День восстает на краю небес, о, Атон,
Устроитель жизни земной.
Земли ты поишь славой своей,
Зачав на востоке зарю...
Великий, сияющий из вышины
Ты, кто лучи посылает для света земного
Света созданий твоих.
Ты словно Ра, охвативший всякую вещь,
Напоивший любовью ее.
Далекий, ты делишь с нами свой свет,
Шагая по небу поступью дней
Из "Гимна Солнцу" фараона
Аменхотепа IV (позднее Эхнатона)
Пим!
Пим!
Пим!
Пим!
Или любой иной звук, который могут испустить два ядра водорода, два
голых протона, беспрерывно сталкивающихся при давлении в двести миллиардов
атмосфер и температуре пятнадцать миллионов градусов Кельвина.
Именно такое давление и температуру таят в своих недрах желтые звезды
Г-класса. Стоит оговориться, что величины, которыми определяются параметры
звезд, имеют отношение лишь к небольшому стабильному периоду времени на
маленькой зеленой планете, вращающейся в ста пятидесяти миллионах
километров от поверхности такой звезды.
Пим!
Пим!
Пим!
Пим!
Под таким давлением и температурой протоны являют собой крохотные
твердые ядрышки, каждое из которых составлено из кварков, разнообразных по
форме и весьма непростых. В зависимости от вашей точки зрения, вы можете
считать кварки или строительным материалом, или переходным этапом между
материей и энергией. В любом случае, выбор за вами.
Поскольку протоны обладают положительным зарядом - опять же термин,
используемый лишь в земных лабораториях или при описании электрической
цепи - и поскольку одноименные частицы отталкиваются друг от друга с
силой, превосходящей человеческое понимание, протоны после столкновения
немедленно разлетаются в разные стороны.
Стоит заметить, что каждый протон в среднем должен сорок триллионов
раз столкнуться с себе подобным, прежде, чем что-либо может произойти. При
частоте столкновений сто миллионов в секунду, под огромным давлением и
невероятной температурой, в среднем один протон из ядра звезды может раз в
четырнадцать миллиардов лет изменить свою физическую структуру, а такой
промежуток времени в три раза превышает возможную продолжительность жизни
звезды. Посему затерявшийся в недрах звезды обычный протон скорее всего
будет вести напряженную, но небогатую событиями жизнь, прыгая словно
теннисный мячик.
Однако один раз в сорок триллионов лет, два протона при столкновении
соединятся. Один из них испустит позитрон (или положительно заряженный
электрон) и нейтрино, похожее на фрагмент субатомного соединительного
вещества, превратившись в нейтрон.
Поскольку позитивно и нейтрально заряженные частицы могут держаться
вместе, они образуют ядро дейтерия, или "тяжелого" водорода, так как к
ядру добавился нежданный нейтрон.
Всякий может предположить, что если уж слияние протонов столь
диковинная вещь, следующим этапом непременно будет их распад. И
действительно, в одну стомиллионную долю секунды ядро дейтерия с веселым
стуком разлетится. Нейтрон, прорвавшись сквозь густые ряды окружающих
частиц, настигнет позитрон и нейтрино, которые за столь небольшой отрезок
времени не успеют убежать далеко, подберет беглецов и продолжит жить как
полноправный протон.
Но этого не будет. Союз протона и нейтрона длится около шести секунд,
или всего-навсего шестьсот миллионов столкновений, пока к ним не
присоединится еще один протон.
При столкновении частицы не изменятся, однако испустят заряд энергии:
нейтральный, лишенный массы фотон, пульсирующий на высоких частотах
гамма-излучения. Фотон полетит своим путем, оторвавшись от вновь
образовавшегося ядра "легкого" гелия, ибо до нормальной структуры ему
недостает одного нейтрона.
В это же время испущенный фотон, похожий на излучение гамма-луча, не
примет больше участия в различных комбинациях. Отпущенный на свободу во
время первого столкновения позитрон скоро столкнется со свободным
электроном из плазменного поля и исчезнет вместе с ним. В ходе аннигиляции
еще парочка фотонов, излучающих гамма-радиацию электромагнитного спектра,
отправятся в путешествие.
Итак, пока внутри звездного ядра шесть протонов образуют в течение
долгого срока ядро гелия и два свободных протона, на волю попадут три
заряженных мощной энергией фотона.
Три искорки света вспыхнут на значительном расстоянии и в разных
временных интервалах среди триллионов прочих столкновений, не испускающих
зарядов энергии, подобных сакраментальному "Пим!" Эти искорки затеряются в
толще настолько густой и темной материи, что сами атомы растеряют там
электронные облака и поплывут подобно кинетической плазме. Разве вы не
знаете, что ядро желтой звезды Г-типа темнее, чем самая темная точка
пространства?
Темнее, но не холоднее. На своем пути три энергетических фотона
добавят свое тепло к жару звезды, отталкиваясь от протонов и легких ядер
гелия.
У хаотично движущихся фотонов нет определенного направления движения.
Каждый фотон ударяется и отскакивает от больших частиц, или, говоря
научным языком, поглощается и мгновенно испускается подобно сумасшедшему
танцору, рвущемуся к двери. Ввиду отсутствия цели ни один из них не может
выскользнуть из вихря частиц и отойти в сторонку. Каждый фотон проходит
путь величиной с долю сантиметра (еще один термин, применимый только к
Земле) до столкновения с новой частицей и отскока в другом направлении.
Хотя ни один из фотонов не помышляет покинуть ядро звезды и
направится в верхние слои, малая часть из них именно так и поступает,
являясь представителями "исходящей" энергии, то есть объема теплоты,
превышающего необходимый уровень для поддержания давления и удержания
звездного ядра от коллапса под грузом гравитации верхних слоев. Эти
несколько вырвавшихся фотонов покидают мельтешащий хоровод и устремляются
к поверхности звезды.
Попав в густые темные слои звездной материи над ядром, каждый фотон
продолжает игру лицедейства и перевоплощения, делая шаг вперед и два
назад. По мере проникновения в более холодные слои, фотон теряет часть
своей энергии, и частота вибраций в среднем становится меньше, а длина
волны - больше. Некоторые фотоны, хотя, конечно, не все, могут сохранять
свой потенциал достаточно долго. В целом, гамма-лучи ядра звезды
превращается в средних слоях в рентгеновские, затем в ультрафиолетовые и
становятся на поверхности видимым светом, говоря земным языком.
В двух третях пути до звездной поверхности, звездные газы охлаждаются
с пятнадцати миллионов градусов до двух. Эти холодные газы становятся
практически светонепроницаемыми, поэтому расстояние, проходимое фотоном во
время своих превращений, становится для нас несущественным. В то же время
в данной области разнос температур между глубинными и поверхностными
слоями значительно увеличивается, да и более холодные газы в этой сфере
менее густы, а значит и менее стабильны. Таким образом, горячая материя из
звездных недр поднимается ввысь, подобно пузырькам на поверхности кипящей
воды. Этот процесс называется конвекция и суть его в том, что более
холодная и сравнительно менее густая материя в поверхностном слое звезды
оседает вниз, в нескончаемое бурление.
Итак, в густом поле внутри звезды фотоны перестают двигаться
скачками, сантиметр за сантиметром, а вместе с резвящимися атомами
поднимаются в конвекционный слой, словно на скоростном лифте, едущем к
солнечной поверхности.
Всякий фотон, или, будем точны, трек постоянно испускаемых и
поглощаемых фотонов, тратит около десяти миллионов лет на путь от
первоначального столкновения-слияния до исчезновения видимым светом с
поверхности звезды. Все это долгое время фотон путешествует вверх-вниз по
глубинным слоям и за более короткий период поднимается вверх в темных
колоннах кипящих газов, не прикладывая никаких усилий.
Достигнув звездной поверхности, эти колонны, похожие на блистающие
перед грозой молнии или на пузырьки на поверхности каши, определяют облик
звезды. Вздымающиеся фонтаны газа расширяются в грибовидные шапки размером
с земной штат Техас. Пребывая в непрерывном движении, колонны выбрасывают
сгустки горячих газов, подпитывающих хромосферу и создают вокруг активные
магнитные районы, контролирующие форму сверхжаркой солнечной короны.
В двух словах можно сказать, что выпуклые на поверхности колонны
вздымающегося газа управляют рассеивающимся потоком электромагнитных
энергий, наиболее опасных для населения маленькой звездной планеты. Если
бы не движения конвекционных слоев под поверхностью, звезда испускала бы
свою энергию в едином, неразрывном и однородном свечении.
Именно так, кстати, в течение тысячелетий человечество представляло
себе "дневную звезду", их Солнце, их бога Атона, единым, неизменным
маяком, постоянным в добросердечии, нерушимым в изменениях, вечным в
даровании энергии, постоянным в своей любви.
Естественно, они заблуждались.
Пам!
Пам!
Пам!
Пам!
Первоначальное столкновение одного протона с другим - событие,
случающееся раз в сорок триллионов лет, а возникновение позитрона и трех
странствующих фотонов - всего-навсего обыденное явление внутри солнечного
ядра. Это лишь среднее из всех возможных взаимодействий.
Движение отдельных частиц и фотонов отслеживается вероятностью,
наукой, которую будут активно изучать в будущем на маленьком зеленом
шарике. Вероятность и законы относительности гласят, что за все время
существования Вселенной максимальные и минимальные вершины сходятся и
взаимно уничтожают друг друга, приводя все возможные явления к удобному и
стабильному среднему спирали развития. Но это всего лишь одна из картин
реальности, рабочее концептуальное определение, а не сама реальность.
Здесь и там, вчера и сегодня каркас реальности рушится. Порою
реальный мир оказывается значительно шире и глубже по сравнению со
сбалансированным центром. В каком-то месте и времени весь долгий путь
развития Вселенной вдруг оказывается позабытым.
Все возрастающее количество начальных столкновений дает жизнь
значительно большему количеству ядер дейтерия и свободным фотонам, нежели
один раз в сорок триллионов триллионов лет. В таком случае последствия
могут оказаться скоротечными и непредсказуемыми.
Бам!
Бам!
Бам!
Бам!
И тут начинается нечто необычное.
Новости!
Хорошие новости!
Добрые вести!
Сенсационные известия!
Среди конвекционных сот в верхних слоях солнечной атмосферы скользит
существо, похожее на мыльный пузырек. Сохраняя равновесие, оно движется по
вздымающимся колоннам перегретого газа и низвергающимся потокам газов
свежеохлажденных.
Конечно же, атмосфера не похожа на газ, состоящий из свободно
плавающих атомов и молекул. При температуре порядка пяти тысяч восьмисот
градусов солнечная фотосфера оказывается слишком горячей. Повинуясь
действию температуры, простые молекулы теряют атомную структуру и
превращаются в плазму, поток заряженных частиц: ионы, положительно
заряженные протоны и ядра водорода, отрицательно заряженные электроны.
Весь этот колышущийся поток испытывает постоянное давление мощных
энергетических фотонов, и фотосфера являет собой симбиоз активности и
накопленного потенциала.
Тепло!
Поток!
Энергия!
Подъем!
Сквозь доносящийся из конвекционной зоны плазменный гул, похожий на
рев реактивного двигателя или пожарную сирену, на сверхзвуковых частотах
слышится голос существа. Эти пульсирующие крики не что иное, как пузырьки,
ритмично вырывающиеся из сравнительно легкой по весу плазмы.
Непостижимо, как в этом аду может что-то существовать. Однако между
густым, жарким, гамма-излучающим ядром и тонкой, горячей короной видимого
света лежит достаточно стабильная область. Порой притяжение друг к другу
положительно и отрицательно заряженных ионов может перевесить взаимную
неприязнь давления и тепла.
Электроны и протоны, положительные и отрицательные частицы
соединяются в постоянном заряде, не похожие ни на атомную решетку, ни на
жидкую плазму. Для вашего удобства назовем это явление союзом потенциалов
и влияний, а существо - "плазмотом". Плазмоты представляют собой магнитные
поля различных конфигураций, вихрем несущиеся через солнечную атмосферу.
Возникнув, эти ионные переплетения образуют мембраны и конверты,
тихие заводи в бушующем океане гамма-энергий, магнитного течения и
конвекционного потока. Плазмоты, таким образом, создают настоящие гавани
большей или меньшей густоты, достигая устойчивого положения в этом зыбком
массиве. В зависимости от природы возникновения, плазмоты движутся или с
помощью сжатия и раздувания гофрированных мембран или помогают себе
ударами ионного "кнута".
В глубине достаточно спокойных плазмотных конвертов появляются и
растут более изысканные структуры. Глубокая тишина, царящая в "карманах",
вызывает к жизни закодированные последовательности, да - нет, туда -
обратно, которые поддерживают жизнедеятельность сложной информационной
матрицы. Группы захваченных протонов прерывают и уточняют цифровые
величины, придавая им значение и смысл. Свободный поток энергии
гамма-излучения, поднимающийся снизу, возбуждает закодированные
последовательности, пропускает сквозь них электронные указатели и напрямую
управляет процессом сознания.
Плазмоты суть существа чистого, искрящегося знания и обладают только
движением и голосом, чья жизненная цель - скользить по полному опасностей
и наслаждений миру и обмениваться новостями, чтобы собратья могли услышать
и ответить.
Холод!
Поток!
Падение!
Опасность!
Нет для плазмота наслаждения выше, чем скользить в поднимающихся
теплых, наполненных энергией течениях по бокам вздымающейся колонны газа,
а наибольшая опасность таится в узких районах с каждой стороны.
Забираться слишком глубоко в колонну, отыскивая ее светящееся ядро
опасно, это может повлечь разрыв нежных мембран и кармашков плазмота.
Колышущийся фонтан перепадов давления ведет к увеличению скорости движения
и неминуемой гибели.
С другой стороны, если уйти слишком далеко от колонны, то можно
угодить в направленный книзу поток охлажденной материи, текущей между
движущимися вверх зернистыми сотами. Подобные конвекционные потоки могут
увлечь плазмота вглубь, к ядру звезды, где высокая температура и давление
разорвут его нежную магнитно-направленную структуру.
Вот почему плазмоты, подобно верещащим дельфинам умеренных широт,
исследуют гексагональные границы конвекционных фонтанов. Они проплывают по
ним, предупреждая друг друга об опасностях на своем пути.
Сюда!
Чувствуй!
Расширяйся!
Радуйся!
Словно киты и дельфины, плазмоты резвятся в фотосфере, не зная равных
себе. Их формы существования поражают воображение: здесь и пульсирующие
мешки, и развевающиеся кнуты, и реактивные струи с одной стороны;
малоподвижные мехи, наполненные сложной математической логикой и
необычайно активные пузыри без всякой логики вообще - с другой. Плазмотов
роднит то, что все они сходятся друг с другом, жизнеспособны, по-своему
исключительны и всегда готовы прийти на помощь друг другу.
Плазмоты не строят семейный очаг и не объединяются в кланы, не
создают государства или органы управления. У них нет никаких обязательств,
нет секретов, отсутствует религия. Они не занимаются магией, не вступают в
продолжительные отношения, не считая восторженных минут знакомства.
Никто никогда не видел, чтобы один плазмот дал жизнь другому,
расщепляясь или соединяясь. Ни один из них не обладает способностью
возрождаться, не может умереть от старости, по болезни или в результате
стрессов повседневной жизни. Они вообще не умирают, разве что только по
беспечности могут погибнуть от неожиданного разрыва или пропасть в
глубинах под действием давления и жара.
На солнце не существует никого, подобного им. Нет никаких плазмотов,
устаревших или неудачливых, нет и возможности появления более
многообещающих плазмотов будущего. Этим простым существам угрожает только
падение и разрыв на безопасной тропинке по обеим сторонам пропасти.
Плазмоты не наблюдают признаков эволюции и не имеют ни малейшего
понятия, как и откуда они появились на свет. Подобно дельфинам и китам в
своей окружающей среде они неповторимы. Вдумчивый наблюдатель мог бы
предположить, что предки плазмотов могли появиться в иное время и в ином
месте. Пусть даже это так, плазмоты не помнят ничего подобного, они лишь
плывут вперед, распевая веселые песни.
Рамапитек
Австралопитек
Питекантроп прямоходящий
Неандерталец
Га-а заметила движущуюся по земле ящерицу. Она знала, что по деревьям
ей значительно удобнее перемещаться, а с помощью цепких и сильных пальцев,
помогающих карабкаться, обезьяна могла практически порхать с ветки на
ветку. Однако ящерица была на земле, под покровом листьев, и Га-а вовсе не
хотела, чтобы та убежала. Ящерицы были вкусной пищей, но умели зарываться
в листья и исчезать, поэтому ей требовалось поймать пресмыкающееся на
земле и не дать ему ускользнуть. Рывок вправо, влево; ящерица бежала
быстро. Она знала, что за ней гонятся и торопилась изо всех сил, так что
преследовательнице тоже пришлось ускорить шаги. Ящерица скользнула под
полог кустарников, и Га-а принялась с помощью мощных рук продираться
сквозь ветки, расчищая себе дорогу. Ее большие, широко расставленные
глаза, привыкшие к полумраку тенистых лесов, различали мельчайшие оттенки
цветов, позволяя отыскать зеленовато-серою ящерицу на фоне листвы. Глубоко
посаженные и оттопыренные уши, привыкшие к шелесту деревьев в лесной
чащобе, ловили шорох когтей ящерицы, сливающийся с трепетом листьев, и
лишь только вздернутый нос, не привыкший к запахам, ничего не мог поведать
о возможном пути беглеца. К тому же, то ли ящерицы сами не имеют резкого
запаха, то ли нет особой разницы между их запахом и запахом листьев,
поэтому Га-а следовала за жертвой, доверяя лишь зрению и слуху.
Пробившись сквозь низкорослый кустарник, обезьяна почувствовала под
ногами твердую почву. Га-а не могла понять, по-прежнему ли ящерица впереди
или она уже обогнала ее, поскольку та скользила в глубине кустов, двигаясь
медленно, почти неслышно.
Воздух вокруг стал ярче, жарче... белее. Соленый пот, напоминающий по
вкусу кровь, тек по лицу и губам. Вкус пота напомнил Га-а о свежей
ящерице, и она отодвинула ветку, рванулась было вперед, но вдруг
остановилась как вкопанная.
Мир был по-прежнему зеленым, только теперь он стал горячим,
отливающим белизной. Кустарник перешел в колючие растения, на которые Га-а
порой натыкалась во время своих лесных странствий. Насколько могли
различить ее глаза, перед ней простиралось нескончаемое море трав,
склонявшихся под порывами ветра, который здесь, на равнине, дул в полную
силу.
Га-а прикрыла длинными, корявыми пальцами глаза, защищаясь от
нестерпимого света. Похожее случалось с ней, когда она взбиралась на
макушку дерева, где тонкие пружинящие ветки не могли ее удержать, где
ослепительный свет ниспадал на зелень леса, а ветер пел оглушительную,
страстную, громоподобную песню, поражая уши Га-а.
Обезьяна слегка раздвинула пальцы. Свет по-прежнему был нестерпим,
однако теперь она могла кое-что различить. Невдалеке серым пятном на фоне
ярко-зеленых склонившихся трав виднелась ящерица, бежавшая по стелющимся
колючкам, в то время как шорох сухого ветра скрадывал ее шаги.
Ящерица остановилась, будто догадываясь о своей победе. Привстав на
мгновение на задние лапы, она обернулась и высунула язык, после чего
потрусила дальше, опираясь на задние лапы, словно набравшись сил и
храбрости у яркого света.
Га-а взглянула вверх, на полоску неба, такого огромного и
ярко-голубого. Одну сторону небосвода загораживали деревья, но огромный
кусок был доступен взору. В лесу она могла видеть лишь небольшие островки
неба, появлявшиеся, когда порыв ветра разрывал лесной частокол.
Где-то высоко на небе было что-то еще, но туда Га-а даже не могла
взглянуть. Свет был слишком ярок, ослепительно бел и непереносим для
нежных, широко расставленных глаз. Ящеру сияние было нипочем, а вот
обезьяну оно напугало.
Га-а отняла руку от глаз, повернулась и принялась ломиться сквозь
кусты обратно, растворившись в приветливом сумраке леса, который был ее
настоящим.
Но не будущим.
Оградили решеткой собак и козлов круторогих
Насадили на полях золотистую рожь и ячмень
Под ярмо подвели вольных прежде коней и быков
Взяли пряжу, свивая одежды себе.
Хаддад наблюдал, как его помощники перетирают зеленые глыбы в пыль.
Сдерживая дыхание, он считал торжественные удары пестов по каменной
залежи. Гладкая коричневая кожа на руках то сжималась, то разглаживалась,
растягивались сухожилия, вздымались и пучились вены на руках, дробивших
малахитовые глыбы. Только когда зеленая крошка становилась похожей на
речной песок, можно было начинать следующий этап..
Рабы принесли сосуды с углем - деревом, пережигаемым под землей так,
что хрупкая белая древесина превращалась в черные куски. Эти куски также
следовало растереть в пыль. Рабы принялись бросать пригоршни угля в
малахитовую крошку, в то время как помощники не прекращали свой труд.
Когда Хаддад убедился, что все сделано правильно, он отправил подручных за
тростниковыми трубками, а рабы побежали принести факелы из смолистой
сосны.
Вдох через открытый рот, выдох в пустую трубку. Помощники осторожно
выдыхали свою жизненную силу в тростники, чьи концы были зарыты в
темно-зеленую смесь по краям ямы, пока факельщики водили горящими ветками
над рассыпанной крошкой. Небольшие искорки огня взлетали вверх. Рабы
опускали факелы ниже, и смесь мало-помалу занялась.
Раздувавшие вскоре начали надувать щеки и морщить брови, пытаясь
сдержать текший по лицам пот. Один из них начал дышать слабее. Взглянув на
помощника, Хаддад заметил, как глаза несчастного сошлись у переносицы, рот
искривился, а руки свело судорогой.
Хаддад нетерпеливо кивнул стоявшему поодаль сменщику. Тот быстро
отвел ослабевшего в сторону, взял тростинку в рот и принялся дуть.
Прошло несколько мгновений, и вдруг вся яма превратилась в море огня.
Каждый раз все именно так и происходило, но лишь один Хаддад понимал
и руководил действием, ибо был единственным, кто ведал, сколько нужно
смешать горстей угля и малахита, сколько сделать ударов, вдохов и какое
количество факелов следует зажечь. Его знание дополняло магию.
Вода поила земные травы, крася их в зеленый цвет, цвет жизни. Палящее
с небосвода красное солнце - еще один живой цвет - сушило траву на лугах,
делая ее коричневой и бледной, как сама смерть.
Искры от речных скал воспламеняли сухую траву, горевшую ярко-желтым
цветом, подобным солнцу. Дожди орошали лесные деревья, даря зеленый цвет
жизни, в то время как желтый огонь метил их черным мертвым цветом.
Малахитовый камень из земных недр был окрашен в зеленый цвет, цвет
жизни. Будучи смешан с мертвым деревом, в присутствии дыхания людей и
желтого огня, он давал жизнь новой вещи, красной как солнце. Как жизнь.
Таков был принцип: жизнь и смерть, дыхание и тело в нескончаемом
круговороте под вечным сиянием солнца.
Нахмурив брови, Хаддад сосредоточил внимание на горящей смеси. В
ожидании и надеждах он молил о ниспослании чуда и всякий раз замирал от
восторга.
Готово!
Разложение и смерть рассеялись вместе с густым дымом. В глубине
воронки остался ряд мерцающих шариков, светившихся сначала желтым, как
утреннее солнце, затем красным, подобно солнцу заката. Пока помощники
продолжали разгонять последние клубы дыма, шарики, словно живые,
заскользили по гладкому камню, сливаясь в шары красно-желтого цвета.
Вдох - выдох, вдох - выдох; помощники продолжали раздувать огонь,
которого больше не было. Восставшие ото сна солнцеподобные шары слились в
одну красноватую глыбу. Когда все, как по команде, прекратили дуть и
вытащили трубки, глыба расширилась и потемнела.
Однако ее темнота была обманчивой, насколько мог судить Хаддад. Когда
глыба остынет, он сможет подобрать эту "огненную скалу" и бить ею по
камню, придавая различные формы, в отличие от всех прочих веществ, которые
удавалось ему получать. И что удивительно, придать им форму окажется
легче, чем обломку кремня или ракушечника, и она будет держаться дольше,
нежели у костяных и роговых изделий.
Хаддад сможет резать камень на нити, не уступающие по мягкости
овечьему руну, но значительно более крепкие. Он сможет ваять куски
орнамента, кубки и чаши, смеющиеся лица. И что за диво: чем больше Хаддад