Барон Алексей. Люди и ящеры

   Неудивительно, что об этой долине ходили весьма мрачные легенды. Считается, что в ней обитают злые духи, насылающие на людей облысение, импотенцию, странные болезни да раннюю смерть. И вот это было правдой. Уж Мартин-то доподлинно знал, где рассыпался на части звездный лайнер «Фламинго». Погиб, изрядно окропив местность ракетным топливом, припорошив токсичными окислами металлов и радиоактивной пылью... Было такое, было. Один лишь аварийный шнелльбот уцелел.
   Мартин встал, стараясь заглянуть подальше.
   С севера Ничью Землю окаймляет Драконий хребет. За ним находятся владения халифа магрибского и Поммерн. Райская Яма располагается тремястами километрами южнее, почти напротив границы между этими не слишком добрососедскими государствами.
   В общем, занесло далековато. Не меньше двух недель пешего хода. Причем хорошего хода, на который Хзюка не способен тоже как минимум две недели, поскольку обморозил ноги.
   Кроме того, по Ничейной Земле бродил народец не всегда приятный в общении. Муромские ребята еще куда ни шло, при случае следовало вернуть бутылку неизвестному Свиристелу Стоеросову. Еще лучше — распить ее со славным землепроходцем, которому явно найдется что порассказать в хорошей компании. А вот беглые каторжники, магрибинцы да вольные охотнички из горцев — это все людишки иного сорта и других повадок. Оружия у них куда больше доброжелательности. Могут и заминки случиться. Очень даже могут. Но идти надо. Очень даже надо. Если не удастся придумать ничего получше.
   Мартин вернулся к скале, у которой грелся и дремал Хзюка.
   — Я буду тебя нести, — сказал он. Ящер открыл глаза.
   — Меня? Это еще что! Сам пойду.
   — Нельзя. Гангрена начнется.
   — Гангрена? Это еще что?
   — Это когда ноги загнивают.
   — А, зигра. У нас это зигрой называется. Плохая штука. Но я сам пойду. Если начнется зигра, ты меня брось. Оставь четыре стрелы и брось. Твое задание важнее моих ног.
   — И так нельзя. Мне тебя бросать никак нельзя.
   — Да почему? Я же рептилий.
   — Забыл, что говорил на перевале, рептилий?
   Хзюка умудрился сделать свое лицо еще более неподвижным, чем обычно.
   — А что я говорил? Мартин усмехнулся.
   — Хахэхо уффики! Уловки женщины.
   — Какие еще уловки, мягкотелый? — нахохлился Хзюка.
   — Братом меня называл. Неужели забыл?
   — Это все из-за вашего сейсса.
   — Так ты мне не брат?
   — Ну, брат, брат.
   — Значит, я тебе — тоже. Понимаешь со всех сторон?
   — Со всех, — пробурчал ящер. — Ладно, тащи, мягкотелый. Скажи только, как вы от своего сейсса не растворяетесь? Не знаю даже, как его назвать получше
   — Да чего мучиться? Огненная вода, — подсказал Мартин.
   — Хог. Хорошее название.
   — Его знающие люди придумывали. Только, братец, с нашим сейссом будь поосторожнее. Алкогольдегидрогеназа у тебя слабая.
   Хзюка обиделся.
   — Не слабее, чем у мягкотелых! На трех уффиких хватает, пока не жаловались.
   Мартин рассмеялся, попробовал объяснить, что такое ферменты, но не смог. Хзюка соображал все еще туго, а в школу не ходил.
   И мягкотелый тащил. Скользя, спотыкаясь, с частыми остановками. Переносил холоднокровного шагов на сто — сто пятьдесят, а потом возвращался за вещами и скудными остатками припасов.
   На второй день, миновав зону альпийских лугов, они спустились к гейзерам. В Райской Яме их было больше тридцати.
   — Падалью воняет, — недовольно сообщил Хзюка. — Противно.
   — Это полезно, — сказал Мартин. — Здесь вода целебная. Садись и опускай ноги в ручей.
   — Горячая вода? — удивился тот. — Это что, сейсс? Мартин расхохотался.
   — Нет, просто горячая вода.
   — А кто ее нагревает?
   — Никто. Внутренний огонь земли.
   — Внутри земли есть огонь?
   — Есть. Он иногда выливается из огненных гор. Жидкий такой, лавой называется.
   — Да, правильно, — сказал Хзюка. — Я тоже видел огненную гору. А откуда в земле берется огонь?
   Мартин в затруднении откинул со лба волосы и почесал затылок.
   — Сложно объяснить, Хзюка
   — Хо! Тут ваша тайна?
   — Нет. Ты меня учил всему, что знаешь. Я обязан сделать то же самое. Будет честно.
   — Да, так честно.
   — Но если сказать все сразу, можно запутаться. Понимаешь?
   — Со всех сторон. Лучше говорить кусочек за кусочком.
   — Так и сделаем. Кстати, о кусочках. Сначала нужно раздобыть еды.
   — Хог. Иногда ты мыслишь совсем как схай. Разумно то есть.
   — Это у меня от голода, наверное, — усмехнулся Мартин. — Ну, иду на охоту. Спрячься. Ты умеешь.
   Хзюка квакнул:
   — Да ходят такие слухи.
   После того как Уохофаху Фахах смел хачичеев лавиной, у Хзюки стойко держалось хорошее настроение. Он даже поинтересовался, не сможет ли Мартин пустить снег на все хачичейское племя. А когда услышал, что это сделать невозможно, весьма огорчился.
   — Жаль. Они заслужили.
   — Нельзя уничтожать целые племена, Хзюка.
   — Но ведь хачичеи как раз это и делали!
   — Все равно. Среди них есть ни в чем не виноватые.
   — Ну и что? Среди мухавов тоже были.
   — Тот, кто уничтожит всех хачичеев, сам будет не лучше. У них ведь есть не только воины, но еще офиуфф, уффиких. Справедливо наказывать только виноватых. Остальным надо объяснять.
   Хзюка едва не задохнулся:
   — Объяснять?! Кому, хачичеям? Да они съедят тебя раньше, чем ты рот откроешь. Мартин, хачичеи это не сивы! Никогда не ходи к ним объяснять, мне будет жалко, а тебе — больно.
   — Хорошо, — сказал Мартин
   — И поверь, бывают племена, которые заслуживают полного истребления.
   — Вот этого не смогу, о Хзюка.
   — Эх, мягкотелый! Тот, кто хочет быть справедливее самой жизни...
   — Тот — что?
   — Тот долго не живет.
   — Экий ты пессимист.
   — Перестань обзываться, Уохофаху.
   Мартин взял лук, все оставшиеся стрелы, затянул ремень на отощавшем животе, присел на дорожку. Потом встал и пожелал себе удачи.
   Удача пришла, но не сразу. Хотя дичи в Райской Яме водилось предостаточно, дичь оказалась довольно пуганой, близко к себе не подпускала. И все же к концу дня Мартину посчастливилось добыть старую, потерявшую осторожность кабаргу.
   На обратном пути еще попался чудовищных размеров белый гриб, высотой в половину человеческого роста. Пах он замечательно, так, что слюнки текли, но был явным мутантом. Брать его Мартин поостерегся. Известно, что грибница прекрасно накапливает радионуклиды, а счетчика Гейгера под рукой, разумеется, не нашлось.
   Хзюка все это время провел в серном ручье, погрузив в него не только когтистые ступни, но и все остальное тело. Над водой оставалось одно лицо, да и то было спрятано между двумя камнями. Таким образом он выполнял обе свои задачи одновременно и с одинаковым успехом.
   То ли вода оказалась весьма действенной, то ли иммунитет у ящера был крепкий, но признаков инфекции на его ногах Мартин не обнаружил. Тем не менее решил устроить небольшие каникулы. Под обрывом, в месте, с трех сторон укрытом скалами, он развел костерок. Такой, какой учил разводить Хзюка, — из очень сухих веток, совершенно бездымный, только легкое марево дрожало над их убежищем
   — Молодесс, — сонно сказал Хзюка.
   Вода в ручье оказалась весьма неприятной на вкус, поэтому Мартин сходил наверх, принес полный котелок льда и повесил его над пламенем. Еще натаскал хвойных лап, соорудил из них два весьма недурных ложа. Потом, поддавшись романтическому порыву, над каждым спальным местом укрепил по букетику эдельвейсов, которых много росло у границы снегов.
   И тут случилось неожиданное. Хзюка повалился на колени, а потом вообще распростерся перед своим букетом.
   — Эй! Что с тобой? — удивился Мартин.
   — Цветомир, цветомир!
   — Какой цветомир?
   — Вот это! Ты принес цветомир.
   Оказалось, что схаи весьма ценят и почитают эдельвейсы. Главным образом потому, что растут они там, куда ящерам практически невозможно добраться.
   — В моем аше сейчас только два старика, кто своими глазами видел цветомир, — торжественно сообщил Хзюка. — Их почитают. Я теперь третий!
   — Что ж, поздравляю.
   — Ты сделал меня счастливым, о Мартин!
   — Ну, рад за тебя.
   Хзюка же никак не мог успокоиться. Столько эмоций из него не выплескивалось за все время их знакомства.
   — Не понимаешь, мягкотелый! Воин, принесший цветомир, может требовать в жены любую уффики, даже дочь машиша.
   — О! Даже так? — вежливо удивился Мартин.
   — И это еще не все. Тот, кто принес цветомир, может остановить войну. На один день за каждый цветок. Теперь понял?
   Мартин с сожалением кивнул.
   — Теперь понял. Со всех сторон. Жаль, что цветомир не попался нам вчера
   Мартин с удивлением понял еще и то, что знает о схаях далеко не все. Конечно, преклонение перед цветомиром объяснялось прежде всего труднодоступностью мест, где растут эти цветы. Для холоднокровных ящеров посещение зоны альпийских лугов равносильно подвигу. Но уже сама способность ценить редкости есть свойство души, и не самое худшее свойство. А если предметом поклонения к тому же является совершенно бесполезное в хозяйственном отношении растение, то здесь уже недалеко и до эстетики...
   — Десять цветомиров! — продолжал восхищаться ящер. — Вот, вот и вот! Нет, мне не поверят. Скажи, что у вас самое дорогое?
   — Самое дорогое? Жизнь, конечно.
   — Как? Дороже чести, мягкотелый? Ты же не трус, я знаю!
   — Ох, тяжелый это вопрос, брат мой рептилий. В общем, мы стараемся сохранить и то, и другое.
   Хзюка удивился.
   — Хог! Неужели получается?
   — Не всегда, к сожалению.
   — А если не получается?
   — Тогда бывает либо так, либо эдак, но все равно плохо.
   — Да уж, чего хорошего, — вдруг согласился Хзюка. И добавил: — Ты мясо недосолил.
   — Конечно. Соли-то нет.
   — Налей воды из горького ручья. Все тут у вас не как у людей. Надо же — вода горькая!
   Мартин усмехнулся: больной становился ворчливым. Совсем как человек.
   Два дня они отсыпались. Мартин ловил мелких ящериц, есть которых давно уже не считал зазорным. Хзюка коптил мясо кабарги. Между делом он настрогал несколько десятков стрел. Наконечников и оперения для них не имелось, но схай заострил кончики кинжалом, обжег на костре и заявил, что для охоты на всякую мелочь такие стрелы вполне годятся. В подтверждение тому вечером второго дня он сам добыл довольно крупного фазана.
   — Только я не знаю, — с сомнением сказал он, — можно ли есть это стращилище?
   Мартин усмехнулся.
   — Не только можно. Тебе даже понравится.
   — Фуй. И что за урод такой, — брезгливо сказал Хзюка. Однако от мяса не отказался.
   Утром третьего дня они отправились. Хзюка вначале пробовал идти, но через сотню шагов Мартин осмотрел его ноги и решительно этому воспротивился.
   Дальше передвигались проверенным способом. То есть мягкотелый переносил поклажу на расстояние прямой видимости, возвращался, взваливал на спину схая, после чего шел к оставленным вещам.
   Склон был крутой, неудобный, и за светлое время суток удалось спуститься всего на пару километров, но и то было дело. Уже за следующий день они достигли дна Райской Ямы и остановились на берегу озера.
   Большую часть ночи дежурил Хзюка. День Мартин решил посвятить отдыху, чтобы дать отоспаться ящеру, а его ногам — хоть немного зажить. Следовало также запасти побольше провизии, поскольку за пределами Райской Ямы обстоятельства для охоты могли сложиться менее благоприятно.
   Из дальней части озера вытекал быстрый и довольно глубокий ручей. Мартину пришла мысль воспользоваться его услугами. Целый день он потратил на то, чтобы найти, а потом с помощью сабли свалить и очистить от ветвей несколько сухих и не слишком толстых сосен. На следующий день, нарезав из шкуры кабарги ремней, он связал неказистый, но довольно крепкий плот. Для проверки Мартин решил пересечь озеро. Плот с успехом выдержал ходовые испытания, чем весьма порадовал своего создателя.
   Только хорошее настроение продержалось не слишком долго. На обратном пути навстречу проплыли трупы двух хачичеев. Худых, изможденных, но абсолютно реальных. У одного была разбита голова, а у другого оказалось перерезанным горло.
   Мартин спрыгнул на берег и во всю прыть побежал к тому месту, где оставил Хзюку. Тот оказался вполне живым и почти здоровым.
   — Хачичеи были еще слабее меня, — лаконично сообщил Хзюка, упаковывая трофеи. — За ними никто не ухаживал.
   — Это очень хорошо. Но что же будет дальше?
   — Я отобрал у хачичеев много стрел. Мартин покачал головой.
   — Хачичеев может оказаться еще больше. Как им удалось пройти перевал?
   — Я так думаю, натаскали дров, разложили цепь костров через весь снег. Грелись и шли.
   — Тогда могут прийти еще.
   — Обязательно.
   — И сколько их могло остаться?
   — Десятка два. Может быть, и три, но не больше.
   — Много.
   — Надо было убивать, а не просто стучать по башке, — пробурчал Хзюка. — Там, на перевале.
   — А... ты видел?
   — Видел.
   — Как-то не смог я, Хзюка, — виновато сказал Мартин. — Они тогда совсем беззащитные были.
   — Беззащитные... Думаешь, нас они пощадят, эти беззащитные?
   — Сомневаюсь.
   — Зачем же пощадил их?
   — Я был уверен, что они не пройдут по снегу. Чего ж тогда убивать?
   — Если б хачичеи не прошли, они бы отправились воевать против племени Сив. Тот, кто жалеет врагов, не жалеет друзей. Такова жизнь, мягкотелый. По крайней мере в Схайссах
   Мартин вздохнул. Он стукнул себя в живот и покаянно опустил голову. В Схайссах не готовы прощать врагов, это точно. Не готовы даже обсуждать столь дикую идею. Словом, для Женевской конвенции еще не созрели.
   — Но сотника-то я убил, Хзюка, — робко напомнил мягкотелый. — И на перевале еще одного. Он за ногу цеплялся. А потом лавину на них спустил. И как они уцелели?
   — Пора уносить хвост, — сухо отозвался ящер. — Те двое — всего лишь разведка. Уцелели те хачичеи, которые на ледяной бугор подняться не успели. Спокойно отлежались, пока лавина шла. Зисой кухун, добряк. Сифха койссо пушиш. Урт шехи махерена офиуфф! Моцохших зо...
   — Ну ладно, ладно, — поморщился Мартин. — Растоптал в лепешку, хуже злого ррогу.
   Медлить было нельзя. В тот же день они переплыли озеро и спустились по ручью к самому выходу из Райской Ямы. Там, в ущелье между горами, шумел крутой порог. Плот пришлось разбирать и бревно за бревном перетаскивать по берегу. К вечеру они успели связать его заново, однако проплыли лишь несколько сотен метров. Хотя ночное небо странно сияло, в узкий каньон света попадало совсем немного, в темноте Мартин побоялся наскочить на камни и причалил к берегу.
   Чтобы не оставлять никаких следов, спали прямо на сырых и жестких бревнах. Да и спал-то, точнее, дремал пару часов, один Мартин. Хзюка разбудил его, как только небо начало сереть.
   — Что, появились?
   — Появились. Вон там, между голыми горами.
   — Ты их видел?
   — Чего их видеть? Темнота.
   — Но откуда тогда знаешь, что они появились?
   — Из ущелья дует ветер.
   — Ну да, дует. Из ущелья всегда дует. И что? — Перестань жевать папоротник! — прошипел Хзюка. — Я тебя чему учил?
   Мартин принюхался.
   — Ах, черт! Пахло дымом.
   — Шорт, шорт, — подтвердил Хзюка. — Сыс!
   Мартин живо столкнул плот с отмели и заработал шестом. Хзюка перебрался на нос. С помощью второго шеста он старался управлять движением, но часто оглядывался, и плот несколько раз ударился о камни. Ящера при этом окатывало холодными брызгами.
   — Давай поменяемся, — предложил Мартин. — Замерзнешь!
   — Некогда. Работай, работай. Впереди много мелей, нас могут догнать.
   Пороги действительно отняли много времени. К тому же река сильно петляла и к вечеру они сплавились всего километров на двенадцать, если считать по прямой. И если их все еще не догнали, то, видимо, лишь потому, что хачичеям очень трудно дался перевал Грор. Не успели они еще восстановить силы. Тем не менее Хзюка сказал:
   — На ночь останавливаться нельзя.
   Хотя три вершины, ограждающие Райскую Яму, были уже далеко позади, Мартин сам чуял, что преследователи близко. Он хлопнул ладонями. Такой жест заменяет ящерам кивок согласия.
   Речка, по которой они плыли, вырвалась из ущелья. Благодаря притокам она быстро становилась полноводной. Пороги больше не встречались, шум бурунов постепенно отдалился и стих. Но вместе с тем течение, увы, замедлялось, а большая глубина затрудняла использование шестов.
   Мартин был вынужден причалить. Из плавника, в обилии разбросанного по берегу, он выстрогал пару грубых весел-гребков. С их помощью удавалось плыть со скоростью неторопливого пешехода. Рискованно это было, но все еще следовало беречь лапы Хзюки
   — Вода теплая, — вдруг забеспокоился Хзюка.
   — Теплая, — подтвердил Мартин. — И что?
   — Заглотай!
   — Их здесь нет.
   — Нет?
   — Совершенно.
   — А махерены?
   — Отсутствуют. Так же, как деревяги, крокодюки и жабокряки.
   — Что, неужели и ррогу нет?
   — И ррогу нет.
   — Хорошее место.
   — Да. Хорошее. Поэтому здесь бывают плохие люди. Стоит найти хорошее место, сразу жди плохих людей. Беда у нас такая.
   — Не только у вас, — утешил Хзюка. Потом как-то нерешительно квакнул.
   — Ты чего?
   — Для меня вы все плохие. За исключением одного.
   — Эх ты, благородный воин! Между прочим, у меня есть уффики и сын.
   — За исключением трех, — поправился ящер. — Не обижайся.
   — Годится для начала, — усмехнулся Мартин. — Но лично я не считаю врагами все племя Сив.
   — И даже сына машиша?
   — Сын машиша еще не понял, что за добро нужно платить добром.
   — Не он один, — заметил Хзюка.
   — Да, таких много.
   — Так много, что все никогда не поймут.
   — Если не поймут они, поймут их потомки. Правда, для этого требуется...
   — Для этого требуется, чтобы вся жизнь становилась добрее. А этого пока не видно
   — Верно, — с некоторым удивлением ответил Мартин. — Но жизнь может стать добрее только после того, как она начнет меняться. Согласен?
   — Со всех сторон. Без этого никак.
   — Тогда скажи, кто-нибудь из сивов перебирался через Ледяной хребет?
   — Никогда.
   — А ты вот перебрался. Ведь это и есть изменение жизни.
   — Этого изменения слишком мало, Мартин.
   — Конечно. Но оно ведь не одно. И мягкотелый у вас раньше не жил, и схаи никогда еще не объединялись под руководством одного вождя. Так?
   — Так. Да, когда ты про все это сказал, я понимаю, что у нас начались перемены. Но схаи объединяются для войны против вас. А через снег пробрался не только я. Хачичеи же перелезли только затем, чтобы нас убить. Где тут добро, Мартин?
   — Его еще нет. Но появилась готовность понимать новое. А без этого нельзя понять и пользу добра.
   Хзюка квакнул.
   — Хо! И как тебе удается объяснить, что из плохого может вырасти хорошее, а?
   — Это называется оптимизмом.
   — Чтобы поверить в твою оптимизму, нужно прожить десять жизней.
   — Так и есть, — вздохнул Мартин.
   Было удивительно, сидя на плоту, из которого торчали недорубленные сучья, обсуждать философские вопросы с представителем чужой, дикой и, чего греха таить, весьма жестокой расы. Но то, что такой дикарь, каковым, без сомнения, являлся Хзюка, выросший и воспитанный в очень суровых условиях, способен многое понять, пусть и в упрощенной форме, поражало.
   — Да, — сказал Мартин. — Универсальны законы развития разума, и все тут
   — Какие законы?
   — Законы разума.
   — Какой там разум! У меня сейчас голова гудит, будто ррогу хвостом огрел, — признался Хзюка. — Давай пока не говорить о сложном.
   — Давай, — согласился Мартин. — Надеюсь, у нас еще найдется время.
   Он замолчал, с удовольствием вдыхая свежий воздух.
   Ночь выдалась ясной, прохладной, но не холодной. Далеко впереди белели зазубрины Драконьего хребта, среди которых хорошо различался рдеющий вулкан Демпо, своеобразный маяк Южного Поммерна.
   Ближе в свете звезд различалась пологая равнина с рощами осин и берез. Никаких тебе чешуйчатых стволов, пышущих зноем оврагов. Нет тяжелого дурмана сохнущих папоротников. Нет и многочисленных любителей тобой полакомиться либо наспех закусить. Вместо всего этого — прохлада, плеск воды, запах черемухи. И обманчивое ощущение покоя, безопасности. Как на далекой, обжитой и ухоженной Земле, где ночи давно уж перестали таить угрозу. Как и здесь, на Терранисе, но только севернее, за Громозером и за Драконьим хребтом. В местах, обжитых людьми. Там, где стараются побольше добыть пищи, вместо того чтобы за нее драться.
   Очень хотелось оставить все подвиги и приключения позади. В беспощадном, грубом, горячем и горячечном Ящер-ленде. Хватит. Набегался, напрыгался, навоевался. Намиссионерствовался. Дьявол-Кричащий-в-Ночи весьма желал отставки. Но как раз сильные желания удовлетворяются не часто. Вероятно, потому, что иначе можно разучиться желать.
   Половина ночи уже миновала, когда из-за поворота реки послышалось ржание. Хзюка окаменел.
   — Что это, Мартин? — прошептал он, осторожно, без всплеска вынимая весло из воды.
   — Так кричат лошади
   — Кто такие лошати?
   — Это наши шуссы.
   — Значит, впереди воины? -Да.
   — Высадимся на берег?
   — В лапы хачичеев?
   — Мы высадимся на другой.
   — Откуда ты знаешь, что на другом никого нет?
   — Ниоткуда. Но что-то надо делать. Мартин на секунду задумался.
   — Хзюка! Ложись и не двигайся. Попробуем проскользнуть.
   Хзюка мгновенно распластался на мокрых бревнах. Тетива на его луке уже была натянута. Да, подумал Мартин, трудно быть оптимистом, если рядом нет кого-нибудь вроде Хзюки. Настоящее всегда принадлежит скептикам и практикам. Оптимистам достается одно лишь будущее.
 

10. АРМИЯ — ЭТО ВАМ НЕ МЕД СТАКАНУ!

   И вот пришли повестки. Вечером призывники пошумели, покуролесили, но в меру. Слишком еще свежи были две могилы. В одной лежала Каталина, а во второй — все то, что осталось от несчастного Тео. Так что наутро и голова-то ни у кого не болела.
   Правда, выспались не все. Иржи полночи просидел на берегу против мельницы. Темной, с запертыми ставнями, глухой какой-то. Вспоминал, вздыхал, горюнился. Но вдруг прибежал Бернгардт, полез лизаться, ну и все настроение перебил, псина. А прогнать — рука не поднялась. Уж очень Иоганнов пес ценил человеческое общество после того, как полюбовался драконом, причем особо выделял Иржи. Что-то он понял, что-то изменилось в собачьей голове; при каждом удобном случае Бернгардт стремился сразу и полностью выразить всю силу своей солидарности любому подвернувшемуся теплокровному существу. Но, кроме кошек, его миской беззастенчиво пользовались еще и вороны.
   — Все, испортилась собака, — говорил Иоганн. — Очеловечилась. Блаженный Бернгардт...
   Следующим утром Иоганн отвлекся от починки дома, усадил защитников отечества в казенную подводу да и свез сердешных на сборный пункт. А располагался тот сборный пункт в деревне Геймель, куда зерно возили на помол.
   Там они застали десятка полтора местных новобранцев. Один за другим подошли еще несколько парней с отдаленных ферм. Наконец притопала целая команда из пограничной деревни Прешер, восточнее которой начиналась уже федеральная земля Остланд, территория соседнего военного округа.
   Побросав свои котомки на землю, распаленные и не совсем трезвые прешерманы окружили колодец. Лица многих цвели свежими ссадинами да синяками — прощальными отметинами жезьеров. Никто уж и не помнил первопричины застарелой вражды между Прешером и Жезье, пограничными деревнями двух соседних федеральных земель, но власти не могли покончить с ней на протяжении вот уже нескольких поколений.
   На площади у полицейского участка толпились провожающие. Среди них выделялись степенные, осанистые главы семейств, влезшие по случаю в мундиры своей молодости. Раздобревшие тела в эти мундиры помещались плохо, выпирали в разные стороны и все не куда нужно, но это никого не смущало. Для мудрого человека важнее не то, как он выглядит в чужих глазах, а то, каким он себя представляет.
   В собственных же глазах молодые солдаты — задубелые вояки, а самые замшелые отставники воображают себя прежними огонь-пострелами. Так было всегда: не можешь обмануть старость — обмани себя. Из века в век ведется, потому что легче так живется.
   Сдав список фельдфебелю, Иоганн хлопнул Иржи по плечу и посоветовал подаваться куда угодно, только не в пехоту. Лучше всего — в егерские войска. И кормят сытнее, и служба интереснее. Да и отношения получше.
   — Главное, напирай на то, что хорошо ездишь верхом. Иржи кивнул.
   — Постараюсь. За матерью присмотришь?
   — Натюрлих. Не переживай. А вы, ребята, — тут Иоганн обратился к остальному землячеству, — держитесь вместе. Сами не задирайтесь, но и друга в обиду не давайте, понятно?
   — Ясен перец.
   — Главное — учебный лагерь пройти, дальше будет попроще.
   — Пройдем, — прогудел Ференц, кузнец и сын кузнеца.
   — Ну, ни пуха вам.
   — А к черту!
   Иоганн погрозил пальцем.
   — Найн! Не хочу. Мы с Иржи уже знаем, где есть черти.
   — И где?
   — Да под землей, разумеется.