Страница:
Как только эта мысль пришла мне в голову, стадо вдруг изменило направление и, грохоча копытами, устремилось прямо на меня. Я инстинктивно закрыл голову руками, словно это могло защитить мой череп от сокрушительных ударов. Однако стадо промчалось мимо, причинив мне не больше вреда, чем легкий ветерок, и умчалось прочь.
Я поднял голову. За те несколько секунд, что глаза мои были закрыты, земля чудесным образом переродилась. Теперь видения окружали меня со всех сторон. Совсем рядом прямо из воздуха, возникла змея, яркая, как цветок. Прежде чем она успела обрести законченные формы, кто-то схватил ее; вскинув глаза, я различил силуэт, напоминавший человеческий, но существо было с крыльями и сияло. В мгновение ока змея исчезла в глотке этого создания, которое вперило в меня свой огненный взор, будто решая, пригоден ли я в пищу. По всей видимости, вид у меня был не слишком аппетитный. Взмахнув огромными крыльями, существо взлетело вверх, и за ним, словно за поднимающимся театральным занавесом, открылась еще одна, не менее удивительная картина.
Теперь дерево, за рождением которого я наблюдал, во все стороны разбрасывало собственные семена. Они тут же прорастали, и через несколько мгновений передо мной стоял густой лес, темный и мрачный, как грозовая туча. Между деревьями сновали, вили гнезда, рыли норы самые разнообразные животные. Недалеко от меня застыла пятнистая антилопа, глаза ее были полны ужаса. Я оглянулся в поисках причины ее страха. Вот она: в нескольких ярдах от антилопы что-то двигалось за деревьями. Только я успел различить хищный блеск не то глаз, не то зубов, как зверь вырвался из своего укрытия и одним прыжком настиг добычу. Это был тигр невероятных размеров. Антилопа бросилась прочь, но она не могла тягаться в скорости с грозным охотником. Тигр вонзил когти в шелковистые бока жертвы и подмял ее под себя. Однако смерть антилопы не была быстрой и легкой. Тигр вспорол ей живот и впился зубами в трепещущее горло, а несчастное животное все еще сотрясалось в агонии. Я не отводил глаз от жуткого зрелища. Наконец антилопа превратилась в груду дымящегося мяса, и тигр приступил к трапезе. Лишь тогда взор мой устремился на поиски новых впечатлений.
Между деревьями что-то сверкало, и с каждой секундой сверкание становилось все ярче. Разгорался лесной пожар, пламя карабкалось по кронам и там, наверху, двигалось быстрее, чем внизу в зарослях. Обитатели леса пришли в смятение, и все — хищники бок о бок со своими жертвами — пытались спастись бегством. Те, кто жил наверху, не успевали скрыться. Огонь, стремительно перекидываясь с дерева на дерево, пожирал птиц в гнездах, обезьян на ветвях и белок в дуплах. Рядом со мной падали бесчисленные трупы, обгорелые и закопченные. Раскаленный белый пепел ковром покрывал землю.
За свою жизнь я не опасался. Я уже понял, что здесь мне ничего не угрожает. И все же увиденное привело меня в ужас. Каков был смысл этого видения? Быть может, я стал свидетелем какого-то первобытного катаклизма, изменившего облик этого мира и преобразившего мир от земли до небес? Если это так, то что вызвало эту катастрофу? Я не сомневался в том, что пожар возник не из-за естественных причин. Пламя, бушевавшее над моей головой, превратилось в подобие крыши, и под этим сверкающим сводом умирающие животные исчезали в огне. Из-за этого зрелища на глаза навернулись слезы. Чтобы не упустить подробностей новых видений, будут они ужасны или прекрасны, я поднял руку, дабы вытереть глаза, и в это мгновение услышал — точнее, ощутил — звук, который мог издать только человек. За исключением шума, который производил я сам, то было первое свидетельство человеческого присутствия, долетевшее до моего слуха с тех пор, как я вошел в комнату.
Но это было не слово, по крайней мере, я такого слова не знал. Однако в нем был смысл, мне так казалось. То, что я услышал, больше всего напоминало крик новорожденного, крик торжествующий и дерзкий. «Я здесь! — казалось, заявлял он. — Мы начинаем!»
Опираясь на руки, я приподнялся, чтобы увидеть кричавшего (я так и не смог определить, мужчина это или женщина), но пепел и дым стояли передо мной плотной завесой, сквозь которую я не различал практически ничего.
Мои руки не могли поддерживать мое грузное тело больше нескольких секунд. Но когда я, разочарованный, вновь опустился на землю, огонь над моей головой внезапно стих, наверное, он уничтожил все, что мог, и теперь ему нечем было питаться. Дым рассеялся, дождь из пепла прекратился. На расстоянии примерно двадцати ярдов от меня стояла Цезария, ее окутывало пламя, подобно огромному ослепительному цветку. Судя по ее поведению и по выражению ее лица, огонь совсем не пугал ее и не представлял для нее угрозы. Напротив. Казалось, прикосновения огненных языков доставляют ей наслаждение. Огонь ласково омывал ее, а она гладила свое тело руками, словно желая удостовериться, что пламя проникает во все поры. Волосы Цезарии, еще более черные, чем ее кожа, потрескивали и вспыхивали, из груди сочилось молоко, из глаз текли серебристые слезы, а из ее лона, которого она время от времени касалась пальцами, ручьями струилась кровь.
Я хотел отвернуться, но не мог. Она была слишком совершенной, слишком зрелой. Мне казалось, что все, увиденное прежде — земля, покрытая лавой, дерево и его плоды, мчавшееся стадо, тигр, сожравший антилопу, и крылатое существо, мелькнувшее у меня перед глазами, — исходило от женщины, которую я видел перед собой. Она их создала и уничтожила, она была омывавшим их морем и породившей их скалой.
Я решил, что видел достаточно. Отпил из предложенной мне чаши и сохранил ясность рассудка. Настало время отказаться от продолжения загадочной мистерии и обрести спасительное прибежище в земной юдоли. Мне необходимо было осмыслить и упорядочить все увиденное.
Однако путь к отступлению оказался совсем не легким. Мне с трудом удалось отвести глаза от жены моего отца, и когда я все же сделал это и оглянулся на дверь, выяснилось, что она исчезла. Видения окружали меня плотной стеной, не давая прорваться к реальности. В первый раз с начала своего приключения я вспомнил рассуждения Люмена о неотвратимости безумия, и меня охватила паника. Неужели я был столь беззаботным, что не заметил, когда здравый смысл покинул меня? И теперь мне суждено остаться в плену иллюзий, а реальный мир исчезнет для меня навсегда?
С содроганием я вспомнил койку Люмена, на которой он провел несколько месяцев, привязанный ремнями. Вспомнил я и злобу, которая вспыхивала в его глазах всякий раз, когда он рассказывал об этом. Неужели меня ждет такая же участь? Неужели видения станут для меня явью, а жизнь, в которой я был реален и даже по-своему доволен собственным существованием, превратится в недостижимую мечту? Неужели мой рассудок навсегда утратил свободу?
Я закрыл глаза, чтобы отгородиться от видений, и начал молиться, как испуганный ребенок.
— Господь всемогущий, обрати взор на раба своего. Смилуйся надо мной... Не оставь меня. Помоги мне. Прошу тебя. Прошу тебя. Избавь мой рассудок от этих видений. Я не хочу видеть этого, Господи. Я не хочу видеть этого...
Как только губы мои закончили шептать слова молитвы, я ощутил, что неведомые силы вновь готовы обрушиться на мой разум. Сверкавшее меж деревьями пламя, которое остановилось на некотором расстоянии, вновь пришло в движение.
Я быстрее зашептал слова молитвы, уверенный в том, что теперь огонь и Цезария примутся за меня.
— Спаси меня, Господи...
«Она пришла, чтобы я замолчал», — понял я вдруг. Она — часть моего безумия, она не позволит мне произносить спасительные слова молитвы и отнимет мою последнюю надежду защититься.
— Господи, прошу, услышь меня...
Я все отчетливей ощущал влияние враждебных сил — они словно пытались выхватить слова молитвы из моих уст, не дав им прозвучать.
— Поспеши, Господи, поспеши! Укажи мне выход. Не оставь меня! Прошу тебя, Боже Всемилостивый, приди мне на помощь!
— Тише, — донесся до меня голос Цезарии.
Она была совсем рядом. От нее исходил такой жар, что мне казалось, волоски у меня на шее плавятся. Открыв глаза, я осторожно взглянул через плечо. Она стояла за моей спиной в языках пламени, и ее темная плоть сияла. Язык мой прилип к нёбу, я не мог произнести ни слова.
— Я хочу...
— Я знаю... — мягко перебила она. — Знаю все. Все. Бедное дитя. Бедное заблудшее дитя. Ты хочешь вернуть утраченный разум.
— Да... — пробормотал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
— Но ты ничего не потерял, — произнесла она. — Оглянись вокруг. Видишь эти деревья? И огонь? Это все твое.
— Нет, — возразил я. — Я вижу это место в первый раз.
— Но все это жило в тебе. Много лет назад сюда пришел твой отец, чтобы найти меня. И когда ты родился, он вдохнул это в тебя.
— Вдохнул в меня... — повторил я.
— Да, все, что он видел, все, что он чувствовал. Все, что он знал, все, чем он был, и все, чем он стал... Все это вошло в твою кровь, в твои внутренности.
— Тогда почему же все это внушает мне такой ужас?
— Потому что на протяжении всей своей предшествующей жизни ты был ограничен лишь самой простой частью своего существа. Ты думал, что состоишь лишь из очевидного и осязаемого, верил лишь в то, что можно взять в руки. Но есть иные руки, дитя мое, и они держат тебя. О, эти руки, они полны тобою до краев...
Разве можно в такое поверить?
Цезария словно услышала мой невысказанный вопрос и ответила.
— Я не буду ни в чем тебя убеждать. Тебе либо придется поверить, что в этих видениях заключена величайшая мудрость, либо попытаться от них избавиться и вновь оказаться там же.
— Где оказаться?
— В своих собственных руках, где же еще, — усмехнулась она.
Похоже, она надо мной потешалась. Находила забавными мой страх и мои слезы. Но я не упрекал ее за это, какая-то часть меня тоже находила весьма забавным, что я просил защиты у Бога, которого никогда не видел, умолял избавить меня от величественного зрелища, свидетелем которого мечтал бы стать всякий истинно верующий. Но я боялся. Вновь и вновь я осознавал эту неутешительную истину: я был до смерти испуган.
— Ты можешь задать мне вопрос, — изрекла Цезария. — Ты хочешь задать мне вопрос. Спрашивай же.
— Мне стыдно. Это звучит так... по-детски.
— Мы продолжим, когда ты получишь ответ. Но прежде ты должен спросить.
— Я... мне ничего не угрожает?
— Ты говоришь о плоти? Нет, я не могу обещать безопасность твоей плоти. Но твоя бессмертная сущность... Никто и ничто не в силах уничтожить ее. Если ты просочишься сквозь свои собственные пальцы, иные, надежные, руки подхватят тебя. Я уже говорила тебе об этом.
— Да... И я... тебе верю.
— Тогда нет причин противиться приходу воспоминаний, — заявила Цезария.
И протянула мне руку. Ее обвивало множество змей, тонкие, как волоски, они переливались всеми цветами радуги, словно живые драгоценности, и извивались между ее пальцами.
— Прикоснись ко мне, — приказала Цезария.
Я взглянул на ее лицо, выражавшее безмятежное спокойствие, и вновь опустил глаза на руку, до которой должен был дотронуться.
— Не бойся, — ободрила меня Цезария. — Они не кусаются.
Я протянул руку и взял ее ладонь. Цезария не обманула меня, змеи не кусались. Но они оплетали пальцы Цезарии и мои пальцы, обвивали мою ладонь и ползли вверх по руке. Это настолько заворожило меня, что я даже не заметил, как Цезария приподняла меня и поставила на ноги. Да, я стоял, сам не понимая, как это возможно, ведь до этого момента мои ноги отказывались держать мое тело. И все же я стоял, вцепившись в руку Цезарии, и лицо ее почти касалось моего.
Не помню, чтобы я когда-нибудь находился так близко от жены моего отца. Даже в детстве, когда меня привезли из Англии, Цезария, став для меня приемной матерью, всегда держала меня на определенном расстоянии. А теперь я стоял (или мне казалось, что я стоял), почти касаясь щекой ее щеки, и чувствовал, как змеи обвивают мою руку, но я больше не обращал на них внимания, я не мог отвести глаз от лица Цезарии. Оно сияло безупречной красотой. Хотя кожа Цезарии была темна, от нее исходило непостижимое свечение, ее взгляд и рот пьянили и были запретны одновременно. Языки бушевавшего вокруг нас пламени (я больше не чувствовал жара) шевелили пряди ее роскошных волос. Ее волосы касались моей щеки, и прикосновения, при всей своей легкости, были невероятно чувственны. Ощущая ее близость, любуясь ее прекрасными чертами, я невольно представлял себе ее ласки и ее объятия. Я хотел целовать ее, владеть ею, зачать ей ребенка. Неудивительно, что отец мой был одержим ею до последней минуты, хотя их совместную жизнь и омрачали бесконечные ссоры и разочарования.
— А теперь... — заговорила Цезария.
— Да? — подхватил я. Клянусь, в этот момент я был готов ради нее на все. Я ощущал себя влюбленным. Я не мог ни в чем ей отказать.
— Забери это обратно, — произнесла она.
Я не понял, что она имеет в виду.
— Что забрать?
— Дыхание. Боль. Меня. Забери. Все это твое, Мэддокс. Забери все это обратно.
Наконец все стало на свои места. Пришло время вступить во владение всем тем, от чего я пытался отказаться, — тем, что вошло в мою кровь, хотя я и стремился это спрятать от самого себя, болью, которая, хотел я того или нет, стала неотъемлемой частью моего существа. Настало время вновь наполнить легкие тем воздухом, который я выдохнул, сделав первый шаг на пути в неведомое.
— Забери это обратно.
Мне хотелось попросить о минутной отсрочке, хотелось поговорить с ней или хотя бы еще посмотреть на нее, прежде чем мое тело будет вновь ввергнуто в пучину страданий. Но она уже высвободила свою руку из моей.
— Забери это обратно, — произнесла она в третий раз и, чтобы удостовериться, что я повиновался ей, приблизила ко мне свое лицо и выпила из меня весь воздух, в мгновение ока опустошив мои рот, глотку и легкие.
Голова у меня пошла кругом, перед глазами расплывались белые пятна, почти затуманившие мое зрение. Мое тело действовало помимо моей воли, и я, как того и требовала Цезария, вдохнул.
Последствия не заставили себя ждать, и для моего завороженного сознания они были ужасающи. Прекрасное лицо, которым я только что любовался, растворилось, словно было соткано из тумана, и мои легкие поглотили его вместе с воздухом. Я вскинул глаза, надеясь в последний раз увидеть древнее небо, прежде чем оно тоже исчезнет, но было уже поздно.
То, что недавно казалось таким реальным, в одно мгновение превратилось в ничто. Впрочем, нет, не в ничто. Все превратилось в тени, подобные тем, что я заметил, когда только вошел в эту комнату. Некоторые из них еще не совсем утратили цвет. Над моей головой проносились белые и голубые блики, а вокруг, там, где только что шумели уцелевшие в огне заросли, мелькали сотни оттенков зеленого, прямо перед собой я видел золотые отблески пламени, а на месте, где стояла жена моего отца, плясали пунцовые искры. Но в следующее мгновение игра цвета прекратилась, и взгляд мой наткнулся лишь на серые стены.
Можно было бы счесть все случившееся плодом моего воспаленного воображения, если бы не одно важное обстоятельство: я по-прежнему стоял. Какие бы силы ни привел в движение мой разум, они были достаточно могущественны, чтобы поднять меня и поставить на ноги. Я стоял, пораженный и уверенный в том, что через секунду упаду. Но секунда прошла, и другая, и третья, и минута, а я по-прежнему стоял.
Я осторожно оглянулся. Примерно в шести ярдах от себя я увидел дверь, в которую вошел столько видений назад. Рядом на боку валялось мое инвалидное кресло. Я не смел поверить, что оно мне больше не понадобится.
— Посмотрите на него, — услышал я чье-то бормотание.
Я отвел взгляд от кресла и увидел, что у двери, прислонившись к косяку, стоит Люмен. Пока я был в комнате, он разжился новой порцией алкоголя. В руках он держал уже не бутылку, а графин. У него был остекленевший взгляд изрядно выпившего человека.
— Ты стоишь, — пробормотал он. — Как это у тебя получается?
— Сам не знаю, — признался я. — Не понимаю, почему я не падаю.
— Может, ты и ходить можешь?
— Не знаю. Не пробовал.
— Боже, так попробуй, парень.
Я взглянул на собственные ноги, которые в течение ста тридцати лет отказывались мне подчиняться.
— Ну, пошли, — пробормотал я себе под нос.
И мои ноги двинулись. Поначалу передвигать их было нелегко, но они двигались. Сперва я шагнул левой, потом правой и повернулся лицом к Люмену и двери.
На этом я не остановился. Я шел, тяжело дыша и вытянув перед собой руки на тот случай, если ноги откажут и я упаду. Но ноги не подвели. Когда Цезария подняла меня с земли, случилось чудо. Ее воля, а может, и моя или соединение ее воли с моей исцелили меня. Теперь я мог ходить и делал широкие уверенные шаги. Со временем я смогу и бегать. Я посещу все места, о которых вспоминал, сидя в инвалидном кресле. Пройдусь по знакомым дорогам, поброжу по болотам, по садам за коптильней Люмена, схожу на могилу отца в опустевших конюшнях.
Но сейчас я был счастлив, что смог сам добраться до двери. В порыве радости я заключил Люмена в объятия. На глазах моих выступили слезы, и я не мог, да и не пытался удержать их.
— Спасибо, — поблагодарил я его.
Когда я обнял его, он обнял меня в ответ и уткнулся лицом мне в шею. Он тоже всхлипывал, хотя причина его слез была мне непонятна.
— За что ты благодаришь меня? — спросил он.
— За то, что ты придал мне смелости, — пояснил я. — За то, что убедил войти сюда.
— Ты не жалеешь об этом?
Я рассмеялся, коснулся его щеки ладонью и взглянул в затуманенные алкоголем и слезами глаза.
— Нет, брат, не жалею. Нисколько.
— Но ты ведь там едва не свихнулся?
— Вроде того.
— И ты наверняка меня проклинал?
— Со страшной силой.
— Но мучения стоили того?
— Несомненно.
Люмен помолчал, обдумывая следующий вопрос.
— Тебе не кажется, что это отличный повод для двух братьев сесть и как следует напиться?
— С большим удовольствием.
Глава IX
1
2
Я поднял голову. За те несколько секунд, что глаза мои были закрыты, земля чудесным образом переродилась. Теперь видения окружали меня со всех сторон. Совсем рядом прямо из воздуха, возникла змея, яркая, как цветок. Прежде чем она успела обрести законченные формы, кто-то схватил ее; вскинув глаза, я различил силуэт, напоминавший человеческий, но существо было с крыльями и сияло. В мгновение ока змея исчезла в глотке этого создания, которое вперило в меня свой огненный взор, будто решая, пригоден ли я в пищу. По всей видимости, вид у меня был не слишком аппетитный. Взмахнув огромными крыльями, существо взлетело вверх, и за ним, словно за поднимающимся театральным занавесом, открылась еще одна, не менее удивительная картина.
Теперь дерево, за рождением которого я наблюдал, во все стороны разбрасывало собственные семена. Они тут же прорастали, и через несколько мгновений передо мной стоял густой лес, темный и мрачный, как грозовая туча. Между деревьями сновали, вили гнезда, рыли норы самые разнообразные животные. Недалеко от меня застыла пятнистая антилопа, глаза ее были полны ужаса. Я оглянулся в поисках причины ее страха. Вот она: в нескольких ярдах от антилопы что-то двигалось за деревьями. Только я успел различить хищный блеск не то глаз, не то зубов, как зверь вырвался из своего укрытия и одним прыжком настиг добычу. Это был тигр невероятных размеров. Антилопа бросилась прочь, но она не могла тягаться в скорости с грозным охотником. Тигр вонзил когти в шелковистые бока жертвы и подмял ее под себя. Однако смерть антилопы не была быстрой и легкой. Тигр вспорол ей живот и впился зубами в трепещущее горло, а несчастное животное все еще сотрясалось в агонии. Я не отводил глаз от жуткого зрелища. Наконец антилопа превратилась в груду дымящегося мяса, и тигр приступил к трапезе. Лишь тогда взор мой устремился на поиски новых впечатлений.
Между деревьями что-то сверкало, и с каждой секундой сверкание становилось все ярче. Разгорался лесной пожар, пламя карабкалось по кронам и там, наверху, двигалось быстрее, чем внизу в зарослях. Обитатели леса пришли в смятение, и все — хищники бок о бок со своими жертвами — пытались спастись бегством. Те, кто жил наверху, не успевали скрыться. Огонь, стремительно перекидываясь с дерева на дерево, пожирал птиц в гнездах, обезьян на ветвях и белок в дуплах. Рядом со мной падали бесчисленные трупы, обгорелые и закопченные. Раскаленный белый пепел ковром покрывал землю.
За свою жизнь я не опасался. Я уже понял, что здесь мне ничего не угрожает. И все же увиденное привело меня в ужас. Каков был смысл этого видения? Быть может, я стал свидетелем какого-то первобытного катаклизма, изменившего облик этого мира и преобразившего мир от земли до небес? Если это так, то что вызвало эту катастрофу? Я не сомневался в том, что пожар возник не из-за естественных причин. Пламя, бушевавшее над моей головой, превратилось в подобие крыши, и под этим сверкающим сводом умирающие животные исчезали в огне. Из-за этого зрелища на глаза навернулись слезы. Чтобы не упустить подробностей новых видений, будут они ужасны или прекрасны, я поднял руку, дабы вытереть глаза, и в это мгновение услышал — точнее, ощутил — звук, который мог издать только человек. За исключением шума, который производил я сам, то было первое свидетельство человеческого присутствия, долетевшее до моего слуха с тех пор, как я вошел в комнату.
Но это было не слово, по крайней мере, я такого слова не знал. Однако в нем был смысл, мне так казалось. То, что я услышал, больше всего напоминало крик новорожденного, крик торжествующий и дерзкий. «Я здесь! — казалось, заявлял он. — Мы начинаем!»
Опираясь на руки, я приподнялся, чтобы увидеть кричавшего (я так и не смог определить, мужчина это или женщина), но пепел и дым стояли передо мной плотной завесой, сквозь которую я не различал практически ничего.
Мои руки не могли поддерживать мое грузное тело больше нескольких секунд. Но когда я, разочарованный, вновь опустился на землю, огонь над моей головой внезапно стих, наверное, он уничтожил все, что мог, и теперь ему нечем было питаться. Дым рассеялся, дождь из пепла прекратился. На расстоянии примерно двадцати ярдов от меня стояла Цезария, ее окутывало пламя, подобно огромному ослепительному цветку. Судя по ее поведению и по выражению ее лица, огонь совсем не пугал ее и не представлял для нее угрозы. Напротив. Казалось, прикосновения огненных языков доставляют ей наслаждение. Огонь ласково омывал ее, а она гладила свое тело руками, словно желая удостовериться, что пламя проникает во все поры. Волосы Цезарии, еще более черные, чем ее кожа, потрескивали и вспыхивали, из груди сочилось молоко, из глаз текли серебристые слезы, а из ее лона, которого она время от времени касалась пальцами, ручьями струилась кровь.
Я хотел отвернуться, но не мог. Она была слишком совершенной, слишком зрелой. Мне казалось, что все, увиденное прежде — земля, покрытая лавой, дерево и его плоды, мчавшееся стадо, тигр, сожравший антилопу, и крылатое существо, мелькнувшее у меня перед глазами, — исходило от женщины, которую я видел перед собой. Она их создала и уничтожила, она была омывавшим их морем и породившей их скалой.
Я решил, что видел достаточно. Отпил из предложенной мне чаши и сохранил ясность рассудка. Настало время отказаться от продолжения загадочной мистерии и обрести спасительное прибежище в земной юдоли. Мне необходимо было осмыслить и упорядочить все увиденное.
Однако путь к отступлению оказался совсем не легким. Мне с трудом удалось отвести глаза от жены моего отца, и когда я все же сделал это и оглянулся на дверь, выяснилось, что она исчезла. Видения окружали меня плотной стеной, не давая прорваться к реальности. В первый раз с начала своего приключения я вспомнил рассуждения Люмена о неотвратимости безумия, и меня охватила паника. Неужели я был столь беззаботным, что не заметил, когда здравый смысл покинул меня? И теперь мне суждено остаться в плену иллюзий, а реальный мир исчезнет для меня навсегда?
С содроганием я вспомнил койку Люмена, на которой он провел несколько месяцев, привязанный ремнями. Вспомнил я и злобу, которая вспыхивала в его глазах всякий раз, когда он рассказывал об этом. Неужели меня ждет такая же участь? Неужели видения станут для меня явью, а жизнь, в которой я был реален и даже по-своему доволен собственным существованием, превратится в недостижимую мечту? Неужели мой рассудок навсегда утратил свободу?
Я закрыл глаза, чтобы отгородиться от видений, и начал молиться, как испуганный ребенок.
— Господь всемогущий, обрати взор на раба своего. Смилуйся надо мной... Не оставь меня. Помоги мне. Прошу тебя. Прошу тебя. Избавь мой рассудок от этих видений. Я не хочу видеть этого, Господи. Я не хочу видеть этого...
Как только губы мои закончили шептать слова молитвы, я ощутил, что неведомые силы вновь готовы обрушиться на мой разум. Сверкавшее меж деревьями пламя, которое остановилось на некотором расстоянии, вновь пришло в движение.
Я быстрее зашептал слова молитвы, уверенный в том, что теперь огонь и Цезария примутся за меня.
— Спаси меня, Господи...
«Она пришла, чтобы я замолчал», — понял я вдруг. Она — часть моего безумия, она не позволит мне произносить спасительные слова молитвы и отнимет мою последнюю надежду защититься.
— Господи, прошу, услышь меня...
Я все отчетливей ощущал влияние враждебных сил — они словно пытались выхватить слова молитвы из моих уст, не дав им прозвучать.
— Поспеши, Господи, поспеши! Укажи мне выход. Не оставь меня! Прошу тебя, Боже Всемилостивый, приди мне на помощь!
— Тише, — донесся до меня голос Цезарии.
Она была совсем рядом. От нее исходил такой жар, что мне казалось, волоски у меня на шее плавятся. Открыв глаза, я осторожно взглянул через плечо. Она стояла за моей спиной в языках пламени, и ее темная плоть сияла. Язык мой прилип к нёбу, я не мог произнести ни слова.
— Я хочу...
— Я знаю... — мягко перебила она. — Знаю все. Все. Бедное дитя. Бедное заблудшее дитя. Ты хочешь вернуть утраченный разум.
— Да... — пробормотал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
— Но ты ничего не потерял, — произнесла она. — Оглянись вокруг. Видишь эти деревья? И огонь? Это все твое.
— Нет, — возразил я. — Я вижу это место в первый раз.
— Но все это жило в тебе. Много лет назад сюда пришел твой отец, чтобы найти меня. И когда ты родился, он вдохнул это в тебя.
— Вдохнул в меня... — повторил я.
— Да, все, что он видел, все, что он чувствовал. Все, что он знал, все, чем он был, и все, чем он стал... Все это вошло в твою кровь, в твои внутренности.
— Тогда почему же все это внушает мне такой ужас?
— Потому что на протяжении всей своей предшествующей жизни ты был ограничен лишь самой простой частью своего существа. Ты думал, что состоишь лишь из очевидного и осязаемого, верил лишь в то, что можно взять в руки. Но есть иные руки, дитя мое, и они держат тебя. О, эти руки, они полны тобою до краев...
Разве можно в такое поверить?
Цезария словно услышала мой невысказанный вопрос и ответила.
— Я не буду ни в чем тебя убеждать. Тебе либо придется поверить, что в этих видениях заключена величайшая мудрость, либо попытаться от них избавиться и вновь оказаться там же.
— Где оказаться?
— В своих собственных руках, где же еще, — усмехнулась она.
Похоже, она надо мной потешалась. Находила забавными мой страх и мои слезы. Но я не упрекал ее за это, какая-то часть меня тоже находила весьма забавным, что я просил защиты у Бога, которого никогда не видел, умолял избавить меня от величественного зрелища, свидетелем которого мечтал бы стать всякий истинно верующий. Но я боялся. Вновь и вновь я осознавал эту неутешительную истину: я был до смерти испуган.
— Ты можешь задать мне вопрос, — изрекла Цезария. — Ты хочешь задать мне вопрос. Спрашивай же.
— Мне стыдно. Это звучит так... по-детски.
— Мы продолжим, когда ты получишь ответ. Но прежде ты должен спросить.
— Я... мне ничего не угрожает?
— Ты говоришь о плоти? Нет, я не могу обещать безопасность твоей плоти. Но твоя бессмертная сущность... Никто и ничто не в силах уничтожить ее. Если ты просочишься сквозь свои собственные пальцы, иные, надежные, руки подхватят тебя. Я уже говорила тебе об этом.
— Да... И я... тебе верю.
— Тогда нет причин противиться приходу воспоминаний, — заявила Цезария.
И протянула мне руку. Ее обвивало множество змей, тонкие, как волоски, они переливались всеми цветами радуги, словно живые драгоценности, и извивались между ее пальцами.
— Прикоснись ко мне, — приказала Цезария.
Я взглянул на ее лицо, выражавшее безмятежное спокойствие, и вновь опустил глаза на руку, до которой должен был дотронуться.
— Не бойся, — ободрила меня Цезария. — Они не кусаются.
Я протянул руку и взял ее ладонь. Цезария не обманула меня, змеи не кусались. Но они оплетали пальцы Цезарии и мои пальцы, обвивали мою ладонь и ползли вверх по руке. Это настолько заворожило меня, что я даже не заметил, как Цезария приподняла меня и поставила на ноги. Да, я стоял, сам не понимая, как это возможно, ведь до этого момента мои ноги отказывались держать мое тело. И все же я стоял, вцепившись в руку Цезарии, и лицо ее почти касалось моего.
Не помню, чтобы я когда-нибудь находился так близко от жены моего отца. Даже в детстве, когда меня привезли из Англии, Цезария, став для меня приемной матерью, всегда держала меня на определенном расстоянии. А теперь я стоял (или мне казалось, что я стоял), почти касаясь щекой ее щеки, и чувствовал, как змеи обвивают мою руку, но я больше не обращал на них внимания, я не мог отвести глаз от лица Цезарии. Оно сияло безупречной красотой. Хотя кожа Цезарии была темна, от нее исходило непостижимое свечение, ее взгляд и рот пьянили и были запретны одновременно. Языки бушевавшего вокруг нас пламени (я больше не чувствовал жара) шевелили пряди ее роскошных волос. Ее волосы касались моей щеки, и прикосновения, при всей своей легкости, были невероятно чувственны. Ощущая ее близость, любуясь ее прекрасными чертами, я невольно представлял себе ее ласки и ее объятия. Я хотел целовать ее, владеть ею, зачать ей ребенка. Неудивительно, что отец мой был одержим ею до последней минуты, хотя их совместную жизнь и омрачали бесконечные ссоры и разочарования.
— А теперь... — заговорила Цезария.
— Да? — подхватил я. Клянусь, в этот момент я был готов ради нее на все. Я ощущал себя влюбленным. Я не мог ни в чем ей отказать.
— Забери это обратно, — произнесла она.
Я не понял, что она имеет в виду.
— Что забрать?
— Дыхание. Боль. Меня. Забери. Все это твое, Мэддокс. Забери все это обратно.
Наконец все стало на свои места. Пришло время вступить во владение всем тем, от чего я пытался отказаться, — тем, что вошло в мою кровь, хотя я и стремился это спрятать от самого себя, болью, которая, хотел я того или нет, стала неотъемлемой частью моего существа. Настало время вновь наполнить легкие тем воздухом, который я выдохнул, сделав первый шаг на пути в неведомое.
— Забери это обратно.
Мне хотелось попросить о минутной отсрочке, хотелось поговорить с ней или хотя бы еще посмотреть на нее, прежде чем мое тело будет вновь ввергнуто в пучину страданий. Но она уже высвободила свою руку из моей.
— Забери это обратно, — произнесла она в третий раз и, чтобы удостовериться, что я повиновался ей, приблизила ко мне свое лицо и выпила из меня весь воздух, в мгновение ока опустошив мои рот, глотку и легкие.
Голова у меня пошла кругом, перед глазами расплывались белые пятна, почти затуманившие мое зрение. Мое тело действовало помимо моей воли, и я, как того и требовала Цезария, вдохнул.
Последствия не заставили себя ждать, и для моего завороженного сознания они были ужасающи. Прекрасное лицо, которым я только что любовался, растворилось, словно было соткано из тумана, и мои легкие поглотили его вместе с воздухом. Я вскинул глаза, надеясь в последний раз увидеть древнее небо, прежде чем оно тоже исчезнет, но было уже поздно.
То, что недавно казалось таким реальным, в одно мгновение превратилось в ничто. Впрочем, нет, не в ничто. Все превратилось в тени, подобные тем, что я заметил, когда только вошел в эту комнату. Некоторые из них еще не совсем утратили цвет. Над моей головой проносились белые и голубые блики, а вокруг, там, где только что шумели уцелевшие в огне заросли, мелькали сотни оттенков зеленого, прямо перед собой я видел золотые отблески пламени, а на месте, где стояла жена моего отца, плясали пунцовые искры. Но в следующее мгновение игра цвета прекратилась, и взгляд мой наткнулся лишь на серые стены.
Можно было бы счесть все случившееся плодом моего воспаленного воображения, если бы не одно важное обстоятельство: я по-прежнему стоял. Какие бы силы ни привел в движение мой разум, они были достаточно могущественны, чтобы поднять меня и поставить на ноги. Я стоял, пораженный и уверенный в том, что через секунду упаду. Но секунда прошла, и другая, и третья, и минута, а я по-прежнему стоял.
Я осторожно оглянулся. Примерно в шести ярдах от себя я увидел дверь, в которую вошел столько видений назад. Рядом на боку валялось мое инвалидное кресло. Я не смел поверить, что оно мне больше не понадобится.
— Посмотрите на него, — услышал я чье-то бормотание.
Я отвел взгляд от кресла и увидел, что у двери, прислонившись к косяку, стоит Люмен. Пока я был в комнате, он разжился новой порцией алкоголя. В руках он держал уже не бутылку, а графин. У него был остекленевший взгляд изрядно выпившего человека.
— Ты стоишь, — пробормотал он. — Как это у тебя получается?
— Сам не знаю, — признался я. — Не понимаю, почему я не падаю.
— Может, ты и ходить можешь?
— Не знаю. Не пробовал.
— Боже, так попробуй, парень.
Я взглянул на собственные ноги, которые в течение ста тридцати лет отказывались мне подчиняться.
— Ну, пошли, — пробормотал я себе под нос.
И мои ноги двинулись. Поначалу передвигать их было нелегко, но они двигались. Сперва я шагнул левой, потом правой и повернулся лицом к Люмену и двери.
На этом я не остановился. Я шел, тяжело дыша и вытянув перед собой руки на тот случай, если ноги откажут и я упаду. Но ноги не подвели. Когда Цезария подняла меня с земли, случилось чудо. Ее воля, а может, и моя или соединение ее воли с моей исцелили меня. Теперь я мог ходить и делал широкие уверенные шаги. Со временем я смогу и бегать. Я посещу все места, о которых вспоминал, сидя в инвалидном кресле. Пройдусь по знакомым дорогам, поброжу по болотам, по садам за коптильней Люмена, схожу на могилу отца в опустевших конюшнях.
Но сейчас я был счастлив, что смог сам добраться до двери. В порыве радости я заключил Люмена в объятия. На глазах моих выступили слезы, и я не мог, да и не пытался удержать их.
— Спасибо, — поблагодарил я его.
Когда я обнял его, он обнял меня в ответ и уткнулся лицом мне в шею. Он тоже всхлипывал, хотя причина его слез была мне непонятна.
— За что ты благодаришь меня? — спросил он.
— За то, что ты придал мне смелости, — пояснил я. — За то, что убедил войти сюда.
— Ты не жалеешь об этом?
Я рассмеялся, коснулся его щеки ладонью и взглянул в затуманенные алкоголем и слезами глаза.
— Нет, брат, не жалею. Нисколько.
— Но ты ведь там едва не свихнулся?
— Вроде того.
— И ты наверняка меня проклинал?
— Со страшной силой.
— Но мучения стоили того?
— Несомненно.
Люмен помолчал, обдумывая следующий вопрос.
— Тебе не кажется, что это отличный повод для двух братьев сесть и как следует напиться?
— С большим удовольствием.
Глава IX
1
Что мне предстоит сделать в оставшееся время? Все то, что я обязан сделать.
Я до сих пор не отдаю себе отчета в том, насколько велики мои знания, знаю лишь, что они огромны. В глубинах моего сознания скрывались тайны, о существовании которых я раньше не подозревал. Я жил словно в тесной клетке своих убогих представлений о мире и не обращал внимания на неведомый и несказанно богатый мир, лежавший за стенами этой клетки. Я боялся отправиться в этот мир. Находясь в плену самообмана, я воображал себя маленьким королем и не переступал границ собственных владений из страха потерять значимость. Осмелюсь сказать, что большинство людей живет в своих жалких мирках. Чтобы изменить это, необходимо глубокое потрясение, которое заставит вас открыть глаза на восхитительное разнообразие вашей сущности.
Мои глаза теперь были открыты, и я знал, что это наложило на меня огромную ответственность. Я был обязан написать обо всем, что видел, я должен был облечь в слова то, что вы теперь читаете на этих страницах.
Мог ли я справиться с таким грузом ответственности? С радостью. Наконец я получил ответ на вопрос, что соединяет все нити истории, которую я собираюсь поведать. Я сам служил связующим звеном. Я не был бесстрастным повествователем, рассказывающим о чужих жизнях и чужой любви. Я был и я есть сама история, ее хранитель, ее голос, ее музыка. Может, вам все это и не покажется таким уж великим откровением. Но для меня теперь все изменилось. С потрясающей ясностью я осознал, кем я был прежде. И в первый раз за всю свою жизнь понял, кто я есть. Знал я также и то, кем мне предстоит стать, и это тревожило меня.
Я расскажу вам не только о мире живых людей, но и о животных, и тех, кто все еще странствует по этой земле, хотя их земная жизнь прекратилась. Я расскажу не только о созданиях Божьих, но и о тех, кто создал себя силой собственной воли и желаний. Я поведаю о делах святых и нечестивых, не делая различия между ними, ибо порой я сам не понимаю этого различия.
В глубине души я знаю, что просто хочу завлечь вас, показать вам открывшийся мне мир, чтобы хаос уступил место порядку. В этом мире ничто не происходит по воле случая. Мы рождаемся совсем не случайно, на то есть веские причины, хотя мы их и не понимаем. Даже душа младенца, прожившего всего час, была послана в этот мир с определенной целью, теперь я это знаю. И мой долг убедить вас в том же. Некоторые страницы моей книги воспроизведут эпохальные события — войны, мятежи, расцвет и падение династий. Допускаю, что порой эти события могут показаться вам не имеющими отношения к основному моему повествованию, и вы удивитесь — зачем рассказ о них помещен на этих страницах. Но призываю вас к терпению, доверьтесь мне. Разумно будет считать эти фрагменты чем-то вроде стружки, которую столяр выметает из своей мастерской, закончив большую работу. Заказ выполнен и отправился к своему владельцу, однако, рассматривая обрезки дерева, мы можем немало узнать о процессе создания шедевра. Мы поймем, когда мастер замер в нерешительности, а когда с уверенностью принялся за дело, несколькими движениями придав своему созданию законченную форму. На первый взгляд деревянные стружки кажутся ненужным мусором, но они неотъемлемая часть великой работы, помогающая постичь ее смысл и значение.
В поисках этих стружек я не буду ограничивать себя границами дома и имения. Оставив «L'Enfant», мы с вами, читатель, посетим величайшие города мира: Нью-Йорк и Вашингтон, Париж и Лондон, и дальше на восток — легендарный и более древний, чем любой из вышеупомянутых городов, город Самарканд, чьи разрушающиеся дворцы и мечети по-прежнему открыты путникам Шелкового Пути. Вас утомили города? Тогда нас ждут царство дикой природы, Гавайские острова и горы Японии, непроходимые леса, где все еще лежат останки жертв Гражданской войны, и морские глубины, которые обходят стороной даже бывалые моряки. Все это проникнуто поэзией: города, сверкающие огнями, и города, лежащие в руинах, бескрайняя водная гладь и песчаные просторы пустыни — все это мы увидим вместе с вами. Я покажу вам все, что есть в этом мире.
Да, все: пророков, поэтов, солдат, собак, птиц, рыб, влюбленных, монархов, нищих, призраков. Ничто и никто не ускользнет от моего внимания. Я покажу вам божественную природу вселенной и красоту того, что мы называем грязью.
Подождите! О чем я? Настоящее безумие — обещать все это. Это самоубийственно. Я сам обрекаю себя на провал. Но именно этого я и хочу. Если в процессе создания книги я выставлю себя несчастным сумасбродом — что ж, таково мое желание.
Я хочу подарить вам блаженство, мое собственное блаженство среди многих блаженств, наполняющих этот мир. Еще я открою вам отчаяние. Без всяких колебаний я обещаю, что вы узнаете подлинное отчаяние. Отчаяние настолько глубокое, что на душе у вас станет легче, ибо вы узнаете, что другие страдают сильнее, чем вы.
И к какому же финалу все это придет? Что будет после всех моих откровений и провалов? Если честно, не имею ни малейшего представления.
Сидя в своей комнате, глядя на лужайку за окном, я размышляю о том, насколько далек от наших маленьких странных владений чужой враждебный мир. Неделя пути? Месяц? Год? Уверен, никто из нас, здесь живущих, не знает ответа на этот вопрос. Даже Цезария, несмотря на свой пророческий дар, не сможет сказать мне, когда враги настигнут нас. Все, что я знаю, — они непременно придут. Должны прийти, ради всех нас. Я больше не считаю этот дом благословенным приютом волшебства. Возможно, он был таковым. Но теперь наступили дни упадка, былая слава сменилась разложением. Льщу себя надеждой, что его ожидает достойный конец, однако если выйдет иначе, значит, так тому и быть.
Все, что мне нужно, это время, чтобы околдовать вас, увлечь своим рассказом. А потом я уйду в историю, как и этот дом. Я не удивлюсь, если мы вместе с этим домом окончим свои дни на дне болота. И, честно говоря, это совсем не страшит меня, если я к тому времени успею завершить свой труд.
Завершить все то, что я должен сделать.
Я до сих пор не отдаю себе отчета в том, насколько велики мои знания, знаю лишь, что они огромны. В глубинах моего сознания скрывались тайны, о существовании которых я раньше не подозревал. Я жил словно в тесной клетке своих убогих представлений о мире и не обращал внимания на неведомый и несказанно богатый мир, лежавший за стенами этой клетки. Я боялся отправиться в этот мир. Находясь в плену самообмана, я воображал себя маленьким королем и не переступал границ собственных владений из страха потерять значимость. Осмелюсь сказать, что большинство людей живет в своих жалких мирках. Чтобы изменить это, необходимо глубокое потрясение, которое заставит вас открыть глаза на восхитительное разнообразие вашей сущности.
Мои глаза теперь были открыты, и я знал, что это наложило на меня огромную ответственность. Я был обязан написать обо всем, что видел, я должен был облечь в слова то, что вы теперь читаете на этих страницах.
Мог ли я справиться с таким грузом ответственности? С радостью. Наконец я получил ответ на вопрос, что соединяет все нити истории, которую я собираюсь поведать. Я сам служил связующим звеном. Я не был бесстрастным повествователем, рассказывающим о чужих жизнях и чужой любви. Я был и я есть сама история, ее хранитель, ее голос, ее музыка. Может, вам все это и не покажется таким уж великим откровением. Но для меня теперь все изменилось. С потрясающей ясностью я осознал, кем я был прежде. И в первый раз за всю свою жизнь понял, кто я есть. Знал я также и то, кем мне предстоит стать, и это тревожило меня.
Я расскажу вам не только о мире живых людей, но и о животных, и тех, кто все еще странствует по этой земле, хотя их земная жизнь прекратилась. Я расскажу не только о созданиях Божьих, но и о тех, кто создал себя силой собственной воли и желаний. Я поведаю о делах святых и нечестивых, не делая различия между ними, ибо порой я сам не понимаю этого различия.
В глубине души я знаю, что просто хочу завлечь вас, показать вам открывшийся мне мир, чтобы хаос уступил место порядку. В этом мире ничто не происходит по воле случая. Мы рождаемся совсем не случайно, на то есть веские причины, хотя мы их и не понимаем. Даже душа младенца, прожившего всего час, была послана в этот мир с определенной целью, теперь я это знаю. И мой долг убедить вас в том же. Некоторые страницы моей книги воспроизведут эпохальные события — войны, мятежи, расцвет и падение династий. Допускаю, что порой эти события могут показаться вам не имеющими отношения к основному моему повествованию, и вы удивитесь — зачем рассказ о них помещен на этих страницах. Но призываю вас к терпению, доверьтесь мне. Разумно будет считать эти фрагменты чем-то вроде стружки, которую столяр выметает из своей мастерской, закончив большую работу. Заказ выполнен и отправился к своему владельцу, однако, рассматривая обрезки дерева, мы можем немало узнать о процессе создания шедевра. Мы поймем, когда мастер замер в нерешительности, а когда с уверенностью принялся за дело, несколькими движениями придав своему созданию законченную форму. На первый взгляд деревянные стружки кажутся ненужным мусором, но они неотъемлемая часть великой работы, помогающая постичь ее смысл и значение.
В поисках этих стружек я не буду ограничивать себя границами дома и имения. Оставив «L'Enfant», мы с вами, читатель, посетим величайшие города мира: Нью-Йорк и Вашингтон, Париж и Лондон, и дальше на восток — легендарный и более древний, чем любой из вышеупомянутых городов, город Самарканд, чьи разрушающиеся дворцы и мечети по-прежнему открыты путникам Шелкового Пути. Вас утомили города? Тогда нас ждут царство дикой природы, Гавайские острова и горы Японии, непроходимые леса, где все еще лежат останки жертв Гражданской войны, и морские глубины, которые обходят стороной даже бывалые моряки. Все это проникнуто поэзией: города, сверкающие огнями, и города, лежащие в руинах, бескрайняя водная гладь и песчаные просторы пустыни — все это мы увидим вместе с вами. Я покажу вам все, что есть в этом мире.
Да, все: пророков, поэтов, солдат, собак, птиц, рыб, влюбленных, монархов, нищих, призраков. Ничто и никто не ускользнет от моего внимания. Я покажу вам божественную природу вселенной и красоту того, что мы называем грязью.
Подождите! О чем я? Настоящее безумие — обещать все это. Это самоубийственно. Я сам обрекаю себя на провал. Но именно этого я и хочу. Если в процессе создания книги я выставлю себя несчастным сумасбродом — что ж, таково мое желание.
Я хочу подарить вам блаженство, мое собственное блаженство среди многих блаженств, наполняющих этот мир. Еще я открою вам отчаяние. Без всяких колебаний я обещаю, что вы узнаете подлинное отчаяние. Отчаяние настолько глубокое, что на душе у вас станет легче, ибо вы узнаете, что другие страдают сильнее, чем вы.
И к какому же финалу все это придет? Что будет после всех моих откровений и провалов? Если честно, не имею ни малейшего представления.
Сидя в своей комнате, глядя на лужайку за окном, я размышляю о том, насколько далек от наших маленьких странных владений чужой враждебный мир. Неделя пути? Месяц? Год? Уверен, никто из нас, здесь живущих, не знает ответа на этот вопрос. Даже Цезария, несмотря на свой пророческий дар, не сможет сказать мне, когда враги настигнут нас. Все, что я знаю, — они непременно придут. Должны прийти, ради всех нас. Я больше не считаю этот дом благословенным приютом волшебства. Возможно, он был таковым. Но теперь наступили дни упадка, былая слава сменилась разложением. Льщу себя надеждой, что его ожидает достойный конец, однако если выйдет иначе, значит, так тому и быть.
Все, что мне нужно, это время, чтобы околдовать вас, увлечь своим рассказом. А потом я уйду в историю, как и этот дом. Я не удивлюсь, если мы вместе с этим домом окончим свои дни на дне болота. И, честно говоря, это совсем не страшит меня, если я к тому времени успею завершить свой труд.
Завершить все то, что я должен сделать.
2
Наконец мы подошли к началу.
Но с чего начать? Может, с Рэйчел Палленберг, сочетавшейся браком с Митчеллом Монро Гири, одним из самых красивых и могущественных мужчин Америки? Рассказывать ли о ее внезапном горе, о том, как она, заблудившись, кружила в автомобиле в своем родном маленьком городке в штате Огайо, где она выросла? Бедная Рэйчел. Она лишилась не только мужа, но и нескольких домов и квартир и возможности вести образ жизни, возбуждающий зависть у девяноста девяти процентов населения (оставшийся процент сам ведет подобную жизнь и на собственном опыте знает, насколько она безрадостна). Ей пришлось вернуться в родной дом, где она поняла, что стала там чужой. Ее стал мучить вопрос, какому миру она теперь принадлежит.
Но с чего начать? Может, с Рэйчел Палленберг, сочетавшейся браком с Митчеллом Монро Гири, одним из самых красивых и могущественных мужчин Америки? Рассказывать ли о ее внезапном горе, о том, как она, заблудившись, кружила в автомобиле в своем родном маленьком городке в штате Огайо, где она выросла? Бедная Рэйчел. Она лишилась не только мужа, но и нескольких домов и квартир и возможности вести образ жизни, возбуждающий зависть у девяноста девяти процентов населения (оставшийся процент сам ведет подобную жизнь и на собственном опыте знает, насколько она безрадостна). Ей пришлось вернуться в родной дом, где она поняла, что стала там чужой. Ее стал мучить вопрос, какому миру она теперь принадлежит.