Баркер Клайв. Галили

   В этот миг дверь комнаты отворилась, что заставило его приподнять голову с подушки.
   — Лоретта?
   — Нет, сэр. Джоселин.
   — Где Лоретта? Она обещала со мной посидеть.
   — Она спустилась вниз, сэр. К ней пришла жена Митчелла. Не желаете чего-нибудь поесть, сэр? Может, немного супа?
   — Пришли сюда Рэйчел.
   — Не поняла, сэр?
   — Все ты прекрасно поняла. Пришли ко мне Рэйчел. И пусть она принесет бокал бренди. Ну, иди же.
   Когда Джоселин удалилась, Кадм снова опустил голову на подушку. Какой бы холод ни пронзал его тело, одна мысль о том, что Рэйчел была внизу и что он сможет ею недолго полюбоваться, согрела ему сердце и скрасила его жалкую участь.
   Славная девушка, она всегда была ему по душе, и, хотя стараниями Митчелла Рэйчел утратила свою былую чистоту, равно как и веру в добродетель, тем не менее она оказалась сильной натурой и сумела выстоять. Кадм потянулся к ящику стоящего по соседству шкафчика и выудил из него пачку жевательных резинок. Хотя ослабевшие мышцы челюстей давно заставили его отказаться от жвачки, а чистка зубов превращалась в сущую пытку из-за множества покрывавших его рот язвочек, он хотел встретить Рэйчел со свежим дыханием — вдруг она сядет рядом с ним. Непослушными пальцами он достал из пачки пластинку и, положив ее на пересохший язык, принялся тщательно сосать.
   С улицы донесся чей-то восторженный крик, и ему нестерпимо захотелось выбраться из своей холодной постели и выйти из дома, чтобы еще разок взглянуть на небо. Неужели он просит слишком многого?
   В лучшие времена он любил гулять, и не важно, какая была погода — хорошая или плохая, неважно, где и когда возникало это желание, он просто выходил из своего лимузина и гулял. Он помнил и холодные зимние утра, и полуденную августовскую жару, и весенние дни, когда он, словно счастливый студент, сбежавший с занятий, возвращался домой, и теплые летние вечера, когда, будучи в легком подпитии, шел и пел песни, ощущая себя королем.
   Больше этого не повторится. Из его жизни безвозвратно ушли и улица, и небо, и песни. Впереди его не ожидало ничего, кроме тишины. И приговора. И как он ни пытался подготовиться к грядущим испытаниям, неизвестность продолжала его путать.
   Оконная рама слегка задребезжала — должно быть, на улице поднялся ветер, от очередного порыва которого пришли в движение тяжелые шторы. Неудивительно, что ему холодно! Чертова сиделка, вероятно, забыла закрыть окно. Еще один порыв, и занавеси расправились, как паруса; на сей раз Кадм явственно ощутил сквозняк, довольно сильный, ибо зашевелилась отброшенная лампой тень.
   Внутри живота у него точно что-то оборвалось, и он почувствовал странный трепет. Не понимая, что происходит, Кадм приподнял голову с кровати, тщательно вглядываясь в развевающиеся шторы.
   Но ничего не разглядев, потянулся за очками, которые лежали на столике между бутылочками с лекарствами, и как раз в этот миг услышал, как кто-то произнес его имя.
   Это был женский голос. В комнате была женщина.
   — Лоретта?
   Меж тем голос понизился, но теперь уже послышались не слова, а звук, напоминавший рычание, от которого затряслась кровать.
   Прежде чем он успел нащупать очки, со шкафа упала и разбилась лампа, и Кадм оказался в темноте наедине с непрошеным гостем.
 
   — Господи, что это? — сказала Лоретта и стала звать Джоселин, поднимаясь из-за стола, а Рэйчел, опередив ее, бросилась в коридор.
   Крик, пронзительный крик огласил весь дом. Не обращая внимания на Лоретту, призывавшую ее остановиться, Рэйчел устремилась вверх по лестнице. Ее вдруг пронзила вспышка дежа вю: это когда-то уже было с ней и воспоминания об этом сохранились у нее в душе — однажды она бежала вверх по лестнице, перепрыгивая через две, а то и три ступеньки, слышала этот крик и завывания ветра.
   Добравшись до лестничной площадки второго этажа, она взглянула через плечо. Цепляясь за балясины, Лоретта спешила за ней, а Джоселин была еще внизу лестницы и спрашивала, кто кричал.
   — Кадм, дура чертова! — заорала на нее Лоретта. — Кажется, я просила тебя за ним приглядеть!
   — Я была у него, — ответила Джоселин. — Он попросил бренди. И велел прислать к нему Рэйчел.
   — Сейчас же отойди от двери! — крикнула Лоретта, обращаясь уже к Рэйчел.
   — Почему? — запротестовала та.
   — Это не твое дело! Спускайся вниз, слышишь?
   Дверь сильно дрожала, и, хотя Рэйчел замерла, все ее существо противилось приказанию Лоретты. Может, после всего, что +случилось, ее это и правда больше не касалось — это безумие Гири и несчастье Гири, но она не могла не обращать внимания на полные ужаса крики, что раздавались в спальне. Кто-то мучил немощного старика, и этому следовало положить конец. Она взялась за ручку, которая дрожала у нее в ладони, и попыталась открыть дверь, но какая-то сила препятствовала ей с другой стороны, Рэйчел пришлось налечь на дверь всем телом, чтобы открыть ее. Наконец дверь распахнулась, и Рэйчел не просто переступила порог, но буквально влетела в самую гущу ожидавшей ее по другую сторону трагедии.

Глава VIII

   В комнате Кадма царил хаос: простыни, одеяла, подушки с большой кровати, которая оказалась пуста, были сброшены на пол, все лампы, за исключением валявшегося у кровати и время от времени нервно подмигивающего ночника, оказались разбиты, шкафчик с ящиками, а также стулья и туалетный столик перевернуты, все аптекарские аксессуары — бутылочки с пилюлями и микстурами, мерные ложки, рвотная чаша и кислородная машина — раскиданы, раздавлены, расплющены до неузнаваемости.
   Рэйчел поискала глазами Кадма, но нигде его не нашла, равно как не обнаружила никаких признаков кого бы то ни было, кто мог бы учинить такой погром. Она осторожно продвинулась вперед, и вдруг ее внимание привлекли колышущиеся шторы, а вслед за тем — распахнутое настежь окно. О господи! Неужели он пытался бежать и выпрыгнул в окно? Или его кто-то выбросил?
   Она двинулась по осколкам разбитого стекла и прочему мусору, трещавшему у нее под ногами, к окну, когда вдруг услышала тихие всхлипывания в темном углу комнаты и, обратив туда взгляд, увидела Кадма, который, скрючившись, сидел на полу и дрожал, словно от холода. Совершенно голый, он закрывал руками гениталии и выражением лица напоминал испуганную обезьяну — губы его изогнулись так, что открывали зубы, брови были подняты, а поперек лба залегла глубокая морщина. Устремленные на Рэйчел глаза ничего не выражали — это был пустой, отсутствующий взгляд.
   — С вами все будет хорошо, — произнесла Рэйчел, направляясь к Кадму.
   Ничего не ответив, он продолжал смотреть на нее стеклянным взглядом. Чем ближе Рэйчел подходила к нему, тем больше повреждений замечала на его теле. На желтушной коже плеч обозначились красные полосы, сквозь пальцы из паха сочилась кровь и ручейком стекала по ногам. Рэйчел ужаснулась. Кто осмелился войти в комнату умирающего старика и совершить над ним такое насилие? Это бесчеловечно.
   Его всхлипывания стали громче. И Рэйчел стала его нежно успокаивать, как мать успокаивает своего испуганного ребенка, но ужас не выпускал его из своих объятий.
   — Нет... — пробормотал он. — Не прикасайся...
   — Я помогу вам выбраться отсюда, — сказала она ему.
   Замотав головой, он скукожился еще больше, что вызвало у него новый приступ боли — он на мгновение закрыл глаза и тихо вскрикнул.
   С лестничной площадки донесся крик Лоретты, требующей, чтобы Джоселин возвращалась вниз. Рэйчел обернулась к двери и успела заметить Лоретту, но тут дверь тяжело захлопнулась, оставив ее по ту сторону. Тихие стоны Кадма сменились завываниями, а его скрюченное тело еще неистовей забилось в конвульсиях.
   Рэйчел больше не пыталась его успокоить, его раны были слишком серьезны, чтобы его можно было утешить словами. К тому же ее вниманием завладело нечто иное. Та сила, что захлопнула дверь в спальню Кадма перед Лореттой, находилась в комнате рядом с Рэйчел. Она ощущала чье-то дыхание на своем затылке.
   Рэйчел медленно обернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с этой силой, она хотела рассмотреть своего противника, пусть даже это будет последнее, что она увидит.
   Она снова осмотрела комнату. Ее глаза привыкли к слабому свету ночника, но она так ничего и не обнаружила. И тогда Рэйчел решила сама сделать первый шаг.
   — Где вы? — обратилась она в пустоту, и в тот же миг причитания старика за ее спиной внезапно смолкли, будто он, затаив дыхание, приготовился встретить самое худшее. — Меня зовут Рэйчел, — продолжала она и, указав на Кадма, добавила: — А это мой тесть. Если вы не против, мне бы хотелось вытащить его отсюда и оказать ему помощь. Он истекает кровью.
   Прошло несколько напряженных секунд, прежде чем она услышала голос. Он исходил из той части комнаты, где только что — она могла в этом поклясться, ибо дважды осматривала комнату, — никого не было. Так или иначе, Рэйчел ошиблась, потому что в простенке между оконных проемов, точно статуя, сидела дама, складки платья которой, равно как и пряди ее волос, были воплощением безукоризненного порядка.
   — Я его не трогала, — произнесла она.
   Даже теперь, когда Рэйчел ее заметила, было довольно трудно удержать эту особу в фокусе своего внимания: черная лоснящаяся кожа дамы словно отражала устремленный на нее взгляд. Рэйчел вновь и вновь возвращалась глазами к ускользающему женскому образу, когда ее взгляд соскальзывал то влево, то вправо.
   — Он пытался себя кастрировать, — сказала незнакомка. — Наверное, он полагал, что сможет этим меня смягчить.
   Рэйчел не могла в это поверить, сама мысль о том, что Кадм собственноручно хотел лишить себя мужского достоинства, казалась абсурдной.
   — В таком случае, можно мне его увести? — спросила Рэйчел.
   — Нет, нельзя, — ответила дама. — Я пришла сюда, чтобы увидеть его смерть, и не намерена менять своего решения.
   Обернувшись, Рэйчел увидела, что выражение ужаса, с которым Кадм смотрел на свою мучительницу, сменилось пустым взглядом, словно перенесенное потрясение истощило его и у него не осталось сил даже на то, чтобы плакать.
   — Можешь остаться с ним, если хочешь, — продолжала дама. — Долго ждать не придется. Ему осталось всего несколько вздохов.
   — Я не хочу смотреть, как он умирает, — сказала Рэйчел.
   — А как же чувство исторической важности? — С этими словами дама поднялась и, сбросив последний защитный покров, позволила Рэйчел взирать на нее без каких-либо усилий. Пожалуй, более прекрасной особы Рэйчел в своей жизни никогда не видела, ее величественное лицо своей обнаженностью напомнило ей лицо Галили. Кожа и нервы, мышцы и кости словно подчеркивали друг друга.
   Теперь ей стало ясно, что имела в виду дама, говоря о чувстве исторической важности. Стало быть, она и есть Барбаросса и пришла затем, чтобы увидеть смерть одного из Гири.
   — Вы его сестра? — спросила Рэйчел.
   — Сестра?
   — Сестра Галили?
   — Нет, — ответила она с улыбкой. — Я его мать. Цезария Яос Барбаросса. А как тебя... звали до того, как ты стала Гири?
   — Палленберг.
   — Рэйчел Палленберг.
   — Верно.
   — Скажи... ты не жалеешь? Что вошла в эту отвратительную семью?
   Рэйчел задумалась, прежде чем ответить. Возможно, было бы благоразумней сказать, что она всем сердцем и до глубины души жалеет о своем замужестве, но она не смогла этого сделать. Это было бы неправдой. Как и во всем прочем, в ее браке были свои плюсы и минусы.
   — Я думала, что люблю мужа, а он любит меня, — призналась Рэйчел. — Но, как выяснилось, я была влюблена в ложь.
   — И что это значит?
   — Что я могла бы быть счастливой, поскольку у меня было все...
   — И ты не жалеешь? Даже несмотря на то, что пришлось потерять себя?
   — Почти, — уточнила Рэйчел. — Почти потерять.
   — Скажи, а твой муж здесь, в доме?
   — Нет.
   — Стало быть, тут только женщины? — При этом Цезария бросила взгляд на дверь.
   — Пощадите их, — попросила Рэйчел. — Они хорошие люди.
   — Я же сказала, что пришла сюда не затем, чтобы причинить кому-то вред. Я пришла, чтобы свидетельствовать.
   — Тогда зачем все это? — Рэйчел обвела взглядом разгромленную комнату.
   — Он вывел меня из себя, — ответила Цезария. — Он пытался меня купить. «Я отдам тебе все, что у меня есть, только оставь меня в покое». — Цезария сверкнула глазами в сторону Кадма. — У тебя нет того, что я хочу, старая рухлядь, — сказала она. — К тому же этот дом стоило бы вычистить сверху донизу. Он знает почему. Он все понимает. Пора перестать притворяться. Все то, что он накопил, все, что давало право ему мнить себя королем, следует уничтожить, — Цезария направилась в сторону Кадма, — кроме того, ему будет легче уйти, если здесь ничто не будет его держать.
   — Одно дело, если вы хотите разрушить дом, — начала Рэйчел. — Но другое — сидеть и ждать, пока старый немощный человек истечет кровью. Это жестоко. — Цезария пристально посмотрела не нее. — Вы не считаете, что это жестоко?
   — Я об этом не думала, — ответила та. — Может быть. Но позволь заметить, этот человек заслуживает гораздо худшей участи за то, что сделал.
   — Вам?
   — Нет, моему сыну. Атве. Или Галили, как он предпочитает себя называть.
   — Что Кадм сделал Галили?
   — Скажи ей, — обращаясь к умирающему, велела Цезария. — Ну, давай говори. Другой возможности у тебя больше не будет. Поэтому говори!
   Ответа не последовало. Рэйчел посмотрела на Кадма, он сидел, низко свесив голову — не то от стыда, не то от упадка сил.
   — Уж не думал ли ты, что твоей тайны никто не узнает? — продолжала Цезария. — Я все видела. Ты заставил моего ребенка убивать твою собственную плоть и кровь. Я все видела. — Кадм едва слышно всхлипнул. — Скажи ей, что это правда, — настаивала Цезария. — Не будь таким трусом.
   — Это правда, — выдавил из себя Кадм.
   — Кстати, а твоя жена знает об этом? — спросила Цезария. Кадм медленно поднял голову, и Рэйчел увидела лицо еще более страшное в своей безжизненности, чем было прежде, — совершенно обескровленное, с посиневшими губами, желтыми зубами и белками глаз.
   — Нет, — ответил он.
   — Тогда пусть она войдет, — сказала Цезария Рэйчел. — Я хочу, чтобы она знала, что он от нее скрывал. Но прислуга пусть останется за дверью. Это семейное дело.
   Хотя Рэйчел не слишком любила, когда к ней обращались таким повелительным тоном, она не стала спорить и послушно отправилась исполнять то, что ей велели. За дверью, которая открылась без труда, стояли Лоретта и Джоселин.
   — Почему ты закрыла дверь? — потребовала объяснений Лоретта.
   — Это не я, — ответила Рэйчел. — У Кадма Цезария Барбаросса. Она хочет вас видеть. А Джоселин должна уйти.
   — Цезария? — пронзительный голос Лоретты превратился в хриплый шепот. — Как она сюда попала?
   — Не знаю, — Рэйчел отошла в сторону, чтобы Лоретта увидела, во что превратилась комната старика. — Она говорит, что пришла увидеть, как Кадм умрет.
   — Вот как? Она не получит этого удовольствия, — отстранив Рэйчел, Лоретта переступила порог и вошла в комнату.
   — А мне что делать? — спросила Джоселин.
   — Просто уйдите.
   — Может, позвать Гаррисона?
   — Нет. Просто уйдите из дома, и все. Вы сделали все, что могли.
   Судя по испуганному лицу, Джоселин очень хотелось покинуть дом, но глубокая преданность не давала ей сделать это.
   — Если вы не уйдете сейчас, то другой возможности может не представиться, — предупредила ее Рэйчел. — Подумайте о своей семье. Идите.
   Слова Рэйчел точно сняли камень с души Джоселин.
   — Спасибо, — сказала она и пошла в сторону лестницы.
   Рэйчел закрыла за ней дверь и вернулась в гущу происходящих в комнате событий. Лоретта, избрав, с ее точки зрения, наиболее подходящий метод общения с Цезарией, бросилась в атаку.
   — Что вы тут делаете? — выкрикнула она. — Вы проникли в мой дом, и я требую, чтобы вы немедленно ушли.
   — Это не твой дом, — сказала Цезария, продолжая смотреть на Кадма, который по-прежнему сидел на корточках, прислонившись к стене. — И не его.
   Лоретта стала было возражать, но Цезария не обращала внимания на ее слова.
   — Его построил мой сын, и ему, — она указала на Кадма, — это прекрасно известно. Он построил этот дом, пролив кровь, которая принесла вам удачу, и пролив свое семя.
   — О чем вы говорите? — Голос Лоретты не утратил своего напора, но в нем появились нотки беспокойства, а значит, слова Цезарии не стали для нее откровением.
   — Скажи ей, — обратилась Цезария к Кадму, но он в ответ лишь затряс тяжелой головой. — Послушай, старик, — приблизившись на шаг к скрюченной в углу фигуре, произнесла она, — ну-ка поднимайся с пола.
   — Он не может... — сказала Лоретта.
   — Заткнись! — рявкнула Цезария. — Слышишь меня, старик, немедленно встань!
   Едва это приказание сорвалось с ее уст, как голова Кадма откинулась назад, и теперь он смотрел прямо на Цезарию. Дюйм за дюймом он стал подниматься, прижавшись спиной к стене, но не по своему желанию. Его ноги были слишком слабы, чтобы вынести вес тела. Это делала Цезария. Она заставила его подняться усилием своей воли.
   Казалось, Кадм не слишком расстроился из-за того, что с ним обращаются как с марионеткой. Его лицо осветилось улыбкой, будто то, как с ним обращалась эта женщина, доставляло ему какое-то извращенное удовольствие.
   Зачарованная и испуганная Рэйчел встала рядом с Лореттой.
   — Пожалуйста, не делайте этого, — попросила она, — дайте ему спокойно умереть.
   — Он не желает спокойно умирать, — сказала Цезария и поглядела на Кадма. — Учитывая то, что тебя ждет, я не могу придумать ничего лучшего. Кто знает, вдруг это поможет тебе очистить душу? Может статься, что истинную цену придется платить вовсе не тебе, а тем, кто останется после тебя в этом мире. Твоим детям. Твоим внукам. Твоей жене.
   Она стояла к нему так близко, что почти касалась его, хотя в этом и не было никакой необходимости. Она крепко держала его силой воли и слов.
   Слезы выступили у Кадма на глазах, рот слегка приоткрылся, и он заговорил голосом, который скорее походил на шептание призрака.
   — Не могли бы мы... заключить мир? — еле слышно пробормотал он.
   — Мир?
   — Между нашими семьями....
   — Слишком поздно.
   — Нет...
   — Ты убил свою плоть и кровь руками моего сына, — сказала Цезария. — Твои амбиции привели Атву к безумию. Своими делами ты посеял страшные семена. Страшные, страшные семена.
   Слезы полились по щекам Кадма, неестественная улыбка сошла с его лица, оно теперь напоминало маску трагедии: скорбно изогнутый рот, впалые щеки, глубокие морщины на лбу.
   — Не наказывай их за то, что я сделал, — взмолился он. — Ты можешь... остановить... эту войну... если захочешь.
   — Я слишком устала, — сказала Цезария. — И слишком стара. К тому же мои дети желают войны не меньше твоих. Так что я ничего не могу поделать. Приди ты ко мне с раскаянием лет пятьдесят назад, быть может, мне удалось бы что-нибудь придумать. А сейчас слишком поздно. Нам всем поздно отступать.
   Она глубоко вздохнула, и вместе с этим последние остатки жизни покинули Кадма. Тело перестало дрожать, а маска трагедии исчезла с его лица. Повисло долгое мгновение абсолютной тишины. Наконец Цезария сказала Лоретте:
   — Теперь он весь ваш.
   Едва она повернулась спиной к Лоретте и трупу, как тело Кадма, лишившись незримой поддержки Цезарии, соскользнуло по стене вниз и, словно мешок с костями, рухнуло на пол. Лоретта, тихо застонав, упала на колени с ним рядом.
   Теперь, когда Кадм сошел со сцены, Цезарию больше ничто не здесь не держало. Ни разу не взглянув на причитавшую у тела Лоретту, она направилась к выходу, однако на лестничной площадке ее окликнула Рэйчел:
   — Постойте.
   Воздух вокруг Цезарии дрожал и таял. От нее словно бы исходила некая аура. Подстрекаемая любопытством, Рэйчел не могла позволить этой даме покинуть дом, не попытавшись задать ей некоторые вопросы и пролить свет на то, что ей недавно довелось услышать в покоях Кадма.
   — Помогите мне разобраться, — попросила она.
   — Тебе не о чем больше тревожиться. Все позади.
   — Нет, я не об этом. Я хочу знать, что случилось с Галили.
   — Зачем? — спросила Цезария, продолжая спускаться вниз. Эманации, исходившие от нее, вызывали в воздухе все большее возмущение. Под потолком раздался странный звук, будто под штукатуркой дрогнули балки, а перила задрожали, как от резкого порыва ветра.
   — Я люблю его, — сказала Рэйчел.
   — В этом я не сомневаюсь, — ответила Цезария. — Ничего иного я и не ожидала услышать.
   — И поэтому хочу ему помочь, — продолжала Рэйчел.
   Рэйчел в нерешительности постояла на лестничной площадке, но, убедившись, что остановить Цезарию никакими силами нельзя, стала спускаться следом за ней. В лицо ей ударила волна тяжелого воздуха с запахом камфары и влажной земли. У Рэйчел защипало в носу и начали слезиться глаза, но она продолжала идти вслед за Цезарией.
   — Знаешь, сколько женщин и мужчин хотели излечить Атву за долгие годы? — спросила Цезария. — Но сделать это не удалось никому. Никому.
   У подножия лестницы она на минуту замешкалась, вероятно, размышляя, с чего лучше начать разрушение дома. Рэйчел думала, что та не сдержит обещания, данного в комнате Кадма, но теперь поняла, что надеялась напрасно. Висевшее в холле венецианское зеркало треснуло и рассыпалось на мелкие кусочки, после чего подобная участь постигла все прочее, вплоть до самых маленьких картин и безделушек.
   Внезапно разразившаяся буря заставила Рэйчел замереть на месте, а Цезария направилась по коридору в сторону гостиной Кадма.
   — Тебе лучше уйти, — раздалось сверху.
   Обернувшись, Рэйчел увидела Лоретту, которая стояла на лестничной площадке у самого края ступенек.
   — Она нас не тронет, — хотя лично Рэйчел, сделав столь смелое заявление, не была в этом так уверена.
   Акция вандализма не прекращалась, о чем свидетельствовали звуки погрома, очевидно доносившиеся из гостиной Кадма. Пусть даже Цезария не собиралась никому навредить, но кто мог с уверенностью утверждать, что выйдет из этой передряги целым и невредимым, когда в ход была пущена столь огромная и непредсказуемая в своем разрушительном действии сила?
   — Вы уходите? — спросила Рэйчел Лоретту.
   — Нет.
   — Тогда я тоже остаюсь.
   — Не подходи к ней близко, Рэйчел. Ты не можешь остановить то, что там происходит. Никто из нас не способен это сделать. Мы всего лишь люди.
   — И что из этого следует? Что мы должны сдаться?
   — Мы никогда не обращались к молитве, — лицо Лоретты стало отрешенным. — Теперь я поняла. У нас никогда не было молитвы.
   Сколько превращений ни происходило на глазах у Рэйчел с близкими ей людьми в ходе бурных событий, случавшихся в последнее время, будь то Митчелл, Кадм или Галили, ни одно из них не подействовало на нее столь удручающе, как та метаморфоза, что изменила Лоретту, всегда олицетворявшую собой островок твердой почвы на охваченной землетрясением местности. Казалось, Лоретта никогда не испытывала сомнений и колебаний при выборе средств для достижения цели, но теперь уверенность вдруг покинула ее. Хотя она давно знала, что дни Кадма сочтены, и давно поверила в нечеловеческое происхождение Барбароссов, воочию увидеть подтверждение этим фактам оказалось выше ее сил.
   Теперь, когда сломленная Лоретта перестала быть ей последней опорой, Рэйчел ощутила себя в полном одиночестве.
   Вместе с переменами, внезапно постигшими Лоретту, шум в доме постепенно начал стихать, пока не исчез совсем. Что это значит? Неужели Цезария разрядила весь свой пыл и собралась уходить? Или просто решила перевести дыхание перед очередным натиском?
   — Обо мне не 6еспокойтесь, — сказала Рэйчел Лоретте. — Я знаю, что делаю.
   И она направилась вниз по лестнице в сторону коридора, ведущего в гостиную Кадма.

Глава IX

1

   Зрелище, которое ожидало Рэйчел в гостиной Кадма, было воистину впечатляющим. Святая святых ныне почившего хозяина являла собой столь же неприглядную картину, что спальня и холл: все, что можно было разрушить, было разрушено, за исключением двух предметов — большого кожаного кресла, на котором посреди моря осколков и обломков восседала Цезария, и пейзажа кисти Бьерстадта, на который она завороженно смотрела. Хотя со стороны казалось, будто она всецело поглощена созерцанием художественного полотна, появление в комнате Рэйчел не осталось ею незамеченным.
   — Я была на западе. Много, много лет назад, — не поворачивая головы, произнесла Цезария.
   — Да?
   — Я хотела найти место, чтобы обосноваться. Построить дом.
   — И вы его нашли?
   — Нет. Там оказалось слишком убого.
   — А где именно вы были?
   — Я объездила всю Калифорнию. Она мне понравилась. Но мне не удалось убедить Джефферсона присоединиться ко мне.
   — А кто такой Джефферсон?
   — Мой архитектор. Уж поверь мне, архитектор он был гораздо лучший, чем президент. И намного лучший, чем любовник.
   Поскольку разговор столь неожиданно принял мистический оборот, Рэйчел стоило немалого труда не выразить своего изумления вслух.
   — Томас Джефферсон был вашим любовником?
   — Очень недолго.
   — И отцом Галили?