Страница:
Но вернемся к нашим баранам. Смерть Петра на время положила конец вакханалии. Первым делом Екатерина Первая сослала Меньшикова (в обвинительном приговоре мелькают словечки типа "шлюхи" с "разлучником"), куда Макар телят не гонял, и вся сия братия вмиг присмирела. Но...
"Лед прорвало" в годы правления Анны. Во время турецкой кампании из недр бироновской канцелярии на войска обрушился фантастический документ, в коем предписывалось, - "Запретить использование питьевой воды на гигиенические нужды после употребления нижних чинов греческим образом". (sic!)
Умом я понимаю, что война шла в безводных степях, где каждая капля на вес золота, но... Только в немецких мозгах, привычных к порождению всяких инструкций с регламентациями, могло родиться подобное. Русский Иван до сего в жизни бы не додумался!
Ну, а раз есть приказ на сию тему, - даже те, кто и не думал об этом, поспешили его исполнить и мы имеем то, что имеем.
Таков взгляд на проблему "сверху". "Снизу" же суть дела такая, - на Руси нет и пока не создано экономических предпосылок для заработков помимо военной службы, доходных мест в министерствах, торговли и поместного землевладения.
Выход один, - записаться в полк, или учиться "в чиновники". В обоих случаях существует опять два пути - простой и тяжелый. Тяжелый заключен в том, что вы тянете воз за себя и "того парня", получая все шишки, но и бесценный опыт при этом. Вряд ли вы подниметесь когда-либо выше подполковника, или статского советника (полковники и действительные получаются только из нашей касты), но небывалое - бывает и тогда не вы, но ваши дети по праву займут место среди наших детей. А самое главное, - вы сохраните Честь для себя и всех своих отпрысков.
Простой способ гораздо быстрее и легче. Надобно намаслить задницу и залезть под одеяло к начальству. Что в армии, что в министерствах высшим шиком считается "намаслить" не крепостного раба, но офицера, или в штатских делах - чиновника. Стоит сие удовольствие больших денег и "клюква", вылетая со службы, уже обеспечил себе безбедную старость. (Согласно Кодексу Чести сей фрукт не может получить чин выше майорского.)
Как видите, - все очень легко и просто. Тонкости в мелочах. "Покровитель" платит "клюкве" за "девство", за "верность", за всякие фантазии в стиле Древнего Рима, так что сия судьба довольно докучна. Если "покровителя" убивают, "клюква" идет по рукам и судьба его просто ужасна. А самое главное, - за детьми его идет слава родителя и по зачислении в полк к ним сразу относятся как к "юной малышке". Сын "клюквы" практически с первых дней службы обречен на такую же участь. Россия сродни Индии - попал не в ту касту, вот и мучайся.
Кстати, "клюква", чтоб вы знали - это анненский знак 4-й степени, представляющий из себя красный темляк из трех шерстяных узлов на эфесе оружия. Сам по себе знак ничего дурного в себе не несет, ибо клюква есть у всякого офицера.
Она появилась в правление Анны, но нынешний смысл приобрела в правление Павла. Тот попытался обратить этот знак в методу разделения офицерства на "агнцев" и "козлищ".
Будучи знаком 4-й степени, клюква стала условием к получению прочих крестов, но... Выдают ее лишь по кадровому представлению.
Иными словами, - крест дают за личное мужество, за геройский поступок, за умелое командование, а "клюкву" за то, что ты глянулся командиру. Чуете разницу?
В итоге сложился обычай, - в боевых частях "клюквой" не отмечают. Ждут, когда офицер проявит себя и в день подвига представляют к кресту и чину, оформляя "клюкву" задним числом.
Увы, крест полагается за нечто этакое, что подтвердили бы все товарищи. "Клюкву" ж дает начальство по произволу и много ль найдется вояк, смеющих отказаться, раз ее отсутствие закроет путь к дальнейшим чинам и наградам?
Только сильные духом готовы жить вообще без крестов, надеясь в один день совершить сразу два подвига, прочие же надевают "клюкву". А потом годами ждут случая - снять ее. Ведь пока нет креста хотя бы 3-й степени, вы принуждены ходить с нею и вызывать всеобщие смешки, да намеки!
Казарма остается казармой и носителей "клюквы" открыто дразнят "любимчиками". Ведь согласно иному обычаю, командир "благодарит" свою "женушку" помимо прочего все той же "клюквой"! (Отсюда чисто армейское -"кормить узлами от клюквы", а когда юнца... это самое - "красить мальчику клюкву".)
Коль вы увидели офицера с "развесистой клюквой", плетущего про его подвиги, можете позволять себе в его отношении что угодно. Это либо трус, либо шпик, либо дурак, либо "ночной горшок" у начальства. Словом -"клюква". (Не было у него никаких подвигов!)
Сегодня у нас юноша "пользующийся" окружен ореолом озорства и молодечества, несчастному же "пользуемому" проще пустить себе пулю в лоб, чем терпеть все то, что его окружает. То, что Константин Павлович привык быть "девочкой", вызвало шок при дворе!
Умом я понимаю, что такое поведение Наследника Константина было следствием ужасной болезни, но - сердцу не прикажешь, и на всю жизнь во мне поселилось самое брезгливое отношение к несчастному.
Первое же микроскопическое исследование семени царевича (полученного "дурным" способом) показало, что Константин никогда не сможет иметь детей.
Бабушка моя была в совершеннейшем шоке. Когда она немного пришла в себя, она потребовала немедленного освидетельствования на сей счет другого внука - Александра. Тот в отличие от Константина был необычайно красив, но очень стеснителен и наотрез отказался иметь дело, как с девицами, так и мальчиками. Только после сильной дозы опия удалось получить образцы его семени.
Оно тоже оказалось нежизнеспособным. Бабушка моя постарела в один день на десять лет и созвала срочный консилиум из лучших врачей Империи, дабы они дали совет, как бороться с этой напастью.
Только на Совете и выяснилось, что врачи, имевшие дело с Наследниками, давно уже знали, что у мальчиков прошли все сроки для нормального развитья яичек, но боялись сказать о том венценосице.
Бабушка была вне себя от услышанного. В конце концов она осознала всю тяжесть и неотвратимость фактов и спросила, - как быть?
Ей отвечали, что в сем деле следует уповать лишь на Господа, но можно верить, что у Александра возможны дети, правда - нежизнеспособные. Его образ жизни таков, что "его семя постепенно накапливается в организме и может еще зачать плод". Что касается Константина... "Он уже вошел во вкус удовольствий и принуждает к ним других мальчиков". В этих условьях прогноз - ужасен.
Тогда несчастная Императрица спросила: каковы шансы на то, что хоть какая-нибудь из Наследниц сможет принести ей венценосного правнука? На что врачи долго мялись, а потом Карл Эйлер осмелился выйти вперед:
- "Ваши внуки таковы, потому что таков Ваш Сын - Наследник Павел. Все дети Наследника Павла больны наследственным сифилисом. Так же, - как и сам Павел. Он же был заражен в вашем чреве - вашим мужем сифилитиком Петром III. У вас не может быть ни правнуков, ни правнучек. По-крайней мере, жизнеспособных".
Пока мой дед говорил эти страшные слова моей бабушке, лицо ее багровело и искажалось. Потом она встала, тяжко прохрипела:
- "Так я и знала... Все этот паскудник... Кончилась Россия..." - а потом тяжко повалилась на пол прямо со своего кресла. К счастью, все это произошло посреди врачебного консилиума и - бабушку "откачали". Она всего лишь месяц и пролежала с легким параличом правой стороны тела.
Многие удивляются, - как Петр III мог заразить Павла в чреве моей бабушки, не заразив саму бабушку? Сифилис -- удивительная болезнь. В форме заразной он поражает органы и тело несчастного, но его можно вылечить. Да вылечить так хорошо, что внешне не остается никаких следов страшной болезни. Но он -- не исчез. Он теперь -- не заразен, но перешел -- в форму наследственную.
Скорее всего, сифилис проник в дом Романовых с Екатериною Первой -полячкой Скавронской. Она до брака с Петром вела жизнь полковой шлюхи и, возможно, переболела сифилисом в легкой форме. (Прибавьте к этому, что поляки почему-то устойчивей к заразным болезням, чем остальные славяне -все вместе взятые.)
В момент свадьбы она была уже совершенно здорова, но ее дети с Петром поголовно имели признаки наследственных сифилитиков. (Вспомним странную смерть Петра Петровича, иль бездетность почти всех Петровен!)
В то же самое время поздние дети Петра от иных женщин (тот же Кристофер Бенкендорф) -- несомненно здоровы и можно считать, что Государя миновала чаша сия. Да и удивительно было б ему заразиться, если всех его дам "перед этим" проверяли его личные фельдшеры! (Петр жил под впечатлением судьбы его "Посольства в Европу" и страшно боялся "чего-нибудь венерического".)
Поздний вечер, бабушка не спит в ее Царском Селе, - она постанывая и покряхтывая ползает по своей спальне, тяжко вздыхает, крестится и все стучит-стучит своей теперь уже неизменной спутницей и подругой - толстой узловатой клюкой. Потрескивая горят свечи, и неверные тени, отбрасываемые ими на стены, все время пляшут какую-то страшную и неведомую пляску. Стучат в двери. С поклоном входит одна из фрейлин со словами:
- "Прибыла - Госпожа Бенкендорф".
Старуха вздрагивает от такого известия, быстро и часто кивает немного трясущейся головой и ползет к своему креслу. Совсем уже хочет в него сесть, но затем передумывает и, принимая величественную позу, встает посреди спальни, пытаясь унять старческую дрожь в коленках.
Двери распахиваются. В комнату входит моя матушка. Вместе с нею врываются запахи летней ночи, ароматы ночных цветов, свежего воздуха и недавно отгремевшей грозы. Матушка стремительна и решительна во всех движениях, ее сапоги начищены до блеска и чуть поскрипывают при ходьбе и звенят подковками. Сегодня Шарлотта Бенкендорф практически не прихрамывает и без ее обычного "летнего платка" с чередой - единственным спасением от сенной болезни.
Дряхлая Императрица в старческом ночном капоре с усилием приподнимает голову, чтобы хватило сил посмотреть в глаза гостье. Старуха ведь тоже рода фон Шеллингов, - в молодости ее гипнотический взгляд заставлял трепетать королей и фельдмаршалов, но... сегодня ей не тягаться с пронизывающим взором племянницы. Старенькая бабушка покорно опускает слезящиеся глаза и, тихонько вздыхая, спрашивает:
- "Как добралась? Тебя больше не мучит сенная лихорадка?"
Матушка небрежно отмахивается:
- "Все пустое... Тяжко было в твоей России, - по моей же Прибалтике пронеслись с ветерком, я даже нисколько не запыхалась. Вообрази, проскакала всю дорогу от Риги до твоей дачи в стременах и ни разу не присела в седле. Говорят, это от радости. Мой Карлис радует меня постоянно - вот я и в форме! Ну да что мне об этом тебе говорить, - у тебя ведь тоже все это было... Не так ли?
А что касается сенной лихорадки... Ты тоже в свое время шибко страдала и вечно слезилась, да сопливилась, а как отправила к лешему своего муженька, так и выздоровела. А я вот никого не придавила, а все равно - Слава Богу, вылечилась. Кончила с курляндцами, поквиталась со шведами, успокоилась насчет тебя, да графа Суворова, и - как рукой сняло.
Как здоровье?"
Женщины разговаривают по-немецки и видно, насколько каждое новое матушкино "Du", обращенное к тетке, коробит русскую Государыню, но с улицы, через распахнутую дверь доносится ржание лошадей и немецкая речь. Матушка с недавней поры наносит визиты исключительно в компании полка конных егерей. В какой-то степени, это беседа рижских паровиков с золотыми руками тульских мастеров-оружейников. Бабушка злится на матушкино "Du", но терпит, а племянница получает от разговора явное удовольствие. Женщины любят сводить старые счеты.
Государыня машет рукой и, оседая в свое кресло, бормочет:
- "Дела наши скорбные... Знаешь, небось, про мою беду... Что скажешь? Ведь мы с тобой, чай, - одной крови..."
Племянница пожимает плечами и, стягивая с руки перчатку для верховой езды, пропитанную грозой, конским потом и запахами асфальтов, коими стали "крепить" дороги Прибалтики, легко бросает:
- "А и думать тут - нечего. Вызови сюда невестку и скажи ей, чтобы она с этого дня жила с любовником, не скрываясь, а сына пошли в Крым послом к туркам - бумажки носить, да перышки чистить.
Господи, о чем это я?! Ведь Крым-то давно наш! Совсем все перепутала где-то я это слышала, а где - не припомню..."
Государыня сидит, вжавшись в кресло и крепко зажмурив глаза, ее пальцы побелели и похожи на кости скелета, вцепившегося в ручки кресла, а по щекам бегут дорожки непрошеных слез. Наконец Императрица Всея Руси, открывает глаза и шепчет:
- "Откуда ты это взяла? Про любовника... Мне ничего не сказали... Зачем ты мучишь меня и болтаешь вздор. Нет у нее любовника! Откуда ты знаешь?!"
Матушка заразительно смеется и, многозначительно потирая в воздухе пальцами правой руки, шепчет на ухо несчастной старухе:
- "Я уже купила весь твой Тайный Приказ. Мне, а не тебе - сообщают все пикантные слухи твоего двора!"
Бабушка плачет навзрыд, а матушка сперва стоит рядом с теткой и на губах ее - улыбка. Потом улыбка как-то линяет и племянница садится прямо на пол в ногах у кресла своей былой благодетельницы и покровительницы. Затем она вдруг обхватывает руками коленки дряхлой старушки и обе женщины плачут вместе. Они обнимаются, целуются, бормочут друг другу мольбы о прощении и, наконец, успокаиваются во взаимных объятиях.
Потом бабушка спрашивает:
- "Кто он? Верные ли у тебя сведения?"
Матушка в ответ странно смотрит на венценосную тетку, а потом на большие часы, стоящие на полке не растопленного камина:
- "Это не моя тайна... Обещаете ль вы, что не накажете мою былую подругу?"
Государыня с подозрением и хитрецой ухмыляется (на ее постарелом лице -- гримаса выглядит просто ужасно) и говорит:
- "Конечно... Ну, разумеется!"
Матушка покорно кивает и зовет за собой...
На улице хорошо пахнет грозой, свежим воздухом и нежными листьями. Старуха с усилием ковыляет, поддерживаемая сильной племянницей, и клюка ее теперь качается в воздухе, будто -- усики огромно-неповоротливого жука. Сперва она полна решимости идти на край света, чтоб узнать -- кто любовник ее невестки, и даже не замечает, что вышла из дома в домашних тапочках. Затем...
Затем она вдруг замирает, прислушиваясь к чему-то слышному только ей. Потом она медленно, как сомнамбула идет по тропинке меж древних берез на все громче слышные голоса...
В летнем павильоне кто-то играет на клавесине и печально поет:
"... Ach, Madchen, du warst schon genug,
Warst nur ein wenig reich;
Furwahr ich wollte dich nehmen,
Sahn wir einander gleich. ..."
Поют на два голоса: мужской -- низкий и сильный будто поддерживает высокий и словно девичий голос женщины. А тот рвется под небеса и так и давит слезу у незримого слушателя...
Сложно не узнать в этом пении моего дядю -- Начальника Охраны Наследника Павла Кристофера Бенкендорфа и Великую Княгиню -- жену Наследника Павла.
Но бабушка почему-то не спешит прервать старинную песню и разоблачить безбожных любовников...
Сгустился ночной туман, моросит мелкий дождь, иль капли сыплются с листьев от недавней грозы -- лицо Государыни мокро. Она стоит в мокрых домашних шлепанцах, закрывши глаза и вцепившись рукой в плечо любимой племянницы. Потом она подносит палец к губам и почти что не слышно шепчет:
- "Я ничего не слышу. Я ничего не вижу... Бог им Судья..."
На самом-то деле, - это конец истории. Середина же ее такова:
Не доезжая до Царского Села, матушка отделяется от кавалькады прибалтов и несется сквозь дождь, сопровождаемая лишь капитаном Давидом Меллером и раввином Бен Леви. (Арья Бен Леви, хоть и духовного звания, но в Пруссии ему пришлось служить в армии -- военным священником в "жидовских частях". Так что ему не в новинку гарцевать на горячем коне...)
На перекрестке незаметных тропинок их ждет одинокий ездок. Матушка и незнакомец спешиваются и откидывают капюшоны дорожных плащей. Незнакомец оказывается Кристофером Бенкендорфом... Он с опаской смотрит на спутников своей законной жены, но признав в них знакомые лица, капельку успокоен:
- "Мадам, я прибыл сюда по вашей записке... Это -- опасно. Меня могут заподозрить в любую минуту. Я и так -- как уж на сковороде меж двух огней, немцы не любят меня за мое "как-будто" предательство, на которое я пошел по вашему наущению, русские же не доверяют -- потому что я -- немец! Сколько ж продлится сие безобразие?"
Матушка примирительно кладет руку на рот гиганта и тот сразу же успокоен. Как ни странно -- похоже эти два непримиримых на людях врага -всецело доверяют друг другу. Матушке нужен последний из Романовых -способный к деторождению, дяде нужны матушкины мозги. Вместе они -- страшная сила.
Матушка спрашивает:
- "Вы сегодня встречаетесь с вашей любовницей в летней беседке, что у южных ворот?"
Дядя смертельно бледнеет:
- "С чего... Откуда вы знаете?"
Матушка невольно улыбается такому наиву и говорит:
- "Сегодня там будет стоять клавесин. Не спрашивайте -- откуда и не удивляйтесь его появлению. Пусть сегодня ваши друзья из охраны и фрейлины Великой Княгини не оставляют вас тет-а-тет. Если что-то пойдет вдруг не так, - мы должны иметь кучу свидетелей, что в сей встрече нету ни капли... чего недозволенного.
Вы садитесь с Княгинею за клавесин и занимаетесь чем угодно, пока по тропинке не пробежит кто-то из моих егерей. Его увидят и ваши спутники. Поэтому он не пойдет к вам, он не подаст какого-то знака, но как только он пробежит по тропе мимо беседки, - вы начинаете играть "Nonne und Graf". По моим сведениям вы оба любите петь сию песню, оставшись наедине, и у вас, конечно -- получится.
Пойте же так, чтоб ангелы на небесах облились слезами! И если вы споете действительно хорошо, я обещаю вам, что... Исполнятся все ваши желания!"
Дядя растерян, он жует губами, он морщит лоб, пытаясь найти в сем какой-то подвох, затем по-бенкендорфовскому обычаю машет рукой, и с отчаяньем в голосе говорит:
- "Ах, пропадай моя задница...! Я опять доверюсь тебе, жидовская морда! Но если ты подвела нас под монастырь -- ты губишь не только меня, но и подругу свою! А она верит тебе -- просто всецело. Мы с того света придем мучить тебя!" -- при этом он протягивает руку, как для пожатия. Матушка протягивает руку в ответ и дядя ни с того, ни с сего (на жидовский манер) вдруг бьет ее ладонью по ладони, гикает, вскакивает на коня и с грохотом уезжает.
Кончается моросящий дождик. Матушка поднимает глаза к небу, беззвучно говорит ему все, что думает о давешнем собеседнике, а потом, ковыляя, идет к своей лошади. Бен Леви и Меллер беззвучно смеются и матушка невольно подхватывает их смех, восклицая:
- "Ну вас, жидовские морды! Довели меня до греха!"
Это -- середина истории, а вот какое у нее было начало:
Когда моя матушка приезжала в 1783 году к моей бабушке, был месяц март на дворе, а матушка была мной на сносях.
Встретившись, они гуляют по берегу Финского -- матушке прописали прогулки на воздухе, а бабушке нравится выезжать из душного, большого дворца, в коем даже у стен растут уши.
Оставив за спиной роскошные санки, они бредут по дорожке с расчищенным снегом по высокому берегу моря, а под ними расстилается белая гладь... Сверкают снежинки и мягко хрустят под ногами, воздух прозрачен и свеж, а солнце сияет так, что даже дыхание женщин искрится в его лучах.
Тетка спрашивает у племяшки:
- "Почему такой грустный вид? На тебе лица нет!"
Матушка, печально покачав головой, отвечает:
- "Да нет, - я -- счастлива... Правда! Вот только..."
Тетка внимательно смотрит на лицо юной девушки и с пониманием произносит:
- "Сей Уллманис -- купец и пират! Я же имею глаза..."
Матушка невольно смеется в ответ:
- "От ваших глаз ничто не может укрыться! Мы любим друг друга и он -славный малый, но...
Когда он садится выпить с друзьями, все их разговоры будут о ценах на порох в Гамбурге и Амстердаме, о новом оружии, о том, как визжали очередные католики, когда их резали после удачного абордажа... Когда же они вспоминают, как стонут пленные католички, мне приходится уходить -- иначе меня вырвет!
А еще они бредят охотой, своими собаками, лошадьми, да меняют щенков на любовниц! К лошадям, да собакам их отношение лучше, - ими они не меняются...
Мой Карлис... Однажды он заснул крепким сном посреди "Гамлета"! А в антракте назвал в ложу дружков и они пили пиво, да обсуждали, каковы должны быть в постели актрисы, игравшие Гертруду с Офелией! А потом...
Я посмотрела на Карлиса и он в том не участвовал, но прочие сели играть. Играли они на то, кому из них после спектакля везти Гертруду, а кому -- Офелию! Как они смеялись - "их ужинать"!
Я... Я ненавижу их! Господи, как же я ненавижу сих деревенских ослов! И... Я люблю Карлиса и понимаю, что он, в сущности, - такой же как все! И это разбивает мне сердце...
Первое время я думала, что весь этот порох с оружием -- признак рьяного лютеранства и целостности натуры. Теперь же... Это -- ужасно!"
Тетка внимательно слушает, снимает с руки перчатку, подбирает снег с небольшого сугроба, скатывает из него снежок и идет, подбрасывая сей комочек в руке. Она вдруг улыбается:
- "А у нас в Цербсте снегу порой наметало... Я любила играть в снежки. А ты?"
Матушка теряется от таких слов, потом берет из рук Государыни твердый снежок и... почему-то нюхает его:
- "Я тоже любила снежки... Мы играли в них с дедушкой. Он выезжал в кресле-каталке в наш сад к большому сугробу и... Мы с ним кидались, пока не помирали со смеху... Он очень любил снежки!
Иной раз я лепила снежок, иль поднимала снежок дедушки, а он пах камфорой -- я растирала ему культю ноги камфорным спиртом... У нас с ним руки всегда пахли камфорой..."
Лицо Государыни вдруг меняется. Она закусывает губу и лицо ее будто трясется. Затем она начинает рассказ:
"Я тоже любила снежки. Мой отец, верней -- муж моей матери был генералом в армии Железного Фрица и редко когда навещал нас. Он был очень жадный, холодный и скупой человек. Я никогда не любила его... Зато я любила моего крестного.
Когда он приезжал к нам из Берлина - начиналось веселье! Он привозил с собой гору подарков: сладости, игрушки, обновки для меня, и для матушки... Много ли нужно вечно голодной и бедной принцессе для счастья? Крестный же и привозил в наш дом Счастье...
Потом он опять уезжал к жене и детям в Берлин и я оставалась его ждать... Летом мы играли с ним в мяч, а зимою в снежки... Однажды мы с ним слепили такую большую снежную бабу, что она была ростом с крышу! Когда приехал муж моей матери, он разозлился -- баба мешала подъехать к крыльцу и он приказал разломать ее...
И тогда матушка сказала ему:
- "Сломай ее сам, коли смелый!"
Я впервые увидела -- насколько мать его презирала... А он вдруг испугался, замахал на нее руками и баба простояла у меня под окном до самой весны. Она почернела и принялась оседать, когда снова приехал крестный и мы с ним вместе разломали дурацкую статую...
Перемазались тогда... И смеялись до колик...
А потом... Крестный привез большой торт и мы втроем ели его с подноса -- ложками, точно свиньи... А мама с отцом кормили друг друга тортом с ложечки, очень смеялись, да измазались тортом. Я так смеялась, глядя на них, а потом...
Мы запивали торт -- кофе. Черным и горьким кофе. И я, поднеся чашку к губам в очередной раз, увидала в кофе -- свое отражение. А перед глазами -как раз крестный целовал мою мать...
У меня помутился рассудок... Я увидала перед собой два похожих лица. Слишком похожих, чтобы это было случайным! И сразу мне пришло в голову, что крестный всегда приезжает тогда, когда муж моей матери покидает наш замок. Верней, крестный всегда присылает письмо и сей человек сразу же едет в командировку...
Я поставила чашку на стол и не могла смотреть на отца. А он вдруг будто почуял мое настроение, встал со своего места и вместе со стулом подсел вдруг ко мне.
Он провел рукою по моей голове и спросил:
- "Ты знаешь, что мы двоюродные с твоей матерью?"
В груди у меня что-то сжалось и я прошептала:
- "Знаю, папочка..."
У отца перехватило дыхание. Он поцеловал меня в обе щеки и:
- "Я... Мы пытались бежать из дому... Ни в одной германской стране нас не приняли. По германским законам мы -- брат и сестра и не имеем права на брак. А твоя мать была уже тобой в тягости...
Тогда я купил ей мужа, страну и королевский престол... И я хочу, чтоб самая старшая из моих дочерей была -- Счастлива. И я сделаю все, чтоб и у тебя была -- пусть крохотная, но -- Империя и царский венец! Ты -- веришь мне?!"
Я вцепилась в отца руками, я облилась слезами, ибо мне стало так хорошо, сладко и больно в его объятиях... И я прорыдала:
- "Я верю тебе, папочка..."
Прошли годы. Я стала Наследницею Престола России. Моя сестра (из законных) была уж сговорена к браку с Наследником Прусской Короны. Самая младшая же из нас еще не появилась на свет, но и ее дождалась Корона Ливонии. Отец умел выполнять обещания.
Правда... Фридрих Великий пошел на мой брак лишь потому, что отец наплел ему, что я -- великий разведчик. Прусский король надавал мне массу приказов, за исполнение коих в России мне б полагалось десять усечений головы сряду! Но стоило мне прибыть в Санкт-Петербург, как кто-то из моей свиты сразу "донес" про сии поручения и всех немцев сразу же выгнали.
Лишь потом я поняла, насколько был мудр мой отец. Сыск русских находился в зачаточном состоянии и пруссаки водили их за нос буквально во всем. И со зла русские ловили кого придется и -- сразу казнили, не обременяя себя доказательствами. Много погибло невинных, но столь частыми казнями русские повывели и всю нашу разведку, так что -- в сей жестокости был толк.
"Лед прорвало" в годы правления Анны. Во время турецкой кампании из недр бироновской канцелярии на войска обрушился фантастический документ, в коем предписывалось, - "Запретить использование питьевой воды на гигиенические нужды после употребления нижних чинов греческим образом". (sic!)
Умом я понимаю, что война шла в безводных степях, где каждая капля на вес золота, но... Только в немецких мозгах, привычных к порождению всяких инструкций с регламентациями, могло родиться подобное. Русский Иван до сего в жизни бы не додумался!
Ну, а раз есть приказ на сию тему, - даже те, кто и не думал об этом, поспешили его исполнить и мы имеем то, что имеем.
Таков взгляд на проблему "сверху". "Снизу" же суть дела такая, - на Руси нет и пока не создано экономических предпосылок для заработков помимо военной службы, доходных мест в министерствах, торговли и поместного землевладения.
Выход один, - записаться в полк, или учиться "в чиновники". В обоих случаях существует опять два пути - простой и тяжелый. Тяжелый заключен в том, что вы тянете воз за себя и "того парня", получая все шишки, но и бесценный опыт при этом. Вряд ли вы подниметесь когда-либо выше подполковника, или статского советника (полковники и действительные получаются только из нашей касты), но небывалое - бывает и тогда не вы, но ваши дети по праву займут место среди наших детей. А самое главное, - вы сохраните Честь для себя и всех своих отпрысков.
Простой способ гораздо быстрее и легче. Надобно намаслить задницу и залезть под одеяло к начальству. Что в армии, что в министерствах высшим шиком считается "намаслить" не крепостного раба, но офицера, или в штатских делах - чиновника. Стоит сие удовольствие больших денег и "клюква", вылетая со службы, уже обеспечил себе безбедную старость. (Согласно Кодексу Чести сей фрукт не может получить чин выше майорского.)
Как видите, - все очень легко и просто. Тонкости в мелочах. "Покровитель" платит "клюкве" за "девство", за "верность", за всякие фантазии в стиле Древнего Рима, так что сия судьба довольно докучна. Если "покровителя" убивают, "клюква" идет по рукам и судьба его просто ужасна. А самое главное, - за детьми его идет слава родителя и по зачислении в полк к ним сразу относятся как к "юной малышке". Сын "клюквы" практически с первых дней службы обречен на такую же участь. Россия сродни Индии - попал не в ту касту, вот и мучайся.
Кстати, "клюква", чтоб вы знали - это анненский знак 4-й степени, представляющий из себя красный темляк из трех шерстяных узлов на эфесе оружия. Сам по себе знак ничего дурного в себе не несет, ибо клюква есть у всякого офицера.
Она появилась в правление Анны, но нынешний смысл приобрела в правление Павла. Тот попытался обратить этот знак в методу разделения офицерства на "агнцев" и "козлищ".
Будучи знаком 4-й степени, клюква стала условием к получению прочих крестов, но... Выдают ее лишь по кадровому представлению.
Иными словами, - крест дают за личное мужество, за геройский поступок, за умелое командование, а "клюкву" за то, что ты глянулся командиру. Чуете разницу?
В итоге сложился обычай, - в боевых частях "клюквой" не отмечают. Ждут, когда офицер проявит себя и в день подвига представляют к кресту и чину, оформляя "клюкву" задним числом.
Увы, крест полагается за нечто этакое, что подтвердили бы все товарищи. "Клюкву" ж дает начальство по произволу и много ль найдется вояк, смеющих отказаться, раз ее отсутствие закроет путь к дальнейшим чинам и наградам?
Только сильные духом готовы жить вообще без крестов, надеясь в один день совершить сразу два подвига, прочие же надевают "клюкву". А потом годами ждут случая - снять ее. Ведь пока нет креста хотя бы 3-й степени, вы принуждены ходить с нею и вызывать всеобщие смешки, да намеки!
Казарма остается казармой и носителей "клюквы" открыто дразнят "любимчиками". Ведь согласно иному обычаю, командир "благодарит" свою "женушку" помимо прочего все той же "клюквой"! (Отсюда чисто армейское -"кормить узлами от клюквы", а когда юнца... это самое - "красить мальчику клюкву".)
Коль вы увидели офицера с "развесистой клюквой", плетущего про его подвиги, можете позволять себе в его отношении что угодно. Это либо трус, либо шпик, либо дурак, либо "ночной горшок" у начальства. Словом -"клюква". (Не было у него никаких подвигов!)
Сегодня у нас юноша "пользующийся" окружен ореолом озорства и молодечества, несчастному же "пользуемому" проще пустить себе пулю в лоб, чем терпеть все то, что его окружает. То, что Константин Павлович привык быть "девочкой", вызвало шок при дворе!
Умом я понимаю, что такое поведение Наследника Константина было следствием ужасной болезни, но - сердцу не прикажешь, и на всю жизнь во мне поселилось самое брезгливое отношение к несчастному.
Первое же микроскопическое исследование семени царевича (полученного "дурным" способом) показало, что Константин никогда не сможет иметь детей.
Бабушка моя была в совершеннейшем шоке. Когда она немного пришла в себя, она потребовала немедленного освидетельствования на сей счет другого внука - Александра. Тот в отличие от Константина был необычайно красив, но очень стеснителен и наотрез отказался иметь дело, как с девицами, так и мальчиками. Только после сильной дозы опия удалось получить образцы его семени.
Оно тоже оказалось нежизнеспособным. Бабушка моя постарела в один день на десять лет и созвала срочный консилиум из лучших врачей Империи, дабы они дали совет, как бороться с этой напастью.
Только на Совете и выяснилось, что врачи, имевшие дело с Наследниками, давно уже знали, что у мальчиков прошли все сроки для нормального развитья яичек, но боялись сказать о том венценосице.
Бабушка была вне себя от услышанного. В конце концов она осознала всю тяжесть и неотвратимость фактов и спросила, - как быть?
Ей отвечали, что в сем деле следует уповать лишь на Господа, но можно верить, что у Александра возможны дети, правда - нежизнеспособные. Его образ жизни таков, что "его семя постепенно накапливается в организме и может еще зачать плод". Что касается Константина... "Он уже вошел во вкус удовольствий и принуждает к ним других мальчиков". В этих условьях прогноз - ужасен.
Тогда несчастная Императрица спросила: каковы шансы на то, что хоть какая-нибудь из Наследниц сможет принести ей венценосного правнука? На что врачи долго мялись, а потом Карл Эйлер осмелился выйти вперед:
- "Ваши внуки таковы, потому что таков Ваш Сын - Наследник Павел. Все дети Наследника Павла больны наследственным сифилисом. Так же, - как и сам Павел. Он же был заражен в вашем чреве - вашим мужем сифилитиком Петром III. У вас не может быть ни правнуков, ни правнучек. По-крайней мере, жизнеспособных".
Пока мой дед говорил эти страшные слова моей бабушке, лицо ее багровело и искажалось. Потом она встала, тяжко прохрипела:
- "Так я и знала... Все этот паскудник... Кончилась Россия..." - а потом тяжко повалилась на пол прямо со своего кресла. К счастью, все это произошло посреди врачебного консилиума и - бабушку "откачали". Она всего лишь месяц и пролежала с легким параличом правой стороны тела.
Многие удивляются, - как Петр III мог заразить Павла в чреве моей бабушки, не заразив саму бабушку? Сифилис -- удивительная болезнь. В форме заразной он поражает органы и тело несчастного, но его можно вылечить. Да вылечить так хорошо, что внешне не остается никаких следов страшной болезни. Но он -- не исчез. Он теперь -- не заразен, но перешел -- в форму наследственную.
Скорее всего, сифилис проник в дом Романовых с Екатериною Первой -полячкой Скавронской. Она до брака с Петром вела жизнь полковой шлюхи и, возможно, переболела сифилисом в легкой форме. (Прибавьте к этому, что поляки почему-то устойчивей к заразным болезням, чем остальные славяне -все вместе взятые.)
В момент свадьбы она была уже совершенно здорова, но ее дети с Петром поголовно имели признаки наследственных сифилитиков. (Вспомним странную смерть Петра Петровича, иль бездетность почти всех Петровен!)
В то же самое время поздние дети Петра от иных женщин (тот же Кристофер Бенкендорф) -- несомненно здоровы и можно считать, что Государя миновала чаша сия. Да и удивительно было б ему заразиться, если всех его дам "перед этим" проверяли его личные фельдшеры! (Петр жил под впечатлением судьбы его "Посольства в Европу" и страшно боялся "чего-нибудь венерического".)
Поздний вечер, бабушка не спит в ее Царском Селе, - она постанывая и покряхтывая ползает по своей спальне, тяжко вздыхает, крестится и все стучит-стучит своей теперь уже неизменной спутницей и подругой - толстой узловатой клюкой. Потрескивая горят свечи, и неверные тени, отбрасываемые ими на стены, все время пляшут какую-то страшную и неведомую пляску. Стучат в двери. С поклоном входит одна из фрейлин со словами:
- "Прибыла - Госпожа Бенкендорф".
Старуха вздрагивает от такого известия, быстро и часто кивает немного трясущейся головой и ползет к своему креслу. Совсем уже хочет в него сесть, но затем передумывает и, принимая величественную позу, встает посреди спальни, пытаясь унять старческую дрожь в коленках.
Двери распахиваются. В комнату входит моя матушка. Вместе с нею врываются запахи летней ночи, ароматы ночных цветов, свежего воздуха и недавно отгремевшей грозы. Матушка стремительна и решительна во всех движениях, ее сапоги начищены до блеска и чуть поскрипывают при ходьбе и звенят подковками. Сегодня Шарлотта Бенкендорф практически не прихрамывает и без ее обычного "летнего платка" с чередой - единственным спасением от сенной болезни.
Дряхлая Императрица в старческом ночном капоре с усилием приподнимает голову, чтобы хватило сил посмотреть в глаза гостье. Старуха ведь тоже рода фон Шеллингов, - в молодости ее гипнотический взгляд заставлял трепетать королей и фельдмаршалов, но... сегодня ей не тягаться с пронизывающим взором племянницы. Старенькая бабушка покорно опускает слезящиеся глаза и, тихонько вздыхая, спрашивает:
- "Как добралась? Тебя больше не мучит сенная лихорадка?"
Матушка небрежно отмахивается:
- "Все пустое... Тяжко было в твоей России, - по моей же Прибалтике пронеслись с ветерком, я даже нисколько не запыхалась. Вообрази, проскакала всю дорогу от Риги до твоей дачи в стременах и ни разу не присела в седле. Говорят, это от радости. Мой Карлис радует меня постоянно - вот я и в форме! Ну да что мне об этом тебе говорить, - у тебя ведь тоже все это было... Не так ли?
А что касается сенной лихорадки... Ты тоже в свое время шибко страдала и вечно слезилась, да сопливилась, а как отправила к лешему своего муженька, так и выздоровела. А я вот никого не придавила, а все равно - Слава Богу, вылечилась. Кончила с курляндцами, поквиталась со шведами, успокоилась насчет тебя, да графа Суворова, и - как рукой сняло.
Как здоровье?"
Женщины разговаривают по-немецки и видно, насколько каждое новое матушкино "Du", обращенное к тетке, коробит русскую Государыню, но с улицы, через распахнутую дверь доносится ржание лошадей и немецкая речь. Матушка с недавней поры наносит визиты исключительно в компании полка конных егерей. В какой-то степени, это беседа рижских паровиков с золотыми руками тульских мастеров-оружейников. Бабушка злится на матушкино "Du", но терпит, а племянница получает от разговора явное удовольствие. Женщины любят сводить старые счеты.
Государыня машет рукой и, оседая в свое кресло, бормочет:
- "Дела наши скорбные... Знаешь, небось, про мою беду... Что скажешь? Ведь мы с тобой, чай, - одной крови..."
Племянница пожимает плечами и, стягивая с руки перчатку для верховой езды, пропитанную грозой, конским потом и запахами асфальтов, коими стали "крепить" дороги Прибалтики, легко бросает:
- "А и думать тут - нечего. Вызови сюда невестку и скажи ей, чтобы она с этого дня жила с любовником, не скрываясь, а сына пошли в Крым послом к туркам - бумажки носить, да перышки чистить.
Господи, о чем это я?! Ведь Крым-то давно наш! Совсем все перепутала где-то я это слышала, а где - не припомню..."
Государыня сидит, вжавшись в кресло и крепко зажмурив глаза, ее пальцы побелели и похожи на кости скелета, вцепившегося в ручки кресла, а по щекам бегут дорожки непрошеных слез. Наконец Императрица Всея Руси, открывает глаза и шепчет:
- "Откуда ты это взяла? Про любовника... Мне ничего не сказали... Зачем ты мучишь меня и болтаешь вздор. Нет у нее любовника! Откуда ты знаешь?!"
Матушка заразительно смеется и, многозначительно потирая в воздухе пальцами правой руки, шепчет на ухо несчастной старухе:
- "Я уже купила весь твой Тайный Приказ. Мне, а не тебе - сообщают все пикантные слухи твоего двора!"
Бабушка плачет навзрыд, а матушка сперва стоит рядом с теткой и на губах ее - улыбка. Потом улыбка как-то линяет и племянница садится прямо на пол в ногах у кресла своей былой благодетельницы и покровительницы. Затем она вдруг обхватывает руками коленки дряхлой старушки и обе женщины плачут вместе. Они обнимаются, целуются, бормочут друг другу мольбы о прощении и, наконец, успокаиваются во взаимных объятиях.
Потом бабушка спрашивает:
- "Кто он? Верные ли у тебя сведения?"
Матушка в ответ странно смотрит на венценосную тетку, а потом на большие часы, стоящие на полке не растопленного камина:
- "Это не моя тайна... Обещаете ль вы, что не накажете мою былую подругу?"
Государыня с подозрением и хитрецой ухмыляется (на ее постарелом лице -- гримаса выглядит просто ужасно) и говорит:
- "Конечно... Ну, разумеется!"
Матушка покорно кивает и зовет за собой...
На улице хорошо пахнет грозой, свежим воздухом и нежными листьями. Старуха с усилием ковыляет, поддерживаемая сильной племянницей, и клюка ее теперь качается в воздухе, будто -- усики огромно-неповоротливого жука. Сперва она полна решимости идти на край света, чтоб узнать -- кто любовник ее невестки, и даже не замечает, что вышла из дома в домашних тапочках. Затем...
Затем она вдруг замирает, прислушиваясь к чему-то слышному только ей. Потом она медленно, как сомнамбула идет по тропинке меж древних берез на все громче слышные голоса...
В летнем павильоне кто-то играет на клавесине и печально поет:
"... Ach, Madchen, du warst schon genug,
Warst nur ein wenig reich;
Furwahr ich wollte dich nehmen,
Sahn wir einander gleich. ..."
Поют на два голоса: мужской -- низкий и сильный будто поддерживает высокий и словно девичий голос женщины. А тот рвется под небеса и так и давит слезу у незримого слушателя...
Сложно не узнать в этом пении моего дядю -- Начальника Охраны Наследника Павла Кристофера Бенкендорфа и Великую Княгиню -- жену Наследника Павла.
Но бабушка почему-то не спешит прервать старинную песню и разоблачить безбожных любовников...
Сгустился ночной туман, моросит мелкий дождь, иль капли сыплются с листьев от недавней грозы -- лицо Государыни мокро. Она стоит в мокрых домашних шлепанцах, закрывши глаза и вцепившись рукой в плечо любимой племянницы. Потом она подносит палец к губам и почти что не слышно шепчет:
- "Я ничего не слышу. Я ничего не вижу... Бог им Судья..."
На самом-то деле, - это конец истории. Середина же ее такова:
Не доезжая до Царского Села, матушка отделяется от кавалькады прибалтов и несется сквозь дождь, сопровождаемая лишь капитаном Давидом Меллером и раввином Бен Леви. (Арья Бен Леви, хоть и духовного звания, но в Пруссии ему пришлось служить в армии -- военным священником в "жидовских частях". Так что ему не в новинку гарцевать на горячем коне...)
На перекрестке незаметных тропинок их ждет одинокий ездок. Матушка и незнакомец спешиваются и откидывают капюшоны дорожных плащей. Незнакомец оказывается Кристофером Бенкендорфом... Он с опаской смотрит на спутников своей законной жены, но признав в них знакомые лица, капельку успокоен:
- "Мадам, я прибыл сюда по вашей записке... Это -- опасно. Меня могут заподозрить в любую минуту. Я и так -- как уж на сковороде меж двух огней, немцы не любят меня за мое "как-будто" предательство, на которое я пошел по вашему наущению, русские же не доверяют -- потому что я -- немец! Сколько ж продлится сие безобразие?"
Матушка примирительно кладет руку на рот гиганта и тот сразу же успокоен. Как ни странно -- похоже эти два непримиримых на людях врага -всецело доверяют друг другу. Матушке нужен последний из Романовых -способный к деторождению, дяде нужны матушкины мозги. Вместе они -- страшная сила.
Матушка спрашивает:
- "Вы сегодня встречаетесь с вашей любовницей в летней беседке, что у южных ворот?"
Дядя смертельно бледнеет:
- "С чего... Откуда вы знаете?"
Матушка невольно улыбается такому наиву и говорит:
- "Сегодня там будет стоять клавесин. Не спрашивайте -- откуда и не удивляйтесь его появлению. Пусть сегодня ваши друзья из охраны и фрейлины Великой Княгини не оставляют вас тет-а-тет. Если что-то пойдет вдруг не так, - мы должны иметь кучу свидетелей, что в сей встрече нету ни капли... чего недозволенного.
Вы садитесь с Княгинею за клавесин и занимаетесь чем угодно, пока по тропинке не пробежит кто-то из моих егерей. Его увидят и ваши спутники. Поэтому он не пойдет к вам, он не подаст какого-то знака, но как только он пробежит по тропе мимо беседки, - вы начинаете играть "Nonne und Graf". По моим сведениям вы оба любите петь сию песню, оставшись наедине, и у вас, конечно -- получится.
Пойте же так, чтоб ангелы на небесах облились слезами! И если вы споете действительно хорошо, я обещаю вам, что... Исполнятся все ваши желания!"
Дядя растерян, он жует губами, он морщит лоб, пытаясь найти в сем какой-то подвох, затем по-бенкендорфовскому обычаю машет рукой, и с отчаяньем в голосе говорит:
- "Ах, пропадай моя задница...! Я опять доверюсь тебе, жидовская морда! Но если ты подвела нас под монастырь -- ты губишь не только меня, но и подругу свою! А она верит тебе -- просто всецело. Мы с того света придем мучить тебя!" -- при этом он протягивает руку, как для пожатия. Матушка протягивает руку в ответ и дядя ни с того, ни с сего (на жидовский манер) вдруг бьет ее ладонью по ладони, гикает, вскакивает на коня и с грохотом уезжает.
Кончается моросящий дождик. Матушка поднимает глаза к небу, беззвучно говорит ему все, что думает о давешнем собеседнике, а потом, ковыляя, идет к своей лошади. Бен Леви и Меллер беззвучно смеются и матушка невольно подхватывает их смех, восклицая:
- "Ну вас, жидовские морды! Довели меня до греха!"
Это -- середина истории, а вот какое у нее было начало:
Когда моя матушка приезжала в 1783 году к моей бабушке, был месяц март на дворе, а матушка была мной на сносях.
Встретившись, они гуляют по берегу Финского -- матушке прописали прогулки на воздухе, а бабушке нравится выезжать из душного, большого дворца, в коем даже у стен растут уши.
Оставив за спиной роскошные санки, они бредут по дорожке с расчищенным снегом по высокому берегу моря, а под ними расстилается белая гладь... Сверкают снежинки и мягко хрустят под ногами, воздух прозрачен и свеж, а солнце сияет так, что даже дыхание женщин искрится в его лучах.
Тетка спрашивает у племяшки:
- "Почему такой грустный вид? На тебе лица нет!"
Матушка, печально покачав головой, отвечает:
- "Да нет, - я -- счастлива... Правда! Вот только..."
Тетка внимательно смотрит на лицо юной девушки и с пониманием произносит:
- "Сей Уллманис -- купец и пират! Я же имею глаза..."
Матушка невольно смеется в ответ:
- "От ваших глаз ничто не может укрыться! Мы любим друг друга и он -славный малый, но...
Когда он садится выпить с друзьями, все их разговоры будут о ценах на порох в Гамбурге и Амстердаме, о новом оружии, о том, как визжали очередные католики, когда их резали после удачного абордажа... Когда же они вспоминают, как стонут пленные католички, мне приходится уходить -- иначе меня вырвет!
А еще они бредят охотой, своими собаками, лошадьми, да меняют щенков на любовниц! К лошадям, да собакам их отношение лучше, - ими они не меняются...
Мой Карлис... Однажды он заснул крепким сном посреди "Гамлета"! А в антракте назвал в ложу дружков и они пили пиво, да обсуждали, каковы должны быть в постели актрисы, игравшие Гертруду с Офелией! А потом...
Я посмотрела на Карлиса и он в том не участвовал, но прочие сели играть. Играли они на то, кому из них после спектакля везти Гертруду, а кому -- Офелию! Как они смеялись - "их ужинать"!
Я... Я ненавижу их! Господи, как же я ненавижу сих деревенских ослов! И... Я люблю Карлиса и понимаю, что он, в сущности, - такой же как все! И это разбивает мне сердце...
Первое время я думала, что весь этот порох с оружием -- признак рьяного лютеранства и целостности натуры. Теперь же... Это -- ужасно!"
Тетка внимательно слушает, снимает с руки перчатку, подбирает снег с небольшого сугроба, скатывает из него снежок и идет, подбрасывая сей комочек в руке. Она вдруг улыбается:
- "А у нас в Цербсте снегу порой наметало... Я любила играть в снежки. А ты?"
Матушка теряется от таких слов, потом берет из рук Государыни твердый снежок и... почему-то нюхает его:
- "Я тоже любила снежки... Мы играли в них с дедушкой. Он выезжал в кресле-каталке в наш сад к большому сугробу и... Мы с ним кидались, пока не помирали со смеху... Он очень любил снежки!
Иной раз я лепила снежок, иль поднимала снежок дедушки, а он пах камфорой -- я растирала ему культю ноги камфорным спиртом... У нас с ним руки всегда пахли камфорой..."
Лицо Государыни вдруг меняется. Она закусывает губу и лицо ее будто трясется. Затем она начинает рассказ:
"Я тоже любила снежки. Мой отец, верней -- муж моей матери был генералом в армии Железного Фрица и редко когда навещал нас. Он был очень жадный, холодный и скупой человек. Я никогда не любила его... Зато я любила моего крестного.
Когда он приезжал к нам из Берлина - начиналось веселье! Он привозил с собой гору подарков: сладости, игрушки, обновки для меня, и для матушки... Много ли нужно вечно голодной и бедной принцессе для счастья? Крестный же и привозил в наш дом Счастье...
Потом он опять уезжал к жене и детям в Берлин и я оставалась его ждать... Летом мы играли с ним в мяч, а зимою в снежки... Однажды мы с ним слепили такую большую снежную бабу, что она была ростом с крышу! Когда приехал муж моей матери, он разозлился -- баба мешала подъехать к крыльцу и он приказал разломать ее...
И тогда матушка сказала ему:
- "Сломай ее сам, коли смелый!"
Я впервые увидела -- насколько мать его презирала... А он вдруг испугался, замахал на нее руками и баба простояла у меня под окном до самой весны. Она почернела и принялась оседать, когда снова приехал крестный и мы с ним вместе разломали дурацкую статую...
Перемазались тогда... И смеялись до колик...
А потом... Крестный привез большой торт и мы втроем ели его с подноса -- ложками, точно свиньи... А мама с отцом кормили друг друга тортом с ложечки, очень смеялись, да измазались тортом. Я так смеялась, глядя на них, а потом...
Мы запивали торт -- кофе. Черным и горьким кофе. И я, поднеся чашку к губам в очередной раз, увидала в кофе -- свое отражение. А перед глазами -как раз крестный целовал мою мать...
У меня помутился рассудок... Я увидала перед собой два похожих лица. Слишком похожих, чтобы это было случайным! И сразу мне пришло в голову, что крестный всегда приезжает тогда, когда муж моей матери покидает наш замок. Верней, крестный всегда присылает письмо и сей человек сразу же едет в командировку...
Я поставила чашку на стол и не могла смотреть на отца. А он вдруг будто почуял мое настроение, встал со своего места и вместе со стулом подсел вдруг ко мне.
Он провел рукою по моей голове и спросил:
- "Ты знаешь, что мы двоюродные с твоей матерью?"
В груди у меня что-то сжалось и я прошептала:
- "Знаю, папочка..."
У отца перехватило дыхание. Он поцеловал меня в обе щеки и:
- "Я... Мы пытались бежать из дому... Ни в одной германской стране нас не приняли. По германским законам мы -- брат и сестра и не имеем права на брак. А твоя мать была уже тобой в тягости...
Тогда я купил ей мужа, страну и королевский престол... И я хочу, чтоб самая старшая из моих дочерей была -- Счастлива. И я сделаю все, чтоб и у тебя была -- пусть крохотная, но -- Империя и царский венец! Ты -- веришь мне?!"
Я вцепилась в отца руками, я облилась слезами, ибо мне стало так хорошо, сладко и больно в его объятиях... И я прорыдала:
- "Я верю тебе, папочка..."
Прошли годы. Я стала Наследницею Престола России. Моя сестра (из законных) была уж сговорена к браку с Наследником Прусской Короны. Самая младшая же из нас еще не появилась на свет, но и ее дождалась Корона Ливонии. Отец умел выполнять обещания.
Правда... Фридрих Великий пошел на мой брак лишь потому, что отец наплел ему, что я -- великий разведчик. Прусский король надавал мне массу приказов, за исполнение коих в России мне б полагалось десять усечений головы сряду! Но стоило мне прибыть в Санкт-Петербург, как кто-то из моей свиты сразу "донес" про сии поручения и всех немцев сразу же выгнали.
Лишь потом я поняла, насколько был мудр мой отец. Сыск русских находился в зачаточном состоянии и пруссаки водили их за нос буквально во всем. И со зла русские ловили кого придется и -- сразу казнили, не обременяя себя доказательствами. Много погибло невинных, но столь частыми казнями русские повывели и всю нашу разведку, так что -- в сей жестокости был толк.