Страница:
милейший!
Человек, на которого так неловко налетел Мак, был высок и
строен, с правильными чертами лица; он мог бы послужить
неплохой моделью для античной статуи Аполлона. В одежде его
чувствовались оригинальный вкус и привычка к роскоши: длинный
черный плащ был оторочен темным мехом, а на шляпе красовалось
перо страуса - очевидно, этот человек много путешествовал,
если, конечно, он не водил дружбу с содержателями городского
зверинца. Несколько секунд он не сводил с Мака пристального
взгляда своих больших блестящих глаз, затем сказал:
- Прости меня, чужестранец, но мне кажется, мы уже где-то
встречались.
- Что-то не припомню,- ответил Мак.- К тому же я здесь
недавно. Я нездешний. Я прибыл из... издалека.
- Любопытно,- продолжал его настойчивый собеседник.- Я
как раз ищу человека, который прибыл издалека. Меня зовут Пико
делла Мирандоло. Может быть, вы кое-что слышали обо мне?
Маку было знакомо это имя - он узнал о Мирандоле от
Мефистофеля. Князь Тьмы рекомендовал его лже-Фаусту как одного
из величайших алхимиков эпохи Возрождения.
- К сожалению, ничего,- развел руками Мак. Он отнюдь не
собирался раскрывать свою душу перед властным чужеземцем,
предчувствуя, что излишняя откровенность может причинить ему
вред.- Я вижу вас впервые, и столкнулись мы с вами совершенно
случайно. Вряд ли я тот, кого вы ищете.
- Действительно, со стороны наша встреча может показаться
чистой случайностью,- стоял на своем Пико.- Но силой
магического искусства мы можем проникнуть в глубинную сущность
того, что кажется нам слепой игрою случая. Я предвидел, что
встречу кого-то на этом самом месте, именно в это время. Так
почему бы не вас?
- Как зовут человека, которого вы ожидали встретить?
- Иоганн Фауст, знаменитый виттенбергский маг и алхимик.
- Никогда не слышал о нем,- ответил Мак, сообразив, что
настоящий Фауст, или, как мысленно называл его Мак, _другой_
Фауст, должно быть, связался со своим флорентийским коллегой -
ведь для такого искусного мага, как доктор Фауст, время и
пространство отнюдь не составляли непреодолимого препятствия,
и даже сама смерть отступала перед ним. У Мирандолы была
громкая и весьма зловещая слава чернокнижника, волшебника и
некроманта. Возможно, Фауст ухитрился послать ему весточку
через века, разделяющие их.
- Значит, вы уверены в том, что вы не Фауст? - спросил
Мирандола.
- Да-да, вполне уверен. Уж что-что, а свое собственное
имя я знаю. Ха, ха,- несколько принужденно рассмеялся он
собственной шутке.- Извините, но сейчас я очень тороплюсь. Мне
еще нужно успеть на это сожжение рене... ренесс... ну, словом,
на то зрелище, которое устраивают на площади. До свидания!
И Мак повернулся, чтобы идти. Несколько секунд Пико
провожал его взглядом, затем пошел вслед за ним.
Мак вышел на площадь. В самом центре ее были свалены в
огромную кучу самые различные предметы - резная деревянная
мебель, картины, косметика, женские украшения и даже церковные
ризы. Эту гору разнородных предметов плотным кольцом окружала
толпа любопытствующих горожан. Мак протолкался через несколько
рядов.
- Что здесь происходит? - спросил Мак у человека,
стоящего рядом с ним.
- Савонарола со своими братьями по ордену сжигает
предметы роскоши,- ответил тот.
Мак усиленно заработал локтями, прокладывая себе путь
поближе к этой громадной куче. Подойдя ближе, он смог
разглядеть самые разнообразные предметы - расшитые мелким
жемчугом сумочки, детские рубашонки из тонкого полотна,
нарядные скатерти и салфетки, изящные подсвечники, картины и
много других предметов, в беспорядке сваленных в самом центре
площади.
На самом краю горы разнообразных вещей, предназначенных
для сожжения, Мак заметил большую картину в затейливой рамке.
Благодаря знаниям в области искусства, вложенным в его голову
Мефистофелем, он сразу понял, что это картина Боттичелли,
относящаяся к среднему периоду творчества великого художника.
Она была великолепна и, что для Мака было более важно, стоила
огромную сумму денег.
"Здесь столько разных картин,- подумал Мак.- Верно, не
случится ничего плохого, если я возьму одну из этой кучи".
Воровато оглянувшись - не следит ли за ним кто-нибудь, он
быстро наклонился, схватил картину и спрятал ее под куртку.
Картина была новой, и на ней не было заметно никаких следов
повреждения.
Пока Мак оправлял свою куртку и озирался по сторонам,
монахи в черных рясах подожгли громадный костер с четырех
сторон. Пламя взметнулось вверх, и огонь начал быстро пожирать
сухое дерево и ткани. Мак решил поискать в общей куче другую
картину - на всякий случай; ведь две гораздо лучше, чем одна.
Совсем рядом он заметил полотно кисти Джотто, но краска на нем
уже начала вздуваться пузырями и трескаться от жара. Мак с
жадностью смотрел на горящие вещи. Сколько добра пропадает
даром! Как жаль, что ему не удастся вытащить из огня еще один
холст! Сохранив несколько изящных вещиц, которые должны были
погибнуть в пламени, он мог бы послужить Искусству. Припомнив
свой последний разговор с Мефистофелем, Мак подумал, что
остальные дела, предложенные ему демоном - продление жизни
Медичи и что-то там еще с каким-то Макиавелли - чересчур
запутанные и сложные; самому мудрому судье будет сложно
разобраться, хороший или дурной поступок он совершил. Здесь же
все было ясно и четко определено. Вряд ли кто-нибудь станет
обвинять человека, спасающего прекрасные картины от
истребления.
Чья-то рука опустилась на плечо Мака, отвлекая его от
размышлений на моральные темы. Он оглянулся. Человек средних
лет с короткой темной бородкой, богато одетый, строго смотрел
на него.
- Что вы делаете? - спросил незнакомец.
- Я? Ничего особенного,- ответил Мак.- Стою и смотрю на
костер, как и все остальные.
- Я видел, как вы вытащили картину.
- Картину?.. Какую картину?.. Ах, вы имеете в виду вот
эту...- Из-под полы куртки Мака высовывался край полотна. Он
отвернул полу и показал картину незнакомцу.- Это Боттичелли.
Слуга по ошибке принес ее сюда. Мы сняли ее со стены, чтобы
немного почистить. Ведь у вас во Флоренции не принято сжигать
картины Боттичелли на кострах, не так ли?
- Кто вы, сударь? - спросил Мака незнакомец.
- Я здешний дворянин,- сказал Мак.
- Странно, однако, что я до сих пор вас не видел.
- Я живу в своем имении и редко бываю в городе. А вы-то
сами кто?
- Я Николо Макиавелли.
- О! - воскликнул Мак.- В таком случае, я должен вам кое-
что передать.- Меня просили предупредить вас, чтобы вы не
писали ту книгу, которую собираетесь написать, - "Князя".
- Я никогда не писал книги с таким названием,- ответил
удивленный Макиавелли.- Более того, я и не помышлял о ней.
"Князь"... Какое интересное название. Оно мне нравится!
- Поступайте, как вам угодно,- сказал Мак.- Но помните,
что вас предупреждали.
- Но от кого исходит это предупреждение? - спросил
Макиавелли.
- Я не могу открыть вам его имя. Однако по секрету я все-
таки сообщу вам, что он черт... я хотел сказать, он чертовски
хороший парень.
Несколько секунд Макиавелли пристально глядел на Мака,
затем повернулся и медленно пошел прочь, покачивая головой.
Мак, спрятав под полу картину Боттичелли, тоже собрался
уходить. Он был весьма доволен собой.
Но тут его нагнал Мирандола.
- Я вступил в контакт с Потусторонними Силами,- сказал
он.- Мне удалось узнать почти все. Что ты сделал с настоящим
Фаустом?!
Маг, казалось, стал еще выше ростом; его фигура угрожающе
нависла над Маком, сжавшимся от страха в комок. Пико достал
из-под плаща огромный пистолет (в тот век подобные игрушки еще
только входили в моду) и навел его на Мака. Судя по калибру,
это оружие было куда более грозным, чем оно казалось на первый
взгляд - пули в нем были такие, что вполне могли разорвать
человека на части. Мак затравленно озирался в поисках убежища
- увы, напрасно! - спрятаться было некуда. Взглянув на
Мирандолу, он заметил, как палец мага лег на спусковой
рычажок...
В тот же миг раздался негромкий хлопок, серый дым
заклубился на мостовой, побежали пылевые чертики, и на краю
тротуара появилась человеческая фигура. Это был сам доктор
Фауст.
- Не делай этого, Пико! - воскликнул он.
- Но почему? Этот лгун выдает себя за вас!
- Мы не можем лишить его жизни. Он _действительно_ играет
мою роль. Пока он занимает мое место, он не должен погибнуть!
- Но в чем заключается эта роль, Иоганн? - спросил
Мирандола.
- Все разъяснится позднее. Пока же не причиняй ему вреда,
дорогой друг.
- Ты рассуждаешь мудро, Фауст.
- Возможно, мы еще встретимся позже, Пико. У меня есть
план...
- Ты можешь положиться на меня! - воскликнул Мирандола.
Но Фауст уже исчез - лишь легкое облачко дыма клубилось на том
месте, где только что стоял бывший профессор алхимии
Ягеллонского университета.
Перед Маком появился Мефистофель - словно из-под земли
вырос.
- Вы готовы? - спросил он.- Тогда мы отбываем. Кстати,
что здесь происходит? Вы так пристально глядели на то место,
где...
- Ну, вы же знаете людскую привычку,- сказал Мак. Ни за
что на свете он не сознался бы в том, что всего лишь секунду
назад он встретился с ученым доктором Фаустом.- Люди вечно на
что-нибудь глазеют...
И Мак покрепче зажал под мышкой картину Боттичелли.
Мефистофель щелкнул пальцами, и тотчас оба они исчезли.
Мак с Мефистофелем очутились на пороге невысокого
каменного здания, построенного неподалеку от того места, где
обычно вершился Суд Тысячелетних Войн.
- Где мы находимся? - спросил Мак.
- В Приемной Лимба,- ответил Мефистофель.- Я держу здесь
небольшой склад, где вы можете хранить картину Боттичелли. Или
вам угодно сразу продать ее мне?
- Нет, нет,- сказал Мак.- Мне бы хотелось оставить ее у
себя на некоторое время. Ну, как я сыграл?
- Прошу прощения?
- Я хотел сказать, как я справился со своей ролью в
вашей... как ее там... войне во Флоренции?
Мефистофель не проронил ни слова, пока они не вошли в
дом. Показав Маку комнату, где он может оставить свое добро,
он сказал:
- Вы ничего не достигли, пытаясь уладить ссору между
Савонаролой и Медичи. За свои безрезультатные действия вы
получили круглый ноль, и ни одного очка в плюс или в минус.
- Зато я предупредил Макиавелли, чтобы он не писал свою
книгу. Это ведь хорошее дело, не так ли?
Мефистофель пожал плечами:
- Нам это неизвестно. Такими вещами занимаемся не мы, а
Судьба. Она - наш главный судья. Добро и Зло находятся в
подчинении у Того-Что-Должно-Быть. Кстати, кто был тот
человек? Мне показалось, вы с ним знакомы.
- Какой человек?
- Который удержал Пико делла Мирандолу в тот момент,
когда он уже был готов застрелить вас.
- Какой-то чудак,- сказал Мак, твердо решивший не
упоминать имени Фауста.- Я его не знаю... Прекрасная картина,
не правда ли?
Мефистофель полюбовался картиной, держа ее на расстоянии
вытянутой руки.
- Да, картина прекрасна. Я буду очень рад, когда она
перейдет в мои руки.
- Нет-нет, не сейчас,- быстро проговорил Мак.- Мне бы
хотелось знать, какова ее рыночная стоимость.
- Хорошая мысль,- ответил Мефистофель.- Вот заклинание,
которое перенесет вас в Лондон. Не задерживайтесь, однако. Не
забывайте, что вам предстоит участвовать в следующем эпизоде.
- Не беспокойтесь, я вернусь точно в срок! - заверил его
Мак.
Мефистофель кивнул и растаял в воздухе.
Мак оглядел комнату. В дальнем углу стоял большой
металлический ящик с дверцей, из которой торчал длинный ключ.
Мак открыл замок и уже собирался положить в этот вместительный
ящик картину, как вдруг земля у него под ногами задрожала.
Сделав шаг в сторону, он глянул себе под ноги - в полу
образовалось небольшое отверстие, и из него показался конец
маленькой острой кирки. Затем на помощь кирке пришла лопата.
Земля по краям начала осыпаться вниз, и дыра в земляном полу
быстро расширялась. Наконец из тоннеля, похожего на кроличью
нору, вылез гном. Это был Рогни.
- Здравствуйте,- сказал Мак. Он тотчас узнал коротышку -
они встречались на Шабаше: демон Аззи нанял гномов для уборки
мусора, и Рогни был назначен бригадиром метельщиков.
- Прекрасная картина,- кивнул головою Рогни.- Где вы
достали ее?
- Картину? О, в одном местечке, которое называется
Рене... Ренессанс. Это где-то в Италии, неподалеку от
Флоренции.
- Правда? Что же вы там делали?
- Я участник Спора между силами Добра и Зла,- ответил
Мак, приняв важный вид.- От исхода этого спора зависит будущее
человечества. Победившая сторона получит право управлять
судьбами людей на протяжении целой эпохи.
- Так, значит, вас отправили в Ренессанс затем, чтобы вы
достали там эту картину?
- По правде говоря, я сам не знаю, зачем меня туда
послали. Конечно, я занимался там еще кое-какими вещами... А
эта картина... Перед отправкой во Флоренцию Мефистофель сказал
мне, что ему хотелось бы иметь полотно Боттичелли, и он щедро
заплатит мне, если я принесу ему одну картину. Но я ее еще не
продал. Мне хочется узнать, сколько она сейчас может стоить.
- Значит, он хотел, чтобы вы достали ему картину?
- Ну, конечно. Раз уж я все равно там оказался, так
почему бы не воспользоваться случаем?.. Ах, извините, не могу
дольше с вами разговаривать. Я очень спешу. Мне надо попасть в
Лондон по одному важному делу.
- Желаю удачи,- сказал Рогни.- Может быть, мы еще
встретимся в Лондоне.
- Буду очень рад,- ответил Мак. Поколебавшись несколько
секунд, он добавил, глядя на дыру в полу: - Простите... я
надеюсь, вы тут уберете за собой, прежде чем уйти?
- Не беспокойтесь, я сделаю все, как было. Ваша картина
будет в полной сохранности.
Расставшись с Маком, Рогни еще некоторое время размышлял
о том, какой он все-таки глупый, этот парень. Полнейшее
ничтожество, несмотря на свою представительную внешность. Даже
не догадывается, что им управляют, как марионеткой. Очевидно,
он никогда и не пытался жить своим умом. Все ждет чьей-нибудь
подсказки и старается угодить другим людям. Вероятнее всего,
таким он и останется на всю жизнь... Тем не менее, было в нем
все-таки нечто, вызывающее симпатию.
Между тем, исчезновение Елены из подземного царства Аида,
где она вместе со своим царственным супругом Ахиллесом
занимала видное положение в обществе, не прошло бесследно.
Легкомысленный поступок Аззи, укравшего Прекрасную Елену в
надежде соблазнить Фауста, имел весьма серьезные последствия.
Перенося Елену в подлунный мир, молодой демон не задумывался о
том, почему никто раньше не делал подобных вещей. Подумав
немного, он мог бы сообразить, что духи умерших имеют немалую
власть над миром, и конфликт с ними может повлечь за собой
различные неприятности.
Вернувшись домой с Унылых Болот, где он охотился за
призрачным оленем, Ахиллес обнаружил, что Елена пропала. Само
собой разумеется, эта новость отнюдь не обрадовала
вспыльчивого главу семьи и хозяина дома. Он почуял неладное.
Это было совсем непохоже на Елену - уйти из дому без
позволения мужа. Сначала Ахиллес подумал, что его супруга,
наверное, заглянула на минутку к одной из соседок. Он обошел
все соседские дома, но соседи только недоуменно пожимали
плечами и разводили руками в ответ на все его вопросы.
Что ж, люди ведь не могут покинуть царство Аида по
собственной воле. Кто-то обязательно должен вывести их наружу.
Рассудив так, Ахиллес направился к своему другу Одиссею, не
раз уже выручавшему его в трудную минуту. Одиссей, славившийся
своим изобретательным умом, жил неподалеку от Ахиллеса.
Пожалуй, в царстве Аида трудно было найти второго столь
незаурядного духа, каким был дух Одиссея. Он мог по праву
именоваться одним из духовных лидеров местного общества,
весьма преуспевая в той скрытой борьбе за славу, которую ведут
между собою духи. (Ведь всякий дух, достигнув вершины своей
славы, видит перед собой и неизбежный ее закат, а значит,
духам приходится постоянно совершенствоваться и развивать в
себе те качества, благодаря которым они прославились. Есть
даже пословица о том, как трудно выучить старых героев новым
трюкам.((41))) Нельзя сказать, что у Одиссея все шло гладко;
однако до сих пор никому не удавалось превзойти его в хитрости
и изворотливости ума. Нужно было быть чертовски ловким и
смышленым малым, чтобы выдумать какой-нибудь новый фокус
наподобие знаменитых одиссеевых проделок. В последнее время
планы Одиссея отличались простотой и ясностью, но в них всегда
присутствовала какая-то изюминка. (Иногда, правда, изюминка
заменялась кусочком жгучего перца - то был признак скорее
своенравия, нежели злобного характера.) Таков уж был Одиссей -
он любил выигрывать и считал, что для достижения поставленной
цели всякие средства хороши.
Будучи по натуре весьма деятельным человеком, Одиссей не
выносил царство мертвых, где души умерших бродили по полям,
заросшим бледными цветами асфоделя, оплакивая свой скорбный
жребий и вспоминая минувшие дни. Обреченный на бездействие,
древний герой изнывал от тоски. Он мечтал снова обрести
телесную оболочку, вернуться в подлунный мир, чтобы по-
настоящему жить, а не влачить призрачное существование. Его
раздражали толпы праздношатающихся духов и их бесконечные
разговоры о лучших годах, проведенных на земле. Сам он никогда
не унижался до жалоб и горьких вздохов. Часто, когда кто-
нибудь из духов начинал вспоминать прошлое, стеная и проливая
слезы, Одиссей резко обрывал его.
- Тряпка ты, а не дух,- говорил он.- Возьми себя в руки.
Займись чем-нибудь, в конце концов.
Сам Одиссей занимался гимнастикой и атлетикой. Хотя толку
в подобных занятиях не было никакого - ведь в призрачном мире
невозможно развивать силу и ловкость, поскольку для этого
нужно по крайней мере иметь мускулы, а следовательно, тело, -
Одиссей упорно продолжал упражняться в беге, метании копья и
других древних видах спорта. Когда же удивленные духи
спрашивали его, зачем он это делает, он отвечал:
- Чтобы не терять форму. Нужно поддерживать свое умение
делать что-нибудь, даже если то, что ты делаешь, не имеет
абсолютно никакого смысла.
Ахиллес застал своего друга Одиссея сидящим на переднем
крыльце своего дома. Бывший царь Итаки жил холостяком во
мраморном дворце, стоящем на невысоком холме возле одного из
притоков Стикса. Лужайка перед дворцом поросла асфоделем; у
подножья холма стояли черные тополя - печальные символы
царства мертвых, опостылевшие духам. Был пасмурный день -
весьма обыкновенный для здешних мест, ведь во владения Аида
солнце никогда не заглядывает. С реки дул слабый ветерок. Было
прохладно - как раз настолько, что вы чувствовали себя
довольно неуютно, выйдя на улицу. То был не бодрящий и
живительный морозец, который разгоняет кровь в жилах людей -
холод в царстве мертвых скорее напоминал промозглую сырость
погреба или склепа. В гостиной у Одиссея горел очаг; однако
призрачный огонь, как и все в этом унылом краю, светил, но
почти не грел. Впрочем, даже если бы камин топился настоящими
дровами, духу Одиссея от этого, как говорится, не было б ни
жарко, ни холодно: ведь мертвые, будучи лишены телесной
оболочки, не могут согреться, точно так же как не могут они и
промерзнуть до костей. Одиссей провел Ахиллеса на кухню, где
их ожидал завтрак - каша из просяных зерен и финики. Само
собой разумеется, пища не была настоящей; впрочем, для
обитателей царства Аида, не испытывающих ни сильного голода,
ни жажды, это не имеет особого значения. Духи умерших вполне
могут обходиться и без пищи; они завтракают, обедают и ужинают
лишь потому, что не желают менять свои привычки. В царстве
мертвых часто устраиваются призрачные пиры: вечность - очень
долгий срок, и еда - один из способов скоротать время.
Другое (и, надо сказать, весьма распространенное даже в
этих унылых краях) занятие - это секс. Однако страсть в мире
духов - лишь бледная тень земной страсти: ей недостает того
накала чувств, который испытывают влюбленные в подлунном мире.
Физическая близость не приносит партнерам почти никакого
удовлетворения: будучи бесплотными существами, духи не могут
предаваться утехам плотской любви. Однако они затевают друг с
другом любовные игры - возможно, для того, чтобы как-то убить
несколько часов.
В настоящее время Одиссей не был связан брачными узами.
Он разошелся с Пенелопой много лет тому назад. Причиной
послужила ревность, свойственная большинству властных натур.
Одиссей подозревал, что его молодая супруга отнюдь не скучала
в обществе многочисленных поклонников на протяжении тех долгих
двадцати лет, которые он провел под стенами Трои. Некоторое
время он продолжал жить с семьей ради сына, Телемаха, но когда
мальчик вырос и стал вполне самостоятельным, Одиссей покинул
свою жену.
Итак, Одиссей жил уединенно, свободный как от печальных,
так и от радостных хлопот. Занимаясь спортом по много часов в
день, он все же чувствовал, что ему чего-то не хватает, и
сильно тосковал по земле. Когда тоска уже готова была одержать
над ним верх, он навещал своих друзей. Ближайшим другом и
соседом Одиссея был Сизиф((42)), дни и ночи напролет
вкатывающий тяжелый камень в гору. По правде говоря, бывший
царь Коринфа отнюдь не обязан был это делать. Его давно
простили и разрешили заниматься всем чем угодно. Но Сизиф не
оставил своего труда - вероятно, и здесь сказывалась
многолетняя привычка. Кряхтя и напрягая призрачные мускулы, он
подставлял плечи под огромный гранитный валун, шаг за шагом
медленно поднимаясь к вершине. Вокруг горы собирались толпы
любопытствующих духов (в основном состоящие из новичков,
привлеченных необычным зрелищем). Некоторые провожали Сизифа
до самой вершины горы; они утверждали, что в глазах Сизифа
появляется странный блеск, когда камень, ценою нечеловеческих
усилий поднятый в гору, срывается и с грохотом катится в
бездну. На все расспросы, почему он не бросит столь
бесполезное занятие, Сизиф отвечал, что не хочет терять свою
роль - в конце концов, нужно же хоть к чему-то прилагать руки.
Другим товарищем Одиссея был Прометей((43)), все еще
прикованный к скале несокрушимыми цепями. Каждый день к
Прометею прилетал стервятник, чтобы клевать его печень. Камень
почернел от потоков крови титана, льющихся из-под острых
когтей и клюва; от разлагающихся кусков печени, оброненных
стервятником, исходил нестерпимый смрад. Судьба Прометея была
непростой загадкой для древних богов. Этот упрямец не
собирался отказываться от своих взглядов, далеко опередивших
его век. Освободить его - значило подвергнуть весь мир великой
опасности: по единодушному мнению всех небожителей, сознание
людей еще не было подготовлено к восприятию идеи личной
свободы и всей полноты связанной с нею ответственности. Сам
Прометей держался гордо и вызывающе, отвечая насмешками на
увещевания родных и на предложения богов смириться,
образумиться и отречься от своих заблуждений. Было похоже, что
он полностью вошел в свою роль и она пришлась ему по вкусу. В
последнее время, однако, Прометей сделался угрюм и
неразговорчив. Даже Одиссею по целым дням не удавалось
добиться от него ни слова. Поговаривали, что единственным
другом прикованного к скале титана является его верный
стервятник.
Так однообразной чередой проходили дни, месяцы, годы.
Одиссей скучал. Время от времени вместе с Ахиллесом или
Орионом он охотился за призраком оленя, но эту охоту, конечно,
нельзя было сравнить с настоящей: ведь призрачного оленя
невозможно убить. Даже если бы каким-то образом охотникам
удалось поймать этого оленя, его все равно нельзя было съесть.
Внимательно выслушав Ахиллеса, пришедшего к нему за
советом, Одиссей предложил своему другу отправиться к владыке
Тартара Аиду((44)), в мрачные подземные чертоги, где жил царь
с царицей Персефоной((45)).
У Аида было немало забот. Во-первых, постоянные конфликты
с Плутоном, недавно ставшим верховным богом в сонме римских
подземных божеств. Плутон давно высказывал идею разделения
единой античной Преисподней на две сферы - греческую и
римскую. До сей поры Аид твердо держал власть в своих руках,
не допуская подобного передела подземного мира. Однако за
последние годы Плутон приобрел большую популярность в царстве
мертвых. Ему удалось добиться признания римской автономии.
Таким образом Аид потерял контроль над доброй половиной своих
владений. С одной стороны, он был рад этому: хотя латиняне
формально подчинялись ему, у владыки Тартара вечно возникали
проблемы с этим народом, говорящим на непонятном ему языке.
Римляне плохо ладили с греками, и теперь, когда они
окончательно отделились, Аид надеялся навести порядок в своем
царстве. С другой стороны, отдав власть над римлянами в руки
Плутона, он уже не мог претендовать на роль верховного
античного подземного божества, что ущемляло самолюбие
единокровного брата Зевса.
Во-вторых, Аиду не давали покоя более древние подземные
божества. Семитские, древнеиндийские и иранские боги и богини,
постоянно ссорящиеся друг с другом, сходились лишь в одном:
считая греческих богов своими отдаленными потомками, они
претендовали на их владения. Этим древнейшим божествам удалось
скопить достаточно материала, указывающего на прямое родство
между ними и греческими богами. Более того, они утверждали,
что греческие боги снова должны вернуться под их власть. Аиду
Человек, на которого так неловко налетел Мак, был высок и
строен, с правильными чертами лица; он мог бы послужить
неплохой моделью для античной статуи Аполлона. В одежде его
чувствовались оригинальный вкус и привычка к роскоши: длинный
черный плащ был оторочен темным мехом, а на шляпе красовалось
перо страуса - очевидно, этот человек много путешествовал,
если, конечно, он не водил дружбу с содержателями городского
зверинца. Несколько секунд он не сводил с Мака пристального
взгляда своих больших блестящих глаз, затем сказал:
- Прости меня, чужестранец, но мне кажется, мы уже где-то
встречались.
- Что-то не припомню,- ответил Мак.- К тому же я здесь
недавно. Я нездешний. Я прибыл из... издалека.
- Любопытно,- продолжал его настойчивый собеседник.- Я
как раз ищу человека, который прибыл издалека. Меня зовут Пико
делла Мирандоло. Может быть, вы кое-что слышали обо мне?
Маку было знакомо это имя - он узнал о Мирандоле от
Мефистофеля. Князь Тьмы рекомендовал его лже-Фаусту как одного
из величайших алхимиков эпохи Возрождения.
- К сожалению, ничего,- развел руками Мак. Он отнюдь не
собирался раскрывать свою душу перед властным чужеземцем,
предчувствуя, что излишняя откровенность может причинить ему
вред.- Я вижу вас впервые, и столкнулись мы с вами совершенно
случайно. Вряд ли я тот, кого вы ищете.
- Действительно, со стороны наша встреча может показаться
чистой случайностью,- стоял на своем Пико.- Но силой
магического искусства мы можем проникнуть в глубинную сущность
того, что кажется нам слепой игрою случая. Я предвидел, что
встречу кого-то на этом самом месте, именно в это время. Так
почему бы не вас?
- Как зовут человека, которого вы ожидали встретить?
- Иоганн Фауст, знаменитый виттенбергский маг и алхимик.
- Никогда не слышал о нем,- ответил Мак, сообразив, что
настоящий Фауст, или, как мысленно называл его Мак, _другой_
Фауст, должно быть, связался со своим флорентийским коллегой -
ведь для такого искусного мага, как доктор Фауст, время и
пространство отнюдь не составляли непреодолимого препятствия,
и даже сама смерть отступала перед ним. У Мирандолы была
громкая и весьма зловещая слава чернокнижника, волшебника и
некроманта. Возможно, Фауст ухитрился послать ему весточку
через века, разделяющие их.
- Значит, вы уверены в том, что вы не Фауст? - спросил
Мирандола.
- Да-да, вполне уверен. Уж что-что, а свое собственное
имя я знаю. Ха, ха,- несколько принужденно рассмеялся он
собственной шутке.- Извините, но сейчас я очень тороплюсь. Мне
еще нужно успеть на это сожжение рене... ренесс... ну, словом,
на то зрелище, которое устраивают на площади. До свидания!
И Мак повернулся, чтобы идти. Несколько секунд Пико
провожал его взглядом, затем пошел вслед за ним.
Мак вышел на площадь. В самом центре ее были свалены в
огромную кучу самые различные предметы - резная деревянная
мебель, картины, косметика, женские украшения и даже церковные
ризы. Эту гору разнородных предметов плотным кольцом окружала
толпа любопытствующих горожан. Мак протолкался через несколько
рядов.
- Что здесь происходит? - спросил Мак у человека,
стоящего рядом с ним.
- Савонарола со своими братьями по ордену сжигает
предметы роскоши,- ответил тот.
Мак усиленно заработал локтями, прокладывая себе путь
поближе к этой громадной куче. Подойдя ближе, он смог
разглядеть самые разнообразные предметы - расшитые мелким
жемчугом сумочки, детские рубашонки из тонкого полотна,
нарядные скатерти и салфетки, изящные подсвечники, картины и
много других предметов, в беспорядке сваленных в самом центре
площади.
На самом краю горы разнообразных вещей, предназначенных
для сожжения, Мак заметил большую картину в затейливой рамке.
Благодаря знаниям в области искусства, вложенным в его голову
Мефистофелем, он сразу понял, что это картина Боттичелли,
относящаяся к среднему периоду творчества великого художника.
Она была великолепна и, что для Мака было более важно, стоила
огромную сумму денег.
"Здесь столько разных картин,- подумал Мак.- Верно, не
случится ничего плохого, если я возьму одну из этой кучи".
Воровато оглянувшись - не следит ли за ним кто-нибудь, он
быстро наклонился, схватил картину и спрятал ее под куртку.
Картина была новой, и на ней не было заметно никаких следов
повреждения.
Пока Мак оправлял свою куртку и озирался по сторонам,
монахи в черных рясах подожгли громадный костер с четырех
сторон. Пламя взметнулось вверх, и огонь начал быстро пожирать
сухое дерево и ткани. Мак решил поискать в общей куче другую
картину - на всякий случай; ведь две гораздо лучше, чем одна.
Совсем рядом он заметил полотно кисти Джотто, но краска на нем
уже начала вздуваться пузырями и трескаться от жара. Мак с
жадностью смотрел на горящие вещи. Сколько добра пропадает
даром! Как жаль, что ему не удастся вытащить из огня еще один
холст! Сохранив несколько изящных вещиц, которые должны были
погибнуть в пламени, он мог бы послужить Искусству. Припомнив
свой последний разговор с Мефистофелем, Мак подумал, что
остальные дела, предложенные ему демоном - продление жизни
Медичи и что-то там еще с каким-то Макиавелли - чересчур
запутанные и сложные; самому мудрому судье будет сложно
разобраться, хороший или дурной поступок он совершил. Здесь же
все было ясно и четко определено. Вряд ли кто-нибудь станет
обвинять человека, спасающего прекрасные картины от
истребления.
Чья-то рука опустилась на плечо Мака, отвлекая его от
размышлений на моральные темы. Он оглянулся. Человек средних
лет с короткой темной бородкой, богато одетый, строго смотрел
на него.
- Что вы делаете? - спросил незнакомец.
- Я? Ничего особенного,- ответил Мак.- Стою и смотрю на
костер, как и все остальные.
- Я видел, как вы вытащили картину.
- Картину?.. Какую картину?.. Ах, вы имеете в виду вот
эту...- Из-под полы куртки Мака высовывался край полотна. Он
отвернул полу и показал картину незнакомцу.- Это Боттичелли.
Слуга по ошибке принес ее сюда. Мы сняли ее со стены, чтобы
немного почистить. Ведь у вас во Флоренции не принято сжигать
картины Боттичелли на кострах, не так ли?
- Кто вы, сударь? - спросил Мака незнакомец.
- Я здешний дворянин,- сказал Мак.
- Странно, однако, что я до сих пор вас не видел.
- Я живу в своем имении и редко бываю в городе. А вы-то
сами кто?
- Я Николо Макиавелли.
- О! - воскликнул Мак.- В таком случае, я должен вам кое-
что передать.- Меня просили предупредить вас, чтобы вы не
писали ту книгу, которую собираетесь написать, - "Князя".
- Я никогда не писал книги с таким названием,- ответил
удивленный Макиавелли.- Более того, я и не помышлял о ней.
"Князь"... Какое интересное название. Оно мне нравится!
- Поступайте, как вам угодно,- сказал Мак.- Но помните,
что вас предупреждали.
- Но от кого исходит это предупреждение? - спросил
Макиавелли.
- Я не могу открыть вам его имя. Однако по секрету я все-
таки сообщу вам, что он черт... я хотел сказать, он чертовски
хороший парень.
Несколько секунд Макиавелли пристально глядел на Мака,
затем повернулся и медленно пошел прочь, покачивая головой.
Мак, спрятав под полу картину Боттичелли, тоже собрался
уходить. Он был весьма доволен собой.
Но тут его нагнал Мирандола.
- Я вступил в контакт с Потусторонними Силами,- сказал
он.- Мне удалось узнать почти все. Что ты сделал с настоящим
Фаустом?!
Маг, казалось, стал еще выше ростом; его фигура угрожающе
нависла над Маком, сжавшимся от страха в комок. Пико достал
из-под плаща огромный пистолет (в тот век подобные игрушки еще
только входили в моду) и навел его на Мака. Судя по калибру,
это оружие было куда более грозным, чем оно казалось на первый
взгляд - пули в нем были такие, что вполне могли разорвать
человека на части. Мак затравленно озирался в поисках убежища
- увы, напрасно! - спрятаться было некуда. Взглянув на
Мирандолу, он заметил, как палец мага лег на спусковой
рычажок...
В тот же миг раздался негромкий хлопок, серый дым
заклубился на мостовой, побежали пылевые чертики, и на краю
тротуара появилась человеческая фигура. Это был сам доктор
Фауст.
- Не делай этого, Пико! - воскликнул он.
- Но почему? Этот лгун выдает себя за вас!
- Мы не можем лишить его жизни. Он _действительно_ играет
мою роль. Пока он занимает мое место, он не должен погибнуть!
- Но в чем заключается эта роль, Иоганн? - спросил
Мирандола.
- Все разъяснится позднее. Пока же не причиняй ему вреда,
дорогой друг.
- Ты рассуждаешь мудро, Фауст.
- Возможно, мы еще встретимся позже, Пико. У меня есть
план...
- Ты можешь положиться на меня! - воскликнул Мирандола.
Но Фауст уже исчез - лишь легкое облачко дыма клубилось на том
месте, где только что стоял бывший профессор алхимии
Ягеллонского университета.
Перед Маком появился Мефистофель - словно из-под земли
вырос.
- Вы готовы? - спросил он.- Тогда мы отбываем. Кстати,
что здесь происходит? Вы так пристально глядели на то место,
где...
- Ну, вы же знаете людскую привычку,- сказал Мак. Ни за
что на свете он не сознался бы в том, что всего лишь секунду
назад он встретился с ученым доктором Фаустом.- Люди вечно на
что-нибудь глазеют...
И Мак покрепче зажал под мышкой картину Боттичелли.
Мефистофель щелкнул пальцами, и тотчас оба они исчезли.
Мак с Мефистофелем очутились на пороге невысокого
каменного здания, построенного неподалеку от того места, где
обычно вершился Суд Тысячелетних Войн.
- Где мы находимся? - спросил Мак.
- В Приемной Лимба,- ответил Мефистофель.- Я держу здесь
небольшой склад, где вы можете хранить картину Боттичелли. Или
вам угодно сразу продать ее мне?
- Нет, нет,- сказал Мак.- Мне бы хотелось оставить ее у
себя на некоторое время. Ну, как я сыграл?
- Прошу прощения?
- Я хотел сказать, как я справился со своей ролью в
вашей... как ее там... войне во Флоренции?
Мефистофель не проронил ни слова, пока они не вошли в
дом. Показав Маку комнату, где он может оставить свое добро,
он сказал:
- Вы ничего не достигли, пытаясь уладить ссору между
Савонаролой и Медичи. За свои безрезультатные действия вы
получили круглый ноль, и ни одного очка в плюс или в минус.
- Зато я предупредил Макиавелли, чтобы он не писал свою
книгу. Это ведь хорошее дело, не так ли?
Мефистофель пожал плечами:
- Нам это неизвестно. Такими вещами занимаемся не мы, а
Судьба. Она - наш главный судья. Добро и Зло находятся в
подчинении у Того-Что-Должно-Быть. Кстати, кто был тот
человек? Мне показалось, вы с ним знакомы.
- Какой человек?
- Который удержал Пико делла Мирандолу в тот момент,
когда он уже был готов застрелить вас.
- Какой-то чудак,- сказал Мак, твердо решивший не
упоминать имени Фауста.- Я его не знаю... Прекрасная картина,
не правда ли?
Мефистофель полюбовался картиной, держа ее на расстоянии
вытянутой руки.
- Да, картина прекрасна. Я буду очень рад, когда она
перейдет в мои руки.
- Нет-нет, не сейчас,- быстро проговорил Мак.- Мне бы
хотелось знать, какова ее рыночная стоимость.
- Хорошая мысль,- ответил Мефистофель.- Вот заклинание,
которое перенесет вас в Лондон. Не задерживайтесь, однако. Не
забывайте, что вам предстоит участвовать в следующем эпизоде.
- Не беспокойтесь, я вернусь точно в срок! - заверил его
Мак.
Мефистофель кивнул и растаял в воздухе.
Мак оглядел комнату. В дальнем углу стоял большой
металлический ящик с дверцей, из которой торчал длинный ключ.
Мак открыл замок и уже собирался положить в этот вместительный
ящик картину, как вдруг земля у него под ногами задрожала.
Сделав шаг в сторону, он глянул себе под ноги - в полу
образовалось небольшое отверстие, и из него показался конец
маленькой острой кирки. Затем на помощь кирке пришла лопата.
Земля по краям начала осыпаться вниз, и дыра в земляном полу
быстро расширялась. Наконец из тоннеля, похожего на кроличью
нору, вылез гном. Это был Рогни.
- Здравствуйте,- сказал Мак. Он тотчас узнал коротышку -
они встречались на Шабаше: демон Аззи нанял гномов для уборки
мусора, и Рогни был назначен бригадиром метельщиков.
- Прекрасная картина,- кивнул головою Рогни.- Где вы
достали ее?
- Картину? О, в одном местечке, которое называется
Рене... Ренессанс. Это где-то в Италии, неподалеку от
Флоренции.
- Правда? Что же вы там делали?
- Я участник Спора между силами Добра и Зла,- ответил
Мак, приняв важный вид.- От исхода этого спора зависит будущее
человечества. Победившая сторона получит право управлять
судьбами людей на протяжении целой эпохи.
- Так, значит, вас отправили в Ренессанс затем, чтобы вы
достали там эту картину?
- По правде говоря, я сам не знаю, зачем меня туда
послали. Конечно, я занимался там еще кое-какими вещами... А
эта картина... Перед отправкой во Флоренцию Мефистофель сказал
мне, что ему хотелось бы иметь полотно Боттичелли, и он щедро
заплатит мне, если я принесу ему одну картину. Но я ее еще не
продал. Мне хочется узнать, сколько она сейчас может стоить.
- Значит, он хотел, чтобы вы достали ему картину?
- Ну, конечно. Раз уж я все равно там оказался, так
почему бы не воспользоваться случаем?.. Ах, извините, не могу
дольше с вами разговаривать. Я очень спешу. Мне надо попасть в
Лондон по одному важному делу.
- Желаю удачи,- сказал Рогни.- Может быть, мы еще
встретимся в Лондоне.
- Буду очень рад,- ответил Мак. Поколебавшись несколько
секунд, он добавил, глядя на дыру в полу: - Простите... я
надеюсь, вы тут уберете за собой, прежде чем уйти?
- Не беспокойтесь, я сделаю все, как было. Ваша картина
будет в полной сохранности.
Расставшись с Маком, Рогни еще некоторое время размышлял
о том, какой он все-таки глупый, этот парень. Полнейшее
ничтожество, несмотря на свою представительную внешность. Даже
не догадывается, что им управляют, как марионеткой. Очевидно,
он никогда и не пытался жить своим умом. Все ждет чьей-нибудь
подсказки и старается угодить другим людям. Вероятнее всего,
таким он и останется на всю жизнь... Тем не менее, было в нем
все-таки нечто, вызывающее симпатию.
Между тем, исчезновение Елены из подземного царства Аида,
где она вместе со своим царственным супругом Ахиллесом
занимала видное положение в обществе, не прошло бесследно.
Легкомысленный поступок Аззи, укравшего Прекрасную Елену в
надежде соблазнить Фауста, имел весьма серьезные последствия.
Перенося Елену в подлунный мир, молодой демон не задумывался о
том, почему никто раньше не делал подобных вещей. Подумав
немного, он мог бы сообразить, что духи умерших имеют немалую
власть над миром, и конфликт с ними может повлечь за собой
различные неприятности.
Вернувшись домой с Унылых Болот, где он охотился за
призрачным оленем, Ахиллес обнаружил, что Елена пропала. Само
собой разумеется, эта новость отнюдь не обрадовала
вспыльчивого главу семьи и хозяина дома. Он почуял неладное.
Это было совсем непохоже на Елену - уйти из дому без
позволения мужа. Сначала Ахиллес подумал, что его супруга,
наверное, заглянула на минутку к одной из соседок. Он обошел
все соседские дома, но соседи только недоуменно пожимали
плечами и разводили руками в ответ на все его вопросы.
Что ж, люди ведь не могут покинуть царство Аида по
собственной воле. Кто-то обязательно должен вывести их наружу.
Рассудив так, Ахиллес направился к своему другу Одиссею, не
раз уже выручавшему его в трудную минуту. Одиссей, славившийся
своим изобретательным умом, жил неподалеку от Ахиллеса.
Пожалуй, в царстве Аида трудно было найти второго столь
незаурядного духа, каким был дух Одиссея. Он мог по праву
именоваться одним из духовных лидеров местного общества,
весьма преуспевая в той скрытой борьбе за славу, которую ведут
между собою духи. (Ведь всякий дух, достигнув вершины своей
славы, видит перед собой и неизбежный ее закат, а значит,
духам приходится постоянно совершенствоваться и развивать в
себе те качества, благодаря которым они прославились. Есть
даже пословица о том, как трудно выучить старых героев новым
трюкам.((41))) Нельзя сказать, что у Одиссея все шло гладко;
однако до сих пор никому не удавалось превзойти его в хитрости
и изворотливости ума. Нужно было быть чертовски ловким и
смышленым малым, чтобы выдумать какой-нибудь новый фокус
наподобие знаменитых одиссеевых проделок. В последнее время
планы Одиссея отличались простотой и ясностью, но в них всегда
присутствовала какая-то изюминка. (Иногда, правда, изюминка
заменялась кусочком жгучего перца - то был признак скорее
своенравия, нежели злобного характера.) Таков уж был Одиссей -
он любил выигрывать и считал, что для достижения поставленной
цели всякие средства хороши.
Будучи по натуре весьма деятельным человеком, Одиссей не
выносил царство мертвых, где души умерших бродили по полям,
заросшим бледными цветами асфоделя, оплакивая свой скорбный
жребий и вспоминая минувшие дни. Обреченный на бездействие,
древний герой изнывал от тоски. Он мечтал снова обрести
телесную оболочку, вернуться в подлунный мир, чтобы по-
настоящему жить, а не влачить призрачное существование. Его
раздражали толпы праздношатающихся духов и их бесконечные
разговоры о лучших годах, проведенных на земле. Сам он никогда
не унижался до жалоб и горьких вздохов. Часто, когда кто-
нибудь из духов начинал вспоминать прошлое, стеная и проливая
слезы, Одиссей резко обрывал его.
- Тряпка ты, а не дух,- говорил он.- Возьми себя в руки.
Займись чем-нибудь, в конце концов.
Сам Одиссей занимался гимнастикой и атлетикой. Хотя толку
в подобных занятиях не было никакого - ведь в призрачном мире
невозможно развивать силу и ловкость, поскольку для этого
нужно по крайней мере иметь мускулы, а следовательно, тело, -
Одиссей упорно продолжал упражняться в беге, метании копья и
других древних видах спорта. Когда же удивленные духи
спрашивали его, зачем он это делает, он отвечал:
- Чтобы не терять форму. Нужно поддерживать свое умение
делать что-нибудь, даже если то, что ты делаешь, не имеет
абсолютно никакого смысла.
Ахиллес застал своего друга Одиссея сидящим на переднем
крыльце своего дома. Бывший царь Итаки жил холостяком во
мраморном дворце, стоящем на невысоком холме возле одного из
притоков Стикса. Лужайка перед дворцом поросла асфоделем; у
подножья холма стояли черные тополя - печальные символы
царства мертвых, опостылевшие духам. Был пасмурный день -
весьма обыкновенный для здешних мест, ведь во владения Аида
солнце никогда не заглядывает. С реки дул слабый ветерок. Было
прохладно - как раз настолько, что вы чувствовали себя
довольно неуютно, выйдя на улицу. То был не бодрящий и
живительный морозец, который разгоняет кровь в жилах людей -
холод в царстве мертвых скорее напоминал промозглую сырость
погреба или склепа. В гостиной у Одиссея горел очаг; однако
призрачный огонь, как и все в этом унылом краю, светил, но
почти не грел. Впрочем, даже если бы камин топился настоящими
дровами, духу Одиссея от этого, как говорится, не было б ни
жарко, ни холодно: ведь мертвые, будучи лишены телесной
оболочки, не могут согреться, точно так же как не могут они и
промерзнуть до костей. Одиссей провел Ахиллеса на кухню, где
их ожидал завтрак - каша из просяных зерен и финики. Само
собой разумеется, пища не была настоящей; впрочем, для
обитателей царства Аида, не испытывающих ни сильного голода,
ни жажды, это не имеет особого значения. Духи умерших вполне
могут обходиться и без пищи; они завтракают, обедают и ужинают
лишь потому, что не желают менять свои привычки. В царстве
мертвых часто устраиваются призрачные пиры: вечность - очень
долгий срок, и еда - один из способов скоротать время.
Другое (и, надо сказать, весьма распространенное даже в
этих унылых краях) занятие - это секс. Однако страсть в мире
духов - лишь бледная тень земной страсти: ей недостает того
накала чувств, который испытывают влюбленные в подлунном мире.
Физическая близость не приносит партнерам почти никакого
удовлетворения: будучи бесплотными существами, духи не могут
предаваться утехам плотской любви. Однако они затевают друг с
другом любовные игры - возможно, для того, чтобы как-то убить
несколько часов.
В настоящее время Одиссей не был связан брачными узами.
Он разошелся с Пенелопой много лет тому назад. Причиной
послужила ревность, свойственная большинству властных натур.
Одиссей подозревал, что его молодая супруга отнюдь не скучала
в обществе многочисленных поклонников на протяжении тех долгих
двадцати лет, которые он провел под стенами Трои. Некоторое
время он продолжал жить с семьей ради сына, Телемаха, но когда
мальчик вырос и стал вполне самостоятельным, Одиссей покинул
свою жену.
Итак, Одиссей жил уединенно, свободный как от печальных,
так и от радостных хлопот. Занимаясь спортом по много часов в
день, он все же чувствовал, что ему чего-то не хватает, и
сильно тосковал по земле. Когда тоска уже готова была одержать
над ним верх, он навещал своих друзей. Ближайшим другом и
соседом Одиссея был Сизиф((42)), дни и ночи напролет
вкатывающий тяжелый камень в гору. По правде говоря, бывший
царь Коринфа отнюдь не обязан был это делать. Его давно
простили и разрешили заниматься всем чем угодно. Но Сизиф не
оставил своего труда - вероятно, и здесь сказывалась
многолетняя привычка. Кряхтя и напрягая призрачные мускулы, он
подставлял плечи под огромный гранитный валун, шаг за шагом
медленно поднимаясь к вершине. Вокруг горы собирались толпы
любопытствующих духов (в основном состоящие из новичков,
привлеченных необычным зрелищем). Некоторые провожали Сизифа
до самой вершины горы; они утверждали, что в глазах Сизифа
появляется странный блеск, когда камень, ценою нечеловеческих
усилий поднятый в гору, срывается и с грохотом катится в
бездну. На все расспросы, почему он не бросит столь
бесполезное занятие, Сизиф отвечал, что не хочет терять свою
роль - в конце концов, нужно же хоть к чему-то прилагать руки.
Другим товарищем Одиссея был Прометей((43)), все еще
прикованный к скале несокрушимыми цепями. Каждый день к
Прометею прилетал стервятник, чтобы клевать его печень. Камень
почернел от потоков крови титана, льющихся из-под острых
когтей и клюва; от разлагающихся кусков печени, оброненных
стервятником, исходил нестерпимый смрад. Судьба Прометея была
непростой загадкой для древних богов. Этот упрямец не
собирался отказываться от своих взглядов, далеко опередивших
его век. Освободить его - значило подвергнуть весь мир великой
опасности: по единодушному мнению всех небожителей, сознание
людей еще не было подготовлено к восприятию идеи личной
свободы и всей полноты связанной с нею ответственности. Сам
Прометей держался гордо и вызывающе, отвечая насмешками на
увещевания родных и на предложения богов смириться,
образумиться и отречься от своих заблуждений. Было похоже, что
он полностью вошел в свою роль и она пришлась ему по вкусу. В
последнее время, однако, Прометей сделался угрюм и
неразговорчив. Даже Одиссею по целым дням не удавалось
добиться от него ни слова. Поговаривали, что единственным
другом прикованного к скале титана является его верный
стервятник.
Так однообразной чередой проходили дни, месяцы, годы.
Одиссей скучал. Время от времени вместе с Ахиллесом или
Орионом он охотился за призраком оленя, но эту охоту, конечно,
нельзя было сравнить с настоящей: ведь призрачного оленя
невозможно убить. Даже если бы каким-то образом охотникам
удалось поймать этого оленя, его все равно нельзя было съесть.
Внимательно выслушав Ахиллеса, пришедшего к нему за
советом, Одиссей предложил своему другу отправиться к владыке
Тартара Аиду((44)), в мрачные подземные чертоги, где жил царь
с царицей Персефоной((45)).
У Аида было немало забот. Во-первых, постоянные конфликты
с Плутоном, недавно ставшим верховным богом в сонме римских
подземных божеств. Плутон давно высказывал идею разделения
единой античной Преисподней на две сферы - греческую и
римскую. До сей поры Аид твердо держал власть в своих руках,
не допуская подобного передела подземного мира. Однако за
последние годы Плутон приобрел большую популярность в царстве
мертвых. Ему удалось добиться признания римской автономии.
Таким образом Аид потерял контроль над доброй половиной своих
владений. С одной стороны, он был рад этому: хотя латиняне
формально подчинялись ему, у владыки Тартара вечно возникали
проблемы с этим народом, говорящим на непонятном ему языке.
Римляне плохо ладили с греками, и теперь, когда они
окончательно отделились, Аид надеялся навести порядок в своем
царстве. С другой стороны, отдав власть над римлянами в руки
Плутона, он уже не мог претендовать на роль верховного
античного подземного божества, что ущемляло самолюбие
единокровного брата Зевса.
Во-вторых, Аиду не давали покоя более древние подземные
божества. Семитские, древнеиндийские и иранские боги и богини,
постоянно ссорящиеся друг с другом, сходились лишь в одном:
считая греческих богов своими отдаленными потомками, они
претендовали на их владения. Этим древнейшим божествам удалось
скопить достаточно материала, указывающего на прямое родство
между ними и греческими богами. Более того, они утверждали,
что греческие боги снова должны вернуться под их власть. Аиду