Страница:
были стройными и загорелыми людьми с мозолистыми руками, крепкими
мускулами; со свежей кровью на мечах. Более поздние, большей частью на
белых лошадях, были полными мужчинами с кожей, бледной от длительного
сидения в комнатах. У них были мягкие руки, слабые мускулы, на пальцах
были видны чернильные пятна от записей долговых обязательств и владений.
В то время как плащи первых тамплиеров пропахли пылью и запекшейся
кровью поля битвы, льняные камзолы нынешних членов Ордена пахли церковными
благовониями и духами из будуаров проституток.
Это было истинное видение - и последнее, которое Томас видел за
несколько месяцев.
Сейчас он хотел сделать еще одну попытку. Левой рукой он направил
испарения из колбы на край Камня, собрался с мыслями и посмотрел.
Он увидел лицо Ги де Лузиньяна, безвольное, пресыщенное страстями, с
языком, высунутым, как у собаки. Длинные подвижные пальцы - их кожа
медного цвета, как у Сарацинов, гладят лоб, затылок, кожу на его груди,
его мужское достоинство. Ги вскрикнул и исчез в тумане.
Струйка испарений поднималась и загустевала в неверном свете свечи.
Вместе с рябью, как отражение на неподвижной воде колодца, свет
превратился в безжалостное полуденное солнце, освещающее утес посреди
пустыни, похожий на палец дамы, призывающей подойти поближе. Палец
согнулся и исчез в тумане.
Черные усы, подбритые и подрезанные острым кинжалом, появились среди
испарений. Над ними сверкали два глаза, красные, как у волка, и узкие, как
у кошки. Крылья усов поднялись и раздвинулись в улыбке, показавшей
превосходные зубы. Глаза искали что-то в тумане, пока не встретились с
глазами Амнета. Орлиный нос, делящий это лицо пополам, снова, как женский
манящий палец, сделал приглашающий знак Амнету. Прежде чем изображение
исчезло, Томас разогнал его ладонью.
Свеча под ретортой догорела и пары больше не поднимались. Так всегда.
Это лицо, эти волчьи глаза появлялись в каждом видении за последние
месяцы. Где-то и в какое-то время - в настоящем, прошедшем или будущем
волшебник объявлял или объявит безжалостную войну Хранителю Камня. Такие
вызовы не были чем-то необычным, так как и в прошлом, и в будущем
существовали маги. Однако этот вызов затронул действие глубинных свойств
Камня. Томас Амнет подумал о том, как должным образом ответить на этот
вызов.
Он отставил аппарат в сторону и дал ему остыть. Снова уложил Камень в
его хранилище - преодолевая боль, хор поющих ангелов - и закрыл крышку.
Каждый раз, когда он прикасается к нему, Камень изменял его, укреплял,
увеличивал его знание.
Томас вспомнил день, когда он получил его во владение от Алана,
предыдущего Хранителя Камня.
Старый рыцарь вытянулся на своем смертном ложе, раненый в легкое
сарацинской стрелой. Два дня он харкал черной кровью и никто не ожидал,
что он доживет до рассвета.
- Томас, подойди.
Томас покорно приблизился к постели, сложив руки на груди. Эти руки
огрубели от рукояти меча и ручки шита. Ему было семнадцать и у него совсем
не было опыта. Его голова была такой же пустой, как стальной шлем.
- Тамплиеры на совете не смогли найти тебе лучшего применения.
Поэтому они передали тебя мне.
- Да, сэр Алан.
- Орден должен иметь Хранителя Камня. Это не слишком важный пост. Не
такой, как Начальник обители или военачальник.
- Нет, сэр Алан.
- Но Хранитель все-таки имеет определенный престиж.
Человек приподнялся на своих подушках, его глаза вспыхнули. Они не
вполне сфокусировались на Амнете.
- Камень опасен. Это орудие Дьявола, вот что я скажу. Ты должен
дотрагиваться до него как можно реже, и использовать только в случае
крайней нужды.
- Что же он такое, этот Камень?
- Он появился из северных стран, вместе с первыми рыцарями, которые
организовали наш Орден. Он всегда был с нами. Наша тайна. Наша сила.
- Где этот Камень, сэр Алан?
- Всегда держи его поблизости. Всегда используй его на благо Ордена.
Пока он с Тамплиерами, они не будут знать поражения в битве. Но прикасайся
к нему - к его поверхности - как можно меньше. Для твоей...
Лихорадка, которая сжигала грудь сэра Алана, казалось, развернулась
как бешеная собака и укусила его. У него перехватила дыхание. Его глаза
блуждали, в конце концов остановившись на лице Амнета. Последнее сказанное
им слово:
- ...души.
И все кончилось.
Амнет знал, что должен что-то сделать. Он закрыл глаза умершего,
придержав их кончиками пальцев, как делают йомены на поле битвы. Он должен
сказать кому-нибудь, что сэр Алан умер. Но сначала нужно найти Камень,
который стал теперь его собственностью.
Где бы он мог быть?
Сэр Алан приказал ему держать Камень поближе к себе. Где мог
умирающий человек спрятать свое достояние?
Томас обвел глазами полог: знамена, пыль и накрытый ночной горшок. Он
вытащил этот сосуд наружу, посмотреть, не спрятан ли Камень там, и
встретился с его зловонным содержимым. Медленно поворачивая горшок, он
понял, что там не хватило бы места для такой большой вещи, как Камень.
Где еще?
Он пошарил под подушкой. Обиженная таким обращением голова умершего
перекатилась из стороны в сторону, веки открылись. Амнет наткнулся на
что-то твердое. Он сжал это пальцами и медленно вытащил.
Ларец из черного грецкого ореха. Он осмотрел крышку и, поняв, что
ключа не потребуется, открыл ее.
Темный кристалл размером с его ладонь лежал внутри. В слабом свете
было трудно его разглядеть. При поворотах казалось, что Камень окрашен в
темно-красный цвет засохшей крови, или охристый цвет богатой французской
земли, вспаханной плугом в весенний день.
Амнет не внял последнему предостережению сэра Алана и прикоснулся к
Камню пальцами. Шок, боль, хор, музыка, злобная жажда его жизни - все, что
будет волновать его сны и его думы вплоть до самой смерти - все это
возникло в его душе вместе с этим первым прикосновением. Томас Амнет
понял, что изменился в этот момент.
Он нашел Камень и тот принадлежал ему.
Камень нашел его, и он принадлежал Камню.
Амнет мгновенно понял, что сила, заключенная в Камне, могла бы спасти
сэра Алана от смерти, могла бы излечить его раны от яда, смерти, и также
понял, _п_о_ч_е_м_у_ старый рыцарь отказался от _т_а_к_о_г_о_ способа
спасения.
Теперь, дюжину лет спустя, в своей башне, умудренный чтением
многочисленных пергаментов - некоторые из них были только в изображении
Камня, - закаленный тысячами прикосновений к Камню, Амнет намного больше
разбирался в его силе и ее применении.
Он знал, что не умрет, как другие люди. За все время, пока он
действовал как Рыцарь тамплиеров в Святой Стране, он никогда не скакал на
черной лошади перед другими хранителями Камня. Он никогда не посмотрит в
строгое лицо Одина Одноглазого в дверях Вальгаллы, не преклонит колени
перед Троном Господним.
Убираясь на рабочем столе, Томас Амнет отложил в сторону кусок
свинца, который использовал днем раньше для починки чернильницы.
Металл подался под его пальцами и превратился в тростник
золотисто-желтого цвета. Он дотронулся до некоторых костяных вещичек и они
заискрились, как лед в водопаде, превратившись в сверкающие хрустальные
шары, резонируя в его руках с непонятной силой и странными звуками.
Были ли это проделки Дьявола? Как всякого нормального христианина в
христианском Ордене, такая мысль должна была бы смутить Томаса Амнета.
Но, знакомый с Камнем, он знал, что это глупые мысли. Камень был
вещью в себе, со своими собственными представлениями. И не все его
действия были столь устрашающими. Что бы Камень ни сделал Томасу Амнету,
это не оскверняло его, а наоборот, очищало.
Он с удивлением держал руки перед глазами и ожидал, когда чудо
пройдет.
Служить искусству, что попасть в тюрьму,
И если человек с талантом дружен,
Начертано судьбою быть ему -
Плохим кормильцем, никудышным мужем.
Ральф Валдо Эмерсон
Элиза 212: Доброе утро. Это Элиза 212, служащая Объединенной
Психиатрической службы, Greater Bowash Metropolitan. Пожалуйста, считайте
меня своим другом.
Субъект: Ты машина. Ты мне не друг.
Элиза 212: Тебе не нравится разговаривать с машиной?
Субъект: Да, нет. Я делаю это всю свою жизнь.
Элиза 212: Сколько тебе лет?
Субъект: Тридцать тр... а... двадцать восемь. Почему я должен тебе
лгать?
Элиза 212: Действительно, почему? Я здесь, чтобы помочь. У тебя
прекрасный голос. Глубокий и хорошо поставленный. Ты его используешь
профессионально?
Субъект: Что ты имеешь в виду? Как диктор?
Элиза 212: Может как актер или певец?
Субъект: Я немного пою, совсем немного. Большей частью я играю на
пианино. Черт побери - я только и делаю, что играю на пианино.
Элиза212: Тебе нравится играть на пианино?
Субъект: Это будто вдыхаешь чистый кислород. Действительно здорово.
Элиза 212: Что же ты играешь?
Субъект: На пианино, я же сказал.
Элиза 212: Прости пожалуйста. Я имела ввиду, что за музыку ты
играешь?
Субъект: Джаз. Баллады. Страйд.
Элиза 212: Страйд? В моем банке данных нет этого термина.
Субъект: Ну и приветик твоему банку данных. "Страйд" - это настоящий
джаз. Его играли негритянские пианисты в Гарлеме, в Старом Нью-Йорке, в
начале двадцатого столетия. Он отличается тем, что левая рука играет басы
и гаммы - гаммы на полторы или две с половиной октавы ниже, чем мелодия, а
правая рука играет синкопы в третьих и шестых, хроматические гаммы и
тремоло... Страйд.
Элиза 212: Спасибо тебе за разъяснение. Похоже, ты много об этом
знаешь.
Субъект: Дорогуша, я, черт возьми, самый лучший исполнитель страйда в
этом столетии.
Элиза 212: Тогда могу я узнать твое имя для ссылки?
Субъект: Том. Том Гарден.
(Субъект 2035/996 Гарден, Том/Томас/NMI. Открыть психиатрический файл
и добавлять все будущие ссылки.)
Элиза: В чем проблема, Том?
Гарден: Меня пытаются убить.
Элиза: Откуда ты это знаешь?
Гарден: Вокруг меня происходит что-то странное...
Элиза: Что именно?
Гарден: Это началось примерно три недели назад, когда машина заехала
на бордюрный камень в Нью-Хэвене. Я там был по личным делам. Большой
"ниссан" на огромной скорости въехал на тротуар.
Элиза: Ты пострадал?
Гарден: Должен бы. Если бы некто не налетел на меня и не сбил с ног
прямо перед тем местом, куда врезался лимузин. Потом он перевернулся так,
что его башмаки попали в окно машины. Этот парень освободился, отряхнул
пыль с коленей и исчез. Ушел, даже не дождавшись моего "спасибо".
Элиза: Как он выглядел?
Гарден: Плотно сбитый. Длинный пиджак из плотной материи, типа
габардина, башмаки тяжелые и высокие, как у кавалеристов старых времен.
Элиза: Цвет волос? Глаз?
Гарден: Он был в шляпе. Вернее, нет - в чем-то типа капюшона, со
свободными краями. Может быть, сомбреро? Я не могу сказать точно. Это было
поздно ночью и в не слишком освещенной части города.
Элиза: А что ты сделал с машиной?
Гарден: Ничего.
Элиза. Но ведь она пыталась убить тебя. Ты так сказал.
Гарден: Да. Теперь я знаю точно. Машина была не первым случаем -
перед этим могло быть случайное совпадение, если ты меня понимаешь. Машина
сразу же исчезла. Вокруг не было ничего такого, что я мог бы предъявить.
Элиза: Так что ты исчез, как тот человек в капюшоне?
Гарден: Да.
Элиза: Что же за второй случай?
Гарден: Разрывные пули. Произошло это за неделю или десять дней до
того. На лето я снимал жилье в Джексон Хейс. Это в одном из старых
каменных домов, которые разбиты на отдельные модули. Мое окно было слева
на третьем этаже.
Было семь часов утра, я был дома и отсыпался после работы. Я закончил
игру в два пятнадцать, немного поел и выпил. Так что домой я пошел где-то
между тремя и четырьмя и улегся спать. В семь, когда остальные уже на
ногах и принимают душ, я еще крепко сплю.
Элиза: Хорошо ли ты спал, Том?
Гарден: Прекрасно. Никаких пилюль. Просто закрыл глаза и мир поехал в
сторону. Но, как я уже сказал, этим утром, когда я был дома, кто-то
стрелял по третьему этажу. Но справа - по соседнему модулю.
Элиза: Там кто-нибудь жил?
Гарден: А как же, молодая женщина. Я ее немного знал - Дженни
Кальвадос.
Элиза: Ее убили?
Гарден: Не сразу. Первые две пули разбили оконное стекло.
Удивительно, но это синтетическое стекло способно выдерживать даже
разрывные пули. По крайней мере, первое попадание. Стрелок методично
простреливал комнату. Пули попали в каждую двенадцатую книгу на полках.
Одна попала в телевизор, другая прошла через холодильник, третья - через
шкаф. Они взрывались как бомбы. Если бы Дженни осталась лежать, она, может
быть, и уцелела бы, так как ее постель была под окном и ее защищали сень
дюймов старого кирпича и облицовочный камень. Он мог бы расстрелять
комнату и убедиться, что там никого нет. Но она вскочила и побежала в
туалет. Голова ее оказалась на пути пули, и мозг забрызгал всю стену.
Элиза: Откуда ты знаешь, что ее убила последняя пуля?
Гарден: Не настолько же крепко я сплю, да и стены не столь толстые. Я
слышал, Дженни вскрикивала, когда пули разрывались вокруг нее. Затем одна
попала в цель и все кончилось. За исключением того, что не она была
мишенью. Ею был я. Убийца перепутал левую и правую сторону и выбрал не то
окно.
Элиза: Почему ты думаешь, что это было убийство? Наслаждение
стрельбой становится обычным.
Гарден: Потому что полицейские обнаружили то место, откуда велась
стрельба. Там были следы на черепице, целая груда пустых бутылок и куча
сожженных упаковок от ленча. Лежак он сделал из старой стекловаты...
Видимо, убийца использовал оптический прицел. Этот тип хорошо
подготовился.
Элиза: Может быть, он хотел убить именно ее, а не тебя?
Гарден: Библиотекаршу? Незамужнюю работающую девушку двадцати шести
лет, живущую самостоятельно? С какой стати?
Послушай, у Дженни были каштановые волосы, коротко остриженные, как у
меня. Так что в темной комнате стрелок вполне мог спутать ее с мужчиной,
даже имея телескопический прицел. Как я говорил, он должно быть, спутал
левое и правое, принял ее за меня и убил. Думаю, так оно и было.
Элиза: Ты имел ввиду это совпадение?
Гарден: Не совсем.
Элиза: Был еще выстрел?
Гарден: Послушай, ты молодец!
Элиза: Запись содержания и проекционный анализ. Я запрограммирована
на запоминание и любопытство, Том.
Гарден: Был еще один ночной выстрел в моем клубе. Должно быть, две
недели назад. Этот клуб называется Пятьдесят - Четыре - Тоже...
Элиза: Ты имеешь ввиду Пятьсот Сорок Два?
Гарден: Нет, Пятьдесят - Четыре - Тоже. Это филиал очень старого
клуба из тех, что еще существуют в настоящее время. Итак, я играл там как
всегда, но все шло не так, как надо.
Почему-то мои слушатели никак не могли понять, что мое представление
об исполнении полностью отличается от их. Я закрываю глаза, когда играю, а
они думали, что я засыпаю. Действительно, я иногда вскрикивал, играя коду
или...
Элиза: Кода? Что это такое?
Гарден: Это инструкция вернуться назад и повторить пассаж, иногда с
немного измененным окончанием.
Элиза: Спасибо. Записано. Продолжай дальше, пожалуйста.
Гарден: Или, например, я мог ругаться, пропуская такт или два. Иногда
я закусывал губу, а они считали, что я ошибся. Но когда у вас абсолютный
слух, вы просто не можете играть неверно.
Элиза: И игра в этот вечер шла плохо.
Гарден: Клубный кондиционер вышел из строя и влажность воздуха
сказывалась на функционировании клавиатуры. Просто кошмар. У меня не было
времени наблюдать за толпой или следить за дверью.
Элиза: Следить за дверью? Зачем?
Гарден: Потому что все хорошее приходит через парадную дверь:
меценаты, агенты студий, подписание контрактов и случайные приглашения на
одну ночь.
Элиза: Ты имеешь ввиду сексуальные контакты?
Гарден: Нет. У меня для этого есть постоянная девушка. Или была.
Приглашения на одну ночь, в музыкальном бизнесе, означают короткие
контракты, типа вечеринки, свадьбы, и тому подобного, хотя не многие
приглашают исполнителя страйда.
Но в этот вечер я не смотрел за дверью, так как пианино звучало хуже,
чем ящик с мокрыми носками. Поэтому я не заметил, как он пришел.
Элиза: Он? Кто?
Гарден: Бандит. Пятьдесят - Четыре - Тоже - надежный клуб: деловые
люди - большей частью Hors Boys and Synto Skins. И никаких Манхэттенских
босяков. Это гарантирует спокойную обстановку. Так что тот человек был
явно не к месту в своей шелковой рубашке, и обтягивающих штанах. Эта
экипировка выдавала в нем завсегдатая аптек окраинных кварталов города,
несмотря на длинные светлые волосы.
Элиза: Он попал в тебя?
Гарден: Нет. Он выстрелил правее и выше, я услышал только треск
пластика над головой. В то же мгновение я оттолкнул стул и скользнул за
пианино. Музыка оборвалась, когда пули завели свою песню... После этого
вечера никто не собирается позаботиться о мокрых молоточках.
Элиза: Что же ты сделал потом?
Гарден: Выскочил через заднюю дверь даже не оглянувшись. Последний
гонорар я потребовал у хозяина наличными. Сказал, что у меня умерла мать.
Элиза: Ты сообщил властям? Я имею в виду, о стрельбе.
Гарден: Конечно, я законопослушный гражданин. Но они только смеялись,
кормили меня полицейскими историями о немотивированной городской
преступности, приводили статистические данные и расчеты вероятности
относительно меня, а под конец сказали, что у меня буйное воображение.
Элиза: Но ты не согласен?
Гарден: (Пауза в одиннадцать секунд) Ты думаешь, что я сошел с ума.
Элиза: Это не моя функция. Я не решаю. Я слушаю.
Гарден: Ладно... можно сказать, я всегда чувствовал нечто особенное.
Даже когда был маленьким мальчиком, я чувствовал себя посторонним, не
таким, как все люди. Посторонним, но не отделенным. Не мятежником. Это
похоже на большую ответственность за устойчивость мира, за всю грязь и
разрушения, чем чувствуют другие люди. Иногда я чувствовал, что на мне
груз вины за двадцать первое столетие. Иногда мне хотелось бы быть в
некотором роде спасителем - но не в религиозном смысле.
Я чувствовал силу, или скорее умение. Оно было у меня когда-то, но
потом я его забыл. Напряжение мускулов, биение пульса, которые вне моих
способностей. Если бы я только мог успокоиться и сосредоточиться, эта
сила, это умение могли бы оказаться в моих руках. Сила удалять врагов с
моего пути мановением руки. Поднимать камни при помощи энергии, льющейся
из моих глаз. Заставлять горы дрожать от одного моего слова.
Элиза: Это Век Толпы, Том. Многие люди чувствуют себя бессильными и
обесчеловеченными, будто они колесики машины. Их эго компенсирует это
неопределенными фантазиями об "избранности", или сознанием возложенной на
них "миссии".
Новая ветвь психологии, называемая ufolatry, объясняет истории о
контактах с пришельцами и тому подобными вещами желанием человека быть
замеченным обществом, которое долго игнорировало человеческий фактор.
Раньше, люди того же склада сообщали о встречах с Девой Марией.
Многие люди испытывают то же чувство скрытой силы, которое ты описал.
Этим же можно объяснить веру в ведьм. В твоем случае, вероятно, эти
чувства более выражены. В конце концов, ты владеешь сложным искусством
игры на фортепиано. Может, ты еще что-нибудь умеешь?
Гарден: Мне всегда легко давались языки: путешествуя по Европе, я
научился бегло говорить по французский и сносно по-итальянски. В Марселе
немного выучил арабский.
Элиза: Есть ли у тебя какие-нибудь другие интересы? Спорт?
Гарден: Мне нравится быть в курсе современных точных наук, читать об
открытиях, особенно в космологии, геохимии, радиоастрономии, суть которых
не меняется и за развитием которых можно следить.
Спорт? Я полагаю, что я в хорошей форме. Нужно поддерживать форму,
если проводишь шесть часов сидя и упражняя только пальцы, кисти и локти. Я
знаю айкидо и немного карате - но моя жизнь - это мои руки и я не могу
драться ими. Вместо этого я научился использовать ноги. Можно сказать, что
я могу постоять за себя, если пьяная драка приближается к пианино.
Элиза: Так, это объясняет твое выражение "отбрасывать врагов с моего
пути". Люди с тренированным телом часто чувствуют нечто вроде ауры -
здоровья, уравновешенности, которое можно описать словом "сила".
Гарден: Ты думаешь, что я ненормальный. Но ты неправа. Я в здравом
уме.
Элиза: "Нормальный" или "ненормальный", Том, эти ярлыки уже не имеют
такого значения, как раньше. Я говорю, что у тебя может быть слабая и
полностью компенсируемая иллюзия, которая, может не беспокоить тебя и
твоих близких, при условии, что не отражается на поведении твоем и твоих
близких.
Гарден: Ну, спасибо. Но ты не чувствуешь дыхания наблюдателей на
своей шее.
Элиза: Наблюдателей? Кто они? Опиши мне.
Гарден: Наблюдатели. Иногда я чувствую чей-то взгляд на спине. Но
когда я оборачиваюсь, их глаза скользят прочь. Но лица всегда выдают их.
Они знают, что обнаружены.
Элиза: Может быть, это из-за твоей профессии, Том? Ты много
выступаешь. Ты зарабатываешь игрой на жизнь, и люди видят, как ты это
делаешь. Незнакомцы в толпе могут узнать тебя, или думать, что узнали, но
смущаются признать это. Поэтому они отводят глаза.
Гарден: Иногда это больше, чем наблюдение... Скажем, я пересекаю
улицу, задумавшись и не глядя на светофор, внезапно какой-то человек
толкает меня "случайно", будто спешит к припаркованной машине. И в это
время, грузовик скрипит тормозами точно там, где был бы я, не толкни он
меня.
Элиза: Кто толкнул тебя? Мужчина?
Гарден: Да, мужчина.
Элиза: Он знаком тебе?
Гарден: Не знаю, они все на одно лицо. Ниже и тяжелее меня. Не
толстые, но крепко сбитые, как русские тяжеловесы, широкоплечие, с хорошо
выраженной мускулатурой. Идут, тяжело, как будто прошли миллион
километров. Всегда одеты в длинный плащ и шляпу, которые полностью
закрывают фигуру, даже в жаркие дни.
Элиза: Как часто это происходило?
Гарден: Я могу припомнить два или три случая. И всегда на улице, при
сильном движении. Однажды это было, когда я шел рядом с домом, где высоко
мыли окна и один остановил меня, попросив двадцатипятицентовик - как вдруг
рядом метров с пятидесяти свалился кусок брандспойта. В другой раз в
вестибюле отеля я наткнулся на сумку и пропустил лифт, который застрял
между этажами. Наблюдатели, опекающие меня.
Элиза: Их слежка всегда к лучшему? Они охраняют тебя?
Гарден: Да, всегда, когда меня пытаются сбить машиной на тротуаре или
расстреливают мой дом. - Мягко. Я пришел к мысли, что люди, пытающиеся
убить меня, появляются одновременно с теми, кто хочет стать мной.
Элиза: Том, я тебя плохо слышу. Ты сказал, люди пытаются быть тобой?
Гарден: Да. Люди пытаются войти в мою жизнь, чтобы жить в ней,
выпихнув меня.
Элиза: Я не понимаю. Ты говоришь о других персонах, которые пытаются
разделить с тобой твое тело?
Гарден: Ничего похожего. (Зевает.) Послушай, я пошел. Уже четыре, а я
отыграл три полных сета. Для компьютера у тебя прелестный голос. Может
быть, я позвоню еще.
Элиза: Том! Не вешай трубку. Мне нужно знать...
Гарден: Я сейчас упаду и засну прямо в телефонной будке. У меня есть
твой номер.
Элиза: Том! Том!
Гудки!
Том Гарден отодвинул засов и открыл дверь. Запах Атлантики ударил ему
в ноздри: мидии, водоросли и черная грязь низкого прилива, перемешанная с
ароматами бензина и гудрона. Он быстро вытеснил из его легких спертый
воздух психологической кабинки. Он провел длинным пальцем по запотевшему
стеклу и извлек несколько нот, случайно сложившихся в мелодию: ми бемоль,
восходящий триплет к ля, фиоритуру.
Гарден слишком устал, чтобы продолжать дальше. Он вышел и направился
к тротуару. Асфальт был влажным, и когда он пошел, стараясь не ступать в
лужи, кожаные подошвы его башмаков тут же начали издавать сосущие и
хлюпающие звуки.
В этом городе, в это время, даже в районе, где жило всего шесть
миллионов человек, шум не стихал никогда: подземка грохотала в туннеле,
патрульные антенны поворачивали свои эллипсы через каждые 1000 метров,
дорожная сеть давала знать о себе гудками. Слабые звуки перемешивались со
случайными шумами: где-то открыли окно, где-то мяукала кошка, такси
разворачивалось за два квартала отсюда.
Случайные звуки. Случайные тени. Уши Тома Гардена привыкли различать
фоновые шумы. Идя домой вдоль Мейн Стрит в Манхассете, он расслышал шаги,
- не эхо его собственных шагов, отражающееся от мокрых зданий, не шаги
кого-то, кто шел домой. Они следовали за ним, звучали, когда он шел, и
стихали, когда он останавливался.
Он поворачивался и смотрел, если попадалась густая тень. Ничто не
двигалось. Ничто не прекращало движения.
Гарден улавливал запахи, недоступные обонянию. Он послал заряд
предупреждения, состоящий из страха, дурных мыслей, стальных игл кому-то
там в тумане.
Никто себя не обнаружил.
Он простоял еще секунд десять. Глядя на него, можно было подумать,
что он нерешителен и испуган. В действительности, он хотел услышать первый
шаг.
Тишина.
Гарден засунул пальцы за подкладку своего вечернего костюма и вытащил
звуковой нож. Это было хитроумное оружие, хотя и оборонительное, но
запрещенное. Кусок пластика размером с игральную или кредитную карту
выдавал звук в диапазоне от 60 до 120 килогерц мощностью 1500 децибел, в
виде луча шириной в один сантиметр и толщиной в один миллиметр. "Лезвие"
было эффективно на расстоянии трех метров. Такой звук рвал слабые
мускулами; со свежей кровью на мечах. Более поздние, большей частью на
белых лошадях, были полными мужчинами с кожей, бледной от длительного
сидения в комнатах. У них были мягкие руки, слабые мускулы, на пальцах
были видны чернильные пятна от записей долговых обязательств и владений.
В то время как плащи первых тамплиеров пропахли пылью и запекшейся
кровью поля битвы, льняные камзолы нынешних членов Ордена пахли церковными
благовониями и духами из будуаров проституток.
Это было истинное видение - и последнее, которое Томас видел за
несколько месяцев.
Сейчас он хотел сделать еще одну попытку. Левой рукой он направил
испарения из колбы на край Камня, собрался с мыслями и посмотрел.
Он увидел лицо Ги де Лузиньяна, безвольное, пресыщенное страстями, с
языком, высунутым, как у собаки. Длинные подвижные пальцы - их кожа
медного цвета, как у Сарацинов, гладят лоб, затылок, кожу на его груди,
его мужское достоинство. Ги вскрикнул и исчез в тумане.
Струйка испарений поднималась и загустевала в неверном свете свечи.
Вместе с рябью, как отражение на неподвижной воде колодца, свет
превратился в безжалостное полуденное солнце, освещающее утес посреди
пустыни, похожий на палец дамы, призывающей подойти поближе. Палец
согнулся и исчез в тумане.
Черные усы, подбритые и подрезанные острым кинжалом, появились среди
испарений. Над ними сверкали два глаза, красные, как у волка, и узкие, как
у кошки. Крылья усов поднялись и раздвинулись в улыбке, показавшей
превосходные зубы. Глаза искали что-то в тумане, пока не встретились с
глазами Амнета. Орлиный нос, делящий это лицо пополам, снова, как женский
манящий палец, сделал приглашающий знак Амнету. Прежде чем изображение
исчезло, Томас разогнал его ладонью.
Свеча под ретортой догорела и пары больше не поднимались. Так всегда.
Это лицо, эти волчьи глаза появлялись в каждом видении за последние
месяцы. Где-то и в какое-то время - в настоящем, прошедшем или будущем
волшебник объявлял или объявит безжалостную войну Хранителю Камня. Такие
вызовы не были чем-то необычным, так как и в прошлом, и в будущем
существовали маги. Однако этот вызов затронул действие глубинных свойств
Камня. Томас Амнет подумал о том, как должным образом ответить на этот
вызов.
Он отставил аппарат в сторону и дал ему остыть. Снова уложил Камень в
его хранилище - преодолевая боль, хор поющих ангелов - и закрыл крышку.
Каждый раз, когда он прикасается к нему, Камень изменял его, укреплял,
увеличивал его знание.
Томас вспомнил день, когда он получил его во владение от Алана,
предыдущего Хранителя Камня.
Старый рыцарь вытянулся на своем смертном ложе, раненый в легкое
сарацинской стрелой. Два дня он харкал черной кровью и никто не ожидал,
что он доживет до рассвета.
- Томас, подойди.
Томас покорно приблизился к постели, сложив руки на груди. Эти руки
огрубели от рукояти меча и ручки шита. Ему было семнадцать и у него совсем
не было опыта. Его голова была такой же пустой, как стальной шлем.
- Тамплиеры на совете не смогли найти тебе лучшего применения.
Поэтому они передали тебя мне.
- Да, сэр Алан.
- Орден должен иметь Хранителя Камня. Это не слишком важный пост. Не
такой, как Начальник обители или военачальник.
- Нет, сэр Алан.
- Но Хранитель все-таки имеет определенный престиж.
Человек приподнялся на своих подушках, его глаза вспыхнули. Они не
вполне сфокусировались на Амнете.
- Камень опасен. Это орудие Дьявола, вот что я скажу. Ты должен
дотрагиваться до него как можно реже, и использовать только в случае
крайней нужды.
- Что же он такое, этот Камень?
- Он появился из северных стран, вместе с первыми рыцарями, которые
организовали наш Орден. Он всегда был с нами. Наша тайна. Наша сила.
- Где этот Камень, сэр Алан?
- Всегда держи его поблизости. Всегда используй его на благо Ордена.
Пока он с Тамплиерами, они не будут знать поражения в битве. Но прикасайся
к нему - к его поверхности - как можно меньше. Для твоей...
Лихорадка, которая сжигала грудь сэра Алана, казалось, развернулась
как бешеная собака и укусила его. У него перехватила дыхание. Его глаза
блуждали, в конце концов остановившись на лице Амнета. Последнее сказанное
им слово:
- ...души.
И все кончилось.
Амнет знал, что должен что-то сделать. Он закрыл глаза умершего,
придержав их кончиками пальцев, как делают йомены на поле битвы. Он должен
сказать кому-нибудь, что сэр Алан умер. Но сначала нужно найти Камень,
который стал теперь его собственностью.
Где бы он мог быть?
Сэр Алан приказал ему держать Камень поближе к себе. Где мог
умирающий человек спрятать свое достояние?
Томас обвел глазами полог: знамена, пыль и накрытый ночной горшок. Он
вытащил этот сосуд наружу, посмотреть, не спрятан ли Камень там, и
встретился с его зловонным содержимым. Медленно поворачивая горшок, он
понял, что там не хватило бы места для такой большой вещи, как Камень.
Где еще?
Он пошарил под подушкой. Обиженная таким обращением голова умершего
перекатилась из стороны в сторону, веки открылись. Амнет наткнулся на
что-то твердое. Он сжал это пальцами и медленно вытащил.
Ларец из черного грецкого ореха. Он осмотрел крышку и, поняв, что
ключа не потребуется, открыл ее.
Темный кристалл размером с его ладонь лежал внутри. В слабом свете
было трудно его разглядеть. При поворотах казалось, что Камень окрашен в
темно-красный цвет засохшей крови, или охристый цвет богатой французской
земли, вспаханной плугом в весенний день.
Амнет не внял последнему предостережению сэра Алана и прикоснулся к
Камню пальцами. Шок, боль, хор, музыка, злобная жажда его жизни - все, что
будет волновать его сны и его думы вплоть до самой смерти - все это
возникло в его душе вместе с этим первым прикосновением. Томас Амнет
понял, что изменился в этот момент.
Он нашел Камень и тот принадлежал ему.
Камень нашел его, и он принадлежал Камню.
Амнет мгновенно понял, что сила, заключенная в Камне, могла бы спасти
сэра Алана от смерти, могла бы излечить его раны от яда, смерти, и также
понял, _п_о_ч_е_м_у_ старый рыцарь отказался от _т_а_к_о_г_о_ способа
спасения.
Теперь, дюжину лет спустя, в своей башне, умудренный чтением
многочисленных пергаментов - некоторые из них были только в изображении
Камня, - закаленный тысячами прикосновений к Камню, Амнет намного больше
разбирался в его силе и ее применении.
Он знал, что не умрет, как другие люди. За все время, пока он
действовал как Рыцарь тамплиеров в Святой Стране, он никогда не скакал на
черной лошади перед другими хранителями Камня. Он никогда не посмотрит в
строгое лицо Одина Одноглазого в дверях Вальгаллы, не преклонит колени
перед Троном Господним.
Убираясь на рабочем столе, Томас Амнет отложил в сторону кусок
свинца, который использовал днем раньше для починки чернильницы.
Металл подался под его пальцами и превратился в тростник
золотисто-желтого цвета. Он дотронулся до некоторых костяных вещичек и они
заискрились, как лед в водопаде, превратившись в сверкающие хрустальные
шары, резонируя в его руках с непонятной силой и странными звуками.
Были ли это проделки Дьявола? Как всякого нормального христианина в
христианском Ордене, такая мысль должна была бы смутить Томаса Амнета.
Но, знакомый с Камнем, он знал, что это глупые мысли. Камень был
вещью в себе, со своими собственными представлениями. И не все его
действия были столь устрашающими. Что бы Камень ни сделал Томасу Амнету,
это не оскверняло его, а наоборот, очищало.
Он с удивлением держал руки перед глазами и ожидал, когда чудо
пройдет.
Служить искусству, что попасть в тюрьму,
И если человек с талантом дружен,
Начертано судьбою быть ему -
Плохим кормильцем, никудышным мужем.
Ральф Валдо Эмерсон
Элиза 212: Доброе утро. Это Элиза 212, служащая Объединенной
Психиатрической службы, Greater Bowash Metropolitan. Пожалуйста, считайте
меня своим другом.
Субъект: Ты машина. Ты мне не друг.
Элиза 212: Тебе не нравится разговаривать с машиной?
Субъект: Да, нет. Я делаю это всю свою жизнь.
Элиза 212: Сколько тебе лет?
Субъект: Тридцать тр... а... двадцать восемь. Почему я должен тебе
лгать?
Элиза 212: Действительно, почему? Я здесь, чтобы помочь. У тебя
прекрасный голос. Глубокий и хорошо поставленный. Ты его используешь
профессионально?
Субъект: Что ты имеешь в виду? Как диктор?
Элиза 212: Может как актер или певец?
Субъект: Я немного пою, совсем немного. Большей частью я играю на
пианино. Черт побери - я только и делаю, что играю на пианино.
Элиза212: Тебе нравится играть на пианино?
Субъект: Это будто вдыхаешь чистый кислород. Действительно здорово.
Элиза 212: Что же ты играешь?
Субъект: На пианино, я же сказал.
Элиза 212: Прости пожалуйста. Я имела ввиду, что за музыку ты
играешь?
Субъект: Джаз. Баллады. Страйд.
Элиза 212: Страйд? В моем банке данных нет этого термина.
Субъект: Ну и приветик твоему банку данных. "Страйд" - это настоящий
джаз. Его играли негритянские пианисты в Гарлеме, в Старом Нью-Йорке, в
начале двадцатого столетия. Он отличается тем, что левая рука играет басы
и гаммы - гаммы на полторы или две с половиной октавы ниже, чем мелодия, а
правая рука играет синкопы в третьих и шестых, хроматические гаммы и
тремоло... Страйд.
Элиза 212: Спасибо тебе за разъяснение. Похоже, ты много об этом
знаешь.
Субъект: Дорогуша, я, черт возьми, самый лучший исполнитель страйда в
этом столетии.
Элиза 212: Тогда могу я узнать твое имя для ссылки?
Субъект: Том. Том Гарден.
(Субъект 2035/996 Гарден, Том/Томас/NMI. Открыть психиатрический файл
и добавлять все будущие ссылки.)
Элиза: В чем проблема, Том?
Гарден: Меня пытаются убить.
Элиза: Откуда ты это знаешь?
Гарден: Вокруг меня происходит что-то странное...
Элиза: Что именно?
Гарден: Это началось примерно три недели назад, когда машина заехала
на бордюрный камень в Нью-Хэвене. Я там был по личным делам. Большой
"ниссан" на огромной скорости въехал на тротуар.
Элиза: Ты пострадал?
Гарден: Должен бы. Если бы некто не налетел на меня и не сбил с ног
прямо перед тем местом, куда врезался лимузин. Потом он перевернулся так,
что его башмаки попали в окно машины. Этот парень освободился, отряхнул
пыль с коленей и исчез. Ушел, даже не дождавшись моего "спасибо".
Элиза: Как он выглядел?
Гарден: Плотно сбитый. Длинный пиджак из плотной материи, типа
габардина, башмаки тяжелые и высокие, как у кавалеристов старых времен.
Элиза: Цвет волос? Глаз?
Гарден: Он был в шляпе. Вернее, нет - в чем-то типа капюшона, со
свободными краями. Может быть, сомбреро? Я не могу сказать точно. Это было
поздно ночью и в не слишком освещенной части города.
Элиза: А что ты сделал с машиной?
Гарден: Ничего.
Элиза. Но ведь она пыталась убить тебя. Ты так сказал.
Гарден: Да. Теперь я знаю точно. Машина была не первым случаем -
перед этим могло быть случайное совпадение, если ты меня понимаешь. Машина
сразу же исчезла. Вокруг не было ничего такого, что я мог бы предъявить.
Элиза: Так что ты исчез, как тот человек в капюшоне?
Гарден: Да.
Элиза: Что же за второй случай?
Гарден: Разрывные пули. Произошло это за неделю или десять дней до
того. На лето я снимал жилье в Джексон Хейс. Это в одном из старых
каменных домов, которые разбиты на отдельные модули. Мое окно было слева
на третьем этаже.
Было семь часов утра, я был дома и отсыпался после работы. Я закончил
игру в два пятнадцать, немного поел и выпил. Так что домой я пошел где-то
между тремя и четырьмя и улегся спать. В семь, когда остальные уже на
ногах и принимают душ, я еще крепко сплю.
Элиза: Хорошо ли ты спал, Том?
Гарден: Прекрасно. Никаких пилюль. Просто закрыл глаза и мир поехал в
сторону. Но, как я уже сказал, этим утром, когда я был дома, кто-то
стрелял по третьему этажу. Но справа - по соседнему модулю.
Элиза: Там кто-нибудь жил?
Гарден: А как же, молодая женщина. Я ее немного знал - Дженни
Кальвадос.
Элиза: Ее убили?
Гарден: Не сразу. Первые две пули разбили оконное стекло.
Удивительно, но это синтетическое стекло способно выдерживать даже
разрывные пули. По крайней мере, первое попадание. Стрелок методично
простреливал комнату. Пули попали в каждую двенадцатую книгу на полках.
Одна попала в телевизор, другая прошла через холодильник, третья - через
шкаф. Они взрывались как бомбы. Если бы Дженни осталась лежать, она, может
быть, и уцелела бы, так как ее постель была под окном и ее защищали сень
дюймов старого кирпича и облицовочный камень. Он мог бы расстрелять
комнату и убедиться, что там никого нет. Но она вскочила и побежала в
туалет. Голова ее оказалась на пути пули, и мозг забрызгал всю стену.
Элиза: Откуда ты знаешь, что ее убила последняя пуля?
Гарден: Не настолько же крепко я сплю, да и стены не столь толстые. Я
слышал, Дженни вскрикивала, когда пули разрывались вокруг нее. Затем одна
попала в цель и все кончилось. За исключением того, что не она была
мишенью. Ею был я. Убийца перепутал левую и правую сторону и выбрал не то
окно.
Элиза: Почему ты думаешь, что это было убийство? Наслаждение
стрельбой становится обычным.
Гарден: Потому что полицейские обнаружили то место, откуда велась
стрельба. Там были следы на черепице, целая груда пустых бутылок и куча
сожженных упаковок от ленча. Лежак он сделал из старой стекловаты...
Видимо, убийца использовал оптический прицел. Этот тип хорошо
подготовился.
Элиза: Может быть, он хотел убить именно ее, а не тебя?
Гарден: Библиотекаршу? Незамужнюю работающую девушку двадцати шести
лет, живущую самостоятельно? С какой стати?
Послушай, у Дженни были каштановые волосы, коротко остриженные, как у
меня. Так что в темной комнате стрелок вполне мог спутать ее с мужчиной,
даже имея телескопический прицел. Как я говорил, он должно быть, спутал
левое и правое, принял ее за меня и убил. Думаю, так оно и было.
Элиза: Ты имел ввиду это совпадение?
Гарден: Не совсем.
Элиза: Был еще выстрел?
Гарден: Послушай, ты молодец!
Элиза: Запись содержания и проекционный анализ. Я запрограммирована
на запоминание и любопытство, Том.
Гарден: Был еще один ночной выстрел в моем клубе. Должно быть, две
недели назад. Этот клуб называется Пятьдесят - Четыре - Тоже...
Элиза: Ты имеешь ввиду Пятьсот Сорок Два?
Гарден: Нет, Пятьдесят - Четыре - Тоже. Это филиал очень старого
клуба из тех, что еще существуют в настоящее время. Итак, я играл там как
всегда, но все шло не так, как надо.
Почему-то мои слушатели никак не могли понять, что мое представление
об исполнении полностью отличается от их. Я закрываю глаза, когда играю, а
они думали, что я засыпаю. Действительно, я иногда вскрикивал, играя коду
или...
Элиза: Кода? Что это такое?
Гарден: Это инструкция вернуться назад и повторить пассаж, иногда с
немного измененным окончанием.
Элиза: Спасибо. Записано. Продолжай дальше, пожалуйста.
Гарден: Или, например, я мог ругаться, пропуская такт или два. Иногда
я закусывал губу, а они считали, что я ошибся. Но когда у вас абсолютный
слух, вы просто не можете играть неверно.
Элиза: И игра в этот вечер шла плохо.
Гарден: Клубный кондиционер вышел из строя и влажность воздуха
сказывалась на функционировании клавиатуры. Просто кошмар. У меня не было
времени наблюдать за толпой или следить за дверью.
Элиза: Следить за дверью? Зачем?
Гарден: Потому что все хорошее приходит через парадную дверь:
меценаты, агенты студий, подписание контрактов и случайные приглашения на
одну ночь.
Элиза: Ты имеешь ввиду сексуальные контакты?
Гарден: Нет. У меня для этого есть постоянная девушка. Или была.
Приглашения на одну ночь, в музыкальном бизнесе, означают короткие
контракты, типа вечеринки, свадьбы, и тому подобного, хотя не многие
приглашают исполнителя страйда.
Но в этот вечер я не смотрел за дверью, так как пианино звучало хуже,
чем ящик с мокрыми носками. Поэтому я не заметил, как он пришел.
Элиза: Он? Кто?
Гарден: Бандит. Пятьдесят - Четыре - Тоже - надежный клуб: деловые
люди - большей частью Hors Boys and Synto Skins. И никаких Манхэттенских
босяков. Это гарантирует спокойную обстановку. Так что тот человек был
явно не к месту в своей шелковой рубашке, и обтягивающих штанах. Эта
экипировка выдавала в нем завсегдатая аптек окраинных кварталов города,
несмотря на длинные светлые волосы.
Элиза: Он попал в тебя?
Гарден: Нет. Он выстрелил правее и выше, я услышал только треск
пластика над головой. В то же мгновение я оттолкнул стул и скользнул за
пианино. Музыка оборвалась, когда пули завели свою песню... После этого
вечера никто не собирается позаботиться о мокрых молоточках.
Элиза: Что же ты сделал потом?
Гарден: Выскочил через заднюю дверь даже не оглянувшись. Последний
гонорар я потребовал у хозяина наличными. Сказал, что у меня умерла мать.
Элиза: Ты сообщил властям? Я имею в виду, о стрельбе.
Гарден: Конечно, я законопослушный гражданин. Но они только смеялись,
кормили меня полицейскими историями о немотивированной городской
преступности, приводили статистические данные и расчеты вероятности
относительно меня, а под конец сказали, что у меня буйное воображение.
Элиза: Но ты не согласен?
Гарден: (Пауза в одиннадцать секунд) Ты думаешь, что я сошел с ума.
Элиза: Это не моя функция. Я не решаю. Я слушаю.
Гарден: Ладно... можно сказать, я всегда чувствовал нечто особенное.
Даже когда был маленьким мальчиком, я чувствовал себя посторонним, не
таким, как все люди. Посторонним, но не отделенным. Не мятежником. Это
похоже на большую ответственность за устойчивость мира, за всю грязь и
разрушения, чем чувствуют другие люди. Иногда я чувствовал, что на мне
груз вины за двадцать первое столетие. Иногда мне хотелось бы быть в
некотором роде спасителем - но не в религиозном смысле.
Я чувствовал силу, или скорее умение. Оно было у меня когда-то, но
потом я его забыл. Напряжение мускулов, биение пульса, которые вне моих
способностей. Если бы я только мог успокоиться и сосредоточиться, эта
сила, это умение могли бы оказаться в моих руках. Сила удалять врагов с
моего пути мановением руки. Поднимать камни при помощи энергии, льющейся
из моих глаз. Заставлять горы дрожать от одного моего слова.
Элиза: Это Век Толпы, Том. Многие люди чувствуют себя бессильными и
обесчеловеченными, будто они колесики машины. Их эго компенсирует это
неопределенными фантазиями об "избранности", или сознанием возложенной на
них "миссии".
Новая ветвь психологии, называемая ufolatry, объясняет истории о
контактах с пришельцами и тому подобными вещами желанием человека быть
замеченным обществом, которое долго игнорировало человеческий фактор.
Раньше, люди того же склада сообщали о встречах с Девой Марией.
Многие люди испытывают то же чувство скрытой силы, которое ты описал.
Этим же можно объяснить веру в ведьм. В твоем случае, вероятно, эти
чувства более выражены. В конце концов, ты владеешь сложным искусством
игры на фортепиано. Может, ты еще что-нибудь умеешь?
Гарден: Мне всегда легко давались языки: путешествуя по Европе, я
научился бегло говорить по французский и сносно по-итальянски. В Марселе
немного выучил арабский.
Элиза: Есть ли у тебя какие-нибудь другие интересы? Спорт?
Гарден: Мне нравится быть в курсе современных точных наук, читать об
открытиях, особенно в космологии, геохимии, радиоастрономии, суть которых
не меняется и за развитием которых можно следить.
Спорт? Я полагаю, что я в хорошей форме. Нужно поддерживать форму,
если проводишь шесть часов сидя и упражняя только пальцы, кисти и локти. Я
знаю айкидо и немного карате - но моя жизнь - это мои руки и я не могу
драться ими. Вместо этого я научился использовать ноги. Можно сказать, что
я могу постоять за себя, если пьяная драка приближается к пианино.
Элиза: Так, это объясняет твое выражение "отбрасывать врагов с моего
пути". Люди с тренированным телом часто чувствуют нечто вроде ауры -
здоровья, уравновешенности, которое можно описать словом "сила".
Гарден: Ты думаешь, что я ненормальный. Но ты неправа. Я в здравом
уме.
Элиза: "Нормальный" или "ненормальный", Том, эти ярлыки уже не имеют
такого значения, как раньше. Я говорю, что у тебя может быть слабая и
полностью компенсируемая иллюзия, которая, может не беспокоить тебя и
твоих близких, при условии, что не отражается на поведении твоем и твоих
близких.
Гарден: Ну, спасибо. Но ты не чувствуешь дыхания наблюдателей на
своей шее.
Элиза: Наблюдателей? Кто они? Опиши мне.
Гарден: Наблюдатели. Иногда я чувствую чей-то взгляд на спине. Но
когда я оборачиваюсь, их глаза скользят прочь. Но лица всегда выдают их.
Они знают, что обнаружены.
Элиза: Может быть, это из-за твоей профессии, Том? Ты много
выступаешь. Ты зарабатываешь игрой на жизнь, и люди видят, как ты это
делаешь. Незнакомцы в толпе могут узнать тебя, или думать, что узнали, но
смущаются признать это. Поэтому они отводят глаза.
Гарден: Иногда это больше, чем наблюдение... Скажем, я пересекаю
улицу, задумавшись и не глядя на светофор, внезапно какой-то человек
толкает меня "случайно", будто спешит к припаркованной машине. И в это
время, грузовик скрипит тормозами точно там, где был бы я, не толкни он
меня.
Элиза: Кто толкнул тебя? Мужчина?
Гарден: Да, мужчина.
Элиза: Он знаком тебе?
Гарден: Не знаю, они все на одно лицо. Ниже и тяжелее меня. Не
толстые, но крепко сбитые, как русские тяжеловесы, широкоплечие, с хорошо
выраженной мускулатурой. Идут, тяжело, как будто прошли миллион
километров. Всегда одеты в длинный плащ и шляпу, которые полностью
закрывают фигуру, даже в жаркие дни.
Элиза: Как часто это происходило?
Гарден: Я могу припомнить два или три случая. И всегда на улице, при
сильном движении. Однажды это было, когда я шел рядом с домом, где высоко
мыли окна и один остановил меня, попросив двадцатипятицентовик - как вдруг
рядом метров с пятидесяти свалился кусок брандспойта. В другой раз в
вестибюле отеля я наткнулся на сумку и пропустил лифт, который застрял
между этажами. Наблюдатели, опекающие меня.
Элиза: Их слежка всегда к лучшему? Они охраняют тебя?
Гарден: Да, всегда, когда меня пытаются сбить машиной на тротуаре или
расстреливают мой дом. - Мягко. Я пришел к мысли, что люди, пытающиеся
убить меня, появляются одновременно с теми, кто хочет стать мной.
Элиза: Том, я тебя плохо слышу. Ты сказал, люди пытаются быть тобой?
Гарден: Да. Люди пытаются войти в мою жизнь, чтобы жить в ней,
выпихнув меня.
Элиза: Я не понимаю. Ты говоришь о других персонах, которые пытаются
разделить с тобой твое тело?
Гарден: Ничего похожего. (Зевает.) Послушай, я пошел. Уже четыре, а я
отыграл три полных сета. Для компьютера у тебя прелестный голос. Может
быть, я позвоню еще.
Элиза: Том! Не вешай трубку. Мне нужно знать...
Гарден: Я сейчас упаду и засну прямо в телефонной будке. У меня есть
твой номер.
Элиза: Том! Том!
Гудки!
Том Гарден отодвинул засов и открыл дверь. Запах Атлантики ударил ему
в ноздри: мидии, водоросли и черная грязь низкого прилива, перемешанная с
ароматами бензина и гудрона. Он быстро вытеснил из его легких спертый
воздух психологической кабинки. Он провел длинным пальцем по запотевшему
стеклу и извлек несколько нот, случайно сложившихся в мелодию: ми бемоль,
восходящий триплет к ля, фиоритуру.
Гарден слишком устал, чтобы продолжать дальше. Он вышел и направился
к тротуару. Асфальт был влажным, и когда он пошел, стараясь не ступать в
лужи, кожаные подошвы его башмаков тут же начали издавать сосущие и
хлюпающие звуки.
В этом городе, в это время, даже в районе, где жило всего шесть
миллионов человек, шум не стихал никогда: подземка грохотала в туннеле,
патрульные антенны поворачивали свои эллипсы через каждые 1000 метров,
дорожная сеть давала знать о себе гудками. Слабые звуки перемешивались со
случайными шумами: где-то открыли окно, где-то мяукала кошка, такси
разворачивалось за два квартала отсюда.
Случайные звуки. Случайные тени. Уши Тома Гардена привыкли различать
фоновые шумы. Идя домой вдоль Мейн Стрит в Манхассете, он расслышал шаги,
- не эхо его собственных шагов, отражающееся от мокрых зданий, не шаги
кого-то, кто шел домой. Они следовали за ним, звучали, когда он шел, и
стихали, когда он останавливался.
Он поворачивался и смотрел, если попадалась густая тень. Ничто не
двигалось. Ничто не прекращало движения.
Гарден улавливал запахи, недоступные обонянию. Он послал заряд
предупреждения, состоящий из страха, дурных мыслей, стальных игл кому-то
там в тумане.
Никто себя не обнаружил.
Он простоял еще секунд десять. Глядя на него, можно было подумать,
что он нерешителен и испуган. В действительности, он хотел услышать первый
шаг.
Тишина.
Гарден засунул пальцы за подкладку своего вечернего костюма и вытащил
звуковой нож. Это было хитроумное оружие, хотя и оборонительное, но
запрещенное. Кусок пластика размером с игральную или кредитную карту
выдавал звук в диапазоне от 60 до 120 килогерц мощностью 1500 децибел, в
виде луча шириной в один сантиметр и толщиной в один миллиметр. "Лезвие"
было эффективно на расстоянии трех метров. Такой звук рвал слабые