Страница:
Ее сердце дрогнуло от его признания, и она не осмыслила тот факт, что пока Натан лежал рядом с ней, ни в один момент его мужское естество никак не проявилось и она не смогла ощутить пульсирующий индикатор мужских чувств. Она очень заботливо поцеловала Натана в лоб. А затем застенчиво сказала:
— Я не обижаюсь, Натан. Хорошо уже то, что ты рядом со мной. Мне так плохо спать одной во всех этих незнакомых местах.
Руки Натана опять конвульсивно притянули ее, и он" мягко сказал:
— Ты так прекрасна и добра ко мне, Элизабет. Немногие девушки смогли бы проявить столько душевной чуткости. Может быть, в следующую ночь я сумею… А теперь давай спать.
Его губы мягко скользнули по ее щеке, и он добавил:
— Я должен признаться, что мне Очень приятно чувствовать тебя рядом с собой.
Его слова доставили удовольствие Элизабет, хотя не рассеяли ее недоумения. Она не могла осмыслить его слова о том, что он не смог что-то сделать. Что же это было? В данный момент она была счастлива и верила, что она и Натан сделали первый шаг к близости и супружескому товариществу, чего ей так недоставало.
Следующий день они не спеша бродили по Новому Орлеану. Поначалу он был немного насторожен, но когда убедился, что Элизабет не намерена вспоминать о вчерашней ночи, успокоился и расслабился, стал прежним галантным и обаятельным спутником. К сожалению, оказалось, что хороший сам по себе день не приблизил их к преодолению проблемы, возникшей в предыдущую ночь. И эта ночь стала точным повторением прошлой. Хотя кое-чем в мелочах и отличалась — Элизабет уже не испытывала робости и стыдливости.
Теперь она хотя бы представляла, чего ей ожидать. И когда рука Натана коснулась ее грудей, она не удивилась. Она даже сделала робкую неуверенную попытку ответить на ласки мужа своими действиями. Ее губы в ответ на его поцелуй стали мягкими и теплыми, а своими маленькими ручками она не без волнения стала гладить его плечи и спину. Но, увы, чего-то не хватало для гармонии, и после нескольких не совсем ясных ей попыток сделать что-то, Натан оторвал себя от нее и прошептал, перейдя на какой-то противоестественный бас:
— Элизабет, все это не имеет смысла. Мне хотелось верить, что с тобой я смогу… Смогу. Но оказалось, что Лонгстрит был прав — я не должен был.., я не в состоянии лечь в постель с женщиной. О Боже мой, что же мне теперь делать?
Элизабет почувствовала, как ее тело охватил озноб, она привстала в постели и медленно спросила:
— Что ты имеешь в виду, Натан? Какое отношение к тебе имеет этот Лонгстрит?
Бесцветным голосом Натан прошептал:
— Никакого, с одной стороны. И решающее, с другой. Мне надо было рассказать тебе все еще до нашего бракосочетания, чтобы ты сама могла сделать выбор. Но я был абсолютно уверен, что смогу порвать отношения с Лонгстритом. Я был так уверен в этом, потому что считал, что твоя красота и доброта, и мое желание должны были превратить меня в настоящего мужчину. Я верил, что мой плачевный опыт в темной сфере человеческих страстей останется в прошлом и я смогу забыть об этом.
После паузы он горько добавил:
— Я был категорически не прав.
Элизабет сидела, как маленькая ледяная статуэтка, в середине кровати, ее чаяния и мечты рассыпались, как горка пепла под порывом зимнего ветра. В словах Натана было так много непонятного, пугающего, что выходило за рамки здравого смысла. И тут она вспомнила странный разговор, случайно услышанный ею в Портсмуте. Что имел в виду тот мужчина? Он сказал примерно следующее: «А Лонгстрит-то влюблен в этого парня».
Напуганная собственными мыслями, которые она полностью не могла осознать, Элизабет спросила с некоторым вызовом:
— Может быть, ты все же объяснишь мне, Натан, в чем дело? Я уверена, что тебе будет легче, когда ты поговоришь со мной откровенно. Я сделаю все, чтобы помочь тебе.
Он повернулся к ней, поймал ее маленькую, ставшую ледяной руку, сжал ее и устало вымолвил:
— Нет, дорогая, я не думаю, что моей беде можно помочь разговорами. Но тем не менее я расскажу тебе все… И если после этого ты захочешь покинуть меня, я отнесусь к этому с пониманием.
Но как раз этого Элизабет хотелось меньше всего — нет, она не собиралась расставаться со своим мужем! Даже если окажется, что она не любит его, ей хватит и того, что он так красив и добр к ней. Он мог бы признаться ей, что является самым жестоким убийцей на земле, и она все равно не ушла бы от него. Такого внимательного и заботливого отношения за всю ее короткую жизнь к ней не проявлял никто другой. Ей вспомнилась холодная обстановка усадьбы «Три вяза», ее ироничная деспотичная мачеха, безразличный отец, и она даже вздрогнула. Натан нанес бы ей страшный удар, если бы потребовал, чтобы она возвратилась туда.
И вот, когда он почти рыдая и преодолевая стыд, признался ей в том, что много раз был физически близок с мужчинами, с Чарльзом Лонгстритом, в частности, она была потрясена, и ей хотелось навсегда отторгнуть его от себя. То, что два мужчины могут стать любовниками, было вне ее разума. Она понять этого не могла. Элизабет была даже не в состоянии представить, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они оказываются вдвоем в постели, а уж когда в качестве любовников выступают двое мужчин.., это находилось вообще за гранью ее разума. Поэтому признание Натана, что он не в силах полюбить женщину физически, что в данной ситуации он просто импотент, добавило в ее бедную головку новую порцию замешательства и ужаса.
Главное, что Натан пытался объяснить Элизабет, не сразу дошло до нее. Он утверждал, что между ними по ночам ничего быть не может! О, если бы она была постарше и поопытнее, если бы она вообще имела понятие о том, что представляют собой супружеские отношения, наверное, она приняла бы необходимое решение. Но она, полная самых благих намерений, сочла, что время вылечит все и их обоюдное стремление исправить положение сможет действительно изменить ситуацию к лучшему. Многое из того, что поведал ей Натан, коробило ее, но в конце концов все решила его доброта по отношению к ней. В выборе перед перспективой возвратиться в «Три вяза» или остаться с ним победил он со своими стыдливыми признаниями. О нет! О том, чтобы возвратиться в Англию к мачехе с ее тиранскими замашками, да еще после такой короткой и неудачной семейной жизни, не могло быть и речи!
Ей не удалось скрыть от Натана, что после его признаний она почувствовала себя преданной. Она также была зла на него за то, что он поставил на карту не только ее будущее, но и свое собственное. Но Элизабет была приучена принимать с хладнокровием все напасти, которые только могут обрушиться на нее. Ей было проще постараться приспособиться к трудностям, чем начать с ними борьбу. Она была готова покориться нелегкой судьбе.
Решение остаться, несмотря ни на что, с мужем, далось ей нелегко. И пришло оно не в ту злополучную ночь. Она была шокирована тем, что услышала от своего мужа, и в течение нескольких дней их отношения были крайне непростыми и напряженными. Они оба старались действовать так, будто ничего не произошло, и продолжали обследовать Новый Орлеан. Они обедали в многочисленных ресторанах, но чтобы ни происходило, между ними стояли признания той злополучной ночи. Они больше не предпринимали попыток наладить супружеские отношения, и Элизабет поняла, что теперь она в такой же мере не хочет, чтобы Натан приласкал ее, как раньше желала этого.
Она все время "чувствовала, что ей надо переступить через что-то, но решила не концентрировать свое внимание на одних проблемах. Они вместе должны стремиться к тому, чтобы сделать их брак удачным, и хотя она по-прежнему находилась в некотором шоке от того, что произошло, все же смотрела в будущее скорее с оптимизмом. Время, думала она, только время позволит разрешить все проблемы, и через несколько лет они, оглянувшись на этот период их жизни, будут посмеиваться над собственной глупостью.
Натан был очень обрадован решением Элизабет не покидать его, он почувствовал огромное облегчение и тоже был согласен, причем без всяких колебаний, что единственный выход на сегодняшний день — подождать развития событий. Пристыженный собственной неспособностью исполнить супружеский долг, он как можно скорее хотел пройти этот отрезок жизни. Он разделял убежденность Элизабет, что с течением времени все наладится и они смогут вести нормальную супружескую жизнь. Они по-прежнему были слегка насторожены, оставаясь наедине, но общее ощущение беды сближало их каким-то противоестественным образом.
Натан чувствовал себя должником Элизабет за одно то, что она решила не бросать его, а сумела своим добрым сердцем понять его трагедию и стремилась облегчить его участь.
Они решили не задерживаться надолго в Новом Орлеане, и Элизабет не смогла бы ответить себе самой на вопрос, огорчило ее это или обрадовало. Она стремилась скорее прибыть в Натчез, чтобы, преодолев все сомнения, вместе с Натаном приступить к обустройству их семейной жизни. С другой стороны, ей было немного жаль того хрупкого равновесия, которое установилось между ними в этом замечательном городе. Что еще ждет их впереди? Она не собиралась провести остаток своих дней в скорби и унынии. Время излечит все.
Наибольшее впечатление на Элизабет за время ее пребывания в Новом Орлеане в сопровождении Натана произвел Французский рынок, расположенный сразу за улицей Декатур на берегу Миссисипи. Незнакомая с домашними таинствами быта в усадьбе «Три вяза», она на шумном разноголосном рынке делала одно за другим открытия в совершенно новом и незнакомом ей мире. В одно особенно теплое и влажное утро, когда ее сопровождала только Мэри и Элизабет широко открытыми глазами и с выражением удивления наблюдала за калейдоскопической сменой фигур и красок, ее внимание привлекли очень специфические звуки.
Люди вокруг кричали на разных языках — французском, английском, испанском. Негры использовали свой собственный странный диалект. Выли слышны и голоса индейцев разных племен. Подвижные попугаи в маленьких деревянных клетках орали дурными голосами, обезьяны, которых предлагали заезжие торговцы, без умолку издавали непотребные звуки. Свой вклад в эту какофонию вносили крякающие утки, кудахтающие куры. Но все это совершенно неожиданно перекрывала чистая песня канареек.
Индейские женщины, закутанные в яркие, причудливо расписанные одеяла, предлагали на продажу разнообразные сумки, глиняные кувшины и миски, замысловатые бусы. Пожилая негритянка, наряженная в голубое платье, расставляла на прилавке уличной лавки чашки со свежесваренным кофе и кричала по-французски: «А вот черный кофе! Кому кофе с молоком?» Чуть дальше толстая индианка, сидя на бордюре тротуара, расхваливала свойства растения бамия, а также какие-то другие коренья и травы. Высокая негритянка с кожей, отливавшей блеском эбонитового дерева, в белом вышитом фартуке, с причудливой чалмой на голове продавала пирожные и черную патоку. Идя вдоль аркады, Элизабет и Мэри рассматривали блестящих под солнцем рыб, извивающихся лангустов, щелкающих клешнями крабов. Рядом громоздились горы яиц коричневого цвета, обложенные серебристо-серым мхом. Затем начались фруктовые и овощные ряды, и их разнообразие потрясло обеих женщин. По соседству лежали клубника и бананы, высокомерные ананасы, великолепные японские сливы, пшеница и прозрачные луковицы, а также какие-то экзотические плоды, которых Элизабет раньше не видела и названия их не знала. Повсюду шныряли продавцы цветов. И также повсеместно стояли прилавки, на которых была разложена недорогая бижутерия. Здесь же продавали и пересмешников. С великим изумлением и любопытством Элизабет обнаружила, что продается даже связанный аллигатор. Что станет делать с этим чудовищем тот, кто его отважится купить?
Рыночный пейзаж очень оживляли грациозные ярко одетые креолки в шелках и кружевах, которые в сопровождении мужей шествовали по площади. Не менее колоритны были и молодые креольские джентльмены, чья смуглоликая красота подчеркивалась безукоризненно белыми рубашками, дорогими жилетами. Они бесстрашно пробирались сквозь непрерывно циркулирующую толпу. Миловидный квартерон гордо шествовал по рынку, сопровождаемый слугой, а неподалеку необъятных размеров дама с десятками ключей на опоясывающей ее габаритную фигуру связке в сообществе с до смерти испуганным рабом громко торговалась с маленьким темнокожим человечком, продающим фаянсовую посуду.
Растерянная, с ощущением, что она грезит наяву и вступила на какую-то сказочную территорию, Элизабет медленно двигалась по рынку, минуя его различные секции. Она даже не подозревала о своей способности воспламенять воображение не одного десятка джентльменов. В это утро она была одета в платье из мягкого розового шелка, которое ненавязчиво подчеркивало стройность ее фигуры и тонкую талию, а затем мягкими фалдами грациозно ниспадало на ее красивые туфельки без каблуков. При ней был зонт из индийского муслина, красиво расшитый и украшенный перьями по краям. На ее маленьких ручках были перчатки, тоже розового цвета. Вся она была, как красивый и совершенный цветок.
Она прикрывалась от солнца зонтом, а ее прическу удерживала широкая шелковая лента; и хотя лицо ее было рассмотреть довольно трудно, тем не менее она заметила, что многие джентльмены пытались это сделать… Наградой им мог быть только взгляд ее фиалкового цвета глаз на миловидном личике, обрамленном непокорными прядями серебристых волос.
Она с нескрываемым любопытством ощущала на себе томные взгляды многих креольских джентльменов, сгорающих от страсти, и делала вид, что увлечена изучением красивой броши, как вдруг раздался знакомый голос:
— Бет, Бет Селби, ты ли это, родная? На звук дорогого ей голоса Элизабет круто повернулась, мягкие розовые губы расплылись в счастливой улыбке.
— Стелла! Неужели это не сон? Какое счастье видеть тебя! Но что ты делаешь здесь?! — Все это Элизабет буквально прокричала счастливым голосом, ее глаза ярко сверкали при этом.
— Я могу задать тебе тот же вопрос? Я не поверила своим глазам, когда увидела тебя здесь.
Стелла приблизилась к Элизабет. Она почти не изменилась. Элизабет отметила это с радостью, разглядывая свою подругу. Высокая, с представительной внешностью, черными глазами, красивыми бровями правильной формы, Стелла Вальдес была такой, какой ее помнила Элизабет. Конечно, теперь она была одета не в унылую школьную форму, но улыбалась по-прежнему добро и по-прежнему зазывно звучал ее чуть хрипловатый голос с особыми интонациями, и так же красив был ее чувственный рот. Несколько мгновений они молча рассматривали друг друга, причем Элизабет ощутила прежнее почтение к подруге. Стелла была натурой страстной, и это подчеркивал подобранный туалет: прекрасные густые черные волосы оттеняла ярко-желтая шелковая лента, она чудесно гармонировала с платьем, тоже золотисто-желтым, подчеркивающим все прелести ее фигуры. Стелла заставляла любого мужчину остановить взгляд на своих несомненных достоинствах. Элизабет с улыбкой вспомнила, что Стелла всегда отрицала моду на спокойные пастельные тона.
Стелла была красивой молодой женщиной, именно красивой, а не хорошенькой, хотя ее отдельные черты не были совершенны. Пожалуй, чуть великоват был страстный рот, да и нос превосходил чисто женские размеры, слишком волевым был подбородок. Но все это в совокупности создавало женщину, не вписывающуюся в конфетную красоту, со своей индивидуальностью. Это была натура, обладающая умением чувствовать и хранить традиции дружбы. Стелла обладала также удивительным чутьем, и пока они обменивались малозначащими новостями и разными сплетнями, она уловила в фиолетово-голубых глазах подруги тень тревоги, а также некоторое нежелание говорить о своем браке и личности молодого мужа.
Понимая, что Французский базар — не самое подходящее место для задушевного разговора, который был им так нужен, Стелла отпустила Мэри и повела Элизабет в элегантный дом на Эспланада-авеню, куда она направлялась навестить родственников.
Несколькими минутами позже они уже сидели в очаровательном, вымощенном гранитными плитами дворике, в середине которого деловито журчал фонтан, а слуга-негр, бесшумно возникнув, принес им крепкий черный кофе в изящных фарфоровых чашечках.
Слуга исчез, и Стелла, позволив Элизабет сделать несколько глотков напитка, наконец задала волнующие ее вопросы:
— Моя дорогая, счастлива ли ты? Я не хочу вмешиваться в твои дела, но когда я проводила свой медовый месяц, то от меня буквально исходили лучи счастья. Увы, я не заметила этого, встретив тебя. В чем дело?
— О, Стелла! Я доверяю тебе и поэтому посвящу тебя в суть проблемы, — воскликнула Элизабет в искреннем порыве, — Ты всегда знала, когда со мной что-то происходило.
Глаза Стеллы располагали к доверию, и, подбадривая подругу, она тихо сказала:
— Расскажи мне, дорогая, что тебя тревожит?
— Я не могу этого сделать. Мне не хочется говорить об этом, — удивительно беспомощно призналась Элизабет.
Видя ее терзания, Стелла задумчиво произнесла:
— Вполне возможно, что несколько первых месяцев очень трудно, я знаю это. Особенно если у вас не было возможности узнать друг друга как следует до женитьбы.
Затем, улыбнувшись, она добавила.
— Я знала Хуана Родригеса всю свою жизнь и всегда хотела выйти за него замуж. Поэтому в первые месяцы совместной жизни нам не надо было искать решений слишком многих проблем. Возможно, и ты, узнав своего Натана поближе, перестанешь считать его посторонним человеком.
Не в силах удержать набежавшие слезы, Элизабет сказала, преодолевая спазм, перехвативший горло:
— Мой брак — совсем не то, чего я ждала. У Натана и у меня не получается…
Она резко оборвала себя, огорченная своим порывом и действительно не желая распространяться на деликатную тему, даже зная, что ее собеседница отнесется сочувственно к ее признаниям.
Но Стелла, не давая ей времени восстановить душевное равновесие, мягко спросила:
— Ты и Натан не можете.., чего? Тебе действительно не хочется сказать мне всю правду? А теперь предположи, что ты просто отдыхаешь в удобном кресле, потягиваешь ароматный кофе и хочешь поговорить с мудрой Стеллой по душам, ну как?
Элизабет колебалась, ей, конечно, хотелось рассказать все подруге, но она не желала предавать Натана. В том, что Стелла ее поймет, она не сомневалась, а вот поймет ли ее Натан, узнав, что она с кем-то обсуждала столь интимные стороны их брака? Скорее нет, думала она и, предвидя свои ощущения в случае, если им придется объясняться на эту тему, решила не посвящать в ситуацию даже Стеллу.
Стеллу было не просто обвести вокруг пальца и только тогда, когда Элизабет против своего желания все рассказала, как ее отец распорядился приданым и как был унижен этим Натан, она перестала задавать вопросы.
— Значит, так с тобой поступили, маленькая глупая гусыня! — Стелла произнесла это тоном превосходства. — Да из-за этих проблем не стоит огорчаться. Не о чем волноваться! Твой отец просто позаботился о твоих же интересах. А то, что твой муж был расстроен, так это нормально. Какой же мужчина обрадуется, если его права ущемлены? Пройдет время, и все успокоится, вы оба поймете, что так было нужно.
И тут Стелле пришла в голову совершенно неожиданная мысль, и она спросила:
— Послушай, не эти ли материальные проблемы заставили Натана изменить отношение к тебе? Не стал ли он из-за этого несправедлив к тебе?
— О, нет! — Элизабет воскликнула это с искренним удивлением. — Он так добр. Натан ни разу не заговаривал на эту тему со мной.
— Тогда, дорогая, тебе не о чем беспокоиться. Все разрешится, а ты постарайся получать от брака только приятное!
Потом они заговорили, перескакивая с темы на тему до тех пор, пока Элизабет не сказала весело:
— Хватит болтать чепуху. Скажи мне, сколько ты еще пробудешь здесь, в Новом Орлеане? Лицо Стеллы напряглось:
— К сожалению, послезавтра мы отплываем в Санта-Фе. Но не смотри на меня так грустно, мы сможем провести с тобой максимум времени до отплытия. Как жаль, что мы не встретились раньше и не знали, что обе собираемся побывать здесь. Сколько часов мы могли бы болтать!
С блеском в глазах Стелла добавила:
— Мне так хотелось бы оказаться в Натчезе. Я слышала, что это замечательный город, особенно «Под горой». Есть там такое местечко.
— Наверное, ты знаешь о Натчезе больше, чем я. Натан не рассказывал мне слишком много об этом городе, поэтому мне трудно представить его себе. А что, Санта-Фе тебе не нравится? — Элизабет задала вопрос с искренним любопытством.
— Да нет! Санта-Фе — городок неплохой, но он немногим лучше, чем любой пограничный. На нас время от времени нападают команчи, а единственное развлечение — прибывающие весной торговые караваны. Нам вполне хватает местных развлечений, но мне кажется, что в Натчезе несравненно лучше.
— Пожалуй, — Элизабет произнесла это слово медленно, как бы раздумывая, где же лучше — в опасном пограничном городе или в таком космополитическом центре, как Натчез.
— Нет, дорогая, тебе этого не понять, — мягко сказала Стелла. — Ты по-прежнему такая же романтичная, как и в школе миссис Финч. Ты живешь в выдуманном мире, тебе кажутся романтичными опасности границы, а в серьезные происшествия просто трудно поверить. Поверь мне, это не так. И если бы тебе довелось встретиться лицом к лицу с воинами-команчами, то ты пожалела бы, что тебе пришлось покинуть цивилизованный мир. Я уже привыкла к подобным ситуациям, несмотря на то, что провела три чудесных года в Англии. Я здесь выросла и знаю, что это такое, но ты, мое дорогое нежное создание, ты живешь в мире выдуманном. Для тебя встреча с действительностью была бы очень сложной.
С чувством вины Элизабет признала правоту подруги, и разговор перекинулся на другие темы. Это были самые приятные часы за многие недели, и обе женщины так стремились выговориться, что не заметили, как из-за домов стали наползать тени.
Элизабет не собиралась много рассказывать о себе, а Стелла, совсем наоборот, — очень хотела поговорить о своих делах. И когда она рассказывала о своей новой жизни, то надеялась, что истории о бывших испанских провинциях, ставших американским штатом, разожгут воображение Элизабет и та в один прекрасный день отправится туда, чтобы увидеть все своими глазами. Истории о нападениях команчей на белых задевали в душе Элизабет какую-то странную струну. Ей казалось, что в какой-то другой жизни она уже переживала нечто подобное. Как на пути в Новый Орлеан ей являлся таинственный ночной незнакомец, так и эти сцены она видела ясно, будто реальные.
Они настолько увлеклись беседой, что не заметили, как во дворик вошел муж Стеллы, Хуан. Стелла представила его, и Элизабет отметила, что стройный и чувственный испанец подходит Стелле.
В отличие от Стеллы, которая была испанкой только наполовину, Хуан был чистокровным испанцем, причем кастильцем. Об этом можно было догадаться даже по достаточно формальному приветствию, с которым он обратился к Элизабет. При этом он склонил свою темноволосую голову в почтительном поклоне. Он был ненамного выше своей супруги и при первом взгляде не выглядел красивым мужчиной. Но стоило только заглянуть в его темные глаза и увидеть пляшущих там чертиков или обратить внимание на мужественную линию его красивого рта и правильность его носа, как его подлинная красота становилась очевидной. Чувствовалось, что между ним и его женой существуют искренние близкие отношения, и Элизабет поняла, что так ведут себя мужчина и женщина, любящие друг друга. Ей было приятно заметить это, и она захотела, чтобы между Натаном и ею установились такие же отношения.
Хуан знал во всех подробностях о школьной дружбе Элизабет и Стеллы и поэтому приветствовал подругу жены с искренним удовольствием и теплотой. Поначалу Элизабет показалось, что его восторги несколько театральны, но потом она поняла, что такова его натура. Не прошло и нескольких минут с момента знакомства, как ей уже казалось, что они знают друг друга целую вечность. Обычная светская болтовня продолжалась до тех пор, пока Хуан не поинтересовался с неподдельной искренностью:
— Не хотели бы вы с вашим мужем пообедать сегодня с нами? Я понимаю, что не очень вежливо приглашать так вдруг, но ведь мы скоро уезжаем, а Стелла хотела бы провести вместе с вами каждую оставшуюся минуту…
Его темные глаза блеснули, когда он добавил:
— А я со своей стороны не имею ничего против, если за нашим столом будет присутствовать еще одна красивая дама.
Стелла очень горячо поддержала приглашение Хуана. Но когда Элизабет согласилась и собралась послать Натану в отель записку, чтобы уведомить его об этом, Стелла вдруг всплеснула руками и воскликнула:
— Хуан, ты, наверное, забыл, что именно сегодня вечером мы приглашены в дом Коста. Хуан с улыбкой успокоил ее:
— Я ничего не забыл, дорогая. Я просто объясню хозяйке возникшую ситуацию, и она пришлет приглашение чете Риджвеев.
— О нет! — воскликнула Элизабет. — Мне неудобно таким образом навязываться незнакомым людям. Это ужасно невежливо.
— Чепуха, — возразила Стелла. — Маргарита Коста с огромным удовольствием познакомится с моей старой подругой. Она совершенно не чопорный человек. И к тому же очень дружелюбна — ей просто лень было бы быть другой. И ее муж такой же. Узнав, что вы были в городе и не попали к ним, они нам не простят, что мы не познакомили их с тобой и твоим супругом. Так что быстро соглашайся отобедать с нами и потом поехать на бал. Соглашайся, а то будет хуже!
— Я не обижаюсь, Натан. Хорошо уже то, что ты рядом со мной. Мне так плохо спать одной во всех этих незнакомых местах.
Руки Натана опять конвульсивно притянули ее, и он" мягко сказал:
— Ты так прекрасна и добра ко мне, Элизабет. Немногие девушки смогли бы проявить столько душевной чуткости. Может быть, в следующую ночь я сумею… А теперь давай спать.
Его губы мягко скользнули по ее щеке, и он добавил:
— Я должен признаться, что мне Очень приятно чувствовать тебя рядом с собой.
Его слова доставили удовольствие Элизабет, хотя не рассеяли ее недоумения. Она не могла осмыслить его слова о том, что он не смог что-то сделать. Что же это было? В данный момент она была счастлива и верила, что она и Натан сделали первый шаг к близости и супружескому товариществу, чего ей так недоставало.
Следующий день они не спеша бродили по Новому Орлеану. Поначалу он был немного насторожен, но когда убедился, что Элизабет не намерена вспоминать о вчерашней ночи, успокоился и расслабился, стал прежним галантным и обаятельным спутником. К сожалению, оказалось, что хороший сам по себе день не приблизил их к преодолению проблемы, возникшей в предыдущую ночь. И эта ночь стала точным повторением прошлой. Хотя кое-чем в мелочах и отличалась — Элизабет уже не испытывала робости и стыдливости.
Теперь она хотя бы представляла, чего ей ожидать. И когда рука Натана коснулась ее грудей, она не удивилась. Она даже сделала робкую неуверенную попытку ответить на ласки мужа своими действиями. Ее губы в ответ на его поцелуй стали мягкими и теплыми, а своими маленькими ручками она не без волнения стала гладить его плечи и спину. Но, увы, чего-то не хватало для гармонии, и после нескольких не совсем ясных ей попыток сделать что-то, Натан оторвал себя от нее и прошептал, перейдя на какой-то противоестественный бас:
— Элизабет, все это не имеет смысла. Мне хотелось верить, что с тобой я смогу… Смогу. Но оказалось, что Лонгстрит был прав — я не должен был.., я не в состоянии лечь в постель с женщиной. О Боже мой, что же мне теперь делать?
Элизабет почувствовала, как ее тело охватил озноб, она привстала в постели и медленно спросила:
— Что ты имеешь в виду, Натан? Какое отношение к тебе имеет этот Лонгстрит?
Бесцветным голосом Натан прошептал:
— Никакого, с одной стороны. И решающее, с другой. Мне надо было рассказать тебе все еще до нашего бракосочетания, чтобы ты сама могла сделать выбор. Но я был абсолютно уверен, что смогу порвать отношения с Лонгстритом. Я был так уверен в этом, потому что считал, что твоя красота и доброта, и мое желание должны были превратить меня в настоящего мужчину. Я верил, что мой плачевный опыт в темной сфере человеческих страстей останется в прошлом и я смогу забыть об этом.
После паузы он горько добавил:
— Я был категорически не прав.
Элизабет сидела, как маленькая ледяная статуэтка, в середине кровати, ее чаяния и мечты рассыпались, как горка пепла под порывом зимнего ветра. В словах Натана было так много непонятного, пугающего, что выходило за рамки здравого смысла. И тут она вспомнила странный разговор, случайно услышанный ею в Портсмуте. Что имел в виду тот мужчина? Он сказал примерно следующее: «А Лонгстрит-то влюблен в этого парня».
Напуганная собственными мыслями, которые она полностью не могла осознать, Элизабет спросила с некоторым вызовом:
— Может быть, ты все же объяснишь мне, Натан, в чем дело? Я уверена, что тебе будет легче, когда ты поговоришь со мной откровенно. Я сделаю все, чтобы помочь тебе.
Он повернулся к ней, поймал ее маленькую, ставшую ледяной руку, сжал ее и устало вымолвил:
— Нет, дорогая, я не думаю, что моей беде можно помочь разговорами. Но тем не менее я расскажу тебе все… И если после этого ты захочешь покинуть меня, я отнесусь к этому с пониманием.
Но как раз этого Элизабет хотелось меньше всего — нет, она не собиралась расставаться со своим мужем! Даже если окажется, что она не любит его, ей хватит и того, что он так красив и добр к ней. Он мог бы признаться ей, что является самым жестоким убийцей на земле, и она все равно не ушла бы от него. Такого внимательного и заботливого отношения за всю ее короткую жизнь к ней не проявлял никто другой. Ей вспомнилась холодная обстановка усадьбы «Три вяза», ее ироничная деспотичная мачеха, безразличный отец, и она даже вздрогнула. Натан нанес бы ей страшный удар, если бы потребовал, чтобы она возвратилась туда.
И вот, когда он почти рыдая и преодолевая стыд, признался ей в том, что много раз был физически близок с мужчинами, с Чарльзом Лонгстритом, в частности, она была потрясена, и ей хотелось навсегда отторгнуть его от себя. То, что два мужчины могут стать любовниками, было вне ее разума. Она понять этого не могла. Элизабет была даже не в состоянии представить, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они оказываются вдвоем в постели, а уж когда в качестве любовников выступают двое мужчин.., это находилось вообще за гранью ее разума. Поэтому признание Натана, что он не в силах полюбить женщину физически, что в данной ситуации он просто импотент, добавило в ее бедную головку новую порцию замешательства и ужаса.
Главное, что Натан пытался объяснить Элизабет, не сразу дошло до нее. Он утверждал, что между ними по ночам ничего быть не может! О, если бы она была постарше и поопытнее, если бы она вообще имела понятие о том, что представляют собой супружеские отношения, наверное, она приняла бы необходимое решение. Но она, полная самых благих намерений, сочла, что время вылечит все и их обоюдное стремление исправить положение сможет действительно изменить ситуацию к лучшему. Многое из того, что поведал ей Натан, коробило ее, но в конце концов все решила его доброта по отношению к ней. В выборе перед перспективой возвратиться в «Три вяза» или остаться с ним победил он со своими стыдливыми признаниями. О нет! О том, чтобы возвратиться в Англию к мачехе с ее тиранскими замашками, да еще после такой короткой и неудачной семейной жизни, не могло быть и речи!
Ей не удалось скрыть от Натана, что после его признаний она почувствовала себя преданной. Она также была зла на него за то, что он поставил на карту не только ее будущее, но и свое собственное. Но Элизабет была приучена принимать с хладнокровием все напасти, которые только могут обрушиться на нее. Ей было проще постараться приспособиться к трудностям, чем начать с ними борьбу. Она была готова покориться нелегкой судьбе.
Решение остаться, несмотря ни на что, с мужем, далось ей нелегко. И пришло оно не в ту злополучную ночь. Она была шокирована тем, что услышала от своего мужа, и в течение нескольких дней их отношения были крайне непростыми и напряженными. Они оба старались действовать так, будто ничего не произошло, и продолжали обследовать Новый Орлеан. Они обедали в многочисленных ресторанах, но чтобы ни происходило, между ними стояли признания той злополучной ночи. Они больше не предпринимали попыток наладить супружеские отношения, и Элизабет поняла, что теперь она в такой же мере не хочет, чтобы Натан приласкал ее, как раньше желала этого.
Она все время "чувствовала, что ей надо переступить через что-то, но решила не концентрировать свое внимание на одних проблемах. Они вместе должны стремиться к тому, чтобы сделать их брак удачным, и хотя она по-прежнему находилась в некотором шоке от того, что произошло, все же смотрела в будущее скорее с оптимизмом. Время, думала она, только время позволит разрешить все проблемы, и через несколько лет они, оглянувшись на этот период их жизни, будут посмеиваться над собственной глупостью.
Натан был очень обрадован решением Элизабет не покидать его, он почувствовал огромное облегчение и тоже был согласен, причем без всяких колебаний, что единственный выход на сегодняшний день — подождать развития событий. Пристыженный собственной неспособностью исполнить супружеский долг, он как можно скорее хотел пройти этот отрезок жизни. Он разделял убежденность Элизабет, что с течением времени все наладится и они смогут вести нормальную супружескую жизнь. Они по-прежнему были слегка насторожены, оставаясь наедине, но общее ощущение беды сближало их каким-то противоестественным образом.
Натан чувствовал себя должником Элизабет за одно то, что она решила не бросать его, а сумела своим добрым сердцем понять его трагедию и стремилась облегчить его участь.
Они решили не задерживаться надолго в Новом Орлеане, и Элизабет не смогла бы ответить себе самой на вопрос, огорчило ее это или обрадовало. Она стремилась скорее прибыть в Натчез, чтобы, преодолев все сомнения, вместе с Натаном приступить к обустройству их семейной жизни. С другой стороны, ей было немного жаль того хрупкого равновесия, которое установилось между ними в этом замечательном городе. Что еще ждет их впереди? Она не собиралась провести остаток своих дней в скорби и унынии. Время излечит все.
Наибольшее впечатление на Элизабет за время ее пребывания в Новом Орлеане в сопровождении Натана произвел Французский рынок, расположенный сразу за улицей Декатур на берегу Миссисипи. Незнакомая с домашними таинствами быта в усадьбе «Три вяза», она на шумном разноголосном рынке делала одно за другим открытия в совершенно новом и незнакомом ей мире. В одно особенно теплое и влажное утро, когда ее сопровождала только Мэри и Элизабет широко открытыми глазами и с выражением удивления наблюдала за калейдоскопической сменой фигур и красок, ее внимание привлекли очень специфические звуки.
Люди вокруг кричали на разных языках — французском, английском, испанском. Негры использовали свой собственный странный диалект. Выли слышны и голоса индейцев разных племен. Подвижные попугаи в маленьких деревянных клетках орали дурными голосами, обезьяны, которых предлагали заезжие торговцы, без умолку издавали непотребные звуки. Свой вклад в эту какофонию вносили крякающие утки, кудахтающие куры. Но все это совершенно неожиданно перекрывала чистая песня канареек.
Индейские женщины, закутанные в яркие, причудливо расписанные одеяла, предлагали на продажу разнообразные сумки, глиняные кувшины и миски, замысловатые бусы. Пожилая негритянка, наряженная в голубое платье, расставляла на прилавке уличной лавки чашки со свежесваренным кофе и кричала по-французски: «А вот черный кофе! Кому кофе с молоком?» Чуть дальше толстая индианка, сидя на бордюре тротуара, расхваливала свойства растения бамия, а также какие-то другие коренья и травы. Высокая негритянка с кожей, отливавшей блеском эбонитового дерева, в белом вышитом фартуке, с причудливой чалмой на голове продавала пирожные и черную патоку. Идя вдоль аркады, Элизабет и Мэри рассматривали блестящих под солнцем рыб, извивающихся лангустов, щелкающих клешнями крабов. Рядом громоздились горы яиц коричневого цвета, обложенные серебристо-серым мхом. Затем начались фруктовые и овощные ряды, и их разнообразие потрясло обеих женщин. По соседству лежали клубника и бананы, высокомерные ананасы, великолепные японские сливы, пшеница и прозрачные луковицы, а также какие-то экзотические плоды, которых Элизабет раньше не видела и названия их не знала. Повсюду шныряли продавцы цветов. И также повсеместно стояли прилавки, на которых была разложена недорогая бижутерия. Здесь же продавали и пересмешников. С великим изумлением и любопытством Элизабет обнаружила, что продается даже связанный аллигатор. Что станет делать с этим чудовищем тот, кто его отважится купить?
Рыночный пейзаж очень оживляли грациозные ярко одетые креолки в шелках и кружевах, которые в сопровождении мужей шествовали по площади. Не менее колоритны были и молодые креольские джентльмены, чья смуглоликая красота подчеркивалась безукоризненно белыми рубашками, дорогими жилетами. Они бесстрашно пробирались сквозь непрерывно циркулирующую толпу. Миловидный квартерон гордо шествовал по рынку, сопровождаемый слугой, а неподалеку необъятных размеров дама с десятками ключей на опоясывающей ее габаритную фигуру связке в сообществе с до смерти испуганным рабом громко торговалась с маленьким темнокожим человечком, продающим фаянсовую посуду.
Растерянная, с ощущением, что она грезит наяву и вступила на какую-то сказочную территорию, Элизабет медленно двигалась по рынку, минуя его различные секции. Она даже не подозревала о своей способности воспламенять воображение не одного десятка джентльменов. В это утро она была одета в платье из мягкого розового шелка, которое ненавязчиво подчеркивало стройность ее фигуры и тонкую талию, а затем мягкими фалдами грациозно ниспадало на ее красивые туфельки без каблуков. При ней был зонт из индийского муслина, красиво расшитый и украшенный перьями по краям. На ее маленьких ручках были перчатки, тоже розового цвета. Вся она была, как красивый и совершенный цветок.
Она прикрывалась от солнца зонтом, а ее прическу удерживала широкая шелковая лента; и хотя лицо ее было рассмотреть довольно трудно, тем не менее она заметила, что многие джентльмены пытались это сделать… Наградой им мог быть только взгляд ее фиалкового цвета глаз на миловидном личике, обрамленном непокорными прядями серебристых волос.
Она с нескрываемым любопытством ощущала на себе томные взгляды многих креольских джентльменов, сгорающих от страсти, и делала вид, что увлечена изучением красивой броши, как вдруг раздался знакомый голос:
— Бет, Бет Селби, ты ли это, родная? На звук дорогого ей голоса Элизабет круто повернулась, мягкие розовые губы расплылись в счастливой улыбке.
— Стелла! Неужели это не сон? Какое счастье видеть тебя! Но что ты делаешь здесь?! — Все это Элизабет буквально прокричала счастливым голосом, ее глаза ярко сверкали при этом.
— Я могу задать тебе тот же вопрос? Я не поверила своим глазам, когда увидела тебя здесь.
Стелла приблизилась к Элизабет. Она почти не изменилась. Элизабет отметила это с радостью, разглядывая свою подругу. Высокая, с представительной внешностью, черными глазами, красивыми бровями правильной формы, Стелла Вальдес была такой, какой ее помнила Элизабет. Конечно, теперь она была одета не в унылую школьную форму, но улыбалась по-прежнему добро и по-прежнему зазывно звучал ее чуть хрипловатый голос с особыми интонациями, и так же красив был ее чувственный рот. Несколько мгновений они молча рассматривали друг друга, причем Элизабет ощутила прежнее почтение к подруге. Стелла была натурой страстной, и это подчеркивал подобранный туалет: прекрасные густые черные волосы оттеняла ярко-желтая шелковая лента, она чудесно гармонировала с платьем, тоже золотисто-желтым, подчеркивающим все прелести ее фигуры. Стелла заставляла любого мужчину остановить взгляд на своих несомненных достоинствах. Элизабет с улыбкой вспомнила, что Стелла всегда отрицала моду на спокойные пастельные тона.
Стелла была красивой молодой женщиной, именно красивой, а не хорошенькой, хотя ее отдельные черты не были совершенны. Пожалуй, чуть великоват был страстный рот, да и нос превосходил чисто женские размеры, слишком волевым был подбородок. Но все это в совокупности создавало женщину, не вписывающуюся в конфетную красоту, со своей индивидуальностью. Это была натура, обладающая умением чувствовать и хранить традиции дружбы. Стелла обладала также удивительным чутьем, и пока они обменивались малозначащими новостями и разными сплетнями, она уловила в фиолетово-голубых глазах подруги тень тревоги, а также некоторое нежелание говорить о своем браке и личности молодого мужа.
Понимая, что Французский базар — не самое подходящее место для задушевного разговора, который был им так нужен, Стелла отпустила Мэри и повела Элизабет в элегантный дом на Эспланада-авеню, куда она направлялась навестить родственников.
Несколькими минутами позже они уже сидели в очаровательном, вымощенном гранитными плитами дворике, в середине которого деловито журчал фонтан, а слуга-негр, бесшумно возникнув, принес им крепкий черный кофе в изящных фарфоровых чашечках.
Слуга исчез, и Стелла, позволив Элизабет сделать несколько глотков напитка, наконец задала волнующие ее вопросы:
— Моя дорогая, счастлива ли ты? Я не хочу вмешиваться в твои дела, но когда я проводила свой медовый месяц, то от меня буквально исходили лучи счастья. Увы, я не заметила этого, встретив тебя. В чем дело?
— О, Стелла! Я доверяю тебе и поэтому посвящу тебя в суть проблемы, — воскликнула Элизабет в искреннем порыве, — Ты всегда знала, когда со мной что-то происходило.
Глаза Стеллы располагали к доверию, и, подбадривая подругу, она тихо сказала:
— Расскажи мне, дорогая, что тебя тревожит?
— Я не могу этого сделать. Мне не хочется говорить об этом, — удивительно беспомощно призналась Элизабет.
Видя ее терзания, Стелла задумчиво произнесла:
— Вполне возможно, что несколько первых месяцев очень трудно, я знаю это. Особенно если у вас не было возможности узнать друг друга как следует до женитьбы.
Затем, улыбнувшись, она добавила.
— Я знала Хуана Родригеса всю свою жизнь и всегда хотела выйти за него замуж. Поэтому в первые месяцы совместной жизни нам не надо было искать решений слишком многих проблем. Возможно, и ты, узнав своего Натана поближе, перестанешь считать его посторонним человеком.
Не в силах удержать набежавшие слезы, Элизабет сказала, преодолевая спазм, перехвативший горло:
— Мой брак — совсем не то, чего я ждала. У Натана и у меня не получается…
Она резко оборвала себя, огорченная своим порывом и действительно не желая распространяться на деликатную тему, даже зная, что ее собеседница отнесется сочувственно к ее признаниям.
Но Стелла, не давая ей времени восстановить душевное равновесие, мягко спросила:
— Ты и Натан не можете.., чего? Тебе действительно не хочется сказать мне всю правду? А теперь предположи, что ты просто отдыхаешь в удобном кресле, потягиваешь ароматный кофе и хочешь поговорить с мудрой Стеллой по душам, ну как?
Элизабет колебалась, ей, конечно, хотелось рассказать все подруге, но она не желала предавать Натана. В том, что Стелла ее поймет, она не сомневалась, а вот поймет ли ее Натан, узнав, что она с кем-то обсуждала столь интимные стороны их брака? Скорее нет, думала она и, предвидя свои ощущения в случае, если им придется объясняться на эту тему, решила не посвящать в ситуацию даже Стеллу.
Стеллу было не просто обвести вокруг пальца и только тогда, когда Элизабет против своего желания все рассказала, как ее отец распорядился приданым и как был унижен этим Натан, она перестала задавать вопросы.
— Значит, так с тобой поступили, маленькая глупая гусыня! — Стелла произнесла это тоном превосходства. — Да из-за этих проблем не стоит огорчаться. Не о чем волноваться! Твой отец просто позаботился о твоих же интересах. А то, что твой муж был расстроен, так это нормально. Какой же мужчина обрадуется, если его права ущемлены? Пройдет время, и все успокоится, вы оба поймете, что так было нужно.
И тут Стелле пришла в голову совершенно неожиданная мысль, и она спросила:
— Послушай, не эти ли материальные проблемы заставили Натана изменить отношение к тебе? Не стал ли он из-за этого несправедлив к тебе?
— О, нет! — Элизабет воскликнула это с искренним удивлением. — Он так добр. Натан ни разу не заговаривал на эту тему со мной.
— Тогда, дорогая, тебе не о чем беспокоиться. Все разрешится, а ты постарайся получать от брака только приятное!
Потом они заговорили, перескакивая с темы на тему до тех пор, пока Элизабет не сказала весело:
— Хватит болтать чепуху. Скажи мне, сколько ты еще пробудешь здесь, в Новом Орлеане? Лицо Стеллы напряглось:
— К сожалению, послезавтра мы отплываем в Санта-Фе. Но не смотри на меня так грустно, мы сможем провести с тобой максимум времени до отплытия. Как жаль, что мы не встретились раньше и не знали, что обе собираемся побывать здесь. Сколько часов мы могли бы болтать!
С блеском в глазах Стелла добавила:
— Мне так хотелось бы оказаться в Натчезе. Я слышала, что это замечательный город, особенно «Под горой». Есть там такое местечко.
— Наверное, ты знаешь о Натчезе больше, чем я. Натан не рассказывал мне слишком много об этом городе, поэтому мне трудно представить его себе. А что, Санта-Фе тебе не нравится? — Элизабет задала вопрос с искренним любопытством.
— Да нет! Санта-Фе — городок неплохой, но он немногим лучше, чем любой пограничный. На нас время от времени нападают команчи, а единственное развлечение — прибывающие весной торговые караваны. Нам вполне хватает местных развлечений, но мне кажется, что в Натчезе несравненно лучше.
— Пожалуй, — Элизабет произнесла это слово медленно, как бы раздумывая, где же лучше — в опасном пограничном городе или в таком космополитическом центре, как Натчез.
— Нет, дорогая, тебе этого не понять, — мягко сказала Стелла. — Ты по-прежнему такая же романтичная, как и в школе миссис Финч. Ты живешь в выдуманном мире, тебе кажутся романтичными опасности границы, а в серьезные происшествия просто трудно поверить. Поверь мне, это не так. И если бы тебе довелось встретиться лицом к лицу с воинами-команчами, то ты пожалела бы, что тебе пришлось покинуть цивилизованный мир. Я уже привыкла к подобным ситуациям, несмотря на то, что провела три чудесных года в Англии. Я здесь выросла и знаю, что это такое, но ты, мое дорогое нежное создание, ты живешь в мире выдуманном. Для тебя встреча с действительностью была бы очень сложной.
С чувством вины Элизабет признала правоту подруги, и разговор перекинулся на другие темы. Это были самые приятные часы за многие недели, и обе женщины так стремились выговориться, что не заметили, как из-за домов стали наползать тени.
Элизабет не собиралась много рассказывать о себе, а Стелла, совсем наоборот, — очень хотела поговорить о своих делах. И когда она рассказывала о своей новой жизни, то надеялась, что истории о бывших испанских провинциях, ставших американским штатом, разожгут воображение Элизабет и та в один прекрасный день отправится туда, чтобы увидеть все своими глазами. Истории о нападениях команчей на белых задевали в душе Элизабет какую-то странную струну. Ей казалось, что в какой-то другой жизни она уже переживала нечто подобное. Как на пути в Новый Орлеан ей являлся таинственный ночной незнакомец, так и эти сцены она видела ясно, будто реальные.
Они настолько увлеклись беседой, что не заметили, как во дворик вошел муж Стеллы, Хуан. Стелла представила его, и Элизабет отметила, что стройный и чувственный испанец подходит Стелле.
В отличие от Стеллы, которая была испанкой только наполовину, Хуан был чистокровным испанцем, причем кастильцем. Об этом можно было догадаться даже по достаточно формальному приветствию, с которым он обратился к Элизабет. При этом он склонил свою темноволосую голову в почтительном поклоне. Он был ненамного выше своей супруги и при первом взгляде не выглядел красивым мужчиной. Но стоило только заглянуть в его темные глаза и увидеть пляшущих там чертиков или обратить внимание на мужественную линию его красивого рта и правильность его носа, как его подлинная красота становилась очевидной. Чувствовалось, что между ним и его женой существуют искренние близкие отношения, и Элизабет поняла, что так ведут себя мужчина и женщина, любящие друг друга. Ей было приятно заметить это, и она захотела, чтобы между Натаном и ею установились такие же отношения.
Хуан знал во всех подробностях о школьной дружбе Элизабет и Стеллы и поэтому приветствовал подругу жены с искренним удовольствием и теплотой. Поначалу Элизабет показалось, что его восторги несколько театральны, но потом она поняла, что такова его натура. Не прошло и нескольких минут с момента знакомства, как ей уже казалось, что они знают друг друга целую вечность. Обычная светская болтовня продолжалась до тех пор, пока Хуан не поинтересовался с неподдельной искренностью:
— Не хотели бы вы с вашим мужем пообедать сегодня с нами? Я понимаю, что не очень вежливо приглашать так вдруг, но ведь мы скоро уезжаем, а Стелла хотела бы провести вместе с вами каждую оставшуюся минуту…
Его темные глаза блеснули, когда он добавил:
— А я со своей стороны не имею ничего против, если за нашим столом будет присутствовать еще одна красивая дама.
Стелла очень горячо поддержала приглашение Хуана. Но когда Элизабет согласилась и собралась послать Натану в отель записку, чтобы уведомить его об этом, Стелла вдруг всплеснула руками и воскликнула:
— Хуан, ты, наверное, забыл, что именно сегодня вечером мы приглашены в дом Коста. Хуан с улыбкой успокоил ее:
— Я ничего не забыл, дорогая. Я просто объясню хозяйке возникшую ситуацию, и она пришлет приглашение чете Риджвеев.
— О нет! — воскликнула Элизабет. — Мне неудобно таким образом навязываться незнакомым людям. Это ужасно невежливо.
— Чепуха, — возразила Стелла. — Маргарита Коста с огромным удовольствием познакомится с моей старой подругой. Она совершенно не чопорный человек. И к тому же очень дружелюбна — ей просто лень было бы быть другой. И ее муж такой же. Узнав, что вы были в городе и не попали к ним, они нам не простят, что мы не познакомили их с тобой и твоим супругом. Так что быстро соглашайся отобедать с нами и потом поехать на бал. Соглашайся, а то будет хуже!