Бекитт Лора. Агнесса. Том 1

   Уходя, она чуть не расплакалась: с давних пор слезы стали ее частым спутником. Как-то будет теперь? Она успокаивала себя: только бы Джессике было хорошо здесь, в новом доме, обстановке, с новыми людьми, а остальное не слишком важно. Что, конечно же, было не так.
   Агнесса бесшумно вышла за дверь и вызвала Лизеллу.
   — Лиза, я могу попросить вас присмотреть за Джессикой? Она не привыкла еще к этому дому, может испугаться ночью.
   — Да, миссис, конечно. Я устроюсь в детской на диване. Не беспокойтесь, пожалуйста, все будет хорошо.
   Агнесса поблагодарила служанку и отослала ее, немного успокоившись.
   Она направилась было в спальню, но, подумав, зашла сначала в свою комнату. Остановилась перед зеркалом, вспоминая минувший вечер. Венчание, свадьба… Все было необычно, ново… Ей понравилось… И все-таки она улыбалась скорее неловко и грустно, чем так, как делала бы это любая счастливая невеста, а ведь своим отношением к ней да и вообще Орвил, пожалуй, заслуживал большего.
   Она посмотрела в зеркало: белое платье, в ушах и на шее подаренный Орвилом жемчуг, красивая прическа… Настоящая дама! Но ко всему, очевидно, надо привыкать, даже к богатству. Вот Джессика — другое дело: ей, похоже, казалось естественным, что они будут здесь жить; что ж, детям проще поверить в сказку, они живут не прошлым, не будущим, а настоящей минутой. Да, так и должно быть.
   Агнесса сняла драгоценности: медленно, затягивая время, стянула свадебный наряд. Затем надела кружевной пеньюар; задержавшись, расплела волосы, в последний раз глянула на себя, на свое испуганно-напряженное лицо и с чувством человека, входящего в ледяную воду, открыла дверь в смежную комнату.
   Там никого не было.
   Агнесса выглянула в коридор: пусто. Она посидела немного на краю кровати, а потом, внезапно решившись, легла.
   Спальня была обставлена со вкусом. Туалетный столик с перламутровой крышкой, бледно-голубые занавеси на двух больших окнах, кровать, тоже большая, широкая, с резной спинкой, атласные подушки и покрывало из тончайшей шерсти, вытканное темно-синим узором. Перед кроватью был постелен бархатный коврик, на стене висел нежных тонов персидский ковер, а на ковре — старинный кинжал редкой работы. Точно такой же лежал у Агнессы в чемодане!
   Раньше она часто доставала его и любовалась тонкой резьбой костяной рукоятки, тусклым блеском желтоватого металла. Да, верно, их же было два, и один, значит, хранил Орвил! Агнесса вспомнила давнее предсказание о том, что люди, владеющие такими талисманами, обязательно встретятся. Ей показалось странным, что Орвил оставил его здесь, наверное, забыл, и она подумала: нужно убрать этот кинжал отсюда, но тут же мысленно осеклась — разве она здесь хозяйка? А разве нет? Она не могла представить себя владелицей всего того, что ее окружало; богатство словно было больше Агнессы, превосходило пределы допустимого ею.
   «Прошлое нужно учиться забывать», — сказала она себе. Сегодня перед венчанием она сняла с пальца зеленое кольцо и положила его в шкатулку, которую спрятала далеко-далеко. Многое придется спрятать в такие же дальние тайники души и смириться с этим, как с неизбежностью: есть в судьбе раз и навсегда проведенные рубежи.
   Сегодня ее брачная ночь. Когда-то она сравнительно легко преодолела этот порог, просто потому, что вообще почти не представляла, что значит иметь близкие отношения с мужчиной… Предательские мысли заползали в голову, она вспомнила вдруг то, что старалась не вспоминать: бурные, ошеломляющие страстью ночи с Джеком. Первое время она страшно мучилась, замыкаясь в себе, и лишь позднее вдруг поняла, что значит эта буйная страсть и что приносит она. Джек! Никогда ей не произносить вслух это имя. Теперь ее муж — Орвил.
   Агнессе подумалось почему-то, что Орвил будет другим, в нем будет меньше страстности, но зато больше нежности и созерцательной глубины. А ее собственная чувственность пребывала в забвении, усыпленная северным грустным солнцем и шестью годами одиночества. Агнесса поняла: то, что она когда-то имела связь с одним мужчиной, вовсе не значило, что ей будет легче сейчас стать женою другого; она испытывала ту же неуверенность, тот же страх неизвестности… И многое отдала бы за то, чтобы спать сегодня одной.
   Что поделаешь, странное чувство — любовь! Оно приходит ниоткуда и уходит в никуда, нельзя внушить его себе и запретить нельзя. И невозможно жить с человеком, глядя в его глаза и не пленяясь ими, не пить из них жизнь и не давать им свет.
   Она встрепенулась от шороха и снова замерла, зажмурив глаза.
   Орвил прошел зачем-то к окну, постоял там, а затем, повернувшись, будто случайно присел на кровать с Агнессой. Он был все в том же вечернем костюме, а она в легком пеньюаре из кружев и белого шелка лежала поверх покрывала в неудобной позе, на боку, положив под голову руку. Сердце ее тревожно забилось.
   Он заговорил так, что, казалось, каждое слово дается ему с трудом:
   — Агнесса, я даже не знаю, что сказать… Я действительно очень люблю вас, вы единственная и прекрасная для меня, но… Я хочу, чтобы вам было хорошо, прежде всего вам. Я пойму, понимаю… В конце концов здесь есть вторая спальня. Для меня важна в первую очередь духовная близость с вами. Вы…
   Она не дала досказать: слова его вдруг странно согрели ее, и она ответила:
   — Нет… не уходите, пожалуйста! Не сердитесь на меня, я просто… слишком долго была одна. Орвил!
   Он улыбнулся и глубоко вздохнул.
   — Скажите еще раз вот так!
   — Орвил…
   — Я люблю вас, Агнесса!
   Теперь она повернулась и смотрела на него; он выглядел слегка растерянным и смущенным; в его лице промелькнуло сейчас что-то мальчишеское. Агнесса подумала, что, если позволит ему уйти, это будет ошибкой; возможно, он почувствует себя несчастным, этот человек, который, без сомнения, сильно любил ее и желал ей только добра. Не столь уж часто она лгала во благо других.
   — Да я ведь тоже… вас люблю! — сделав над собой усилие, тихо произнесла она.
   Он молча глядел на нее. Агнесса не могла прочитать его мыслей, но ей почудилось: он все понимает. Орвил наклонился и поцеловал ее, совсем не настойчиво, а скорее вопрошающе-нежно, и Агнесса ответила ему.
   Тонкие легкие простыни показались ей очень холодными, холод этот словно проник сквозь кожу и наполнил собой ее напряженное тело. И все же, когда погас свет и они с Орвилом оказались совсем рядом, она не отстранилась и обняла мужа, и приникла к нему, повторяя себе, что отныне их дороги скрещены, судьба ее неразрывно связана с его судьбой, и нужно постараться сделать все для того, чтобы путь их, совместный и долгий, стал счастливым.

ГЛАВА X

   На другой день Агнесса проснулась поздно, и пробуждение это почему-то напомнило ей то утро, когда она впервые очутилась в сером особняке Аманды. Тогда ей казалось, что впереди ее ждут лишь светлые дни, что ей уготовано в жизни только счастье. Более прекрасного, безмятежного времени уже не будет никогда.
   Агнесса медленно, словно нехотя открыла глаза: Орвила рядом не было.
   Она вскочила легко, как бывало когда-то, натянула пеньюар и, разбрасывая по плечам волосы, подбежала к распахнутому окну. Выглянула вниз. Там все утопало в зелени; взглянув на кроны высоченных деревьев, облитые солнечным светом, Агнесса улыбнулась с каким-то новым ощущением вступающей в силу жизни.
   Агнесса снова бросилась на кровать, легла, закинув руки за голову и вытянув ноги. Она вспомнила, как совсем недавно приходилось вскакивать на рассвете, содрогаясь от холода, будить хныкающую Джессику и бежать, бежать, вертеться в немыслимом круговороте дня.
   Дверь открылась, и Орвил подошел к ней: в руках его были цветы. Он выглядел таким счастливым, что Агнесса невольно улыбнулась искренней улыбкой.
   — Доброе утро, Агнесса!
   — Доброе утро, Орвил!
   — Господи, не дай мне сойти с ума! — сказал он, привлек к себе жену и приник к ее губам нежным, трепетным поцелуем.
   Он впервые произнес вслух подобные слова, они звучали очень естественно, искренне, просто: так, словно созревая в его душе, ждали своего часа, своего мига, этой, только этой женщины.
   — Я люблю тебя! Люблю!
   Потом они вышли в гостиную, где ждала Джессика, уже одетая и причесанная, а также Керби и Лизелла.
   — Прошу вас, мэм, — сказала служанка, — все готово.
   — А мы с тобой, — обратился Орвил к девочке, — пойдем посмотрим краски, которые я тебе обещал. Они в твоей комнате.
   Джессика взвизгнула от восторга, и они с Орвилом, взявшись за руки, поспешили в детскую.
   Лизелла же провела госпожу в ванную комнату. Агнесса забралась в теплую воду — это доставило ей большое удовольствие. Когда они с Джессикой жили в прежнем доме, то купались в большом тазу, предварительно грея воду на плите.
   Ей и не снилась подобная роскошь — ванна, в которой можно было лежать, чуть ли не плавать.
   После купания Лизелла закутала Агнессу в огромное полотенце, тщательно высушила ее волосы и, вооружившись щипцами для завивки и расческой, спросила, какую прическу сделать.
   К завтраку явилась Лилиан Хантер. Филлис забежала попрощаться с Агнессой, ей нужно было ехать домой. Подруги расстались с сожалением, договорившись переписываться.
   Лилиан Хантер была мрачна.
   Орвил сам вывел Джессику в столовую и усадил напротив сестры.
   Во время завтрака Лилиан сидела очень прямо; на Агнессу она не смотрела совсем, зато Джессику разглядывала долго. А девочка не замечала ничего; лишь однажды, поймав пристальный взгляд незнакомой дамы, спросила:
   — А вы что, будете жить с нами?
   Лилиан не ответила, а Агнесса сказала строго:
   — Джесси, не разговаривай за столом.
   Орвил молчал, прекрасно все понимая, и не удивился, когда после завтрака сестра предложила ему уединиться для разговора.
   — Я пойду позанимаюсь с Джессикой, — сказала Агнесса Орвилу и подала дочери руку. — Идем, дорогая.
   Орвил и Лилиан прошли в гостиную. Лилиан остановилась у окна, глядя на улицу. Потом повернулась к брату. Ей исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она старше. На висках уже пробивалась седина, на лице виднелись морщинки, особенно заметные, когда она предавалась раздумьям, а мысли ее с каждым днем становились все тяжелее и горше. Орвил вспомнил, как в раннем детстве они с сестрой, случалось, бегали по этим комнатам наперегонки, редко, правда, потому что отец не любил детской возни и шума.
   — Я все знаю, — сказала Лилиан. — Я не думала, что ты скроешь от меня…
   — Мне, собственно, нечего скрывать, — ответил Орвил, спокойно перенося ее пристальный взгляд.
   — Ты должен был мне рассказать обо всем, Орвил. Я не могу тебе простить, — глухо проговорила она.
   — Я тебя ничем не обидел, Лили. Объясни, что ты имеешь в виду.
   — То, что у этой женщины есть ребенок! Внебрачный! И об этом я узнаю последней, причем от чужих людей!
   Орвил промолчал.
   — А я еще рассказываю всем, какая она скромная, честная девушка, хотя и бедная! Теперь людям есть над чем посмеяться — и поделом мне! Пусть я никогда не была хороша собой, но ты-то, по-моему, привлекательный мужчина, Орвил, тебе не составило бы труда найти достойную невесту. Я всегда хотела, чтобы ты поскорее женился, чтобы жизнь твоя устроилась окончательно, но ты, ты… женился на какой-то…
   — Подожди, Лилиан! — прервал он ее. — Ты можешь говорить что угодно, твои чувства я понимаю, но не позволю тебе одного — оскорблять Агнессу, тем более что ты совсем не знаешь ее! Ты не можешь считать ее бесчестной только потому, что услышала сплетню!
   Лилиан, выслушав, подошла к нему, села, положив руки ему на плечи, и сказала неожиданно мягко:
   — Ты же совсем мальчик, Орвил.
   Он рассмеялся.
   — Я не мальчик: через два года мне исполнится тридцать лет.
   — Но для меня ты всегда останешься младшим братом, неразумным ребенком. Ну скажи, зачем нужно было спешить?
   — Прости, Лили. Я в самом деле не сообщал тебе о ребенке, потому что знал: ты будешь против. Не хотел огорчать тебя. Думал, после ты примешь это как неизбежное. И поверь, я не задумывался над тем, спешу или нет. Мне просто хотелось поскорее назвать эту женщину своей.
   — Я знаю, Орвил, — вздохнула Лилиан. — Ты бы не смог завести себе просто любовницу, как это делают другие.
   — Агнесса бы не стала моей любовницей и ничьей бы не стала. Повторяю, она порядочная женщина.
   — Это мы слишком порядочны, Орвил. И потому уязвимы.
   Орвил удивился: раньше Лилиан никогда не говорила ему таких вещей.
   — Возможно, — сказал он. — Что ж, нас так воспитали. Но я думаю, это не плохо.
   — Не знаю, — продолжала Лилиан, — приносит ли счастье праведная жизнь. Этим ведь пользуются другие: честностью, благородством, бескорыстием…
   Нехорошее предчувствие посетило Орвила: значит, Лилиан стало совсем плохо, раз она решилась столь откровенно говорить с ним.
   — Ну, я-то не был таким уж праведником! — ответил он, стараясь перевести все в шутку и отвлечь сестру от мрачных размышлений. — Вспомни хотя бы мое бегство!
   Лилиан опять вздохнула.
   — А я? Кому я делала зло? Была послушная, тихая… Родители всегда больше любили тебя: отец мечтал только о сыне, а мама — потому что ты был живее, сообразительнее, привлекательнее; чем я. — Орвил никогда бы не подумал, что Лилиан в тридцать четыре года по-прежнему столь остро переживает свои детские обиды. — Я старалась быть всегда и во всем хорошей, как и учили, а результат?.. Кларк… Ты помнишь Кларка?
   — Конечно, помню.
   Орвил знал эту историю. Лилиан исполнилось двадцать четыре года, она была застенчива, некрасива и к тому времени уже не совсем здорова. Она не имела поклонников, и знакомые втайне считали, что судьба Лилиан решена. А потом вдруг ею заинтересовался юный прожигатель жизни, стройный красавчик Кларк Хантер. Орвил не знал, почему Лилиан, умная, рассудительная девушка, оказалась падкой на явную ложь. Очевидно, как позднее думал он, человеку, а тем более женщине, бывает трудно отказать себе в надежде на счастье, пускай даже призрачное. Лилиан, ослепленная иллюзиями, приняла предложение Кларка; после свадьбы как-то вдруг расцвела, даже похорошела и, несмотря на серьезную болезнь, сумела родить сына, названного в честь деда Рэймондом. Однако вскоре все кончилось: Кларк был из тех, кто лишь позволяет себя любить; и Лилиан раздражала его, и ребенок… в лучшем случае Кларк не обращал на них внимания. Лилиан осталась одна в своей спальне; днем Кларк если и появлялся дома, то всячески унижал и оскорблял жену, называя уродиной и старухой или же угрозами добивался того, что только и нужно было ему от нее: денег. Лилиан, воспитанная деспотичным отцом, молча сносила издевательства (все открылось намного позже), ни разу никому не пожаловалась. После смерти Рэймонда Лемба Кларк стал как будто добрее, и когда Лилиан получила свою часть наследства, принялся потихоньку уговаривать ее переписать по крайней мере половину имущества и денег на его имя. Неизвестно, что случилось бы дальше, но как раз в это время в Айронвуд приехал Орвил. Узнав о намерениях Кларка, он очень доходчиво объяснил сестре, чего не следует делать. В результате наследство было записано на имя Рея, сына Лилиан, и Кларк до самой своей смерти тихо ненавидел Орвила. Вскоре он погиб столь же бесславно, как и жил, — в какой-то пьяной драке.
   — Мне с самого начала было отказано в любви. И зачем я только родилась!
   В глазах женщины засветились слезы. Лилиан никогда так не говорила, она всегда была очень выдержанной; Орвил знал, что ее слезам можно верить, она не плакала даже в критические минуты, и раз не сдержалась сейчас, значит, дела совсем плохи.
   Орвил ласково обнял сестру.
   — Не говори так, пожалуйста, Лили. Я всегда тебя любил, ты же знаешь. И мама с отцом тебя любили, неправду ты говоришь. Потом у тебя есть сын. Кстати, как он? Ты не привезла его с собой…
   — У него школа… Он и так учится неважно…
   Когда Лилиан заговорила о сыне, лицо ее стало совсем расстроенным.
   — Он все такой же сорванец?
   — Хуже. Он мой ребенок, но… Господи, Орвил, он все время врет и мне, и всем вокруг. Хитрит, а в последнее время стал ужасно дерзким. И в школе та же картина. Прямо не знаю, что делать!
   — Это пройдет, Лили. Просто возраст такой. Все мальчишки в восемь лет неугомонны.
   — Нет, ты не понимаешь. Тем, кого он боится, вредит исподтишка, а кого нет… Смотрит на меня глазами Кларка и говорит гадости. Как будто душа Кларка вселилась в ребенка, чтобы продолжать мучить меня на этом свете. Однажды я даже ударила его; потом в себя не могла прийти. Знаешь, мне в голову пришли вдруг страшные мысли: я подумала, что если высеку Рея, то отомщу Кларку. О Господи, да что со мной?! — Она закрыла лицо руками.
   Орвил подумал о том, что лучше бы Лилиан не молчала в свое время: теперь бы ей не хотелось выместить на сыне запоздалую злость! Хотя… кто сможет изменить жизнь человека, кроме него самого!
   — Лили, милая, — произнес он, — поверь мне, все будет хорошо. И почему бы тебе не переехать сюда? Это же наш общий дом.
   — Нет-нет, и оставь это. Я не стану вмешиваться в жизнь твоей новой семьи, — очень сухо проговорила она и освободилась из объятий брата; минутный порыв прошел, самообладание вернулось к ней.
   — Тогда отправь Рея к нам на каникулы. Я постараюсь помочь тебе. И не надо мстить Кларку, мертвым не мстят, он уже получил свое.
   Лилиан, как видно, колебалась.
   — Нет, — сказала она, — я не пришлю к тебе Рея. Вообще-то я так и хотела сделать, но теперь…
   — Ты зря, Лили. Пусть приедет. И ему не будет скучно подружится с Джессикой.
   — Я сказала, нет! — Перед ним была прежняя решительная Лилиан. Когда, в какие моменты своей судьбы она сменила кротость на ожесточенную решимость, Орвил не успел уловить.
   — Напрасно.
   — Нет. Только вот…— Лилиан замялась. — Если со мной случится… что-нибудь, — тихо произнесла она, — я хотела тебя просить… Ты возьмешь к себе Рея? Ты позаботишься о нем?
   — И о нем, и о тебе. Не волнуйся, Лили, ты поправишься.
   — Уже нет. — Лили отрицательно мотнула головой, и странно: прежняя горечь исчезла — Но я боюсь. Честно сказать, Орвил, я разлюбила жизнь. И мне все равно.
   — Но ты должна жить. Хотя бы ради Рея.
   — Рея воспитаешь ты. Знаю, это будет очень нелегко, и я не хочу взваливать на твои плечи такое бремя, но… иначе не получится. Хотя, конечно, у тебя уже есть одна обуза… Послушай, Орвил, ты, наверное, не совсем хорошо представляешь, на что решился. Как ты собираешься справляться с чужим ребенком? И своего-то воспитать нелегко, а тут…
   — Воспитаю. Девочка мне очень нравится, мы уже немного подружились. И Агнесса легко справляется с ней.
   Лилиан уязвленно вздрогнула и продолжала уже в ином тоне:
   — С незаконными детьми природа нередко играет злую шутку, но расплачиваться приходится другим. Посмотри на эту девочку: она похожа на тебя? Или на свою мать? Эти белокурые волосы, светлые глаза… Сразу видно, что это не ваш общий ребенок!
   — Чепуха, Лили! Бывает, дети вовсе не похожи на родителей. И мы с тобой никогда не были похожи друг, на друга.
   — Кое в чем были. Появление блондинки в семействе Лемб стало бы большой новостью, как стало новостью то, что один из самых уважаемых людей в городе женился на женщине, воспитывающей незаконнорожденного ребенка!
   — Ты просто уже не знаешь, что сказать, Лили. Ты прекрасно понимаешь, что Агнесса хорошая женщина, и видишь, что ее дочь — прелестная девочка!
   — Кстати, чем занималась твоя жена до знакомства с тобой? Кто отец ребенка?
   — Теперь, получается, я.
   — О, Орвил, перестань, мы не в игрушки играем! — огорченно воскликнула Лилиан.
   — Хорошо, — спокойно произнес он. — Я тебе все расскажу.
   Он вкратце рассказал свою историю знакомства с Агнессой, умолчав, разумеется, о некоторых вещах.
   — Да, — подавленно прошептала его сестра. — Что тут скажешь! Значит, она решилась бежать с любовником без родительского благословения? А где же он теперь, этот человек?
   — Насколько мне известно, там, откуда не возвращаются.
   Лилиан вздохнула и, глядя на Орвила проницательным взглядом черных глаз, произнесла:
   — Хорошо, если так! А то, пожалуй, тебе стоило бы опасаться, что твоя супруга опять сбежит, только на сей раз от тебя!
   — Лили!
   — Прости, Орвил. Сорвалось, я не хотела.
   — К авантюрам влечет в юности, Лилиан. А потом уже хочется чего-то иного. Не беспокойся за меня, все будет как надо.
   — А ты не думаешь, что женитьба на ней может помешать твоей работе? И потом, я не уверена, что ее примут в обществе! И на тебя, и на всю нашу семью ляжет тень.
   — Это меня не волнует.
   — Кажется, раньше тебя волновала в первую очередь работа. Бог с ней, с семьей, раз уж ты не дорожишь ее честью…
   Орвил взорвался:
   — Что работа, карьера, общество?! Я люблю Агнессу и хочу быть с ней — вот что для меня важнее всего! Я хочу, чтобы дома меня ждала семья, мне надоело одиночество! Чего ты добиваешься, Лилиан?!
   Лилиан покачала головой.
   — Ничего. Я не хочу обижать тебя, Орвил, ты мой брат и очень хороший человек, но все же скажу: я думаю, что этой женщиной руководил прежде всего расчет. Вспомни церковь! Господь не лжет! Твоя свеча погасла — этот брак не принесет тебе счастья!
   — Я не верю в приметы. И вообще, ты слишком далеко зашла, Лили. Вернее, я далеко зашел. Позволить тебе обсуждать мою жену на второй день после свадьбы безнравственно, в конце концов! Нельзя же этого не понимать.
   В том, что Орвил поддерживал этот малоприятный ему разговор, в самом деле была огромная уступка обстоятельствам: он никогда и ни с кем не обсуждал свою личную жизнь. Просто сейчас ему было жаль сестру: он знал, как оскорбил бы Лилиан отказ обсуждать столь болезненно-важную для нее тему.
   Он отвечал сестре, а сам думал о том, что его отношения с Агнессой и вправду пока сложны. Возможно, потребуются усилия для того, чтобы добиться от нее той подлинной откровенности, что и является одним из залогов счастья. Орвил понимал: Агнесса вышла за него если и по человеческой симпатии, то не по любви, настоящей любви. Он невесело усмехнулся: с ним Агнесса, наверное, не сбежала бы, бросив все на свете!
   Она была его женой и, следовательно, принадлежала ему, но Орвилу не нужна была ее бессловесная, холодная покорность, ему нужна была только любовь, и он убеждал себя: Агнесса просто еще не разобралась в себе, слишком мало они были знакомы, мало времени провели вместе, она не успела, просто не успела его полюбить. У нее еще будет время! Он старался не задавать себе вопроса о том, много ли времени потребовалось ей для того, чтобы полюбить тогда, в первый раз.
   — Да, Орвил, да! Но безнравственно и другое. Вспомни, сколько было среди наших знакомых девушек из приличных семей! Мисс Ренделл, мисс Шарп!
   — А! Эти кокетки с пустыми глазами! Они только и могут сплетничать и хвастать друг перед другом нарядами и мужчинами, которых удалось покорить. Вот им-то муж точно нужен только для того, чтобы выставлять его напоказ своим подругам да чтобы оплачивать счета. Но я хочу иметь женой не пустоголовую куклу, а настоящую женщину, верную, умную женщину, с которой можно поговорить обо всем.
   Лилиан недоверчиво улыбнулась.
   — А что, она… такая?
   — Такая!
   — Но вы всего день как повенчались.
   — Ты, вижу, считаешь меня неспособным разбираться в людях.
   — Ты влюблен.
   — А тебе хотелось бы, чтоб было иначе?
   Лилиан не нашлась, что сказать.
   — Когда ты уезжаешь? — спросил Орвил.
   — Сегодня.
   — Побудь хотя бы до конца недели.
   — Нет. Тебе лучше во всем разобраться самому, я буду только мешать. И потом Рей там один. А когда ты приедешь? То есть, я хотела сказать «все вы»?
   — Осенью. Или зимой. Как получится.
   Они поговорили еще, и напоследок Лилиан произнесла те слова, которые Орвил ожидал услышать непременно:
   — Не о том мечтали наши родители!
   — Они мечтали о том, чтобы мы были счастливы, Лилиан, а я, кажется, начинаю понимать, что такое настоящее счастье.
   Полчаса спустя Орвил вошел в залитую солнцем комнату, где на диванчике сидели Агнесса и Джессика. Агнесса читала вслух книжку, а Джессика внимательно слушала, изредка разглядывая картинки.
   — Что, девочки, — сказал он весело, — не пора ли нам пойти прогуляться?
   — Пора! Пора! — закричала Джессика.
   — Тогда собирайтесь! — Орвил подмигнул Джессике и вышел из комнаты.
   Агнесса открыла шкаф, где висели в ряд ее платья (никогда у нее не было столько платьев!) и принялась выбирать, что надеть на прогулку. Ей хотелось нарядиться получше, чтобы доставить удовольствие мужу. Она выбрала светло-сиреневое платье из муара, модную шляпку с сиреневыми перьями и подошла к зеркалу. На нее смотрела привлекательная молодая женщина с красиво уложенными волосами, стройная, с мягким светом в глазах. Агнесса вспомнила парк в Холтоне и свою случайную собеседницу, которой позавидовала тогда. Теперь Агнесса выглядела не менее прелестно, чем та дама.
   Она стала одевать Джессику. Девочка крутилась из стороны в сторону и задавала бесконечное множество вопросов.
   — Мама, а у мистера Лемба много денег? — спростила она вдруг.
   — Наверное, много, не знаю, — ответила Агнесса, завязывая бант. — А зачем тебе?