Страница:
Мортациус вцепился в шарф, при этом притворяясь беззаботным.
– Я в них не нуждаюсь, – ответил он.
– Хорошо вам, – пробормотал Янош. Хоть он и вел себя учтиво, видно было по нему, что он считает нашего хозяина придурком, заключившим невыгодную сделку. – Вы сказали, господин Мортациус, что я могу свободно вы сказываться. И что на меня не обидятся. А то я в нерешительности, задавать ли вопрос, который более всего волнует меня?
– Не надо бояться, – сказал чародей. – Спрашивайте все, что сочтете нужным.
– Ваше государство Гомалалея лежит в краю непрекращающихся войн. Мы видели раны, от которых страдают ваши люди. И мне удивительно, если ваш бог так велик, то почему же он не избавит вас от врагов?
Мортациус разразился хохотом. Но это был какой-то необычный звук, словно смех доносился из самой преисподней, где обитает Черный искатель.
– Да ведь он помогает нам, дорогой мой… Очень помогает.
Шарф обвис, и я увидел скрытую от глаз рану. Гнилостное незаживающее отверстие в горле. Мортациус не заметил моего взгляда и поправил шарф. Выражение лица его было насмешливым.
– Каким вы себе представляете наивысшее могущество, мой маленький кудесник? – спросил он. – Отвечайте быстро и честно.
Янош ответил без колебаний:
– Понимать сущность вещей. Быть способным оторвать взгляд от частностей и увидеть все величие мироздания. И я отдал бы все, что у меня есть – а это лишь моя жизнь, – чтобы иметь возможность хотя бы мельком бросить такой взгляд, полный ясного понимания.
– Ну так вы глупы, – сказал Мортациус, – поскольку сумма всех знаний слишком велика для постижения, а количество частностей таково, что их и богам не сосчитать.
Янош широко раскрыл глаза и погладил бороду, как бы соглашаясь с великим мудрецом.
– Так каков же ваш ответ, повелитель? Скажите мне, в чем я ошибаюсь?
– Да он же прост, как вот этот обычный хлеб, – сказал чародей, надуваясь от важности. – Величайшее могущество, которое может приобрести смертный, – властвовать над душами других людей.
– Я не совсем понял, – сказал Янош. – Прошу вас, расскажите подробней, чтобы я мог продолжить мое образование.
Но кудесник вдруг насторожился, боясь, что и так рассказал слишком много. Он покачал головой, словно человек, уставший от болтовни детворы. Разгладил шарф, поднял свой бокал и опустошил его. И со стуком поставил на стол.
– Я думаю, это ни к чему, – сказал он наконец. Смахнув крошки с мантии, он встал:
– Надеюсь, дорогие гости, вы поужинали хорошо. Теперь же, если вы простите мою бесцеремонность, я попрошу вас покинуть меня. А я помолюсь, чтобы отведенные вам жилища оказались удобными, а сон безмятежным.
Прежде чем он удалился, я набрался мужества спросить:
– Благодарю вас, владыка Мортациус, за ваше гостеприимство. Но я не хотел бы злоупотреблять им. Не позволите ли нам отбыть завтра, испытывая глубочайшее сожаление от кратковременности общения с вами?
Чародей впился в мое лицо пронзительным взглядом пустынного стервятника. Я же лишь вежливо и искательно улыбался.
– Посмотрим, – наконец сказал он и вышел.
Как только он удалился, Янош собрал те крошки, которые чародей смахнул с себя, и спрятал в карман. Янош подмигнул мне. И тут появился тот человек, который привел нас к Мортациусу.
– Прошу вас следовать за мной, господа, – сказал он.
Нас разместили в просторной комнате без окон, со стенами из голого камня. Тут были расставлены койки с мягкими покрывалами, выглядевшими странно среди этой скудости каменного барака. В одном углу висел большой рукомойник, в другом – располагалась дыра для естественных нужд. Как только прислужник Мортациуса с лязгом захлопнул тяжелую дверь, Янош дал всем сигнал молчать. Мы услыхали, как задвигается мощный засов. Следовательно, теперь мы не гости, а пленники. Янош подкрался к двери и ощупал ее поверхность. То, что он выяснил, удовлетворило его, он кивнул. Янош вернулся к нам и знаками дал понять, что помещение прослушивается при помощи заклинания. Затем предложил всем попытаться уснуть, а к себе подозвал меня и сержанта Мэйна.
– Случилось то, чего я и боялся, – прошептал он. – На двери нет запирающего заклинания. Только механический засов.
– Так в чем же проблема? – спросил Мэйн.
Я тоже недоумевал. Ведь для побега, если есть такая возможность, недостаток охраны как раз нам на пользу. И тут я внезапно ощутил необоримую усталость и потребность прилечь на койку. Сержант Мэйн боролся с зевотой и я услыхал, что и все остальные в помещении отчаянно зевают.
Янош ткнул кулаком Мэйна в бок, чтобы привести его в чувство.
– Набери немного воды, – прошептал он, – и побыстрей.
Сержант, пошатываясь, направился к рукомойнику, а Янош встал на колени. Я прилег рядом, борясь со сном. Ясно было, что произошло: Мортациус наслал на нас сонное заклинание. Янош достал из кармана крошки, которые смахнул с себя чародей, и рассыпал их на полу. Он наклонился и подул на них: раз, другой, третий. Когда вернулся Мэйн с черпаком, Янош полил крошки водой и слепил из них кусочек теста. Я видел, что он и сам сражается с зевотой, разделяя полученную лепешку на двадцать равных частей. Он запустил руку в другой карман, и, когда вытащил ее, я увидел, что пальцы его вымазаны в золотой пыли от блюда чародея. Янош прошептал заклинание, посыпая пылью хлебные катышки, и они слегка увеличились в размерах, превратившись в небольшие галеты. Дурманящий страх накатил на меня, когда сержант Мэйн осел на пол, и я почувствовал, как на меня опускается сонная пелена.
– Ешь, – прошипел Янош, пихая мне в руку галету. Я взял ее, сердясь, что меня заставляют что-то делать, когда так хочется спать. Я откусил небольшой кусочек, и он оказался удивительно вкусным после той преснятины, которой нас угощали за столом, даже проснулся аппетит. Мозг прояснился, вкус хлеба доставлял наслаждение и побеждал сон. Янош пошел по комнате, заставляя каждого есть эти галеты. Вскоре все бодрствовали, а Янош вернулся ко мне. Он вновь поднес палец к губам, но на этот раз это был магический жест, касающийся меня и сержанта Мэйна. Тем же самым пальцем Серый Плащ очертил круг над нашими головами. Он повторил этот жест, и я увидел, как воздух замерцал.
– Тишина, – прошептал Янош. Мерцающие частицы воздуха закружились в сверкающем вихре. – Тишина, – проговорил он громче, и кружение обернулось тусклым ровным светом. И тут он рявкнул: – Тишина! – И хотя этот крик молотом ударил по моим ушам, но дальше барьера из тусклого света не прошел. Эхо не отразилось ни от стен, ни от стоящих рядом наших людей, наблюдающих за всем с благоговейным интересом. – Всего-то и требуется против простейших заклинаний Мортациуса, – сказал Янош нормальным голосом. – Вот теперь мы с удобствами можем обсудить план побега.
– А как же наши люди? – спросил Мэйн. – Неужели они ничего не услышат?
– Размеры нашего противозаклинания могут встревожить Мортациуса, – сказал Янош. – Мы не должны недооценивать этого человека. У него мало ума, но слишком много коварства, и как маг он весьма могуществен. Только потому, что я позволил ему выиграть нашу маленькую застольную игру, а себе – раскусить сонное заклинание, мы не можем быть уверенными, что в безопасности проведем эту ночь.
– Что ж, трудности, возможно, и есть, – сказал Мэйн, – но преодолимые. Допустим, у него преимущество, и немалое. Но ведь сейчас на нашей стороне элемент внезапности. А его людишки – они же в основном все какие-то ущербные. – Он фыркнул. – Вот уж никогда не видел такого количества инвалидов сразу.
Но Янош уже не слушал его, сосредоточившись на чем-то своем. Затем он побледнел.
– Какой же я дурак, – простонал он. – Этот негодяй обхитрил меня!
Мы спросили, что случилось. Янош отчаянно замотал головой.
– А вы просто попытайтесь подумать о побеге и поймете, что случилось, – сказал он дрожащим голосом. – Сосредоточьтесь на этом. Сосредоточьтесь, как можете. Представьте шаг за шагом. Сначала дверь… затем по улицам… затем обратно по той дороге, по которой они провели нас.
Я закрыл глаза и последовал его наставлениям. Дверь поддалась легко; вскоре мы все бежали по дороге к гавани. Я представил себе подходящее судно, которое можно было бы угнать; и тут, когда я вместе со всеми уже был на борту и готовился отплыть, ужасный беспричинный страх выпрыгнул из самых темных закоулков моей души и зубами вонзился в мои внутренности. Я не видел это чудовище, но прямо физически ощущал его присутствие и горячую боль от вгрызающихся в меня ядовитых клыков. И у меня была только одна возможность укрыться от него: бежать обратно по улицам, назад в это здание, в эту камеру, ставшую нашей тюрьмой, как можно крепче запереть за собой дверь. Я открыл глаза. В глотке стояла желчь, в душе царила паника, и тот же самый ужас я увидел в глазах Мэйна.
– Поняли, что он сделал? – проскрежетал Янош. – Я говорил о его низком коварстве; но, клянусь всеми богами, над которыми я смеюсь, я и не подозревал о существовании такого коварства.
Мортациус не только наложил сонное заклинание. Мы должны были спать, пока он не подготовится. И другое заклинание не позволяло нам сбежать. Мы были в ловушке в этом призрачном городе, и замком тюрьмы служил наш собственный страх.
– Есть только один путь разрушить это заклинание, – сказал Янош. – Моя собственная магия тут бессильна. Поэтому надо выкрасть часть у него.
Мы не стали обсуждать, отчего да почему, поскольку понимали, что дальнейшее обсуждение бесполезно. Придется действовать просто: один шаг, затем другой, пользуясь любой предоставившейся возможностью. С дверью проблем не было, да и снаружи отсутствовали охранники. Янош сказал остальным, чтобы дожидались нашего возвращения, и мы втроем тайком выбрались наружу.
Не скажу за своих товарищей, но если быть честным, то надо признать, что этой ночью Мортациус полностью лишил меня мужества. Я вовсе не походил на того храброго воина или героя, о которых слагают легенды. Всю дорогу я ощущал на моей спине прикосновение холодных пальцев чародея и слышал его презрительный смех. Отчаяние стало моим неизбывным врагом, каждая тень пугала. Мы представляли из себя лишь трех дрожащих от страха подростков, шарахающихся от любой тени, охваченных трусостью, этой двоюродной сестрой стыда.
Мы двигались вдоль мрачных коридоров, минуя темные пустые помещения, пропитанные болью; двери в них были широко раскрыты, как пасти, стремящиеся проглотить нас. Некоторые двери были закрыты на засовы, и из-за них доносились приглушенные стоны их обитателей. Недалеко от входа в здание я ощутил знакомый запах металла и кожи. Сержант Мэйн с благословенной сноровкой старого солдата быстро отыскал след: пахло из последней комнаты главного коридора, непосредственно у выхода. Дверь оказалась открытой. Мэйн распахнул ее и исчез внутри. Вернулся минуту спустя и сквозь страх изобразил легкую ухмылку. Там располагается арсенал, шепотом сообщил он. Это известие согрело нас маленькой надеждой, и мы вышли наружу, на улицу, где стояла холодная, звездная ночь.
Вокруг не было ни души, но страх наш от этого не рассеялся. Напротив, через пустынную площадь, стояло здание с дымящейся трубой. Как мы, уже входившие в него, теперь оказались вне, было непонятно. Осторожно перебегая из тени в тень, мы направились туда. Воняло тут невыносимо, а из трубы вверх, в безлунное небо, взлетали искры. Когда мы торопливо приблизились, я решил ничему не изумляться, иначе любая мысль помимо необходимой в данный момент для дела окажется темной ямой, из которой не выбраться. Может быть, единственный бог Яноша – здравый смысл – сжалился над нами; возможно, помог маленький слепой проводник, живущий в груди любого живого существа – чувство самосохранения. Нужно было выяснить, что в этом, здании, и мы это сделали.
Сооружение громадой нависло над нами, точно скала из полированного камня. В конце длинной крытой пристройки чернел глаз арочного входа с двумя колоннами, поддерживающими эту арку. Вход напрочь перекрывался железными воротами. В этот момент показалось, что удача отвернулась от нас. С грохотом солдатских сапог, скрипом и постукиванием колес тяжело груженных повозок сюда приближался целый караван. Мы застыли в еще большем испуге, спрятаться было негде, а свет факелов направлявшейся в нашу сторону длинной процессии был все ближе. Мы нырнули за одну из колонн и взмолились, чтобы удача вернулась и спрятала нас от внимательных взоров наших врагов.
Из нашего потайного местечка приближающаяся процессия была видна хорошо. Она состояла примерно из двадцати больших фургонов, но влекомых не животными, а людьми, закованными в цепи: мужчинами и женщинами, едва прикрывающими свою наготу грязными тряпками. По бокам шли здоровенные люди с кнутами, подстегивая каждого, кто спотыкался. Когда они приблизились к железным воротам, те пришли в движение, распахиваясь в обе стороны по смазанным маслом направляющим дугообразным полозьям. Мы вжались в короткую тень от колонны, когда совсем рядом засвистели кнуты и фургоны потащились мимо. Послышался трупный запах, и я с ужасом увидел, что в фургонах грудой навалены человеческие тела. Но среди них были и живые, они шевелились и стонали, о чем-то моля.
Когда мимо нас проезжал третий фургон, одна из тащивших его женщин, закованных в цепи, споткнулась и упала на колени. Ее лохмотья были бурыми и заскорузлыми от засохшей крови. Тряпки распахнулись, и я разглядел открытую рану на ее животе и лоснящиеся от влаги внутренности. Она подняла голову, и на мгновение наши взгляды встретились, но у нее в глазах было пусто, как у вьючного животного. Щелкнул хлыст, оставив кровоточащий рубец на ее щеке. Она не выказала ни боли, ни другого чувства, просто поднялась, вцепилась в цепь и продолжала тянуть фургон.
Когда прошел последний фургон, Янош сделал знак последовать за этой процессией. Мы прыгнули на подножку повозки и ухватились за пропитанный кровью борт. Ворота с грохотом закрылись, и мы оказались внутри. Я оглянулся назад и с удивлением отметил, что воротами никто не управляет. За несколько мгновений до того как фургон, дернувшись, начал поворачивать за угол, я разглядел странное отверстие возле одной из громадных петель ворот. Кусок металла там был выгнут, и я указал на это Яношу. Щель была достаточно широкой, чтобы выбраться наружу. Мы еще долго ехали по длинному коридору. Внутри фургона непрестанно стонал человек; затем послышался детский плач. Этот плач расшевелил мою злость, а злость прожгла дыру в черной магии Мортациуса. Это была крошечная дыра, в лучшем случае с булавочную головку, но и ее было достаточно, чтобы вернулось мужество. Я по-прежнему боялся Мортациуса, тело мое сжималось в холодных тенетах его заклинания, но если бы он сейчас напал на меня, то имел бы дело с мужчиной, а не с удирающим зайцем. С грохотом отворилась дверь впереди, и в коридор хлынул поток яркого света. Вслед за светом выплеснулась и волна жара. Мы спрыгнули с фургона. Жар проникал в легкие и покалывал иголочками у корней волос. Янош подал знак, чтобы мы подлезли под медленно ползущий фургон и остаток пути преодолели под ним, ползя на четвереньках.
Мы оказались в огромном зале. Пол и стены были частью зеркально гладкими, отражавшими свет и пламя, а частью изрисованы чудовищами, ужаснее которых и представить нельзя. Причем весь этот изображенный кошмар двигался, оживленный черной магией, и повсюду мелькали разинутые пасти с ядовитыми зубами, хвосты и когти, дробя кости людей и разрывая плоть. Одну треть этого зала занимала чудовищных размеров печь. В ней горел огонь с языками голубого пламени выше человеческого роста, трепещущими и свивающимися в кольца, словно змеи, разбуженные непрошеным вторжением в их логово. Пламя раздувалось огромными кузнечными мехами, приводимыми в движение неведомой силой; при каждом движении мехов вылетала струя громко шипящего воздуха, иногда завывающего, как штормовой ветер. Бесконечная металлическая лента, подобная той, что вращает токарный станок, но широкая, как городской переулок, и снабженная зубцами, тянулась сквозь огонь, приводимая в движение шестернями, которые крутились невидимыми колдовскими силами. Высоко вверх, как жерло вулкана, устремлялась здоровенная труба. И вся печь вообще походила на разинутую пасть с острыми зубами. Это был настоящий, действующий идол темного божества, демона – повелителя преисподней. Все, что мы видели перед собой – зал, печь, огонь, ремень и труба, – все это являло собой воплощение черного могущества Мортациуса. Мы спрятались за фургоном, груженным окровавленными телами, и увидели, чем же питается этот агрегат и что производит.
Люди с кнутами приказали истощенным рабам разгружать все фургоны. Тела свалили в одну окровавленную кучу возле ленты. Если из фургона вдруг выволакивали кого-то живого, охранник доставал из-за пояса нож и исправлял эту ошибку. Когда куча достигла определенного размера – я не берусь вести жуткий подсчет тел, – рабам приказали бросать трупы на движущуюся ленту. Языки пламени подскочили вверх, нетерпеливо набрасываясь на свою пищу. Взвизгнули мехи, пропев свою демоническую песню. Я отвернулся, когда первое тело отправилось в гущу пламени, но Янош попросил меня не отворачиваться и быть свидетелем злодейств Мортациуса.
Когда пламя сомкнуло свои объятия вокруг тела, труп подпрыгнул, словно в агонии, и начал корчиться, выворачивая руки и ноги в разные стороны. Затем он взорвался пламенем, искрами и дымом и устремился вверх, а зал заполнил тот самый отвратительный запах, с которым мы столкнулись, когда только прибыли в этот ужасный город. Дым со сгоревшим телом скрутился в толстую колонну, внутри которой плясали искры. И эту колонну радостно приветствовал зев трубы. У меня желудок сжался, когда я увидел, как по краям этого зева появились гигантские зубы и начали постукивать, смыкаясь, утоляя аппетит механического чудовища. Слышался отвратительный звук, производимый этим гигантом, чавкающим, смакующим свою горящую жертву.
По ленте уносился в печь очередной труп. И вдруг вместо того чтобы загореться и обуглиться, он остался без изменений. На нем сохранились только те раны, которые он получил при жизни. Лента, пройдя через пекло, вывезла труп с другой стороны. Когда тело упало на пол, один из охранников подошел к нему и нанес мощный пинок. Он бил и бил его, словно смерти для погибшего было недостаточно. И тут мой разум завопил, прося какого-нибудь доброго бога унести меня из этого страшного места, потому что тело ожило. К первому охраннику присоединились еще трое, и все вместе принялись избивать человека, вернувшегося к жизни. Его рывком подняли на ноги. Он зашатался, крупный мужчина, явно ощущающий боль от избиений. Теперь я хорошо мог его разглядеть. У жертвы этих истязателей были седые волосы и того же цвета длинная борода. Я вспомнил то сражение, свидетелями которого мы были перед нашим пленением, и узнал в этом человеке предводителя, рыцаря, погибшего под знаменем. И вот он стоял перед охранниками, вновь живой.
В это время над очередным трупом полыхнуло пламя, вновь донеслись звуки чудовищной трапезы. Янош склонился ко мне поближе и прошептал:
– А этот седой не жив. Он по-прежнему мертв.
Я поднял брови, не понимая. Но не было времени для объяснений. Янош махнул нам с Мэйном рукой, показывая, что пора уходить.
– Мортациус не оживляет, – сказал Янош, когда мы покинули зал. – Он делает из мертвецов беспрекословно послушных кукол, способных двигаться и понимать приказания! Он сам сказал мне об этом, когда заявил, что властвует над душами людей. И мы с вами были свидетелями того, как эта власть осуществляется. Он скармливает души этих несчастных своему черному божеству, а взамен получает от него магическую силу и трупы в качестве рабов.
Позади, из зала, донесся звук, с которым еще одну душу высосали из очередного горящего тела. Янош покачал головой. Поистине это был город ужасов.
– И получается, что с того времени, как нас пленили, мы не встретили здесь ни одного живого человека. Они все покойники! Все, за исключением Мортациуса.
И тут я вспомнил рану на горле чародея и шарф, которым он ее старательно прикрывал. Очевидно, исключений не было. Все были мертвы, включая и Мортациуса. Единственным живым хозяином этого края было то чудовище в трубе, и Мортациус был тут главным рабом. Я сообщил об этом Яношу, и он согласился со мной.
– А что же будет с нами? – сказал Мэйн. – Конечно, мы грешны перед богами, но еще не хочется умирать. Как нам избежать печи?
Замысел колдуна был ясен. Утром нам предстояло пополнить число мертвых рабов-автоматов. И мы станем движущимися и работающими трупами; и хоть я не сказал вслух, но задумался, а что же в таком случае будет с моей душой?
– Решение находится там же, в зале, – сказал Янош через несколько секунд. – Если мы пройдем сквозь этот огонь как живые люди, мы украдем его магию. Ведь Мортациусу нужны души мертвецов.
Это решение задачи было крайне опасным, но Янош, похоже, оставался, как всегда, прав.
– Остается, правда, одна серьезная загвоздка, – сказал Янош. – Когда все двадцать пройдут через огонь и выйдут с той стороны, Мортациус мгновенно узнает об этом. Несколько человек – скажем, мы трое – могут сбежать незамеченными. Но зато всем отрядом мы устроили бы ему такой звон, какого не производил ни один колокол.
Оказывается, Янош даже был готов пожертвовать своими товарищами. Что ж, его цель – Далекие Королевства – была превыше всего и оправдывала, по его мнению, любые средства.
– Единственный способ живыми попасть к ленте, ведущей в печь, – убить тех живых мертвецов, что охраняют ее, – сказал я, стараясь руководствоваться логикой, а не эмоциями. – А справиться с этим мы можем только все вместе.
– Наши силы и силы Мортациуса неравны, – заметил Мэйн. – Но лучше смерть в бою, чем в сонном плену у этого чудовища.
Янош кивнул.
– Ну, значит, так и поступим, – сказал он. – У меня руки чешутся сокрушить этого колдуна. Он нас прогнал по городу, как стадо баранов. Попробуем вырваться все вместе. И сделаем это как и подобает воинам.
Мы вернулись к остальным. Янош сообщил людям, что их ждет. И я был изумлен, что ни один не впал в панику и не стал задавать лишних вопросов. Возможно, пребывание в этом городе мертвых душ придало всем смелости не бояться гибели. Мужества добавила и новость об арсенале, обнаруженном Мэйном, где хранилось конфискованное у нас оружие. Сталь моей сабли была так же крепка, но я сомневался, будет ли она эффективна против уже мертвых врагов.
Страх придал нам силы этой ночью, когда живым людям впервые пришлось схватиться с этими несчастными бездушными созданиями, вооруженными кнутами и короткими саблями и едва соображающими, что происходит. В зале, куда мы ворвались с воинственными криками, стояла тишина, и наши противники во время всей этой яростной схватки продолжали хранить молчание. Мы их безжалостно рубили, а когда они падали, еще и пронзали копьями. Но когда мы бросались дальше, позади вставали поверженные. Мы убивали уже мертвых людей, и убивали их снова и снова. Мы отрубали им конечности, но у них оставались зубы, чтобы кусаться. Даже отрубленные руки, отыскав на полу сабли, вслепую продолжали искать нас, ползая по полу, как змеи. И потому приходилось перерубать каждый сустав, раскалывать каждую голову, крошить в куски каждое тело, стремящееся сбить нас с ног. Мы превратились в двадцать мясников, полуобезумевших от страха, мечущихся по скотобойне среди мяса, не предназначенного для еды, сражаясь даже не столько с этими молчаливыми несчастными созданиями, сколько с ненавистью сотворившего их колдуна.
В конце концов мы покончили с этой кошмарной работой. Одеяния наши пропитались кровью, вместо лиц были кровавые маски. Каждый понимал, что эту кровь с нас не смыть даже целой рекой чистой воды. Но иначе поступить было невозможно. Ужасный рок поставил нас в эти обстоятельства, но желание жить требовало выхода.
Теперь впереди ждала печь, а в ней – демон, питающийся душами. Янош встал рядом с лентой, со звоном движущейся сквозь адский огонь, поджаривающий души, чтобы угодить вкусу демона. Янош уговаривал нас поторопиться, и мы потащились к печке, словно неуклюжие рабы Мортациуса. Я глянул вдоль ленты и увидел подпрыгивающие в нетерпении языки голубого пламени и услыхал щелканье зубов демона наверху. На той стороне этого страшного конвейера, сказал Янош, ждет спасение; на этой – вечное рабство. Он сказал, что пойдет первым, чтобы доказать верность своей догадки, и предупредил, чтобы мы поскорее последовали его примеру, ибо он чувствовал, что чародей не дремлет. Я должен был по плану Яноша идти последним.
И тут один холодный, рассудочный довод заставил меня поразмыслить и обернуться. План Яноша казался хорош, но его надо было перевернуть с головы на ноги; ведь если Янош ошибается и эта ошибка отберет его у нас, то мы останемся без защиты перед гневом чародея. Первым должен идти я, а Янош последним… если я выживу. И тут я понял, что смотрю в печальные и полные знания глаза незримо стоящего рядом Халаба. Он прошептал теплые слова поддержки, согревая меня от холода доводов рассудка. Халаб оставался рядом со мной, когда я подошел к Яношу и остановил его, уже собиравшегося взобраться на ленту. Когда я представил свои логические соображения, Халаб улыбался мне одобрительно. Янош заспорил, но в конце концов согласился со мной. Эмоции редко одолевали его. Но я успел заметить слезы, когда он отвернулся, чтобы скрыть их. Затем он обнял меня и прошептал, что я – единственный, кто поверил ему с самого начала. Он назвал меня другом и братом и поблагодарил за доверие. Я позволил себе принять эту ложь, понимая, что в сундучке, где он хранит такие сокровища, отнюдь не битком набито. За все то время, что я знал Яноша, я еще не встречал ни мужчины, ни женщины, которых он назвал бы настоящими друзьями. Я понимал, что человек ему может только нравиться, но он никогда никого не полюбит, поскольку выбранная им жизненная цель все остальное в его глазах лишала ценности. Я держался сейчас за руку Халаба, и именно эта рука поддерживала меня, когда я двинулся по громыхающей ленте, и именно Халаб шептал мне на ухо, что моя рыжая удача собьет с толку поедателя душ. Янош остался сзади, а Халаб находился рядом, когда конвейер потащил меня в огонь.
– Я в них не нуждаюсь, – ответил он.
– Хорошо вам, – пробормотал Янош. Хоть он и вел себя учтиво, видно было по нему, что он считает нашего хозяина придурком, заключившим невыгодную сделку. – Вы сказали, господин Мортациус, что я могу свободно вы сказываться. И что на меня не обидятся. А то я в нерешительности, задавать ли вопрос, который более всего волнует меня?
– Не надо бояться, – сказал чародей. – Спрашивайте все, что сочтете нужным.
– Ваше государство Гомалалея лежит в краю непрекращающихся войн. Мы видели раны, от которых страдают ваши люди. И мне удивительно, если ваш бог так велик, то почему же он не избавит вас от врагов?
Мортациус разразился хохотом. Но это был какой-то необычный звук, словно смех доносился из самой преисподней, где обитает Черный искатель.
– Да ведь он помогает нам, дорогой мой… Очень помогает.
Шарф обвис, и я увидел скрытую от глаз рану. Гнилостное незаживающее отверстие в горле. Мортациус не заметил моего взгляда и поправил шарф. Выражение лица его было насмешливым.
– Каким вы себе представляете наивысшее могущество, мой маленький кудесник? – спросил он. – Отвечайте быстро и честно.
Янош ответил без колебаний:
– Понимать сущность вещей. Быть способным оторвать взгляд от частностей и увидеть все величие мироздания. И я отдал бы все, что у меня есть – а это лишь моя жизнь, – чтобы иметь возможность хотя бы мельком бросить такой взгляд, полный ясного понимания.
– Ну так вы глупы, – сказал Мортациус, – поскольку сумма всех знаний слишком велика для постижения, а количество частностей таково, что их и богам не сосчитать.
Янош широко раскрыл глаза и погладил бороду, как бы соглашаясь с великим мудрецом.
– Так каков же ваш ответ, повелитель? Скажите мне, в чем я ошибаюсь?
– Да он же прост, как вот этот обычный хлеб, – сказал чародей, надуваясь от важности. – Величайшее могущество, которое может приобрести смертный, – властвовать над душами других людей.
– Я не совсем понял, – сказал Янош. – Прошу вас, расскажите подробней, чтобы я мог продолжить мое образование.
Но кудесник вдруг насторожился, боясь, что и так рассказал слишком много. Он покачал головой, словно человек, уставший от болтовни детворы. Разгладил шарф, поднял свой бокал и опустошил его. И со стуком поставил на стол.
– Я думаю, это ни к чему, – сказал он наконец. Смахнув крошки с мантии, он встал:
– Надеюсь, дорогие гости, вы поужинали хорошо. Теперь же, если вы простите мою бесцеремонность, я попрошу вас покинуть меня. А я помолюсь, чтобы отведенные вам жилища оказались удобными, а сон безмятежным.
Прежде чем он удалился, я набрался мужества спросить:
– Благодарю вас, владыка Мортациус, за ваше гостеприимство. Но я не хотел бы злоупотреблять им. Не позволите ли нам отбыть завтра, испытывая глубочайшее сожаление от кратковременности общения с вами?
Чародей впился в мое лицо пронзительным взглядом пустынного стервятника. Я же лишь вежливо и искательно улыбался.
– Посмотрим, – наконец сказал он и вышел.
Как только он удалился, Янош собрал те крошки, которые чародей смахнул с себя, и спрятал в карман. Янош подмигнул мне. И тут появился тот человек, который привел нас к Мортациусу.
– Прошу вас следовать за мной, господа, – сказал он.
Нас разместили в просторной комнате без окон, со стенами из голого камня. Тут были расставлены койки с мягкими покрывалами, выглядевшими странно среди этой скудости каменного барака. В одном углу висел большой рукомойник, в другом – располагалась дыра для естественных нужд. Как только прислужник Мортациуса с лязгом захлопнул тяжелую дверь, Янош дал всем сигнал молчать. Мы услыхали, как задвигается мощный засов. Следовательно, теперь мы не гости, а пленники. Янош подкрался к двери и ощупал ее поверхность. То, что он выяснил, удовлетворило его, он кивнул. Янош вернулся к нам и знаками дал понять, что помещение прослушивается при помощи заклинания. Затем предложил всем попытаться уснуть, а к себе подозвал меня и сержанта Мэйна.
– Случилось то, чего я и боялся, – прошептал он. – На двери нет запирающего заклинания. Только механический засов.
– Так в чем же проблема? – спросил Мэйн.
Я тоже недоумевал. Ведь для побега, если есть такая возможность, недостаток охраны как раз нам на пользу. И тут я внезапно ощутил необоримую усталость и потребность прилечь на койку. Сержант Мэйн боролся с зевотой и я услыхал, что и все остальные в помещении отчаянно зевают.
Янош ткнул кулаком Мэйна в бок, чтобы привести его в чувство.
– Набери немного воды, – прошептал он, – и побыстрей.
Сержант, пошатываясь, направился к рукомойнику, а Янош встал на колени. Я прилег рядом, борясь со сном. Ясно было, что произошло: Мортациус наслал на нас сонное заклинание. Янош достал из кармана крошки, которые смахнул с себя чародей, и рассыпал их на полу. Он наклонился и подул на них: раз, другой, третий. Когда вернулся Мэйн с черпаком, Янош полил крошки водой и слепил из них кусочек теста. Я видел, что он и сам сражается с зевотой, разделяя полученную лепешку на двадцать равных частей. Он запустил руку в другой карман, и, когда вытащил ее, я увидел, что пальцы его вымазаны в золотой пыли от блюда чародея. Янош прошептал заклинание, посыпая пылью хлебные катышки, и они слегка увеличились в размерах, превратившись в небольшие галеты. Дурманящий страх накатил на меня, когда сержант Мэйн осел на пол, и я почувствовал, как на меня опускается сонная пелена.
– Ешь, – прошипел Янош, пихая мне в руку галету. Я взял ее, сердясь, что меня заставляют что-то делать, когда так хочется спать. Я откусил небольшой кусочек, и он оказался удивительно вкусным после той преснятины, которой нас угощали за столом, даже проснулся аппетит. Мозг прояснился, вкус хлеба доставлял наслаждение и побеждал сон. Янош пошел по комнате, заставляя каждого есть эти галеты. Вскоре все бодрствовали, а Янош вернулся ко мне. Он вновь поднес палец к губам, но на этот раз это был магический жест, касающийся меня и сержанта Мэйна. Тем же самым пальцем Серый Плащ очертил круг над нашими головами. Он повторил этот жест, и я увидел, как воздух замерцал.
– Тишина, – прошептал Янош. Мерцающие частицы воздуха закружились в сверкающем вихре. – Тишина, – проговорил он громче, и кружение обернулось тусклым ровным светом. И тут он рявкнул: – Тишина! – И хотя этот крик молотом ударил по моим ушам, но дальше барьера из тусклого света не прошел. Эхо не отразилось ни от стен, ни от стоящих рядом наших людей, наблюдающих за всем с благоговейным интересом. – Всего-то и требуется против простейших заклинаний Мортациуса, – сказал Янош нормальным голосом. – Вот теперь мы с удобствами можем обсудить план побега.
– А как же наши люди? – спросил Мэйн. – Неужели они ничего не услышат?
– Размеры нашего противозаклинания могут встревожить Мортациуса, – сказал Янош. – Мы не должны недооценивать этого человека. У него мало ума, но слишком много коварства, и как маг он весьма могуществен. Только потому, что я позволил ему выиграть нашу маленькую застольную игру, а себе – раскусить сонное заклинание, мы не можем быть уверенными, что в безопасности проведем эту ночь.
– Что ж, трудности, возможно, и есть, – сказал Мэйн, – но преодолимые. Допустим, у него преимущество, и немалое. Но ведь сейчас на нашей стороне элемент внезапности. А его людишки – они же в основном все какие-то ущербные. – Он фыркнул. – Вот уж никогда не видел такого количества инвалидов сразу.
Но Янош уже не слушал его, сосредоточившись на чем-то своем. Затем он побледнел.
– Какой же я дурак, – простонал он. – Этот негодяй обхитрил меня!
Мы спросили, что случилось. Янош отчаянно замотал головой.
– А вы просто попытайтесь подумать о побеге и поймете, что случилось, – сказал он дрожащим голосом. – Сосредоточьтесь на этом. Сосредоточьтесь, как можете. Представьте шаг за шагом. Сначала дверь… затем по улицам… затем обратно по той дороге, по которой они провели нас.
Я закрыл глаза и последовал его наставлениям. Дверь поддалась легко; вскоре мы все бежали по дороге к гавани. Я представил себе подходящее судно, которое можно было бы угнать; и тут, когда я вместе со всеми уже был на борту и готовился отплыть, ужасный беспричинный страх выпрыгнул из самых темных закоулков моей души и зубами вонзился в мои внутренности. Я не видел это чудовище, но прямо физически ощущал его присутствие и горячую боль от вгрызающихся в меня ядовитых клыков. И у меня была только одна возможность укрыться от него: бежать обратно по улицам, назад в это здание, в эту камеру, ставшую нашей тюрьмой, как можно крепче запереть за собой дверь. Я открыл глаза. В глотке стояла желчь, в душе царила паника, и тот же самый ужас я увидел в глазах Мэйна.
– Поняли, что он сделал? – проскрежетал Янош. – Я говорил о его низком коварстве; но, клянусь всеми богами, над которыми я смеюсь, я и не подозревал о существовании такого коварства.
Мортациус не только наложил сонное заклинание. Мы должны были спать, пока он не подготовится. И другое заклинание не позволяло нам сбежать. Мы были в ловушке в этом призрачном городе, и замком тюрьмы служил наш собственный страх.
– Есть только один путь разрушить это заклинание, – сказал Янош. – Моя собственная магия тут бессильна. Поэтому надо выкрасть часть у него.
Мы не стали обсуждать, отчего да почему, поскольку понимали, что дальнейшее обсуждение бесполезно. Придется действовать просто: один шаг, затем другой, пользуясь любой предоставившейся возможностью. С дверью проблем не было, да и снаружи отсутствовали охранники. Янош сказал остальным, чтобы дожидались нашего возвращения, и мы втроем тайком выбрались наружу.
Не скажу за своих товарищей, но если быть честным, то надо признать, что этой ночью Мортациус полностью лишил меня мужества. Я вовсе не походил на того храброго воина или героя, о которых слагают легенды. Всю дорогу я ощущал на моей спине прикосновение холодных пальцев чародея и слышал его презрительный смех. Отчаяние стало моим неизбывным врагом, каждая тень пугала. Мы представляли из себя лишь трех дрожащих от страха подростков, шарахающихся от любой тени, охваченных трусостью, этой двоюродной сестрой стыда.
Мы двигались вдоль мрачных коридоров, минуя темные пустые помещения, пропитанные болью; двери в них были широко раскрыты, как пасти, стремящиеся проглотить нас. Некоторые двери были закрыты на засовы, и из-за них доносились приглушенные стоны их обитателей. Недалеко от входа в здание я ощутил знакомый запах металла и кожи. Сержант Мэйн с благословенной сноровкой старого солдата быстро отыскал след: пахло из последней комнаты главного коридора, непосредственно у выхода. Дверь оказалась открытой. Мэйн распахнул ее и исчез внутри. Вернулся минуту спустя и сквозь страх изобразил легкую ухмылку. Там располагается арсенал, шепотом сообщил он. Это известие согрело нас маленькой надеждой, и мы вышли наружу, на улицу, где стояла холодная, звездная ночь.
Вокруг не было ни души, но страх наш от этого не рассеялся. Напротив, через пустынную площадь, стояло здание с дымящейся трубой. Как мы, уже входившие в него, теперь оказались вне, было непонятно. Осторожно перебегая из тени в тень, мы направились туда. Воняло тут невыносимо, а из трубы вверх, в безлунное небо, взлетали искры. Когда мы торопливо приблизились, я решил ничему не изумляться, иначе любая мысль помимо необходимой в данный момент для дела окажется темной ямой, из которой не выбраться. Может быть, единственный бог Яноша – здравый смысл – сжалился над нами; возможно, помог маленький слепой проводник, живущий в груди любого живого существа – чувство самосохранения. Нужно было выяснить, что в этом, здании, и мы это сделали.
Сооружение громадой нависло над нами, точно скала из полированного камня. В конце длинной крытой пристройки чернел глаз арочного входа с двумя колоннами, поддерживающими эту арку. Вход напрочь перекрывался железными воротами. В этот момент показалось, что удача отвернулась от нас. С грохотом солдатских сапог, скрипом и постукиванием колес тяжело груженных повозок сюда приближался целый караван. Мы застыли в еще большем испуге, спрятаться было негде, а свет факелов направлявшейся в нашу сторону длинной процессии был все ближе. Мы нырнули за одну из колонн и взмолились, чтобы удача вернулась и спрятала нас от внимательных взоров наших врагов.
Из нашего потайного местечка приближающаяся процессия была видна хорошо. Она состояла примерно из двадцати больших фургонов, но влекомых не животными, а людьми, закованными в цепи: мужчинами и женщинами, едва прикрывающими свою наготу грязными тряпками. По бокам шли здоровенные люди с кнутами, подстегивая каждого, кто спотыкался. Когда они приблизились к железным воротам, те пришли в движение, распахиваясь в обе стороны по смазанным маслом направляющим дугообразным полозьям. Мы вжались в короткую тень от колонны, когда совсем рядом засвистели кнуты и фургоны потащились мимо. Послышался трупный запах, и я с ужасом увидел, что в фургонах грудой навалены человеческие тела. Но среди них были и живые, они шевелились и стонали, о чем-то моля.
Когда мимо нас проезжал третий фургон, одна из тащивших его женщин, закованных в цепи, споткнулась и упала на колени. Ее лохмотья были бурыми и заскорузлыми от засохшей крови. Тряпки распахнулись, и я разглядел открытую рану на ее животе и лоснящиеся от влаги внутренности. Она подняла голову, и на мгновение наши взгляды встретились, но у нее в глазах было пусто, как у вьючного животного. Щелкнул хлыст, оставив кровоточащий рубец на ее щеке. Она не выказала ни боли, ни другого чувства, просто поднялась, вцепилась в цепь и продолжала тянуть фургон.
Когда прошел последний фургон, Янош сделал знак последовать за этой процессией. Мы прыгнули на подножку повозки и ухватились за пропитанный кровью борт. Ворота с грохотом закрылись, и мы оказались внутри. Я оглянулся назад и с удивлением отметил, что воротами никто не управляет. За несколько мгновений до того как фургон, дернувшись, начал поворачивать за угол, я разглядел странное отверстие возле одной из громадных петель ворот. Кусок металла там был выгнут, и я указал на это Яношу. Щель была достаточно широкой, чтобы выбраться наружу. Мы еще долго ехали по длинному коридору. Внутри фургона непрестанно стонал человек; затем послышался детский плач. Этот плач расшевелил мою злость, а злость прожгла дыру в черной магии Мортациуса. Это была крошечная дыра, в лучшем случае с булавочную головку, но и ее было достаточно, чтобы вернулось мужество. Я по-прежнему боялся Мортациуса, тело мое сжималось в холодных тенетах его заклинания, но если бы он сейчас напал на меня, то имел бы дело с мужчиной, а не с удирающим зайцем. С грохотом отворилась дверь впереди, и в коридор хлынул поток яркого света. Вслед за светом выплеснулась и волна жара. Мы спрыгнули с фургона. Жар проникал в легкие и покалывал иголочками у корней волос. Янош подал знак, чтобы мы подлезли под медленно ползущий фургон и остаток пути преодолели под ним, ползя на четвереньках.
Мы оказались в огромном зале. Пол и стены были частью зеркально гладкими, отражавшими свет и пламя, а частью изрисованы чудовищами, ужаснее которых и представить нельзя. Причем весь этот изображенный кошмар двигался, оживленный черной магией, и повсюду мелькали разинутые пасти с ядовитыми зубами, хвосты и когти, дробя кости людей и разрывая плоть. Одну треть этого зала занимала чудовищных размеров печь. В ней горел огонь с языками голубого пламени выше человеческого роста, трепещущими и свивающимися в кольца, словно змеи, разбуженные непрошеным вторжением в их логово. Пламя раздувалось огромными кузнечными мехами, приводимыми в движение неведомой силой; при каждом движении мехов вылетала струя громко шипящего воздуха, иногда завывающего, как штормовой ветер. Бесконечная металлическая лента, подобная той, что вращает токарный станок, но широкая, как городской переулок, и снабженная зубцами, тянулась сквозь огонь, приводимая в движение шестернями, которые крутились невидимыми колдовскими силами. Высоко вверх, как жерло вулкана, устремлялась здоровенная труба. И вся печь вообще походила на разинутую пасть с острыми зубами. Это был настоящий, действующий идол темного божества, демона – повелителя преисподней. Все, что мы видели перед собой – зал, печь, огонь, ремень и труба, – все это являло собой воплощение черного могущества Мортациуса. Мы спрятались за фургоном, груженным окровавленными телами, и увидели, чем же питается этот агрегат и что производит.
Люди с кнутами приказали истощенным рабам разгружать все фургоны. Тела свалили в одну окровавленную кучу возле ленты. Если из фургона вдруг выволакивали кого-то живого, охранник доставал из-за пояса нож и исправлял эту ошибку. Когда куча достигла определенного размера – я не берусь вести жуткий подсчет тел, – рабам приказали бросать трупы на движущуюся ленту. Языки пламени подскочили вверх, нетерпеливо набрасываясь на свою пищу. Взвизгнули мехи, пропев свою демоническую песню. Я отвернулся, когда первое тело отправилось в гущу пламени, но Янош попросил меня не отворачиваться и быть свидетелем злодейств Мортациуса.
Когда пламя сомкнуло свои объятия вокруг тела, труп подпрыгнул, словно в агонии, и начал корчиться, выворачивая руки и ноги в разные стороны. Затем он взорвался пламенем, искрами и дымом и устремился вверх, а зал заполнил тот самый отвратительный запах, с которым мы столкнулись, когда только прибыли в этот ужасный город. Дым со сгоревшим телом скрутился в толстую колонну, внутри которой плясали искры. И эту колонну радостно приветствовал зев трубы. У меня желудок сжался, когда я увидел, как по краям этого зева появились гигантские зубы и начали постукивать, смыкаясь, утоляя аппетит механического чудовища. Слышался отвратительный звук, производимый этим гигантом, чавкающим, смакующим свою горящую жертву.
По ленте уносился в печь очередной труп. И вдруг вместо того чтобы загореться и обуглиться, он остался без изменений. На нем сохранились только те раны, которые он получил при жизни. Лента, пройдя через пекло, вывезла труп с другой стороны. Когда тело упало на пол, один из охранников подошел к нему и нанес мощный пинок. Он бил и бил его, словно смерти для погибшего было недостаточно. И тут мой разум завопил, прося какого-нибудь доброго бога унести меня из этого страшного места, потому что тело ожило. К первому охраннику присоединились еще трое, и все вместе принялись избивать человека, вернувшегося к жизни. Его рывком подняли на ноги. Он зашатался, крупный мужчина, явно ощущающий боль от избиений. Теперь я хорошо мог его разглядеть. У жертвы этих истязателей были седые волосы и того же цвета длинная борода. Я вспомнил то сражение, свидетелями которого мы были перед нашим пленением, и узнал в этом человеке предводителя, рыцаря, погибшего под знаменем. И вот он стоял перед охранниками, вновь живой.
В это время над очередным трупом полыхнуло пламя, вновь донеслись звуки чудовищной трапезы. Янош склонился ко мне поближе и прошептал:
– А этот седой не жив. Он по-прежнему мертв.
Я поднял брови, не понимая. Но не было времени для объяснений. Янош махнул нам с Мэйном рукой, показывая, что пора уходить.
– Мортациус не оживляет, – сказал Янош, когда мы покинули зал. – Он делает из мертвецов беспрекословно послушных кукол, способных двигаться и понимать приказания! Он сам сказал мне об этом, когда заявил, что властвует над душами людей. И мы с вами были свидетелями того, как эта власть осуществляется. Он скармливает души этих несчастных своему черному божеству, а взамен получает от него магическую силу и трупы в качестве рабов.
Позади, из зала, донесся звук, с которым еще одну душу высосали из очередного горящего тела. Янош покачал головой. Поистине это был город ужасов.
– И получается, что с того времени, как нас пленили, мы не встретили здесь ни одного живого человека. Они все покойники! Все, за исключением Мортациуса.
И тут я вспомнил рану на горле чародея и шарф, которым он ее старательно прикрывал. Очевидно, исключений не было. Все были мертвы, включая и Мортациуса. Единственным живым хозяином этого края было то чудовище в трубе, и Мортациус был тут главным рабом. Я сообщил об этом Яношу, и он согласился со мной.
– А что же будет с нами? – сказал Мэйн. – Конечно, мы грешны перед богами, но еще не хочется умирать. Как нам избежать печи?
Замысел колдуна был ясен. Утром нам предстояло пополнить число мертвых рабов-автоматов. И мы станем движущимися и работающими трупами; и хоть я не сказал вслух, но задумался, а что же в таком случае будет с моей душой?
– Решение находится там же, в зале, – сказал Янош через несколько секунд. – Если мы пройдем сквозь этот огонь как живые люди, мы украдем его магию. Ведь Мортациусу нужны души мертвецов.
Это решение задачи было крайне опасным, но Янош, похоже, оставался, как всегда, прав.
– Остается, правда, одна серьезная загвоздка, – сказал Янош. – Когда все двадцать пройдут через огонь и выйдут с той стороны, Мортациус мгновенно узнает об этом. Несколько человек – скажем, мы трое – могут сбежать незамеченными. Но зато всем отрядом мы устроили бы ему такой звон, какого не производил ни один колокол.
Оказывается, Янош даже был готов пожертвовать своими товарищами. Что ж, его цель – Далекие Королевства – была превыше всего и оправдывала, по его мнению, любые средства.
– Единственный способ живыми попасть к ленте, ведущей в печь, – убить тех живых мертвецов, что охраняют ее, – сказал я, стараясь руководствоваться логикой, а не эмоциями. – А справиться с этим мы можем только все вместе.
– Наши силы и силы Мортациуса неравны, – заметил Мэйн. – Но лучше смерть в бою, чем в сонном плену у этого чудовища.
Янош кивнул.
– Ну, значит, так и поступим, – сказал он. – У меня руки чешутся сокрушить этого колдуна. Он нас прогнал по городу, как стадо баранов. Попробуем вырваться все вместе. И сделаем это как и подобает воинам.
Мы вернулись к остальным. Янош сообщил людям, что их ждет. И я был изумлен, что ни один не впал в панику и не стал задавать лишних вопросов. Возможно, пребывание в этом городе мертвых душ придало всем смелости не бояться гибели. Мужества добавила и новость об арсенале, обнаруженном Мэйном, где хранилось конфискованное у нас оружие. Сталь моей сабли была так же крепка, но я сомневался, будет ли она эффективна против уже мертвых врагов.
Страх придал нам силы этой ночью, когда живым людям впервые пришлось схватиться с этими несчастными бездушными созданиями, вооруженными кнутами и короткими саблями и едва соображающими, что происходит. В зале, куда мы ворвались с воинственными криками, стояла тишина, и наши противники во время всей этой яростной схватки продолжали хранить молчание. Мы их безжалостно рубили, а когда они падали, еще и пронзали копьями. Но когда мы бросались дальше, позади вставали поверженные. Мы убивали уже мертвых людей, и убивали их снова и снова. Мы отрубали им конечности, но у них оставались зубы, чтобы кусаться. Даже отрубленные руки, отыскав на полу сабли, вслепую продолжали искать нас, ползая по полу, как змеи. И потому приходилось перерубать каждый сустав, раскалывать каждую голову, крошить в куски каждое тело, стремящееся сбить нас с ног. Мы превратились в двадцать мясников, полуобезумевших от страха, мечущихся по скотобойне среди мяса, не предназначенного для еды, сражаясь даже не столько с этими молчаливыми несчастными созданиями, сколько с ненавистью сотворившего их колдуна.
В конце концов мы покончили с этой кошмарной работой. Одеяния наши пропитались кровью, вместо лиц были кровавые маски. Каждый понимал, что эту кровь с нас не смыть даже целой рекой чистой воды. Но иначе поступить было невозможно. Ужасный рок поставил нас в эти обстоятельства, но желание жить требовало выхода.
Теперь впереди ждала печь, а в ней – демон, питающийся душами. Янош встал рядом с лентой, со звоном движущейся сквозь адский огонь, поджаривающий души, чтобы угодить вкусу демона. Янош уговаривал нас поторопиться, и мы потащились к печке, словно неуклюжие рабы Мортациуса. Я глянул вдоль ленты и увидел подпрыгивающие в нетерпении языки голубого пламени и услыхал щелканье зубов демона наверху. На той стороне этого страшного конвейера, сказал Янош, ждет спасение; на этой – вечное рабство. Он сказал, что пойдет первым, чтобы доказать верность своей догадки, и предупредил, чтобы мы поскорее последовали его примеру, ибо он чувствовал, что чародей не дремлет. Я должен был по плану Яноша идти последним.
И тут один холодный, рассудочный довод заставил меня поразмыслить и обернуться. План Яноша казался хорош, но его надо было перевернуть с головы на ноги; ведь если Янош ошибается и эта ошибка отберет его у нас, то мы останемся без защиты перед гневом чародея. Первым должен идти я, а Янош последним… если я выживу. И тут я понял, что смотрю в печальные и полные знания глаза незримо стоящего рядом Халаба. Он прошептал теплые слова поддержки, согревая меня от холода доводов рассудка. Халаб оставался рядом со мной, когда я подошел к Яношу и остановил его, уже собиравшегося взобраться на ленту. Когда я представил свои логические соображения, Халаб улыбался мне одобрительно. Янош заспорил, но в конце концов согласился со мной. Эмоции редко одолевали его. Но я успел заметить слезы, когда он отвернулся, чтобы скрыть их. Затем он обнял меня и прошептал, что я – единственный, кто поверил ему с самого начала. Он назвал меня другом и братом и поблагодарил за доверие. Я позволил себе принять эту ложь, понимая, что в сундучке, где он хранит такие сокровища, отнюдь не битком набито. За все то время, что я знал Яноша, я еще не встречал ни мужчины, ни женщины, которых он назвал бы настоящими друзьями. Я понимал, что человек ему может только нравиться, но он никогда никого не полюбит, поскольку выбранная им жизненная цель все остальное в его глазах лишала ценности. Я держался сейчас за руку Халаба, и именно эта рука поддерживала меня, когда я двинулся по громыхающей ленте, и именно Халаб шептал мне на ухо, что моя рыжая удача собьет с толку поедателя душ. Янош остался сзади, а Халаб находился рядом, когда конвейер потащил меня в огонь.