Башкуев Александр. Призванье варяга (von Benckendorff) (части 1 и 2)

   Во всем же остальном у прадедушки шло хорошо. Его математический гений был столь явен и общепризнан, что не прошло и двух лет, как его Академия выбрала своим Президентом. А прадед мой женился на дочери Гзелля -архитектора, скульптора, основателя Гзелльской (ныне -- Гжельской) фарфоровой фабрики, а кроме того -- Раввина Империи. И уважение к прадеду было столь велико, что первый Учитель нашей диаспоры отдал ему дочь, даже не прося зятя -- обрезаться.
   В годы те на Руси правила Анна и милый Бирон. Когда началась смена царствований, к власти пришла Лизавета (по маме -- немножко Скавронская). Поляков в России не жаловали, и чтоб повязать народ кровью, власть объявила: "Все беды от немцев. Ату их!"
   Были созданы "нарочные группы", возглавляемые поляками. Они разбили бочки с вином и обещали, что жизнь пойдет лучше, "если вывести все немецкое". Вылилось это в кровавую бойню. (Поляки вообще -- мастера на погромы. Почему-то во всем остальном (к примеру -- науке, да экономике) дела их не столь блестящи.)
   Когда толпа озверела от крови и водки, ее подвели к Академии. Уже много было растерзанных "герров", изнасилованных, да выпотрошенных "фроляйн" и многим "киндер" разбили головки о притолоки. Все пытались попрятаться. Но мой прадед вышел на лестницу Академии и спросил у пьяного сброда:
   - "Кого вы здесь ищете?!"
   Ему отвечали:
   - "Всех немцев, батюшка". (Прадед мой хорошо владел русским и его не признали за немца. Ни по выговору, ни по поведению в сей Судный час.)
   Тогда Президент Академии сухо сказал:
   - "Так вы их нашли. Я -- первый немец".
   И его закидали камнями. А потом принялись топтать и бить палками.
   И на сей раз все обошлось. Ему лишь выбили правый глаз, сломали руку ударом дубинки, да переломали почти что все ребра. Но он -- выжил.
   Люди из абвера вывезли умирающего в Германию. Прусский же король Фридрих на сем примере стал учить малолетних пруссаков тому, как должен вести себя истинный немец и -- какие сволочи русские. (О поляках пруссачата и сами догадывались.)
   Прадед мой опять занялся наукой. Опять его гений был признан настолько, что его единогласно избрали Президентом в Прусскую Академию. Его сыновья стали профессорами и генералами. Его любимая дочь вышла замуж за единственного сына главного кредитора Железного Фрица -- барона фон Шеллинга. Того самого, что создал Абвер. Чего еще хотеть человеку?
   Но... Через двадцать лет такой жизни Фридрих принял законы против евреев. И сын пастора - кальвиниста, человек в коем не было ни капли еврейской крови с трибуны Академии усомнился в том, что "арийская раса хоть на гран, хоть в чем-нибудь лучше семитской. Иль в чем-то -- хуже".
   Для короля, жившего по девизу "Германия -- прежде всего", сии сомнения прозвучали этаким диссонансом общему торжеству. И для начала король заковал "дурака" в кандалы и подержал его чуточку в приюте для сумасшедших. Там прадеду потихоньку удалили все зубы (немецкие медики верили, что "мысли сии от зубов") молоточком и клещиками. А когда "дурак" не унялся, побили по голове маленькой колотушкой (чтоб "мозги встали на место").
   Все-таки трибуна Академии -- приличное место, а не частная кухня, чтоб говорить сии гадости. Фу.
   Прадед мой не опомнился. Он просто совсем ослеп от побоев и даже союзники Пруссии стали намекать Фрицу, что морить голодом математика -как-то негоже. Особенно, если учесть, что его открытия по баллистике сделали Пруссии лучшую артиллерию того времени.
   Когда жид говорит гадости про Германию, это все же понятно. Но когда сие говорит немец, а ему за это "удаляют" все зубы -- это несколько настораживает. И население союзных Пруссии стран начинает чуточку нервничать.
   Зубы -- родное. Сегодня их выбили Эйлеру, а завтра придут и выбьют тебе... Неприятно.
   Тогда король объявил, что в Пруссии зрел "заговор мирового жидовства", но бравые парни из абвера вовремя всех изловили. Эйлеров же лишили имущества и выгнали из страны.
   Пожелала принять изгоев, как ни странно -- Россия.
   К той поре у нас была смена власти и бабушка как-то пожаловалась:
   - "Наука -- Дар Божий. Она не бывает славянской, иль - не-славянской. И если мужик бил курляндцев на улицах, я не понимаю, как ученые писали доносы на братьев по ремеслу. О том, что те -- немцы. Я не понимаю, как людей, живших на благо России, пытали за Кровь!
   Я не понимаю, как можно третировать умниц, - да кем?! Немытым дурнем из Холмогор! Лишь потому, что он красовался в лаптях, да утирал нос рукавом! И это называлось -- народной наукой!!
   Почему мушкеты и пушки пруссаков стреляют дальше, чаще и лучше нашего? Почему в России до сих пор гребной флот? Почему ни один мост Империи не держит трех подвод с камнем?! И почему в Академии вместо расчетов пишут мне оды?!!!
   Зачем мне оды - дайте мне хоть один инженерный расчет! Дайте мне рецепт оружейной стали пруссаков! Почему наш единорог весит в пять раз больше любой прусской пушки и при этом не умеет наводиться на цель?! Кто подписал приказы на аресты и пытки ученых немецкого корня? Я хочу знать, кто за это ответит?!"
   Дело сие случилось на Чрезвычайном Заседании Академии Русских Наук и было посвящено странной проблеме. Государыня хотела понять, - если мы выиграли войну у пруссаков, почему на одного убитого немца мы потеряли четырнадцать русских?!!
   А вот -- потому.
   В день возвращения Эйлеров Государыня написала целую речь. Многие чуяли, что за сим будет разгон "славянистов" из Академии и следствие по доносам и пыткам. Поэтому когда бабушка хотела идти, ее задержали и пестун Наследника Павла -- граф Панин спросил:
   - "Что вы намерены делать?"
   Бабушка, не подумавши, отмахнулась:
   - "Я хочу извиниться от имени всей Империи".
   На сие Панин сказал фразу, ставшую исторической (и страшно за сие нелюбимую русской историей):
   - "Империя не ошибается. И потому не должна извиняться!"
   (В сей фразе ключ к правлению Павла.)
   Бабушкин трон был еще шаток и ее звали "немкой". Поэтому Государыня вдруг для всех поклонилась и дрогнувшим голосом отвечала:
   - "Ошибаются Императоры. Дозвольте и мне ошибку. Что вам, милый друг, извинения слабой и глупой женщины?"
   При этом бабушка, не прекращая поклона, посмотрела исподлобья на наглеца и тот так напугался, что добрых полгода боялся попасться к ней на глаза!
   Когда бабушка вышла к Эйлеру, в руках ее была длинная речь. Она увидала перед собой слепого уродца с беззубым, сморщенным личиком. Лицо повелительницы перекосилось, лист с речью затрясся в ее руках. Она вдруг сбежала к моему прадеду с возвышения с троном, обняла его и прошептала сквозь слезы:
   - "Простите... Простите мне, если сможете".
   Прадед мой с достоинством поклонился и отвечал своим тонким и звонким голосом:
   - "Буду служить Вам Верой и Правдой, Ваше Величество!"
   Он не смог стать прежним ученым. Пытки навсегда сделали Леонарда калекой. Остаток жизни великий Эйлер провел на постели в окружении своих сыновей -- академиков. Цвета и гордости русской науки. Все они прошли тюрьмы и пытки, но не посрамили Крови и Чести. В общем, как в доброй сказке -- все кончилось хорошо.
   Впрочем, нет. Не совсем.
   Моя бабушка -- урожденная Софья Эйлер умерла в прусской тюрьме. Официально говорят, что -- на дыбе... (Она, как и все Эйлеры, была слабосильна.) Неофициально же шепчут, что ее насиловали и она умерла под десятым допросчиком.
   Я не слишком люблю Пруссию. И -- Германию.
   На третий день по "вселению" матушки во дворец, к ней обращаются из Академии с щекотливым заданием, - написать письмо Канту. Государыня всегда хотела "увенчать" созвездие русских ученых величайшим мыслителем и философом нашего времени. Тот же отказывался даже отвечать на письма русским ученым.
   История с Кантом весьма щекотлива и прямо связана с историей нашей семьи. В рассказе об Эйлерах я вскользь доложил о "дурне из Холмогор". Речь шла, как вы поняли о Ломоносове. Михаиле Васильевиче (или -- Петровиче) Ломоносове.
   Сей господин был сходен обликом с Государыней Елизаветой Петровной, а по времени и месту рождения мог быть сыном Петра. Первого. Доказательств сего родства, конечно же, не было, но сам Ломоносов верил в него и потому пришел из своих Холмогор ко двору "сестры Лизаньки".
   Та, в свою очередь, тоже была незаконной, ибо Патриархия утвердила брак Петра с ее матерью лишь в пылком воображении самой повелительницы. (Брак был заключен после установления главенства Синода.) На сем основании Елизавета весьма привечала любого и каждого, кто имел смелость доказать Кровь дома Романовых. А Ломоносов, помимо всего, был великим ученым и родство с ним делало Честь самой Государыне.
   Иные люди из бедных родственников становятся Именем Рода. Вот и Романовы по сей день гордятся этим родством. Увы, у всякой медали -- две стороны.
   Учился "Михайла Васильевич" за рубежом -- в славной Пруссии. Жил, не скрывая родства с Государыней, и особой приязни с сестрой-венценосицей. А в ту пору как раз создавался прадедовский Абвер. И люди шли в него не за страх, а искренне веря в "предназначенье Германии".
   Один из лозунгов тогдашнего Абвера был -- "цивилизуем всех варваров", а дословно -- "Дранг нах Остен", причем не в политическом, или военном, но в первую голову -- в культурном плане. Культура же русских в ту пору, по мнению немцев, была "под польской пятой". Не потому, что всем заправляли поляки, но -- в ту пору наш правящий класс говорил и писал на польский (и французский) манер - "плавною речью". "Ударная" ж речь, характерная для немецкого, английского и нынешнего русского языков, почиталась тогда "простой" и "вульгарной".
   Именно выходец из народа, не привыкший к "безударному тону", особо понравился моему прадеду. И Ломоносов чуть ли не с первого дня своего пребывания в Пруссии жил "под крылом" милых абверовцев, учивших его... основам стихосложения. На немецкий -- "ударный" манер.
   Когда ж Ломоносов "созрел", его вернули в Россию с женою и дочками. (Госпожа Ломоносова на момент ареста имела уже чин подполковника прусского абвера...)
   "Народного самородка" никто здесь не ждал. С первого ж дня несчастного упрекали в луковой вони, сморкании в занавесь, шмыганье носом и вульгарным привычкам. (Двор той поры жил на французский манер -- страшно далекий от жизни России.)
   Ломоносов же не стал терпеть издевательства, а начал приводить во двор мужиков, заставляя их говорить с Государыней. Разница в речи простого народа и "плавном тоне" дворянства была столь разительна, что Государыня (очень боявшаяся народного гнева) приняла сторону Ломоносова. Он избран был в Академию, а против него ополчилась вся писавшая братия того времени.
   Ломоносов стал отвечать -- слово за слово, посыпались оскорбления и однажды жена посоветовала ему обратиться в Тайный Приказ. (Один из наиболее рьяных противников "мужика" работал с польской разведкой.) Сыщики немедля изобличили шпиона, того обезглавили и... Вскоре жена опять "капнула" информацию -- теперь уже на человека французов. Новое следствие, новая казнь, еще худшие отношения с Академией.
   Первое время абвер был точен и действительно давал сведения на шпионов. Тайный приказ постепенно привык к тому, что через Ломоносова приходит верная информация. Еще больше в это поверила сама Государыня. Вскоре возникло такое, что Ломоносов мог прийти в Зимний к кузине и "нашептать" ей на ухо все, что угодно -- через голову Тайных. Те все равно проверяли и привыкали, привыкали, привыкали...
   Когда Ломоносов открыл первый большой заговор в Академии -- в пользу Пруссии, ни у кого не возникло сомнений. Затем -- второй. Третий... В самый короткий срок были истреблены все "инородцы" с научными титулами. За шпионаж в пользу Пруссии.
   Так было разгромлено Артиллеристское ведомство, "Навигацкая" школа, Имперская пороховая палата. Прусские ружья и пушки стали бить быстрей и точнее, чем русские, а фрегаты пруссаков топили наши галеры без передышки.
   Но самый страшный удар пришелся по медицине. Все врачи той поры были немцы и всех их перебили, как прусских шпионов. Итогом стал неслыханный мор от дизентерии с ветрянкой и русская армия кончилась. (Болезни убили втрое больше русских солдат, чем все прусские пули, да штыки вместе взятые.)
   За это моему прадеду Эриху -- отцу и бессменному шефу разведки Железный Фриц вручил "Pour le Merite" -- высший Орден Прусского королевства. (За "отрицательный вклад в науку противника" -- так было в приказе на награждение.)
   Когда награждение состоялось, лишь идиоты не осознали, что в России кто-то должен за это ответить. Вы думаете, что во всем виноват Ломоносов? Как бы не так. В реальности, он, как "лицо, учившееся в Германии", да "имевшее жену -- немку" был не допущен к делам Артиллеристского ведомства -наиболее пострадавшего в сей вакханалии.
   Как раз нет. В своих мемуарах мой прадед фон Шеллинг указывал, что в действительности абвер лишь создал атмосферу доносов, бессудных пыток и казней, а дальше русские ученые попросту перебили сами себя -- любое несогласье в научных вопросах влекло подозрение в работе на немцев, доносе, пыткам и быстрой казни. (Сыщики уже привыкли к тому, что Академия -рассадник шпионов!)
   И вот когда началось следствие, Ломоносова обвинили в том, что он... "подготавливал заговор по убийству Ее Величества (моей бабушки) за то, что она -- немка". Между строк неизвестный доносчик намекал, что Ломоносов -Романовской крови и сам метит на царский престол. А вот этого моя бабушка уже простить не смогла.
   Когда Ломоносов был арестован и бабушка всем своим видом и репликами показала -- насколько все решено, Академия чуть ли не в полном составе обвинила несчастного во всех смертных грехах, во всех доносах и казнях, и даже -- научных провалах всего прежнего царствованья.
   Однажды матушка спросила у тетки, - был ли в действительности Ломоносов Романовым, или все это - выдумки? На что бабушка, пожав плечами, сказала:
   - "Знаешь, милочка, у меня от государственных дел забот полон рот, так что этакими пустяками мне голову забить - недосуг. Да и какая, к черту, палачу разница?!" - на сей аргумент матушка не нашла что ответить и только промямлила:
   - "Все ж, - невинные души..."
   На что бабушка отвечала:
   - "Не я сего мужлана силком ко двору привела. Сидел бы в своих Холмогорах, прятался за печкой, да жег лучину, авось и по-другому бы обошлось! А кто не спрятался - я в том не виновата!" - Петр I был мужчиной видным и любвеобильным, зато бабушка ловко играла в прятки. Сыскала не одного Ломоносова, но и княжну Тараканову и даже Иоанна Антоновича -- да еще в собственной же кутузке!
   Случай с академиком сразу же остудил самые разгоряченные умы (насчет "иноземки на троне"),- а доказание связи академика с абвером привело на ее сторону двор и гвардейцев. С той самой минуты и до смерти ничто более не грозило бабушкину правлению. Когда целые семьи "рубят под корень", это производит неизгладимое впечатление.
   Но сам Иммануил Кант - отец "категорического императива" был первым из тех, кто говорил, что в данном случае Ломоносов был использован абвером "в темную" - без злого умысла с его стороны. И абвер нарочно дал повод Екатерине убить академика, как возможного претендента на русский престол. И если уж в России извинились пред Эйлером, нужно простить Ломоносова.
   Иль на Руси времена, когда прощают всех немцев, а на плаху ведут теперь русских?! Из уст немца Канта сии разговоры были... смутительны. И бабушка очень хотела вывезти его в Санкт-Петербург. Чтоб заткнуть рот постом, чином и жалованьем.
   Матушка впоследствии говорила, что писала Канту, скрепя сердце. Вопрос был, конечно же, скользкий, но видеть падение "Совести" пред грудой презренного злата, - ей не хотелось.
   Она написала, как ее хорошо приняли в сей гостеприимной стране. А еще о том, как здесь пьют, как порют дворян за малейший проступок, как пишут доносы... В общем -- обычную дворцовую жизнь.
   Когда письмо было готово, и матушка принесла его в Канцелярию, секретарь, просивший написать его, порылся в каких-то бумагах и произнес:
   - "Ой, простите, дело сие - под контролем Самой... Вы обязаны сами доложить ей об исполнении. Государыня пометила, что с этим письмом к ней должно прибыть вне очереди".
   Капитана прусского абвера вводят в кабинет Государыни. Та в своем рабочем наряде стоит за конторкой и листает бумаги. При виде вошедших она снимает с носа золотые очки на широкой шелковой ленте и, протирая пальцами усталые, покраснелые глаза, спрашивает:
   - "Письмо готово?" -- задан вопрос по-немецки, и матушка щелкает каблуками в ответ, подавая запечатанный конверт Государыне. Та скептически усмехается, меряя взглядом племянницу, и небрежно машет рукой, приказывая по-русски, - "Прочтите кто-нибудь... я - занята. Доброго Вам здоровья, милочка".
   Офицер охраны поворачивается, дабы увести немку, но та... Она стоит с побелелым лицом, с ярко-алыми пятнами на щеках, и срывающимся голосом говорит по-немецки:
   - "Ваше Величество, мне сказали, что это должно быть частное письмо. Вы не смеете нарушить Вашего Слова. Позвольте мне уничтожить письмо, и я напишу другое -- официальное", - при этом она тянет руку, чтоб забрать конверт со стола, куда его бросила тетка.
   Но тут на нее прыгают три офицера охраны, которые начинают ломать ей руки и вытаскивать из монаршего кабинета. Царица сама поднимает злосчастный конверт и приказывает:
   - "Нет, я прочту это при ней. Сдается мне, - речь об Измене. Только заткните ей рот, чтобы не вякала".
   Приказание сразу исполнено, и пленница троих здоровенных мужчин тотчас стихает.
   Государыня долго читает письмо, пару минут думает о чем-то своем, разглядывая свой маникюр, а затем говорит:
   - "Пора мне сменить куафера. На словах-то все верно, да вот между строк... Маникюр знаешь?"
   Девушка в форме капитана прусского абвера с досады кусает побелелые губы, - видно с ней никто не говаривал в унижительном тоне. Поэтому она не выдерживает:
   - "Никак нет, - Ваше Величество. Если мне и приходилось драить копыта, - так только - жеребцам, да кобылам. Но если Вас это устроит..."
   Государыня усмехается чему-то своему, девичьему, и, по-прежнему не удостаивая даже взглядом строптивицу, цедит:
   - "Меня устроит. Только учти, - не справишься - выпорют! Лакеев здесь всегда порют. За болтовню за хозяйской спиной.
   Ты норов-то свой поубавь... Не таких кобылиц объезжали - дело привычное.
   И потом, - что за вид? Что за мода?! Здесь тебе не училище и не монастырь, - девицы пахнут жасмином, но не - конюшней.
   Я сама выбираю жасмин, - это наш родовой аромат. Имеющий нос, да учует. Или мне и это тебе объяснять?!
   Что касается письма... Это испытание на лояльность. Ты его не выдержала. В другой раз -- выпорю", - после чего Государыня, вкладывает письмо обратно в конверт и сама лично запечатывает его королевской печатью. Со значением показывает печать и добавляет:
   - "Я -- Хозяйка и имею право читать. Но я никогда не скрываю того, что я -- сие прочитала".
   В приемной, пока секретари бережно приводят в порядок вскрытый конверт, полковник из Тайного Приказа, мешая русские и сильно искаженные немецкие слова, объясняет, что согласно тайному Указу самой Государыни, вся переписка обитателей дворца - обязательно перлюстрируется. Обычно этим занимаются офицеры из Тайного Приказа, и то, что перлюстрацию провела - Сама, говорит о необычайной чести, оказанной безвестной девчонке:
   - "Милая фроляйн, должен Вам сообщить, что Вы манкируете... Ваше поведение неприемлемо для дворянки, - ворвались в кабинет Ее Величества, устроили там скандал и погром, - вы недопустимо манкируете... Я и сам, экскузе муа, рад позабавить Государыню невинной выходкой, но..."
   Девушка, коей уже надоело продираться через частокол русских и немецких слов с французским прононсом, наконец не выдерживает и на чистом русском говорит:
   - "Господин полковник, раз уж мы здесь в России, перейдем-ка на русский. Признайтесь честно, ваша дворянская честь, не была бы уязвлена, если бы кто-то третий прочел Ваше интимное письмо к Вашей возлюбленной?"
   - "Да, разумеется! Но здесь речь идет о философе, так что Ваше сравнение представляется мне..."
   - "Господин полковник, почему Вы не можете себе представить, к примеру, что я спала с Кантом и теперь пишу ему, как любовнику. Вы по-прежнему считаете себя в праве читать это письмо?"
   Полковник Тайного Приказа задумывается на пару минут, а потом, светлея лицом, обрадовано восклицает:
   - "Но если вставать на такую позицию, мы не смеем читать вообще никаких писем! Где же логика?!"
   - "А логика в том, что вообще не надо читать частных писем. Есть другие методы работы. Или Вас в детстве не учили, что подглядывать в замочную скважину - нехорошо?! Недостойно дворянской Чести..."
   Полковник щелкает пальцами и говорит секретарю, заклеивающему письмо:
   - "Вы слыхали слова этой дамы? Зафиксируйте-ка их в протоколе. Это вольтерьянство. Уважаемая сударыня, боюсь, наша беседа будет продолжена в Тайном Приказе. Разумеется, если делу будет дан ход...
   Но у нас в России подобные бумажки часто теряются, так что все будет зависеть только от вашей сообразительности. Кстати, что вы делаете этим вечером?"
   Капитан абвера смотрит в глаза полковнику Тайного Приказа, и, к немалому удивлению и смущению последнего, счастливые искорки играют в ее глазах:
   - "Простите, я плохо Вас поняла... Вы хотите сказать, что Вы сотрудник Русского Тайного Приказа намерены переспать со мной?!"
   - "Ну, зачем так сразу утрировать..."
   - "Нет, скажите по Совести, я действительно настолько вызываю желание, что Вы хотите со мной переспать?!"
   У полковника ошарашенный вид. Он переглядывается с секретарем, и тот незаметно, но очень выразительно крутит у своего виска. Полковник откашливается и признается:
   - "Да, фроляйн, в Вас есть нечто этакое. Но я не имел в виду..."
   - "Нет, похоже, Вы меня неправильно поняли. Посмотрите в мои глаза, посмотрите на этот нос, на эти уши! Вы готовы переспать со мной и не боитесь возможных последствий?!"
   У русского полковника от изумления отваливается челюсть, а секретарь невольно встает и потихоньку берет со стола колокольчик, чтобы в случае чего позвать караул. Полковник же пожимает плечами:
   - "А какие тут будут последствия? Ну, максимум, что для меня может случиться, - Государыня принудит меня жениться на Вас. Но опять-таки - есть в Вас тут что-то вот... этакое! И в сущности я -- не прочь. А что же еще?"
   Странная девушка заливается смехом:
   - "С Вами, друг мой, - ничего. С Вами - совсем ничего. Вы не в моем вкусе! И я - занята. И сегодня вечером, и вообще, а для Вас - навсегда. Пишите какие угодно бумажки по сему поводу. И, большое спасибо -- Вам", - с этими словами странная девица подскакивает к профессиональному палачу и целует его в щечку. А затем, как на крыльях, вылетает из приемной.
   В дальнем углу приемной к стене прикреплено большое зеркало венецианского стекла и если хорошенько прислушаться, можно услыхать, как за ним покатывается со смеху Государыня Всея Руси. Зеркало в углу приемной - с секретом: оно прозрачное со стороны кабинета Ее Величества. Впоследствии, когда тетка во всем признается племяннице, матушка поставит точно такое же в своей рижской приемной.
   Да, кстати, если вы настолько же удивлены, как и этот полковник, поясню. Указ 1748 года "О свободе исповедания" вызвал массовый исход наших в Пруссию. Тогда в 1764 году было объявлено, что "лицо еврейской национальности вольно, или невольно вступившее в интимную связь с представителем германского народа поражается в правах и подвергается преследованию, как за мошенничество, или - насилие". (Другими словами, если толпа подонков насилует еврейскую девушку - судят ее, как мошенницу и проститутку.) Это - цветочки.
   Ягодки грянули в 1779 году. "Лицо арийской расы (за пятнадцать лет пруссаки из германского народа доросли аж до арийской расы!), уличенное в интимной связи с жидом, или жидовкой (а до той поры мы были еще "лицами еврейской национальности"!) подлежит аресту, лишению всех сословных прав и конфискации имущества"! Если сравнить с указом 1764 года, - можно подумать, что к евреям стали относиться гораздо лучше. Но именно 1779 год положил начало повальному исходу евреев из Пруссии, породив рижскую, волжскую и "новоросскую" диаспоры.
   Знаете, когда живешь внутри всего этого, как-то не приходит в голову, что где-то еще есть страны, где к твоему народу обращаются просто по-человечески. Равно как даже полковники Тайных Приказов сопредельной державы могут встать в тупик над этакими указами ближайших соседей, ибо не понимают их причин и не ведают, что такие указы вообще случаются в клинической практике (ибо, на мой взгляд, это именно клиника, а не юстиция). Все в этом мире - весьма относительно.
   Что касается ответного письма Канта, оно не заставило себя долго ждать. Мыслитель писал:
   "Я не хотел быть понятым так, будто Государыня в чем-то тут виновата. Просто Россия настолько отсталая и языческая страна, что здесь еще в моде человечьи жертвоприношения.
   Люди культурные, вроде бы академики пресмыкались перед режимом ужасным, бесчеловечным и даже -- бессовестным во времена королевы Анны. И чтоб как-то себя оправдать им нужно было найти козлов отпущения. Ими-то и стали -немцы. Это не толпа била и мучила Эйлера. Это сама Академия убивала самое себя, мстя себе же за свою трусость. А Бог сие -- не прощает.
   Наказание людям сим стало бесплодие. Научное и человеческое. А ученые иных стран перестали ездить в Россию. Отсюда и чудовищная отсталость России в науке.
   Люди честные, особенно академики, должны бы сказать -- мы не можем, у нас не хватает знаний, культуры, ответственности... В России же пошли по другому пути -- стали искать врагов и шпионов и вконец себя перебили.