Барон Алексей. Люди и ящеры

   Задымили первые костры. Один за другим поднимались сотни шатров. Воинство явно собиралось провести ночь на берегу Хача. Могло статься, и не одну.
   — Вот досада, — сказал Мартин. — Хачичеи укладываются спать.
   — Я тоже посплю, — невозмутимо ответил Хзюка. — Разбуди вечером.
   Умученные преследователи появились на закате. Сначала — семеро, потом — еще двое, едущие на одном шуссе. Хзюка молча наблюдал, как они о чем-то возбужденно докладывали часовым лагеря
   — Сообразительные ребята, — одобрительно проворчал он. — Быстро нас раскусили.
   — И что теперь? — спросил Мартин.
   — Хачичеи должны выслать дополнительные разъезды. Но кругом много рощ, они не подозревают, что мы у них под самым носом. Можешь поспать, мягкотелый. У тебя хорошо получается.
   — Какой тут сон. Хзюка, облава же начнется вот-вот!
   — Настоящая облава начнется утром.
   — Но уж утром-то нас найдут непременно.
   — Утром нас здесь не будет.
   — Куда же мы денемся?
   — Туда, куда нам надо. Спи, завтра потребуется много сил. Мартин пожал плечами и улегся на свою шкуру. Но сон
   долго не шел, задремать удалось ближе к полуночи. И почти сразу его растолкал Хзюка.
   — Не выспался? Ничего не поделаешь. Терпи, мягкотелый. Пора уносить хвосты.
   Шуссы уже были оседланы, все снаряжение приторочено, можно было ехать. Только вот куда? Мартин недоумевал.
   — Что ты задумал? — спросил он.
   — Сейчас узнаешь.
   Они тихо выбрались на опушку.
   — Вон там стадо пасется, — сказал Хзюка. — Видишь? Ночь была беззвездная, небо затянули облака, но Мартин различил между лесом и лагерем смутную массу.
   — Вижу. Большое стадо.
   — Шуссы не привязаны, — многозначительно сообщил Хзюка.
   — Это имеет значение?
   — Еэ, очень. Если их пугнуть со стороны леса, то шуссы побегут к лагерю. Так?
   — Ну... так. И что потом?
   — Потом прорвемся мы.
   — Ты уверен? — Уверен.
   — Заманчиво. Но чем же напугать шуссов?
   — Тобой.
   — Не понял, о Хзюка.
   — Во время охоты на ррогу ты орал страшным голосом. Схаи так не умеют. Но сейчас надо заорать еще страшнее. Так страшно, как ты в жизни еще не кричал. Понял?
   — Теперь понял. Со всех сторон.
   — Если потеряешься, скачи прямо на север, вдоль реки Хач. Я тебя найду. Это тоже понял?
   —Хог.
   — Тогда — вперед. Не робей, мягкотелый! Хачичеи перепугаются побольше нашего. Ну, удачи тебе. Главное — погромче, Мартин, погромче.
   — Постараюсь...
   Они подобрались ближе к стаду. Хзюка натянул и резко спустил тетиву. В темноте кто-то вскрикнул, потом захрипел. Ближние шуссы подняли головы, насторожились.
   — Все. Давай, мягкотелый!
   И Мартин заорал так, что Хзюка судорожно зажал свои ушные отверстия ладонями.
   — Хог! Очень хорошо. Давай еще!
   Мартин выложился полностью. Хзюка тоже верещал как мог. Потом он зажег факелы, и они ринулись к оцепеневшему стаду. Шуссы шарахнулись. Не давая им опомниться, Хзюка направо и налево хлестал горящими ветками.
   Мартин видел, как со стороны лагеря в их сторону бросились первые всадники. Но было поздно. Не прекращая диких воплей, он следом за Хзюкой ворвался на место выпаса. Ближайшие шуссы начали разбегаться. Стадо впереди них быстро уплотнялось. Еще секунда, две, и оно тронулось. Все более разгоняясь, животные бежали к освещенному редкими огнями лагерю. Там между шатрами метались тени.
   Хачичеи никак не ожидали нападения столь далеко в глубине своей территории, да еще на такое крупное войско
   Поэтому не потрудились окружить себя ни рвом, ни частоколом. Чем Хзюка и воспользовался.
   Его замысел блестяще воплотился в жизнь. Масса перепуганных шуссов смяла край лагеря, переворачивая шатры и топча сонных солдат. Шум стоял ужасный — визг, треск ломающихся стоек, топот, стоны, растерянные крики, отрывистые команды, которые вряд ли кем выполнялись.
   Довершая картину разгрома, некоторые из шатров загорелись. Между ними, вцепившись в шею шусса, скакало странное существо с белыми глазами, шерстью на лице и жутким голосом.
   — ... люди гибнут за металл, — пел Мартин. — Сатана там правит бал, там правит бал... Ха-ха-ха-ха!
   Попадавшиеся по дороге хачичеи сначала остолбеневали, затем затыкали ушные отверстия и прятались. Никто из них даже и не пытался задержать демона. А тот скакал, вопил, нахлестывал шуссов пылающим факелом, пинал ногами туго соображающих и медленно уворачивающихся.
   За лагерем стадо начало редеть и разбегаться. Воспользовавшись этим, Мартин его обогнал. Он проскакал мимо растерянного патруля хачичеев и скрылся в предрассветном тумане. Этот ползущий от реки туман Хзюка, очевидно, тоже учел в своем плане. Просто гениальном плане.
   Дело было сделано. Среди тысяч следов отыскать следы шусса, уносящего Мартина, не смог бы никто. По крайней мере на протяжении ближайшего дня.
   Хзюка нагнал его вскоре после восхода Хассара. И не один, а с четырьмя связанными одним поводом шуссами.
   — Хог! Ты великий воин, Хзюка.
   — Хог. Ты славно кричал, Мартин. Великий Мосос! Даже я испугался. Но давай-ка удирать, нас теперь в покое не оставят.
   — Они что, войну из-за нас отложат? Хзюка квакнул
   — Не меньше, чем на день. Быть может, наши успеют не только расправиться с той тысячей, но и вернуться к стойбищу. Ты очень хорошо кричал, Мартин. Уохофаху! Как дьявол.
   — Старался, — сипло сказал Мартин.
   — А теперь — вперед. К горам!
   Они вброд перешли левый приток большой реки Хач и поскакали на север, к далеким, но уже различимым голубым вершинам.
   По обоим берегам Хача тянулись леса. С одной стороны, это было плохо, поскольку замедляло движение, а с другой — хорошо, так как в лесу легче прятать следы.
   — Бойся деревяг, — предупредил Хзюка.
   — Кто такие?
   — Да так, по веткам бегают.
   — Большие?
   — Не очень. Деревяги — они неприятные.
   — Почему?
   — Перегрызают горло.
   Мартин невольно взглянул вверх. Но на мутовчатых стволах никого не заметил.
   — Деревяги охотятся ночью, — снисходительно обронил Хзюка.
   В середине дня, перед тем как объявить привал, Хзюка с помощью своих когтей вскарабкался по колоннообразному стволу чешуедрева и долго там сидел, почти на макушке.
   — Хачичеев не видно, — сказал он, вернувшись. — Но это ничего не значит. Они тоже умеют прятаться в лесах. Ешь быстрее, Мартин. Нам нужно добраться до следующего брода через Хач раньше погони.
   Напоив шуссов, они двинулись дальше. Ехали весь остаток дня и часть ночи. Ужинали мясом и жареными корнями кочедыжника прямо в седлах. Мартин почувствовал, что начинает сдавать. Раскоряченные по бокам шусса ноги немели. Спина не то что ныла, а прямо-таки стенала. Голые стволы сигиллярий, из которых в основном состояли леса вдоль Хача начинали расплываться в глазах. И тут Хзюка расщедрился. Он открыл фляжку с сейссом, сложным настоем целебных растений, в который добавляли экстракты из эндокринных желез ррогу.
   Схаи весьма дорожили сейссом, использовали его только при крайней нужде. И не случайно. Отпив четыре глотка, Мартин оживился. Голова прояснилась, сил прибавилось, настроение улучшилось; все теперь казалось преодолимым.
   — Жизнь хороша, — благодушно сообщил Мартин.
   — Не очень, — сказал Хзюка. — Но лучше с ней не расставаться.
   Медленно подняв лук, он во что-то прицелился. Мартин тут же замолк. Хзюка выстрелил.
   Раздался пронзительный визг. На толстом суку шагах в сорока от них задергался темный нарост. Хзюка быстро отправил в него еще пару стрел. Нарост отлип от дерева, раза два перевернулся и шмякнулся о землю.
   Мартин оторопело молчал.
   — Это и есть деревяга, — сказал Хзюка. — Стой, не шевелись. Поблизости должна быть самка. Они живут парами.
   Прошло довольно много времени, но вокруг ничего заметно не было. Мартин уже начинал терять терпение, когда справа от себя, на стволе сигиллярии, заметил слабое шевеление. Он начал поднимать лук, но выстрелить не успел, успел лишь инстинктивно откинуться в седле.
   Темный нарост внезапно сорвался с дерева и прямо перед Мартином на шею шусса обрушилась визжащая масса. Шусс качнулся, взвыл, сел на землю и повернул голову с расширенными от ужаса глазами.
   Мартина спас сейсс. Он среагировал мгновенно. Сначала ударил по распяленной пасти щитом, потом отбросил лук, выхватил кинжал и принялся наносить торопливые, не очень точные, но многочисленные удары. Тварь визжала, извивалась, тянулась к горлу. Наконец не выдержала, спрыгнула на землю
   Тут подскочил Хзюка. Наклонившись, он рубанул прямо из седла. Мерзкий визг захлебнулся. Несколько секунд деревяга дергалась, скребла когтями, колотила хвостом, но наконец утихла.
   — Ты цел, Мартин?
   — Цел. Только деревяга подрала шусса.
   Хзюка осмотрел рваные раны на шее животного, приложил к ним тампоны из сушеных вайев папоротника.
   — Ну как, теперь знаешь, что такое деревяга? — спросил он.
   — О да, познакомились.
   Мартин тяжело сполз с шусса и подошел к трупу.
   Деревяга представляла собой весьма любопытную разновидность ящеров, приспособившуюся к жизни на деревьях. И приспособившуюся очень неплохо.
   На первый взгляд она напоминала черепаху. Точнее, южноамериканского броненосца, поскольку ее тело сверху и снизу защищал панцирь. Впрочем, на этом сходство ограничивалось. Со стороны брюха панцирь деревяги был явно толще, имел заостренный гребень. По бокам торчали тонкие, но мускулистые лапы с устрашающей длины когтями. Хвост завершался шипастым утолщением и представлял дополнительное оружие в виде своеобразной булавы. Голова же, сравнительно небольшая по объему черепной коробки, имела внушительных размеров пасть.
   Сами особенности тела многое говорили об образе жизни этих тварей. Забравшись повыше, деревяга поджидала жертву, на которую обрушивалась брюшным гребнем. При весе никак не менее сорока килограммов деревяги могли оглушить довольно крупного ящера и даже переломать ему кости. Шусс Мартина уцелел только потому, что удар пришелся на луку седла, чем и был ослаблен.
   — Спасибо за сейсс, — сказал Мартин. — Без него я бы не увернулся.
   — Пожалуй, я тоже выпью, — отозвался Хзюка
   Мартин пересел на запасного шусса, и они двинулись дальше. В середине ночи, когда оба въехали в очередной лес, Хзюка велел остановиться.
   — Побудь здесь, никуда не уходи, — очень внятно сказал он. — Переправа близко. Я посмотрю, потом вернусь за тобой. Деревяг не бойся, в голых деревьях они не водятся. Бойся всего остального.
   — Понятно, — вздохнул Мартин.
   Голыми деревьями схаи называют гигантские плауны. Изогнутые у земли, наверху их стволы выпрямляются и почти вертикально тянутся к Хассару. Плауны растут редко, небо почти не заслоняют. Но вот само небо, подернутое облаками, света в ту ночь практически не давало.
   Сейсс хорошо обостряет чувства, в том числе слух. Мартину казалось, что он слышит плауновый лес весь, как единое целое. В первозданную основу тишины вплетался легкий шум ветра, отдаленный плеск воды, шуршание ночных насекомых. Некоторое время еще слышался легкий шорох шагов Хзюки. Но вскоре они стихли.
   Прошло с полчаса. Хзюка не возвращался. Кроме чувств, сейсс обостряет еще и голод. Мартин нащупал в сумке кусочек вяленого мяса и принялся его жевать. В это время сзади и сбоку донесся едва различимый звук. Чуть погодя он повторился.
   Мартин торопливо проглотил кусок и насторожился. Он не сомневался в том, что слышал шаги шусса. А шуссы сами по себе в ночном лесу не разгуливают. Ехать же на шуссе здесь мог только хачичей, поскольку Хзюка ушел пешком.
   Мартин неподвижно ждал. Вскоре между стволами обозначилась неясная тень. Хачичей крался очень умело. Над подлеском из папоротников возвышались только его голова и плечи. И если бы не обостренный сейссом слух человека, и без того более тонкий, чем у схаев, враг сумел бы подобраться совсем близко
   Мартину вдруг стало холодно. Впервые за свою отнюдь не короткую жизнь он оказался перед необходимостью убить мыслящее существо. Причем перед самой настоятельной и недвусмысленной необходимостью. Убить хачичея требовалось непременно, иначе убьет он. Сомнений в этом быть не могло.
   Медленно, миллиметр за миллиметром, Мартин поднял лук. Тут ему на миг показалось, что он замечен — хачичей надолго остановился. Но потом его шусс снова сделал шаг, другой, опять замер. Вероятно, паузы просто были отработанным приемом.
   Преследователь держался рядом с тем путем, которым ехали Мартин и Хзюка. Чтобы в такой темноте заметить следы, требовались невероятные способности, способности выдающегося охотника. То, что хачичей шел по следу один, хотя уже наверняка знал, что врагов двое, говорило о его большой уверенности в себе. Уверенности испытанной, и испытанной многократно. Схаи очень прагматичны, они отнюдь не склонны к преувеличению своих возможностей, о таких случаях Мартин не знал. Следовательно, ему попался страшный враг. Мартин понял, что если не убьет его первой же стрелой, то не убьет вообще никакой. Но именно это понимание положило конец переживаниям морального порядка.
   А хачичей с каменным терпением продолжал свое движение — два-три шага, перерыв, потом следовало еще несколько почти бесшумных движений идеально вышколенного шусса.
   По остроконечному силуэту Мартин понял, что на голове у хачичея шлем. Значит, на теле должна быть кольчуга. Незащищенными могли оставаться только лицо и шея. Попасть очень трудно, особенно ночью. Даже с расстояния в каких-то шестьдесят метров.
   Но иного выхода не было. В любое мгновение враг мог услышать или сопение, или неосторожный хруст под ногами целых пяти шуссов, привязанных неподалеку. Быть может, уже и услышал, но еще не видел
   Дальнейшее выжидание становилось все более рискованным. Мартин задержал дыхание, прицелился. И, когда руки приобрели нужную степень неподвижности, выстрелил.
   Хачичей услышал щелчок тетивы по рукавице и мгновенно вскинул лук. Но точно прицелиться уже не успел, промахнулся всего на пару сантиметров. Ответная стрела скользнула вдоль левой руки Мартина, задела несколько звеньев кольчуги, хлестнула оперением по щеке и ушла в ночной лес.
   С приглушенным хрипом враг качнулся назад, потом вперед, выронил оружие. Затем обхватил ближайшее дерево, сполз на землю и забился в агонии. А астронавигатор второго класса Мартин Неедлы остался в живых.

6. ОПАСНОЕ ЭТО ДЕЛО — ПАСТИ КОРОВ

   Иоганн спросил:
   — Мимо Замковой горы пойдешь?
   — Я там три дня не был. На верхних выпасах трава должна уже подрасти. А что?
   — Да так, ничего. Возвращайся пораньше.
   — Ворон каркал? — усмехнулся Иржи. Иоганн захохотал.
   — Йа, йа, ворон.
   Потом сделался серьезным.
   — Бродит по лесу кто-то.
   — Опять? -Йа.
   — Ох, — сказал Иржи, — да не пугай ты меня. От прошлого раза еще не отошел.
   — Какого такого прошлого раза? Не было никакого раза.
   — Надо же! И глаза — честные-пречестные. На ведьму в колбе ты иначе смотрел
   Иоганн захохотал.
   — Ты бы себя видел! Иржи смутился.
   — Иоганн-н-н!
   — Их бин Иоганн-н-н.
   — Ты это... когда из Юмма вернулся? Иоганн посерьезнел.
   — Вчера вечером. А что?
   — Повесток еще не было?
   — Нет пока. Чего тебе так не терпится? Армия не убежит, братец.
   — Знаю. Но надоело болтаться. Скорей бы уж отслужить, а потом...
   — Что потом?
   — Да в университет буду поступать.
   — В Мохамаут?
   — Ну да. Если возьмут. Иоганн захохотал.
   — А если не возьмут, то поступай в горную академию. Там нужно под землей ползать. Опыт у тебя теперь большой!
   — Да? Слушай, а что тебе Матильда тогда сказала? Я не разобрал.
   Тут переменить тему решил Иоганн.
   — Погода опять плохая будет, — озабоченно сказал он.
   — Ясно.
   — Не ясно, а хмуро.
   — Ясно, что хмуро, — сказал Иржи. — Ну, я пошел.
   — Знаешь что? Держись-ка ты в середине стада.
   — Это зачем?
   — Да железяки ведь ходят медленно. Убежать успеешь. Понял?
   — Нет. Какие такие железяки? Иоганн хохотнул, но нерешительно.
   — Опасное это дело — пасти коров, — сказал он
   — Ага, — согласился Иржи. — Героическое. Скорей бы в армию. Там хоть ружье дадут.
   Как ни странно, Каталина была уже на ногах. И не просто на ногах, а еще и Однорожку успела вывести. Иржи насторожился. Что-то этакое должно было случиться.
   — Слушай, Иржик. Я все думала, говорить тебе или нет.
   — Надумала? -Да.
   — Ну так говори.
   — Знаешь, позапрошлой ночью, под утро, огонь на Замковой горе видела.
   — Да ну? — удивился Иржи.
   — Ага. Под обрывом. Качался и наверх лез, а искры вниз так и сыпались. Представляешь?
   — Ну да? — не поверил Иржи.
   — Истинный крест! Не иначе, нечистый баловал. Что бы это значило, а?
   — Спать нужно по ночам, — серьезно заявил Иржи.
   — Да, так спокойнее. Но по ночам-то самое важное и случается, — вдруг хохотнула Каталина.
   Иржи насторожился.
   — И что ж такое важное по ночам случается?
   — Мальчик! Подрастешь — узнаешь. Иржи отвернулся.
   — Еще какие новости?
   — Промеха вчера весь день в трактире просидела.
   — С Фомой не целовалась? Каталина хихикнула.
   — А вот Фомы там почему-то не было. Слушай, Иржик, ты уж за Однорожкой приглядывай.
   — Да вроде и так смотрю.
   — Не обижайся. Знаешь, сон мне плохой приснился.
   — А, сон. И ворон каркал? — Тоже слышал? — обрадовалась Каталина. — Понятное дело, молодым да старым по ночам плохо спится. Слушай, а чего ты не женишься?
   — Ворон же каркал.
   — Это к свадьбе, — невинно сказала Каталина.
   — Ох! И на ком же ворон советует жениться?
   — Да вот хотя бы учителева дочка... Девка видная, хозяйственная...
   Иржи рассмеялся.
   — Ага. И щедрая. Платок вот у тебя новый.
   — Это ж к Пасхе подарок.
   — А с каких пор Анхен божьи праздники соблюдает?
   — Да как ее улан этот бросил.
   Иржи еще раз рассмеялся, а старушка расстроилась.
   — Ой! Что-то не то сказала... И ничего у них не было!
   — Откуда знаешь?
   — Знаю, и все тут.
   — Ладно, не горюй. Как надумаю жениться, позову тебя в свахи.
   Каталина вдруг испугалась.
   — А вот этого не надо.
   — Почему?
   — Доля у меня такая. Одни несчастья приношу, — грустно сказала Каталина. — А тебя я люблю, непутевый.
   — Вот, любишь и ничего страшного не случилось, — сказал Иржи. — Видишь? Я все живой да живой. И нога не ломалась.
   Каталина пристально посмотрела на него красными запавшими глазками и вздохнула.
   — Тебе в жизни много будет везти, Иржик. Но и напастей не оберешься. Не раз по лезвию идти придется. И смелость потребуется, и глаз верный, и рука твердая. Но главнее всего добро. Не скупись на добро, Иржик. Добро, оно отзовется. Кто бы чего про это ни говорил, отзовется. А меня вспомни при случае, хорошо? Иржи после этих слов так и окатило. Вроде как из ушата на пороге бани.
   — Да ты чего, Каталина? Помирать собралась? Эй, что стряслось?
   — Ничего пока не случилось, голубчик. Только бродит беда около нас, верь мне. Большая беда. Вокруг деревни так и бродит.
   Иржи оглянулся. Вокруг Бистрица зеленели поля и леса, пели птицы. Добросовестно светил Эпс, погода уже третий день как установилась; лишь изредка пробегали короткие теплые дожди.
   — Да пустые страхи. Брось ты это! Каталина улыбнулась, но глаза ее заблестели.
   — Хорошо, Иржик. Я брошу, брошу. Только вспомни меня, если чего. Никого у меня больше нет, понимаешь?
   — Да вспомню, вспомню, — с томлением сказал Иржи. Ему хотелось, чтобы разговор этот надрывный побыстрее
   закончился. Так не хочется думать о смерти, когда еще и девятнадцати не исполнилось.
   — Только ты живи уж подольше Каталина, а?
   — Разве от нас это зависит, Иржик, — вздохнула она. — Ладно, иди. Видно, пора уж. И мне пора, да и тебе... Что на роду написано, то и исполнится.
   — Не грусти, — сказал Иржи. — Я тебе вечером по хозяйству чего-нибудь починю. Ворота вот подправлю.
   — Ворота? Ах, ворота... Хорошо бы, — ответила Каталина. Думала она о чем-то другом.
   Стадо уже миновало церковь, следовало поторапливаться. Но у дома учителя Иржи поджидала засада.
   — Почему за книжками не заходишь? — спросила Анхен.
   — А весна же на дворе.
   Анхен подняла выщипанные бровки.
   — Верно подмечено. Только при чем тут весна? Иржи придал своему лицу туповатое выражение
   — Так ведь коров пасти надо. На то и весна.
   — А-а, вот для чего тебе весна требуется.
   — Ну да. Коровы откормиться должны.
   — А чего ж ты тогда третьего дня проспал?
   — Прямо уж и проспал. Чуть-чуть опоздал.
   — Проспал, проспал. Ночами-то что делаешь?
   — Да так. Край родной изучаю.
   — О! А с кем?
   — С путеводителем, — буркнул Иржи.
   — Меня лучше возьми. Интереснее получится. У меня знаешь какой путеводитель?
   Иржи покраснел. Анхен довольно расхохоталась.
   — Стой! Ты куда?
   — Туда.
   — Нет, не туда. Держи, путешественник. Она протянула ему синий томик.
   — А что это?
   — «Нравы муромские». Мемуары барона фон Обенауса, посла их высочества.
   Иржи не смог больше удерживать туповатое выражение.
   — Ого! Откуда?
   — Из Юмма, вестимо. Отец привез.
   — Спасибо.
   — Спасибом не отделаешься. Вот тебе щечка.
   — Нельзя.
   — Отчего же? Я тебя не съем.
   — Мама не разрешает.
   — Ах ты мой послушненький!
   С неожиданной силой Анхен притянула его к себе и шумно, на всю улицу, чмокнула в губы. Черт в юбке, подумал Иржи. Язык-то зачем просовывать? Хорошо еще, что забор между нами...
   — Вечером увидимся, — пообещала Анхен.
   Иржи тут же придумал маршрут в обход учительского дома. Отвернувшись, он свистнул, щелкнул кнутом и независимо зашагал своей дорогой. И тут зашумело в голове. Путеводитель. Что, если в самом деле попробовать? От этого не умирают, кажется. А о том, что будет потом, знает кот с хвостом... Только вот любопытство приводит ко всяким передрягам, особенно по ночам. Да-с, бывает такое. С теми, кто маму не слушается.
   Коровы нехотя вступили в холодную воду. Перебежав Быстрянку по камешкам, Иржи остановился на берегу. Он не мог понять, почему опять гонит стадо по ложбине Говоруна, в обход Замковой горы, мимо столь памятного обвала. Конечно, на плоскогорье травостой получше, чем на других пастбищах, и за два предыдущих дня коровы на правом, равнинном берегу Быстрянки не слишком насытились. Хозяйки уж начали ворчать, что молока мало.
   Но была и другая причина. Той странной ночью Иржи испытал два равных по силе чувства — жуткий страх и жгучее любопытство. И если страх понемногу улетучивался, то любопытство со временем лишь разгоралось.
   Пройдя вдоль оврага до места обвала, Иржи остановился. Лаз, через который они с Иоганном проникли в подземелье, снизу не виднелся. Поколебавшись, Иржи все-таки не выдержал, полез по уже зеленевшей свежей травкой осыпи.
   Раздвоенная береза, от которой он отсчитывал шаги, спокойно шелестела на своем месте. Но никакого отверстия в горе не было. На его месте красовался огромный, с добрую избу, валун. Такой и десятком лошадей не своротить. Не иначе, железные люди постарались. Вот кто ж они такие? Что там за тайна у небесников? И ведь знает курфюрст про них, как пить дать, знает, вдруг подумал он. А раз так, то лучше не соваться в этакие дела. Целее будешь!
   Иржи вдруг показалось, что кто-то на него смотрит. Он повертелся направо-налево. Кругом было совершенно безлюдно, но ощущение пристального, изучающего взгляда не проходило. Мигом всколыхнулись полузабытые страхи. Иржи поспешно спустился к стаду. Уже снизу, обернувшись, заметил на гребне осыпи черную сгорбленную фигуру с клюкой. Четко было видно, не померещилось. Хотя и недолго.
   Свят, свят... подумал он. Это кто ж там бродит, черный? Не-ет. Больше сюда — ни ногой, ни копытом. Прав Иоганн. Нечистое место!
   Стадо он пригнал на выпас часам к девяти. Трава на обширной поляне стояла густая, сочная. Пошел слепой дождь и тут же прекратился. Из-за одинокого облака выглянул Эпс, повисла бледная радуга, защебетали птицы. Все это настраивало на совершенно безмятежный лад, но, кроме птиц, в весенней голубизне плавала еще и зубастая тварь. Эдакий уродец из тех, что порой залетали из-за хребта. Обитатели Бистрица считают их порождением преисподней, в которых нужно стрелять серебряными пулями, а скептик Иоганн вполне обходился свинцом. Поговаривали, что он даже ел этих кожистых да костистых. Что ж, с Иоганна вполне может статься и такое, хотя в подземелье доблестный полицай тоже струхнул не на шутку.
   Улыбнувшись воспоминанию, Иржи быстро развел костерок, перекусил. Потом поправил старый шалаш, залег на топчан. Плетеную дверь оставил открытой, чтобы видеть поляну. Коровы держались кучно, к лесу пока не шли. Можно было и почитать подарок Анхен.
   Муромцы, писал барон Обенаус, народ особый. Хоть и диковатый, с точки зрения бюргеров курфюршества, но обладающий рядом весьма привлекательных качеств. При взгляде со стороны поражает прежде всего практическое отсутствие среди них воровства. Проистекает это, с одной стороны, из развитого чувства собственного достоинства, а с другой — благодаря весьма строгим обычаям. Уличенному в хищении на первый раз назначают наказание плетьми, во второй — каторжные работы различного срока, на третий — отрубают левую руку. Что полагается в четвертый, никто из муромцев не знает, поскольку такого не случалось, и даже в летописях о таком не упоминается.