, я не лукавлю. Просто делаю – и всё. Это трудно объяснить. Люди думают, что колдовство – это какие-то загадочные действия. Та же ворожба… – Он вспомнил, как Милка ворожила в девичестве на жениха. – То есть дунул, плюнул, пробормотал заклинание, духов каких-то вызвал… Вот что такое колдовство. Татарин тоже надеялся на амулет, а спас он его? То-то же! А я обхожусь без всяких там заклинаний, колдовских амулетов и прочего. Не знаю, понял ли ты… – Карсидар беспомощно развёл руками. – Только моё колдовство у меня в крови. А кусочек кожи так и останется кусочком кожи, что ты с ним ни делай.
– Между прочим, в твой перстенёк вправлен довольно странный камень, – Данила Романович покосился на обручальное кольцо на пальце Карсидара. – Я не знаю наверняка, помогает ли он тебе. Однако подозреваю. Тем более, что у Андрея был похожий камешек, только побольше.
Карсидар поморщился. Затем снял с пальца обручальное кольцо, протянул его королю и сказал:
– Если не веришь мне, проверь: я могу обходиться и без камня. Всё моё колдовство осталось при мне.
– Ладно, я тебе верю, – Данила Романович вернул кольцо, и Карсидар понял, что король действительно поверил ему, а вопрос о том, является ли голубой камешек колдовским, благополучно оставлен в стороне. – Так что татарин?
– Посол верил в охранную силу этого амулета. И чрезвычайно на него рассчитывал. Насколько я понял, амулет не только должен был беречь его от опасности, но и воздействовать на половцев. Посол думал, что этот кусочек кожи поможет ему склонить князя Василя на сторону татар.
– Но ведь не помог же! – воскликнул Данила Романович. – Тем не менее, он продолжал надеяться?
– А что ему ещё оставалось! – фыркнул Карсидар. – Он предполагал, что столкнётся с «урусским колдуном»… только не знал, что «колдун» – это я, сидящий рядом с ним. Поэтому, когда я сорвал со старика амулет, он жутко перепугался.
– Но ты не чувствуешь… не можешь сказать, колдовской он или нет?
Карсидар позволил себе взглянуть на короля так, как смотрят на неразумное дитя, и раздельно, почти по слогам произнёс:
– Простой кусок кожи, больше ничего.
– Ладно, и это оставим, – согласился Данила Романович. – А что насчёт планов Тангкута?
Карсидар в основном подтвердил то, что уже было известно: великий хан Тангкут стягивает войска к своему Сараю, расположенному на Итиль-реке, чтобы к началу лета выступить в поход на Русь. Правда, татары старались начинать походы зимой, когда можно легко переправляться по льду. Однако после того, как Карсидар с Читрадривой поймали в ловушку армию Бату, Тангкут решил переменить тактику и начать наступление летом. Сбор войск был объявлен недавно, и к Тангкут-Сараю подтягиваются лишь первые полки.
– Ну что ж, раз татарин свалял дурака, поспешим воспользоваться его ошибкой, – подытожил Данила Романович, садясь на лошадь. – Поехали, Давид. Скоро начнётся совет.
Собравшиеся в гриднице удельные князья, воеводы и бояре должны были решить, какие меры предпринять в ответ на усилившуюся активность татар.
– Да чего тут спорить! – гудел воевода Димитрий. – Это что же, вновь дозволить татарве пройтись по нашим восточным землям?! Сейчас время не то! Пока они всем войском не собрались, ударить по ихнему Сараю, и всё тут! Ежели повезёт, может, удастся там самого Тангкута прихлопнуть. А раз не будет предводителя, развалится и поход. Значит, собираем рать – и на восток!
Черниговский, сиверский и переяславский князья, не понаслышке знавшие, что такое татарское нашествие, горячо поддерживали его. Зато представители западных уделов, общее мнение которых выразил воевода пинского князя, стояли за то, чтобы в оставшиеся до лета месяцы хорошенько подготовиться и встретить татарское войско на восточной границе, скажем, у истоков Сейма или Сиверского Донца.
Пока шли эти споры, Карсидар угрюмо молчал. Дело в том, что после допроса пленённого посла у него в душе вновь начала просыпаться застарелая ненависть к татарам, начавшаяся с того, что Менке отрубил ему ухо (к счастью, вскоре отросшее). Кажется, сколько времени прошло. И вроде бы он научился владеть собой… Ан нет! Недаром Михайло был так озабочен его чрезмерно бурной реакцией на сообщение гонца. Выходит, он ещё недостаточно совершенен, ещё может случиться с ним приступ вроде того, когда он сжёг живьём пять сотен татар, а после впал в глубочайшую депрессию. А ведь старое мудрое правило мастеров гласит: сражение выигрывает более хладнокровный. Плохо дело…
За этими безрадостными размышлениями он и не расслышал сразу, что к нему обращаются, желая узнать мнение королевского воеводы. Однако ответил твёрдо, уверенно:
– Я считаю, что надо послать войско на Тангкут-Сарай.
– Раз так, – сказал каменецкий князь, усмехаясь в бороду, – то тебе и двигать своих ратников на татарские земли.
Ему, как и подавляющему большинству удельных владык, страшно не нравилось нововведение «чужеземного колдуна». Но Карсидар никак не ожидал, что прямо на совете будет выдвинуто предложение снять с места разбросанные по всему королевству гарнизоны и отправить их в поход. Нашёл же хитрец время!
Карсидар вскочил и произнёс целую речь, смысл которой сводился к тому, что гарнизоны ратников обеспечивают стабильность государства и его целостность, а в сложившейся ситуации ещё и надёжно укрепляют тыл.
– Поэтому нечего трогать ратников. Я согласен повести войско, если так распорядится государь, но это может быть обычная дружина. Времени на то, чтобы собрать её, хватит с лихвой, – закончил Карсидар.
Но князья и бояре уже загорелись идеей сбросить «ошейник». Когда страсти накалились до предела, и Карсидар уже готов был перейти от аргументов к угрозам, в ожесточённую перепалку вмешался Данила Романович. Он призвал присутствующих к порядку и не допускающим возражений тоном объявил своё решение: королевские ратники останутся в гарнизонах на прежних местах, а все князья должны выделить отряды для сборной дружины, которую возглавит воевода Давид.
После объявления королевской воли князья и бояре мигом угомонились и постарались скрыть своё разочарование. Ещё некоторое время они спорили относительно количества войска, обсуждали, кому, сколько и каких воинов выставлять. В итоге было решено отправить десять тысяч всадников и тридцать тысяч пеших. Основное бремя по снаряжению дружины, к удовольствию западных князей, легло на южные и восточные земли, но как раз с этим Карсидар был полностью согласен: ведь с запада Руси угрожала не меньшая опасность, нежели татары, – проклятые хайлэй-абир; да и с севера ничего хорошего ждать не приходилось.
– Смотри, Давид, – отчитывал Данила Романович Карсидара, когда все разошлись, – на ответственное дело идёшь, а так горячишься! Нехорошо это.
– Я и сам огорчён, что не смог сдержаться, государь, – оправдывался он. – Но ты знаешь, как я ненавижу татар. Я совсем расстроился, допрашивая посла.
– Так гляди же, не напортачь мне в походе, – строго выговорил король. – Кто знает, какие неожиданности могут приключиться.
Карсидар лишь вздохнул, и они занялись обсуждением некоторых приготовлений к предстоящей кампании.
Глава III
БАРСЕЛОНА
– Мой дорогой сеньор Андреас, вы совсем запутались!
Лоренцо Гаэтани оказался весьма словоохотливым молодым человеком и своей болтливостью очень напоминал караванщика Квейда. К сожалению, обнаружилось это далеко не сразу, иначе Читрадрива поискал бы себе другого попутчика или вообще отказался от такового. Он не любил не в меру разговорчивых людей, а ассоциации с Квейдом были неприятны вдвойне, поскольку болтливый караванщик служил у отца Читрадривы, князя Люжтенского. А уж о князе вспоминать никак не хотелось…
– Впрочем, это не ваша вина, – вещал между тем Лоренцо. Говорил он по-кастильски, так как этот язык Читрадрива знал гораздо лучше родного для Гаэтани итальянского. – Это скорее ваша беда. Ведь у ортодоксов, к коим вы принадлежите, не принято изучать Святое Писание, вдумываться в потаённый смысл каждой строчки, каждого слова, как делаем это мы. Отсюда и ваша наивная трактовка Слова Божьего.
То и дело Гаэтани втягивал Читрадриву в религиозные дискуссии, искренне полагая, что это самая подходящая тема разговора для умных и образованных вельмож.
Вельмож, ха!
Читрадрива усмехнулся. Ведал бы этот молоденький дворянчик, что его спутник происходит из племени презренных анхем, родственного не менее презренным иудеянам. Здесь, в окраинных землях мира, Читрадрива никак не мог претендовать на звание знатной особы. Однако для Лоренцо, как и для всех прочих, он был русичем, которого верховный правитель Руси послал в далёкие земли с важным поручением. И будет лучше, если этот симпатичный молодой человек никогда не узнает, что на самом деле «сеньор Андреас» имеет некоторое отношение к иудеянам, которые давным-давно, больше тысячи лет назад отвергли и обрекли на смерть Иисуса из Назарета, своего долгожданного Мессию. Ведь Христа почитают Богом и в этих землях.
Немало усилий пришлось приложить Читрадриве, чтобы разобраться в местном пантеоне, во всех священных книгах и в клубке противоречий, напутанных вокруг жуткой смеси рационального и иррационального, простых истин и заумных иносказаний.
Получалось нечто совсем несуразное. С одной стороны, по Ветхому Завету выходит, что Бог – это иудеянский Адонай, которого священные книги однажды именовали Иеговой, ещё несколько раз – Саваофом, Вседержителем, а чаще – просто Господом с добавлением разнообразных хвалебных эпитетов. С другой же стороны, в Новом Завете фигурируют уже Отец Небесный (тот самый Адонай), Сын и Дух Святой. Все приверженцы христианской религии искренне верили, что эти трое являются одним целым, единым Богом. Ни больше, ни меньше! Это была полнейшая нелепица, но от Лоренцо Гаэтани Читрадрива узнал, что один из здешних мудрецов как раз сказал буквально следующее: «Верую, ибо нелепо».
Однако, если исходить из жизнеописаний Христа, или Евангелий, сам Иисус неизменно пользовался формулировкой «Сын Божий» – и ни разу не назвал себя Богом. Читрадрива неоднократно перечитывал все четыре Евангелия и смело мог поручиться за это. Но почему же христиане упрямо считали его Богом и столь же упрямо поклонялись ему? Как решились обожествить Иисуса, Сына Божьего, если это противоречило их же собственным книгам?..
Неудивительно, что склонные к роковым ошибкам приверженцы единого Бога разделились на два враждующих лагеря, и споры между ними нередко приводят к кровопролитным войнам. Глупцы! Если только правильно использовать священные книги (особенно некоторые места из посланий апостола Павла, призывавшего христиан не забывать, что у них единый Бог, хоть и разные обряды), эти тексты способны сплотить людей, а не разобщить. Сам Читрадрива после длительных размышлений признал, что Адонай, вне всякого сомнения, сильнее любых других известных ему богов. Слабого бога не стали бы почитать на такой огромной территории. Если только удастся донести это знание до его родины, орфетанцы перестанут считать анхем проклятым народом.
Читрадриву не покидала навязчивая идея внедрить новую религию в Орфетане, как среди анхем, так и среди гохем. Возможно, тогда два племени наконец примирятся, и истории, вроде несчастливой любви его родителей, в будущем не повторятся. Меньше страданий, меньше сломанных судеб, исковерканных горем душ. Хорошо бы! Жаль конечно, что Читрадриве так и не удалось добраться до первоосновы, то есть до свитков иудеян, поскольку и книги русичей, и книги греков, которыми он пользовался, в свою очередь были переводами иудеянского Танаха. Но нельзя не признать, что он потрудился на славу.
Ещё в первый день их совместного путешествия Лоренцо Гаэтани заметил в поклаже Читрадривы несколько внушительных фолиантов в добротных кожаных переплётах – сделанный им перевод книг Святого Писания на анхито. Читрадрива объяснил, что это не русские куртуазные романы, как подумал вначале итальянец, а священные книги на его родном языке, с которыми он никогда не расстаётся и регулярно перечитывает их на досуге. После такого ответа Лоренцо окончательно утвердился во мнении, что имеет дело с образованным и весьма религиозным человеком.
Гаэтани тоже был далеко не невеждой. Лоренцо, как младшему в роду, была уготована церковная карьера. Отец не жалел средств на его образование и в мечтах уже видел своего третьего сына епископом, а то и кардиналом, хотя самому Лоренцо были больше по душе «острый меч и добрый конь», как выразился бы старина Пем.
Но молодому кандидату в священнослужители повезло – если можно так говорить о гибели обоих старших братьев во время очередной войны. А спустя два года умер отец, и Лоренцо единолично унаследовал всё его состояние вместе с баронским титулом. Ни о какой церковной карьере теперь и речи быть не могло, однако полученное в детстве воспитание и привитый наставниками-монахами образ мыслей не могли не оставить свой след в душе Гаэтани. Поэтому неудивительно, что молодой барон решил устроить в дороге многодневный богословский диспут, благо ему попался образованный попутчик.
Вволю попричитав над заблуждениями ортодоксов, как называли здесь православных, Лоренцо завёл речь о формуле «filioque», послужившей причиной раздора обеих церквей, и принялся рьяно доказывать, что Святой Дух может исходить не только от Отца, но также и от Сына, то есть от Иисуса Христа.
– Поскольку вы усердно штудируете Евангелие, то должны помнить слова Иисуса: «Видевший Меня видел и Отца». Он един со Своим Отцом Небесным, разве нет? Но если признать это единство не на словах, а на деле, то отсюда естественным образом следует, что исходящий от Отца Святой Дух исходит также и от Сына. Filioque!
Лоренцо посмотрел на спутника с таким торжеством, будто только что победил его на турнире. А Читрадрива не собирался возражать. Придержав левой рукой шляпу, которую едва не сорвал с головы резкий порыв ветра, он довольно миролюбиво подтвердил:
– Вы совершенно правы, сеньор Лоренцо. Если следовать букве священных книг, выходит, что Отец и Сын едины.
Не заподозрив подвоха, Гаэтани пришёл от его слов в полнейший восторг:
– Конечно же едины, сеньор Андреас! Браво! Хотя ваши слова о буквальном толковании Святого Писания выдают приверженность ортодоксии, ваш вывод противоречит вашим же убеждениям, ибо таким образом мы получаем неопровержимое свидетельство ошибки всей ортодоксальной школы. Ведь вы, если вдуматься, только что признали тщетность попыток восточной школы ущемить Христа. Ибо от единых Отца и Сына…
Читрадрива очень хорошо представлял намерения Гаэтани: от разговоров о «догматах» и «школе» Лоренцо намеревался перейти к настойчивым просьбам о принятии «сеньором Андреас» веры западного образца. Но поскольку вера у Читрадривы была довольно своеобразная (то есть даже полностью своя), он не собирался далее выслушивать наставления какого-то мальчишки и довольно резко перебил его:
– Любезный сеньор Лоренцо, если вы хотите быть последовательным до конца, вам придётся признать, что и Дух един с Отцом Небесным. А значит, нам остаётся сделать вывод, что Дух исходит не только от Отца и от Сына, но также от Самого Себя. В итоге все ваши рассуждения вообще теряют здравый смысл. Скажите на милость: как это можно – исходить от самого себя?!
Гаэтани дёрнулся так резко, что по неосторожности рванул уздечку, и его лошадь встала на дыбы. Читрадрива сдержанно хмыкнул, глядя, как он пытается справиться с испуганным животным.
– Ваши смелые попытки истолковать Святое Писание можно только приветствовать, как намеренный отход от ортодоксии в пользу истинного богословия, – сказал наконец Лоренцо, усмирив коня и подъехав ближе. – Однако, дорогой сеньор, как и всякий прозелит, вы усердствуете чрезмерно. Поймите, Святой Дух должен исходить! Вторая глава Деяний апостолов начинается именно с Его явления в виде огненных языков…
– А что, разве Дух не мог явиться сам от себя? – с невинным видом спросил Читрадрива.
– Не богохульствуйте! – возмутился Гаэтани. – В Евангелии от Иоанна ясно сказано: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины»! Как видите, Дух должен быть послан Отцом…
Лоренцо хотел выразиться в том смысле, что Дух не может исходить Сам от Себя, а только от другого. Но Читрадрива поспешил перехватить инициативу в споре:
– Ах, «послан Отцом»… Но почему же не Сыном? Если Дух может исходить и от него, зачем Христу умолять о такой милости Отца?
Гаэтани явно растерялся и понёс полную ахинею. Было очевидно, что несостоявшийся епископ окончательно и безнадёжно запутался в собственной аргументации. А Читрадрива лишь невинно улыбался. По его глубокому убеждению, затеянный Гаэтани богословский диспут не имел ни малейшего смысла. Невозможно ведь доказать, что три равно одному, тут в самом деле остаётся лишь слепо верить в очевидную бессмыслицу. Даже если Отец, Сын и Святой Дух действительно представляют единое целое (ох уж эти боги! И каких только штучек от них ещё ожидать…), вопрос о том, кто, кого, куда и с каким поручением посылает, становится чисто риторическим.
Тем не менее, Читрадрива считал, что при всей своей бессмысленности их многодневные споры далеко не бесполезны. Если он всерьёз решил взяться за внедрение новой религии в Орфетане, утомительная дискуссия с Лоренцо должна стать неплохой подготовкой к лавине возражений и шквалу вопросов, которые обрушат на Читрадриву как соплеменники-анхем, так и чужаки-гохем. Значит, стоило порепетировать.
Между тем Гаэтани распалился не на шутку, и Читрадрива уже начал подумывать, как бы утихомирить барона, когда после очередного поворота дороги на горизонте показались сторожевые башни и крепостные стены большого города. Лоренцо мигом унялся и сдержанно произнёс:
Лоренцо Гаэтани оказался весьма словоохотливым молодым человеком и своей болтливостью очень напоминал караванщика Квейда. К сожалению, обнаружилось это далеко не сразу, иначе Читрадрива поискал бы себе другого попутчика или вообще отказался от такового. Он не любил не в меру разговорчивых людей, а ассоциации с Квейдом были неприятны вдвойне, поскольку болтливый караванщик служил у отца Читрадривы, князя Люжтенского. А уж о князе вспоминать никак не хотелось…
– Впрочем, это не ваша вина, – вещал между тем Лоренцо. Говорил он по-кастильски, так как этот язык Читрадрива знал гораздо лучше родного для Гаэтани итальянского. – Это скорее ваша беда. Ведь у ортодоксов, к коим вы принадлежите, не принято изучать Святое Писание, вдумываться в потаённый смысл каждой строчки, каждого слова, как делаем это мы. Отсюда и ваша наивная трактовка Слова Божьего.
То и дело Гаэтани втягивал Читрадриву в религиозные дискуссии, искренне полагая, что это самая подходящая тема разговора для умных и образованных вельмож.
Вельмож, ха!
Читрадрива усмехнулся. Ведал бы этот молоденький дворянчик, что его спутник происходит из племени презренных анхем, родственного не менее презренным иудеянам. Здесь, в окраинных землях мира, Читрадрива никак не мог претендовать на звание знатной особы. Однако для Лоренцо, как и для всех прочих, он был русичем, которого верховный правитель Руси послал в далёкие земли с важным поручением. И будет лучше, если этот симпатичный молодой человек никогда не узнает, что на самом деле «сеньор Андреас» имеет некоторое отношение к иудеянам, которые давным-давно, больше тысячи лет назад отвергли и обрекли на смерть Иисуса из Назарета, своего долгожданного Мессию. Ведь Христа почитают Богом и в этих землях.
Немало усилий пришлось приложить Читрадриве, чтобы разобраться в местном пантеоне, во всех священных книгах и в клубке противоречий, напутанных вокруг жуткой смеси рационального и иррационального, простых истин и заумных иносказаний.
Получалось нечто совсем несуразное. С одной стороны, по Ветхому Завету выходит, что Бог – это иудеянский Адонай, которого священные книги однажды именовали Иеговой, ещё несколько раз – Саваофом, Вседержителем, а чаще – просто Господом с добавлением разнообразных хвалебных эпитетов. С другой же стороны, в Новом Завете фигурируют уже Отец Небесный (тот самый Адонай), Сын и Дух Святой. Все приверженцы христианской религии искренне верили, что эти трое являются одним целым, единым Богом. Ни больше, ни меньше! Это была полнейшая нелепица, но от Лоренцо Гаэтани Читрадрива узнал, что один из здешних мудрецов как раз сказал буквально следующее: «Верую, ибо нелепо».
Однако, если исходить из жизнеописаний Христа, или Евангелий, сам Иисус неизменно пользовался формулировкой «Сын Божий» – и ни разу не назвал себя Богом. Читрадрива неоднократно перечитывал все четыре Евангелия и смело мог поручиться за это. Но почему же христиане упрямо считали его Богом и столь же упрямо поклонялись ему? Как решились обожествить Иисуса, Сына Божьего, если это противоречило их же собственным книгам?..
Неудивительно, что склонные к роковым ошибкам приверженцы единого Бога разделились на два враждующих лагеря, и споры между ними нередко приводят к кровопролитным войнам. Глупцы! Если только правильно использовать священные книги (особенно некоторые места из посланий апостола Павла, призывавшего христиан не забывать, что у них единый Бог, хоть и разные обряды), эти тексты способны сплотить людей, а не разобщить. Сам Читрадрива после длительных размышлений признал, что Адонай, вне всякого сомнения, сильнее любых других известных ему богов. Слабого бога не стали бы почитать на такой огромной территории. Если только удастся донести это знание до его родины, орфетанцы перестанут считать анхем проклятым народом.
Читрадриву не покидала навязчивая идея внедрить новую религию в Орфетане, как среди анхем, так и среди гохем. Возможно, тогда два племени наконец примирятся, и истории, вроде несчастливой любви его родителей, в будущем не повторятся. Меньше страданий, меньше сломанных судеб, исковерканных горем душ. Хорошо бы! Жаль конечно, что Читрадриве так и не удалось добраться до первоосновы, то есть до свитков иудеян, поскольку и книги русичей, и книги греков, которыми он пользовался, в свою очередь были переводами иудеянского Танаха. Но нельзя не признать, что он потрудился на славу.
Ещё в первый день их совместного путешествия Лоренцо Гаэтани заметил в поклаже Читрадривы несколько внушительных фолиантов в добротных кожаных переплётах – сделанный им перевод книг Святого Писания на анхито. Читрадрива объяснил, что это не русские куртуазные романы, как подумал вначале итальянец, а священные книги на его родном языке, с которыми он никогда не расстаётся и регулярно перечитывает их на досуге. После такого ответа Лоренцо окончательно утвердился во мнении, что имеет дело с образованным и весьма религиозным человеком.
Гаэтани тоже был далеко не невеждой. Лоренцо, как младшему в роду, была уготована церковная карьера. Отец не жалел средств на его образование и в мечтах уже видел своего третьего сына епископом, а то и кардиналом, хотя самому Лоренцо были больше по душе «острый меч и добрый конь», как выразился бы старина Пем.
Но молодому кандидату в священнослужители повезло – если можно так говорить о гибели обоих старших братьев во время очередной войны. А спустя два года умер отец, и Лоренцо единолично унаследовал всё его состояние вместе с баронским титулом. Ни о какой церковной карьере теперь и речи быть не могло, однако полученное в детстве воспитание и привитый наставниками-монахами образ мыслей не могли не оставить свой след в душе Гаэтани. Поэтому неудивительно, что молодой барон решил устроить в дороге многодневный богословский диспут, благо ему попался образованный попутчик.
Вволю попричитав над заблуждениями ортодоксов, как называли здесь православных, Лоренцо завёл речь о формуле «filioque», послужившей причиной раздора обеих церквей, и принялся рьяно доказывать, что Святой Дух может исходить не только от Отца, но также и от Сына, то есть от Иисуса Христа.
– Поскольку вы усердно штудируете Евангелие, то должны помнить слова Иисуса: «Видевший Меня видел и Отца». Он един со Своим Отцом Небесным, разве нет? Но если признать это единство не на словах, а на деле, то отсюда естественным образом следует, что исходящий от Отца Святой Дух исходит также и от Сына. Filioque!
Лоренцо посмотрел на спутника с таким торжеством, будто только что победил его на турнире. А Читрадрива не собирался возражать. Придержав левой рукой шляпу, которую едва не сорвал с головы резкий порыв ветра, он довольно миролюбиво подтвердил:
– Вы совершенно правы, сеньор Лоренцо. Если следовать букве священных книг, выходит, что Отец и Сын едины.
Не заподозрив подвоха, Гаэтани пришёл от его слов в полнейший восторг:
– Конечно же едины, сеньор Андреас! Браво! Хотя ваши слова о буквальном толковании Святого Писания выдают приверженность ортодоксии, ваш вывод противоречит вашим же убеждениям, ибо таким образом мы получаем неопровержимое свидетельство ошибки всей ортодоксальной школы. Ведь вы, если вдуматься, только что признали тщетность попыток восточной школы ущемить Христа. Ибо от единых Отца и Сына…
Читрадрива очень хорошо представлял намерения Гаэтани: от разговоров о «догматах» и «школе» Лоренцо намеревался перейти к настойчивым просьбам о принятии «сеньором Андреас» веры западного образца. Но поскольку вера у Читрадривы была довольно своеобразная (то есть даже полностью своя), он не собирался далее выслушивать наставления какого-то мальчишки и довольно резко перебил его:
– Любезный сеньор Лоренцо, если вы хотите быть последовательным до конца, вам придётся признать, что и Дух един с Отцом Небесным. А значит, нам остаётся сделать вывод, что Дух исходит не только от Отца и от Сына, но также от Самого Себя. В итоге все ваши рассуждения вообще теряют здравый смысл. Скажите на милость: как это можно – исходить от самого себя?!
Гаэтани дёрнулся так резко, что по неосторожности рванул уздечку, и его лошадь встала на дыбы. Читрадрива сдержанно хмыкнул, глядя, как он пытается справиться с испуганным животным.
– Ваши смелые попытки истолковать Святое Писание можно только приветствовать, как намеренный отход от ортодоксии в пользу истинного богословия, – сказал наконец Лоренцо, усмирив коня и подъехав ближе. – Однако, дорогой сеньор, как и всякий прозелит, вы усердствуете чрезмерно. Поймите, Святой Дух должен исходить! Вторая глава Деяний апостолов начинается именно с Его явления в виде огненных языков…
– А что, разве Дух не мог явиться сам от себя? – с невинным видом спросил Читрадрива.
– Не богохульствуйте! – возмутился Гаэтани. – В Евангелии от Иоанна ясно сказано: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины»! Как видите, Дух должен быть послан Отцом…
Лоренцо хотел выразиться в том смысле, что Дух не может исходить Сам от Себя, а только от другого. Но Читрадрива поспешил перехватить инициативу в споре:
– Ах, «послан Отцом»… Но почему же не Сыном? Если Дух может исходить и от него, зачем Христу умолять о такой милости Отца?
Гаэтани явно растерялся и понёс полную ахинею. Было очевидно, что несостоявшийся епископ окончательно и безнадёжно запутался в собственной аргументации. А Читрадрива лишь невинно улыбался. По его глубокому убеждению, затеянный Гаэтани богословский диспут не имел ни малейшего смысла. Невозможно ведь доказать, что три равно одному, тут в самом деле остаётся лишь слепо верить в очевидную бессмыслицу. Даже если Отец, Сын и Святой Дух действительно представляют единое целое (ох уж эти боги! И каких только штучек от них ещё ожидать…), вопрос о том, кто, кого, куда и с каким поручением посылает, становится чисто риторическим.
Тем не менее, Читрадрива считал, что при всей своей бессмысленности их многодневные споры далеко не бесполезны. Если он всерьёз решил взяться за внедрение новой религии в Орфетане, утомительная дискуссия с Лоренцо должна стать неплохой подготовкой к лавине возражений и шквалу вопросов, которые обрушат на Читрадриву как соплеменники-анхем, так и чужаки-гохем. Значит, стоило порепетировать.
Между тем Гаэтани распалился не на шутку, и Читрадрива уже начал подумывать, как бы утихомирить барона, когда после очередного поворота дороги на горизонте показались сторожевые башни и крепостные стены большого города. Лоренцо мигом унялся и сдержанно произнёс: