Баркер Клайв. Галили

   Так рассуждал Зелим. Но он забыл о судьбе, которая подчас смешивает все людские расчеты.
   А произошло вот что. После встречи на берегу Зелим был вынужден выходить в море в одиночестве, никто не желал делить с ним лодку. Неизбежным следствием этого был ничтожный улов, которым ему теперь приходилось довольствоваться. Обходясь без товарищей, он уже не мог забросить сеть так далеко, как прежде. Но в тот день, хотя он, как всегда, рыбачил один, ему улыбнулась удача. Вытащив сеть, Зелим с радостью увидел, что она полна рыбы; веселый и довольный, он направился к берегу. На берегу несколько рыбаков уже выгружали добычу, и у воды собралось немало жителей деревни, так что, когда Зелим причалил и вытащил из лодки сеть, на него устремилось множество любопытных глаз.
   В тот день в сеть Зелима попались и лангусты, и камбала, и даже небольшой осетр. А внизу трепыхалась диковинная рыба, Зелим никогда прежде такой не видел — она все еще билась так отчаянно, словно обладала неиссякаемым запасом жизненных сил. Она была крупнее прочих, и плавники ее отливали не серебром, а пурпуром. Странная добыча сразу привлекла внимание. Одна из женщин, стоявших на берегу, во всеуслышанье заявила — это не что иное, как рыба-демон.
   — Взгляните только, как эта тварь на нас смотрит! — закричала она, и голос ее задрожал от испуга. — О Господи, спаси, как она на нас смотрит!
   Зелим ничего не ответил, ибо взгляд неведомой рыбы тревожил его не меньше, чем женщину. Ему казалось, что она пристально наблюдает за людьми своими раскосыми глазами, словно хочет сказать: рано или поздно вы все умрете, как сейчас умираю я, рано или поздно все вы будете биться в последней агонии и отчаянно хватать ртом воздух.
   Паника, охватившая женщину, передалась всем собравшимся на берегу. Дети подняли плач, и взрослые приказали им бежать прочь и ни в коем случае не оглядываться на рыбину и на Зелима, который осмелился притащить эту тварь на берег.
   — Я тут ни при чем, — пытался оправдаться юноша. — Она просто попала в мою сеть.
   — Но почему она попала именно в твою сеть? — пропищал Бару, проталкиваясь между наиболее храбрыми односельчанами, оставшимися на берегу. — Я скажу тебе, почему! — изрек он, указывая пухлым пальцем на Зелима. — Она хочет быть с тобой.
   — Рыба хочет быть со мной? — переспросил Зелим. Слова Бару показались ему такими нелепыми, что он рассмеялся, но смеялся он один. Остальные же не сводили глаз с обвинителя и с жуткой улики — рыба все еще трепыхалась, хотя все прочие ее товарки по несчастью давно затихли.
   — Это всего лишь рыба, — вновь воззвал Зелим к разуму односельчан.
   — Клянусь, никогда прежде я не видел подобной рыбы, — заявил Бару. Он обвел взглядом толпу, охваченную предвкушением скандала. — Где Кекмет?
   — Я здесь, — раздался голос старого рыбака. Он стоял за спинами односельчан, и Бару сделал ему знак подойти. Кекмет неохотно приблизился к сети. Он прекрасно понимал, что замышляет хитрый толстяк.
   — Как давно ты рыбачишь здесь? — громогласно осведомился Бару.
   — Почти всю свою жизнь, — ответил Кекмет. — Но я знаю, о чем ты спросишь сейчас. И отвечаю сразу — мне ни разу не попадалась рыба вроде этой. — Старик взглянул на Зелима. — Однако, Бару, это вовсе не значит, что это рыба-демон. Это значит лишь... что это редкая рыба, вот и все.
   Лицо Бару исказила коварная ухмылка.
   — Значит, это всего лишь редкая рыба. Так, может, ты согласен съесть ее?
   — А что еще делать с рыбой? — попытался вмешаться Зелим. — Неужели отпустить?
   — Бару не с тобой разговаривает, — оборвала его одна из женщин. Она была известна характером не менее вздорным, чем у Бару, хотя ее узкое бледное лицо было полной противоположностью его красной роже. — Отвечай, Кекмет! Отвечай! Скажи нам, решился бы ты засунуть себе в брюхо хоть кусочек этой твари.
   И женщина опасливо взглянула вниз, на рыбу. К несчастью, именно в тот момент рыба как-то по-особому закатила свой желтый глаз, и женщине показалось, будто та пристально смотрит на нее. Женщина вздрогнула, выхватила из рук Кекмета палку и стала что есть мочи колотить рыбу — она ударила ее не раз и не два, а не менее тридцати, так что рыба превратилась в месиво. Наконец женщина отбросила палку на песок и с ехидной усмешкой, обнажившей ее гнилые зубы, вновь обратилась к Кекмету:
   — Ну как? Готов ты ее съесть?
   Кекмет покачал головой.
   — Вы можете верить в любые бредни, — произнес он. — Я не способен вас переубедить. Возможно, ты прав, Бару. Возможно, все мы прокляты. Мне все равно. Я слишком стар, чтобы о чем-либо тревожиться.
   С этими словами он оперся на плечо стоявшего рядом ребенка, словно теперь, когда у него отняли палку, он не мог обходиться без поддержки. Затем, легонько подталкивая мальчика, он захромал вдоль по берегу, прочь от толпы.
   — Ты приносишь нам слишком много вреда, — изрек Бару, обращаясь к опустившему голову Зелиму. — Ты должен уйти.
   Зелим счел за благо не вступать в спор. Он понимал, что в словах нет проку. Юноша подошел к своей лодке, взял лежавший там нож для потрошения рыбы и побрел в сторону деревни. Оказавшись дома, он собрал свои нехитрые пожитки, для этого ему не потребовалось и часа. Когда же Зелим вышел на улицу, она была пуста, соседи — из стыда ли, из страха ли — предпочли укрыться в своих домах. Но юноша чувствовал, как они провожают его глазами; в эту минуту он почти желал, чтобы обвинения Бару оказались правдой, он хотел обладать способностью налагать порчу, чтобы назавтра всех жителей деревни поразила слепота.

Глава IV

   А теперь позвольте мне поведать о том, что случилось с Зелимом после того, как он покинул Атву.
   Полный решимости доказать — хотя бы самому себе, — что лес, из которого вышли чудесные странники, не так уж и опасен, он отважно углубился в гущу деревьев. В лесу было холодно и сыро, и не раз юноша подавлял в себе желание вернуться на залитый солнечным светом берег, но со временем эти мысли, а вместе с ними и страхи развеялись. Сколько он ни шел, вокруг не было ничего, что могло бы причинить ему вред. Правда, частенько ему на голову падало чье-то дерьмо, но всякий раз злоумышленниками оказывались самые обыкновенные птицы, а не пожиратели детей, о которых он слышал столько жутких историй. Порой до него доносились шуршание или треск сучьев, и, вглядевшись в заросли, он различал блеск глаз притаившегося там существа, но то были не странствующие джинны, а всего лишь кабан или дикая собака.
   Вместе со страхами исчезла и настороженность, теперь Зелим шагал уверенно и, к собственному удивлению, ощущал, что на душе у него становится все легче. Он даже стал напевать. И то была не рыбачья песня, полная неизбывной тоски или же грязных непристойностей, но одна из тех, что Зелим помнил еще с детства. Простые слова, пробуждающие счастливые воспоминания.
   Зелим не страдал ни от голода, ни от жажды, в лесу в изобилии росли ягоды, а пил он из прозрачных ручьев, петляющих между деревьями. Дважды он находил в кустах птичьи гнезда и лакомился сырыми яйцами. И лишь ночью, когда юноша устроился на отдых (он ориентировался по солнцу и в темноте мог заблудиться), его охватила тревога. Ему нечем было развести огонь, и он до самого рассвета сидел под деревом и молил Бога, чтобы тот уберег его от медведей и волков, вышедших на поиски добычи.
   Через четыре дня и четыре ночи Зелим пересек лес и выбрался на открытую местность. За это время он так привык к царившему в чаще полумраку, что от яркого солнечного света у него разболелась голова. Решив продолжить путь немного позднее, когда зной спадет, он опустился в высокую траву на опушке и задремал, сморенный жарой и усталостью. Проспал он до самых сумерек. Разбудил его то стихающий, то набирающий силу хор голосов молившихся людей. Зелим сел и осмотрелся по сторонам. Поблизости от места, где он спал, юноша увидел каменистую гряду, напоминавшую спинной хребет мертвого чудовища, а по узкой тропинке, что вилась меж валунов, шли несколько монахов, распевавших молитву. Некоторые из них несли светильники, в отблесках которых Зелим разглядел лица путников — взлохмаченные длинные бороды, сурово нахмуренные брови, выгоревшие на солнце волосы. Юноша подумал, что эти люди немало пострадали за свою веру.
   Вскочив на ноги, он бросился вслед за путниками, окликая их на бегу, дабы не испугать незнакомцев своим внезапным появлением. Увидев Зелима, монахи остановились, несколько пар глаз с подозрением уставились на юношу.
   — Я устал и умираю от голода, — обратился к ним Зелим. — И хотел бы попросить у вас немного хлеба. А если вам нечем поделиться со мной, может, вы подскажете мне, где я могу найти приют на ночь.
   Старший из монахов, плотный крепкий мужчина, передал светильник товарищу и сделал Зелиму знак приблизиться.
   — Откуда ты идешь? — осведомился он.
   — Я пришел с другой стороны этого леса, — сообщил Зелим.
   — Разве ты не знаешь, что это опасная дорога? — удивился монах. Никогда прежде Зелим не встречал человека с таким зловонным дыханием.
   — Здесь орудуют разбойники, — продолжал монах. — Многие путники нашли здесь свою смерть. — Внезапно монах схватил Зелима за руку, притянул к себе, выхватил откуда-то огромный нож и приставил к горлу юноши. — Зови своих! — прорычал он.
   Ошарашенный Зелим не понимал, что происходит.
   — Кого звать? — пробормотал он.
   — Своих дружков разбойников, кого же еще! Скажи им, если они попробуют нас тронуть, я перережу тебе глотку.
   — Уверяю, вы ошибаетесь. Я вовсе не разбойник.
   — Заткнись! — монах так сильно нажал на нож, что на шее Зелима выступила кровь. — Зови свою шайку!
   — Мне некого звать. Я путешествую один, — лепетал Зелим. — Клянусь вам. Клянусь глазами своей матери, я не разбойник.
   — Да прикончи ты его, Назар, — посоветовал один из монахов, стоявших поодаль.
   — Прошу вас, не делайте этого! — взмолился Зелим. — Я ни в чем не виноват!
   — Здесь не осталось невинных людей, — сказал Назар, монах, державший Зелима. — Этот мир катится к своему концу, и все живущие в нем служат вместилищем порока и разврата.
   Зелим решил, что эта философская мудрость доступна лишь монахам.
   — Вам виднее, — согласился он. — Наверное, так оно и есть. Но я-то что сделал? Говорю вам, я не вор и не разбойник. Я простой рыбак.
   — Что-то ты забрел слишком далеко от моря, рыбак, — заметил маленький монах, похожий на крысу, которому Назар передал свой светильник. Он подошел поближе, чтобы лучше разглядеть Зелима, и, подняв фонарь, осветил его лицо. — Как ты оказался здесь, вдали от моря и рыбы?
   — У нас в деревне меня невзлюбили. Вот я и решил уйти, — сообщил Зелим, решивший, что монахам лучше говорить правду.
   — И по какой же причине тебя невзлюбили, позволь спросить?
   Зелим пожал плечами. Излишняя искренность явно не пойдет ему на пользу, подумал он.
   — Просто невзлюбили, и все, — вздохнул он.
   Похожий на крысу монах еще некоторое время пристально разглядывал пленника, а потом обратился к старшему:
   — Знаешь, Назар, по-моему, он говорит правду. — Зелим ощутил, как лезвие, впившееся ему в шею, слегка отодвинулось. — Мы думали, что ты из разбойничьей шайки, — обратился монах к Зелиму, — и твои дружки послали тебя вперед, чтобы задержать нас. Думали, ты приманка.
   И вновь Зелим не понял, о чем идет речь.
   — Какая приманка? Вы думали, разбойники набросятся на вас, пока вы будете говорить со мной?
   — Никто не собирается с тобой говорить, — буркнул Назар, и нож его, соскользнув с шеи Зелима, уперся в грудь юноши, разорвав и без того ветхую рубашку. Рука монаха скользнула под рубашку вслед за ножом, быстро ощупала тело Зелима и юркнула ниже, в его рваные штаны.
   — Для меня он слишком стар, Назар, — сообщил крысоподобный монах и, повернувшись к Зелиму спиной, уселся на камень. — Я предпочитаю маленьких мальчиков.
   — Значит, он мой? — уточнил главарь.
   Вместо ответа еще три монаха приблизились к Зелиму, глядя на него жадными, как у голодных собак, глазами. Юноша все понял. Он катался по земле, разрывая в клочья остатки одежды. Но ни его жалобные крики, ни мольбы о пощаде не остановили монахов. Они заставили юношу лизать свои ступни и ягодицы, засовывали ему в рот сначала свои сальные бороды, потом соски, потом возбужденные члены. А после они поочередно овладели юношей, не обращая внимания на то, что Зелим истекает кровью.
   Тем временем прочие монахи, устроившись между камней, читали, попивали вино и просто лежали, любуясь звездами. Один из них даже молился. Зелим видел все это, так как из последних сил отворачивался от своих мучителей, решив ни за что не дать им увидеть свои глаза, полные ужаса. Столь же твердо он решил сдерживать слезы. Стиснув зубы, Зелим наблюдал за отдыхающими монахами и ждал, пока их товарищи кончат его насиловать.
   Зелим не сомневался, что монахи, удовлетворив свою похоть, убьют его. Но вышло иначе. Они развлекались с ним всю ночь, воплощая свои самые извращенные желания, а под утро бросили истерзанного юношу между скал и продолжили свой путь.
 
   Взошло солнце, но Зелим лишь плотнее сомкнул веки, чтобы не видеть его лучей. Мучимый стыдом, он хотел спрятаться от солнечного света. Он долго лежал ничком, но в полдень нестерпимый жар заставил его подняться на четвереньки и отползти в тень скал. Там, к своему удивлению, он обнаружил, что один из монахов — возможно, тот, что молился, пока товарищи его бесчинствовали, — оставил флягу с вином, немного хлеба и сушеных фруктов. Монах позаботился о нем.
   И лишь теперь юноша дал волю слезам, он плакал навзрыд, но не из-за страданий, которые он пережил, а тронутый добротой этого незнакомого человека.
   Успокоившись, Зелим утолил голод и жажду. Может быть, благодаря вину к Зелиму вернулись силы, и, кое-как прикрыв наготу лохмотьями одежды, он покинул прохладную нишу меж скал и двинулся по тропе. Тело его все еще терзала боль, но кровотечение остановилось, и даже ночью он не стал ложиться, а продолжал свой путь в свете луны и звезд. В какой-то момент за ним увязалась тощая бродячая собака; юноше нечего было дать ей, но она, как видно, нуждалась в человеческом обществе и упорно брела за ним вслед. Зелим не гнал ее, так как тоже нуждался в обществе. Через некоторое время собака настолько осмелела, что приблизилась к Зелиму вплотную, и, обнаружив, что новый хозяин не собирается дать ей пинка, затрусила рядом, словно они с Зелимом были неразлучными друзьями.
 
   Как ни странно, встреча с голодной псиной повлекла за собой неожиданный поворот в судьбе Зелима. Через несколько часов он оказался в деревне, по размерам многократно превосходившей Атву. В центре Зелим увидел толпу и решил, что в деревне праздник. На улицах было полно людей, они кричали, распевали песни, приплясывали и, судя по всему, пребывали в превосходном настроении.
   — Сегодня что, церковный праздник? — спросил Зелим у юноши, который потягивал вино, устроившись на пороге своего дома.
   Но тот рассмеялся ему в ответ.
   — Нет, сегодня не церковный праздник.
   — Тогда чему все так радуются?
   — Сегодня несколько ублюдков будут повешены, — сообщил юноша с ленивой ухмылкой.
   — А... понятно, — пробормотал Зелим.
   — Хочешь посмотреть?
   — Да нет. Не особенно.
   Юноша оглядел Зелима.
   — Похоже, тебе нужно поесть — заметил он. — И не только поесть. Тебе явно нужны штаны и еще много чего. Что с тобой случилось?
   — Я не хочу об этом вспоминать.
   — Вижу, ты попал в скверный переплет. Значит, тебе непременно надо пойти посмотреть на казнь. Мой отец уже там. Он всегда говорит: приятно увидеть людей, которым повезло еще меньше, чем тебе. Он считает, это полезно для души. Учит быть благодарным судьбе.
   Зелим согласился с тем, что подобная точка зрения не лишена мудрости. Вместе с новым знакомым он и его собака направились на рыночную площадь. Однако пробиться сквозь густую толпу оказалось куда труднее, чем полагал их провожатый, и к тому времени, когда они оказались наконец в первых рядах зевак, все осужденные, за исключением одного, уже болтались на виселице. Зелим сразу узнал казненных: всколоченные бороды, выжженные солнцем макушки. Это были странствующие монахи, сотворившие над ним насилие. Перед тем как петли затянулись на их шеях, они претерпели немало мучений — у некоторых были отрублены руки, у других на месте глаз зияли кровавые дыры, третьи, судя по потокам крови, струящимся из их чресел, перед смертью лишились своего мужского достоинства.
   В живых оставался только Назар, дожидавшийся своей очереди. Он не мог стоять, и двое селян поддерживали его, а третий надевал ему петлю на шею. Гнилые зубы монаха были выбиты, а тело покрыто ранами и кровоподтеками. Вид его страданий явно доставлял толпе огромную радость. Конвульсии и судорожные вздохи умирающего встречались ликующими воплями. Глядя на последние содрогания монаха, собравшиеся во весь голос перечисляли его преступления. То и дело раздавались выкрики: «Убийца! Вор! Содомит!»
   — Это еще не все, что натворил этот мерзавец, — сообщил Зелиму юноша. — Мой отец говорит, в нем столько зла, что, когда он сдохнет, мы, может, увидим дьявола. Душа этого негодяя выскочит изо рта, а дьявол подойдет и схватит ее!
   Зелим вздрогнул, пораженный ужасной мыслью. Если отец парня прав и монах-насильник действительно является грязным отродьем сатаны, возможно, порок вошел в тело Зелима вместе с семенем и слюной этого нечестивца. Пусть против воли, но он совокупился с этим исчадьем зла, а значит, когда придет его час, гореть ему адским пламенем.
   Меж тем петля затянулась вокруг шеи Назара, и он, пытаясь продлить последние мгновения, поднялся на цыпочки. Люди, поддерживающие его, отошли, чтобы помочь затянуть веревку еще туже. Но прежде чем дыхание его пресеклось навеки, Назар заговорил. Даже не заговорил, закричал, напрягая последние силы своего истерзанного тела.
   — Да, Богу плевать на вас! — возвестил он.
   Толпа ответила шквалом проклятий и ругани. В него полетели камни. Но если Назар и ощутил боль, ни один мускул на его лице не дрогнул. Он продолжал кричать:
   — Господь видел, как мы мучаем невинных, и не счел нужным помешать нам! Ему плевать! И вы можете делать со мной все, что угодно, потому что...
   Тут веревка сдавила его горло, но Назар все кричал и кричал, извергая вместе со словами потоки крови:
   — Нет никакого ада! Нет никакого рая! Нет никакого...
   Он не успел закончить, захрипел и смолк навеки, болтаясь в воздухе, точно тряпичная кукла. Но Зелим знал, какое слово повешенный так и не произнес: Бог. Он хотел сказать напоследок: «Нет никакого Бога».
   Толпа пришла в исступление, глумясь над повешенным, люди осыпали его насмешками и плевали на него. Агония Назара не была долгой. К великому неудовольствию толпы, душа быстро оставила измученное тело, и он повис на веревке безжизненным мешком; трудно было поверить, что совсем недавно он говорил и двигался. Новый знакомый Зелима был откровенно разочарован:
   — Что-то я не видел никакого сатаны. А ты?
   Зелим отрицательно покачал головой. В глубине души он подозревал, что встреча с сатаной все же состоялась, что сатана всего лишь человек, такой же, как он сам. А может, сатана — это людская толпа. Или все человечество.
   Он окинул взглядом повешенных, пытаясь отыскать того, кто молился, пока прочие монахи тешили свою похоть, того, кто оставил ему вино и пищу. Может, это он убедил своих товарищей сохранить жертве жизнь. Зелиму уже никогда не узнать, что случилось на самом деле. Но произошло нечто удивительное. Смерть сделала этих людей похожими друг на друга, как две капли воды. Все, что некогда отличало их друг от друга, исчезло, лишенные выражения лица казались одинаковыми, словно брошенные дома, владельцы которых забрали с собой все свои пожитки. Зелим уже не мог понять, кто из монахов предавался молитве среди скал, а кто терзал его с извращенной жестокостью. Он не знал, кто из них кусал его, точно взбесившийся пес, кто мочился ему в лицо, когда он терял сознание, не знал, кто осыпал его грязными ругательствами, овладевая им с бесстыдством животного. Смерть уравняла их.
   — Теперь им отрежут головы, наденут на пики и выставят на улице, — сообщил Зелиму юноша. — В назидание прочим разбойникам.
   — И монахам, — добавил Зелим.
   — Они не были монахами, — возразил юноша.
   Слова эти услышала женщина, проходившая мимо.
   — Нет, были, — заявила она. — Назар, их предводитель, был монахом в Самарканде. Он прочел слишком много книг, которых ему не следовало читать. Поэтому и стал тем, кем стал.
   — Каких книг? — поинтересовался Зелим.
   Женщина бросила на него испуганный взгляд.
   — Нам этого лучше не знать.
   — Мне надо отыскать отца, — обратился к Зелиму юноша. — Надеюсь, все твои беды остались позади. Храни тебя Господь.
   — И тебя тоже, — ответил Зелим.

Глава V

1

   Зелим видел достаточно, даже более чем достаточно. Толпа вновь пришла в возбуждение, когда тела вынули из петель и начали готовить к обезглавливанию. Родители посадили детей на плечи, дабы те могли лучше видеть происходящее. У Зелима это зрелище вызвало отвращение. Он торопливо отвел глаза, подхватил блохастую собаку, по-прежнему отиравшуюся у его ног, и принялся протискиваться сквозь толпу.
   Вдруг он услышал чей-то голос за своей спиной:
   — Значит, тебе противен вид крови?
   Обернувшись, Зелим увидел ту самую женщину, которая рассказывала о нечестивых книгах, хранившихся в Самарканде.
   — Нет, вовсе не противен, — пробормотал Зелим, воспринявший ее слова как упрек в нехватке мужественности. — Мне просто надоело. Стоит ли смотреть, как издеваются над трупами? Они уже не способны страдать.
   — Ты прав, — кивнула женщина.
   Судя по одежде, она была вдовой, однако Зелим разглядел, что собеседница его еще молода, всего на год-два старше, чем он сам.
   — Зато мы способны страдать, — произнесла она. — Те, кто остался в живых.
   Вероятно, до чудовищного события, приключившегося с ним по пути, Зелим не смог бы понять смысла этих слов, но теперь истина открылась ему в полной мере. Собственные страдания не прошли для него даром: они научили его сочувствовать несчастьям других.
   — Я всегда думал, для наших страданий есть причины... — негромко заметил он.
   Толпа издала ликующий рев. Оглянувшись, Зелим увидел одну из отрубленных голов, одетую на пику; кровь, хлеставшая из перерезанной шеи, искрилась и блестела на солнце.
   — Что ты сказал? — спросила женщина и подвинулась к нему ближе, поскольку поднялся такой шум, что расслышать хоть слово было трудно.
   — Так, ерунда, — вздохнул Зелим.
   — Пожалуйста, скажи мне, — настаивала женщина. — Я хочу знать.
   Зелим пожал плечами. Слезы подступили к его глазам, но какой мужчина позволит себе плакать в таких обстоятельствах?
   — Почему бы тебе не пойти со мной? — предложила женщина. — Все мои соседи здесь, любуются на этот кошмар. Если ты пойдешь со мной, никто этого не увидит. Никто не будет о нас сплетничать.
   Зелим, прежде чем ответить, немного подумал.
   — Пойдем. Только со мной собака, — сказал он наконец.

2

   В доме этой женщины Зелим провел шесть лет. Конечно, через неделю после того, как он поселился у нее, пошли сплетни, но люди здесь были не такие, как в Атве, никто не вмешивался в чужие дела. Зелим жил счастливо с вдовой Пассак и со временем полюбил ее. Она была женщиной весьма практического склада, но по ночам, при плотно закрытых дверях и ставнях, становилась страстной и пылкой. По непонятным причинам, раскаленный ветер пустыни, приносивший с собой тучи горячего песка, оказывал на нее особое влияние. Стоило вдове ощутить его жаркое дыхание, она утрачивала обычную сдержанность и стыдливость и была готова на все, чтобы доставить Зелиму наслаждение. В такие дни он любил ее еще больше.
   Но воспоминания об Атве и о чудесной семье, в один далекий день вышедшей на морской берег, никогда не оставляли его. Не забывал он и о пережитых страданиях, и о странных мыслях, посетивших его в те минуты, когда он смотрел на своих мучителей, вздернутых на виселицу. Все, что он некогда испытал, жило в его сердце, и подобно вину, которое с годами становится все более крепким и изысканным, сознание его зрело и развивалось.
   Наконец, через шесть лет, после множества счастливых дней и ночей, проведенных с вдовой Пассак, он понял — настал час испить это вино.
 
   Это случилось как раз, когда шквал огненного ветра, прилетевшего из пустыни, заставил их с Пассак ночью предаваться любви целых три раза. После того как они утолили свою страсть, Пассак уснула, а Зелим никак не мог сомкнуть глаз. Он ощущал какое-то странное возбуждение, глаза его горели, словно обжигающий ветер, бушевавший за стенами, проник внутрь их жилища и опалил ему веки.
   В углу жалобно поскуливала собака, за эти годы сильно постаревшая и ослепшая.
   — Тише, псина, — прошептал Зелим. Он не хотел будить Пассак, боясь, что она помешает ему разобраться в охвативших его необычных ощущениях.
   Зелим сжал голову руками. Как он жил все это время? Конечно, останься он в Атве, ему был бы уготован даже более безрадостный удел, но разве его жизнь здесь имеет хоть какой-то смысл? В Атве человеческое существование подчинено вечным законам природного круговорота. Человек рождается, он растет, набирается сил и выходит в море, чтобы ловить рыбу, потом стареет, вновь становится слабым, как дитя, и умирает, твердо зная, что его место в мире займут новые рыбаки. Но жизнь Зелима лишена подобной определенности. Он бредет по своему пути наугад, подчиняясь лишь игре случая, находит страдания там, где надеялся обрести утешение, и наслаждение там, где ждал встретить печаль. Он видел дьявола в человеческом обличье, и в этом же обличье представало перед ним божество. Нет, жизнь его вовсе не так бедна событиями, как он ожидал.