Баллард Джеймс. Хранитель меча

Его кожа посерела, губы и ногти приобрели синий оттенок - король умирал.
Волны холодного морского воздуха внезапно заполнили комнату, и Джессмин
почувствовала в нем знакомое напряжение. Оглянувшись, она увидела, что в
центре потертого ковра стоит маленький морщинистый человечек в черной
одежде. Он улыбнулся королеве, в маленьких темных глазах сверкнули искорки
веселья.
- Я торопился на похороны, но, кажется, прибыл слишком рано?
У королевы перехватило дыхание от такой наглости, но потом какая-то
отчаянная надежда сменила гнев.
- Вы поможете ему? Пожалуйста. - Она ненавидела свой умоляющий тон.
- А зачем это мне? - Взгляд Сезрана обшаривал стены. - Он должен быть
где-то здесь, как вы считаете? Гэйлон не может держать его далеко.
- Вон отсюда! - произнес хриплый прерывающийся голос.
Джессмин обернулась - глаза Гэйлона были открыты. Колдовской Камень на
его пальце светился ровным голубым светом. Тотчас в ответ ему
запульсировал Камень, висевший на груди Сезрана. В воздухе запахло дымом.
- Прекратите! - закричала королева.
Старый волшебник улыбнулся:
- Смерть ходит рядом, Гэйлон Рейссон. Скажи мне, где Кингслэйер, так
будет лучше для всех. Ради Миск, скажи.
Короткий булькающий смех вырвался из груди короля. Он хрипло прошептал:
- Ради Миск я мог бы сделать это... Но ты... никогда не увидишь
Кингслэйер. С моей смертью... меч исчезнет навсегда... Теперь мое
проклятие лежит на нем... так же как и твое. И даже ты не сможешь снять
его...
Сезран судорожно дернулся, его Камень светился бледным,
мертвенно-голубым светом.
Гэйлон прикрыл глаза:
- А теперь убирайся, старик. Я устал.
Просторные одежды маленького волшебника заколыхались в вихре холодного
воздуха, на мгновение сильнее стал запах моря, и старик исчез.
Джессмин, упав на кровать, уткнулась лицом в мокрое плечо мужа. Только
сейчас она поняла, что лихорадка прошла, и слезы облегчения хлынули из ее
глаз.
- Запомни, жена... - еле слышно пробормотал Гэйлон, проваливаясь в
тяжелый сон, - я никогда... тебя не оставлю...


Восходящее зимнее солнце окрасило в розовые и золотые цвета мраморные
колонны храма. Тепло от десятка жаровен, расставленных по обширному
пространству пола, поднималось к купольному потолку. Но лишь малая часть
этого тепла достигала Роффо, короля Ксенары, который лежал, распростершись
на мозаичных плитках перед алтарем. Тек, верховный жрец Мезона, высоким
речитативом исполнял псалмы, повторяя их снова и снова.
Большое круглое тело короля было одето только в тонкую власяницу. Он
безуспешно пытался отогнать нечестивые мысли, которые изводили его. Вот
уже сорок лет, в день зимнего солнцестояния, он был вынужден участвовать в
храмовых ритуалах - обряде очищения, - и каждый год он с ужасом ждал этого
дня.
Четыре монаха помогли кряхтящему королю подняться на колени.
Предутренний холод пробирал Роффо до самых костей. Жрец, не прерывая
монотонного чтения, поднял руку. Роффо склонил голову и позволил Теку
смазать его брови и ладони священным елеем.
"Мезон защищает веру, - запел Роффо скрипучим басом, подтягивая
сильному тенору Тека. - Мезон охраняет Ксенару и ее короля от неверных".
Никогда ранее эти слова не имели того смысла, который получили в
последние годы. Роффо боялся. Гэйлон Рейссон был королем нации неверных.
Виннамир уже давно был покинут богами предков. Его жители молились, когда
хотели и кому хотели, или не молились вовсе.
И в эту безбожную страну Роффо отправил когда-то свою дочь, юную
принцессу, в попытке связать Виннамир и Ксенару кровными узами. Восемь лет
назад был заключен этот многообещающий брак, но он не принес ничего, кроме
разочарования. Хуже всего было то, что в руках Гэйлона Рейссона было
ужасное оружие магов, самое опасное из когда-либо существующих, -
Кингслэйер.
Роффо оказался несчастным свидетелем свадьбы своей дочери с наследником
Рыжих Королей. Направляясь в Каслкип по приглашению Люсьена Д'Салэнга,
собиравшегося жениться на Джессмин, он не предполагал, что найдет в замке
хаос, а Люсьена убитым.
Король Ксенары навсегда запомнил неистовый свет в глазах Гэйлона в
день, когда тот получил жену и трон одновременно. К ужасу Роффо, недавно
пришло достоверное известие о том, что Гэйлон Рейссон готов наконец
поднять меч Орима и пойти войной на соседей. Эта мысль была слишком
ужасна, чтобы задерживаться на ней.
Престарелый монарх почувствовал, как кто-то тронул его за локоть, и
понял, что пришло время завершающей жертвы. Сотрясаемый легкой дрожью, он
позволил монахам поднять его на ноги и подвести к алебастровому, с
золотыми инкрустациями алтарю. Огромный обоюдоострый меч бога Мезона лежал
на алтарной поверхности.
Тек запел литанию, в голосе его звучала страсть:
- Кровью очистимся и смоем прегрешения - и бог примет нас. Оставим
сомнения, внемлем воле бога - ибо мы только орудия для целей его.
Кто-то вложил в негнущиеся пальцы Роффо связанную белую голубку.
Крохотные глазки птицы блестели в свете свечей, легкий ветерок ерошил
белоснежные перья. Пение оборвалось, и тишина опустилась на храм. Король
не мог оторвать взгляда от голубя в своих руках.
- Мезон ждет! - тенор верховного жреца сорвался в свист.
Роффо не шелохнулся. С воплем разочарования Тек схватил руки короля в
свои, его толстыми пальцами свернул птице шею и, сжав маленькую головку,
рванул ее в сторону. Кровь из разорванного горла хлынула на священный
клинок. Отвращение переполнило Роффо. Во времена, когда сумасшедший Орим
правил Виннамиром, Ксенара тоже была диким государством. Тогда кровь живых
младенцев проливалась каждую зиму вот на этот самый алтарь. При этой мысли
король вздрогнул и поспешно бросил труп птицы в услужливо подставленную
чашу.
Длинный шерстяной плащ ярко-синего цвета лег на плечи Роффо, и он,
благодарный, закутался в него окровавленными руками. Сделано! Еще один год
прошел во славу бога. Закончились часы унижения и неудобств. Кто-то
возложил золотую, инкрустированную бриллиантами корону на его длинные
черные кудри. Роффо шел по живому коридору монахов в белых одеяниях, мимо
мраморных статуй второстепенных богов, которые украшали внешний двор
храма. Тек, наверное, опять в ярости. Каждый год у Роффо не доставало сил
принести кровавую жертву, и каждый год жрец был разгневан.
Правда, сейчас это меньше всего беспокоило короля Ксенары. Он хотел
только одного: побыстрее вернуться в тепло дворца и разделить великолепный
завтрак со своею огромной семьей - бесчисленными женами и отпрысками. Но
Тек упорно не оставлял его, следуя за королем и по широким мраморным
ступеням храма, и по дороге через сад.
У Роффо ужасно ныли колени и поясница. Раздраженный, старик остановился
и взмахом руки приказал отдалиться дворцовой страже.
- В чем дело? - он посмотрел на Тека.
На узком костистом лице жреца не было и следа гнева. Он улыбнулся
королю той ясной, спокойной улыбкой, которая всегда казалась тому
подозрительной.
- Я хотел бы поговорить о новогодних подарках для вашей дочери
Джессмин, королевы Виннамира.
Король плотнее завернулся в плащ.
- Не сейчас, Тек. Я устал, я голоден, тело мое страдает - совсем как ты
и твой бог требуете. Оставь меня в покое.
- Ваше величество, - произнес монах мягко, но настойчиво, - это такое
дело, которым нужно заняться немедленно. Великий бог Мезон удостоил меня
сновидением.
Роффо прикрыл глаза. Когда бы это ни понадобилось Теку, бог тотчас
удостаивал его сновидением, озарением или чем-то еще в этом роде.
Правда, надо признать, что суждения жреца, были они внушены богом или
нет, чаще всего оказывались верными. Несмотря на свою глубокую антипатию к
монаху, король был вынужден выказывать ему должное уважение. В
политической системе Ксенары Тек пользовался почти таким же авторитетом,
как и сам Роффо, и вдвоем им удавалось сдерживать мощь семейных торговых
кланов. Это был нелегкий, но необходимый союз, который длился вот уже
четверть века.
- Сновидение... - проворчал король, внимательно следя за охраной,
стоящей вне пределов слышимости.
- Ваше величество, подарки...
- Леди Ярадт подбирает все подарки для наших с нею детей, в том числе и
Джессмин. У меня сорок три сына и дочери по последнему подсчету, жрец.
Неужели ты думаешь, что я...
- Милорд - настоящий мужчина, - перебил жрец, в голосе его прозвучало
веселье, - но меня больше занимает доставка подарков, а не их подбор. Я
нашел человека, Седвина Д'Лорана, который мог бы доставить их на север со
всей возможной срочностью. А заодно, если будет на то воля Мезона, и
избавить нас от Гэйлона Рейссона.
Роффо нахмурился:
- Седвин еще мальчик.
- Молод, но ловок. Уже превосходный фехтовальщик, немного легкомыслен,
но предан богу и своему королю. И, главное, горит желанием исполнить
задачу, за соответствующую плату, разумеется.
- Разумеется, - король подергал себя за ус, - и какую плату ты ему
предложил?
- Я сказал, что он сможет жениться на овдовевшей королеве Виннамира.
- И будет править вместе с ней?
- Под вашим мудрым покровительством.
- А если у него не получится?
Все та же ясная улыбка озарила лицо Тека.
- Ах, какое несчастье для Д'Лоранов. Седвин - единственный наследник по
мужской линии. Один из ваших многочисленных принцев мог бы жениться на их
старшей дочери. Правда, ей всего восемь, но...
- Да, да, - кивнул Роффо.
Торговые корабли Д'Лоранов сыграли бы свою роль в противостоянии
монарха и купечества и склонили бы чашу весов, пусть немного, на сторону
короля. И духовенства, разумеется. Как бы не обернулось, они только
приобретут.
- Хорошо, делай это.
Тек низко поклонился. Полы его обшитой золотом мантии затрепетали на
ветру.
- Это уже сделано.
Он отступил на шаг, развернулся и пошел к храму.
Терзаемый голодом, король шел по дворцовому саду под финиковыми
пальмами, мимо олив и цитрусовых деревьев. Утреннее солнце освещало
красные черепичные крыши города, лежащего за высокими стенами замка.
Смутно слышались крики и смех на запруженных улицах Занкоса, склянки на
кораблях, стоящих в гавани. Король уже чувствовал в морозном воздухе
ароматы дворцовой кухни, наполненные корицей и гвоздикой.
Как только Роффо показался во внутреннем дворе, к нему бросились слуги
- сняли с него плащ, смыли кровь с рук и сажу с лица, облачили в
горностаевую с золотым шитьем мантию - все это, пока король шел к дверям
замка. Пронзительные крики детей чуть не оглушили его при входе в
трапезную. Примерно дюжина самых маленьких тут же повисла на нем, короля
обнимали, теребили, визжали в ухо, всячески требуя его внимания. Любовь и
веселье переполнили душу Роффо.
Пока король раздавал малышам объятия и поцелуи, их матери и старшие
принцы и принцессы сидели за длинным столом, чинные и величественные,
женщины ревниво оценивали, чьему ребенку досталось больше королевской
ласки. Так было всегда - постоянное соперничество между ними, постоянная
борьба за власть и престиж. Роффо ненавидел эту семейную политику, но он
любил своих женщин и был просто без ума от многочисленных детей и внуков.
Наконец гувернанткам удалось водворить детей на их места. Улыбаясь,
король снял со своего стула маленькую деревянную лошадку, убрал с тарелки
забытую кем-то куклу и занял место во главе стола.
- Мы будем есть? - спросил он и позвонил в маленький серебряный
колокольчик. И этот звук прогнал прочь все тревоги короля.


В Ривербенде всегда запрещали детям играть у реки. Здесь, у истоков,
воды Великой реки, стиснутые обрывистыми берегами, неслись с огромной
скоростью по узкому и глубокому руслу. В небольшой долине чуть ниже по
течению, заливаемой водой во время таяния снегов, весной и летом
выращивали урожай, а зимой она служила детворе игровой площадкой.
Пятнадцатилетний Дэви стоял позади заведения своей матери, трактира
"Веселая Речка", и с тоской наблюдал за группой мальчишек, бегающих по
затоптанному снегу. Поделившись на две группы, они построили ледяные
крепости и сейчас, вооруженные снежками, вели холодную, но счастливую
битву.
Их крики и смех отвлекли Дэви, заставив остановиться с тяжелым
деревянным ведром в руках. За всю его короткую жизнь Дэви ни разу не
участвовал в веселых играх со своими сверстниками. Жизнь трактирщика
тяжела, и мать мальчика, Хэбби, внимательно следила за тем, чтобы он не
тратил время на развлечения, настанет день, часто повторяла она с горечью,
и "Веселая Речка" будет принадлежать Дэви. И он не раз с благодарностью
вспомнит ту, что с детства готовила его к суровости жизни.
Дэви чувствовал что угодно, кроме благодарности, когда он дотащил
тяжелое ведро до колодца и поставил его на обледенелые камни. Лично он
хотел бы стать лесорубом, а не трактирщиком. Работать в лесу, валить
громадные дубы и ели. Это казалось куда более романтичным, опасным и
увлекательным. К несчастью, в свои пятнадцать лет Дэви был только среднего
роста и слишком хрупок, чтобы совладать с длинной двуручной пилой. Да, все
лесорубы должны быть большими и толстыми, как деревья, которые они рубят.
Впрочем, несмотря на хрупкую внешность, мальчик был быстр и силен.
Привязав веревку к ведру, он бросил его в колодец. Донесшийся всплеск
сообщил, что ведро достигло воды. Десяток лошадей, стоявших в маленькой
конюшне позади трактира, были уже напоены, но Дэви предстояло еще
протопить духовки в кухне и натаскать в дом дров из поленницы у колодца.
На заснеженном поле за городом весело кричали играющие мальчишки.
Вода выплескивалась из ведра, когда Дэви шел к конюшне по скользкой
дорожке. Его штаны, промокшие насквозь, заледенели на морозе и почти не
гнулись. Это ведро предназначалось Кэти, его собственной маленькой
лошадке, которую ему оставил один молодой человек, останавливавшийся у них
несколько лет назад. Сейчас она стояла в дальнем углу конюшни, невидимая
за остальными лошадьми.
Пучки соломы из подстилок, вымазанные навозом, были разбросаны по всему
полу, так что Дэви шел осторожно, стараясь не наступить на них. Конюшню
надо будет вычистить, как только он закончит дела в кухне. Эта мысль
заставила Дэви вздохнуть. Обрадованная приходом мальчика, Кэти замотала
головой, весело зазвенела цепь, которой она была привязана к кольцу в
стене.
Дэви протянул ей сморщенную морковку, стянутую на кухне, и отвязал
цепь, чтобы дать напиться. Кэти окунула морду в ведро, потом вдруг
отпрянула назад и оказалась в проходе. Лошадь одного из постояльцев
заржала коротко и раздраженно, когда Кэти рванулась к выходу и, чуть не
задев ее, выскочила из дверей конюшни.
- Кэти!
Она не обратила внимания - как всегда - на возглас Дэви, скакала и била
в воздухе косматыми задними ногами, ошалев от неожиданной свободы.
Раздосадованный, мальчик поспешил за ней во двор, бормоча проклятья - у
него совершенно нет времени на эти глупости! Еще столько всего не сделано.
Будь здесь его мать, она потребовала бы оставить пони в покое и заниматься
делом. Правда, Хэбби сказала бы то же самое, если бы Кэти убежала и вообще
не вернулась - одним ртом меньше. Но Дэви любил свою лошадку, даже упрямой
и злобной, какой она часто бывала.
- Кэти. Ну, девочка.
Маленькое животное рысью проскочило через двор и остановилось у ограды,
разбрасывая копытом грязный снег и не отрывая взгляда от Дэви. Мальчик
хорошо знал эту игру - Кэти хочет, чтобы он побегал за ней. Но у него было
совершенно другое настроение. Дэви повернулся спиной к пони, но не успел
сделать и шага к конюшне, как сзади послышался знакомый топот и теплый
широкий нос сильно ударил его между лопаток. Дэви резко развернулся и
бросился в отчаянной попытке схватить недоуздок. Кобыла отпрянула,
оттолкнулась всеми четырьмя ногами и остановилась на безопасном
расстоянии.
Может, еще одной морковкой удастся ее соблазнить? Вытянув вперед руку с
угощением, Дэви медленно пошел к пони. Капризная лошадка, повернувшись,
взмахнула задними ногами перед самым его носом и, перескочив через низкую
ограду, помчалась к заросшим лесом холмам. Дэви, обиженный и огорченный,
смотрел ей вслед.
Говорят, в суровые зимние дни с окрестных гор спускаются горные львы,
гонимые плохой погодой, и бродят у города. А Кэти, несмотря на всю свою
игривость, была уже в годах и не так уж быстро бегала. Что-нибудь ужасное
могло случиться с ней там, среди заснеженных деревьев. Бросив взгляд
назад, на трактир, Дэви сжал зубы и зашагал за лошадью.

3

Тидус Доренсон принес свой подарок тщательно закутанным в одеяло.
Задержавшись у дверей королевских покоев, чтобы улыбнуться стражнику,
стоявшему на часах в неуютном сером коридоре, он постучал и вошел. Гиркан
был очень строг во всем, что касалось здоровья короля, особенно со времени
начала его последнего недуга, и пока король поправлялся, к нему не должны
были проникать ни посетители - исключение было сделано лишь для слуг и для
королевы, - ни его друзья. Последнее обстоятельство вызвало настоящую бурю
протеста молодых лордов, которые полагали себя лучшими друзьями его
величества, без которых король вряд ли поправится.
И, разумеется, запрет Гиркана не распространялся на Доренсона. Глава
королевского Совета должен был постоянно советоваться с королем, а именно
это он как раз и собирался проделать. Заглянув в дверь спальни, Тидус
увидел бледное лицо Гэйлона. Король лежал неподвижно и рассматривал
висевший на противоположной стене гобелен.
- Милорд?
Гэйлон повернул голову.
- Позволите войти?
- Конечно, входи, - пробормотал Гэйлон. В его голосе все еще
чувствовалась слабость.
Гиркан осторожно прикрыл за собой дверь.
- Я принес вам подарок, сир.
- Еще одно одеяло? Как это любезно с твоей стороны, - проговорил
Гэйлон, в голосе которого не слышалось ни капли энтузиазма.
- Я полагаю, что мой подарок согреет вас гораздо лучше. - Тидус
развернул свой сверток и достал из складок шерстяной материи бутылку с
янтарно-желтой жидкостью внутри. - Это бренди, сир, лучшее бренди из
Ксенары, которое пятьдесят лет выстаивалось в дубовой бочке, если
торговец, конечно, не соврал.
Глаза Гэйлона вспыхнули, и он даже ухитрился выдавить из себя кривую
улыбку.
- Тидус Доренсон, ты - человек, который действительно сострадает своему
королю. От травяных настоев Гиркана меня уже тошнит, - Гэйлон с трудом
сел.
- Главное тут - не перебрать.
Тидус поставил бутылку на столик возле кровати Гэйлона и помог своему
господину сесть, подсунув ему под спину взбитую подушку. Затем с
заговорщическим видом он откупорил бутылку.
- Это, конечно, прямо противоречит рекомендациям вашего врача, милорд,
поэтому будем пить из чайных чашечек. Это будет нашим секретом... - Он
наполнил одну из чашек для короля, затем налил немного себе.
Гэйлон выпил, но слишком быстро, и немедленно поперхнулся. Тидус
вежливо улыбнулся и долил чашку. Бутылку он поставил на пол под кроватью,
на случай неожиданного прихода врача.
- Смогу ли я когда-то отблагодарить тебя? - пробормотал Гэйлон.
На его щеках появился румянец, однако даже держать в руке фарфоровую
чашку ему было нелегко.
- В этом нет нужды, милорд. Я рад служить вам.
Замок на двери лязгнул, и стражник широко распахнул ее, пропуская
внутрь нового визитера. Королева держала в руках поднос с пищей. Тидус
вскочил и низко поклонился, одновременно ногой подпихивая бутылку глубже
под кровать.
- Ваше величество... - пробормотал он смущенно.
Королева была в красивом темно-красном платье из плотной шерстяной
материи, а ее светло-желтые, цвета липового меда волосы были собраны в
высокую прическу и скреплены тонкой золотой короной, как предписывал
королеве и замужней женщине этикет. "Исключительная красота", - подумал
Тидус с восхищением и некоторой долей вожделения.
- Тидус, - королева приветствовала главу Совета коротким кивком, не
отрывая от короля внимательного взгляда своих светло-зеленых глаз. -
Гиркан считает, что чай из лавровишни поможет вашим легким очиститься, мой
господин.
На лице Гэйлона появилась гримаса отвращения, но королева уже поставила
поднос на столик. Потянувшись за чашкой, которую Гэйлон держал в руке, она
на мгновение замерла, и ноздри ее слегка затрепетали. Тидус понял, что их
заговор раскрыт. А жаль...
- Ваши величества, - он снова поклонился, постаравшись сделать это как
можно скромнее. - С вашего позволения я удаляюсь. Так много дел!..
Пятясь, он пробрался к двери и, предвидя гнев королевы, выскользнул в
коридор. Проходя мимо стражника, он снова улыбнулся. Вызвав неудовольствие
королевы, он тем не менее заслужил благодарность короля. Одно другого
стоило.


Поведение Кэти беспокоило Дэви. Старушка-пони, растолстевшая и
отдувающаяся, уводила его все дальше и дальше в поля и перелески. Время от
времени она останавливалась, но лишь для того, чтобы удостовериться, что
мальчик все еще следует за ней. Несколько раз, когда Дэви уже готов был
плюнуть и отказаться от погони, кобыла останавливалась и подпускала его
настолько близко, что ему оставалось лишь протянуть руку и схватить ее за
уздечку. Дэви подходил и протягивал руку, но коварное животное всякий раз
бросалось прочь. Разочарованный, но все так же исполненный решимости
довести дело до конца, мальчик продолжал тащиться за ней.
Тем временем небо потемнело и пошел снег. Легкие снежинки, посыпавшиеся
с неба, укрыли землю довольно толстым покрывалом, и Дэви пожалел о своем
опрометчивом решении преследовать Кэти до тех пор, пока не поймает. Его
лицо, кончики пальцев рук и ног уже давно онемели от холода. Между тем
Кэти, казалось, не двигалась ни в каком определенном направлении, она
просто уходила все дальше и дальше в опасные, поросшие лесом холмы, то и
дело спускаясь в уединенные долины и пересекая скованные льдом ручьи.
Поначалу это не беспокоило Дэви, так как он был уверен, что легко
найдет обратную дорогу по своим собственным следам, однако теперь
положение изменилось. Снег повалил гуще, и его следы быстро исчезали под
ним. Дух приключений и азарт погони потеряли для мальчика всю свою
привлекательность, когда он понял, что запросто может замерзнуть насмерть.
Да еще и ночь надвигалась стремительно и неотвратимо.
Мальчик сжал руки в варежках в кулаки и часто заморгал, стараясь
стряхнуть повисшие на ресницах снежинки.
Дневной свет почти померк, когда Кэти привела его к узкой расселине в
довольно крутом склоне очередного холма. Пройдя по ней до самого конца,
мальчик очутился в уютной, укрытой от ветра долинке, где за заснеженным
фруктовым садом мелькал желтый огонек, который, как оказалось при
ближайшем рассмотрении, оказался светом свечи, подмигивавшим из двух окон
аккуратного, свежепобеленного домика с соломенной крышей. Дэви значительно
приободрился. Кобыла в конце концов привела его куда-то, где он вполне мог
бы переночевать.
Между тем Кэти скрылась в невысоком каменном сарае. Дэви решил
прекратить погоню за строптивым животным и прошел по свежевыпавшему снегу
к крыльцу. Голодный, замерзший и усталый, он уже занес руку, чтобы
постучаться, когда ему наконец стало ясно, какую опасную и безрассудную
вещь он совершил. Мать, наверное, будет вне себя от беспокойства. К тому
же он оставил несделанными все домашние дела, а за всю свою недолгую жизнь
он ни разу еще не ложился спать на свою узкую постель в маленькой комнатке
рядом с кухней, не сделав всей работы. Стыд и чувство вины заставили его
поежиться, тяжелым камнем заворочавшись в его пустом животе.
Заскрипели петли, и мальчик вздрогнул. Тяжелая дубовая дверь медленно
отворилась внутрь, и на пороге возникла какая-то небольшая фигура. Свет
свечей и огня из очага светил ей в спину, и Дэви не мог разглядеть, кто
стоит перед ним. Почему-то он решил, что перед ним ребенок его возраста.
- Входи, дорогой, ты, должно быть, сильно замерз.
Голос был мягким и принадлежал женщине. Пожилой женщине, понял Дэви, не
зная, как ему надо отвечать. Легкая рука прикоснулась к его щеке, и он
почувствовал, какие у этой женщины горячие руки.
- Входи же, Дэрин, пока смерть не настигла тебя.
Мальчик наконец обрел способность говорить.
- Меня зовут не Дэрин.
- Конечно же, нет. - Маленькая женщина отступила назад и свет упал на
ее лицо. - А кто сказал, что ты - Дэрин?
- Но вы же только что...
- Входи же, будь так добр. Меня зовут Миск. Как любезно с твоей стороны
навестить... Дэви. Какое долгое, холодное путешествие.
Миск. Это имя было ему смутно знакомо.
- Откуда вы знаете, кто я такой?
Дэви шагнул внутрь. Когда он потянулся, чтобы закрыть за собой дверь,
ему показалось, что она закрылась сама собой. Тогда он решил, что это был
ветер, хотя за секунду до этого он не чувствовал ни малейшего дуновения.
- Ты голоден? - шепнул на ухо чей-то голос, и эхо повторило вопрос из
всех углов домика: "Голоден... голоден... голоден..."
- Мадам? - растерянно пробормотал мальчик.
Миск исчезла. Оглядевшись по сторонам, Дэви увидел ее возле огромного
очага, который занимал целиком всю дальнюю стену просторной и длинной
комнаты. Мальчик почувствовал, как в нем нарастает недоброе предчувствие.
Оранжевые отсветы пламени из очага плясали на побеленных стенах,
отбрасывая на гладкий пол фантастические тени, и Дэви вздрогнул, несмотря
на то что в комнате было очень тепло.
Это был добротный и довольно большой дом. В его единственной комнате
было немного мебели, но вся она была сработана на совесть: широкая кровать