Страница:
полвека до описываемых нами событий:
1343 год 8 августа архиепископом Василием окончена каменная
церковь на Городище святого Благовещения (огромный храм, позже
обрушившийся и восстановленный князем Симеоном Гордым).
1345 год <заложил владыка Василий святу Пятницу, что порушилася
в великий пожар, повелением раба Божия Андрея сына тысяцкого и Павла
Петриловица>. <Того же дни заложи владыка Василий церковь святую
Кузьмы и Домиана, повелением раба Божия Онаньи Куритского на
Кузьмодемьяни улици, на другой недели по Велице дни>. <Того же лета
поновлена бысть церква святый Георгий, покровен Бысть новым свинцом>
(это один из крупнейших новгородских храмов еще домонгольской стройки
в Юрьевском монастыре). <Того же лета свершена бысть церква святая
Пятница>. <Того же лета свершена бысть церковь святый Козьма и
Домиан> (и это не взирая на ссоры, свары, даже междоусобные бои,
вплоть до разрушения Великого моста через Волхов!)
В 1347 - 1348 гг. - литовское нашествие, через год - пожар,
затем Магнусов крестовый поход, взятие шведами Ореховца, битвы,
осады, пожар на Софийской стороне.
Но в те же лета <подписывают> церковь святого Воскресения на
Деревяннице, ставят каменную палату на владычном дворе.
В 1352 - 1354 гг. по Руси гуляет черная смерть, вымирают целые
города, гибнет от чумы великий князь Симеон со всеми детьми, а в
Новгороде умирает владыка Василий, и все же <в лето 1354-е поставлена
бысть церковь каменная во имя святыя Богородица Знамение на Ильине
улицы>.
В последующие лета каждогодно возникают каменные церкви
иждивением где архиепископа Моисея, а где и уличан или отдельных
жертвователей (два храма возводит боярин Лазута). Вспыхивают новые
ссоры, опять мор, но и в те же лета (в 1360 году) <заложи церковь
каменну Федор Святый на Федорови улице Семеон Ондреевиц с боголюбивою
матерью своею> (это одна из лучших новогородских церквей XIV века, с
остатками интереснейшей росписи в куполе храма).
1362 год - каменная церковь святого Благовещения на Михайлове
улице. В то же лето - каменная церковь святого Рождества.
1363 год - <подписана> церковь святой Богородице на Болотове.
Надо подчеркнуть, что лучшие, наиболее значительные фресковые росписи
возникают опять же в эту пору.
1364 год - храм в Торжке возводится <замышленном богобоязливых
купець новгородчких>.
На другой год, рачением архиепископа Алексия возводится соборный
храм святой Троицы во Пскове.
В лето 1366-е состоялся тот самый злосчастный поход на Волгу,
исторы за который пришлось платить тридцать лет спустя, нахождение
немцев, пожары, уничтожившие едва ли не весь город, и одновременно
возводятся храмы на Ярышеве улице и на Рогатице (а сколько стоило
одновременное восстановление порушенных городских хором!).
1372 год - пожар Торжка, взятого Михайлой Тверским, гибель под
Торжком новгородской рати. Новгород спешно, готовясь к осаде, обносят
рвом. Но в 1374 году <поставиша церковь святого Спаса на Ильине
улицы> (а это лучший из новгородских храмов XIV столетия, и расписал
его великий византийский мастер, перебравшийся на Русь, Феофан
Гречин!).
И опять пожары, и опять походы, во Пскове бушует ересь
стригольников, но продолжается раз за разом каменное строительство.
В 1386 году Дмитрий Иваныч, <вспомнив> поход на Низ 1366 года,
подступает под Новгород, и новгородцы выплачивают ему восемь тысяч
рублей (огромная сумма по тому времени!), из коих пять тысячей взяли
с двинян. Новгородцы спешно ставят каменные города на рубежах, по
Шелоне и Луге, свирепствует новый мор, но и вновь упорно продолжают
возникать каменные храмы на Люгощей и Чудинцевой улицах и в Детинце,
строятся новые монастыри в Людином и Неревском концах, и это невзирая
на розмирье с новым великим князем Василием Дмитричем, на войну со
Псковом, на новые пожары (1394 - 1396).
Война с великим князем то затихает, то разгорается вновь. Князь
захватил новгородские <пригороды>, новгородцы в ответ разоряют
московские волости: Устюжну, Белозерск, Вологду. Но одновременно
возникают новые каменные храмы, возводится каменный Детинец с
церковью на воротах, работают иконописцы, творится, не прекращаясь,
мудрое дело культуры.
Сейчас, когда все эти церкви обшарпанные и пустые, или
превращенные в склады, замолкли и <оскудели>, словно выброшенные
волнами пустые раковины отживших морских существ, задавлены наглой
многоэтажной кубической застройкой, за века ушли в землю, в
<культурный> слой на три - пять метров, трудно порою понять их
красоту, трудно представить себе роскошь этих бело- и краснокаменных
розовых храмов с живою многоцветною росписью внутри, с кострами
свечного пламени во время служб, с толпами разряженных в лучшее свое
прихожан внутри и окрест, с гласами хора - мужского, могучего, с
веселым перезвоном колоколов, с шумом торга не в отдалении, в
окружении тесовых мостовых, стоячих бревенчатых тынов, боярских хором
в узорных тесовых кровлях с резными и расписными столбами ворот.
<Гнедое> море хором вокруг бело-розовых каменных храмов (сосновые
бревна, не тронутые современною въедливою копотью с годами
приобретают благородный, темно-коричневый с красниною цвет, а узорный
лемех осиновых кровель - серебристо-серый, ежели кровля не покрыта
красною, синею или зеленою вапой, а изредка и - позолотою...
Представить вот так, среди толпы горожан и моря рубленых хором, да и
выше на три-пять метров эти храмы - залюбуешься!
Однако и то увидим, внимательно вчитываясь в скупые летописные строки, что большинство храмов уже строится иждивением зело немногого числа лиц: Лазута, Исак Окинфов, Богдан Обакунович, строит владыка, строят уходящие на покой посадники*. Богатства зримо начинают сосредотачиваться в одних и немногих руках. Именно в этом и было заложено грядущее крушение республики*. Все более уходила она от былого народоправства, все более приближалась к олигархии: коллективному правлению кучки избранных богачей, а коллективное управление особо опасно как раз в неспокойные военные времена, почему мудрые римляне на время войны отлагали парное консульское руководство (принесшее им поражение в битве при Каннах) и избирали единоличного с неограниченными полномочиями вождя - диктатора. Но еще одно скажем тут, к слову. Демократия городов-государств всегда была существенно ограниченной. Она являлась демократией избранных, демократией господствующего племени со своим советом старейшин и только. Области и города, подчиненные удачливому гегемону, вскоре на своей шкуре начинали чувствовать, что отнюдь не равны с городом-хозяином, и обязаны всячески платить ему дани, уступая во всех правах. И вот окраины начинают бунтовать и или отпадают от центра, или... Или власть из городской, соборной, демократической становится властью одного, обычно - наследственного правителя. Так Рим, покоривший <римский> мир, по необходимости принял императорскую власть вместо власти сената, ибо только при ней возможно стало более или менее равномерное распространение законов на все население империи (хотя бы на все свободное население!). Без чего Римская империя устоять не могла. И города-государства Италии, с тою же необходимостью, подчинялись наследственной власти герцогов и королей или, как во Флоренции, власти одного семейства - Медичей.
Уцелей Новгород в борьбе с Москвою, все одно с демократическим выборным правлением ему бы пришлось распроститься. Во всяком случае, уже с половины XIV века споры со своими <пригородами>: Псковом, Вяткой, Двинской землей - достигли критической точки. Со Псковом дошло до сущей войны и попыток псковичей поставить своего епископа. Вятка и вовсе отпала от Новгорода. Двинская земля после последнего новгородского кровопускания, когда двинян заставили заплатить за давний поход на Волгу, тоже попыталась откачнуть к Москве, чем и поспешил воспользоваться великий князь Василий Дмитрич. Однако попытка Василия единым махом подчинить себе вольный город не удалась. На сей раз не удалась! Новгород был покуда достаточно силен, чтобы отбиться от великого князя московского и на столетие отодвинуть свой, как прояснело впоследствии, неизбежный конец и неизбежное поглощение княжескою Москвой.
Глава 4
Путешествующий западный рыцарь Гильбер де Ланнуа* писал в начале XV столетия, что реально управляет Новгородом избранная господа - <триста золотых поясов>, что город окружен плохими стенами (читай: не каменными, а рублеными и земляными) и что новгородцы могут выставить сорокатысячное конное войско и <бесчисленную пехоту>. Оставим эти цифры на совести французского гостя или, скорее, на совести прихвастнувших перед иностранцем новгородских бояр. На деле новгородские рати состояли обычно из двух-трех, много пяти тысячей ратников, или <охочих молодцов>, но зато отборных, проверенных в ушкуйных набегах, в опасных походах за <мягкой рухлядью> и серебром, многократно хаживавших за Камень, в Югру и к Студеному морю, на Волгу, где зорили не разбираючи и татар и русских купцов, и в землю корел и в западные земли эстов и латов, где в ту пору хозяйничали уже не датчане и еще не шведы, а закованные в железо немецкие орденские рыцари. Они после разгрома под Раковором уже не дерзали совершать больших походов на Новгород, перенеся свою военную активность (также без особого успеха) на земли Пскова.
В трех тысячах двинулись новгородцы и в 1398 году отбивать свои двинские пригороды, откачнувшие к московиту.
Доселе война тянулась медленно, без перевеса ни той ни другой стороне и даже, скорее, в пользу великого князя Московского.
Еще в 1393 году, озлясь на упорство новгородцев, не соглашавшихся давать суд митрополиту всея Руси Киприану, Василий Дмитрич вооруженной рукою забрал новгородские пригороды с волостью. (Спор шел не о малом: едва ли не все дела по семейным разделам, наследованию, передаче имущества находились в руках церкви. Судебные пошлины составляли немалую часть церковных доходов, да и поезди-ка из Нова Города на Москву, обходилось это в немалые протори! Заметим тут, что и псковичи не желали по тем же причинам ездить в Новгород, отчего у них и возгорался постоянно спор со <старшим братом>. Даже и епископа жаждали псковичи поставить своего.)
Василий Дмитрич тогда забрал себе Торжок с волостьми, Волок Ламской и Вологду, на что новгородцы, мудро не встречаясь с главными силами Москвы, ответили разорением Великого Устюга, Устюжны и северных волостей, принадлежащих великому княжению. Потом был приезд Киприана в Новгород, посольства в Москву, но прочного мира все не было, и захваченных волостей великий князь Господину Нову Городу не отдавал. Страдала торговля, затяжная война не была нужна никому. Новгородцы заключили мир, уладили было и с Киприаном, торжественно замирились с псковичами, и тут грянул гром. От великого князя приехал на Двину боярин Андрей Албердов <с други>, предложил двинянам перейти под руку великого князя Московского; и двиняне во главе с Иваном Никитиным и <всеми боярами двинскими> отложились от Новгорода и целовали крест великому князю.
Поскольку и Волок Ламской, и Торжок, и Вологда, и Бежецкий Верх оставались в руках великого князя Василия, а к Новгороду он <с себя целование сложил и крестную грамоту вскинул>, новгородцы также <вскинули крестную грамоту великому князю>. Еще при посредничестве Киприана слали послов в 1397 году, ездили в Москву посольством владыка Иоанн, посадник Богдан Обакумович, Кирилла Дмитрич, избранные житьи* - но Василий Дмитрич упорно стоял на своем, <мира не дал>, посольство уехало ни с чем. Так вот, весною 1398 года новгородцы и решились <поискать своих волостей> вооруженной рукою. Поход возглавили боярин Василий Дмитрич и посадники Тимофей Юрьевич и Юрий Дмитрич (те самые, что брали в 1386 году, двенадцать лет назад, с двинян пять тысячей серебра на запрос великого князя Дмитрия).
Ратниками шли многие дети боярские, житьи, купеческие дети - город посылал на войну в этот раз не <холопов збоев>, а цвет своих граждан, ибо речь шла о самом существовании республики. Владыка Иван благословил <своих детей и воеводы новгородчкыи и всих вой>, и вот по весенним, еще не протаявшим дорогам рать устремилась к двинскому городку Орлецу, когда-то ставленному Лукою Варфоломеичем.
Дорога велась борами, взбегая с угора на угор, хоронясь болот, перепрыгивая ручьи и речушки бревенчатыми мостиками, которые, зачастую, тут же приходилось латать, доставая дорожные топоры. Скрипели телеги. Кони шли шагом. Ширилась окрест упоительная северная весна. Цвела верба, из-под талого снега, из-под серого волглого покрова талой листвы лезли первые подснежники, звенела на разные голоса пробуждающаяся вода, зелень недвижных хвойных лесов наливалась цветом. Оранжевые стволы высоких сосновых боров царственно вздымались над разливами мхов и прошлогоднего черничника. Хлопотливо выныривая из-под ветвей суетились птицы, приготовляя новые и латая старые гнезда. Облезлые и еще не сбросившие зимний наряд зайцы, отпрыгивая посторонь, любопытно озирали череду коней и ощетиненных оружием всадников. А дышалось! Казалось - вздохни поглубже, и молодость вернется к тебе!
Где-то уже далеко за разоренной Устюжной встретился на пути владычный волостель* Исай, бежавший из Софийской волости Вель в Новгород. Он-то и донес, что Вель разорена московитами. Исай, измученный дорогою, дышал тяжело. Конь под ним был мокр, в клокастой шерсти и пене. Гнал, видно, не жалея коня, торопясь доставить злую весть в Новгород. Владычных волостей до того не трогали, обходя при всех ратных делах, и даже грабители редко зорили церковное добро.
Воеводы верхами столпились вокруг злого вестника. Кто-то уже открывал баклажку, наливал в чару темного фряжского: промочить горло кудлатому, в рваной шапке Исаю - бежал, видимо, одною душою, как был.
- Господо воеводы новгородчкыи! - говорил Исай, оглядывая насупленные лица конных бояр и боясь, не обвинят ли его самого в небреженьи владычным добром. - Наихав, господо, князя великого боярин Андрей, да и с Иваном Никитиным, и с двиняны на святей Софьи волость, на Вель, в сам Велик день всю волость повоевали, и хлеб семенной, и хоромы жгли, и на головах окуп поимаша...*
- Ладно, сказывай кто и где?! - прервал волостеля нетерпеливый Тимофей Юрьевич.
- Отошли, на Двину отошли! К Орлецу! - бормотал Исай, озирая угрюмые лица боярской господы. - От князя великого приихал на Двину в засаду ростовский князь Федор, городка блюсти и судов и пошлин имати с новгородскых волостий, а, двинские воеводы Иван и Конон со своими другы, бают, волости новгородскыи и бояр новгородскых поделиша собе на части. Исай, выпив и жуя поданный ему холодный пирог, торопливо досказывал, кто из двинян и что захватил из новогородских животов, знал о том явно по слухам, почему и сбивался и путался, повторяя одно и то же...
Исая наконец отпустили, вручив ему и двум спутникам его новых коней скорей бы донес весть в Новгород, - а сами вечером встали на совет. Получалось, что еще до похода к Орлецу надобилось примерно наказать заратившихся московитов. В прозрачной северной мгле ярко плясало светлое пламя костра. Воеводы черпали в черед дымное варево, дули, поднося лжицы ко рту, отъев, отирали мохнатые уста цветными платами. Поход к Белозерскому городку решили почти безо спору. Не токмо наказать надо было москвичей за разор, но и попросту оставлять в тылу у себя московскую рать опасу ради не стоило.
Комар еще не успел народиться, и воеводы лежали вольно, не разоставя шатра, а нарубив лапнику и застелив его попонами. Накинули только сверх себя долгие опашни, да составили сапоги и развесили холщовые портянки ближе к рдеющей груде углей догорающего костра.
Юрий Дмитрич сказывал Василию Борисовичу о красотах Нижней Двины, о безмерной громаде воды, Белом море, торговых походах в далекую варяжскую землю и еще далее к англянам, данам и в земли франков.
- Пора то разорили мы двинян? - вопрошал Василий Борисович, помятуя тот давний поход за волжскою данью. Тень гнева прошла по челу Юрия Дмитрича:
- Цьто им! - отозвался он, передернувши плечом. - Повидь, каки сарафаны тамошни женки носят! Шелк да тафта, бархаты да парча цареградская! В жемчугах вси! Невем, черная ли то женка, али боярска кака! Запло-о-отят, - протянул он грозно. - Серьги из ушей вынут, а заплотят, тай годи! Когды-то ищо хлеб не рос на Двины, а нынце! Вси в серебри! Цьто бояре, цьто и мужики! За стол сести, дак беспременно красную рыбу им подавай! Теперице воли захотели! Будет им под московским князем воля! Ишо приползут и к нам! Каемси, мол, в нашей вины... Я-ить с Иваном Никитиным как с тобой мед пил, вместях за столом сидели! Ну - не прощу никогда! Даже и поверить тому не могу! Владыцьню волость зорить! Эко!
- Спите, господа! - недовольно пробурчал Тимофей Юрьич. - Негоже будет вам из утра перед кметями в седлах дремать!
Ночь. Дремотная прозрачная ночь тихо поворачивается над станом россыпью голубых звезд. Чуть рдеют угли, прикрытые пеплом костров. Кони задумчиво хрупают овсом, и лес стоит по сторонам чуткий, тревожный, полный скрытой жизни, готовой прорваться щебетом птиц, весенним ревом оленей, бурными разговорами ручьев, и словно ждет, гадая, что принесет сюда и окрест дремлющая новгородская рать?
Начались первые белозерские волости. Бледный, с перекошенным ликом волостель вылезает из боярского жила: <кто, да цьто?!> спрашивать смешно. Молодцы уже волокут сундуки и укладки, взламывая на ходу. Мелькают в воздухе шелка и полотна, достаканы и чаши, кованую медь пока берут (потом будут выкидывать, тяжести ради). Выводят скот из стай, тут же режут баранов - по селу вой, кто-то охлюпкой пытается удрать, дать весть своим. Его догоняют, спешивают, награждая увесистыми оплеухами, волокут назад. Над боярским теремом уже заплясало веселое пламя. С ревом и плачем бабы волокут что у кого есть из береженого серебра, златокузнь, зернь, жемчужные очелья и колты, тащат назад по домам выкупленную скотину. Волостель ползает в ногах, хватает попеременно за сапоги то одного, то другого, в жутком страхе (вот-вот прирежут и его, и жену!), указывает, где зарыта скрыня с боярским добром. Молодцы отрывают клад, морщась от жара, и едва-едва успевают отпрыгнуть с тяжелою, окованной узорным железом скрынею в руках от рушащихся сверху просквоженных огнем бревен. И - в путь! Скорей! Не задерживай, знай!
Рать растекается ручейками, бояре с руганью сбивают молодцов в кучу: <Куды-т! На Белоозере свое возьмем!>
Страшный вал погромов и пожаров катится к белозерским городкам. Старый берут с-наворопа, арканами оседлав стены, вышибая ворота, увертываясь за щитами от летящих недружных стрел. Жители бегут или сдаются на милость. С пленников тут же стаскивают шеломы и брони, отбирают оружие, что поценней... Скоро и тут ярится по-над стенами, ревет, набирая силу, жадный огонь. Воеводы там, впереди. Рать, подтягиваясь, обложила новый городок Белозерский, готовится к приступу.
Низит солнце. Замерли лес и вода, и только багровые сполохи от догорающих городских костров ходят столбами по бирюзовой недвижной воде Белого озера. Уже рогатками обносят ворота города - не вылезли бы, невзначай, в ночной набег! Уже варят убоину. Уже воеводы, на последних каплях золотого солнца, неслышно опускающегося за лес, объехали город, указывая, где сооружать примет*, а где попросту заваливать ворота хворостом, и теперь успокоились до утра, сидят в припутной избе, едят, скорее жрут, уху со знаменитым белозерским снетком, отрезают ножами крупные куски печеной свинины. Хозяйка, сцепив зубы, бегает, подает на стол, тихо бормочет: <Господи, спаси! Спаси и сохрани, Господи!> Молит про себя, не зарезали бы последнюю, что в хлеву, молочную корову!
Брать города приступом не пришлось. Белозерские князья и пришлые московские воеводы, добравшиеся сюда в нескольких ста ратных, сметя силы, порешили сдаться на милость, предложив шестьдесят рублев выкупа кроме захваченного самими ратными...
Гнали полон, гнали скот, вой стоял по дорогам. Рать лилась ручьями, и ручьями же растекались окрест пожары и кровь. Разорили Кубену с волостью, пограбили вологодские Палестины. Ватага, руководимая Дмитрием Иванычем и Иваном Богданычем <с детьми боярскими>, на лодках и коньми спустилась на низ, дошла за дневной переход до Галича, разоряя все подряд. Уже под Галичем, почитай, устроили торг, ибо и судам не поднять было всего награбленного. Иное попросту топили в реке. Вновь соединясь, войско частью в насадах и лодьях по Сухоне, частью горою, конями двинулось к Великому Устюгу, вновь разорив и город, и округу.
Уже колосилась рожь. Короткое северное лето бежало к своему неизбежному концу, и, торопясь за летом, двигалась окольчуженной саранчою новгородская рать.
Ратники на тяжело груженных лодьях отпихались шестами: древний навычай <новогородчев> сказывался и тут, лодьи шли резво и ровно, не колеблясь, точно невидимая сила толкала их (в наши дни, увидя такое, в голову приходит: уж не мотор ли гонит лодью?). Ратные в поту и пыли, рожи, закопченные у походных костров, да так и не отмытые путем (баню, и то некогда соорудить!), сияют. Добро в лодьях, в сумах переметных, в тороках: ковань, зернь, узорочье, серебряные чары и чаши, дорогое оружие, бархатные порты, атлас, тафта, соболиные меха, весовое серебро в монетах и гривнах всего не перечесть! Довести бы до дому только! И тут подстерегала главная беда, а воеводам забота: не дать разбрестись, не дать исшаять рати!
Высокие берега Двины. Громада воды. Боры, там и сям испестренные раннею желтизною дерев. Рать, зоря погосты, подходила к Орлецу, главной твердыни Двинской земли. Там заперлись двинские воеводы, там московские гости, там ростовский князь Федор, пока еще довольный своим назначением, казавшимся там, на Москве, и выгодным, и зело не трудным.
Под Орлецом новгородская рать стояла четыре недели. Город был крепок, брать его с-наворопа, приступом, боясь положить много людей, не рисковали. Соорудили пороки*, закидывали город каменным дождем, выбивали вороты, многажды поджигали стены. Двиняне тушили пожары, отбивались, но, в конце концов, изнемогли. Новгородские молодцы тем часом зорили окрестные погосты, достигая самих Колмогор, а помощи от великого князя все не было, да по осенней поре ясно стало, что и не подойдет. Кончалось снедное. Поели всех коров и уже принялись за конину. Не хватало хлеба.
В конце концов, двиняне вышли из города и <добили челом> новгородским воеводам, каясь и обещая впредь не даваться под руку Москве.
Главных заводчиков - Ивана Микитина и Конона с соратниками - взяли живьем. Конона и неколико иных казнили тут же, а Ивана Никитина с братом Анфалом, Герасима и Родивона, зачинщиков отпадения от Нова Города, исковав, решили повести с собою.
С Федора Ростовского, дабы не очень злить великого князя, взяли присуд и пошлины, что он прежде поимал на двинянах, а самого с дружиною пустили <домовь>. С низовских торговых гостей взяли окуп триста рублев и тоже отпустили самих на Низ, даже и с товаром, ну а двинянам пришлось-таки заплатить! Две тысячи рублев и три тысячи конев (каждому новогородцу по лошади) - такова была цена двинского отпадения под руку Москвы.
Весь поход новгородцам обошелся без больших потерь. Из вятших убит был, по грехом, с Городка лишь один Левушка Федоров, сын посаднич.
Села новгородских бояр, куда зашли двиняне, были возвращены владельцам, как и добро. Шла осень, рать пережидала распуту, отъедались, отпаривались в банях, гуляли.
Тимофей Юрьич сам принимал сдавшегося Ивана Никитина. Смотрел сурово в обтянутое голодом знакомое лицо, видел лихорадочный блеск глаз, видел, как двигаются желвы скул. Молчал. На дворе уже сооружали плаху для Конона.
- Казнишь? - вопросил наконец Иван (были они однолетки с Тимофеем и у обоих власы и бороды осеребрила седина).
Тимофей мотанул головою, не отвечая. Возразил хрипло с отстояном: <Тебя к Нову Городу повезем! Как Великий решит, так и будет!>
- Брата пожалей! - супясь произнес Иван. - Молод ищо!
- Волка убить, дак и волчонка задавить должно, не то заматереет, и всю скотину перережет! - возразил Тимофей и махнул рукою. Ивана, пытавшегося еще что-то сказать, за цепь выволокли из жила. В спину ратным Тимофей вымолвил, нехотя: <Накормите тамо!> И сплюнул. На душе было мерзко. Верно ведь, некогда сидели вдвоем за пирною чашей... Но и Нову Городу изменять Ивану Никитину не должно бы стать... Ох, не должно! Один град на Руси - Великий Новгород, и ни Торжок, ни Плесков, ни Вятка, ни даже Москва не заменят его! И, значит, все было верно, и князев запрос, что брали с двинян двенадцать летов назад, так и должно было брать! Не Великий же зорить на потеху пригородам своим! Тогда и ослабнет все, и разойдетце земля по градам и весям, и коли не немчи, то Москва зайдет ихние Палестины, вытеснит народом своим, и даже говор новогородчкий угаснет в глуби времен! Нет, нельзя!
Твердо печатая шаг, пошел из избы. Постоял на высоком оперенном крыльце, следя, как воздвигают помост для казни, кивнул издали Василию Борисовичу, что руководил мастерами, спустился с крыльца.
В Новый Город добирались уже по санному пути. Тут-то и сбежал Анфал, каким-то образом порвав ужище и спрыгнув с саней прямиком в густоту елового частолесья. За сбежавшего Анфала, как понимали все воеводы, придётся ответить. Впрочем, погоня за ним была послана тотчас - семьсот ратных во главе с Яковом Прокофьичем, - и новгородцы крепко надеялись, что еще до суда над захваченными Анфала привезут в железах, чтобы казнить вместе с братом.
1343 год 8 августа архиепископом Василием окончена каменная
церковь на Городище святого Благовещения (огромный храм, позже
обрушившийся и восстановленный князем Симеоном Гордым).
1345 год <заложил владыка Василий святу Пятницу, что порушилася
в великий пожар, повелением раба Божия Андрея сына тысяцкого и Павла
Петриловица>. <Того же дни заложи владыка Василий церковь святую
Кузьмы и Домиана, повелением раба Божия Онаньи Куритского на
Кузьмодемьяни улици, на другой недели по Велице дни>. <Того же лета
поновлена бысть церква святый Георгий, покровен Бысть новым свинцом>
(это один из крупнейших новгородских храмов еще домонгольской стройки
в Юрьевском монастыре). <Того же лета свершена бысть церква святая
Пятница>. <Того же лета свершена бысть церковь святый Козьма и
Домиан> (и это не взирая на ссоры, свары, даже междоусобные бои,
вплоть до разрушения Великого моста через Волхов!)
В 1347 - 1348 гг. - литовское нашествие, через год - пожар,
затем Магнусов крестовый поход, взятие шведами Ореховца, битвы,
осады, пожар на Софийской стороне.
Но в те же лета <подписывают> церковь святого Воскресения на
Деревяннице, ставят каменную палату на владычном дворе.
В 1352 - 1354 гг. по Руси гуляет черная смерть, вымирают целые
города, гибнет от чумы великий князь Симеон со всеми детьми, а в
Новгороде умирает владыка Василий, и все же <в лето 1354-е поставлена
бысть церковь каменная во имя святыя Богородица Знамение на Ильине
улицы>.
В последующие лета каждогодно возникают каменные церкви
иждивением где архиепископа Моисея, а где и уличан или отдельных
жертвователей (два храма возводит боярин Лазута). Вспыхивают новые
ссоры, опять мор, но и в те же лета (в 1360 году) <заложи церковь
каменну Федор Святый на Федорови улице Семеон Ондреевиц с боголюбивою
матерью своею> (это одна из лучших новогородских церквей XIV века, с
остатками интереснейшей росписи в куполе храма).
1362 год - каменная церковь святого Благовещения на Михайлове
улице. В то же лето - каменная церковь святого Рождества.
1363 год - <подписана> церковь святой Богородице на Болотове.
Надо подчеркнуть, что лучшие, наиболее значительные фресковые росписи
возникают опять же в эту пору.
1364 год - храм в Торжке возводится <замышленном богобоязливых
купець новгородчких>.
На другой год, рачением архиепископа Алексия возводится соборный
храм святой Троицы во Пскове.
В лето 1366-е состоялся тот самый злосчастный поход на Волгу,
исторы за который пришлось платить тридцать лет спустя, нахождение
немцев, пожары, уничтожившие едва ли не весь город, и одновременно
возводятся храмы на Ярышеве улице и на Рогатице (а сколько стоило
одновременное восстановление порушенных городских хором!).
1372 год - пожар Торжка, взятого Михайлой Тверским, гибель под
Торжком новгородской рати. Новгород спешно, готовясь к осаде, обносят
рвом. Но в 1374 году <поставиша церковь святого Спаса на Ильине
улицы> (а это лучший из новгородских храмов XIV столетия, и расписал
его великий византийский мастер, перебравшийся на Русь, Феофан
Гречин!).
И опять пожары, и опять походы, во Пскове бушует ересь
стригольников, но продолжается раз за разом каменное строительство.
В 1386 году Дмитрий Иваныч, <вспомнив> поход на Низ 1366 года,
подступает под Новгород, и новгородцы выплачивают ему восемь тысяч
рублей (огромная сумма по тому времени!), из коих пять тысячей взяли
с двинян. Новгородцы спешно ставят каменные города на рубежах, по
Шелоне и Луге, свирепствует новый мор, но и вновь упорно продолжают
возникать каменные храмы на Люгощей и Чудинцевой улицах и в Детинце,
строятся новые монастыри в Людином и Неревском концах, и это невзирая
на розмирье с новым великим князем Василием Дмитричем, на войну со
Псковом, на новые пожары (1394 - 1396).
Война с великим князем то затихает, то разгорается вновь. Князь
захватил новгородские <пригороды>, новгородцы в ответ разоряют
московские волости: Устюжну, Белозерск, Вологду. Но одновременно
возникают новые каменные храмы, возводится каменный Детинец с
церковью на воротах, работают иконописцы, творится, не прекращаясь,
мудрое дело культуры.
Сейчас, когда все эти церкви обшарпанные и пустые, или
превращенные в склады, замолкли и <оскудели>, словно выброшенные
волнами пустые раковины отживших морских существ, задавлены наглой
многоэтажной кубической застройкой, за века ушли в землю, в
<культурный> слой на три - пять метров, трудно порою понять их
красоту, трудно представить себе роскошь этих бело- и краснокаменных
розовых храмов с живою многоцветною росписью внутри, с кострами
свечного пламени во время служб, с толпами разряженных в лучшее свое
прихожан внутри и окрест, с гласами хора - мужского, могучего, с
веселым перезвоном колоколов, с шумом торга не в отдалении, в
окружении тесовых мостовых, стоячих бревенчатых тынов, боярских хором
в узорных тесовых кровлях с резными и расписными столбами ворот.
<Гнедое> море хором вокруг бело-розовых каменных храмов (сосновые
бревна, не тронутые современною въедливою копотью с годами
приобретают благородный, темно-коричневый с красниною цвет, а узорный
лемех осиновых кровель - серебристо-серый, ежели кровля не покрыта
красною, синею или зеленою вапой, а изредка и - позолотою...
Представить вот так, среди толпы горожан и моря рубленых хором, да и
выше на три-пять метров эти храмы - залюбуешься!
Однако и то увидим, внимательно вчитываясь в скупые летописные строки, что большинство храмов уже строится иждивением зело немногого числа лиц: Лазута, Исак Окинфов, Богдан Обакунович, строит владыка, строят уходящие на покой посадники*. Богатства зримо начинают сосредотачиваться в одних и немногих руках. Именно в этом и было заложено грядущее крушение республики*. Все более уходила она от былого народоправства, все более приближалась к олигархии: коллективному правлению кучки избранных богачей, а коллективное управление особо опасно как раз в неспокойные военные времена, почему мудрые римляне на время войны отлагали парное консульское руководство (принесшее им поражение в битве при Каннах) и избирали единоличного с неограниченными полномочиями вождя - диктатора. Но еще одно скажем тут, к слову. Демократия городов-государств всегда была существенно ограниченной. Она являлась демократией избранных, демократией господствующего племени со своим советом старейшин и только. Области и города, подчиненные удачливому гегемону, вскоре на своей шкуре начинали чувствовать, что отнюдь не равны с городом-хозяином, и обязаны всячески платить ему дани, уступая во всех правах. И вот окраины начинают бунтовать и или отпадают от центра, или... Или власть из городской, соборной, демократической становится властью одного, обычно - наследственного правителя. Так Рим, покоривший <римский> мир, по необходимости принял императорскую власть вместо власти сената, ибо только при ней возможно стало более или менее равномерное распространение законов на все население империи (хотя бы на все свободное население!). Без чего Римская империя устоять не могла. И города-государства Италии, с тою же необходимостью, подчинялись наследственной власти герцогов и королей или, как во Флоренции, власти одного семейства - Медичей.
Уцелей Новгород в борьбе с Москвою, все одно с демократическим выборным правлением ему бы пришлось распроститься. Во всяком случае, уже с половины XIV века споры со своими <пригородами>: Псковом, Вяткой, Двинской землей - достигли критической точки. Со Псковом дошло до сущей войны и попыток псковичей поставить своего епископа. Вятка и вовсе отпала от Новгорода. Двинская земля после последнего новгородского кровопускания, когда двинян заставили заплатить за давний поход на Волгу, тоже попыталась откачнуть к Москве, чем и поспешил воспользоваться великий князь Василий Дмитрич. Однако попытка Василия единым махом подчинить себе вольный город не удалась. На сей раз не удалась! Новгород был покуда достаточно силен, чтобы отбиться от великого князя московского и на столетие отодвинуть свой, как прояснело впоследствии, неизбежный конец и неизбежное поглощение княжескою Москвой.
Глава 4
Путешествующий западный рыцарь Гильбер де Ланнуа* писал в начале XV столетия, что реально управляет Новгородом избранная господа - <триста золотых поясов>, что город окружен плохими стенами (читай: не каменными, а рублеными и земляными) и что новгородцы могут выставить сорокатысячное конное войско и <бесчисленную пехоту>. Оставим эти цифры на совести французского гостя или, скорее, на совести прихвастнувших перед иностранцем новгородских бояр. На деле новгородские рати состояли обычно из двух-трех, много пяти тысячей ратников, или <охочих молодцов>, но зато отборных, проверенных в ушкуйных набегах, в опасных походах за <мягкой рухлядью> и серебром, многократно хаживавших за Камень, в Югру и к Студеному морю, на Волгу, где зорили не разбираючи и татар и русских купцов, и в землю корел и в западные земли эстов и латов, где в ту пору хозяйничали уже не датчане и еще не шведы, а закованные в железо немецкие орденские рыцари. Они после разгрома под Раковором уже не дерзали совершать больших походов на Новгород, перенеся свою военную активность (также без особого успеха) на земли Пскова.
В трех тысячах двинулись новгородцы и в 1398 году отбивать свои двинские пригороды, откачнувшие к московиту.
Доселе война тянулась медленно, без перевеса ни той ни другой стороне и даже, скорее, в пользу великого князя Московского.
Еще в 1393 году, озлясь на упорство новгородцев, не соглашавшихся давать суд митрополиту всея Руси Киприану, Василий Дмитрич вооруженной рукою забрал новгородские пригороды с волостью. (Спор шел не о малом: едва ли не все дела по семейным разделам, наследованию, передаче имущества находились в руках церкви. Судебные пошлины составляли немалую часть церковных доходов, да и поезди-ка из Нова Города на Москву, обходилось это в немалые протори! Заметим тут, что и псковичи не желали по тем же причинам ездить в Новгород, отчего у них и возгорался постоянно спор со <старшим братом>. Даже и епископа жаждали псковичи поставить своего.)
Василий Дмитрич тогда забрал себе Торжок с волостьми, Волок Ламской и Вологду, на что новгородцы, мудро не встречаясь с главными силами Москвы, ответили разорением Великого Устюга, Устюжны и северных волостей, принадлежащих великому княжению. Потом был приезд Киприана в Новгород, посольства в Москву, но прочного мира все не было, и захваченных волостей великий князь Господину Нову Городу не отдавал. Страдала торговля, затяжная война не была нужна никому. Новгородцы заключили мир, уладили было и с Киприаном, торжественно замирились с псковичами, и тут грянул гром. От великого князя приехал на Двину боярин Андрей Албердов <с други>, предложил двинянам перейти под руку великого князя Московского; и двиняне во главе с Иваном Никитиным и <всеми боярами двинскими> отложились от Новгорода и целовали крест великому князю.
Поскольку и Волок Ламской, и Торжок, и Вологда, и Бежецкий Верх оставались в руках великого князя Василия, а к Новгороду он <с себя целование сложил и крестную грамоту вскинул>, новгородцы также <вскинули крестную грамоту великому князю>. Еще при посредничестве Киприана слали послов в 1397 году, ездили в Москву посольством владыка Иоанн, посадник Богдан Обакумович, Кирилла Дмитрич, избранные житьи* - но Василий Дмитрич упорно стоял на своем, <мира не дал>, посольство уехало ни с чем. Так вот, весною 1398 года новгородцы и решились <поискать своих волостей> вооруженной рукою. Поход возглавили боярин Василий Дмитрич и посадники Тимофей Юрьевич и Юрий Дмитрич (те самые, что брали в 1386 году, двенадцать лет назад, с двинян пять тысячей серебра на запрос великого князя Дмитрия).
Ратниками шли многие дети боярские, житьи, купеческие дети - город посылал на войну в этот раз не <холопов збоев>, а цвет своих граждан, ибо речь шла о самом существовании республики. Владыка Иван благословил <своих детей и воеводы новгородчкыи и всих вой>, и вот по весенним, еще не протаявшим дорогам рать устремилась к двинскому городку Орлецу, когда-то ставленному Лукою Варфоломеичем.
Дорога велась борами, взбегая с угора на угор, хоронясь болот, перепрыгивая ручьи и речушки бревенчатыми мостиками, которые, зачастую, тут же приходилось латать, доставая дорожные топоры. Скрипели телеги. Кони шли шагом. Ширилась окрест упоительная северная весна. Цвела верба, из-под талого снега, из-под серого волглого покрова талой листвы лезли первые подснежники, звенела на разные голоса пробуждающаяся вода, зелень недвижных хвойных лесов наливалась цветом. Оранжевые стволы высоких сосновых боров царственно вздымались над разливами мхов и прошлогоднего черничника. Хлопотливо выныривая из-под ветвей суетились птицы, приготовляя новые и латая старые гнезда. Облезлые и еще не сбросившие зимний наряд зайцы, отпрыгивая посторонь, любопытно озирали череду коней и ощетиненных оружием всадников. А дышалось! Казалось - вздохни поглубже, и молодость вернется к тебе!
Где-то уже далеко за разоренной Устюжной встретился на пути владычный волостель* Исай, бежавший из Софийской волости Вель в Новгород. Он-то и донес, что Вель разорена московитами. Исай, измученный дорогою, дышал тяжело. Конь под ним был мокр, в клокастой шерсти и пене. Гнал, видно, не жалея коня, торопясь доставить злую весть в Новгород. Владычных волостей до того не трогали, обходя при всех ратных делах, и даже грабители редко зорили церковное добро.
Воеводы верхами столпились вокруг злого вестника. Кто-то уже открывал баклажку, наливал в чару темного фряжского: промочить горло кудлатому, в рваной шапке Исаю - бежал, видимо, одною душою, как был.
- Господо воеводы новгородчкыи! - говорил Исай, оглядывая насупленные лица конных бояр и боясь, не обвинят ли его самого в небреженьи владычным добром. - Наихав, господо, князя великого боярин Андрей, да и с Иваном Никитиным, и с двиняны на святей Софьи волость, на Вель, в сам Велик день всю волость повоевали, и хлеб семенной, и хоромы жгли, и на головах окуп поимаша...*
- Ладно, сказывай кто и где?! - прервал волостеля нетерпеливый Тимофей Юрьевич.
- Отошли, на Двину отошли! К Орлецу! - бормотал Исай, озирая угрюмые лица боярской господы. - От князя великого приихал на Двину в засаду ростовский князь Федор, городка блюсти и судов и пошлин имати с новгородскых волостий, а, двинские воеводы Иван и Конон со своими другы, бают, волости новгородскыи и бояр новгородскых поделиша собе на части. Исай, выпив и жуя поданный ему холодный пирог, торопливо досказывал, кто из двинян и что захватил из новогородских животов, знал о том явно по слухам, почему и сбивался и путался, повторяя одно и то же...
Исая наконец отпустили, вручив ему и двум спутникам его новых коней скорей бы донес весть в Новгород, - а сами вечером встали на совет. Получалось, что еще до похода к Орлецу надобилось примерно наказать заратившихся московитов. В прозрачной северной мгле ярко плясало светлое пламя костра. Воеводы черпали в черед дымное варево, дули, поднося лжицы ко рту, отъев, отирали мохнатые уста цветными платами. Поход к Белозерскому городку решили почти безо спору. Не токмо наказать надо было москвичей за разор, но и попросту оставлять в тылу у себя московскую рать опасу ради не стоило.
Комар еще не успел народиться, и воеводы лежали вольно, не разоставя шатра, а нарубив лапнику и застелив его попонами. Накинули только сверх себя долгие опашни, да составили сапоги и развесили холщовые портянки ближе к рдеющей груде углей догорающего костра.
Юрий Дмитрич сказывал Василию Борисовичу о красотах Нижней Двины, о безмерной громаде воды, Белом море, торговых походах в далекую варяжскую землю и еще далее к англянам, данам и в земли франков.
- Пора то разорили мы двинян? - вопрошал Василий Борисович, помятуя тот давний поход за волжскою данью. Тень гнева прошла по челу Юрия Дмитрича:
- Цьто им! - отозвался он, передернувши плечом. - Повидь, каки сарафаны тамошни женки носят! Шелк да тафта, бархаты да парча цареградская! В жемчугах вси! Невем, черная ли то женка, али боярска кака! Запло-о-отят, - протянул он грозно. - Серьги из ушей вынут, а заплотят, тай годи! Когды-то ищо хлеб не рос на Двины, а нынце! Вси в серебри! Цьто бояре, цьто и мужики! За стол сести, дак беспременно красную рыбу им подавай! Теперице воли захотели! Будет им под московским князем воля! Ишо приползут и к нам! Каемси, мол, в нашей вины... Я-ить с Иваном Никитиным как с тобой мед пил, вместях за столом сидели! Ну - не прощу никогда! Даже и поверить тому не могу! Владыцьню волость зорить! Эко!
- Спите, господа! - недовольно пробурчал Тимофей Юрьич. - Негоже будет вам из утра перед кметями в седлах дремать!
Ночь. Дремотная прозрачная ночь тихо поворачивается над станом россыпью голубых звезд. Чуть рдеют угли, прикрытые пеплом костров. Кони задумчиво хрупают овсом, и лес стоит по сторонам чуткий, тревожный, полный скрытой жизни, готовой прорваться щебетом птиц, весенним ревом оленей, бурными разговорами ручьев, и словно ждет, гадая, что принесет сюда и окрест дремлющая новгородская рать?
Начались первые белозерские волости. Бледный, с перекошенным ликом волостель вылезает из боярского жила: <кто, да цьто?!> спрашивать смешно. Молодцы уже волокут сундуки и укладки, взламывая на ходу. Мелькают в воздухе шелка и полотна, достаканы и чаши, кованую медь пока берут (потом будут выкидывать, тяжести ради). Выводят скот из стай, тут же режут баранов - по селу вой, кто-то охлюпкой пытается удрать, дать весть своим. Его догоняют, спешивают, награждая увесистыми оплеухами, волокут назад. Над боярским теремом уже заплясало веселое пламя. С ревом и плачем бабы волокут что у кого есть из береженого серебра, златокузнь, зернь, жемчужные очелья и колты, тащат назад по домам выкупленную скотину. Волостель ползает в ногах, хватает попеременно за сапоги то одного, то другого, в жутком страхе (вот-вот прирежут и его, и жену!), указывает, где зарыта скрыня с боярским добром. Молодцы отрывают клад, морщась от жара, и едва-едва успевают отпрыгнуть с тяжелою, окованной узорным железом скрынею в руках от рушащихся сверху просквоженных огнем бревен. И - в путь! Скорей! Не задерживай, знай!
Рать растекается ручейками, бояре с руганью сбивают молодцов в кучу: <Куды-т! На Белоозере свое возьмем!>
Страшный вал погромов и пожаров катится к белозерским городкам. Старый берут с-наворопа, арканами оседлав стены, вышибая ворота, увертываясь за щитами от летящих недружных стрел. Жители бегут или сдаются на милость. С пленников тут же стаскивают шеломы и брони, отбирают оружие, что поценней... Скоро и тут ярится по-над стенами, ревет, набирая силу, жадный огонь. Воеводы там, впереди. Рать, подтягиваясь, обложила новый городок Белозерский, готовится к приступу.
Низит солнце. Замерли лес и вода, и только багровые сполохи от догорающих городских костров ходят столбами по бирюзовой недвижной воде Белого озера. Уже рогатками обносят ворота города - не вылезли бы, невзначай, в ночной набег! Уже варят убоину. Уже воеводы, на последних каплях золотого солнца, неслышно опускающегося за лес, объехали город, указывая, где сооружать примет*, а где попросту заваливать ворота хворостом, и теперь успокоились до утра, сидят в припутной избе, едят, скорее жрут, уху со знаменитым белозерским снетком, отрезают ножами крупные куски печеной свинины. Хозяйка, сцепив зубы, бегает, подает на стол, тихо бормочет: <Господи, спаси! Спаси и сохрани, Господи!> Молит про себя, не зарезали бы последнюю, что в хлеву, молочную корову!
Брать города приступом не пришлось. Белозерские князья и пришлые московские воеводы, добравшиеся сюда в нескольких ста ратных, сметя силы, порешили сдаться на милость, предложив шестьдесят рублев выкупа кроме захваченного самими ратными...
Гнали полон, гнали скот, вой стоял по дорогам. Рать лилась ручьями, и ручьями же растекались окрест пожары и кровь. Разорили Кубену с волостью, пограбили вологодские Палестины. Ватага, руководимая Дмитрием Иванычем и Иваном Богданычем <с детьми боярскими>, на лодках и коньми спустилась на низ, дошла за дневной переход до Галича, разоряя все подряд. Уже под Галичем, почитай, устроили торг, ибо и судам не поднять было всего награбленного. Иное попросту топили в реке. Вновь соединясь, войско частью в насадах и лодьях по Сухоне, частью горою, конями двинулось к Великому Устюгу, вновь разорив и город, и округу.
Уже колосилась рожь. Короткое северное лето бежало к своему неизбежному концу, и, торопясь за летом, двигалась окольчуженной саранчою новгородская рать.
Ратники на тяжело груженных лодьях отпихались шестами: древний навычай <новогородчев> сказывался и тут, лодьи шли резво и ровно, не колеблясь, точно невидимая сила толкала их (в наши дни, увидя такое, в голову приходит: уж не мотор ли гонит лодью?). Ратные в поту и пыли, рожи, закопченные у походных костров, да так и не отмытые путем (баню, и то некогда соорудить!), сияют. Добро в лодьях, в сумах переметных, в тороках: ковань, зернь, узорочье, серебряные чары и чаши, дорогое оружие, бархатные порты, атлас, тафта, соболиные меха, весовое серебро в монетах и гривнах всего не перечесть! Довести бы до дому только! И тут подстерегала главная беда, а воеводам забота: не дать разбрестись, не дать исшаять рати!
Высокие берега Двины. Громада воды. Боры, там и сям испестренные раннею желтизною дерев. Рать, зоря погосты, подходила к Орлецу, главной твердыни Двинской земли. Там заперлись двинские воеводы, там московские гости, там ростовский князь Федор, пока еще довольный своим назначением, казавшимся там, на Москве, и выгодным, и зело не трудным.
Под Орлецом новгородская рать стояла четыре недели. Город был крепок, брать его с-наворопа, приступом, боясь положить много людей, не рисковали. Соорудили пороки*, закидывали город каменным дождем, выбивали вороты, многажды поджигали стены. Двиняне тушили пожары, отбивались, но, в конце концов, изнемогли. Новгородские молодцы тем часом зорили окрестные погосты, достигая самих Колмогор, а помощи от великого князя все не было, да по осенней поре ясно стало, что и не подойдет. Кончалось снедное. Поели всех коров и уже принялись за конину. Не хватало хлеба.
В конце концов, двиняне вышли из города и <добили челом> новгородским воеводам, каясь и обещая впредь не даваться под руку Москве.
Главных заводчиков - Ивана Микитина и Конона с соратниками - взяли живьем. Конона и неколико иных казнили тут же, а Ивана Никитина с братом Анфалом, Герасима и Родивона, зачинщиков отпадения от Нова Города, исковав, решили повести с собою.
С Федора Ростовского, дабы не очень злить великого князя, взяли присуд и пошлины, что он прежде поимал на двинянах, а самого с дружиною пустили <домовь>. С низовских торговых гостей взяли окуп триста рублев и тоже отпустили самих на Низ, даже и с товаром, ну а двинянам пришлось-таки заплатить! Две тысячи рублев и три тысячи конев (каждому новогородцу по лошади) - такова была цена двинского отпадения под руку Москвы.
Весь поход новгородцам обошелся без больших потерь. Из вятших убит был, по грехом, с Городка лишь один Левушка Федоров, сын посаднич.
Села новгородских бояр, куда зашли двиняне, были возвращены владельцам, как и добро. Шла осень, рать пережидала распуту, отъедались, отпаривались в банях, гуляли.
Тимофей Юрьич сам принимал сдавшегося Ивана Никитина. Смотрел сурово в обтянутое голодом знакомое лицо, видел лихорадочный блеск глаз, видел, как двигаются желвы скул. Молчал. На дворе уже сооружали плаху для Конона.
- Казнишь? - вопросил наконец Иван (были они однолетки с Тимофеем и у обоих власы и бороды осеребрила седина).
Тимофей мотанул головою, не отвечая. Возразил хрипло с отстояном: <Тебя к Нову Городу повезем! Как Великий решит, так и будет!>
- Брата пожалей! - супясь произнес Иван. - Молод ищо!
- Волка убить, дак и волчонка задавить должно, не то заматереет, и всю скотину перережет! - возразил Тимофей и махнул рукою. Ивана, пытавшегося еще что-то сказать, за цепь выволокли из жила. В спину ратным Тимофей вымолвил, нехотя: <Накормите тамо!> И сплюнул. На душе было мерзко. Верно ведь, некогда сидели вдвоем за пирною чашей... Но и Нову Городу изменять Ивану Никитину не должно бы стать... Ох, не должно! Один град на Руси - Великий Новгород, и ни Торжок, ни Плесков, ни Вятка, ни даже Москва не заменят его! И, значит, все было верно, и князев запрос, что брали с двинян двенадцать летов назад, так и должно было брать! Не Великий же зорить на потеху пригородам своим! Тогда и ослабнет все, и разойдетце земля по градам и весям, и коли не немчи, то Москва зайдет ихние Палестины, вытеснит народом своим, и даже говор новогородчкий угаснет в глуби времен! Нет, нельзя!
Твердо печатая шаг, пошел из избы. Постоял на высоком оперенном крыльце, следя, как воздвигают помост для казни, кивнул издали Василию Борисовичу, что руководил мастерами, спустился с крыльца.
В Новый Город добирались уже по санному пути. Тут-то и сбежал Анфал, каким-то образом порвав ужище и спрыгнув с саней прямиком в густоту елового частолесья. За сбежавшего Анфала, как понимали все воеводы, придётся ответить. Впрочем, погоня за ним была послана тотчас - семьсот ратных во главе с Яковом Прокофьичем, - и новгородцы крепко надеялись, что еще до суда над захваченными Анфала привезут в железах, чтобы казнить вместе с братом.