Страница:
— Ах, да, карта души, — проговорил брат Виал. — Помню. Я уже стар, и память иногда изменяет мне. Простите, брат Лукас.
— Брат Виал, я искал карту души Франциско в его исповеди. Но нашел лишь черноту.
— Брат Лукас, возможно, я оговорился во время той беседы. Я имел в виду карту души того, кто изгоняет демонов. Вашей души, брат Лукас, а не Франциско.
— Моей души, брат Виал? — спросил я.
— Да, брат Лукас, вашей души.
— Брат Виал, вы, должно быть, шутите?
— Брат Лукас, человеческая душа не предмет для шуток, — ответил он.
— Я уверен, брат Виал, абсолютно уверен, что вы говорили о карте души одержимого.
— Весьма интересная идея, брат Лукас, — сказал он, — но не моя. Я действительно записываю исповеди в самых тяжелых случаях. Когда же перечитываю рукопись, зачастую нахожу в ней, к своему удивлению, карту моей души, свою собственную исповедь. В определенных случаях, брат Лукас, изгоняющий злых духов должен изучить себя самого, предпринять духовное путешествие сквозь темные, нехоженые леса.
— Брат Виал, я совершенно сбит с толку.
— Брат Лукас, иногда необходимо сначала зайти в тупик, прежде чем отыскать верный путь.
Брат Виал медленно поднялся, на мгновение положил руку на мой стиснутый кулак и двинулся прочь из комнаты.
Некоторое время я сидел в одиночестве, но чувствовал себя все так же неспокойно. Честно говоря, я был очень зол на брата Виала. Думаю, моему гневу не было оправдания: разве можно обвинять брата Виала за то, что память его подвела. Возможно, он действительно стареет. Как иначе объяснить тот вздор, который он только что нес? Зачем нужна карта моей души? Ведь одержим не я, а Франциско.
И тогда я решил, что больше не буду советоваться с братом Виалом, а стану искать ответы на вопросы в молитвах. Я поднялся и направился через внутренний двор к церкви.
В темном алькове часовни я встал на колени перед статуей Девы Марии и посмотрел на ее деревянное изображение. Богоматерь, взирающая на Божье творение, оплакивающая потерю сына, скорбящая по невинным. Через облупившуюся краску проступали древесные волокна.
Тут-то все и произошло. Весьма неприятный случай. Он длился всего мгновение, а может, чуть дольше — точно не знаю. Я взглянул на голубую эмаль глаз Богоматери — потрескавшиеся, печальные, посеревшие глаза. Мне показалось, что я вижу сквозь глазурь океан, волны, горизонт. Быть может, то же самое видел Франциско во время путешествия в Святую землю. Издали надвигался шторм. Небо таяло и стекало кровью в океан, волны вздымались навстречу пепельным облакам. Вскоре граница между небом и морем расплылась, я уже не мог отличить сушу от воды, небо от моря. У меня кружилась голова, я не понимал, где я, и чувствовал себя потерявшимся в сером водовороте. Настоящий апокалипсис. Облака, истекающие кровью в океан. Добро, кровоточащее злом.
Я вытер пот со лба.
Воздух вокруг был тяжелым и спертым, было трудно дышать. Поднявшись, я направился во внутренний двор, однако прямой коридор почему-то стал изогнутым, и дверь все время меняла свое местоположение. Я наткнулся на железный канделябр, едва увернувшись от пламени. Когда я дошел до двери, один из братьев протянул мне руку.
— Брат Лукас, что случилось? — спросил он.
Я оттолкнул его и на нетвердых ногах вышел во двор. Я укрылся под навесом водоема, смочил водой шею, потом даже опустил голову в холодную воду и держался за перила, пока головокружение не прошло.
Подняв голову, я заметил небольшую группу монахов, наблюдавших за мной с противоположного конца двора. Мне надо было действовать быстро, чтобы остудить любопытство обеспокоенных братьев. Несмотря на слабость в ногах, я сумел выпрямиться, неторопливо вымыл руки, оправил одежду и пошел к ближайшей скамье. Подойдя, я сел и сложил ладони, делая вид, что беззвучно молюсь, и вскоре братья потеряли ко мне интерес и разошлись.
Оставшись наконец в одиночестве, я сделал несколько медленных и глубоких вдохов. Прохладный воздух привел меня в чувство, очень скоро мне стало гораздо лучше, я пришел в себя, неприятные ощущения отступили. Теперь я мог более трезво размышлять о том, что рассказал Франциско о событиях в Тороне.
На протяжении многих лет я слышал истории о сражении при Тороне — смелость христианских рыцарей, варварство и жестокость языческих защитников, которые прикрывались мирными жителями, чтобы наши рыцари не стреляли в них из страха попасть в женщину или ребенка. Позволю заметить, вряд ли найдется хоть один подданный, который не знал бы наизусть, по крайней мере, одну из многочисленных песен, прославлявших храбрость каталонских рыцарей, в особенности принца Фернандо. Именно после триумфального возвращения Фернандо в Барселону король Хайме наградил сына титулом «Завоеватель Торона, защитник веры, принц Барселоны».
Нет нужды говорить, что воспоминания Франциско противоречили официальной версии. Рассказ Франциско о зверском обращении с мусульманскими жителями лишил армию Христа ее духовного и морального ореола, стер грань между христианскими и языческими воинами. По свидетельству Франциско, битва при Тороне была безбожно темной пропастью.
Как я могу объяснить расхождение истории Франциско с более известной, той, что, несомненно, знакома моему почтенному читателю? Существует, конечно, весьма простое толкование — демоны, захватившие душу Франциско, пытались распространить ложь и богохульство, дабы посеять сомнение среди верующих.
Но, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что Франциско был свидетелем происходившего. Как нельзя отрицать и того, что его описание осады во многом совпадает с общепризнанными рассказами. Хорошо известно, что рыцари Калатравы захватили северо-западную башню замка прежде, чем войско дона Фернандо пробило брешь в восточных воротах.
Кроме того, рассказ Франциско был простым и ярким. Когда он говорил о костре, на котором жгли тела мусульман, я буквально слышал запах горелой плоти, смутный, но в то же время знакомый. Когда я был прислугой в Санта-Крус, до прибытия Франциско, в монастыре случилась вспышка лихорадки и болезнь унесла пятнадцать братьев. Во избежание распространения заразы аббат приказал слугам сжечь трупы. Голые тела умерших вытащили из повозок и бросили в огонь на площади, прямо за воротами монастыря. Площадь наполнилась отвратительным запахом. Пламя гудело все громче с каждым новым брошенным в него телом, пока наконец непрерывный низкий гул не наполнил весь монастырь, заглушая даже стенания оставшихся в живых.
Но зачем я вдруг вспомнил эти печальные события? Почему мне стало не по себе от рассказа Франциско? Выслушав его исповедь, я поймал себя на том, что на мгновение усомнился в добродетели крестоносцев дона Фернандо, хотя войско дона и составляло относительно небольшую часть громадных христианских сил.
И тут я задумался, так как вспомнил предостережение брата Виала, высказанное перед тем, как я отправился вызволять Франциско из когтей отца Адельмо в Поблете. Все дело в дьяволе, который искушал меня и сеял сомнения в моей душе — сомнение в правоте армии самого Христа. Уверяю вас, то был непростой момент — осознать, что даже я, сын церкви, Божий сын, чуть ли не самый юный приор, когда-либо назначавшийся в Санта-Крус, даже я подвластен дьявольскому искушению.
Охваченный этими тревожными мыслями, я шел через внутренний двор, направляясь в свои покои, как вдруг увидел Изабель. Она сидела в капитуле и разговаривала с братом Виалом.
Глава 10
— Брат Виал, я искал карту души Франциско в его исповеди. Но нашел лишь черноту.
— Брат Лукас, возможно, я оговорился во время той беседы. Я имел в виду карту души того, кто изгоняет демонов. Вашей души, брат Лукас, а не Франциско.
— Моей души, брат Виал? — спросил я.
— Да, брат Лукас, вашей души.
— Брат Виал, вы, должно быть, шутите?
— Брат Лукас, человеческая душа не предмет для шуток, — ответил он.
— Я уверен, брат Виал, абсолютно уверен, что вы говорили о карте души одержимого.
— Весьма интересная идея, брат Лукас, — сказал он, — но не моя. Я действительно записываю исповеди в самых тяжелых случаях. Когда же перечитываю рукопись, зачастую нахожу в ней, к своему удивлению, карту моей души, свою собственную исповедь. В определенных случаях, брат Лукас, изгоняющий злых духов должен изучить себя самого, предпринять духовное путешествие сквозь темные, нехоженые леса.
— Брат Виал, я совершенно сбит с толку.
— Брат Лукас, иногда необходимо сначала зайти в тупик, прежде чем отыскать верный путь.
Брат Виал медленно поднялся, на мгновение положил руку на мой стиснутый кулак и двинулся прочь из комнаты.
Некоторое время я сидел в одиночестве, но чувствовал себя все так же неспокойно. Честно говоря, я был очень зол на брата Виала. Думаю, моему гневу не было оправдания: разве можно обвинять брата Виала за то, что память его подвела. Возможно, он действительно стареет. Как иначе объяснить тот вздор, который он только что нес? Зачем нужна карта моей души? Ведь одержим не я, а Франциско.
И тогда я решил, что больше не буду советоваться с братом Виалом, а стану искать ответы на вопросы в молитвах. Я поднялся и направился через внутренний двор к церкви.
В темном алькове часовни я встал на колени перед статуей Девы Марии и посмотрел на ее деревянное изображение. Богоматерь, взирающая на Божье творение, оплакивающая потерю сына, скорбящая по невинным. Через облупившуюся краску проступали древесные волокна.
Тут-то все и произошло. Весьма неприятный случай. Он длился всего мгновение, а может, чуть дольше — точно не знаю. Я взглянул на голубую эмаль глаз Богоматери — потрескавшиеся, печальные, посеревшие глаза. Мне показалось, что я вижу сквозь глазурь океан, волны, горизонт. Быть может, то же самое видел Франциско во время путешествия в Святую землю. Издали надвигался шторм. Небо таяло и стекало кровью в океан, волны вздымались навстречу пепельным облакам. Вскоре граница между небом и морем расплылась, я уже не мог отличить сушу от воды, небо от моря. У меня кружилась голова, я не понимал, где я, и чувствовал себя потерявшимся в сером водовороте. Настоящий апокалипсис. Облака, истекающие кровью в океан. Добро, кровоточащее злом.
Я вытер пот со лба.
Воздух вокруг был тяжелым и спертым, было трудно дышать. Поднявшись, я направился во внутренний двор, однако прямой коридор почему-то стал изогнутым, и дверь все время меняла свое местоположение. Я наткнулся на железный канделябр, едва увернувшись от пламени. Когда я дошел до двери, один из братьев протянул мне руку.
— Брат Лукас, что случилось? — спросил он.
Я оттолкнул его и на нетвердых ногах вышел во двор. Я укрылся под навесом водоема, смочил водой шею, потом даже опустил голову в холодную воду и держался за перила, пока головокружение не прошло.
Подняв голову, я заметил небольшую группу монахов, наблюдавших за мной с противоположного конца двора. Мне надо было действовать быстро, чтобы остудить любопытство обеспокоенных братьев. Несмотря на слабость в ногах, я сумел выпрямиться, неторопливо вымыл руки, оправил одежду и пошел к ближайшей скамье. Подойдя, я сел и сложил ладони, делая вид, что беззвучно молюсь, и вскоре братья потеряли ко мне интерес и разошлись.
Оставшись наконец в одиночестве, я сделал несколько медленных и глубоких вдохов. Прохладный воздух привел меня в чувство, очень скоро мне стало гораздо лучше, я пришел в себя, неприятные ощущения отступили. Теперь я мог более трезво размышлять о том, что рассказал Франциско о событиях в Тороне.
На протяжении многих лет я слышал истории о сражении при Тороне — смелость христианских рыцарей, варварство и жестокость языческих защитников, которые прикрывались мирными жителями, чтобы наши рыцари не стреляли в них из страха попасть в женщину или ребенка. Позволю заметить, вряд ли найдется хоть один подданный, который не знал бы наизусть, по крайней мере, одну из многочисленных песен, прославлявших храбрость каталонских рыцарей, в особенности принца Фернандо. Именно после триумфального возвращения Фернандо в Барселону король Хайме наградил сына титулом «Завоеватель Торона, защитник веры, принц Барселоны».
Нет нужды говорить, что воспоминания Франциско противоречили официальной версии. Рассказ Франциско о зверском обращении с мусульманскими жителями лишил армию Христа ее духовного и морального ореола, стер грань между христианскими и языческими воинами. По свидетельству Франциско, битва при Тороне была безбожно темной пропастью.
Как я могу объяснить расхождение истории Франциско с более известной, той, что, несомненно, знакома моему почтенному читателю? Существует, конечно, весьма простое толкование — демоны, захватившие душу Франциско, пытались распространить ложь и богохульство, дабы посеять сомнение среди верующих.
Но, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что Франциско был свидетелем происходившего. Как нельзя отрицать и того, что его описание осады во многом совпадает с общепризнанными рассказами. Хорошо известно, что рыцари Калатравы захватили северо-западную башню замка прежде, чем войско дона Фернандо пробило брешь в восточных воротах.
Кроме того, рассказ Франциско был простым и ярким. Когда он говорил о костре, на котором жгли тела мусульман, я буквально слышал запах горелой плоти, смутный, но в то же время знакомый. Когда я был прислугой в Санта-Крус, до прибытия Франциско, в монастыре случилась вспышка лихорадки и болезнь унесла пятнадцать братьев. Во избежание распространения заразы аббат приказал слугам сжечь трупы. Голые тела умерших вытащили из повозок и бросили в огонь на площади, прямо за воротами монастыря. Площадь наполнилась отвратительным запахом. Пламя гудело все громче с каждым новым брошенным в него телом, пока наконец непрерывный низкий гул не наполнил весь монастырь, заглушая даже стенания оставшихся в живых.
Но зачем я вдруг вспомнил эти печальные события? Почему мне стало не по себе от рассказа Франциско? Выслушав его исповедь, я поймал себя на том, что на мгновение усомнился в добродетели крестоносцев дона Фернандо, хотя войско дона и составляло относительно небольшую часть громадных христианских сил.
И тут я задумался, так как вспомнил предостережение брата Виала, высказанное перед тем, как я отправился вызволять Франциско из когтей отца Адельмо в Поблете. Все дело в дьяволе, который искушал меня и сеял сомнения в моей душе — сомнение в правоте армии самого Христа. Уверяю вас, то был непростой момент — осознать, что даже я, сын церкви, Божий сын, чуть ли не самый юный приор, когда-либо назначавшийся в Санта-Крус, даже я подвластен дьявольскому искушению.
Охваченный этими тревожными мыслями, я шел через внутренний двор, направляясь в свои покои, как вдруг увидел Изабель. Она сидела в капитуле и разговаривала с братом Виалом.
Глава 10
ИЗАБЕЛЬ
Дабы не ставить моего наставника в затруднительное положение, я попытался избежать встречи с девушкой. Чем меньше внимания привлекаешь к появлению женщины в капитуле, тем легче избежать скандала. Несмотря на опыт мирской жизни, брат Виал не всегда хорошо разбирается в людях.
Я натянул белый капюшон рясы на голову и ускорил шаг, направляясь к церкви. Но, увы, брат Виал все равно меня узнал.
— Брат Лукас, — окликнул он, — у нас сегодня особый гость.
— Брат Виал, это вы?
— Да, брат Лукас, идите сюда, поздоровайтесь с нашей гостьей.
Выбора у меня не было, и я двинулся в сторону капитула по каменной дорожке, пересекавшей двор. Случайно я сошел с нее и оказался на траве; прохладные травинки с острыми, как бритва краями вонзились в прорези моих сандалий.
— Донна Изабель Корреа де Жирона, позвольте представить вам брата Лукаса.
— Добро пожаловать в Санта-Крус, — сказал я.
— Брат Лукас является приором этого монастыря, — пояснил брат Виал, — а также духовником Франциско.
— Как прошло путешествие, донна Изабель? — спросил я.
Она встала и слегка поклонилась. Она была одного со мной роста, поэтому мы не могли не встретиться глазами, но, очевидно, она то ли не слышала вопроса, то ли не сочла нужным отвечать.
— С вашего позволения, донна Изабель, я удалюсь на дневную службу, — сказал брат Виал.
Он повернулся, собираясь уйти, но я схватил его за рукав.
— Но вы же не оставите женщину одну в капитуле, брат Виал.
— Нет, брат Виал, конечно нет. Я оставляю ее в ваших надежных руках. Вместе вы обсудите состояние Франциско.
— Но, брат Виал, если паства увидит приора, беседующего наедине с женщиной, это может напугать их.
— Вы придаете слишком большое значение условностям, брат Лукас.
Я смотрел на широкую спину брата Виала, удалявшегося через двор. Вскоре он скрылся за колонной, и я повернулся к Изабель. Ситуация была крайне неловкой.
— Надеюсь, наш посыльный оказался хорошим проводником? — спросил я.
У нее был прямой острый взгляд и строгая осанка. Казалось, она не осознавала того, что ее присутствие в святилище неуместно, как не чувствовала и необходимости в обмене любезностями.
— Брат Лукас, как мой кузен?
Франциско говорил, что у нее серые глаза, того же оттенка, что и камень на могиле его брата. И вправду, весьма своеобразная могильная плита. С того места, где я стоял, я не мог различить их цвет — они казались то зелеными, то голубыми, то желтыми.
— Дьявол упрям, — ответил я. — Он не отдаст свою добычу так легко. Однако улучшение, несомненно, есть.
Крошечные коричневые веснушки, усыпавшие ее переносицу, оттеняли белизну кожи.
— Значит, Франциско заговорил? — спросила она.
Беспокойный взгляд выдал ее тревогу, хотя голос оставался ровным.
Я ответил не сразу.
— Да, Изабель, Франциско теперь говорит.
Она отвела взгляд, чтобы скрыть чувства, которые пробудило в ней это известие.
— Надеюсь, ваш муж одобрил ваш визит в Санта-Крус, — сказал я.
— Я не замужем, брат Лукас.
— Простите.
— Я ухаживаю за отцом.
— Он нездоров?
— Он заболел сразу после сообщения о смерти моего брата. Вы знали Андре?
— Я познакомился с ним много лет назад в этом самом монастыре. Прекрасный молодой человек. По-своему преданный…
— Преданный приключениям, брат Лукас. Жизнь в монастыре была не для него.
— У каждого из нас свое призвание, Изабель.
— Он погиб в Крак-де-Шевалье. Мой отец получил письмо от принца Фернандо, который стоял во главе христианского войска в том замке. В письме говорилось о храбрости и мужестве брата. Он погиб за день до падения крепости.
Мне хотелось стереть желтую соринку из уголка ее глаза; я едва сдержался. Очевидно, она не привела себя в порядок перед нашей встречей. Из-под ее капюшона выбивались нечесаные локоны, падая ей на лицо. Брат Виал однажды сказал, что женщины помогают мужчинам оценить красоту Божьего творения. Он сказал, что благодаря женщинам голубое становится голубее, зеленое — зеленее, а красное воспламеняется. Странная гипотеза. Я склоняюсь к тому, что мы можем достичь понимания щедрости Господней лишь через молитву.
— Не отчаивайтесь, дитя мое. Андре погиб, служа Господу Богу.
— Иногда я сомневаюсь, брат Лукас, что Бог благосклонен к тем, кто обнажает меч против врага в тех далеких землях.
— Дитя, — сказал я, — ваш брат погиб во имя Христа. Он был одним из избранных, воином армии Господа.
— А разве у Господа есть армия, брат Лукас?
— Безусловно. Рыцари, монахи и священники, сражающиеся с дьявольскими отродьями везде и всюду. Правдивая армия сильных и смелых — защитников божественного наследия.
— Разве не смиренный должен унаследовать землю, брат Лукас?
Эта девушка начинала меня раздражать.
— Да, Изабель, но сильный должен обеспечить ему это наследие.
Полуденное солнце отбрасывало скорбную тень на ее лицо. На нежной коже лба появились горестные морщинки, которых, возможно, не было до отъезда ее брата в Левант. Она устало улыбнулась, будто разговор со мной утомил ее.
— Вы должны верить в Божий план, Изабель.
— Не понимаю, какую роль играет смерть моего брата в этом плане. Мне все это кажется совершенно бессмысленным.
— Я понимаю вашу скорбь, дитя мое, — отвечал я нежно. — Понимаю лучше, чем вы можете себе представить.
Я не стал рассказывать Изабель о том, что я испытал на себе несправедливость, придя в этот мир с благородной кровью, но без имени. И стал обычным слугой. Нам не дано постичь пути, которые избирает для нас Бог.
— Помните, дитя мое, наши страдания приближают нас к Христу. Наши слезы стекают в кровавую реку, струящуюся из его ран. Именно так мы находим причащение и покой. Ваш брат, подобно Христу, умер за вас.
— Простите, брат Лукас, я не изучала Священное Писание и не посвящала целые часы духовным размышлениям, как вы. Я знаю, что несведуща в таких делах. Но я не понимаю, почему эти люди должны были погибнуть за меня. Если бы выбор был за мной, я бы предпочла, чтобы они остались в живых.
— Они и остались, Изабель. Ваш брат живет в раю и сейчас смотрит на вас оттуда.
Я говорил очень пылко, но девушка, казалось, совсем не слушала меня. Она внимательно изучала пучок травы, пробившийся между двумя каменными плитами, которыми был выстлан капитул. Непростительная небрежность. Я поговорю с братом Эдуардо, который отвечает за состояние пола в монастыре. Труд во имя Господа требует безоговорочной дисциплины, распространяющейся на всех членов монастыря и на все виды работ, от священных обрядов до самых что ни на есть мирских трудов.
— Иногда, брат Лукас, — сказала Изабель, — мне кажется, что у меня слишком мало мудрости, чтобы разобраться в таких вопросах. Я считаю, что смерть мученика приносит лишь страдания тем, кто его пережил. Возможно, он попадет в рай, но оставшимся на земле остается лишь горе. Даже в случае с самим Иисусом. Представьте себе, брат Лукас, Деву Марию, взирающую на то, как ее сын корчится на кресте. Если бы он выбрал жизнь, он мог бы превращать воду в вино, лечить больных, возвращать зрение слепым.
В ее нежный голос закралась легкая горечь. Изабель по-матерински упрекала своего брата за то, что тот отправился в крестовый поход. Словно Дева Мария, выговаривающая своему сыну за неосторожность и эгоизм выбора, который тот сделал.
— Изабель, у вас сейчас путаются мысли, — ответил я. — Христос избрал крест, чтобы оказаться в том же положении, что и мы, чтобы указать нам дорогу через страдания и смерть к вечной жизни. Чтобы взять на себя наши грехи.
— Я никогда не просила его брать на себя мои грехи, — сказала Изабель, — и я не очень-то понимаю, чего он этим добился.
— Изабель, вы произносите опасные слова. Вы не ведаете, о чем говорите. Советую хорошенько подумать, прежде чем рассуждать о таких вещах.
Девушку следовало предостеречь. Следующий ее собеседник может оказаться не таким понимающим. Более того, ее слова может услышать кто-нибудь из монахов. Моим братьям не впервой подслушивать частные беседы и докладывать их содержание аббату Альфонсо или, еще того хуже, какому-нибудь рьяному инквизитору, остановившемуся проездом в Санта-Крус.
— Простите, брат Лукас, я рассуждаю безрассудно, потому что скорблю по своему брату.
Я вынул платок из рясы и вытер капельки пота со лба. Я попытался улыбнуться, но, боюсь, моя улыбка больше походила на гримасу. Служение Господу требует немало усилий.
Звон колоколов возвестил о священной службе, и этот шум весьма кстати даровал нам передышку и дал возможность Изабель прийти в себя. К сожалению, многие из моих братьев, проходя по двору мимо капитула, не удержались от любопытных взглядов. Некоторые из них, вероятно, никогда прежде не видели девушку столь аристократического вида, как Изабель. Брат Марио остановился как вкопанный и уставился на нее.
— Брат Марио, — одернул я, — Господь призывает тебя к молитве.
Но он не двигался с места и продолжал стоять раскрыв рот, словно деревенский олух.
— Возможно, брат Марио, — продолжал я, — вы хотите отправиться в длительное путешествие в монастыри, расположенные на новых территориях Каталонии? Церковь нуждается в добровольцах, которые будут распространять слово Господа среди живущих там мавров. Думаю, вы вполне для этого подойдете.
Юноша тут же бросился вслед за своими собратьями, и вскоре двери часовни закрылись. Мы с Изабель остались одни.
Она теребила завиток волос, то и дело поднося кончик ко рту, и делала это так сосредоточенно, будто плела корзину. Я довольно громко откашлялся. Изабель вынула локон изо рта и заправила влажную прядь за ухо.
— Возможно, Изабель, вы задавались вопросом, для чего вас сюда пригласили?
— Я знаю, зачем я здесь, брат Лукас.
Какая самонадеянность!
— Скажите на милость! И зачем же вы здесь?
— Когда я смогу увидеть Франциско, брат Лукас?
— Терпение, дитя мое. Мы говорили о вашем приезде в наше скромное святилище. О цели вашего визита.
— Я здесь для того, чтобы навестить моего кузена, — ответила она.
— Да, верно, Изабель. Однако мне кажется, вы не до конца понимаете сложившуюся ситуацию. Санта-Крус — это не родовой замок, и у вашего кузена обычно не бывает посетителей. Хотя мы достигли некоторых успехов в борьбе с сатаной, Франциско все еще во власти лукавого. Его душе и телу по-прежнему грозит смертельная опасность. Не удивлюсь, если он не узнает вас. Позволю сказать, что, если бы не наши усилия, возможно, он был бы уже мертв, и малейшее отрицательное влияние может поставить под угрозу его выздоровление.
— А какого влияния вы ждете от меня, брат Лукас?
— Надеюсь, положительного, Изабель. Вас призвали помочь излечению Франциско. Вы должны стать искушением, которое вернет его к жизни.
Это были слова брата Виала, когда он предложил послать за девушкой — чтобы «искусить Франциско к жизни». Но я, честно говоря, по-прежнему относился к этой затее с недоверием. Возможно, Изабель и станет искушением для своего кузена, но к чему это приведет? Разве Ева не соблазнила Адама яблоком? Быть может, у Изабель была своя цель, заставившая ее приехать в Санта-Крус. Нельзя не учесть возможность того, что она попытается воспользоваться слабым здоровьем Франциско, чтобы вступить с ним в брак. Любая девушка, в особенности двадцатичетырехлетняя старая дева, жаждала бы завладеть богатством Франциско, в каком бы состоянии тот ни находился. Я решил расспросить Изабель о ее намерениях.
— Изабель, я знаю, что вы устали после долгого путешествия. Могу ли я задать вам несколько вопросов?
— Пожалуйста, брат Лукас.
— Как бы вы описали ваши отношения с Франциско?
— Мы двоюродные брат и сестра.
— Да, я знаю, Изабель. Но как бы вы охарактеризовали ваши чувства по отношению к Франциско?
— Я нежно люблю своего кузена, брат Лукас.
— Просто любите или очень сильно?
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, брат Лукас.
— Не могли бы рассказать об истоках вашей связи с Франциско?
— Простите, брат Лукас, не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
Девушка оказалась не настолько общительной, как я надеялся.
— Хорошо, Изабель. Начнем сначала. Где вы познакомились с Франциско?
— В поместье моего отца в Жироне.
— И там, по вашему утверждению, вы полюбили его?
— Да, брат Лукас.
— А он тоже привязался к вам?
— Да.
— Откуда вы знаете? Вы его спрашивали?
— Нет.
— Он сам вам об этом сказал?
— Нет. Не словами.
Я представил себе Франциско в поместье ее отца перед крестовым походом. Его задумчивый взгляд, нежная грусть тихой улыбки — улыбки, которую очень легко неправильно истолковать.
— Иногда, дитя мое, у нас возникает влечение к другому человеку, которое не является взаимным.
— Однажды Франциско сказал мне, что есть такое мгновение, в котором день и ночь соприкасаются.
— Боюсь, Изабель, я не совсем вас понимаю.
— Пять часов утра. Может, чуть позже. Мгновение перед рассветом.
— Изабель, о чем вы?
— Франциско говорил, что в эту секунду он иногда видит своего брата.
— Вы уверены, Изабель? — спросил я.
— Образ Серхио в полумраке, — сказала она.
— Франциско никогда не упоминал об этом образе.
— Одним глазом он смотрит на Серхио, другим — на рассвет, разливающийся над горизонтом.
— Да, эти слова похожи на его речи.
— В этой тишине мы узнали друг друга, — сказала она.
— Где, Изабель?
— Там, где пересекаются жизнь и смерть.
Я вспомнил печальные обстоятельства рождения Изабель. Ее мать умерла в родах. Жестокое наследие, право.
— С вами все в порядке, дитя мое?
— Беспокойное одиночество, — ответила она.
— Наши сердца всегда беспокойны, Изабель, пока не обретут покой в Господе. Так сказал святой Августин.
— Тогда Франциско приехал в Жирону, — продолжала она.
— Да, он рассказывал мне о визите в ваше родовое поместье.
— Франциско понимал.
— Что понимал, Изабель?
— Опустошение, которое приходит вслед за смертью.
— Вы говорите о себе или о Франциско, Изабель?
— Это коснулось нас обоих, — ответила она.
— Вы имеете в виду то, что произошло подо льдом? — уточнил я. — Вы таинственно намекаете именно на это происшествие? Франциско рассказывал мне, что случилось на озере, — как он нырял в ледяную воду, как вы ползли к берегу по трещавшему льду.
— Франциско стал для меня лучиком света, — продолжала она.
— Света?
— Посреди смертельной черноты.
— Франциско излучал свет?
— Лучиком, осветившим мое одиночество, — сказала она.
— Франциско спас вас, — ответил я. — А теперь вы хотите спасти его — вы это хотите сказать?
— Один глаз обращен к ночи, другой — ко дню.
— Изабель, вы меня слушаете?
— До смерти Андре.
— Это едва ли похоже на разговор, — сказал я.
— Луч света исчез.
Ее реплики начинали действовать мне на нервы.
— Кстати, о лучах: солнце, кажется, уже садится. Думаю, Изабель, нам пора.
— А затем наступила ночь, брат Лукас. Долгая ночь для Франциско.
Длинный разговор. Вернее, монолог.
— Теперь лишь я держу свечу, — сказала она.
— Вообще-то, Изабель, у вас в руках нет никакой свечи. Может, вы просто устали после долгой дороги.
Изабель грустно смотрела на серые тени, наполняющие капитул. Я хлопнул ладонями по коленям и поднялся; тогда она наконец-то взглянула на меня.
— Пойдемте, Изабель. Вам необходимо поспать. Встретимся с Франциско завтра утром.
Изабель медленно встала и вместе со мной вышла из капитула. До чего же она болезненно впечатлительна! Теперь мне стало ясно, почему они с Франциско сблизились: у обоих было нездоровое влечение ко всему мрачному.
— Брат Лукас, могу я задать вам один вопрос? — заговорила Изабель, когда мы шли по двору.
— Конечно, дитя мое.
— Вы находитесь здесь из чувства долга?
— Нет, дитя мое, я служу Господу из любви к нему, а не из чувства долга.
— Брат Виал сказал, что вы занимаетесь излечением Франциско уже почти пять месяцев.
— Это так, — ответил я.
— Спасибо, брат Лукас, за вашу преданность моему кузену.
— Слугам Божьим не нужна благодарность, — сказал я. — Само служение приносит свою награду.
Проходя по узкой тропинке между кустами и деревьями во дворе, мне пришлось придвинуться к Изабель так близко, что я услышал мягкое шуршание ее шелкового платья о мою белую рясу.
— Можно задать вам еще один вопрос, брат Лукас?
Девушка явно не знала, когда следует остановиться.
— Пожалуйста, дитя мое.
— Возможно, я позволяю себе лишнее, брат Лукас, но я бы хотела знать: вы заботитесь о Франциско из-за награды, которую обещал барон Монкада за спасение сына?
— Не понимаю, что вы имеете в виду, Изабель.
— Говорят, барон Монкада предложил церкви треть своего состояния в обмен на спасение сына.
— Кто это говорит, дитя мое?
— Возможно, меня ввели в заблуждение, — сказала она. — Жирона полнится слухами.
Изабель отнюдь не следовало знать о сложной деятельности церкви, а тем более о личных взаимоотношениях епархии с членом своей паствы. Девушка просто неспособна понять всю подоплеку подобных дел. Однако я постарался объяснить сложившуюся ситуацию, дабы избежать недоразумений.
— Изабель, — сказал я, — вас не ввели в заблуждение. Барон Монкада действительно сделал такое предложение. Это отчаянная мольба отца, который уже пожертвовал одного из своих сыновей во славу Господа. Вы же не хотите, чтобы церковь оставила без внимания его просьбу?
— Вы именно это имели в виду, брат Лукас, говоря, что служение Господу приносит свою награду?
Я натянул белый капюшон рясы на голову и ускорил шаг, направляясь к церкви. Но, увы, брат Виал все равно меня узнал.
— Брат Лукас, — окликнул он, — у нас сегодня особый гость.
— Брат Виал, это вы?
— Да, брат Лукас, идите сюда, поздоровайтесь с нашей гостьей.
Выбора у меня не было, и я двинулся в сторону капитула по каменной дорожке, пересекавшей двор. Случайно я сошел с нее и оказался на траве; прохладные травинки с острыми, как бритва краями вонзились в прорези моих сандалий.
— Донна Изабель Корреа де Жирона, позвольте представить вам брата Лукаса.
— Добро пожаловать в Санта-Крус, — сказал я.
— Брат Лукас является приором этого монастыря, — пояснил брат Виал, — а также духовником Франциско.
— Как прошло путешествие, донна Изабель? — спросил я.
Она встала и слегка поклонилась. Она была одного со мной роста, поэтому мы не могли не встретиться глазами, но, очевидно, она то ли не слышала вопроса, то ли не сочла нужным отвечать.
— С вашего позволения, донна Изабель, я удалюсь на дневную службу, — сказал брат Виал.
Он повернулся, собираясь уйти, но я схватил его за рукав.
— Но вы же не оставите женщину одну в капитуле, брат Виал.
— Нет, брат Виал, конечно нет. Я оставляю ее в ваших надежных руках. Вместе вы обсудите состояние Франциско.
— Но, брат Виал, если паства увидит приора, беседующего наедине с женщиной, это может напугать их.
— Вы придаете слишком большое значение условностям, брат Лукас.
Я смотрел на широкую спину брата Виала, удалявшегося через двор. Вскоре он скрылся за колонной, и я повернулся к Изабель. Ситуация была крайне неловкой.
— Надеюсь, наш посыльный оказался хорошим проводником? — спросил я.
У нее был прямой острый взгляд и строгая осанка. Казалось, она не осознавала того, что ее присутствие в святилище неуместно, как не чувствовала и необходимости в обмене любезностями.
— Брат Лукас, как мой кузен?
Франциско говорил, что у нее серые глаза, того же оттенка, что и камень на могиле его брата. И вправду, весьма своеобразная могильная плита. С того места, где я стоял, я не мог различить их цвет — они казались то зелеными, то голубыми, то желтыми.
— Дьявол упрям, — ответил я. — Он не отдаст свою добычу так легко. Однако улучшение, несомненно, есть.
Крошечные коричневые веснушки, усыпавшие ее переносицу, оттеняли белизну кожи.
— Значит, Франциско заговорил? — спросила она.
Беспокойный взгляд выдал ее тревогу, хотя голос оставался ровным.
Я ответил не сразу.
— Да, Изабель, Франциско теперь говорит.
Она отвела взгляд, чтобы скрыть чувства, которые пробудило в ней это известие.
— Надеюсь, ваш муж одобрил ваш визит в Санта-Крус, — сказал я.
— Я не замужем, брат Лукас.
— Простите.
— Я ухаживаю за отцом.
— Он нездоров?
— Он заболел сразу после сообщения о смерти моего брата. Вы знали Андре?
— Я познакомился с ним много лет назад в этом самом монастыре. Прекрасный молодой человек. По-своему преданный…
— Преданный приключениям, брат Лукас. Жизнь в монастыре была не для него.
— У каждого из нас свое призвание, Изабель.
— Он погиб в Крак-де-Шевалье. Мой отец получил письмо от принца Фернандо, который стоял во главе христианского войска в том замке. В письме говорилось о храбрости и мужестве брата. Он погиб за день до падения крепости.
Мне хотелось стереть желтую соринку из уголка ее глаза; я едва сдержался. Очевидно, она не привела себя в порядок перед нашей встречей. Из-под ее капюшона выбивались нечесаные локоны, падая ей на лицо. Брат Виал однажды сказал, что женщины помогают мужчинам оценить красоту Божьего творения. Он сказал, что благодаря женщинам голубое становится голубее, зеленое — зеленее, а красное воспламеняется. Странная гипотеза. Я склоняюсь к тому, что мы можем достичь понимания щедрости Господней лишь через молитву.
— Не отчаивайтесь, дитя мое. Андре погиб, служа Господу Богу.
— Иногда я сомневаюсь, брат Лукас, что Бог благосклонен к тем, кто обнажает меч против врага в тех далеких землях.
— Дитя, — сказал я, — ваш брат погиб во имя Христа. Он был одним из избранных, воином армии Господа.
— А разве у Господа есть армия, брат Лукас?
— Безусловно. Рыцари, монахи и священники, сражающиеся с дьявольскими отродьями везде и всюду. Правдивая армия сильных и смелых — защитников божественного наследия.
— Разве не смиренный должен унаследовать землю, брат Лукас?
Эта девушка начинала меня раздражать.
— Да, Изабель, но сильный должен обеспечить ему это наследие.
Полуденное солнце отбрасывало скорбную тень на ее лицо. На нежной коже лба появились горестные морщинки, которых, возможно, не было до отъезда ее брата в Левант. Она устало улыбнулась, будто разговор со мной утомил ее.
— Вы должны верить в Божий план, Изабель.
— Не понимаю, какую роль играет смерть моего брата в этом плане. Мне все это кажется совершенно бессмысленным.
— Я понимаю вашу скорбь, дитя мое, — отвечал я нежно. — Понимаю лучше, чем вы можете себе представить.
Я не стал рассказывать Изабель о том, что я испытал на себе несправедливость, придя в этот мир с благородной кровью, но без имени. И стал обычным слугой. Нам не дано постичь пути, которые избирает для нас Бог.
— Помните, дитя мое, наши страдания приближают нас к Христу. Наши слезы стекают в кровавую реку, струящуюся из его ран. Именно так мы находим причащение и покой. Ваш брат, подобно Христу, умер за вас.
— Простите, брат Лукас, я не изучала Священное Писание и не посвящала целые часы духовным размышлениям, как вы. Я знаю, что несведуща в таких делах. Но я не понимаю, почему эти люди должны были погибнуть за меня. Если бы выбор был за мной, я бы предпочла, чтобы они остались в живых.
— Они и остались, Изабель. Ваш брат живет в раю и сейчас смотрит на вас оттуда.
Я говорил очень пылко, но девушка, казалось, совсем не слушала меня. Она внимательно изучала пучок травы, пробившийся между двумя каменными плитами, которыми был выстлан капитул. Непростительная небрежность. Я поговорю с братом Эдуардо, который отвечает за состояние пола в монастыре. Труд во имя Господа требует безоговорочной дисциплины, распространяющейся на всех членов монастыря и на все виды работ, от священных обрядов до самых что ни на есть мирских трудов.
— Иногда, брат Лукас, — сказала Изабель, — мне кажется, что у меня слишком мало мудрости, чтобы разобраться в таких вопросах. Я считаю, что смерть мученика приносит лишь страдания тем, кто его пережил. Возможно, он попадет в рай, но оставшимся на земле остается лишь горе. Даже в случае с самим Иисусом. Представьте себе, брат Лукас, Деву Марию, взирающую на то, как ее сын корчится на кресте. Если бы он выбрал жизнь, он мог бы превращать воду в вино, лечить больных, возвращать зрение слепым.
В ее нежный голос закралась легкая горечь. Изабель по-матерински упрекала своего брата за то, что тот отправился в крестовый поход. Словно Дева Мария, выговаривающая своему сыну за неосторожность и эгоизм выбора, который тот сделал.
— Изабель, у вас сейчас путаются мысли, — ответил я. — Христос избрал крест, чтобы оказаться в том же положении, что и мы, чтобы указать нам дорогу через страдания и смерть к вечной жизни. Чтобы взять на себя наши грехи.
— Я никогда не просила его брать на себя мои грехи, — сказала Изабель, — и я не очень-то понимаю, чего он этим добился.
— Изабель, вы произносите опасные слова. Вы не ведаете, о чем говорите. Советую хорошенько подумать, прежде чем рассуждать о таких вещах.
Девушку следовало предостеречь. Следующий ее собеседник может оказаться не таким понимающим. Более того, ее слова может услышать кто-нибудь из монахов. Моим братьям не впервой подслушивать частные беседы и докладывать их содержание аббату Альфонсо или, еще того хуже, какому-нибудь рьяному инквизитору, остановившемуся проездом в Санта-Крус.
— Простите, брат Лукас, я рассуждаю безрассудно, потому что скорблю по своему брату.
Я вынул платок из рясы и вытер капельки пота со лба. Я попытался улыбнуться, но, боюсь, моя улыбка больше походила на гримасу. Служение Господу требует немало усилий.
Звон колоколов возвестил о священной службе, и этот шум весьма кстати даровал нам передышку и дал возможность Изабель прийти в себя. К сожалению, многие из моих братьев, проходя по двору мимо капитула, не удержались от любопытных взглядов. Некоторые из них, вероятно, никогда прежде не видели девушку столь аристократического вида, как Изабель. Брат Марио остановился как вкопанный и уставился на нее.
— Брат Марио, — одернул я, — Господь призывает тебя к молитве.
Но он не двигался с места и продолжал стоять раскрыв рот, словно деревенский олух.
— Возможно, брат Марио, — продолжал я, — вы хотите отправиться в длительное путешествие в монастыри, расположенные на новых территориях Каталонии? Церковь нуждается в добровольцах, которые будут распространять слово Господа среди живущих там мавров. Думаю, вы вполне для этого подойдете.
Юноша тут же бросился вслед за своими собратьями, и вскоре двери часовни закрылись. Мы с Изабель остались одни.
Она теребила завиток волос, то и дело поднося кончик ко рту, и делала это так сосредоточенно, будто плела корзину. Я довольно громко откашлялся. Изабель вынула локон изо рта и заправила влажную прядь за ухо.
— Возможно, Изабель, вы задавались вопросом, для чего вас сюда пригласили?
— Я знаю, зачем я здесь, брат Лукас.
Какая самонадеянность!
— Скажите на милость! И зачем же вы здесь?
— Когда я смогу увидеть Франциско, брат Лукас?
— Терпение, дитя мое. Мы говорили о вашем приезде в наше скромное святилище. О цели вашего визита.
— Я здесь для того, чтобы навестить моего кузена, — ответила она.
— Да, верно, Изабель. Однако мне кажется, вы не до конца понимаете сложившуюся ситуацию. Санта-Крус — это не родовой замок, и у вашего кузена обычно не бывает посетителей. Хотя мы достигли некоторых успехов в борьбе с сатаной, Франциско все еще во власти лукавого. Его душе и телу по-прежнему грозит смертельная опасность. Не удивлюсь, если он не узнает вас. Позволю сказать, что, если бы не наши усилия, возможно, он был бы уже мертв, и малейшее отрицательное влияние может поставить под угрозу его выздоровление.
— А какого влияния вы ждете от меня, брат Лукас?
— Надеюсь, положительного, Изабель. Вас призвали помочь излечению Франциско. Вы должны стать искушением, которое вернет его к жизни.
Это были слова брата Виала, когда он предложил послать за девушкой — чтобы «искусить Франциско к жизни». Но я, честно говоря, по-прежнему относился к этой затее с недоверием. Возможно, Изабель и станет искушением для своего кузена, но к чему это приведет? Разве Ева не соблазнила Адама яблоком? Быть может, у Изабель была своя цель, заставившая ее приехать в Санта-Крус. Нельзя не учесть возможность того, что она попытается воспользоваться слабым здоровьем Франциско, чтобы вступить с ним в брак. Любая девушка, в особенности двадцатичетырехлетняя старая дева, жаждала бы завладеть богатством Франциско, в каком бы состоянии тот ни находился. Я решил расспросить Изабель о ее намерениях.
— Изабель, я знаю, что вы устали после долгого путешествия. Могу ли я задать вам несколько вопросов?
— Пожалуйста, брат Лукас.
— Как бы вы описали ваши отношения с Франциско?
— Мы двоюродные брат и сестра.
— Да, я знаю, Изабель. Но как бы вы охарактеризовали ваши чувства по отношению к Франциско?
— Я нежно люблю своего кузена, брат Лукас.
— Просто любите или очень сильно?
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, брат Лукас.
— Не могли бы рассказать об истоках вашей связи с Франциско?
— Простите, брат Лукас, не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
Девушка оказалась не настолько общительной, как я надеялся.
— Хорошо, Изабель. Начнем сначала. Где вы познакомились с Франциско?
— В поместье моего отца в Жироне.
— И там, по вашему утверждению, вы полюбили его?
— Да, брат Лукас.
— А он тоже привязался к вам?
— Да.
— Откуда вы знаете? Вы его спрашивали?
— Нет.
— Он сам вам об этом сказал?
— Нет. Не словами.
Я представил себе Франциско в поместье ее отца перед крестовым походом. Его задумчивый взгляд, нежная грусть тихой улыбки — улыбки, которую очень легко неправильно истолковать.
— Иногда, дитя мое, у нас возникает влечение к другому человеку, которое не является взаимным.
— Однажды Франциско сказал мне, что есть такое мгновение, в котором день и ночь соприкасаются.
— Боюсь, Изабель, я не совсем вас понимаю.
— Пять часов утра. Может, чуть позже. Мгновение перед рассветом.
— Изабель, о чем вы?
— Франциско говорил, что в эту секунду он иногда видит своего брата.
— Вы уверены, Изабель? — спросил я.
— Образ Серхио в полумраке, — сказала она.
— Франциско никогда не упоминал об этом образе.
— Одним глазом он смотрит на Серхио, другим — на рассвет, разливающийся над горизонтом.
— Да, эти слова похожи на его речи.
— В этой тишине мы узнали друг друга, — сказала она.
— Где, Изабель?
— Там, где пересекаются жизнь и смерть.
Я вспомнил печальные обстоятельства рождения Изабель. Ее мать умерла в родах. Жестокое наследие, право.
— С вами все в порядке, дитя мое?
— Беспокойное одиночество, — ответила она.
— Наши сердца всегда беспокойны, Изабель, пока не обретут покой в Господе. Так сказал святой Августин.
— Тогда Франциско приехал в Жирону, — продолжала она.
— Да, он рассказывал мне о визите в ваше родовое поместье.
— Франциско понимал.
— Что понимал, Изабель?
— Опустошение, которое приходит вслед за смертью.
— Вы говорите о себе или о Франциско, Изабель?
— Это коснулось нас обоих, — ответила она.
— Вы имеете в виду то, что произошло подо льдом? — уточнил я. — Вы таинственно намекаете именно на это происшествие? Франциско рассказывал мне, что случилось на озере, — как он нырял в ледяную воду, как вы ползли к берегу по трещавшему льду.
— Франциско стал для меня лучиком света, — продолжала она.
— Света?
— Посреди смертельной черноты.
— Франциско излучал свет?
— Лучиком, осветившим мое одиночество, — сказала она.
— Франциско спас вас, — ответил я. — А теперь вы хотите спасти его — вы это хотите сказать?
— Один глаз обращен к ночи, другой — ко дню.
— Изабель, вы меня слушаете?
— До смерти Андре.
— Это едва ли похоже на разговор, — сказал я.
— Луч света исчез.
Ее реплики начинали действовать мне на нервы.
— Кстати, о лучах: солнце, кажется, уже садится. Думаю, Изабель, нам пора.
— А затем наступила ночь, брат Лукас. Долгая ночь для Франциско.
Длинный разговор. Вернее, монолог.
— Теперь лишь я держу свечу, — сказала она.
— Вообще-то, Изабель, у вас в руках нет никакой свечи. Может, вы просто устали после долгой дороги.
Изабель грустно смотрела на серые тени, наполняющие капитул. Я хлопнул ладонями по коленям и поднялся; тогда она наконец-то взглянула на меня.
— Пойдемте, Изабель. Вам необходимо поспать. Встретимся с Франциско завтра утром.
Изабель медленно встала и вместе со мной вышла из капитула. До чего же она болезненно впечатлительна! Теперь мне стало ясно, почему они с Франциско сблизились: у обоих было нездоровое влечение ко всему мрачному.
— Брат Лукас, могу я задать вам один вопрос? — заговорила Изабель, когда мы шли по двору.
— Конечно, дитя мое.
— Вы находитесь здесь из чувства долга?
— Нет, дитя мое, я служу Господу из любви к нему, а не из чувства долга.
— Брат Виал сказал, что вы занимаетесь излечением Франциско уже почти пять месяцев.
— Это так, — ответил я.
— Спасибо, брат Лукас, за вашу преданность моему кузену.
— Слугам Божьим не нужна благодарность, — сказал я. — Само служение приносит свою награду.
Проходя по узкой тропинке между кустами и деревьями во дворе, мне пришлось придвинуться к Изабель так близко, что я услышал мягкое шуршание ее шелкового платья о мою белую рясу.
— Можно задать вам еще один вопрос, брат Лукас?
Девушка явно не знала, когда следует остановиться.
— Пожалуйста, дитя мое.
— Возможно, я позволяю себе лишнее, брат Лукас, но я бы хотела знать: вы заботитесь о Франциско из-за награды, которую обещал барон Монкада за спасение сына?
— Не понимаю, что вы имеете в виду, Изабель.
— Говорят, барон Монкада предложил церкви треть своего состояния в обмен на спасение сына.
— Кто это говорит, дитя мое?
— Возможно, меня ввели в заблуждение, — сказала она. — Жирона полнится слухами.
Изабель отнюдь не следовало знать о сложной деятельности церкви, а тем более о личных взаимоотношениях епархии с членом своей паствы. Девушка просто неспособна понять всю подоплеку подобных дел. Однако я постарался объяснить сложившуюся ситуацию, дабы избежать недоразумений.
— Изабель, — сказал я, — вас не ввели в заблуждение. Барон Монкада действительно сделал такое предложение. Это отчаянная мольба отца, который уже пожертвовал одного из своих сыновей во славу Господа. Вы же не хотите, чтобы церковь оставила без внимания его просьбу?
— Вы именно это имели в виду, брат Лукас, говоря, что служение Господу приносит свою награду?