Страница:
оказались заняты, и ему нечем было отбить ее удар между его ног - разве
только сдвинуть колени. Этим он защитился от ее каблука, но сжатые бедра
разбудили уснувшую было раздирающую боль в паху.
Он откатился в сторону, но слишком медленно, и принял второй удар,
пришедшийся в ребра. Третий удар скользнул вдоль плеча прежде, чем он
успел поднять ноги и предупредить его.
Том и Сэнди смотрели друг на друга, окровавленные и избитые. Между
ними был метр ковра.
Она дышала с трудом, гортань еще плохо пропускала воздух. Медленно и
вяло она склонилась набок, и ему показалось, что она теряет сознание. Он
почти совсем расслабился в то время, как она опустила руку и ухватилась за
подошву сапога.
Яркий блеск стали вывел его из оцепенения: это было лезвие длиной
сантиметров четырнадцать, обоюдоострое, по форме напоминающее лист. Она
держала его в правой руке, как фехтовальщик, острием от себя и вниз.
Другая рука с плоской ладонью была тоже вытянута вперед. Он знал, что она
может неожиданно перекинуть лезвие из одной руки в другую. Она была
уверена, что, как бы он ни старался, ему не удастся угадать, в какой руке
окажется смертоносный клинок.
Гарден чуть не рассмеялся.
Человеку, умеющему драться на ножах, не дано понять, что мастер
каратэ или айкидо следит за всеми движениями тела и любое нападение
воспринимает одинаково. Он проигнорирует обманное движение, чем бы они ни
было произведено - пустой рукой, босой ногой или клинком. Удар на
поражение должен быть блокирован или отбит, чем бы он ни был нанесен -
клинком, рукой или ногой. Сэнди могла перекидывать свое оружие сколько
угодно; он не даст себя порезать.
Она водила лезвие вперед и назад, лениво выписывая в воздухе
восьмерку.
Он ждал.
Она скрестила руки на уровне груди и - да - нож теперь был в левой
руке.
Он безучастно ждал, держа всю ее в поле зрения.
Она выкинула правое бедро и правую руку по направлению к нему,
перебросила лезвие вниз в левую руку острием наружу, крутнулась в пируэте,
откинув руку назад, чтобы распороть лезвием горло.
Клинок располагался под таким углом, что любой перехват глубоко
поранил бы Тома. Единственным решением было войти внутрь ее движения. Он
протанцевал с ней в пируэте как партнер в танго, положив руку ей на
предплечье и направляя ее размах в обход своего тела и назад. Когда рука
была максимально вытянута, он сломал ее локтем, как молотком.
Сэнди взвыла.
Он снова поднял локоть и обрушил ей на затылок.
Она рухнула на ковер и замерла, все еще сжимая ручку ножа. Он
выдернул нож из судорожно сжатых пальцев и отбросил его в дальний угол
комнаты.
Гарден задумался.
Он мог убить ее на месте - поднять нож и перерезать спинной мозг у
третьего позвонка, пока она еще беспомощна, - и это, возможно, разом
прекратит весь кошмар его жизни. Но последняя ниточка привязанности и
остатки благоговения, которое он испытал когда-то перед ее физической
красотой, остановили его руку. Пусть кто-нибудь другой возьмет ее жизнь.
Он не мог.
Можно было просто выйти из комнаты и затеряться среди низших слоев
общества Босваша. Но для этого ему нужна была фора - время, несколько
большее, чем те несколько минут, в течение которых она придет в себя и
отправится по его следам. Надо было хотя бы связать ее и заткнуть рот.
Другого выбора, пожалуй, не было.
Связать - но чем? Для начала ее же ремнем. Полотенцами в ванной.
Простынями.
Он перевернул тело Сэнди и расстегнул пряжку ее широкого кожаного
ремня. Когда он вытягивал ремень, из-за корсажа ее брюк выпала узкая
черная коробочка, похожая на школьный пенал. Это было то самое "оружие",
которое она взяла с тела мертвого тамплиера. Он засунул коробку в задний
карман.
Теперь оставалось найти крепкую вертикальную стойку, к которой ее
можно было бы привязать. Столы и стулья, легкие и подвижные, не годились.
Ванная предлагала минимум удобств: старомодные раздельные раковина и
унитаз вместо современного гидравлического биокомплекса. Раковина далеко
выдавалась из стены, сверху торчали трубы питьевой и технической воды, в
внизу проходила большая сушка. Она-то и продержит Сэнди час или два.
Он перетащил ее тело в ванную, уложил лицом вниз на кафельный пол и
пропустил ремень вокруг шеи. Потом он пристегнул ремень к сушке, затянув
его так, что голова Сэнди приподнялась к трубе. Ремень был достаточно
широким, чтобы она на задохнулась, хотя дышать ей придется еле-еле, и
вообще шевелиться будет довольно трудно, покуда ее кто-нибудь не развяжет.
Гарден разорвал на полоски простыню с кровати и связал Сэнди запястья
и локти сзади, как рождественской индейке. Конечно, висеть так с раненой
челюстью будет мучительно, но мысль о ее страданиях мало волновала его. Он
как раз обвязывал ей ноги банным полотенцем, когда она очнулась.
- 'То ты де'аешь, Том?
- Хочу убедиться, что ты больше не увяжешься за мной.
- Ты до'жен у'ить ме'я.
- Не могу.
- Поче'у? Я те'я у'ива'а. М'ого 'аз.
- Что?
Сэнди попыталась повернуть голову, чтобы взглянуть на него. Лицо
сморщилось от боли - ремень впился в распухшую плоть под челюстью. Голова
снова повисла.
- Кто, до'аешь был тем ст'елком?
- Каким стрелком? Что ты несешь?
- В па'атке пасто'а, там, в А'кан'асе?
- Это было... больше ста пятидесяти лет назад.
- Бо'ше, чем ты до'аешь, Том. Я м'ого ста'ше.
- Я тебе никогда не рассказывал об этих снах.
- И не на'о. Я там бы'а.
- Как?.. Что?..
- 'азвя'и меня. Я те'е 'асска'у.
Гарден взвесил предложение и решительно отверг его. Сколько процентов
Шахерезады содержится в каждой женщине? Она будет рассказывать ему сказки,
пока не придут ее бешеные помощнички, схватят его и освободят ее.
- Как-нибудь в другой раз, Сэнди, - он закончил связывать ей ноги.
Потом он взял полотенце для рук и начал скручивать его жгутом.
Она смотрела на него с ненавистью и нескрываемой угрозой.
- Мне придется заткнуть тебе рот. Я знаю, у тебя несколько зубов
выбито, мне жаль причинять тебе боль.
- Не вол'уйся, - промычала она, все еще следя за ним глазами. - За
м'ой п'идут. - Полузадушенный смех отнял почти все ее дыхание. На
мгновение ему показалось, что она агонизирует, но он все же не ослабил
путы.
Сдерживая дрожь в руках, он прервал ее смех, засунув скрученное
полотенце между зубов и как можно нежнее завязав его сзади на шее.
Гарден закрыл дверь ванной и прибрал комнату так, чтобы при случайном
взгляде из прихожей она казалась незанятой. Он положил нож из сапога Сэнди
в задний карман брюк рядом с "пеналом". У двери он отыскал ее сумочку,
извлек оттуда ключ и тоже сунул его в карман, а сумочку забросил подальше
в шкаф.
Он приоткрыл дверь и прислушался.
Из холла не доносилось ни звука, даже за соседними дверьми все будто
вымерли.
Из-за двери ванной тоже не было ничего слышно, даже хриплого дыхания
Сэнди.
Том Гарден вышел, закрыл дверь, запер ее и спрятал ключ в карман.
Направо или налево? На лифте или по лестнице?
Он выбрал путь и покинул здание.
Мы только куклы, вертит нами рок, -
Не сомневайся в правде этих строк,
Нам даст покувыркаться и запрячет
В ларец небытия, лишь выйдет срок.
Омар Хайям
Два сторожевых столба, две изогнутые колонны голого камня поднимались
на сотню футов над низким плато, где приютился Гаттинский колодец. По
крайней мере, на карте он выглядел как колодец: круг, перечеркнутый
крестом.
Карты местности, которые были у тамплиеров - жалкие куски пергамента
с несколькими волнистыми линиями и какими-то непонятными значками - не
указывали ни на какие иные источники воды. Франки, которых набрали в
войско из крепостей в районе Тиберия, говорили, что о здешних землях им
ничего не известно, а тем более о воде. Единственное, что они знали
наверняка - это то, что всего через пол-дня пути можно выйти к побережью
Галилеи.
Жерар де Ридерфорд держал пергамент обеими руками, бросив поводья на
шею своего боевого коня. Он озадаченно щурился над непонятными буквами
возле каждого крестика и каждой линии. Карты делались в спешке в
Иерусалиме по мере того, как королевские шпионы присылали королевским
писцам сведения о возможном маршруте Саладина, поэтому пояснения не
страдали многословностью.
- A... Q... C... L... - прочитал он вслух. - И что это может
означать?
- Aquilae! - произнес граф Триполийский, который ехал в свите короля.
- Это означает, что мы сможем здесь увидеть орлов.
- Или то, что римский легион некогда водрузил здесь свои штандарты, -
заметил Рейнальд де Шатильон. Он выехал из Керака на север с двумя сотнями
рыцарей через несколько дней после снятия осады. Маленький отряд принца
Рейнальда догнал армию короля Гая миль за двенадцать до этого места.
- Римский легион, - повторил король Гай задумчиво. - Это самое
вероятное. "C" и "L" могут означать "Сотый Легион". Могла быть у римлян
сотня легионов?
- Безусловно, военная мощь наших духовных предшественников в этой
земле была очень велика, государь, - мягко ответил Рейнальд.
- Магистр Томас должен знать, - пробормотал Жерар. - Как жаль, что он
ушел из лагеря.
- Вы хотите сказать - сбежал, - укоризненно сказал Рейнальд.
- Томас Амнет не боялся никого, кто ездит верхом. Знаете ли вы, что
когда он был взят в плен на дороге в Яффу, его привели к Саладину. И ждала
его лютая казнь, ибо это была дорога, по которой двигался сарацинский
генерал. Но все же он остался жив, и никогда не упоминал об этой встрече.
- Так как же вы о ней узнали?
- Благодаря болтливости его оруженосца по имени Лео... Ах, кстати, -
воскликнул Жерар и обернулся к тамплиеру, ехавшему по правую руку от него.
- Разыщи молодого турка, который сопровождал магистра Амнета.
Тамплиер кивнул и отъехал в сторону обоза.
- Да латинские ли они? - неожиданно спросил король.
- Что, сир?
- Надписи на вашей карте.
- Нужно спросить этого Лео. Я полагаю, он посещал ваших писцов,
государь.
Король Гай промычал что-то в ответ, и армия двинулась дальше.
Через минуту смуглый юноша на неуклюжем мерине подъехал вслед за
рыцарем, которого посылал Жерар.
- А вот и оруженосец, - заметил граф Триполийский.
- Ах, Лео! Расскажи нам, что случилось с магистром Томасом?
- Он удалился в пустыню, сэр.
- Как? Один? - спросил король.
- Все, что магистр Томас делал, сир, он делал в одиночку.
- Это истинная правда, - пробормотал Жерар. - Ну хорошо, вот у нас
есть карта. Ты видел подобные...
- Да, милорд. Магистр Томас заставлял меня учиться этому искусству.
- На каком языке здесь написано?
- На латыни, сэр.
- А что это означает? - Великий Магистр показал ему буквы, вызвавшие
дискуссию.
- Лео склонился над картой.
- "Aqua clara", сэр. Это должно означать, что мы можем найти свежую
воду в колодце здесь, под Гаттином.
- Великолепно! - закричал король. - На этой жаре я не прочь выпить,
даже если это всего-навсего вода.
Знатные рыцари и тамплиеры, которые ехали неподалеку и слышали
сказанное, облегченно откинулись в седлах и обменялись улыбками. Солнце
было высоко, а уровень воды во флягах низок.
- А что это за волнистая линия? - спросил Жерар, опять поднося карту
к Лео.
- Утес или насыпь, милорд. Высота небольшая, хотя никто из нас в
"скрипториуме" не мог точно толковать эти старые карты. Они противоречивы
в деталях. По ним невозможно судить, крутой это склон или покатый. Он
вообще может располагаться совсем в другом месте.
- Что он говорит? - спросил король.
- Он говорит, что характер лежащей впереди местности не вполне ясен,
сир, - перевел Жерар.
- Чепуха, - фыркнул король Гай. - Плато плоское, как моя ладонь.
- Да, но...
- Но, но, но! Здесь у нас будет вода и ровное место, чтобы разбить
палатки и привязать лошадей. Что вы еще хотите?
- Хотелось бы все же оглядеться в поисках сарацинов, прежде чем
разбивать лагерь, - прошептал тамплиер, который ездил за оруженосцем.
Никто не слышал этого замечания, кроме Жерара, и тот знаком приказал
рыцарю замолчать.
- Мой шатер пусть разобьют возле колодца, - приказал король. - Жерар,
позаботьтесь о том, чтобы землекопы вырыли пруд для лошадей.
- Да, сир, - Великий Магистр повернулся к оруженосцу, спросил тихо: -
Вот здесь заштрихованные участки с трех сторон. Что они означают?
- В долине, милорд? - Лео пожал плечами. - Это может означать
пахотные земли. Однако даже лучшие из карт, с которых мы копировали, были
сделаны лет двадцать тому назад, а то и больше. Земля эта может быть уже
вся занесена песком. Так было с большинством карт: изображена река, а на
деле там извивается "вади" из чистого песка.
Жерар уставился на предательский кусок пергамента. Он внезапно
осознал, что неправильная карта опаснее, нежели отсутствие карты вообще.
- А ты ничего не знаешь о магистре Томасе?
- Он помахал мне рукой, чтобы я шел с армией, милорд. Он отправился
за своими "видениями".
- Так вот почему он оставил нас...
- Истинно так, милорд.
Колодец у Гаттинских Столбов был разрушен. Первоначально здесь был
источник, наполнявший неглубокий пруд водой. Человеческие руки обнесли
пруд стеной из тесаного камня. Нынче, в засушливый год, человеческие руки,
разрушили стену и прорыли канавки так, чтобы вода вытекла из пруда.
Тоненькая чистая струйка сочилась из скалы, бежала ручейком по илистой
грязи и растекалась лужицей перед запрудой - раздутой тушей дохлой овцы.
Жерар де Ридерфорд разглядывал овцу, прикидывая, когда ее настигла
смерть. Принимая во внимание жару, животное было мертво уже не меньше двух
дней, но не больше трех. Вместе с тем, ил в канавах был мягок, а это
говорило о том, что они были вырыты накануне. Следовательно, кто-то
притащил сюда овцу, чтобы поиздеваться над христианами.
Пока тамплиер занимался этими вычислениями, прибыли разведчики с
востока, запада и севера. Она прорвались сквозь толпу воинов, обступившую
кольцом разрушенный колодец.
- Милорды!
- Слушайте!
- Со всех сторон!
- За скалами!
- Они ждут!
- Они затаились!
Король Гай поднял голову, как гончая, нюхающая ветер. Жерар очнулся
от своих раздумий над мертвым животным.
- Кто ждет? - спросил Гай.
- Сарацины, - спокойно ответил Жерар.
Граф Триполийский, услыхав это, свалился с лошади и рухнул на колени
на каменистую землю. "Господи Боже, мы все покойники! Война окончена! Гай!
Твоему царству на Востоке пришел конец!"
Люди стыдливо отворачивались от этого жалкого зрелища, лошади дико
ржали.
Жерар де Ридерфорд подошел к графу и едва сдержался, чтобы не ударить
его. Вместо этого он уперся ногой ему в спину и сильно толкнул. Граф
взмахнул руками и упал лицом вниз.
- Замолчи, предатель, - прорычал Великий Магистр, убедившись, что тот
наелся грязи. Затем Жерар обернулся к королю Гаю.
- Мой государь, ваши приказания?
- Приказания? - король тупо оглянулся. - Да, приказания. Ну... Пусть
кто-нибудь разобьет мой шатер. Только так, чтобы от овцы не дуло,
пожалуйста.
Оружие, которое Амнет нашел в покинутом лагере, было его собственным.
Отсутствовали только шит и шлем, которые подобрал какой-нибудь рыцарь. Меч
и ножны, стальные перчатки и наколенники - все это было привязано к
седельным сумкам. В сумках он обнаружил смену белья и порцию зерна. В тени
неподалеку лежала фляга с водой. Так позаботился о нем Лео.
Но коня не было.
Амнет надел на себя оружие, перекинул сумки через одно плечо, к
другому петлей прикрепил флягу и надвинул капюшон на голову, чтобы
защититься от солнца. Путь предстоял долгий.
Даже слепой различил бы следы армии короля Гая. А Томас Амнет теперь
не был слепым.
На третий день пути, будучи еще очень далеко от арьергарда христиан,
он наткнулся на бедуинов.
Он поднимался на невысокий пригорок, когда вдруг до него донесся
звук, подобный ропоту океанских волн на далеком берегу: такой звук слышит
нормандский крестьянин, находясь в полумиле от прибрежных скал залива
Сены, то есть слишком далеко, чтобы увидеть свежие вздохи Атлантики или
различить, где кончается взмах одной волны и начинается завиток следующей.
Но достаточно близко, чтобы почуять запах соли в воздухе и уловить пульс
прибоя. Это был бессловесный голос людей, числом десять раз по десять
тысяч, стоящих лагерем по другую сторону пригорка.
Безо всякого дара предвидения Амнет мог сказать, что за армия стояла
на его пути. Он бросил свою поклажу, припал к земле, прополз последние
несколько футов до вершины холма и чуть-чуть приподнял голову над склоном.
Более многочисленные, нежели колония морских птиц, воины Саладина
двигались вокруг дымных костров своих бивуаков. Ярче, чем ручные зеркальца
в руках придворных красавиц, горели на солнце их шлемы и нагрудные
пластины, разбрасывая вокруг лучи сквозь висящую в воздухе пыль. Шумно,
как вороны на засеянном поле, носились по лагерю сарацинские конники на
своих арабских скакунах, опрокидывая кипящие котлы и вызывая вопли
негодования пеших наемников.
Амнет поднял руку и, отделив большим пальцем десятую часть видимого
пространства лагеря, сосчитал людей на этом участке. Сбившись со счета, он
начал прикидывать число солдат вокруг каждого костра, затем сосчитал
костры.
Перед ним было двадцать тысяч солдат или около того, не считая
перемещавшихся конников. Границы лагеря терялись из виду и на западе и на
востоке. Амнет не мог сказать, как далеко простирался этот бивуак. Одно
было ясно: он вставал на пути Томаса Амнета к армии короля Гая.
Но если войско Саладина, которое сначала шло впереди короля, каким-то
образом оказалось позади, что же тогда произошло с христианским войском?
Может оно свернуло в сторону? Или же, набрав скорость, одним махом
проскочило через сарацинскую орду? Или Саладин свернул со своего пути?
Амнет все еще ломал голову над этой задачей, когда вдруг
почувствовал, что его тянут за край плаща. Он поднял голову.
У ног Амнета присел бедуин, пригнувшись так, чтобы его голова не была
видна с той стороны холма. Он отбросил уголок куфии, защищавший рот и нос
от солнца. Вычурный изгиб его усов, черных, как вороново крыло, и широких,
как строчки в каллиграфии пьяного монаха, приковал внимание Томаса Амнета.
Он видел эти роскошные усы, это широкое лицо, этот пристальный взгляд
каждый раз, рассматривая испарения, струящиеся над камнем.
Крылья усов приподнялись и затрепетали в улыбке, открывшей
превосходные белые зубы.
- Позволь показать тебе чудо, о христианский господин! - Голос был
певучий, живой и насмешливый.
- Что это? - опасливо спросил Амнет.
- Реликвия, господин, кусок каймы плаща Иосифа. Он был найден в
Египте через много столетий, но его краски не потускнели.
Проворные руки извлекли из-под бедуинской джеллабы что-то узкое и
шелковистое, поблескивающее на солнце.
Амнет сжал рукоятку кинжала, быстро приняв сидячее положение выше по
склону и не спуская глаз со шнура-удавки. Бедуину пришлось бы сделать
рывок вверх, чтобы добраться до шеи Амнета. Но тогда семь дюймов холодной
стали рассекут этого человека от солнечного сплетения до лобка.
И тут Амнета почти реально ощутил, как нож начнет крутиться и
дергаться в его руке, если придется вспарывать эту плоть. То был не
простой смертный - Камень, покачивающийся в своем футляре под поясом
Амнета, тоже знал это. Он говорил Амнету, что энергия, струящаяся под этой
бронзовой кожей, отразит любое оружие. Шелковый шнурок доказывал, что
перед Томасом похититель душ - хашишиин. Камень же утверждал, что это не
рядовой приверженец культа.
Томас Амнет был готов сразиться с армией. Но видения Камня возложили
на него иную миссию.
- Не здесь, ассасин, - тихо сказал он.
Улыбка бедуина, широкая и притворная, внезапно исчезла. Губы сжались
в жесткую прямую линию. Глаза сузились и превратились в темные точки.
- Да, - согласился он наконец. - В лагере государя Саладина не должны
слышать криков.
- Ты приготовил место?
- Я знаю одно подходящее.
- Так веди.
Быстрым и гибким движением человек поднялся и, не оборачиваясь,
зашагал вниз по склону холма. Его спина была ничем не защищена от удара
меча тамплиера. Но оба знали, что удар не будет нанесен, ибо окажется
бесполезным.
Амнет оставил на холме мешки, флягу и меч. Он шел за ассасином на
восток.
К полудню второго дня даже самые гордые из тамплиеров выстраивались в
очередь, чтобы получить возможность встать на колени и опустить лицо в
грязную лужу, образовавшуюся в той выемке, где еще недавно лежала овца.
Вода, скапливавшаяся там, была слишком драгоценной, чтобы позволять ей
растекаться по стенкам сосудов или пропитывать кожу фляг.
Лошадей не поили вовсе. Жерар де Ридерфорд знал, что это ошибка:
лошади были их спасением. Для французского рыцаря сражаться означало
сражаться в седле, орудовать пикой, превзойти противника умением держаться
верхом, Кроме того, в этой пустыне пешему человеку далеко не уйти. Бросить
лошадей умирать от жары и жажды означало признать собственное поражение.
Но большая часть королевского войска уже готова была признать что
угодно.
В первую же ночь их сон у разрушенного Гаттинского колодца был
прерван доносившимся снизу молитвенным бормотанием мусульманской армии. В
сумерках высокие чистые выкрики муэдзина придавали ритм неясному ропоту
лагеря, готовящегося ко сну. Затем раздались мертвяще монотонные
песнопения. На слух христианина это были не молитвы, а скрежет неумолимой
машины, предназначенной для перемалывания доблестных рыцарей острыми
саблями.
Некоторые воины, завороженные этими звуками и обезумевшие от жажды,
оседлали лошадей и направились прямо к невысоким овражистым холмам,
окружавшим пересохшее плато. Они ехали достаточно тихо, обмотав поводья
тряпками, чтобы не звенели. По лагерю пронеслась молва, что они собираются
спуститься в овраг, привязать лошадей на виду у сарацинов, подползти на
животах к ближайшей воде, напиться и вернуться тем же путем.
Больше этих людей никто не видел.
Жерар мог только предположить, что они были схвачены и обезглавлены
на месте. Таков был приказ Саладина - во всяком случае относительно
тамплиеров.
Через некоторое время после исчезновения этой группы мусульмане
подожгли сухую траву, покрывавшую склоны холмов, и колючие кустарники,
росшие в оврагах. Серый дым поплыл как удушливый туман над христианским
лагерем, заползая в пересохшие глотки и разъедая глаза. И нечем было
смочить тряпки, чтобы обвязать ими лицо.
Когда занялся первый рассвет, Саладин предпринял первую атаку.
Зловещее пение воинов не прекращалось ни на минуту, но к этим звукам
прибавились еще резкие клики рожков и звон гонгов. Им незачем было
пробираться украдкой, когда они превосходили христиан по численности
десять к одному. Подобно шнурку, затягивающему горловину мешка,
человеческое море смыкалось вокруг лагеря короля Гая.
У французов не было места, чтобы взобраться на лошадей и
развернуться. Не было пространства, чтобы начать сокрушительную атаку. Не
было слабого места в рядах противника, на которое направить основной удар.
Вместо этого они встали плечом к плечу и выставили наружу пики. Их легкие
каплеобразные щиты, столь удобные у лошадиного плеча для отражения копья
или меча в конном поединке, защищали слишком узкое пространство в таком
позиционном бою. Древнеримские легионы смыкали края своих тяжелых
квадратных щитов и выдерживали бешеный натиск варваров, вдвое
превосходящих по численности. Элегантное нормандское вооружение оказалось
здесь бесполезным.
К тому же сарацинская пехота сильно отличалась от хвастливых
племенных дружин, которые сокрушал Цезарь. Они не выскакивали вперед,
напрашиваясь на поединок. Они шли в гробовом молчании, если не считать их
молитвенного мычания. Подойдя к ощетинившемуся кавалерийскими пиками строю
христиан, они обходили колющие концы пик и рубили древки своими кривыми
саблями. По двое, по трое они схватывались с человеком, держащим пику, не
давая ему перехватить свое оружие для удара, и иногда им удавалось вырвать
древко из его рук.
Армия короля Гая, будучи мобильным соединением конных рыцарей, не
имела лучников. А Рейнальд не взял ни одного из Керака. Французам нечего
было противопоставить рядам мусульманской пехоты, кроме пик и мечей,
лишившись которых, воин оставался безоружным.
И все же целый час в то первое утро они кололи пиками, рубили мечами,
отбивались щитами. Христиане выстояли. Мусульманские пехотинцы один за
другим падали, истекая кровью. Но их оставалось все еще слишком много.
На исходе этого адского часа один из рожков пропел необычный сигнал -
две восходящие ноты. Остальные рожки подхватили этот клич. Сарацины разом
опустили мечи, оторвались от христианских воинов и отступили. Они
удалялись не спеша, а рыцари короля Гая были слишком изнурены, чтобы
преследовать. Вместо этого они воткнули острые концы своих щитов в мягкую
от крови землю и тяжело повисли на них.
Саладин не беспокоил их целый день, предоставив солнцу потрудиться
над головами, а пыли - над глотками христиан.
И снова ночью пронзительный призыв к молитве прервал дремотные
песнопения осаждающей армии.
На следующее утро во французском лагере немного оставалось тех, кто
выступал за активное сопротивление. Граф Триполийский собрал вокруг себя
горстку верных рыцарей и довольно сплоченную группу тамплиеров, одобрявших
только сдвинуть колени. Этим он защитился от ее каблука, но сжатые бедра
разбудили уснувшую было раздирающую боль в паху.
Он откатился в сторону, но слишком медленно, и принял второй удар,
пришедшийся в ребра. Третий удар скользнул вдоль плеча прежде, чем он
успел поднять ноги и предупредить его.
Том и Сэнди смотрели друг на друга, окровавленные и избитые. Между
ними был метр ковра.
Она дышала с трудом, гортань еще плохо пропускала воздух. Медленно и
вяло она склонилась набок, и ему показалось, что она теряет сознание. Он
почти совсем расслабился в то время, как она опустила руку и ухватилась за
подошву сапога.
Яркий блеск стали вывел его из оцепенения: это было лезвие длиной
сантиметров четырнадцать, обоюдоострое, по форме напоминающее лист. Она
держала его в правой руке, как фехтовальщик, острием от себя и вниз.
Другая рука с плоской ладонью была тоже вытянута вперед. Он знал, что она
может неожиданно перекинуть лезвие из одной руки в другую. Она была
уверена, что, как бы он ни старался, ему не удастся угадать, в какой руке
окажется смертоносный клинок.
Гарден чуть не рассмеялся.
Человеку, умеющему драться на ножах, не дано понять, что мастер
каратэ или айкидо следит за всеми движениями тела и любое нападение
воспринимает одинаково. Он проигнорирует обманное движение, чем бы они ни
было произведено - пустой рукой, босой ногой или клинком. Удар на
поражение должен быть блокирован или отбит, чем бы он ни был нанесен -
клинком, рукой или ногой. Сэнди могла перекидывать свое оружие сколько
угодно; он не даст себя порезать.
Она водила лезвие вперед и назад, лениво выписывая в воздухе
восьмерку.
Он ждал.
Она скрестила руки на уровне груди и - да - нож теперь был в левой
руке.
Он безучастно ждал, держа всю ее в поле зрения.
Она выкинула правое бедро и правую руку по направлению к нему,
перебросила лезвие вниз в левую руку острием наружу, крутнулась в пируэте,
откинув руку назад, чтобы распороть лезвием горло.
Клинок располагался под таким углом, что любой перехват глубоко
поранил бы Тома. Единственным решением было войти внутрь ее движения. Он
протанцевал с ней в пируэте как партнер в танго, положив руку ей на
предплечье и направляя ее размах в обход своего тела и назад. Когда рука
была максимально вытянута, он сломал ее локтем, как молотком.
Сэнди взвыла.
Он снова поднял локоть и обрушил ей на затылок.
Она рухнула на ковер и замерла, все еще сжимая ручку ножа. Он
выдернул нож из судорожно сжатых пальцев и отбросил его в дальний угол
комнаты.
Гарден задумался.
Он мог убить ее на месте - поднять нож и перерезать спинной мозг у
третьего позвонка, пока она еще беспомощна, - и это, возможно, разом
прекратит весь кошмар его жизни. Но последняя ниточка привязанности и
остатки благоговения, которое он испытал когда-то перед ее физической
красотой, остановили его руку. Пусть кто-нибудь другой возьмет ее жизнь.
Он не мог.
Можно было просто выйти из комнаты и затеряться среди низших слоев
общества Босваша. Но для этого ему нужна была фора - время, несколько
большее, чем те несколько минут, в течение которых она придет в себя и
отправится по его следам. Надо было хотя бы связать ее и заткнуть рот.
Другого выбора, пожалуй, не было.
Связать - но чем? Для начала ее же ремнем. Полотенцами в ванной.
Простынями.
Он перевернул тело Сэнди и расстегнул пряжку ее широкого кожаного
ремня. Когда он вытягивал ремень, из-за корсажа ее брюк выпала узкая
черная коробочка, похожая на школьный пенал. Это было то самое "оружие",
которое она взяла с тела мертвого тамплиера. Он засунул коробку в задний
карман.
Теперь оставалось найти крепкую вертикальную стойку, к которой ее
можно было бы привязать. Столы и стулья, легкие и подвижные, не годились.
Ванная предлагала минимум удобств: старомодные раздельные раковина и
унитаз вместо современного гидравлического биокомплекса. Раковина далеко
выдавалась из стены, сверху торчали трубы питьевой и технической воды, в
внизу проходила большая сушка. Она-то и продержит Сэнди час или два.
Он перетащил ее тело в ванную, уложил лицом вниз на кафельный пол и
пропустил ремень вокруг шеи. Потом он пристегнул ремень к сушке, затянув
его так, что голова Сэнди приподнялась к трубе. Ремень был достаточно
широким, чтобы она на задохнулась, хотя дышать ей придется еле-еле, и
вообще шевелиться будет довольно трудно, покуда ее кто-нибудь не развяжет.
Гарден разорвал на полоски простыню с кровати и связал Сэнди запястья
и локти сзади, как рождественской индейке. Конечно, висеть так с раненой
челюстью будет мучительно, но мысль о ее страданиях мало волновала его. Он
как раз обвязывал ей ноги банным полотенцем, когда она очнулась.
- 'То ты де'аешь, Том?
- Хочу убедиться, что ты больше не увяжешься за мной.
- Ты до'жен у'ить ме'я.
- Не могу.
- Поче'у? Я те'я у'ива'а. М'ого 'аз.
- Что?
Сэнди попыталась повернуть голову, чтобы взглянуть на него. Лицо
сморщилось от боли - ремень впился в распухшую плоть под челюстью. Голова
снова повисла.
- Кто, до'аешь был тем ст'елком?
- Каким стрелком? Что ты несешь?
- В па'атке пасто'а, там, в А'кан'асе?
- Это было... больше ста пятидесяти лет назад.
- Бо'ше, чем ты до'аешь, Том. Я м'ого ста'ше.
- Я тебе никогда не рассказывал об этих снах.
- И не на'о. Я там бы'а.
- Как?.. Что?..
- 'азвя'и меня. Я те'е 'асска'у.
Гарден взвесил предложение и решительно отверг его. Сколько процентов
Шахерезады содержится в каждой женщине? Она будет рассказывать ему сказки,
пока не придут ее бешеные помощнички, схватят его и освободят ее.
- Как-нибудь в другой раз, Сэнди, - он закончил связывать ей ноги.
Потом он взял полотенце для рук и начал скручивать его жгутом.
Она смотрела на него с ненавистью и нескрываемой угрозой.
- Мне придется заткнуть тебе рот. Я знаю, у тебя несколько зубов
выбито, мне жаль причинять тебе боль.
- Не вол'уйся, - промычала она, все еще следя за ним глазами. - За
м'ой п'идут. - Полузадушенный смех отнял почти все ее дыхание. На
мгновение ему показалось, что она агонизирует, но он все же не ослабил
путы.
Сдерживая дрожь в руках, он прервал ее смех, засунув скрученное
полотенце между зубов и как можно нежнее завязав его сзади на шее.
Гарден закрыл дверь ванной и прибрал комнату так, чтобы при случайном
взгляде из прихожей она казалась незанятой. Он положил нож из сапога Сэнди
в задний карман брюк рядом с "пеналом". У двери он отыскал ее сумочку,
извлек оттуда ключ и тоже сунул его в карман, а сумочку забросил подальше
в шкаф.
Он приоткрыл дверь и прислушался.
Из холла не доносилось ни звука, даже за соседними дверьми все будто
вымерли.
Из-за двери ванной тоже не было ничего слышно, даже хриплого дыхания
Сэнди.
Том Гарден вышел, закрыл дверь, запер ее и спрятал ключ в карман.
Направо или налево? На лифте или по лестнице?
Он выбрал путь и покинул здание.
Мы только куклы, вертит нами рок, -
Не сомневайся в правде этих строк,
Нам даст покувыркаться и запрячет
В ларец небытия, лишь выйдет срок.
Омар Хайям
Два сторожевых столба, две изогнутые колонны голого камня поднимались
на сотню футов над низким плато, где приютился Гаттинский колодец. По
крайней мере, на карте он выглядел как колодец: круг, перечеркнутый
крестом.
Карты местности, которые были у тамплиеров - жалкие куски пергамента
с несколькими волнистыми линиями и какими-то непонятными значками - не
указывали ни на какие иные источники воды. Франки, которых набрали в
войско из крепостей в районе Тиберия, говорили, что о здешних землях им
ничего не известно, а тем более о воде. Единственное, что они знали
наверняка - это то, что всего через пол-дня пути можно выйти к побережью
Галилеи.
Жерар де Ридерфорд держал пергамент обеими руками, бросив поводья на
шею своего боевого коня. Он озадаченно щурился над непонятными буквами
возле каждого крестика и каждой линии. Карты делались в спешке в
Иерусалиме по мере того, как королевские шпионы присылали королевским
писцам сведения о возможном маршруте Саладина, поэтому пояснения не
страдали многословностью.
- A... Q... C... L... - прочитал он вслух. - И что это может
означать?
- Aquilae! - произнес граф Триполийский, который ехал в свите короля.
- Это означает, что мы сможем здесь увидеть орлов.
- Или то, что римский легион некогда водрузил здесь свои штандарты, -
заметил Рейнальд де Шатильон. Он выехал из Керака на север с двумя сотнями
рыцарей через несколько дней после снятия осады. Маленький отряд принца
Рейнальда догнал армию короля Гая миль за двенадцать до этого места.
- Римский легион, - повторил король Гай задумчиво. - Это самое
вероятное. "C" и "L" могут означать "Сотый Легион". Могла быть у римлян
сотня легионов?
- Безусловно, военная мощь наших духовных предшественников в этой
земле была очень велика, государь, - мягко ответил Рейнальд.
- Магистр Томас должен знать, - пробормотал Жерар. - Как жаль, что он
ушел из лагеря.
- Вы хотите сказать - сбежал, - укоризненно сказал Рейнальд.
- Томас Амнет не боялся никого, кто ездит верхом. Знаете ли вы, что
когда он был взят в плен на дороге в Яффу, его привели к Саладину. И ждала
его лютая казнь, ибо это была дорога, по которой двигался сарацинский
генерал. Но все же он остался жив, и никогда не упоминал об этой встрече.
- Так как же вы о ней узнали?
- Благодаря болтливости его оруженосца по имени Лео... Ах, кстати, -
воскликнул Жерар и обернулся к тамплиеру, ехавшему по правую руку от него.
- Разыщи молодого турка, который сопровождал магистра Амнета.
Тамплиер кивнул и отъехал в сторону обоза.
- Да латинские ли они? - неожиданно спросил король.
- Что, сир?
- Надписи на вашей карте.
- Нужно спросить этого Лео. Я полагаю, он посещал ваших писцов,
государь.
Король Гай промычал что-то в ответ, и армия двинулась дальше.
Через минуту смуглый юноша на неуклюжем мерине подъехал вслед за
рыцарем, которого посылал Жерар.
- А вот и оруженосец, - заметил граф Триполийский.
- Ах, Лео! Расскажи нам, что случилось с магистром Томасом?
- Он удалился в пустыню, сэр.
- Как? Один? - спросил король.
- Все, что магистр Томас делал, сир, он делал в одиночку.
- Это истинная правда, - пробормотал Жерар. - Ну хорошо, вот у нас
есть карта. Ты видел подобные...
- Да, милорд. Магистр Томас заставлял меня учиться этому искусству.
- На каком языке здесь написано?
- На латыни, сэр.
- А что это означает? - Великий Магистр показал ему буквы, вызвавшие
дискуссию.
- Лео склонился над картой.
- "Aqua clara", сэр. Это должно означать, что мы можем найти свежую
воду в колодце здесь, под Гаттином.
- Великолепно! - закричал король. - На этой жаре я не прочь выпить,
даже если это всего-навсего вода.
Знатные рыцари и тамплиеры, которые ехали неподалеку и слышали
сказанное, облегченно откинулись в седлах и обменялись улыбками. Солнце
было высоко, а уровень воды во флягах низок.
- А что это за волнистая линия? - спросил Жерар, опять поднося карту
к Лео.
- Утес или насыпь, милорд. Высота небольшая, хотя никто из нас в
"скрипториуме" не мог точно толковать эти старые карты. Они противоречивы
в деталях. По ним невозможно судить, крутой это склон или покатый. Он
вообще может располагаться совсем в другом месте.
- Что он говорит? - спросил король.
- Он говорит, что характер лежащей впереди местности не вполне ясен,
сир, - перевел Жерар.
- Чепуха, - фыркнул король Гай. - Плато плоское, как моя ладонь.
- Да, но...
- Но, но, но! Здесь у нас будет вода и ровное место, чтобы разбить
палатки и привязать лошадей. Что вы еще хотите?
- Хотелось бы все же оглядеться в поисках сарацинов, прежде чем
разбивать лагерь, - прошептал тамплиер, который ездил за оруженосцем.
Никто не слышал этого замечания, кроме Жерара, и тот знаком приказал
рыцарю замолчать.
- Мой шатер пусть разобьют возле колодца, - приказал король. - Жерар,
позаботьтесь о том, чтобы землекопы вырыли пруд для лошадей.
- Да, сир, - Великий Магистр повернулся к оруженосцу, спросил тихо: -
Вот здесь заштрихованные участки с трех сторон. Что они означают?
- В долине, милорд? - Лео пожал плечами. - Это может означать
пахотные земли. Однако даже лучшие из карт, с которых мы копировали, были
сделаны лет двадцать тому назад, а то и больше. Земля эта может быть уже
вся занесена песком. Так было с большинством карт: изображена река, а на
деле там извивается "вади" из чистого песка.
Жерар уставился на предательский кусок пергамента. Он внезапно
осознал, что неправильная карта опаснее, нежели отсутствие карты вообще.
- А ты ничего не знаешь о магистре Томасе?
- Он помахал мне рукой, чтобы я шел с армией, милорд. Он отправился
за своими "видениями".
- Так вот почему он оставил нас...
- Истинно так, милорд.
Колодец у Гаттинских Столбов был разрушен. Первоначально здесь был
источник, наполнявший неглубокий пруд водой. Человеческие руки обнесли
пруд стеной из тесаного камня. Нынче, в засушливый год, человеческие руки,
разрушили стену и прорыли канавки так, чтобы вода вытекла из пруда.
Тоненькая чистая струйка сочилась из скалы, бежала ручейком по илистой
грязи и растекалась лужицей перед запрудой - раздутой тушей дохлой овцы.
Жерар де Ридерфорд разглядывал овцу, прикидывая, когда ее настигла
смерть. Принимая во внимание жару, животное было мертво уже не меньше двух
дней, но не больше трех. Вместе с тем, ил в канавах был мягок, а это
говорило о том, что они были вырыты накануне. Следовательно, кто-то
притащил сюда овцу, чтобы поиздеваться над христианами.
Пока тамплиер занимался этими вычислениями, прибыли разведчики с
востока, запада и севера. Она прорвались сквозь толпу воинов, обступившую
кольцом разрушенный колодец.
- Милорды!
- Слушайте!
- Со всех сторон!
- За скалами!
- Они ждут!
- Они затаились!
Король Гай поднял голову, как гончая, нюхающая ветер. Жерар очнулся
от своих раздумий над мертвым животным.
- Кто ждет? - спросил Гай.
- Сарацины, - спокойно ответил Жерар.
Граф Триполийский, услыхав это, свалился с лошади и рухнул на колени
на каменистую землю. "Господи Боже, мы все покойники! Война окончена! Гай!
Твоему царству на Востоке пришел конец!"
Люди стыдливо отворачивались от этого жалкого зрелища, лошади дико
ржали.
Жерар де Ридерфорд подошел к графу и едва сдержался, чтобы не ударить
его. Вместо этого он уперся ногой ему в спину и сильно толкнул. Граф
взмахнул руками и упал лицом вниз.
- Замолчи, предатель, - прорычал Великий Магистр, убедившись, что тот
наелся грязи. Затем Жерар обернулся к королю Гаю.
- Мой государь, ваши приказания?
- Приказания? - король тупо оглянулся. - Да, приказания. Ну... Пусть
кто-нибудь разобьет мой шатер. Только так, чтобы от овцы не дуло,
пожалуйста.
Оружие, которое Амнет нашел в покинутом лагере, было его собственным.
Отсутствовали только шит и шлем, которые подобрал какой-нибудь рыцарь. Меч
и ножны, стальные перчатки и наколенники - все это было привязано к
седельным сумкам. В сумках он обнаружил смену белья и порцию зерна. В тени
неподалеку лежала фляга с водой. Так позаботился о нем Лео.
Но коня не было.
Амнет надел на себя оружие, перекинул сумки через одно плечо, к
другому петлей прикрепил флягу и надвинул капюшон на голову, чтобы
защититься от солнца. Путь предстоял долгий.
Даже слепой различил бы следы армии короля Гая. А Томас Амнет теперь
не был слепым.
На третий день пути, будучи еще очень далеко от арьергарда христиан,
он наткнулся на бедуинов.
Он поднимался на невысокий пригорок, когда вдруг до него донесся
звук, подобный ропоту океанских волн на далеком берегу: такой звук слышит
нормандский крестьянин, находясь в полумиле от прибрежных скал залива
Сены, то есть слишком далеко, чтобы увидеть свежие вздохи Атлантики или
различить, где кончается взмах одной волны и начинается завиток следующей.
Но достаточно близко, чтобы почуять запах соли в воздухе и уловить пульс
прибоя. Это был бессловесный голос людей, числом десять раз по десять
тысяч, стоящих лагерем по другую сторону пригорка.
Безо всякого дара предвидения Амнет мог сказать, что за армия стояла
на его пути. Он бросил свою поклажу, припал к земле, прополз последние
несколько футов до вершины холма и чуть-чуть приподнял голову над склоном.
Более многочисленные, нежели колония морских птиц, воины Саладина
двигались вокруг дымных костров своих бивуаков. Ярче, чем ручные зеркальца
в руках придворных красавиц, горели на солнце их шлемы и нагрудные
пластины, разбрасывая вокруг лучи сквозь висящую в воздухе пыль. Шумно,
как вороны на засеянном поле, носились по лагерю сарацинские конники на
своих арабских скакунах, опрокидывая кипящие котлы и вызывая вопли
негодования пеших наемников.
Амнет поднял руку и, отделив большим пальцем десятую часть видимого
пространства лагеря, сосчитал людей на этом участке. Сбившись со счета, он
начал прикидывать число солдат вокруг каждого костра, затем сосчитал
костры.
Перед ним было двадцать тысяч солдат или около того, не считая
перемещавшихся конников. Границы лагеря терялись из виду и на западе и на
востоке. Амнет не мог сказать, как далеко простирался этот бивуак. Одно
было ясно: он вставал на пути Томаса Амнета к армии короля Гая.
Но если войско Саладина, которое сначала шло впереди короля, каким-то
образом оказалось позади, что же тогда произошло с христианским войском?
Может оно свернуло в сторону? Или же, набрав скорость, одним махом
проскочило через сарацинскую орду? Или Саладин свернул со своего пути?
Амнет все еще ломал голову над этой задачей, когда вдруг
почувствовал, что его тянут за край плаща. Он поднял голову.
У ног Амнета присел бедуин, пригнувшись так, чтобы его голова не была
видна с той стороны холма. Он отбросил уголок куфии, защищавший рот и нос
от солнца. Вычурный изгиб его усов, черных, как вороново крыло, и широких,
как строчки в каллиграфии пьяного монаха, приковал внимание Томаса Амнета.
Он видел эти роскошные усы, это широкое лицо, этот пристальный взгляд
каждый раз, рассматривая испарения, струящиеся над камнем.
Крылья усов приподнялись и затрепетали в улыбке, открывшей
превосходные белые зубы.
- Позволь показать тебе чудо, о христианский господин! - Голос был
певучий, живой и насмешливый.
- Что это? - опасливо спросил Амнет.
- Реликвия, господин, кусок каймы плаща Иосифа. Он был найден в
Египте через много столетий, но его краски не потускнели.
Проворные руки извлекли из-под бедуинской джеллабы что-то узкое и
шелковистое, поблескивающее на солнце.
Амнет сжал рукоятку кинжала, быстро приняв сидячее положение выше по
склону и не спуская глаз со шнура-удавки. Бедуину пришлось бы сделать
рывок вверх, чтобы добраться до шеи Амнета. Но тогда семь дюймов холодной
стали рассекут этого человека от солнечного сплетения до лобка.
И тут Амнета почти реально ощутил, как нож начнет крутиться и
дергаться в его руке, если придется вспарывать эту плоть. То был не
простой смертный - Камень, покачивающийся в своем футляре под поясом
Амнета, тоже знал это. Он говорил Амнету, что энергия, струящаяся под этой
бронзовой кожей, отразит любое оружие. Шелковый шнурок доказывал, что
перед Томасом похититель душ - хашишиин. Камень же утверждал, что это не
рядовой приверженец культа.
Томас Амнет был готов сразиться с армией. Но видения Камня возложили
на него иную миссию.
- Не здесь, ассасин, - тихо сказал он.
Улыбка бедуина, широкая и притворная, внезапно исчезла. Губы сжались
в жесткую прямую линию. Глаза сузились и превратились в темные точки.
- Да, - согласился он наконец. - В лагере государя Саладина не должны
слышать криков.
- Ты приготовил место?
- Я знаю одно подходящее.
- Так веди.
Быстрым и гибким движением человек поднялся и, не оборачиваясь,
зашагал вниз по склону холма. Его спина была ничем не защищена от удара
меча тамплиера. Но оба знали, что удар не будет нанесен, ибо окажется
бесполезным.
Амнет оставил на холме мешки, флягу и меч. Он шел за ассасином на
восток.
К полудню второго дня даже самые гордые из тамплиеров выстраивались в
очередь, чтобы получить возможность встать на колени и опустить лицо в
грязную лужу, образовавшуюся в той выемке, где еще недавно лежала овца.
Вода, скапливавшаяся там, была слишком драгоценной, чтобы позволять ей
растекаться по стенкам сосудов или пропитывать кожу фляг.
Лошадей не поили вовсе. Жерар де Ридерфорд знал, что это ошибка:
лошади были их спасением. Для французского рыцаря сражаться означало
сражаться в седле, орудовать пикой, превзойти противника умением держаться
верхом, Кроме того, в этой пустыне пешему человеку далеко не уйти. Бросить
лошадей умирать от жары и жажды означало признать собственное поражение.
Но большая часть королевского войска уже готова была признать что
угодно.
В первую же ночь их сон у разрушенного Гаттинского колодца был
прерван доносившимся снизу молитвенным бормотанием мусульманской армии. В
сумерках высокие чистые выкрики муэдзина придавали ритм неясному ропоту
лагеря, готовящегося ко сну. Затем раздались мертвяще монотонные
песнопения. На слух христианина это были не молитвы, а скрежет неумолимой
машины, предназначенной для перемалывания доблестных рыцарей острыми
саблями.
Некоторые воины, завороженные этими звуками и обезумевшие от жажды,
оседлали лошадей и направились прямо к невысоким овражистым холмам,
окружавшим пересохшее плато. Они ехали достаточно тихо, обмотав поводья
тряпками, чтобы не звенели. По лагерю пронеслась молва, что они собираются
спуститься в овраг, привязать лошадей на виду у сарацинов, подползти на
животах к ближайшей воде, напиться и вернуться тем же путем.
Больше этих людей никто не видел.
Жерар мог только предположить, что они были схвачены и обезглавлены
на месте. Таков был приказ Саладина - во всяком случае относительно
тамплиеров.
Через некоторое время после исчезновения этой группы мусульмане
подожгли сухую траву, покрывавшую склоны холмов, и колючие кустарники,
росшие в оврагах. Серый дым поплыл как удушливый туман над христианским
лагерем, заползая в пересохшие глотки и разъедая глаза. И нечем было
смочить тряпки, чтобы обвязать ими лицо.
Когда занялся первый рассвет, Саладин предпринял первую атаку.
Зловещее пение воинов не прекращалось ни на минуту, но к этим звукам
прибавились еще резкие клики рожков и звон гонгов. Им незачем было
пробираться украдкой, когда они превосходили христиан по численности
десять к одному. Подобно шнурку, затягивающему горловину мешка,
человеческое море смыкалось вокруг лагеря короля Гая.
У французов не было места, чтобы взобраться на лошадей и
развернуться. Не было пространства, чтобы начать сокрушительную атаку. Не
было слабого места в рядах противника, на которое направить основной удар.
Вместо этого они встали плечом к плечу и выставили наружу пики. Их легкие
каплеобразные щиты, столь удобные у лошадиного плеча для отражения копья
или меча в конном поединке, защищали слишком узкое пространство в таком
позиционном бою. Древнеримские легионы смыкали края своих тяжелых
квадратных щитов и выдерживали бешеный натиск варваров, вдвое
превосходящих по численности. Элегантное нормандское вооружение оказалось
здесь бесполезным.
К тому же сарацинская пехота сильно отличалась от хвастливых
племенных дружин, которые сокрушал Цезарь. Они не выскакивали вперед,
напрашиваясь на поединок. Они шли в гробовом молчании, если не считать их
молитвенного мычания. Подойдя к ощетинившемуся кавалерийскими пиками строю
христиан, они обходили колющие концы пик и рубили древки своими кривыми
саблями. По двое, по трое они схватывались с человеком, держащим пику, не
давая ему перехватить свое оружие для удара, и иногда им удавалось вырвать
древко из его рук.
Армия короля Гая, будучи мобильным соединением конных рыцарей, не
имела лучников. А Рейнальд не взял ни одного из Керака. Французам нечего
было противопоставить рядам мусульманской пехоты, кроме пик и мечей,
лишившись которых, воин оставался безоружным.
И все же целый час в то первое утро они кололи пиками, рубили мечами,
отбивались щитами. Христиане выстояли. Мусульманские пехотинцы один за
другим падали, истекая кровью. Но их оставалось все еще слишком много.
На исходе этого адского часа один из рожков пропел необычный сигнал -
две восходящие ноты. Остальные рожки подхватили этот клич. Сарацины разом
опустили мечи, оторвались от христианских воинов и отступили. Они
удалялись не спеша, а рыцари короля Гая были слишком изнурены, чтобы
преследовать. Вместо этого они воткнули острые концы своих щитов в мягкую
от крови землю и тяжело повисли на них.
Саладин не беспокоил их целый день, предоставив солнцу потрудиться
над головами, а пыли - над глотками христиан.
И снова ночью пронзительный призыв к молитве прервал дремотные
песнопения осаждающей армии.
На следующее утро во французском лагере немного оставалось тех, кто
выступал за активное сопротивление. Граф Триполийский собрал вокруг себя
горстку верных рыцарей и довольно сплоченную группу тамплиеров, одобрявших