Страница:
Я смотрел на картину, а у меня в душе тем временем шевелились мрачные мысли. Наконец я обернулся к своему гостю.
– Это очень впечатляющее полотно, ландграф Амбойна. Что побудило вас подарить его нам?
Прежде чем наш гость успел что-либо ответить, заговорила Маран.
– Эта картина называется «Судилище», и ее написал один из самых знаменитых художников Каллио, человек по имени Мулугета, умерший больше ста лет назад. В Ирригоне уже есть две его работы. Дамастес, разве это не прелесть? Она будет великолепно смотреться в Ирригоне рядом с двумя другими полотнами Мулугеты... или, быть может, лучше будет повесить ее в Водяном Дворце?
Я набрал полную грудь воздуха, призвав на помощь всю свою решимость.
– Прошу прощения, дорогая, но я так ничего и не понял. Господин ландграф, откуда эта картина?
– Раньше она находилась в поместье лорда Тасфая Бирру, – ответил Амбойна.
– Я с ним не знаком, – сказал я. – Когда этот человек умер и почему он соизволил завещать мне эту картину? Разве у него не было родственников и наследников?
Амбойна неуверенно рассмеялся, словно я неудачно пошутил, но, увидев, что я говорю серьезно, осекся. Я пришел к выводу, что ландграф мне определенно не нравится.
– Лорд Бирру еще жив, граф Аграмонте.
– Прошу вас, обращайтесь ко мне «трибун», а не «граф», потому что именно этот титул является основным, особенно в Каллио, при сложившихся обстоятельствах.
– Приношу свои извинения, трибун. Как я уже сказал, лорд Бирру еще жив, хотя, смело могу предсказать, в течение ближайших двух недель он вернется на Колесо. В настоящее время он находится в подземелье этого замка, куда заточен по обвинению в измене. Ему может быть вынесен только один приговор.
– Понятно. И эта картина принадлежит ему? – спросил я.
– Принадлежала. Картина, а также вся остальная собственность лорда Бирру перейдет государству. После того как определенный процент будет отправлен императору, остальное будет распродано. Следить за этим будет человек, назначенный принцем Рейферном. В последнее время его высочество возложил эту обременительную задачу на меня.
– Простите, если мой вопрос покажется вам глупым, – сказал я, – но разве закон Нумантии не гласит, что у человека нельзя отобрать собственность: земли, рабов или, скажем, картину, до тех пор, пока ему не вынесен обвинительный приговор?
Амбойна самодовольно улыбнулся.
– Закон гласит именно это, но, как я уже говорил, приговор не вызывает сомнения: лорд Бирру был одним из ближайших сподвижников Чардин Шера. После гибели Шера Бирру удалился в одно из своих поместий и неизменно отвечал отказом на неоднократные приглашения принца Рейферна вернуться в Полиситтарию.
– Это говорит о том, что лорд Бирру глуп, – заметил я. – Кроме того, ему, возможно, надоело жить. Но при чем тут измена? Есть ли против него какие-нибудь серьезные улики?
– Я могу быть искренним?
– Мне бы этого очень хотелось.
– Лорд Бирру владеет... владел обширными поместьями. Принц Рейферн пришел к выводу, что для блага Нумантии будет гораздо лучше, если эти поместья перейдут в нужные руки.
– В руки принца-регента?
– Полагаю, принц Рейферн действительно имеет виды на некоторые из них. Остальные будут распределены среди наиболее преданных придворных.
– Таких, как вы?
Слегка покраснев, Амбойна промолчал.
– Отлично, – сказал я, чувствуя, что в моем голосе зазвучали резкие нотки. – Благодарю вас за подарок. Но я вынужден от него отказаться. Не соблаговолите ли сделать так, чтобы картину забрали отсюда?
– Но я ее уже приняла, – удивленно промолвила Маран.
Я начал было читать ей отповедь, но вовремя остановился.
– Приношу вам свои извинения, господин ландграф, – сказал я – По-видимому, моя жена не подумала о последствиях. Мы не можем принять этот подарок.
– Принцу Рейферну это очень не понравится, – пригрозил ландграф – Поскольку я сомневаюсь, что затея с подарком была его идеей – скорее, это придумали вы сами, – предложу в ваших же собственных интересах не сообщать принцу-регенту о случившемся. Ландграф, вам следует уяснить две вещи, и хорошенько уяснить. – Чувствуя, как во мне вскипает злость, я дал ей волю. Слишком долго мне приходилось сдерживаться, общаясь с этими напыщенными дураками. – Ни я, ни моя жена не занимаемся мародерством. Далее, на эту должность меня назначил сам император. Разве этого не достаточно для того, чтобы вы навсегда забыли об этом недоразумении?
Поспешно кивнув, Амбойна развернулся, торопливо поклонился моей жене и быстро вышел. Подойдя к окну, я сделал шесть глубоких вдохов и выдохов.
– Как ты смеешь! - прошипела у меня за спиной Маран.
Это переполнило чашу моего терпения. Я стремительно развернулся.
– Как я смею что, моя дорогая?
– Как ты смеешь так оскорблять меня? Сперва ты отказываешься от фамилии Аграмонте, которая была древней уже тогда, когда твои предки валили деревья в джунглях, добывая себе средства к существованию, затем позоришь меня лично, заявляя этому благородному ландграфу, что считаешь его подлым грабителем!
Я мог бы попытаться воззвать к голосу разума, объяснить, что ландграф, обратившись ко мне как к официальному лицу, попытался польстить мне, назвав графом Аграмонте. Но я очень устал, и с меня было довольно этого вздора.
– Графиня Аграмонте, – ледяным тоном произнес я. – Это вы переступаете всякие границы. Позвольте напомнить, что в Каллио у вас нет ни обязанностей, ни чина. Вы здесь находитесь в качестве моей жены. И только. Поэтому впредь в подобных случаях будьте любезны подчиняться власти, возложенной на меня императором.
И я добавлю еще две вещи личного характера.
Во-первых, как смеешь ты вести себя так безответственно? Ведь ты не настолько глупа, чтобы наивно полагать, будто Амбойна преподнес нам этот подарок, потому что считает нас милейшими людьми! Тебе прекрасно известно, что он хочет втянуть нас в компанию продажных подхалимов, приближенных принца-регента.
Во-вторых, да, моя семья действительно валила деревья в джунглях и, вероятно, какое-то время жила этим. Признаю, что я солдат и недалеко ушел от крестьянина.
Но, видят боги, графиня Аграмонте, мы честные люди! Что далеко не всегда можно сказать о гораздо более древних родах, достигших положения и богатства, слетаясь на падаль!
Маран сверкнула глазами.
– Ах ты... ублюдок!
Развернувшись, она бросилась из комнаты. Шагнув было за ней следом, я вдруг осознал, что и так сказал более чем достаточно. Но я был слишком разгорячен, чтобы приносить извинения, – если сейчас было до извинений. Вместо того чтобы идти за Маран, я отправился проверить посты. Боюсь, я рявкнул на часовых, заставив их испуганно гадать, не будут ли они наказаны за какой-нибудь неведомый проступок.
Мне потребовалось много времени, чтобы остыть. Оглядываясь назад, я вижу, что на самом деле втайне для себя злился на многое: на бестолкового принца, к которому меня приставили нянькой, на таких наглых, самоуверенных павлинов, как Амбойна, на то, что вынужден находиться в мрачном болоте придворной дипломатии, чему я с превеликой радостью предпочел бы простодушную прямоту казарм или, что еще лучше, постоянные стычки на границе Спорных Земель.
В конце концов я все же успокоился. Было уже поздно. Больше всего мы с Маран гордимся тем, что наши ссоры не только редки, но и неизменно быстро улаживаются. Мы никогда не позволяем злости укореняться глубоко в душе.
Вернувшись в наши апартаменты, я постучал в дверь спальни. Тишина. Я нажал на ручку. Дверь была заперта. Я постучал громче. И снова никакого ответа. Почувствовав, как во мне снова вскипает ярость, я вынужден был признать, что не могу ничего поделать.
Поэтому, поднявшись в кабинет, я проработал до самого рассвета, а затем лег на походную кровать. У меня хватило ума отложить отдельно бумаги, вышедшие из-под моего пера этой ночью, чтобы можно было заново просмотреть их, когда я приду в себя. Мне удалось заснуть на часок, но тут горнист затрубил подъем. Выйдя на балкон, я посмотрел, как во дворе солдаты, назначенные в патруль, седлают коней. Размеренная неизменная армейская рутина, сознание того, что подобное происходит в казармах и гарнизонах по всей Нумантии, успокоили меня. Существовало нечто более значительное, чем мои мелочные проблемы, и именно этому я посвятил свою жизнь.
Я решил на один день забыть о политике и бумагах и провести его с солдатами. Но я не мог появиться перед ними небритым и растрепанным. У двери любого помещения, в котором я поселялся хотя бы временно, всегда была наготове походная скатка со свежим комплектом формы. Умывшись в казарме, я приказал полковому цирюльнику побрить меня. Меня нисколько не беспокоило, что говорят и думают обо мне мои солдаты, – о происшедшем между мной и женой весь полк узнал в ту же минуту, когда сменились обруганные мной часовые.
Проходя мимо двери в нашу спальню, я протянул было руку и тотчас же покачал головой, дивясь собственной глупости. Но, к моему удивлению, ручка повернулась. Открыв дверь, я вошел в комнату. Маран сидела у окна спиной ко мне, кутаясь в черную шелковую шаль.
– Могу я войти? – учтиво поинтересовался я.
– Будьте любезны, проходите.
Закрыв за собой дверь, я остался молча стоять на месте, не зная, как себя вести.
– Дамастес, – вдруг сказала Маран, – я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю.
– Мы не должны ссориться.
– Нет.
– Только не из-за глупой картины, которую все равно бы не довезли целой до Никеи.
Я ответил не сразу. Маран прекрасно понимала, что мы повздорили совсем не из-за этого. Я хотел ее поправить, но потом передумал.
– Ты права, не стоит ругаться из-за таких пустяков, – согласился я. – Извини меня.
– И ты меня тоже прости. Я всю ночь глаз не сомкнула.
– И я тоже совсем не спал, – сказал я, практически не солгав.
Маран поднялась с места, роняя шаль на пол.
– Дамастес, возьми меня прямо сейчас. Быть может, мне станет легче, и я забуду о... о разных вещах.
Не дожидаясь ответа, она подошла ко мне и начала медленно раздевать. Оставшись совсем обнаженным, я подхватил ее на руки и отнес к кровати.
Маран была возбуждена гораздо больше меня. Даже когда я проник в ее чрево, какая-то частица моего рассудка продолжала гадать, не следовало ли мне ответить по-другому, настоять на том, чтобы обсудить истинную причину вчерашней стычки. У меня мелькнула мысль о том, что между нами существует стена по имени Аграмонте, год от года становящаяся все выше и толще. Но, отмахнувшись от этой мысли как от совершенной глупости, я полностью отдался утехам любви.
Через два дня прибыл Кутулу со своими людьми. Их сопровождали гусары 10-го полка, закаленные в боях на границе солдаты. Было странно и забавно наблюдать, с какой заботой они охраняли своих подопечных.
Кутулу с момента нашей последней встречи практически не изменился: маленький человечек, у которого от волос остался лишь жиденький полумесяц, окружающий сверкающую лысину. Но у него был тот же цепкий проницательный взгляд полицейского, прекрасно помнящего лица всех преступников и прочих людей, с кем ему приходилось иметь дело. В остальном во внешности Кутулу не было ничего примечательного, и в толпе на него никто не обратил бы внимания, что, как я уже успел узнать, было основным достоинством тайного агента.
Теперь Кутулу был руководителем разветвленной шпионской сети империи и обладал огромной властью. Если кто-то осмеливался дурно отзываться об императоре, его действиях или намерениях, этого человека навещали агенты полиции и делали предостережение. Как правило, этого оказывалось достаточно, но все же находились глупцы, продолжающие критиковать Тенедоса. Они представали перед тайным трибуналом по обвинению в «поведении, враждебном интересам империи», и получали наказание: от нескольких дней до нескольких лет тюремного заключения. Специально для этой цели были возведены две тюрьмы, обе в самом сердце дельты реки Латаны. Из уст в уста передавались жуткие истории о том, что в них творилось.
В личном подчинении Кутулу находилось почти столько же человек, сколько во всей полиции Никеи, хотя точное их число было никому не известно, поскольку они не носили формы и не отчитывались ни перед кем, кроме своего начальника. Среди них были и бывшие преступники, и честные горожане, и даже представители высших слоев общества.
За глаза Кутулу именовали «Змеей, Которая Никогда Не Спит», и, хотя я находил несколько странным называть змеем тихого маленького человечка с беспокойным взглядом, начальник тайной полиции столь рьяно служил своему императору, что, возможно, у него действительно не оставалось времени на сон. Но если Кутулу когда-нибудь все же и ложился в кровать, то исключительно один. Насколько мне было известно, у него не было никакой личной жизни.
С собой Кутулу привез семьдесят пять человек, как мужчин, так и женщин. Про некоторых можно было сразу же сказать, что это служители закона; но большинство ничем не отличались от обычных крестьян и ремесленников, бродяг и проституток. Многие закутались в плащи и низко опустили капюшоны, желая скрыть свои лица. Кто-то ехал верхом, но в основном люди передвигались в закрытых повозках. В массе своей уроженцы городов, они радовались, вернувшись под защиту городских стен, покинув открытые просторы, грозящие неведомыми опасностями.
Я приготовил жилье для Кутулу и его людей в своем крыле замка, напротив казарм, где разместились уланы.
– Хорошо, – одобрительно заметил повелитель шпионов. – Поскольку мимо твоих часовых каллианцы не пройдут, мои агенты могут надеяться, что сохранят свое инкогнито. Но мне также будут нужны комнаты в подземелье, доступ в которые будет закрыт для всех, за исключением моих людей. Еще мне понадобятся помещения для хранения моих архивов, которые будут охраняться круглосуточно.
И наконец, существует ли способ тайно входить и выходить из замка?
Я о таком не знал, а если бы и узнал, то приказал бы немедленно заложить его кирпичами.
– Жаль, – вздохнул Кутулу. – Было бы очень неплохо иметь какой-нибудь крысиный лаз для моих терьеров, чтобы они могли незамеченными покидать замок в любое время дня и ночи. А уж крыс они наловят, можешь не сомневаться.
Он спросил, подумал ли я о Квадрате Молчания. Я ответил, что провидица Синаит позаботилась о том, чтобы ни один колдун не смог подслушать разговоры в моем кабинете, и сотворила там соответствующее заклинание, как только мы разместились в замке.
– Отлично, – сказал Кутулу. – Что ж, предлагаю пройти туда. У меня есть к тебе кое-какие вопросы.
Мы стали подниматься по широкой лестнице туда, где располагались мои апартаменты. На полдороге Кутулу остановил меня, положив руку на плечо.
– Извини, – застенчиво произнес он, – иногда я забываю о правилах вежливости. Я очень рад тебя видеть, друг мой.
Я удивленно взглянул на него. Однажды, после того как я спас ему жизнь во время столкновения с демоном-хранителем Товиети, Кутулу уже называл меня своим другом, но с тех пор он больше ни разу не произносил этого слова. Смутившись, я пробормотал слова благодарности и поспешил обратить все в шутку, сказав, что, как только он убедится, какой бардак царит в Каллио, он переменит свое мнение.
– Нет, – серьезно ответил Кутулу. – Я говорил искренне. Я знаю, что сейчас нахожусь рядом с одним из двух людей, которым могу полностью доверять.
Вторым был тот, кого он считал своим богом, – император Тенедос.
– Я рад, что уехал из столицы, – продолжал Кутулу. – Боюсь, в последнее время Никея нравится мне все меньше и меньше.
– Почему?
– Император подобен блюдцу с медом, – сказал он, – а рядом с ним кружится рой мух, пытающихся урвать как можно больше, пачкающих все своим прикосновением. Иногда мне становится страшно, что император обращает на этих людей слишком много внимания, забывая о тех, кто поддерживал его в трудную годину.
Я постарался скрыть свое изумление: мне всегда казалось невозможным, что Кутулу способен критиковать поступки императора Тенедоса – даже в такой мягкой форме.
– Не сомневаюсь, император прекрасно понимает, кто чего стоит, – поспешил сказать я. – Не забывай, что ему, как и тебе, для достижения своих целей иногда приходится пользоваться весьма сомнительными средствами.
Молча оглядев меня с ног до головы, Кутулу коротко кивнул.
– Надеюсь, ты прав, – наконец произнес он. – Ну конечно, ты должен быть прав. Я беспокоился напрасно. – Маленький человечек попытался изобразить улыбку, на его лице выглядевшую очень странно. – Как я уже говорил, ты мой друг. Ладно, пойдем заниматься нашими делами.
Когда мы прошли в мой кабинет, я придвинул два стула к столу, стоявшему в центре Квадрата Молчания, и сказал, что здесь мы можем говорить спокойно.
– В первую очередь я хочу передать тебе слова императора, – начал Кутулу. – Но у меня к тебе тоже есть кое-какие вопросы.
– На которые я должен отвечать правдиво, в противном случае меня будут преследовать по всей строгости закона.
– Что? – озадаченно переспросил Кутулу.
– Извини. Я попробовал пошутить. Ты сейчас говорил так, словно вел допрос.
– О, прости. Боюсь, у меня все мысли заняты предстоящей работой.
– Ничего страшного.
Шутить с Кутулу было все равно что мочиться против ветра – толку практически никакого, а брызги весьма неприятны. И все же по какой-то необъяснимой причине я питал глубокую симпатию к этому маленькому человечку – в той мере, в какой можно любить того, чьи работа и страсть заключаются в том, чтобы знать все про тебя и про всех остальных.
– Начну со своих вопросов. Есть ли в Каллио активные сторонники Товиети? В твоих отчетах о них ничего не было.
Я раскрыл рот от изумления. Товиети, культ террора, был основан в Кейте, одной из провинций Спорных Земель. У истоков его стоял неизвестный чародей, вероятно умерший; он указал своим последователям на хрустального демона Тхака, которому они должны были поклоняться и повиноваться. Постепенно сторонники террора распространились по всей Нумантии, неся с собой смерть. Они поставили цель сокрушить основы общества и установить господство своего страшного культа. Последователи Товиети забирали у богатых и знатных не только жизнь, но также золото, земли и женщин. Однако Тенедос расправился с Тхаком, а Кутулу и я при помощи меча и петли уничтожили всех служителей этого культа. Это случилось больше девяти лет назад.
Наверное, кому-то удалось спастись от наших чисток и бежать из страны. Но, насколько мне было известно, мы уничтожили всех главарей, и теперь я считал Товиети не более чем кошмарным сном.
– Я в своем уме, – заверил меня Кутулу. – Товиети снова поднимают голову. Помнишь их эмблему?
Помнил ли я? Зловещий знак был нарисован или нацарапан на стенах всех домов Сайаны, столицы Кейта: красный круг, символ погибших вожаков, которых Товиети считали мучениками, а в нем гнездо с поднимающими головы гадюками. Кутулу кивнул.
– Мы обезглавили много гадин, но, по-видимому, остались и другие.
– Но кому они служат? Тхак мертв, по крайней мере я так считал.
– Ни один колдун, в том числе и сам император, не смог найти ни малейших следов присутствия этого демона, – согласился Кутулу. – Но Товиети изменились.
Мне удалось схватить десятка два последователей культа в Никее. Во время допросов они до самой смерти продолжали утверждать, что у них больше нет повелителя. Гибель Тхака и высшего руководства организации показали простым членам, что они выбрали себе не ту путеводную звезду.
Теперь все Товиети сплочены в небольшие группки, где каждый имеет равные права. Они должны убивать сильных мира сего, по-прежнему по возможности желтым шелковым шнурком. Им позволяется красть то, чем можно поделиться с другими членами братства.
Товиети говорят, что, возможно, настанет день, когда объявится новый вождь, но это будет уже не демон, а человек. Этот человек поведет их вперед, ко всеобщему равенству людей, и тогда можно будет забыть о кровавом прошлом. – Кутулу недовольно поморщился. – Насколько я могу судить, пока их немного. Но они доставляют немало хлопот. Мне известно по меньшей мере о двенадцати задушенных, и, готов поспорить, втрое больше жертв было убито другими способами. До сих пор мне не удалось найти никого, похожего на вождя. Уничтожив одного главаря, можно лишить гидру сразу всех ее голов. Возможно, Товиети говорят правду, хотя на моей памяти мне еще ни разу не приходилось сталкиваться с собачьей сворой, не имеющей вожака.
– Для меня все это внове, – сказал я. – Ты знаешь, каковы стражники здесь, в Каллио: они годятся только на то, чтобы ходить ночью по улицам с погремушкой. Как от тайных агентов от них толку столько же, сколько от крестьян, всю жизнь разводивших цыплят. До меня не доходило никаких слухов о Товиети. Быть может, следует попросить мою провидицу сотворить заклинание? Вдруг ей удастся что-либо узнать?
– Сомневаюсь, чтобы у нее хоть что-нибудь получилось, – угрюмо произнес Кутулу. – По моему распоряжению лучшие чародеи Никеи творили заклятия, но все безрезультатно. Я заставил работать даже членов Чарского Братства, усилиями императора превращенных из ископаемых старцев, способных только распространяться насчет теории магии, в настоящую силу.
Он оглянулся, словно опасаясь, что нас могут подслушивать, и вдруг перешел на шепот:
– У тебя есть какие-либо свидетельства усиления активности Майсира? Хотя бы подозрения?
– Никаких, – ошеломленно ответил я, но тут вспомнил слова Тенедоса.
– Император хочет знать, не удалось ли кому-нибудь из бесследно исчезнувших каллианских чиновников пройти через Спорные Земли и найти убежище у короля Байрана.
– Об этом не может быть и речи, – решительно произнес я. – Возможно, кое-кто и пытался, но я ни за что не поверю, что какой-то чиновник или придворный колдун, даже одетый в жалкие лохмотья, прикрывающие наготу, смог убедить горцев пропустить его к границе Майсира.
– Согласен. Лично я уверен, что все, кто остался в живых, или легли на дно, или бежали в другие провинции Нумантии. Но император считает иначе. – Кутулу покачал головой. – Великие мира сего изрекают истину, а нам, жалким созданиям, остается только втискивать то, что мы видим, в рамки этих видений.
Ладно, посмотрим, что мне удастся разузнать.
Сезон Жары закончился, и наступил Сезон Дождей. После первых дней унылой измороси в полную силу заявили о себе муссонные ливни. По-прежнему было тепло, но серая сырая погода как нельзя лучше подходила для начавшихся грязных дел.
Кутулу и его агенты без лишних слов приступили к работе. Странные личности входили и выходили из замка в любое время дня и ночи, иногда по одному, чаще небольшими группами. Куда они направлялись, чем занимались, я не знал и не хотел знать.
Другие сотрудники Кутулу также трудились не покладая рук. Мне пришлось перевести караульное помещение на другой этаж и застелить полы толстыми коврами, но все равно крики из камеры пыток доносились и туда.
Мне это совсем не нравилось, но именно так в моей стране правоохранительные органы ведут следствие. Принц Рейферн, наоборот, похоже, был очень рад и приставал к Кутулу с просьбами разрешить ему присутствовать на допросах. Тот неизменно отвечал отказом, объясняя, что появление постороннего может нарушить отлаженный механизм «беседы» с задержанными.
Мне оставалось утешать себя мыслью, что моя служба не требует подобных жестокостей. Деятельность выездных судов, прилагавших все силы для возвращения законности на эту истерзанную землю, продолжалась безостановочно.
Неизвестный ввалился в городские ворота средь бела дня. Резкие порывы ветра носили по небу косые струи дождя. Часовым этот человек, одетый в изорванную форму улана, показался сумасшедшим.
Как оказалось, это был рядовой Второй колонны эскадрона Леопарда, 17-го Юрейского Уланского полка.
Его спешно провели в лазарет замка. Там в нем узнали рядового Габрана. В тот день рано утром он выехал из города в составе патруля правосудия под командованием легата Или. Услышав бредовые всхлипывания Габрана, дежурный офицер немедленно послал за мной. Несчастный бормотал что-то о змеях, огромных змеях, о людях, превратившихся в змей, пытавшихся его убить, но он от них бежал, бежал, бежал... Внезапно Габран умолк, и его взгляд остекленел.
– Они убили всех нас, – спокойным голосом произнес он. – Всех лошадей, всех воинов. Они и меня пытались убить. Но я оказался слишком проворным. Я убежал в поле, потом переплыл реку. Они не смогли меня догнать.
Теперь они идут сюда. Идут за мной. Но я ведь здесь в безопасности, правда? Правда? Правда?!
Его голос перешел на крик. Двое солдат схватили Габрана под руки, третий просунул сквозь стиснутые зубы ложку с лекарством. Несчастный снова затих.
– Это позволит мне заснуть, да? Хорошо, я усну. Когда я сплю, меня ведь не смогут найти. А если и найдут, мне будет все равно. Да, мне будет все равно. Мне будет...
– Это очень впечатляющее полотно, ландграф Амбойна. Что побудило вас подарить его нам?
Прежде чем наш гость успел что-либо ответить, заговорила Маран.
– Эта картина называется «Судилище», и ее написал один из самых знаменитых художников Каллио, человек по имени Мулугета, умерший больше ста лет назад. В Ирригоне уже есть две его работы. Дамастес, разве это не прелесть? Она будет великолепно смотреться в Ирригоне рядом с двумя другими полотнами Мулугеты... или, быть может, лучше будет повесить ее в Водяном Дворце?
Я набрал полную грудь воздуха, призвав на помощь всю свою решимость.
– Прошу прощения, дорогая, но я так ничего и не понял. Господин ландграф, откуда эта картина?
– Раньше она находилась в поместье лорда Тасфая Бирру, – ответил Амбойна.
– Я с ним не знаком, – сказал я. – Когда этот человек умер и почему он соизволил завещать мне эту картину? Разве у него не было родственников и наследников?
Амбойна неуверенно рассмеялся, словно я неудачно пошутил, но, увидев, что я говорю серьезно, осекся. Я пришел к выводу, что ландграф мне определенно не нравится.
– Лорд Бирру еще жив, граф Аграмонте.
– Прошу вас, обращайтесь ко мне «трибун», а не «граф», потому что именно этот титул является основным, особенно в Каллио, при сложившихся обстоятельствах.
– Приношу свои извинения, трибун. Как я уже сказал, лорд Бирру еще жив, хотя, смело могу предсказать, в течение ближайших двух недель он вернется на Колесо. В настоящее время он находится в подземелье этого замка, куда заточен по обвинению в измене. Ему может быть вынесен только один приговор.
– Понятно. И эта картина принадлежит ему? – спросил я.
– Принадлежала. Картина, а также вся остальная собственность лорда Бирру перейдет государству. После того как определенный процент будет отправлен императору, остальное будет распродано. Следить за этим будет человек, назначенный принцем Рейферном. В последнее время его высочество возложил эту обременительную задачу на меня.
– Простите, если мой вопрос покажется вам глупым, – сказал я, – но разве закон Нумантии не гласит, что у человека нельзя отобрать собственность: земли, рабов или, скажем, картину, до тех пор, пока ему не вынесен обвинительный приговор?
Амбойна самодовольно улыбнулся.
– Закон гласит именно это, но, как я уже говорил, приговор не вызывает сомнения: лорд Бирру был одним из ближайших сподвижников Чардин Шера. После гибели Шера Бирру удалился в одно из своих поместий и неизменно отвечал отказом на неоднократные приглашения принца Рейферна вернуться в Полиситтарию.
– Это говорит о том, что лорд Бирру глуп, – заметил я. – Кроме того, ему, возможно, надоело жить. Но при чем тут измена? Есть ли против него какие-нибудь серьезные улики?
– Я могу быть искренним?
– Мне бы этого очень хотелось.
– Лорд Бирру владеет... владел обширными поместьями. Принц Рейферн пришел к выводу, что для блага Нумантии будет гораздо лучше, если эти поместья перейдут в нужные руки.
– В руки принца-регента?
– Полагаю, принц Рейферн действительно имеет виды на некоторые из них. Остальные будут распределены среди наиболее преданных придворных.
– Таких, как вы?
Слегка покраснев, Амбойна промолчал.
– Отлично, – сказал я, чувствуя, что в моем голосе зазвучали резкие нотки. – Благодарю вас за подарок. Но я вынужден от него отказаться. Не соблаговолите ли сделать так, чтобы картину забрали отсюда?
– Но я ее уже приняла, – удивленно промолвила Маран.
Я начал было читать ей отповедь, но вовремя остановился.
– Приношу вам свои извинения, господин ландграф, – сказал я – По-видимому, моя жена не подумала о последствиях. Мы не можем принять этот подарок.
– Принцу Рейферну это очень не понравится, – пригрозил ландграф – Поскольку я сомневаюсь, что затея с подарком была его идеей – скорее, это придумали вы сами, – предложу в ваших же собственных интересах не сообщать принцу-регенту о случившемся. Ландграф, вам следует уяснить две вещи, и хорошенько уяснить. – Чувствуя, как во мне вскипает злость, я дал ей волю. Слишком долго мне приходилось сдерживаться, общаясь с этими напыщенными дураками. – Ни я, ни моя жена не занимаемся мародерством. Далее, на эту должность меня назначил сам император. Разве этого не достаточно для того, чтобы вы навсегда забыли об этом недоразумении?
Поспешно кивнув, Амбойна развернулся, торопливо поклонился моей жене и быстро вышел. Подойдя к окну, я сделал шесть глубоких вдохов и выдохов.
– Как ты смеешь! - прошипела у меня за спиной Маран.
Это переполнило чашу моего терпения. Я стремительно развернулся.
– Как я смею что, моя дорогая?
– Как ты смеешь так оскорблять меня? Сперва ты отказываешься от фамилии Аграмонте, которая была древней уже тогда, когда твои предки валили деревья в джунглях, добывая себе средства к существованию, затем позоришь меня лично, заявляя этому благородному ландграфу, что считаешь его подлым грабителем!
Я мог бы попытаться воззвать к голосу разума, объяснить, что ландграф, обратившись ко мне как к официальному лицу, попытался польстить мне, назвав графом Аграмонте. Но я очень устал, и с меня было довольно этого вздора.
– Графиня Аграмонте, – ледяным тоном произнес я. – Это вы переступаете всякие границы. Позвольте напомнить, что в Каллио у вас нет ни обязанностей, ни чина. Вы здесь находитесь в качестве моей жены. И только. Поэтому впредь в подобных случаях будьте любезны подчиняться власти, возложенной на меня императором.
И я добавлю еще две вещи личного характера.
Во-первых, как смеешь ты вести себя так безответственно? Ведь ты не настолько глупа, чтобы наивно полагать, будто Амбойна преподнес нам этот подарок, потому что считает нас милейшими людьми! Тебе прекрасно известно, что он хочет втянуть нас в компанию продажных подхалимов, приближенных принца-регента.
Во-вторых, да, моя семья действительно валила деревья в джунглях и, вероятно, какое-то время жила этим. Признаю, что я солдат и недалеко ушел от крестьянина.
Но, видят боги, графиня Аграмонте, мы честные люди! Что далеко не всегда можно сказать о гораздо более древних родах, достигших положения и богатства, слетаясь на падаль!
Маран сверкнула глазами.
– Ах ты... ублюдок!
Развернувшись, она бросилась из комнаты. Шагнув было за ней следом, я вдруг осознал, что и так сказал более чем достаточно. Но я был слишком разгорячен, чтобы приносить извинения, – если сейчас было до извинений. Вместо того чтобы идти за Маран, я отправился проверить посты. Боюсь, я рявкнул на часовых, заставив их испуганно гадать, не будут ли они наказаны за какой-нибудь неведомый проступок.
Мне потребовалось много времени, чтобы остыть. Оглядываясь назад, я вижу, что на самом деле втайне для себя злился на многое: на бестолкового принца, к которому меня приставили нянькой, на таких наглых, самоуверенных павлинов, как Амбойна, на то, что вынужден находиться в мрачном болоте придворной дипломатии, чему я с превеликой радостью предпочел бы простодушную прямоту казарм или, что еще лучше, постоянные стычки на границе Спорных Земель.
В конце концов я все же успокоился. Было уже поздно. Больше всего мы с Маран гордимся тем, что наши ссоры не только редки, но и неизменно быстро улаживаются. Мы никогда не позволяем злости укореняться глубоко в душе.
Вернувшись в наши апартаменты, я постучал в дверь спальни. Тишина. Я нажал на ручку. Дверь была заперта. Я постучал громче. И снова никакого ответа. Почувствовав, как во мне снова вскипает ярость, я вынужден был признать, что не могу ничего поделать.
Поэтому, поднявшись в кабинет, я проработал до самого рассвета, а затем лег на походную кровать. У меня хватило ума отложить отдельно бумаги, вышедшие из-под моего пера этой ночью, чтобы можно было заново просмотреть их, когда я приду в себя. Мне удалось заснуть на часок, но тут горнист затрубил подъем. Выйдя на балкон, я посмотрел, как во дворе солдаты, назначенные в патруль, седлают коней. Размеренная неизменная армейская рутина, сознание того, что подобное происходит в казармах и гарнизонах по всей Нумантии, успокоили меня. Существовало нечто более значительное, чем мои мелочные проблемы, и именно этому я посвятил свою жизнь.
Я решил на один день забыть о политике и бумагах и провести его с солдатами. Но я не мог появиться перед ними небритым и растрепанным. У двери любого помещения, в котором я поселялся хотя бы временно, всегда была наготове походная скатка со свежим комплектом формы. Умывшись в казарме, я приказал полковому цирюльнику побрить меня. Меня нисколько не беспокоило, что говорят и думают обо мне мои солдаты, – о происшедшем между мной и женой весь полк узнал в ту же минуту, когда сменились обруганные мной часовые.
Проходя мимо двери в нашу спальню, я протянул было руку и тотчас же покачал головой, дивясь собственной глупости. Но, к моему удивлению, ручка повернулась. Открыв дверь, я вошел в комнату. Маран сидела у окна спиной ко мне, кутаясь в черную шелковую шаль.
– Могу я войти? – учтиво поинтересовался я.
– Будьте любезны, проходите.
Закрыв за собой дверь, я остался молча стоять на месте, не зная, как себя вести.
– Дамастес, – вдруг сказала Маран, – я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю.
– Мы не должны ссориться.
– Нет.
– Только не из-за глупой картины, которую все равно бы не довезли целой до Никеи.
Я ответил не сразу. Маран прекрасно понимала, что мы повздорили совсем не из-за этого. Я хотел ее поправить, но потом передумал.
– Ты права, не стоит ругаться из-за таких пустяков, – согласился я. – Извини меня.
– И ты меня тоже прости. Я всю ночь глаз не сомкнула.
– И я тоже совсем не спал, – сказал я, практически не солгав.
Маран поднялась с места, роняя шаль на пол.
– Дамастес, возьми меня прямо сейчас. Быть может, мне станет легче, и я забуду о... о разных вещах.
Не дожидаясь ответа, она подошла ко мне и начала медленно раздевать. Оставшись совсем обнаженным, я подхватил ее на руки и отнес к кровати.
Маран была возбуждена гораздо больше меня. Даже когда я проник в ее чрево, какая-то частица моего рассудка продолжала гадать, не следовало ли мне ответить по-другому, настоять на том, чтобы обсудить истинную причину вчерашней стычки. У меня мелькнула мысль о том, что между нами существует стена по имени Аграмонте, год от года становящаяся все выше и толще. Но, отмахнувшись от этой мысли как от совершенной глупости, я полностью отдался утехам любви.
Через два дня прибыл Кутулу со своими людьми. Их сопровождали гусары 10-го полка, закаленные в боях на границе солдаты. Было странно и забавно наблюдать, с какой заботой они охраняли своих подопечных.
Кутулу с момента нашей последней встречи практически не изменился: маленький человечек, у которого от волос остался лишь жиденький полумесяц, окружающий сверкающую лысину. Но у него был тот же цепкий проницательный взгляд полицейского, прекрасно помнящего лица всех преступников и прочих людей, с кем ему приходилось иметь дело. В остальном во внешности Кутулу не было ничего примечательного, и в толпе на него никто не обратил бы внимания, что, как я уже успел узнать, было основным достоинством тайного агента.
Теперь Кутулу был руководителем разветвленной шпионской сети империи и обладал огромной властью. Если кто-то осмеливался дурно отзываться об императоре, его действиях или намерениях, этого человека навещали агенты полиции и делали предостережение. Как правило, этого оказывалось достаточно, но все же находились глупцы, продолжающие критиковать Тенедоса. Они представали перед тайным трибуналом по обвинению в «поведении, враждебном интересам империи», и получали наказание: от нескольких дней до нескольких лет тюремного заключения. Специально для этой цели были возведены две тюрьмы, обе в самом сердце дельты реки Латаны. Из уст в уста передавались жуткие истории о том, что в них творилось.
В личном подчинении Кутулу находилось почти столько же человек, сколько во всей полиции Никеи, хотя точное их число было никому не известно, поскольку они не носили формы и не отчитывались ни перед кем, кроме своего начальника. Среди них были и бывшие преступники, и честные горожане, и даже представители высших слоев общества.
За глаза Кутулу именовали «Змеей, Которая Никогда Не Спит», и, хотя я находил несколько странным называть змеем тихого маленького человечка с беспокойным взглядом, начальник тайной полиции столь рьяно служил своему императору, что, возможно, у него действительно не оставалось времени на сон. Но если Кутулу когда-нибудь все же и ложился в кровать, то исключительно один. Насколько мне было известно, у него не было никакой личной жизни.
С собой Кутулу привез семьдесят пять человек, как мужчин, так и женщин. Про некоторых можно было сразу же сказать, что это служители закона; но большинство ничем не отличались от обычных крестьян и ремесленников, бродяг и проституток. Многие закутались в плащи и низко опустили капюшоны, желая скрыть свои лица. Кто-то ехал верхом, но в основном люди передвигались в закрытых повозках. В массе своей уроженцы городов, они радовались, вернувшись под защиту городских стен, покинув открытые просторы, грозящие неведомыми опасностями.
Я приготовил жилье для Кутулу и его людей в своем крыле замка, напротив казарм, где разместились уланы.
– Хорошо, – одобрительно заметил повелитель шпионов. – Поскольку мимо твоих часовых каллианцы не пройдут, мои агенты могут надеяться, что сохранят свое инкогнито. Но мне также будут нужны комнаты в подземелье, доступ в которые будет закрыт для всех, за исключением моих людей. Еще мне понадобятся помещения для хранения моих архивов, которые будут охраняться круглосуточно.
И наконец, существует ли способ тайно входить и выходить из замка?
Я о таком не знал, а если бы и узнал, то приказал бы немедленно заложить его кирпичами.
– Жаль, – вздохнул Кутулу. – Было бы очень неплохо иметь какой-нибудь крысиный лаз для моих терьеров, чтобы они могли незамеченными покидать замок в любое время дня и ночи. А уж крыс они наловят, можешь не сомневаться.
Он спросил, подумал ли я о Квадрате Молчания. Я ответил, что провидица Синаит позаботилась о том, чтобы ни один колдун не смог подслушать разговоры в моем кабинете, и сотворила там соответствующее заклинание, как только мы разместились в замке.
– Отлично, – сказал Кутулу. – Что ж, предлагаю пройти туда. У меня есть к тебе кое-какие вопросы.
Мы стали подниматься по широкой лестнице туда, где располагались мои апартаменты. На полдороге Кутулу остановил меня, положив руку на плечо.
– Извини, – застенчиво произнес он, – иногда я забываю о правилах вежливости. Я очень рад тебя видеть, друг мой.
Я удивленно взглянул на него. Однажды, после того как я спас ему жизнь во время столкновения с демоном-хранителем Товиети, Кутулу уже называл меня своим другом, но с тех пор он больше ни разу не произносил этого слова. Смутившись, я пробормотал слова благодарности и поспешил обратить все в шутку, сказав, что, как только он убедится, какой бардак царит в Каллио, он переменит свое мнение.
– Нет, – серьезно ответил Кутулу. – Я говорил искренне. Я знаю, что сейчас нахожусь рядом с одним из двух людей, которым могу полностью доверять.
Вторым был тот, кого он считал своим богом, – император Тенедос.
– Я рад, что уехал из столицы, – продолжал Кутулу. – Боюсь, в последнее время Никея нравится мне все меньше и меньше.
– Почему?
– Император подобен блюдцу с медом, – сказал он, – а рядом с ним кружится рой мух, пытающихся урвать как можно больше, пачкающих все своим прикосновением. Иногда мне становится страшно, что император обращает на этих людей слишком много внимания, забывая о тех, кто поддерживал его в трудную годину.
Я постарался скрыть свое изумление: мне всегда казалось невозможным, что Кутулу способен критиковать поступки императора Тенедоса – даже в такой мягкой форме.
– Не сомневаюсь, император прекрасно понимает, кто чего стоит, – поспешил сказать я. – Не забывай, что ему, как и тебе, для достижения своих целей иногда приходится пользоваться весьма сомнительными средствами.
Молча оглядев меня с ног до головы, Кутулу коротко кивнул.
– Надеюсь, ты прав, – наконец произнес он. – Ну конечно, ты должен быть прав. Я беспокоился напрасно. – Маленький человечек попытался изобразить улыбку, на его лице выглядевшую очень странно. – Как я уже говорил, ты мой друг. Ладно, пойдем заниматься нашими делами.
Когда мы прошли в мой кабинет, я придвинул два стула к столу, стоявшему в центре Квадрата Молчания, и сказал, что здесь мы можем говорить спокойно.
– В первую очередь я хочу передать тебе слова императора, – начал Кутулу. – Но у меня к тебе тоже есть кое-какие вопросы.
– На которые я должен отвечать правдиво, в противном случае меня будут преследовать по всей строгости закона.
– Что? – озадаченно переспросил Кутулу.
– Извини. Я попробовал пошутить. Ты сейчас говорил так, словно вел допрос.
– О, прости. Боюсь, у меня все мысли заняты предстоящей работой.
– Ничего страшного.
Шутить с Кутулу было все равно что мочиться против ветра – толку практически никакого, а брызги весьма неприятны. И все же по какой-то необъяснимой причине я питал глубокую симпатию к этому маленькому человечку – в той мере, в какой можно любить того, чьи работа и страсть заключаются в том, чтобы знать все про тебя и про всех остальных.
– Начну со своих вопросов. Есть ли в Каллио активные сторонники Товиети? В твоих отчетах о них ничего не было.
Я раскрыл рот от изумления. Товиети, культ террора, был основан в Кейте, одной из провинций Спорных Земель. У истоков его стоял неизвестный чародей, вероятно умерший; он указал своим последователям на хрустального демона Тхака, которому они должны были поклоняться и повиноваться. Постепенно сторонники террора распространились по всей Нумантии, неся с собой смерть. Они поставили цель сокрушить основы общества и установить господство своего страшного культа. Последователи Товиети забирали у богатых и знатных не только жизнь, но также золото, земли и женщин. Однако Тенедос расправился с Тхаком, а Кутулу и я при помощи меча и петли уничтожили всех служителей этого культа. Это случилось больше девяти лет назад.
Наверное, кому-то удалось спастись от наших чисток и бежать из страны. Но, насколько мне было известно, мы уничтожили всех главарей, и теперь я считал Товиети не более чем кошмарным сном.
– Я в своем уме, – заверил меня Кутулу. – Товиети снова поднимают голову. Помнишь их эмблему?
Помнил ли я? Зловещий знак был нарисован или нацарапан на стенах всех домов Сайаны, столицы Кейта: красный круг, символ погибших вожаков, которых Товиети считали мучениками, а в нем гнездо с поднимающими головы гадюками. Кутулу кивнул.
– Мы обезглавили много гадин, но, по-видимому, остались и другие.
– Но кому они служат? Тхак мертв, по крайней мере я так считал.
– Ни один колдун, в том числе и сам император, не смог найти ни малейших следов присутствия этого демона, – согласился Кутулу. – Но Товиети изменились.
Мне удалось схватить десятка два последователей культа в Никее. Во время допросов они до самой смерти продолжали утверждать, что у них больше нет повелителя. Гибель Тхака и высшего руководства организации показали простым членам, что они выбрали себе не ту путеводную звезду.
Теперь все Товиети сплочены в небольшие группки, где каждый имеет равные права. Они должны убивать сильных мира сего, по-прежнему по возможности желтым шелковым шнурком. Им позволяется красть то, чем можно поделиться с другими членами братства.
Товиети говорят, что, возможно, настанет день, когда объявится новый вождь, но это будет уже не демон, а человек. Этот человек поведет их вперед, ко всеобщему равенству людей, и тогда можно будет забыть о кровавом прошлом. – Кутулу недовольно поморщился. – Насколько я могу судить, пока их немного. Но они доставляют немало хлопот. Мне известно по меньшей мере о двенадцати задушенных, и, готов поспорить, втрое больше жертв было убито другими способами. До сих пор мне не удалось найти никого, похожего на вождя. Уничтожив одного главаря, можно лишить гидру сразу всех ее голов. Возможно, Товиети говорят правду, хотя на моей памяти мне еще ни разу не приходилось сталкиваться с собачьей сворой, не имеющей вожака.
– Для меня все это внове, – сказал я. – Ты знаешь, каковы стражники здесь, в Каллио: они годятся только на то, чтобы ходить ночью по улицам с погремушкой. Как от тайных агентов от них толку столько же, сколько от крестьян, всю жизнь разводивших цыплят. До меня не доходило никаких слухов о Товиети. Быть может, следует попросить мою провидицу сотворить заклинание? Вдруг ей удастся что-либо узнать?
– Сомневаюсь, чтобы у нее хоть что-нибудь получилось, – угрюмо произнес Кутулу. – По моему распоряжению лучшие чародеи Никеи творили заклятия, но все безрезультатно. Я заставил работать даже членов Чарского Братства, усилиями императора превращенных из ископаемых старцев, способных только распространяться насчет теории магии, в настоящую силу.
Он оглянулся, словно опасаясь, что нас могут подслушивать, и вдруг перешел на шепот:
– У тебя есть какие-либо свидетельства усиления активности Майсира? Хотя бы подозрения?
– Никаких, – ошеломленно ответил я, но тут вспомнил слова Тенедоса.
– Император хочет знать, не удалось ли кому-нибудь из бесследно исчезнувших каллианских чиновников пройти через Спорные Земли и найти убежище у короля Байрана.
– Об этом не может быть и речи, – решительно произнес я. – Возможно, кое-кто и пытался, но я ни за что не поверю, что какой-то чиновник или придворный колдун, даже одетый в жалкие лохмотья, прикрывающие наготу, смог убедить горцев пропустить его к границе Майсира.
– Согласен. Лично я уверен, что все, кто остался в живых, или легли на дно, или бежали в другие провинции Нумантии. Но император считает иначе. – Кутулу покачал головой. – Великие мира сего изрекают истину, а нам, жалким созданиям, остается только втискивать то, что мы видим, в рамки этих видений.
Ладно, посмотрим, что мне удастся разузнать.
Сезон Жары закончился, и наступил Сезон Дождей. После первых дней унылой измороси в полную силу заявили о себе муссонные ливни. По-прежнему было тепло, но серая сырая погода как нельзя лучше подходила для начавшихся грязных дел.
Кутулу и его агенты без лишних слов приступили к работе. Странные личности входили и выходили из замка в любое время дня и ночи, иногда по одному, чаще небольшими группами. Куда они направлялись, чем занимались, я не знал и не хотел знать.
Другие сотрудники Кутулу также трудились не покладая рук. Мне пришлось перевести караульное помещение на другой этаж и застелить полы толстыми коврами, но все равно крики из камеры пыток доносились и туда.
Мне это совсем не нравилось, но именно так в моей стране правоохранительные органы ведут следствие. Принц Рейферн, наоборот, похоже, был очень рад и приставал к Кутулу с просьбами разрешить ему присутствовать на допросах. Тот неизменно отвечал отказом, объясняя, что появление постороннего может нарушить отлаженный механизм «беседы» с задержанными.
Мне оставалось утешать себя мыслью, что моя служба не требует подобных жестокостей. Деятельность выездных судов, прилагавших все силы для возвращения законности на эту истерзанную землю, продолжалась безостановочно.
Неизвестный ввалился в городские ворота средь бела дня. Резкие порывы ветра носили по небу косые струи дождя. Часовым этот человек, одетый в изорванную форму улана, показался сумасшедшим.
Как оказалось, это был рядовой Второй колонны эскадрона Леопарда, 17-го Юрейского Уланского полка.
Его спешно провели в лазарет замка. Там в нем узнали рядового Габрана. В тот день рано утром он выехал из города в составе патруля правосудия под командованием легата Или. Услышав бредовые всхлипывания Габрана, дежурный офицер немедленно послал за мной. Несчастный бормотал что-то о змеях, огромных змеях, о людях, превратившихся в змей, пытавшихся его убить, но он от них бежал, бежал, бежал... Внезапно Габран умолк, и его взгляд остекленел.
– Они убили всех нас, – спокойным голосом произнес он. – Всех лошадей, всех воинов. Они и меня пытались убить. Но я оказался слишком проворным. Я убежал в поле, потом переплыл реку. Они не смогли меня догнать.
Теперь они идут сюда. Идут за мной. Но я ведь здесь в безопасности, правда? Правда? Правда?!
Его голос перешел на крик. Двое солдат схватили Габрана под руки, третий просунул сквозь стиснутые зубы ложку с лекарством. Несчастный снова затих.
– Это позволит мне заснуть, да? Хорошо, я усну. Когда я сплю, меня ведь не смогут найти. А если и найдут, мне будет все равно. Да, мне будет все равно. Мне будет...