Баркер Клайв. Галили

   Да, размышляя об этих двух мужчинах, она пришла к выводу, что оба они в глубине души очень несчастны, и Рэйчел не могла понять почему. (Согласно моей теории, ничего удивительного в этом нет. Да, и Митчелл, и Нейл несчастны, но большинство людей в глубине души ощущают себя несчастными. Таков наш удел. Даже сгорая, мы не способны разогнать тьму, именно это сводит нас с ума и делает столь печальными.)
   Как бы то ни было, Рэйчел приближалась к Манхэттену, исполненная решимости откровенно поговорить с мужем и прямо заявить ему о своем намерении получить развод. Впрочем, она не заготавливала никаких специальных фраз, собираясь действовать по обстоятельствам.
   Но вскоре выяснилось, что разговор придется отложить. Элен, одна из многочисленных секретарш Митчелла, сказала Рэйчел, что мистер Гири вчера вечером уехал в Бостон. Узнав об этом, Рэйчел жутко разозлилась — и совершенно неоправданно, особенно если учесть, что несколькими днями раньше она сама поступила точно так же. Она позвонила в Бостон, в отель «Риц-Карлтон», в котором Митчелл обычно останавливался. Ей сообщили, что мистер Гири действительно снял один из номеров, но в данный момент его там нет. Рэйчел оставила ему короткое послание, в котором говорилось, что она вернулась и находится в своей квартире. Рэйчел знала, что Митчелл крайне трепетно относится к сообщениям и каждый час непременно осведомляется, не поступили ли новые. И если спустя несколько часов он так и не позвонил ей, это могло означать лишь одно: он решил наказать ее, демонстрируя откровенное пренебрежение. Рэйчел подавила желание позвонить ему еще раз. Она понимала: если он догадается, что она ждет у телефона его звонка, у него будет повод позлорадствовать, а это не входило в ее планы.
   Около двух часов ночи, когда сон все же сморил Рэйчел, Митчелл наконец позвонил. Голос его был слишком радостным для покинутого мужа.
   — Ты что, на вечеринке? — удивилась Рэйчел.
   — Да, встретился со старыми друзьями, — ответил он. — Ты их не знаешь. Парни, с которыми я учился в Гарварде.
   — И когда ты собираешься домой?
   — Пока не знаю. Наверное, в четверг или в пятницу.
   — А Гаррисон с тобой?
   — Нет. Почему он должен быть со мной?
   — Я просто спросила.
   — Я прекрасно провожу время, если ты это пытаешься узнать, — сказал Митчелл, и голос его утратил напускное добродушие и веселость. — Мне осточертело быть рабочей лошадью и пахать ради того, чтобы все вы купались в деньгах, а потом...
   — Мы? Извини, но я тут совершенно ни при чем, — перебила Рэйчел.
   — Не надо опять начинать...
   — Нет, надо. Уясни себе наконец, что я...
   — Была счастлива, когда у тебя ничего не было, — пропищал он, передразнивая Рэйчел.
   — Именно.
   — Боже мой, Рэйчел, неужели ты не можешь обойтись без упреков? Я всего лишь сказал, что слишком много работал...
   — Нет, ты сказал, что пахал как проклятый, чтобы все мы купались в деньгах.
   — Ах, какие мы чувствительные!
   — Не разговаривай со мной в таком тоне.
   — Господи...
   — Ты пьян, да?
   — Я же сказал тебе, я на вечеринке, и мне не за что извиняться. Слушай, мне надоел этот разговор. Поговорим, когда я вернусь.
   — Возвращайся завтра.
   — Я сказал, что вернусь в четверг или в пятницу.
   — Нам необходимо кое-что обсудить, Митч. И чем скорее, тем лучше.
   — Что обсудить?
   — Наше будущее. То, как нам лучше поступить. Так дальше продолжаться не может.
   Последовало очень долгое молчание.
   — Хорошо, я вернусь завтра, — наконец раздалось в трубке.

2

   Помимо семейной драмы Рэйчел и Митчелла происходили и другие события, и, хотя ни одно из них на первый взгляд не выглядело столь же значительным, как расставание еще недавно любящих друг друга людей, некоторые из этих событий повлекли за собой куда более трагические последствия.
   Помните, я упоминал об астрологе Лоретты? Не возьмусь обвинять этого субъекта в шарлатанстве (хотя, мне кажется, человек, предсказывающий судьбу богатым дамам, слишком практичен, чтобы являться истинным пророком). Я знаю лишь, что его предсказания — после целого ряда взаимосвязанных событий, которым посвящены следующие главы, — сбылись. Осуществились бы его пророчества, если бы он никому не сообщил о них? Или же появление астролога и его пугающие прозрения были частью некоего заговора, который судьба замыслила против семьи Гири? Мне не дано судить об этом. Все, что я могу сделать, — просто поведать о случившемся, а остальное оставляю на ваш суд, мои читатели.
 
   Позвольте же начать с Кадма. Неделя, когда Рэйчел вернулась из Дански, принесла старику много радостей. Он совершил автомобильную прогулку на Лонг-Айленд и несколько часов провел на берегу, любуясь океаном. Через два дня пришло известие о том, что заклятый враг Кадма, конгрессмен Эшфилд, пытавшийся в сороковых годах выявить некоторые темные стороны бизнеса Гири, скончался от пневмонии. Эта новость здорово развеселила старика, к тому же достоверные источники сообщали, что болезнь протекала мучительно, и последние часы стали для Эшфилда настоящей пыткой. Узнав об этом, Кадм громко рассмеялся. На следующий день он объявил Лоретте, что собирается составить список людей, которые некогда перешли ему дорогу, а ныне покоятся в могиле, в то время как он, Кадм, жив и здравствует, и Лоретта должна будет послать этот список в «Таймс». Пусть коллективный некролог тем, кто уже никогда не будет досаждать Кадму, станет всеобщим достоянием. Правда, через час он уже забыл о своем намерении, но по-прежнему пребывал в хорошем расположении духа. Около десяти, когда Кадм обычно отправлялся в постель, он был бодр, свеж и не желал ложиться. Более того, в качестве снотворного он потребовал стаканчик мартини. Сидя в своем кресле на колесах, он любовался из окна панорамой города и потягивал вермут.
   — До меня тут дошли слухи, — неожиданно произнес он.
   — Какие слухи? — спросила Лоретта.
   — Насчет твоего астролога. Ты ведь с ним недавно виделась?
   — Да.
   — И что он сказал?
   — Кадм, ты уверен, что тебе стоит допивать мартини? Лекарства, которые ты принимаешь, плохо сочетаются с алкоголем.
   — Может быть, именно поэтому выпивка и доставляет мне такое удовольствие, — едва слышно пробормотал Кадм. — Да, так мы говорили об астрологе. Насколько я понял, он предсказал что-то не слишком для нас приятное.
   — Ты же все равно в это не веришь, — махнула рукой Лоретта. — Какое тебе дело до его предсказаний?
   — Что, все так плохо? — не отставал Кадм. Он не без труда сфокусировал взгляд на лице жены. — Скажи наконец, что же нам предрек твой оракул?
   Лоретта вздохнула.
   — Не думаю, что...
   — Говори! — взревел Кадм.
   Лоретта уставилась на своего мужа, пораженная тем, насколько мощный звук вырвался из такого дряхлого тела.
   — Он сказал, что нас ожидают серьезные перемены, — наконец произнесла она. — И что нам следует готовиться к худшему.
   — А он объяснил, что понимать под худшим?
   — Я думаю, смерть.
   — Мою?
   — Он не сказал чью.
   — Если речь идет о моей смерти, — Кадм сжал руку Лоретты, — это вовсе не конец света. Я готов... отправиться наконец на заслуженный отдых. — Он поднял пальцы и коснулся ее щеки. — Единственное, что меня тревожит, — это ты. Я знаю, ты не переносишь одиночества.
   — Жить одной мне придется недолго. Я скоро последую за тобой, — прошептала Лоретта.
   — Замолчи. Не хочу об этом слышать. Тебе еще жить и жить.
   — Я не хочу жить без тебя.
   — Тебе не о чем беспокоиться. Я все устроил так, что в денежном отношении ты не пострадаешь. И никогда не будешь ни в чем нуждаться.
   — Дело не в деньгах.
   — А в чем?
   Лоретта потянулась за сигаретами и несколько мгновений молчала, открывая пачку.
   — В твоей семье... Ты ведь не все рассказал мне о ней? — наконец спросила она.
   — О, в этом можешь не сомневаться. Я не рассказал тебе о тысяче разных обстоятельств, — усмехнулся Кадм. — Поведать обо всем — никакой жизни не хватит. Даже такой длинной, как моя.
   — Я говорю не о тысяче разных обстоятельств, Кадм, меня интересует лишь одно. Которое ты утаил от меня. Прошу тебя, Кадм, открой мне всю правду. Сейчас не время лгать.
   — Я не лгу тебе и никогда не лгал, — спокойно возразил Кадм — И я могу лишь повторить то, что уже сказал: есть тысяча связанных с нашей семьей обстоятельств, в которые я не счел нужным тебя посвятить. Но клянусь, дорогая, ни одно из них не является ужасной тайной, о которой ты, видимо, подозреваешь. — Улыбаясь и поглаживая руку жены, Кадм говорил твердо и уверенно. — Разумеется, у нас, как и у всякой семьи, были свои несчастья. Например, моя мать умерла в клинике для душевнобольных. Но тебе об этом известно. Во времена Депрессии я занимался делами, которые, возможно, не делают мне большой чести. Но, — Кадм пожал плечами, — судя по всему, Господь Бог простил меня за это. Он подарил мне прекрасных детей и внуков, крепкое здоровье и такую долгую жизнь, на какую я и надеяться не смел. А самое главное, он послал мне тебя. — Кадм нежно коснулся губами руки Лоретта. — И поверь мне, дорогая, не проходит и дня, чтобы я не благодарил Всевышнего за его милость.
 
   На этом их разговор закончился. Но последствия тревожных пророчеств астролога только начались.
   На следующий день, когда Лоретта отправилась на Манхэттен, на ежемесячный обед в обществе дам-благотворительниц, Кадм вкатился в своем кресле в библиотеку, запер дверь и из тайника между рядами переплетенных в кожу увесистых томов, вряд ли способных возбудить чье-либо любопытство, извлек маленькую металлическую коробочку, перевязанную тонкой кожаной тесьмой. Его пальцы были слишком слабы, чтобы развязать узел, так что ему пришлось воспользоваться ножницами. Покончив с тесьмой, он осторожно поднял крышку. Если бы кто-нибудь наблюдал за Кадмом в эту минуту, то непременно решил бы, что в коробочке находятся бесценные сокровища — настолько благоговейно обращался с ней старик. Впрочем, наблюдателя ожидало бы разочарование. В коробочке не оказалось ничего примечательного. Там была лишь небольшая, потемневшая от времени тетрадь, ветхую обложку которой покрывали коричневые пятна. Листы тетради были сплошь исписаны от руки, но с годами чернила выцвели и прочесть написанное было нелегко. Между страницами лежали какие-то письма, столь же древние, как и сама тетрадь, лоскутки голубой ткани и истлевший листок какого-то дерева — как только Кадм взял его в руку, листок этот превратился в пыль.
   Кадм не менее полудюжины раз пролистал тетрадь от начала до конца, иногда он останавливался, разбирая тот или иной фрагмент, но потом вновь, принимался осторожно переворачивать страницы.
   Затем он отложил тетрадь, взял одно из писем и развернул его так бережно, словно перед ним была бабочка, крылышками которой он хотел полюбоваться, не причинив ей при этом вреда.
   Письмо было написано изящным, аккуратным почерком и отличалось такой поэтичностью выражений и емкостью мыслей, что казалось стихотворением в прозе.
   « Дорогой брат,— говорилось в письме, — бесчисленные, печали дня остались позади, и сумерки, окрашенные позолотой и багрянцем, навевают на меня пленительную музыку сна.
    Я пришел к выводу, что философы глубоко заблуждаются, утверждая, будто бы сон подобен смерти. Скорее его можно уподобить ночному странствию, возвращающему нас в материнские объятия, где в дни благословенного детства мы наслаждались нежными мелодиями колыбельных песен.
    Сейчас, когда я пишу тебе, я вновь слышу звуки этих песен. И хотя наша милая матушка оставила этот мир много лет назад, я ощущаю ее близость, и мир вновь представляется мне обителью блаженства.
    Завтра нам предстоит сражение при Бентонвиле, и войска противника столь превосходят нас численно, что у нас нет ни малейшей надежды на победу. Прости, что не говорю, что надеюсь скоро обнять тебя, ибо знаю: моему желанию не суждено осуществиться, по крайней мере в этом мире.
    Молись за меня, брат, поскольку худшее еще впереди. И да будут твои молитвы услышаны.
    Я всегда любил тебя».
   Внизу стояла подпись — Чарльз.
   Кадм перечел это письмо, несколько раз возвращаясь к последнему абзацу. Написанное заставило его содрогнуться. «Молись за меня, ибо худшее еще впереди». В огромной библиотеке, где хранились величайшие создания литературы, подчас исполненные самых мрачных пророчеств, не нашлось бы книги, способной тронуть Кадма так сильно, как эта строка, выведенная выцветшими чернилами. Разумеется, Кадм не мог знать лично автора письма — битва при Бентонвиле состоялась в 1865 году, — но он пронзительно сочувствовал этому человеку. Читая письмо, он представлял себе, как этот офицер сидит в палатке накануне кровавой битвы, прислушивается к шелесту дождя на полотняной крыше, к далеким песням кавалеристов, сгрудившихся вокруг дымных костров, и думает о схватке с могущественным противником, которая ожидает его утром.
   Давным-давно, впервые познакомившись с содержанием дневника, и в особенности с этим письмом, Кадм сделал все возможное, чтобы прояснить обстоятельства, при которых оно было написано. Ему удалось узнать следующее: в марте 1865 года понесшие тяжелые потери войска повстанцев во главе с генералами Джонстоном и Брэггом под напором сил противника пересекли Северную Каролину — и наконец укрепились в местечке под названием Бентонвиль; голодные и отчаявшиеся, они собирались встретить здесь мощную армию северян. Шерман уже ощущал аромат близкой победы, он прекрасно понимал, что противник не сумеет долго сопротивляться. В ноябре прошлого года он наблюдал за сожжением Атланты, и падение осажденного Чарльстона — отважного, несгибаемого Чарльстона — было не за горами. У южан не осталось ни малейших надежд на победу, и, несомненно, об этом знал каждый солдат двух армий, сошедшихся в Бентонвиле.
   Битва продолжалась три дня, и по меркам той войны повлекла за собой не столь уж значительные человеческие жертвы. Союз потерял более тысячи убитых, Конфедерация — более двух тысяч. Но для солдат, умиравших на поле сражения, эти цифры ничего не значили, у каждого из них была всего одна жизнь, и им приходилось с ней расстаться.
   Кадм даже собирался посетить поле битвы, которое, как его заверяли, в течение всех этих лет сохранилось в относительной неприкосновенности. Дом Харпера — скромное жилище, расположенное поблизости от поля и во время сражения служившее временным лазаретом, — по-прежнему стоял на своем месте. На поле даже сохранились окопы, в которых солдаты Конфедерации ожидали атаки северян. Приложив некоторые усилия, Кадм, возможно, сумел бы выяснить, где находились палатки офицеров, и посидеть на том самом клочке земли, на котором было написано столь занимавшее его воображение письмо.
   Почему Кадм так и не осуществил свое намерение? Возможно, из опасения, что нить, связывающая его судьбу с печальной судьбой капитана Чарльза Холта, окрепнет в результате этого визита? Если так, то предосторожность оказалась тщетной — сейчас он ощущал, что эта нить крепка, как никогда. Он чувствовал, как она обвивает его все теснее, словно стремится связать в единый узел его судьбу с судьбой злополучного капитана. Тревога Кадма не была бы так велика, если бы речь шла лишь о его собственной затянувшейся жизни, но опасность нависла не только над ним. Этому проклятому астрологу, намекавшему на мрачные тайны семейства Гири и предрекавшему им неисчислимые горести, открыто даже то, что недоступно его ограниченному пониманию. Сто сорок лет, протекших с той поры, не могут защитить от беды, предчувствие которой витает в воздухе. С далекого поля битвы словно прилетел запах гниющих тел и пропитал все вокруг.
   «Молись за меня, брат, — просил несчастный капитан, — ибо худшее еще впереди».
   Без сомнения, слова эти были весьма справедливы в тот день, когда вышли из-под пера капитана, подумал Кадм, но со временем они стали еще более справедливыми. Несколько поколений погрязли в грехах и преступлениях, и Бог помогал им всем — членам семьи Гири, и их потомкам, и женам, и любовницам, и слугам. А теперь близится час расплаты.

Глава VI

   Как ни удивительно, объяснение между Рэйчел и Митчеллом прошло на редкость цивилизованно. Никто из них не повышал голоса, не плакал и не упрекал. В течение часа они по очереди излагали друг другу перечни претензий и разочарований и в результате пришли к заключению, что, раз им не удалось сделать друг друга счастливыми, расставание будет наилучшим выходом. Впрочем, в этом вопросе они несколько разошлись во мнениях: Рэйчел полагала, что у их брака больше нет шансов, и поэтому процедуру развода следует начать немедленно. Митчелл же считал, что им обоим необходимо подумать несколько недель и убедиться в правильности этого шага. Впрочем, после непродолжительного спора Рэйчел с ним согласилась. В конце концов, что такое несколько недель? В течение этого периода они решили обсуждать все связанные с разводом темы лишь в узком семейном кругу и воздерживаться от консультаций с юристами. Когда на сцену выходит адвокат, с надеждами на примирение можно проститься, утверждал Митчелл. Что до жилья, тут дело решилось просто. Рэйчел останется в квартире с видом на Центральный парк, а Митчелл вернется в особняк Гири или снимет номер в отеле.
   На прощание они обнялись так осторожно и неуверенно, словно оба были из стекла.
 
   На следующий день Рэйчел позвонила Марджи. Она предложила позавтракать вместе, причем заявила, что в ресторане необходимо потратить неприлично большую сумму и заказать такой огромный десерт, чтобы с ним нельзя было управиться и за несколько часов. Тогда они прямо от завтрака смогут перейти к коктейлю.
   — Только уговор — за десертом ни слова о Митче, — заявила Рэйчел.
   — Заметано, — хмыкнула Марджи и добавила заговорщицким голосом: — Есть темы куда интереснее.
   Ресторан, который выбрала Марджи, открылся всего несколько месяцев назад, но уже успел завоевать популярность. Внутри яблоку было некуда упасть, а перед входом толпилась очередь жаждущих получить столик. Разумеется, метрдотель оказался закадычным приятелем Марджи (оказалось, что на заре своей блистательной карьеры он служил барменом в одном из притонов в Сохо, куда Марджи частенько наведывалась). Он встретил их с Рэйчел так, словно они были особами королевской крови, и проводил к лучшему столику, откуда можно было обозревать весь зал.
   — О, сколько народу, о котором можно посплетничать, — сказала Марджи, рассматривая посетителей.
   Но Рэйчел лишь немногих знала в лицо и всего двоих-троих — по имени.
   — Что будете пить? — осведомился официант.
   — Как у вас с мартини?
   — Шестнадцать сортов, — гордо сообщил официант, протягивая карту вин. — Но если вы хотите чего-то особенного...
   — Так, для начала принесите нам два сухих мартини. Сразу. И без всяких оливок. А мы пока посмотрим вашу карту.
   — Я и не знала, что на свете существует столько видов мартини, — заметила Рэйчел. — Хочешь перепробовать их все?
   — Уверяю тебя, после третьего-четвертого стакана перестаешь замечать разницу, — усмехнулась Марджи. — Погляди-ка вон на тот столик, у окна. Там случайно не Сесил сидит?
   — Да, он.
   Сесил, адвокат Гири, мужчина шестидесяти с лишним дет, пожирал глазами свою спутницу — весьма эффектную блондинку, которая была моложе его раза в три.
   — Я так понимаю, это не его жена? — осведомилась Рэйчел.
   — Правильно понимаешь. Его жена — как же ее зовут? — по-моему, Филис... Так вот, наряди нашего метрдотеля в самое страшное платье, получится копия она. А эта — одна из его любовниц.
   — У него их что, несколько?
   Марджи округлила глаза.
   — Еще бы. Когда старик Сесил отойдет в лучший мир, у могилы будет рыдать больше женщин, чем сейчас прогуливается по Пятой авеню.
   — Вот уж не думала, — пожала плечами Рэйчел. — По-моему, он такой... непривлекательный. На что тут можно позариться?
   Марджи слегка вскинула голову.
   — Не такой уж он и урод, — возразила она. — Для своих лет неплохо сохранился. И потом, он чертовски богат, а для куколок вроде этой данное обстоятельство имеет решающее значение. Наверняка она рассчитывает получить маленький подарочек — какую-нибудь блестящую вещицу — еще до того, как им подадут десерт. Понаблюдай за ней. Она считает минуты. А стоит ему коснуться кармана, начинает глотать слюну.
   — Если он так богат, зачем он работает? — спросила Рэйчел. — Неужели ему не хочется отдохнуть?
   — Не хочет бросать своих обожаемых клиентов на произвол судьбы. Нет, без шуток, я думаю, он не уходит на пенсию из уважения к старику. Гаррисон говорит, что Сесил умен, как дьявол. И мог бы многого добиться.
   — Что же ему помешало?
   — С ним произошла та же штука, что и с нами, — он по уши увяз в семействе Гири. А кто попал к ним в плен, тот живым не уйдет.
   — Марджи, ни слова о Митчелле. Помни, ты обещала.
   — Я и не собиралась говорить о твоем дражайшем Митчелле. Ты меня спросила про Сесила. Я тебе ответила.
   Вернулся официант со стаканами на подносе. Марджи пожелала узнать, что представляет из себя «Каджун-Мартини», который значился в списке под номером тринадцать. Официант принялся витиевато описывать бесподобный вкус этого напитка, но Марджи прервала его на полуслове.
   — Лучше один раз попробовать, чем сто раз услышать, — заявила она. — Принесите нам по стаканчику.
   — Боюсь, ты меня напоишь, — покачала головой Рэйчел.
   — Честно говоря, это входит в мои планы, — кивнула Марджи. — Если будешь навеселе, ты легче воспримешь то, что я собираюсь тебе предложить.
   — Господи, посмотри только на них! — воскликнула Рэйчел, пропустившая последние слова Марджи мимо ушей.
   — На кого?
   — На этих голубков — Сесила и его даму. Ты как в воду глядела.
   Действительно, как и предсказывала Марджи, адвокат извлек из кармана изящную коробочку и открыл ее, чтобы блондинка смогла полюбоваться ожидающей ее наградой.
   — Вот и маленькая блестящая вещица, — промурлыкала Марджи. — В таких делах я редко ошибаюсь.
   — Мне это тоже знакомо. То есть я видела, как покупают подобные подарки.
   — Ах да, ты ведь работала в Бостоне в ювелирном магазине.
   — Да, и такие вот респектабельные джентльмены приходили туда и просили меня помочь выбрать подарок для жены. Так они говорили — для жены, но я скоро поняла, что жены этих подарков не увидят. Мужчины обычно были пожилые — за сорок, а то и за пятьдесят, — но покупали украшения для молодых женщин. Поэтому и спрашивали моего совета. Они только что не говорили: если бы ты была моей любовницей, какую из этих очаровательных безделушек тебе хотелось бы получить? С Митчеллом я ведь познакомилась тоже в магазине.
   — Кто это тут осмелился произнести имя Митчелла? Я думала, это табу и нарушившего его ожидает суровая кара.
   Рэйчел одним глотком осушила свой стакан.
   — Табу снимается. Знаешь, я вдруг поняла, что вовсе не прочь поговорить о нем.
   — Вот как?
   — Не притворяйся, будто ты очень удивлена.
   — А что о нем говорить, — вздохнула Марджи. — Он твой муж, вот и все. Если ты его любишь, тем лучше для тебя. Если не любишь, в этом тоже нет ничего ужасного. Устройся так, чтобы ни в чем от него не зависеть. Живи собственной жизнью. И он не сможет тебе ни в чем помешать. О, гляди-ка, что за чудное явление.
   Официант, который приближался к ним с очередной порцией мартини на подносе, решил, что Марджи имеет в виду его, и расплылся в ослепительной улыбке.
   — Это я про выпивку, детка, — уточнила Марджи. Улыбка несколько померкла. — Но ты тоже очень мил. Как тебя зовут?
   — Стефано.
   — Стефано, — повторила Марджи. — Что ты нам посоветуешь заказать из здешней стряпни, Стефанов. Только помни, Рэйчел голодна как волк, а я на диете.
   — Коронное блюдо нашего повара — морской окунь, слегка потушенный в оливковом масле, с соусом из...
   — Хорошо, уговорил. Принеси мне ваше коронное блюдо. Ты как насчет окуня, Рэйчел?
   — Я предпочла бы мясо.
   — О, — многозначительно вздернула бровь Марджи. — У леди кровожадное настроение. Какие будут предложения, Стефано?
   С официанта неожиданно слетела вся самоуверенность.
   — Ну... не знаю... кажется, у нас есть... — забормотал он.
   — Может, остановишься на обычном бифштексе? — предложила Марджи.
   Это окончательно убило Стефано.
   — Боюсь, мы не сможем быстро подать вам бифштекс, — выдавил он из себя, заливаясь краской. — Бифштексы в меню не указаны.
   — Бог ты мой! — с притворным возмущением воскликнула Марджи, явно забавляясь смущением молодого человека. — Чтобы в нью-йоркском ресторане не подавали простого бифштекса? Куда катится этот мир?!
   — Да не хочу я бифштекс, — перебила ее Рэйчел.
   — Дело не в том, хочешь ты или не хочешь, — не унималась Марджи. — Тут вопрос принципа. Ну, если бифштекса от вас не дождешься, предлагай что-нибудь другое. Не оставаться же бедняжке Рэйчел голодной.
   — У нас есть котлеты из ягненка с миндально-имбирным соусом, — выпалил официант.
   — Ладно, котлеты так котлеты. Конечно, Рэйчел предпочла бы кусок мяса с кровью, но что с вас возьмешь.
   Официант, довольный тем, что проблема наконец разрешилась, торопливо удалился.
   — Ну и вредная ты, — сказала Рэйчел, когда он скрылся из виду.