Баркер Клайв. Явление тайны

   «Вооружиться?» – подумал Бадди.
   – Против Яффа «Кто… вы?»
   – Когда-то мы оба были людьми. Потом стали духами. Мы вечные враги. Ты должен помочь мне. Мне нужно твое сознание, иначе придется биться с ним безоружным.
   «Извини, но я уже все отдал, – подумал Бадди. – Ты же сам видел. Кстати, что это была за тварь?»
   – Терата? Это воплощение твоих глубинных страхов. Он поднялся на ней в мир. – Флетчер снова поглядел вверх. – Но он еще не вышел на поверхность. Он не выносит дневного света.
   «А там сейчас день?»
   – Да.
   «Откуда ты знаешь?»
   – Солнце движет мной даже здесь. Я хотел стать небом, Вэнс. А вместо этого два десятилетия просидел в темноте в объятиях Яффа. Теперь он хочет перенести войну наверх. Мне нужно оружие, и я могу получить его только из твоего сознания.
   «Там больше ничего не осталось, – подумал Бадди. – Я пуст».
   – Нужно защитить Субстанцию. «Субстанцию?»
   – Море Снов. Ты умираешь и потому наверняка уже видишь его остров. Он прекрасен. Я завидую твоей свободе, ты волен покинуть этот мир.
   «Ты говоришь про рай? – подумал Бадди. – Если про рай, то у меня нет никаких шансов туда попасть».
   – Рай – одна из множества историй, сложенных на берегах Эфемериды. Их сотни, и ты узнаешь все. Так что не бойся. Дай мне кусочек своего сознания, чтобы я мог защитить Субстанцию.
   «От кого?»
   – От Яффа, от кого же еще?
   Бадди никогда не видел длинных сновидений. Его сон, когда он не был пьян или на наркотиках, всегда был сном человека, за день вымотавшегося до упора. После вечернего выступления, или после секса, или после того и другого он просто отключался, словно репетировал вечное забвение, на пороге которого был в этот миг. Лежа со сломанной спиной, он со страхом пытался постичь смысл слов Флетчера. Море, райский остров – лишь одна из возможностей. Как мог он прожить жизнь и ничего не знать о них?
   – Ты знаешь, – сказал Флетчер. – Ты уже дважды окунался в Субстанцию. В ночь, когда родился, и в ночь, когда впервые спал с той, кого любил больше всех других. Кто это был, Бадди? У тебя ведь было много женщин. Кто из них для тебя самая главная? Ах, конечно. Любил ты всего одну, не так ли? Ты любил свою мать.
   Откуда, черт возьми, он узнал об этом?
   – Догадался случайно. «Лжешь!»
   Ну хорошо. Я немного покопался в твоих мыслях. Прости, что влез. Мне нужна твоя помощь, Бадди, иначе Яфф победит. Ведь ты не хочешь этого? «Нет, не хочу».
   – Пофантазируй для меня. Оставь сожаления и подумай о чем-нибудь, из чего я мог бы создать союзника. Кто твои герои?
   «Герои?»
   – Нарисуй их для меня. «Комики! Только комики».
   – Армия комиков? Что ж, почему бы и нет?
   Эта мысль заставила Бадди улыбнуться. Действительно, почему бы и нет? Разве не думал он когда-то, будто его искусство способно очистить мир от зла? Разве не может армия блаженных дураков с помощью смеха одержать победу там, где бессильны бомбы? Приятное, забавное видение. Комики на поле битвы показывают задницы наставленным на них дулам и бьют генералов по голове резиновыми цыплятами. Ухмыляющиеся солдаты осыпают остротами политиков, и мирный договор подписывают вареньем вместо чернил.
   Бадди улыбнулся, потом рассмеялся.
   – Продолжай об этом думать, – сказал Флетчер, проникая в его сознание.
   От смеха ему стало больно. Даже прикосновение Флетчера не могло снять спазмы, вызванные смехом.
   – Не умирай! – услышал Бадди слова Флетчера. – Потерпи еще немного! Потерпи ради Субстанции!
   «Извини, – подумал Бадди. – Больше не могу. Не хочу…» Его сотряс новый приступ смеха.
   – Мне нужна одна минута! – просил Флетчер.
   Но было поздно. Жизнь покидала Бадди, Флетчер остался с неясной тенью на руках, слишком эфемерной, чтобы ее использовать.
   – Проклятье! – крикнул Флетчер над трупом, как когда-то (давным-давно) он кричал над телом Яффе в миссии Санта-Катрина. На этот раз из тела не вышла новая жизнь. Бадди умер. На его лице застыло выражение одновременно комическое и трагическое. И оно было вполне подходящим – именно так Бадди прожил жизнь. А теперь, когда жизнь закончилась, его смерть принесла в Паломо-Гроув те же противоречия.
 
   В следующие несколько дней время выкидывало в городе бесчисленные шутки. Самыми болезненными они оказались для Хови, потому что промежутки между расставаниями и встречами с Джо-Бет растягивались. Минуты превращались в часы, а часы казались годами. Чтобы скоротать день, Хови отправился посмотреть на дом своей матери. В конце концов, он приехал сюда, чтобы вернуться к корням и разобраться в себе. Пока ему это не удалось. Прошлой ночью он испытал чувство, на которое был, как ему казалось, не способен, а сегодня оно еще усилилось. Его охватила беспричинная уверенность, что в мире теперь все будет хорошо, что плохое осталось позади. Никакого повода для подобного оптимизма не было, но реальность играла в собственные игры, чтобы убедиться в своей власти над ним.
   Далее последовала еще одна, более тонкая шутка. Хови подошел к родному дому матери и увидел здание странным, почти сверхъестественным образом не изменилось за прошедшее время. Дом был точь-в-точь таким, как на старых фотографиях. Хови стоял посреди улицы и смотрел на него. Не было ни машин, ни пешеходов. Этот уголок Гроува словно застыл в это утро, и Ховарду казалось, что в окошке вот-вот появится мать, совсем молодая, и взглянет на него. Если бы не события предыдущего дня, вряд ли такое пришло бы ему в голову. Но после вчерашнего волшебного узнавания взглядов его охватило (и до сих пор не оставляло) чувство, что встреча с Джо-Бет вовсе не была случайной, что в нем всегда жила радость ее ожидания. Он осознал то, о чем не осмелился бы задуматься еще сутки назад, – должно быть некое место, откуда его глубинное «я» почерпнуло знание о существовании Джо-Бет и об их предстоящей встрече. Снова петля. Тайна их загадочного знакомства завела его в дебри предположений, которые привели его от любви к физике, потом к философии и снова вернули к любви. Все так перемешалось, что искусство невозможно было отделить от науки.
   И невозможно было отделить его собственную загадку от загадки Джо-Бет. Он чувствовал это, стоя перед домом матери. Дом, мать и таинственная встреча с Джо-Бет были частью одного сверхъестественного целого. И Хови был его связующим звеном.
   Он решил не стучать в дверь (о чем спрашивать после стольких лет?) и уже хотел возвращаться назад тем же путем, но интуитивно двинулся в другую сторону. Он прошел немного вверх по улице и добрался до ее верхней точки. Оттуда открывалась панорама всего города. Он смотрел на восток, за молл, туда, где городские окраины доходили до леса, стоявшего сплошной стеной. Точнее, почти сплошной – то здесь, то там в листве зияли просветы, а в одном месте собралась целая толпа народа. Там были прожекторы, направленные куда-то вниз, но на расстоянии он не смог разглядеть, что именно они освещали. Может, там кино снимают? За день с ним произошло столько удивительного, что пройди сейчас мимо него все звезды, когда-либо получившие «Оскара», он не обратил бы внимания.
   Он стоял и смотрел на город и вдруг услышал чей-то шепот. Хови оглянулся. Улица была пуста. Не было даже легкого ветерка, который мог бы донести до него этот голос. Но голос раздался снова и так близко от уха, словно он звучал внутри головы. Мягкий голос повторял всего два слога:
   – … ардховардховардхов…
   Хови не стал и пытаться искать объяснение тому, как связан этот голос с событиями в лесу. Он не притворялся, будто может постичь процессы, что происходили с ним и вокруг него. Город жил по своим законам, и поворачиваться спиной к его тайнам Хови не собирался. Если поиски бифштекса привели его к любви, куда же приведет этот шепот?
 
   Найти дорогу к тем деревьям внизу было несложно. Пока он шел, у него возникло наистраннейшее ощущение – словно вместе с ним движется сам город. Казалось, в любой момент он может сползти с Холма и исчезнуть в пасти земли.
   Это чувство усилилось, когда Хови добрался до леса и спросил, что случилось. Казалось, никто не собирается ему отвечать, пока какой-то мальчик не пропищал:
   – Тут дырка в земле, и он провалился.
   . – Кто «он»? – спросил Хови.
   На этот раз ответил не мальчик, а женщина, что была вместе с ним.
   – Бадди Вэнс, – сказала она.
   Хови понятия не имел, о ком идет речь. Должно быть, женщина догадалась об этом и добавила:
   – Телезвезда. Смешной такой. Мой муж его любит.
   – Его достали?
   – Еще нет.
   – Да какая разница! – вмешался мальчик. – Он все равно уже мертвый.
   – Думаешь? – спросил Хови.
   – Конечно, – подтвердила женщина.
   Вдруг происходящее предстало для Хови в новом свете. Люди пришли сюда не для того, чтобы увидеть, как человека спасут из лап смерти. Нет, они хотели видеть труп, который грузят в карету «скорой помощи», чтобы потом сказать: «Я видел, как его достали, как накрыли простыней». Эти люди вызвали у Хови отвращение.
   Кто бы ни звал его по имени, теперь голос замолчал или в гуле толпы не был слышен. Незачем оставаться тут – ведь есть глаза, в которые Хови хотел смотреть, и губы, которые он хотел поцеловать. Он повернулся спиной к деревьям и направился в мотель ждать Джо-Бет.

IV

   Только Абернети всегда называл Грилло по имени. Для Саралин, со дня их знакомства и до того, как они расстались, он всегда оставался Грилло, и так же его называли коллеги и друзья. Враги (а у какого журналиста, особенно у опустившегося журналиста, нет врагов?) иногда звали его Гребаный Грилло, иногда Грилло Справедливый, но всегда непременно Грилло. И только Абернети мог позволить себе звать Грилло по имени:
   – Натан?
   – Чего тебе?
   Грилло только что вышел из душа, но от одного звука голоса Абернети готов был снова забраться в ванну.
   – Дома сидишь?
   – Работаю, – соврал Грилло. Ему выдалась та еще ночка. – Помнишь мою грязную работку?
   – Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс… комик, кажется… Так вот, он пропал.
   – Когда?
   – Сегодня утром.
   – И где же?
   – В Паломо-Гроуве. Знаешь это место?
   – Видел знак на шоссе.
   – Его пытаются найти. Сейчас полдень. Сколько времени тебе туда добираться?
   – Час. В крайнем случае, полтора. А что там интересного?
   – Ты слишком молод, чтобы помнить «Шоу Бадди Вэнса».
   – Я смотрел повторы.
   – Позволь кое-что сказать тебе, мой мальчик. – Больше всего Грилло ненавидел отеческий тон Абернети. – Когда шло «Шоу Бадди Вэнса», пустели бары. Он был великий человек и великий американец.
   – Тебе что, нужны сопли?
   – Черт побери, нет! Хочу знать о его женах, о его пьянках, о том, почему он кончил жизнь в округе Вентура – ведь раньше он разъезжал по Бербанку в лимузине длиной в три квартала.
   – Короче, тебе нужна грязь.
   – Еще наркотики, Натан.
   Грилло так и видел выражение глумливого сочувствия на лице шефа.
   – Читатели хотят об этом знать.
   – Им нужна грязь, впрочем, как и тебе.
   – Ну, подай на меня в суд. Давай, вылезай оттуда.
   – Так мы не знаем, где он? Может, он просто куда-нибудь смылся?
   – Где он, известно. Они пытаются его достать уже несколько часов.
   – Достать? Он утонул?
   – Он провалился в яму.
   «Комики, – подумал Грилло. – Всё у них на потеху публике».
 
   Кроме этого, ничего смешного не было. Когда он, вскоре после своего провала в Бостоне, встретился с Абернети и его командой, работа показалась ему отдыхом после тех напряженных журналистских расследований, на которых он сделал себе имя и из-за которых его, в конце концов, вышибли. То, что его взяли в скандальную малотиражку «Дейли репортер», слабо утешало. Абернети был лицемерный фигляр, новообратившийся христианин; для него слово «прощение» значило не больше, чем известное слово из трех букв. Собирать материал по его заданиям оказалось легко, писать статьи еще легче, так как новости в «Дейли репортер» служили для удовлетворения единственной потребности читателей – для облегчения зависти. Читателям хотелось узнать о страданиях высоко взлетевших соотечественников, познакомиться с обратной стороной славы. Абернети знал свою публику досконально. Он даже опубликовал для нее собственную историю – как он из алкоголика стал добрым христианином. «Пусть посуше, да к небу ближе» – так любил он говорить о себе. Благочестивая нотка позволяла ему подавать грязь с елейной улыбкой, а читателям – не чувствовать вины за копание в ней. Мы рассказываем о грехе – что может быть более христианским?
   Грилло считал эту тему давно протухшей. Сто раз он хотел послать старого клоуна подальше, но где, кроме такой же клоаки, как «Репортер», может найти работу в прошлом известный журналист, опустившийся до работы в желтой газетенке? Приобретать другую профессию у него не было ни желания, ни возможности. Сколько он себя помнил, он всегда хотел рассказывать миру о мире. У Грилло была в этом какая-то особенная потребность. Он не мог даже представить себе, чтобы он занимался чем-то иным. Люди не слишком хорошо осведомлены о самих себе. Им нужны те, кто ежедневно будет говорить о них, чтобы они могли учиться на собственных ошибках. Как-то раз, придумывая заголовок статьи об одной из таких ошибок – о коррумпированности одного сенатора, – Грилло вдруг понял (у него до сих пор все переворачивалось внутри, когда он вспоминал об этом), что его подставил кто-то из врагов сенатора и что он, Грилло, опорочил честное имя ни в чем не повинного человека. Он опубликовал извинения и опровержения. Вскоре история была забыта, новые статьи сменили статьи Грилло. Политики, как скорпионы и тараканы, переживут даже падение цивилизации. Журналисты – более хрупкие создания. Один промах, и репутация рассыпается в пыль. Грилло отправился на Запад и ехал куда глаза глядят, пока не уткнулся в берег Тихого океана. Можно было утопиться, но Грилло предпочел работать на Абернети. Теперь все чаще и чаще выбор казался ему ошибкой. Он старался найти в этом плюсы. Ежедневно он повторял себе, что двигаться отсюда можно только вверх, поскольку ниже уже некуда.
   Гроув его удивил. Он был словно нарисован на бумаге: молл в центре, четыре симметрично расположенных района, упорядоченные улицы. Однако дома радовали приятным архитектурным разнообразием, и казалось (возможно, оттого что часть зданий пряталась в зелени), будто город таит какие-то тайны.
   Если тайны были и у леса на окраине, то в тот день в них вторглось множество зевак, явившихся поглазеть на тело. Грилло махнул своим удостоверением, пробрался к заграждению и задал несколько вопросов полицейскому. Нет, тело вряд ли скоро вытащат, его еще не обнаружили. Нет, Грилло не может поговорить ни с кем из руководителей операцией – лучше подойти попозже. Совет был дельный. Особой активности рядом с расщелиной Грилло не заметил, и, хотя там стояло разное оборудование, приступить к работам никто не спешил. Поэтому Грилло решил рискнуть и сделать несколько звонков. Он отправился к моллу искать телефон-автомат.
   Сначала он позвонил Абернети, чтоб доложить о прибытии на место и узнать, когда пришлют фотографа. Абернети не было, и Грилло оставил сообщение. Со вторым звонком повезло больше. Автоответчик завел привычное:
   – Привет. Это Тесла и Батч. Если хотите поговорить с собакой, то меня нет. Если вам нужен Батч…
   Но тут его прервал голос Теслы:
   – Алло!
   – Это Грилло.
   – Грилло? Черт, заткнись, Батч! Прости, Грилло, он пытается… – Телефон упал, послышалась какая-то возня, потом снова возник голос запыхавшейся Теслы. – Вот животное! Зачем только я его взяла, а, Грилло?
   – Это единственный мужчина, который может с тобой ужиться.
   – Иди ты в жопу.
   – Это же твои слова.
   – Я такое сказала?
   – Сказала.
   – Забыла… Слушай, Грилло, у меня хорошие новости. Мне предложили переработать один из моих сценариев. Помнишь тот, прошлогодний? Они хотят, чтобы все происходило в космосе.
   – И ты будешь этим заниматься?
   – А почему нет? Нужно хоть что-то осуществить. Никто не станет со мной серьезно работать, пока я не напишу хит. Так что в жопу искусство. Я напишу такое, что они все обделаются. И хочу сразу предупредить – избавь меня от своих дерьмовых разглагольствований о нравственности художника. Девушке нужно как-то себя кормить.
   – Знаю, знаю.
   – Ну, а что у тебя нового?
   На этот вопрос у него была масса ответов – хватило бы на житие. Он мог рассказать, как парикмахер, держа в руках клок его выстриженных соломенных волос, с улыбкой сообщил, что у Грилло наметилась маленькая лысина. Или как сегодня утром перед зеркалом он вдруг понял, что его анемичное лицо выглядит не героически-невозмутимым, как он всегда надеялся, а просто унылым. Или об этом дурацком сне, что продолжает ему сниться: будто он застревает в лифте вместе с Абернети и с козой, и Абернети почему-то хочет, чтобы Грилло поцеловал козу. Но он оставил все это при себе и только сказал:
   – Мне нужна помощь.
   – Поконкретней.
   – Что ты знаешь про Бадди Вэнса?
   – Он упал в какую-то яму. Показывали по телевизору.
   – А насчет его жизни?
   – Это для Абернети, да?
   – Точно.
   – То есть тебе нужна грязь?
   – Схватываешь на лету.
   – Знаешь, комики – это не мой профиль. Я специализировалась на сексуальных идолах. Но когда услышала о нем в новостях, кое-что выяснила. Шесть раз женат, один раз на семнадцатилетней. Брак с семнадцатилетней длился сорок два дня. Вторая жена умерла от передозировки.
   Как Грилло и надеялся, у Теслы была вся необходимая информация о жизни Бадди Вэнса. Чрезмерно любил женщин, запрещенные препараты и славу; снимался в фильмах, телесериалах; низвергнут с пьедестала.
   – Ты можешь про это писать со знанием дела.
   – Ну, спасибо.
   – Я люблю тебя за то, что могу тебя помучить. Кажется, больше не за что?
   – Очень смешно. Кстати, Бадди действительно был таким?
   – Каким?
   – Смешным.
   – Вэнс? Ну да, по-своему. Ты никогда его не видел?
   – Видел когда-то, но толком не помню.
   – У него было такое гуттаперчевое лицо. Посмотришь – и засмеешься. Тип он был довольно странный. Наполовину идиот, наполовину хитрец.
   – Как же ему удавалось пользоваться таким успехом у женщин?
   – Опять грязь?
   – Конечно.
   – Огромное достоинство.
   – Шутишь?
   – Самый большой член на всем телевидении. Знаю из достоверного источника.
   – От кого?
   – Грилло, ради бога! – сказала Тесла с ужасом. – Я что, похожа на сплетницу?
   Грилло рассмеялся.
   – Благодарю за информацию. С меня обед.
   – Договорились. Сегодня.
   – Сегодня я, похоже, тут задержусь.
   – Тогда я сама к тебе приеду.
   – Может, завтра, если придется остаться. Я позвоню.
   – Если не позвонишь, убью.
   – Позвоню, позвоню. Возвращайся к своему космосу.
   – Не делай ничего, чего я не стала бы делать. Да, вот еще…
   – Что?
   Прежде чем ответить, она положила трубку – в эту игру они играли с тех пор, как однажды ночью, в приступе откровенности, Грилло признался ей, что ненавидит прощания.

V

   – Мама?
   Она, как обычно, сидела у окна.
   – Пастор Джон так и не пришел ко мне вчера вечером, Джо-Бет. Ты ему не позвонила? – Она прочитала ответ на лице дочери. – Не позвонила. Как ты могла забыть?
   – Извини, мама.
   – Ты же знала, как для меня это важно! Я понимаю, что ты так не думаешь, но…
   – Нет. Я тебе верю. Я позвоню ему позже. Сначала… Мне нужно с тобой поговорить.
   – Разве ты не должна быть в магазине? – спросила Джойс. – Ты тоже заболела? Я слышала, Томми-Рэй…
   – Мама, послушай. Мне нужно спросить у тебя что-то очень важное.
   Джойс встревожилась.
   – Я не могу сейчас ни о чем говорить. Мне нужен пастор.
   – Придет пастор. А пока я хочу, чтобы ты рассказала мне о своих подругах.
   Джойс молчала, на ее лице застыло страдание. Но Джо-Бет видела это выражение слишком часто, чтобы из-за него отказаться от расспросов.
   – Вчера вечером я познакомилась с человеком. – Она пыталась говорить как можно обыденней. – Его зовут Ховард Кати. Он сын Труди Кати.
   С лица Джойс исчезла страдальческая маска. Теперь на нем было написано удовлетворение.
   – Разве я не говорила? – пробормотала она, поворачивая голову к окну.
   – Не говорила чего?
   – Не могло все так кончиться! Не могло!
   – Мама, объясни.
   – Это не был несчастный случай. Мы знали. У них были причины.
   – У кого были причины?
   – Мне нужен пастор.
   – Мама, у кого были причины? Джойс вместо ответа поднялась с места.
   – Где он? – спросила она неожиданно громко, направляясь к двери. – Я хочу его видеть!
   – Хорошо, мама! Хорошо! Успокойся.
   Уже у двери она снова повернулась к Джо-Бет. В ее глазах стояли слезы.
   – Ты должна держаться подальше от сына Труди. Слышишь? Не смей видеться с ним, говорить с ним, даже думать о нем не смей. Обещай мне.
   – Не буду я этого обещать. Это глупо.
   – У тебя с ним ничего не было?
   – В каком смысле?
   – О господи, ты уже…
   – Ничего не было!
   – Не лги! – взорвалась Джойс, вскинув вверх высохшие кулачки. – Иди, помолись!
   – Не хочу я молиться. Мне нужна твоя помощь, а не молитвы.
   – Он уже в тебе. Раньше ты никогда так со мной не разговаривала.
   – Я никогда себя так не чувствовала! – ответила Джо-Бет.
   Ком подступил к горлу, ее охватили злость и страх. Не было смысла слушать маму – кроме призыва к молитвам, ничего не дождешься. Джо-Бет решительно направилась к двери, всем своим видом показывая, что ее никто не удержит. Но никто и не удерживал. Мать посторонилась и дала ей выйти. Лишь когда девушка спускалась вниз, ей вслед послышался голос:
   – Джо-Бет, вернись! Мне плохо, Джо-Бет! Джо-Бет!
 
   Открыв дверь, Хови увидел свою любовь в слезах.
   – Что с тобой? – спросил он, впуская ее в комнату. Она закрыла ладонями лицо и разрыдалась. Он осторожно обнял ее.
   – Все в порядке. Все хорошо.
   Рыдания постепенно затихали. Она отстранилась и прошла в центр комнаты, вытирая слезы тыльной стороной ладоней.
   – Извини, – сказала она.
   – Что случилось?
   – Долгая история. Из прошлого. Это связано с нашими матерями.
   – Они знали друг друга? Джо-Бет кивнула.
   – Они были лучшими подругами.
   – Выходит, все предрешено? – Он улыбнулся.
   – Не думаю, что мама этому рада.
   – Почему? Сын ее лучшей подруги…
   – Твоя мать никогда не рассказывала, почему покинула Гроув?
   – Она не была замужем.
   – Моя тоже.
   – Ну, значит, твоя оказалась крепче, чем моя…
   – Нет, я не о том Может, это не просто совпадение. Я всю жизнь слышала сплетни о том, что здесь случилось. С мамой и ее подругами.
   – Я ничего не знаю.
   – Я тоже знаю только отрывки. Их было четыре подруги. Твоя мать, моя, девушка по имени Кэролин Хочкис (ее отец до сих пор живет в Гроуве) и еще одна. Забыла, как ее звали. Какая-то Арлин. На них напали. Вероятно, изнасиловали.
   Улыбка медленно сползла с лица Хови.
   – Маму? – тихо спросил он. – Почему же она никогда не говорила?
   – А кто будет рассказывать своему ребенку, что его зачали таким образом?
   – О боже, – пробормотал Хови. – Изнасиловали…
   – Может, я ошибаюсь. – Джо-Бет посмотрела на Хови. Его лицо исказилось, будто он получил пощечину. – Я жила среди этих слухов всю жизнь, Хови. Мама едва не сошла от них с ума. Все время говорит про дьявола. Я так боюсь, когда она начинает говорить, что сатана положил на меня глаз, что я должна молиться, и все такое.
   Хови снял очки и положил их на кровать.
   – Я ведь так и не сказал тебе, зачем я приехал сюда? Я думаю… думаю… сейчас самое время. Я приехал потому, что не знаю, кто я такой. Я хочу узнать, что случилось в Гроуве и почему моя мать отсюда уехала.
   – Теперь ты будешь жалеть, что приехал.
   – Нет. Если бы я не приехал, я бы не встретил тебя. Не по… по… не полюбил бы.
   – Меня? Возможно, я твоя сестра.
   – Нет. Я не верю в это.
   – Я узнала тебя сразу, как только вошла. Ты тоже меня узнал. Почему?
   – Любовь с первого взгляда.
   – Хорошо, если так.
   – Я чувствую. И ты тоже. Я люблю тебя, Джо-Бет.
   – Нет. Ты же меня совсем не знаешь.
   – Знаю! И я не собираюсь отступать от своей любви из-за слухов. Мы ведь не знаем, правда это или нет. – Он даже перестал заикаться. – Может быть, все ложь?
   – Может быть. Но почему все сходится? Почему ни твоя мать, ни моя никогда не говорили нам про отцов?
   – Вот это и надо выяснить.
   – Как?
   – Спросить у твоей мамы.
   – Я пробовала.
   – И что?
   – Она велела мне не приближаться к тебе. Даже не думать о тебе… – Пока они разговаривали, ее слезы высохли. При мыслях о матери они потекли снова. – … А я не могу, – закончила она, обращаясь за помощью к тому, о ком ей запрещено думать.
   Глядя на нее, Хови вдруг снова захотелось стать «святой простотой», как назвал его Лем. Примкнуть к блаженному стану детей, зверей и дурачков. Обнимать ее, целовать и забыть о том, что она может оказаться его сестрой.
   – Наверное, мне лучше идти, – сказала она, словно услышала его мысли. – Мама хочет, чтобы я позвала пастора.
   – Он прочтет пару молитв, и я уеду – так, что ли?
   – Это нечестно.
   – Побудь со мной еще, – стал он уговаривать. – Не нужно разговаривать. Не нужно ничего делать. Просто останься.
   – Я устала.
   – Тогда ляжем спать.