----------------------------------------------------------------------------
М., "Художественная литература", 1987
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Шираз - это самое сердце Ирана. Почти тысячу километров надо проехать
на юг от столицы, чтобы попасть в этот уютный город, воспетый в стихах и
легендах. На полпути к нему еще встретится Исфаган с неповторимыми голубыми
и кремовыми куполами мечетей, качающимися минаретами, со множеством
мастерских-магазинов чеканки по металлу. Там вырос недавно металлургический
завод, детище советско-иранских экономических связей. Чем дальше на юг, тем
чаще будут попадаться памятники домусульманского древнего Ирана. Сначала
впечатляющая своими размерами усыпальница основателя иранского государства
Кира (Куроша, ум. в 530 г. до н. э.), сложенная из огромных каменных глыб, и
совсем недалеко от Шираза - Персеполис, величественный комплекс дворцов,
построенных на обширной площадке, как будто выровненной бульдозерами у
подножья крутой горы. По преданию, Персеполис был разрушен Александром
Македонским, но и сейчас, двадцать три века спустя, огромные входные
ворота, двадцатиметровые колонны, стены, украшенные барельефами, и парадная
лестница вызывают восхищение высоким искусством древних иранских
скульпторов, безмерным трудом каменотесов.
Еще час пути по извилистой горной дороге - и за небольшим перевалом
взору открывается Шираз, который иранцы с древних времен называют городом
роз и соловьев. Роз действительно много, они наполняют ароматом центральную
улицу и окраины, где в цветах утопают гробницы великих средневековых поэтов
Саади и Хафиза. А соловьев в Ширазе уже не услышишь, разве только в
университетском парке или в знаменитой померанцевой роще. Да и о пернатых ли
говорят иранцы? Ведь для них соловьи - это поэты и народные певцы, создатели
поэтического фольклора. Впрочем, неверно было бы думать, что за пределами
Шираза или, скажем, всей провинции Фарс люди живут без песен. На рисовых
полях Гиляна, в горах Хорасана, в степях центральной части страны в любое
время года можно услышать, как пастух или одинокий путник на ослике изливает
в песне тоску, а вокруг него - ни души... Но в Фарсе, откуда пошло название
всей страны - Парс (Персия), народные традиции сильнее, фольклор
разнообразнее и голоса певцов, по-видимому, звонче. Не случайно поэтому
именно здесь песен записано больше, чем в других краях этой большой страны,
здесь же, в Ширазе, они издаются. Вот почему и новое издание на русском
языке персидского фольклора - это прежде всего песни Шираза, хотя, конечно,
в книге есть песни, сложенные в других провинциях Ирана.
Народная поэзия Ирана веками развивалась в тесной взаимосвязи с
классической литературой. Порой не только читатель, но и исследователь не
может точно сказать, какие элементы пришли в письменную поэзию из фольклора
и какие, наоборот, из поэзии попали в фольклор. И в фольклоре и в литературе
мы встречаем имена и образы Фархада, Лейлы, Меджнуна, Юсефа и других;
сюжеты народных четверостиший пришли к Омару Хайяму и, по-новому им
осмысленные, обогатили фольклор.
Классическая литература Ирана давно и широко представлена русскому
читателю. Отметим лишь, что основную роль в развитии и совершенствовании
литературы на языке фарси играли представители народов, говоривших на этом
языке,- персов и таджиков. Вот почему эту литературу по справедливости
называют персидско-таджикской. Лучшие поэты X-XV веков отшлифовали
литературный язык и основные литературные жанры - эпос и лирику, их
жанровые формы - робаи, газель, касыду, масневи и другие. Фирдоуси
(940-1025), автор эпической поэмы "Шах-наме", призывал народ на борьбу
против иноземного господства, воспевал героизм защитников родины, борцов
против угнетения. Омар Хайям (1040-1123) в своих четверостишиях провозгласил
гимн разуму, познанию природы и жизни общества, боролся с лицемерием власть
имущих. Саади (1184-1292) в дидактических произведениях "Бустан" и
"Гулистан" создал реалистические картины жизни своего времени, выступил
против тирании и насилия, хотя в ряде случаев проповедовал смирение перед
судьбой (эти мотивы совпали по времени с монгольским нашествием). Хафиз (ум.
в 1389 г.) дал миру газели, в которых утонченная лирика сочеталась с идеями
жизнеутверждающего гуманизма и резкого протеста против религиозного
ханжества. Многие другие поэты этого периода внесли в сокровищницу
персидско-таджикской литературы иные идеи, сюжеты, жанровые формы.
Персидско-таджикская литература - это огромное духовное богатство,
которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской
литературы. Не случайно дань глубокого уважения ей отдал Гете, который под
влиянием ее написал свой знаменитый "Западно-восточный диван" и заслуги
некоторых иранских поэтов в развитии мировой литературы, может быть и
незаслуженно, ставил выше своих. И А. Пушкину, как известно, были "Гафиза и
Саади... знакомы имена". И не только имена. Пушкин хорошо знал и ценил их
творчество. Духом Востока, образностью персидской литературы проникнуты
многие его произведения.
Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно
нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них
он использовал при составлении своих "Русских книг для чтения".
Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил
прекрасные переложения его газелей. Наконец, "Персидские мотивы" С. Есенина
по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена
Фирдоуси, Хайяма и Саади.
Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом
объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную
древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную
поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное
творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории
иранских государств с древних времен. Оно, как и фольклор многих других
народов Востока, изучено значительно хуже, чем письменная литература. Одной
из причин этого было нескрываемое пренебрежение к своему фольклору самих
иранцев, которые долгое время называли народные песни "пустыми словами",
"бессмыслицей". Хотелось бы подчеркнуть, что значительно раньше европейских
и тем более иранских ученых к изучению поэтического фольклора обратились
русские востоковеды. Профессор Петербургского университета В. А. Жуковский
еще в 1889 году опубликовал переводы записанных им колыбельных песен
{Жуковский В.А. Колыбельные песни и причитания оседлого и кочевого населения
Персии.- Журнал министерства народного просвещения, 1889, январь, 1-34.}, а
спустя некоторое время издал большое исследование народной поэзии с
персидскими текстами, переводами, комментариями {Жуковский В. А. Образцы
персидского народного творчества. СПб., 1902.}. Эти публикации показали, что
с давних времен в Иране рядом с классической традицией жила и развивалась
устная поэзия, отражающая жизнь, мысли и чувства простых людей города и
деревни.
Среди записанных В. А. Жуковским песен было немало сатирических строк,
которые он сравнивал с куплетами парижских бульваров времен Великой
французской революции. В. А. Жуковский был первым русским ученым, который к
народному творчеству иранцев отнесся с большим вниманием, увидел в нем
неиссякаемый источник, из которого персидская литература черпала простые, но
яркие, запоминающиеся образы, легкий юмор, языковые богатства.
Дальнейшее знакомство с фольклором Ирана показало, что самой
распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие).
Русский ученый А. А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского
университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать
четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и
транскрипцией были опубликованы {Ромаскевич А. А. Персидские народные
четверостишья, ч. I. ЗВОРАО, т. 23, вып. III-IV, 1916, с. 318-347; ч. II.
ЗВОРАО, т. 25, 1921, с. 145-228.}. Ученый считал, что происхождение этой
поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом
деле, в "Авесте" - священной книге зороастрийцев {Зороастрийцы, или
огнепоклонники - исповедники зороастризма, древней религии Ирана до VII в.
Основателем ее был Зороастр (Заратуштра).} - часть стихов состояла (по
Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих)
содержала в себе одиннадцать слогов. Такова же поэтика и народных
четверостиший.
Спустя четверть века, то есть уже в 30-х годах, когда иранцы занялись
своим фольклором, крупнейший поэт и филолог-стилист Малек ош-шоар Бахар
подтвердил доисламские истоки народных четверостиший, добавив к этому, что
они по своему метру напоминают силлабику стихов последнего доисламского
периода Сасанидов. Конечно, параллельное развитие классической литературы
и фольклора не могло не сказаться на метрической системе народной поэзии. Со
временем фольклор, как и письменная поэзия, воспринял аруз, просодию
арабского происхождения, по которой стих образуется путем определенного
чередования коротких и долгих слогов. Но и отступлений от строгостей аруза в
поэтическом фольклоре было сколько угодно, тем более что добейти не
декламируются, а поются. При пении же исполнитель имеет большую
возможность свободно обращаться с поэтическим размером. В одиннадцатисложном
добейти третья строка, как правило, содержит не одиннадцать, а тринадцать
слогов. А иногда, хотя и редко, встречаются более длинные стихи или совсем
короткие, в семь слогов. То, что народные четверостишия не укладываются в
рамки аруза, по-видимому, и является одной из причин, по которой иранцы
никогда не называют их "робаи" {Робаи - в арабоязычной, персоязычной и
тюркоязычной поэзии четверостишие, как правило, философского содержания,
написанное по законам аруза. Распространенная форма стихотворения, имеющего
своего автора.}, хотя они с робаи имеют много других общих признаков. Прежде
всего, четверостишия, как и робаи, вполне самостоятельные произведения,
содержащие законченную мысль. Даже в тех случаях, когда иранские
фольклористы пытаются из отдельных четверостишии составить своего рода песню
на определенную тему и озаглавливают их "Одиночество", "Верность",
"Разлука", "Чужбина", каждое четверостишие такой песни продолжает жить своей
жизнью, остается самостоятельным и независимым от соседних.
С робаи совпадает и порядок рифм: а а б а или а а а а. Правда, в
больших фольклорных сборниках, изданных в Иране в 60-70-х годах, отдельно
помещаются так называемые "добейтихайе масневи", то есть четверостишия с
парной рифмой. Их меньше, но достаточно много.
Добейти можно отнести к лирическому роду поэзии. Четверостишия эти не
только излагают факт или событие, но выражают и отношение к нему, дают
оценку. Исполнители их, чаще всего безвестные певцы, пели о любви, о красоте
возлюбленной, о радости свидания с ней, о страданиях от неразделенной любви,
о неисполнившихся желаниях, о верности и, наоборот, о неверности любимой.
Главные герои любовных песен - молодые люди, юноши и девушки. Их мысли,
чувства и переживания - вот основное содержание песен-четверостиший. Вместе
с тем народные четверостишия в полной мере насыщены бытовым материалом, в
них отчетливо слышны разнообразные жизненные обстоятельства, грустные
мотивы, обусловившие их возникновение.
Во многих песнях безвестные сочинители жалуются на горькую судьбу и
одиночество, на препятствия в любви, возникающие на почве социального
неравенства. Мысль о том, что для бедного человека закрыты все пути, а
богатому все доступно, проходит через многие народные песни.
Пришла весна, цветут сады, пора цветы срывать,
Алеют девичьи уста, пора их целовать,
Алеют девичьи уста, душистой пахнут амброй,
Да, очевидно, богачам достанутся опять.
Так же, как и на Руси, в Иране с давних времен существовал отхожий
промысел. Молодые люди уходили из своих селений на заработки, чтобы как-то
помочь семье. В родных местах они оставляли друзей, возлюбленных и близких,
а на чужбине сталкивались с жизнью, полной лишений. Человек, попавший в
непривычную для него среду, неустроенный и бесприютный, подолгу оставался
чужим для окружающих, остро переживал это состояние. Так рождались отдельные
четверостишия, а потом циклы песен, которые иранцы называют "гариби" -
"чужбинные". В них бедный человек вдали от родины горько сетует на
презрительное и грубое к себе отношение.
Чужбина! Где радость? Увы, далека.
Ну разве на миг здесь оставит тоска?
К чужим попадешь - полетят пух и перья,
Так птицы всей стаей клюют чужака.
Солдатская служба для простого иранца - время нелегких испытаний. В
персидском фольклоре нет длинных песен о солдатчине, как в русском. Но
отдельные четверостишия, в которых нашли отражение тяготы военной службы,
встречаются достаточно часто. Судя по содержанию, большая часть из них
относится к XIX веку, когда велись междоусобные феодальные войны, и к
20-30-м годам нашего века - ко временам борьбы Реза-шаха Пехлеви за
укрепление центральной власти в стране. Есть записи и очень поздние: "Под
звон велосипедного звонка// ко мне мой милый катит из полка" и другие.
Любопытно, что солдатские четверостишия довольно часто исполняются
женщинами, которые воодушевляют своих любимых перед боем и выражают
готовность помочь им или в самых нежных словах и выражениях утешают раненых,
оплакивают убитых.
Все отдам я за стан и осанку твою,
За оружье твое жизнь свою отдаю,
Мне сказали: идешь ты сражаться с Насером {*},
Стану птицей, чтоб друга увидеть в бою.
{* Имеется ввиду Насер-хан Кашкайский, отряды которого в 1929 г.
выступили против других племен юга Ирана на стороне правительственных войск
Реза-шаха.}
На простых иранцев, создателей поэтического фольклора, значительное
влияние оказывал и продолжает оказывать ислам. Ряд добейти утверждает
мусульманские обычаи, поддерживает исторически сложившиеся традиции. Однако
чисто религиозных песнопений в иранском фольклоре крайне мало. Если в
прошлом веке бродячие дервиши в какой-то мере способствовали распространению
песен религиозного содержания, то с исчезновением дервишей исчезли и песни,
в которых восхвалялись деяния пророка и шиитских имамов {Шиитский имам
(шиизм - особая ветвь ислама) - наследственный, из рода Мухаммеда и его зятя
Али, глава мусульманской общины и мусульманского государства.}. В то же
время простые люди часто обращаются к Аллаху, пророку Мухаммеду, имаму Али
за помощью в разрешении трудных жизненных дел. Они верят в неотвратимость
судьбы и в предопределение неба, которое, как видно из песен, временами
посылает человеку не только удачу, но и несчастья, страдания и беды. И тут
уж певец не выдерживает и проклинает и небо, и того, кто создал его, и даже
Коран с его предписаниями.
С крыши тайком на тебя я гляжу, дорогая,
Взял я Коран, на тебя ворожу, дорогая,
Если Коран нагадает в любви неуспех,
Мигом его разорву я за лжу, дорогая.
В иранских публикациях фольклора попадаются четверостишия, к которым,
по-видимому, прикоснулась рука вдумчивого народного поэта, возможно, часть
из них прошла обработку более опытных исполнителей. Именно в них содержатся
поистине философские раздумья о смысле жизни, о бренности бытия, вполне
атеистические рассуждения об отсутствии потустороннего мира. Они утверждают,
что человек должен стремиться к добру, что земные богатства - всего лишь
расплывчатая тень и что единственное, на что может рассчитывать человек
после смерти, - это на камень, который положат ему под голову по
мусульманскому обычаю.
Коротко о художественных особенностях добейти - самой распространенной
формы поэтического фольклора. Их отличает своеобразная композиция и система
выразительных средств, не свойственных письменной литературе или редко в ней
употребляемых. Прежде всего, многие народные четверостишия построены по
принципу так называемого двучленного параллелизма: запев - картинка или
сценка из миря природы - сменяется картинкой или сценкой из жизни человека.
Запев, как правило, является эмоциональным вступлением, символом; он готовит
слушателя к восприятию той мысли о человеке, ради которой создано
четверостишие. Так, запев с упоминанием о красной розе готовит слушателя к
тому, что речь пойдет о девушке; после запева "На вершине горы пять
детенышей льва" поется о раненом воине, который сражался как лев. Часто
третий стих добейти, подчеркивая важность сказанного во второй строке,
представляет собой по форме ее повторение, своеобразную словесную инверсию.
Я далеко, мой путь далек. Где дом мой? Где семья?
Но если брошу я тебя, пускай ослепну я,
Но если брошу я тебя, уйдя в страну чужую,
Пусть брачным ложем станет мне могильная земля.
Некоторые четверостишия, подобно русской частушке, исполняются в виде
живого диалога: двое исполнителей - обычно юноша и девушка - как бы
состязаются в остроумии между собой. Один начинает песню, другой заканчивает
ее, отвечая на поставленный вопрос.
Исполнитель или неизвестный автор четверостишия часто начинает его с
обращения к людям, к Аллаху, к единоверцам, а иногда к коню или к ворону с
черной головой.
Как известно, персидские поэты-классики, особенно поэты суфийского
направления, отождествляющие бога со вселенной, широко пользовались самой
причудливой символикой как художественным приемом. В отличие от письменной
литературы народная поэзия совершенно не признает абстрактных символов.
Вся символика фольклорной лирики связана с образами природы, животного и
растительного мира. Девушка - цветок, стройный кипарис, свет луны, звездочка
на небе, голубка, куропатка. Юноша - сокол, румяное яблоко, сахарный
тростник. Подобные образы есть и в письменной поэзии, но восходят они к
народному творчеству.
Слагатели песен персонифицируют явления природы, растения, животных,
обращаются с ними как с разумными существами. Сам певец или его лирический
герой уподобляет себя или ту, к которой он обращается, предметам живой или
даже неживой природы: "я - рыба", "я - белая птица", "я - фисташковое
дерево", "мы - зерна в одном гранате", "мы два сросшихся кипариса", "ты -
маленькая голубка, а я сокол", "если ты - жемчуг, то я - янтарь", "если ты -
серебро, то я - золото". В персидской народной поэзии эти олицетворения и
уподобления обретают неповторимую красоту и образность. Сотни лет переходит
из уст в уста, а теперь уже из одного фольклорного сборника в другой вот это
четверостишие:
Любовь моя, любовь, везут мой прах в Керман,
Вновь стану глиною, пригодной на кальян,
И вылепят кальян, и, может быть, закурит
Из сердца моего какой-нибудь шайтан.
Весь комплекс взаимоотношений человека и природы был глубоко и на
высоком поэтическом уровне разработан Омаром Хайямом и нашел блестящее
художественное воплощение в его робаятах. Но то, что мы с аналогичным
явлением сталкиваемся в народных четверостишиях, отнюдь не говорит об их
письменном происхождении. Скорее Омар Хайям очень хорошо знал образ
мышления своего народа и прекрасно владел всеми средствами выражения чувств,
которые широко применялись в фольклорной поэзии.
Если говорить не об образах, а в целом о языке народных песен, то в
основе их лежит разговорная речь. Лексика преимущественно бытовая, и слова,
выходящие за пределы бытовой тематики, встречаются редко.
Самостоятельных лирических песен в персидском фольклоре немного.
Поэтому и в настоящем сборнике они занимают место самостоятельного
приложения к четверостишиям. Если учесть еще, что не только четверостишие,
но и каждый бейт (двустишие) содержит законченную мысль, то можно сделать
вывод о том, что лирические песни во многих случаях представляют собой лишь
подборку четверостиший или бейтов на определенную тему.
В разделе песен публикуется целый ряд колыбельных, которые иранцы
повсеместно называют "лалайи", потому что "ла-лай" - это припев, полностью
соответствующий русскому "баю-бай". Надо полагать, иранские колыбельные, как
и колыбельные других народов, зародились из обычных причитаний, произносимых
в ритме качающейся колыбели. Поэтому размер их бывает самым раз- личным, а
рифма, как правило, парная, самая простая и подходящая к этой разновидности
фольклорной лирики. Колыбельные щедро называют предметы быта и домашнего
обихода, звучат живо и образно, проникнуты лиризмом и нежностью. Изливая
душу в колыбельной песне, женщина чувствует себя не только матерью, но и
женой, хозяйкой дома. Значительно чаще упоминается в колыбельных сын, нежели
дочь. Это обстоятельство - отголосок общественного, семейного и правового
положения женщины в Иране.
Детский фольклор в Иране, как и всюду на земле, носит характер забавы,
развлечения, пронизан весельем, шутками, остротами. Обращение к явлениям
природы для детей так же естественно, как обращение к людям. Играя во дворе,
на улице, они приветствуют первый дождь, весеннее теплое солнышко. И если в
русском фольклоре мы чаще встречаем: "Дождик, дождик, перестань", то в
иранском чаще, наоборот: "Дождик, дождик, полей, как из ведра". Как
говорится, где что важнее...
Произведения детского фольклора созданы на основе живого разговорного
языка. Одной из самых распространенных композиционных форм детских песен
является диалог и прямая речь. Никаких правил в поэтическом размере не
соблюдается, рифмой во многих случаях служат звукоподражания и междометия.
К обрядовому фольклору относятся свадебные песни, широко
распространенные на юге Ирана, особенно в Ширазе и его окрестностях, где они
имеют свое название, мало известное жителям северных провинций - "васунак".
Как правило, они исполняются женщинами, чаще всего сестрами жениха. Песня
поется едва ли не в течение всего свадебного обряда. Готовится ли свадебная
одежда жениха, отправляется ли он в баню, красит ли хною стопы и ладони -
для каждого действия есть в песне свои бейты; специальными стихами
воспеваются жениховы подарки невесте, церемония украшения комнаты
новобрачных зеленью и цветами, отъезд невесты в дом жениха.
Свадебные мотивы то грустны, то веселы, в целом же свадебные песни
исполняются медленно, торжественно, наделяют невесту высокими достоинствами,
а жениха величают не иначе, как "князь-жених". Молодые в песнях необычайно
красивы, роскошно одеты. Магическое назначение свадебной песни - выдать
желаемое за действительное.
К обрядовым следует отнести песенку "Рамазан", которую распевают
подростки в месяц поста после захода солнца, когда, по мусульманским
обычаям, разрешается есть и веселиться. Ребята ходят по дворам, восхваляют
славный месяц рамазан и заодно выпрашивают у зажиточных крестьян еду и
сладости. По содержанию и манере исполнения эта песня сильно напоминает
рождественские колядки, что исполнялись в старину на юге России, на
Украине. Еще больше с колядками схожи песни иранских ряженых, вестников
иранского Нового года (Новруза). В красных рубахах, с черными от сажи
физиономиями, приклеенными усами и бородами они останавливают прохожих,
поздравляют с праздником, поют веселые песенки, стараются ободрить и
развеселить каждого. Они и в наше время появляются на улицах дней за пять до
Новруза, который отмечается в Иране в день весеннего равноденствия, 21
марта.
Почти все формы поэтического фольклора, включая четверостишия, иранцы
чаще всего называют обобщающим словом "таране", что значит "песня". Таране
осознаются как общее достояние народа, говорящего на персидском языке, они
долго живут в среде людей труда и в городе, и в сельской местности,
передаются от поколения к поколению, подвергаются исполнителями бесчисленным
переделкам. Вариативность - обязательный признак фольклорных произведений -
в большой мере свойственна и персидскому поэтическому фольклору.
Вопросы хронологии и периодизации персидского поэтического фольклора
еще не изучены, поэтому сейчас трудно определить, к каким временам относятся
те или иные песни и четверостишия. Но судя по тому, что в них встречаются и
реалии далекого прошлого - лук и стрелы и реалии сегодняшних дней -
велосипед, предметы европейской одежды, можно сделать вывод, что фольклор
находится в постоянном развитии, живет жизнью народа, которому принадлежит.
Песни и четверостишия всегда кочевали и до сих пор продолжают кочевать
из провинции в провинцию, и происхождение их не поддается точному
географическому определению. Это хорошо видно из того, что одни и те же
четверостишия в различных печатных изданиях представляют фольклор Фарса -
юга Ирана и фольклор Хорасана - северо-востока Ирана - районов, отстоящих
друг от друга на многие сотни километров.
Народное творчество иранцев, как и фольклор других народов, совершенно
анонимно и, в отличие от литературы, представляет собой коллективное
творчество. Однако это не означает, что личность, индивидуальное начало не в
М., "Художественная литература", 1987
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Шираз - это самое сердце Ирана. Почти тысячу километров надо проехать
на юг от столицы, чтобы попасть в этот уютный город, воспетый в стихах и
легендах. На полпути к нему еще встретится Исфаган с неповторимыми голубыми
и кремовыми куполами мечетей, качающимися минаретами, со множеством
мастерских-магазинов чеканки по металлу. Там вырос недавно металлургический
завод, детище советско-иранских экономических связей. Чем дальше на юг, тем
чаще будут попадаться памятники домусульманского древнего Ирана. Сначала
впечатляющая своими размерами усыпальница основателя иранского государства
Кира (Куроша, ум. в 530 г. до н. э.), сложенная из огромных каменных глыб, и
совсем недалеко от Шираза - Персеполис, величественный комплекс дворцов,
построенных на обширной площадке, как будто выровненной бульдозерами у
подножья крутой горы. По преданию, Персеполис был разрушен Александром
Македонским, но и сейчас, двадцать три века спустя, огромные входные
ворота, двадцатиметровые колонны, стены, украшенные барельефами, и парадная
лестница вызывают восхищение высоким искусством древних иранских
скульпторов, безмерным трудом каменотесов.
Еще час пути по извилистой горной дороге - и за небольшим перевалом
взору открывается Шираз, который иранцы с древних времен называют городом
роз и соловьев. Роз действительно много, они наполняют ароматом центральную
улицу и окраины, где в цветах утопают гробницы великих средневековых поэтов
Саади и Хафиза. А соловьев в Ширазе уже не услышишь, разве только в
университетском парке или в знаменитой померанцевой роще. Да и о пернатых ли
говорят иранцы? Ведь для них соловьи - это поэты и народные певцы, создатели
поэтического фольклора. Впрочем, неверно было бы думать, что за пределами
Шираза или, скажем, всей провинции Фарс люди живут без песен. На рисовых
полях Гиляна, в горах Хорасана, в степях центральной части страны в любое
время года можно услышать, как пастух или одинокий путник на ослике изливает
в песне тоску, а вокруг него - ни души... Но в Фарсе, откуда пошло название
всей страны - Парс (Персия), народные традиции сильнее, фольклор
разнообразнее и голоса певцов, по-видимому, звонче. Не случайно поэтому
именно здесь песен записано больше, чем в других краях этой большой страны,
здесь же, в Ширазе, они издаются. Вот почему и новое издание на русском
языке персидского фольклора - это прежде всего песни Шираза, хотя, конечно,
в книге есть песни, сложенные в других провинциях Ирана.
Народная поэзия Ирана веками развивалась в тесной взаимосвязи с
классической литературой. Порой не только читатель, но и исследователь не
может точно сказать, какие элементы пришли в письменную поэзию из фольклора
и какие, наоборот, из поэзии попали в фольклор. И в фольклоре и в литературе
мы встречаем имена и образы Фархада, Лейлы, Меджнуна, Юсефа и других;
сюжеты народных четверостиший пришли к Омару Хайяму и, по-новому им
осмысленные, обогатили фольклор.
Классическая литература Ирана давно и широко представлена русскому
читателю. Отметим лишь, что основную роль в развитии и совершенствовании
литературы на языке фарси играли представители народов, говоривших на этом
языке,- персов и таджиков. Вот почему эту литературу по справедливости
называют персидско-таджикской. Лучшие поэты X-XV веков отшлифовали
литературный язык и основные литературные жанры - эпос и лирику, их
жанровые формы - робаи, газель, касыду, масневи и другие. Фирдоуси
(940-1025), автор эпической поэмы "Шах-наме", призывал народ на борьбу
против иноземного господства, воспевал героизм защитников родины, борцов
против угнетения. Омар Хайям (1040-1123) в своих четверостишиях провозгласил
гимн разуму, познанию природы и жизни общества, боролся с лицемерием власть
имущих. Саади (1184-1292) в дидактических произведениях "Бустан" и
"Гулистан" создал реалистические картины жизни своего времени, выступил
против тирании и насилия, хотя в ряде случаев проповедовал смирение перед
судьбой (эти мотивы совпали по времени с монгольским нашествием). Хафиз (ум.
в 1389 г.) дал миру газели, в которых утонченная лирика сочеталась с идеями
жизнеутверждающего гуманизма и резкого протеста против религиозного
ханжества. Многие другие поэты этого периода внесли в сокровищницу
персидско-таджикской литературы иные идеи, сюжеты, жанровые формы.
Персидско-таджикская литература - это огромное духовное богатство,
которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской
литературы. Не случайно дань глубокого уважения ей отдал Гете, который под
влиянием ее написал свой знаменитый "Западно-восточный диван" и заслуги
некоторых иранских поэтов в развитии мировой литературы, может быть и
незаслуженно, ставил выше своих. И А. Пушкину, как известно, были "Гафиза и
Саади... знакомы имена". И не только имена. Пушкин хорошо знал и ценил их
творчество. Духом Востока, образностью персидской литературы проникнуты
многие его произведения.
Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно
нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них
он использовал при составлении своих "Русских книг для чтения".
Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил
прекрасные переложения его газелей. Наконец, "Персидские мотивы" С. Есенина
по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена
Фирдоуси, Хайяма и Саади.
Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом
объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную
древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную
поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное
творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории
иранских государств с древних времен. Оно, как и фольклор многих других
народов Востока, изучено значительно хуже, чем письменная литература. Одной
из причин этого было нескрываемое пренебрежение к своему фольклору самих
иранцев, которые долгое время называли народные песни "пустыми словами",
"бессмыслицей". Хотелось бы подчеркнуть, что значительно раньше европейских
и тем более иранских ученых к изучению поэтического фольклора обратились
русские востоковеды. Профессор Петербургского университета В. А. Жуковский
еще в 1889 году опубликовал переводы записанных им колыбельных песен
{Жуковский В.А. Колыбельные песни и причитания оседлого и кочевого населения
Персии.- Журнал министерства народного просвещения, 1889, январь, 1-34.}, а
спустя некоторое время издал большое исследование народной поэзии с
персидскими текстами, переводами, комментариями {Жуковский В. А. Образцы
персидского народного творчества. СПб., 1902.}. Эти публикации показали, что
с давних времен в Иране рядом с классической традицией жила и развивалась
устная поэзия, отражающая жизнь, мысли и чувства простых людей города и
деревни.
Среди записанных В. А. Жуковским песен было немало сатирических строк,
которые он сравнивал с куплетами парижских бульваров времен Великой
французской революции. В. А. Жуковский был первым русским ученым, который к
народному творчеству иранцев отнесся с большим вниманием, увидел в нем
неиссякаемый источник, из которого персидская литература черпала простые, но
яркие, запоминающиеся образы, легкий юмор, языковые богатства.
Дальнейшее знакомство с фольклором Ирана показало, что самой
распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие).
Русский ученый А. А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского
университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать
четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и
транскрипцией были опубликованы {Ромаскевич А. А. Персидские народные
четверостишья, ч. I. ЗВОРАО, т. 23, вып. III-IV, 1916, с. 318-347; ч. II.
ЗВОРАО, т. 25, 1921, с. 145-228.}. Ученый считал, что происхождение этой
поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом
деле, в "Авесте" - священной книге зороастрийцев {Зороастрийцы, или
огнепоклонники - исповедники зороастризма, древней религии Ирана до VII в.
Основателем ее был Зороастр (Заратуштра).} - часть стихов состояла (по
Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих)
содержала в себе одиннадцать слогов. Такова же поэтика и народных
четверостиший.
Спустя четверть века, то есть уже в 30-х годах, когда иранцы занялись
своим фольклором, крупнейший поэт и филолог-стилист Малек ош-шоар Бахар
подтвердил доисламские истоки народных четверостиший, добавив к этому, что
они по своему метру напоминают силлабику стихов последнего доисламского
периода Сасанидов. Конечно, параллельное развитие классической литературы
и фольклора не могло не сказаться на метрической системе народной поэзии. Со
временем фольклор, как и письменная поэзия, воспринял аруз, просодию
арабского происхождения, по которой стих образуется путем определенного
чередования коротких и долгих слогов. Но и отступлений от строгостей аруза в
поэтическом фольклоре было сколько угодно, тем более что добейти не
декламируются, а поются. При пении же исполнитель имеет большую
возможность свободно обращаться с поэтическим размером. В одиннадцатисложном
добейти третья строка, как правило, содержит не одиннадцать, а тринадцать
слогов. А иногда, хотя и редко, встречаются более длинные стихи или совсем
короткие, в семь слогов. То, что народные четверостишия не укладываются в
рамки аруза, по-видимому, и является одной из причин, по которой иранцы
никогда не называют их "робаи" {Робаи - в арабоязычной, персоязычной и
тюркоязычной поэзии четверостишие, как правило, философского содержания,
написанное по законам аруза. Распространенная форма стихотворения, имеющего
своего автора.}, хотя они с робаи имеют много других общих признаков. Прежде
всего, четверостишия, как и робаи, вполне самостоятельные произведения,
содержащие законченную мысль. Даже в тех случаях, когда иранские
фольклористы пытаются из отдельных четверостишии составить своего рода песню
на определенную тему и озаглавливают их "Одиночество", "Верность",
"Разлука", "Чужбина", каждое четверостишие такой песни продолжает жить своей
жизнью, остается самостоятельным и независимым от соседних.
С робаи совпадает и порядок рифм: а а б а или а а а а. Правда, в
больших фольклорных сборниках, изданных в Иране в 60-70-х годах, отдельно
помещаются так называемые "добейтихайе масневи", то есть четверостишия с
парной рифмой. Их меньше, но достаточно много.
Добейти можно отнести к лирическому роду поэзии. Четверостишия эти не
только излагают факт или событие, но выражают и отношение к нему, дают
оценку. Исполнители их, чаще всего безвестные певцы, пели о любви, о красоте
возлюбленной, о радости свидания с ней, о страданиях от неразделенной любви,
о неисполнившихся желаниях, о верности и, наоборот, о неверности любимой.
Главные герои любовных песен - молодые люди, юноши и девушки. Их мысли,
чувства и переживания - вот основное содержание песен-четверостиший. Вместе
с тем народные четверостишия в полной мере насыщены бытовым материалом, в
них отчетливо слышны разнообразные жизненные обстоятельства, грустные
мотивы, обусловившие их возникновение.
Во многих песнях безвестные сочинители жалуются на горькую судьбу и
одиночество, на препятствия в любви, возникающие на почве социального
неравенства. Мысль о том, что для бедного человека закрыты все пути, а
богатому все доступно, проходит через многие народные песни.
Пришла весна, цветут сады, пора цветы срывать,
Алеют девичьи уста, пора их целовать,
Алеют девичьи уста, душистой пахнут амброй,
Да, очевидно, богачам достанутся опять.
Так же, как и на Руси, в Иране с давних времен существовал отхожий
промысел. Молодые люди уходили из своих селений на заработки, чтобы как-то
помочь семье. В родных местах они оставляли друзей, возлюбленных и близких,
а на чужбине сталкивались с жизнью, полной лишений. Человек, попавший в
непривычную для него среду, неустроенный и бесприютный, подолгу оставался
чужим для окружающих, остро переживал это состояние. Так рождались отдельные
четверостишия, а потом циклы песен, которые иранцы называют "гариби" -
"чужбинные". В них бедный человек вдали от родины горько сетует на
презрительное и грубое к себе отношение.
Чужбина! Где радость? Увы, далека.
Ну разве на миг здесь оставит тоска?
К чужим попадешь - полетят пух и перья,
Так птицы всей стаей клюют чужака.
Солдатская служба для простого иранца - время нелегких испытаний. В
персидском фольклоре нет длинных песен о солдатчине, как в русском. Но
отдельные четверостишия, в которых нашли отражение тяготы военной службы,
встречаются достаточно часто. Судя по содержанию, большая часть из них
относится к XIX веку, когда велись междоусобные феодальные войны, и к
20-30-м годам нашего века - ко временам борьбы Реза-шаха Пехлеви за
укрепление центральной власти в стране. Есть записи и очень поздние: "Под
звон велосипедного звонка// ко мне мой милый катит из полка" и другие.
Любопытно, что солдатские четверостишия довольно часто исполняются
женщинами, которые воодушевляют своих любимых перед боем и выражают
готовность помочь им или в самых нежных словах и выражениях утешают раненых,
оплакивают убитых.
Все отдам я за стан и осанку твою,
За оружье твое жизнь свою отдаю,
Мне сказали: идешь ты сражаться с Насером {*},
Стану птицей, чтоб друга увидеть в бою.
{* Имеется ввиду Насер-хан Кашкайский, отряды которого в 1929 г.
выступили против других племен юга Ирана на стороне правительственных войск
Реза-шаха.}
На простых иранцев, создателей поэтического фольклора, значительное
влияние оказывал и продолжает оказывать ислам. Ряд добейти утверждает
мусульманские обычаи, поддерживает исторически сложившиеся традиции. Однако
чисто религиозных песнопений в иранском фольклоре крайне мало. Если в
прошлом веке бродячие дервиши в какой-то мере способствовали распространению
песен религиозного содержания, то с исчезновением дервишей исчезли и песни,
в которых восхвалялись деяния пророка и шиитских имамов {Шиитский имам
(шиизм - особая ветвь ислама) - наследственный, из рода Мухаммеда и его зятя
Али, глава мусульманской общины и мусульманского государства.}. В то же
время простые люди часто обращаются к Аллаху, пророку Мухаммеду, имаму Али
за помощью в разрешении трудных жизненных дел. Они верят в неотвратимость
судьбы и в предопределение неба, которое, как видно из песен, временами
посылает человеку не только удачу, но и несчастья, страдания и беды. И тут
уж певец не выдерживает и проклинает и небо, и того, кто создал его, и даже
Коран с его предписаниями.
С крыши тайком на тебя я гляжу, дорогая,
Взял я Коран, на тебя ворожу, дорогая,
Если Коран нагадает в любви неуспех,
Мигом его разорву я за лжу, дорогая.
В иранских публикациях фольклора попадаются четверостишия, к которым,
по-видимому, прикоснулась рука вдумчивого народного поэта, возможно, часть
из них прошла обработку более опытных исполнителей. Именно в них содержатся
поистине философские раздумья о смысле жизни, о бренности бытия, вполне
атеистические рассуждения об отсутствии потустороннего мира. Они утверждают,
что человек должен стремиться к добру, что земные богатства - всего лишь
расплывчатая тень и что единственное, на что может рассчитывать человек
после смерти, - это на камень, который положат ему под голову по
мусульманскому обычаю.
Коротко о художественных особенностях добейти - самой распространенной
формы поэтического фольклора. Их отличает своеобразная композиция и система
выразительных средств, не свойственных письменной литературе или редко в ней
употребляемых. Прежде всего, многие народные четверостишия построены по
принципу так называемого двучленного параллелизма: запев - картинка или
сценка из миря природы - сменяется картинкой или сценкой из жизни человека.
Запев, как правило, является эмоциональным вступлением, символом; он готовит
слушателя к восприятию той мысли о человеке, ради которой создано
четверостишие. Так, запев с упоминанием о красной розе готовит слушателя к
тому, что речь пойдет о девушке; после запева "На вершине горы пять
детенышей льва" поется о раненом воине, который сражался как лев. Часто
третий стих добейти, подчеркивая важность сказанного во второй строке,
представляет собой по форме ее повторение, своеобразную словесную инверсию.
Я далеко, мой путь далек. Где дом мой? Где семья?
Но если брошу я тебя, пускай ослепну я,
Но если брошу я тебя, уйдя в страну чужую,
Пусть брачным ложем станет мне могильная земля.
Некоторые четверостишия, подобно русской частушке, исполняются в виде
живого диалога: двое исполнителей - обычно юноша и девушка - как бы
состязаются в остроумии между собой. Один начинает песню, другой заканчивает
ее, отвечая на поставленный вопрос.
Исполнитель или неизвестный автор четверостишия часто начинает его с
обращения к людям, к Аллаху, к единоверцам, а иногда к коню или к ворону с
черной головой.
Как известно, персидские поэты-классики, особенно поэты суфийского
направления, отождествляющие бога со вселенной, широко пользовались самой
причудливой символикой как художественным приемом. В отличие от письменной
литературы народная поэзия совершенно не признает абстрактных символов.
Вся символика фольклорной лирики связана с образами природы, животного и
растительного мира. Девушка - цветок, стройный кипарис, свет луны, звездочка
на небе, голубка, куропатка. Юноша - сокол, румяное яблоко, сахарный
тростник. Подобные образы есть и в письменной поэзии, но восходят они к
народному творчеству.
Слагатели песен персонифицируют явления природы, растения, животных,
обращаются с ними как с разумными существами. Сам певец или его лирический
герой уподобляет себя или ту, к которой он обращается, предметам живой или
даже неживой природы: "я - рыба", "я - белая птица", "я - фисташковое
дерево", "мы - зерна в одном гранате", "мы два сросшихся кипариса", "ты -
маленькая голубка, а я сокол", "если ты - жемчуг, то я - янтарь", "если ты -
серебро, то я - золото". В персидской народной поэзии эти олицетворения и
уподобления обретают неповторимую красоту и образность. Сотни лет переходит
из уст в уста, а теперь уже из одного фольклорного сборника в другой вот это
четверостишие:
Любовь моя, любовь, везут мой прах в Керман,
Вновь стану глиною, пригодной на кальян,
И вылепят кальян, и, может быть, закурит
Из сердца моего какой-нибудь шайтан.
Весь комплекс взаимоотношений человека и природы был глубоко и на
высоком поэтическом уровне разработан Омаром Хайямом и нашел блестящее
художественное воплощение в его робаятах. Но то, что мы с аналогичным
явлением сталкиваемся в народных четверостишиях, отнюдь не говорит об их
письменном происхождении. Скорее Омар Хайям очень хорошо знал образ
мышления своего народа и прекрасно владел всеми средствами выражения чувств,
которые широко применялись в фольклорной поэзии.
Если говорить не об образах, а в целом о языке народных песен, то в
основе их лежит разговорная речь. Лексика преимущественно бытовая, и слова,
выходящие за пределы бытовой тематики, встречаются редко.
Самостоятельных лирических песен в персидском фольклоре немного.
Поэтому и в настоящем сборнике они занимают место самостоятельного
приложения к четверостишиям. Если учесть еще, что не только четверостишие,
но и каждый бейт (двустишие) содержит законченную мысль, то можно сделать
вывод о том, что лирические песни во многих случаях представляют собой лишь
подборку четверостиший или бейтов на определенную тему.
В разделе песен публикуется целый ряд колыбельных, которые иранцы
повсеместно называют "лалайи", потому что "ла-лай" - это припев, полностью
соответствующий русскому "баю-бай". Надо полагать, иранские колыбельные, как
и колыбельные других народов, зародились из обычных причитаний, произносимых
в ритме качающейся колыбели. Поэтому размер их бывает самым раз- личным, а
рифма, как правило, парная, самая простая и подходящая к этой разновидности
фольклорной лирики. Колыбельные щедро называют предметы быта и домашнего
обихода, звучат живо и образно, проникнуты лиризмом и нежностью. Изливая
душу в колыбельной песне, женщина чувствует себя не только матерью, но и
женой, хозяйкой дома. Значительно чаще упоминается в колыбельных сын, нежели
дочь. Это обстоятельство - отголосок общественного, семейного и правового
положения женщины в Иране.
Детский фольклор в Иране, как и всюду на земле, носит характер забавы,
развлечения, пронизан весельем, шутками, остротами. Обращение к явлениям
природы для детей так же естественно, как обращение к людям. Играя во дворе,
на улице, они приветствуют первый дождь, весеннее теплое солнышко. И если в
русском фольклоре мы чаще встречаем: "Дождик, дождик, перестань", то в
иранском чаще, наоборот: "Дождик, дождик, полей, как из ведра". Как
говорится, где что важнее...
Произведения детского фольклора созданы на основе живого разговорного
языка. Одной из самых распространенных композиционных форм детских песен
является диалог и прямая речь. Никаких правил в поэтическом размере не
соблюдается, рифмой во многих случаях служат звукоподражания и междометия.
К обрядовому фольклору относятся свадебные песни, широко
распространенные на юге Ирана, особенно в Ширазе и его окрестностях, где они
имеют свое название, мало известное жителям северных провинций - "васунак".
Как правило, они исполняются женщинами, чаще всего сестрами жениха. Песня
поется едва ли не в течение всего свадебного обряда. Готовится ли свадебная
одежда жениха, отправляется ли он в баню, красит ли хною стопы и ладони -
для каждого действия есть в песне свои бейты; специальными стихами
воспеваются жениховы подарки невесте, церемония украшения комнаты
новобрачных зеленью и цветами, отъезд невесты в дом жениха.
Свадебные мотивы то грустны, то веселы, в целом же свадебные песни
исполняются медленно, торжественно, наделяют невесту высокими достоинствами,
а жениха величают не иначе, как "князь-жених". Молодые в песнях необычайно
красивы, роскошно одеты. Магическое назначение свадебной песни - выдать
желаемое за действительное.
К обрядовым следует отнести песенку "Рамазан", которую распевают
подростки в месяц поста после захода солнца, когда, по мусульманским
обычаям, разрешается есть и веселиться. Ребята ходят по дворам, восхваляют
славный месяц рамазан и заодно выпрашивают у зажиточных крестьян еду и
сладости. По содержанию и манере исполнения эта песня сильно напоминает
рождественские колядки, что исполнялись в старину на юге России, на
Украине. Еще больше с колядками схожи песни иранских ряженых, вестников
иранского Нового года (Новруза). В красных рубахах, с черными от сажи
физиономиями, приклеенными усами и бородами они останавливают прохожих,
поздравляют с праздником, поют веселые песенки, стараются ободрить и
развеселить каждого. Они и в наше время появляются на улицах дней за пять до
Новруза, который отмечается в Иране в день весеннего равноденствия, 21
марта.
Почти все формы поэтического фольклора, включая четверостишия, иранцы
чаще всего называют обобщающим словом "таране", что значит "песня". Таране
осознаются как общее достояние народа, говорящего на персидском языке, они
долго живут в среде людей труда и в городе, и в сельской местности,
передаются от поколения к поколению, подвергаются исполнителями бесчисленным
переделкам. Вариативность - обязательный признак фольклорных произведений -
в большой мере свойственна и персидскому поэтическому фольклору.
Вопросы хронологии и периодизации персидского поэтического фольклора
еще не изучены, поэтому сейчас трудно определить, к каким временам относятся
те или иные песни и четверостишия. Но судя по тому, что в них встречаются и
реалии далекого прошлого - лук и стрелы и реалии сегодняшних дней -
велосипед, предметы европейской одежды, можно сделать вывод, что фольклор
находится в постоянном развитии, живет жизнью народа, которому принадлежит.
Песни и четверостишия всегда кочевали и до сих пор продолжают кочевать
из провинции в провинцию, и происхождение их не поддается точному
географическому определению. Это хорошо видно из того, что одни и те же
четверостишия в различных печатных изданиях представляют фольклор Фарса -
юга Ирана и фольклор Хорасана - северо-востока Ирана - районов, отстоящих
друг от друга на многие сотни километров.
Народное творчество иранцев, как и фольклор других народов, совершенно
анонимно и, в отличие от литературы, представляет собой коллективное
творчество. Однако это не означает, что личность, индивидуальное начало не в