Бекитт Лора. Агнесса. Том 2

   А Агнесса, глядя на нее, думала о том, что время не сделало расстояние между ними ни больше, ни меньше. Она не собиралась откровенничать с матерью, но знала, что Аманда одна из немногих, кто, несмотря на все свои недостатки, способен понять природу единокровного существа, а возможно, даже как-то предугадать его будущее.
   После ужина дамы перешли в затемненный уголок гостиной, где большие мягкие кресла были придвинуты к низкому столику, на который минутой раньше Лизелла поставила поднос с кофейным сервизом.
   Аманда легко опустилась в глубокое кресло, одной рукой поправляя юбку; в другой она держала бокал с недопитым вином. Миссис Митчелл сменила наряд. Бордовое платье, темно-красное вино, гранатовые серьги в ушах, красные отсветы пламени — все это, сливаясь, делало фигуру Аманды, пребывавшую в центре, очень подвижной, гибкой, лишенной той величавой строгости, что царила в ней прежде, когда Аманда была в темном. Бывшая танцовщица, она и сейчас, по прошествии стольких лет, держала прямо спину и плечи; Агнесса была уверена в том, что мать останется такой до конца своих дней.
   Агнесса надела платье цвета морской волны, которое любила со дня первого бала; она казалась оживленной, веселой, а Орвил держался серьезно, больше молчал, изредка вежливо улыбаясь.
   Глаза Орвила цвета кофе, что дымился в чашках, смотрели поочередно то на Аманду, то на жену; миссис Митчелл сидела напротив, внешне строгая, но вместе с тем державшаяся с почти неуловимой долей кокетства, рассчитанного на окружающих. И Агнессе, находившейся как бы посередине, пришло вдруг на ум, что это ее судьи, пришедшие вынести свой приговор.
   Они проболтали около часа на разные темы: о поездке Аманды в Европу и ее жизни в столице, о делах и развлечениях, о серьезном и о ерунде, не касаясь особо болезнных тем, потом Орвил предложил Агнессе поиграть на рояле, и она охотно согласилась. Она упражнялась почти ежедневно, и пальцы уверенно побежали по клавишам. У Агнессы не было настроения играть серьезные вещи, поэтому гостиная наполнилась звуками легких мелодий. Она улыбалась, сознавая виртуозность собственного исполнения, а Орвил стоял возле рояля, смотрел и слушал, как она играет. Аманда, не поднявшись с места, глядела не на дочь, а на Орвила, будто изучая выражение его лица; полуразвернувшись к роялю, она улыбалась, как и Агнесса, неизвестно чему, в улыбке показывая прекрасные ровные зубы, такие же безупречные, как весь ее холеный вид. Орвил один раз посмотрел в ее сторону у него никогда не вызывали доверия люди без недостатков, даже если речь шла о женщине, он видел нечто искусственное в этих словно бы наклеенных улыбках и фарфоровом блеске глаз. И он был рад, что Агнесса Митчелл не похожа на свою мать.
   После Орвил, понимая, что женщины, быть может, хотят побыть вдвоем, удалился на время.
   Женщины сначала молчали, но потом постепенно разговорились и вновь о чем-то несущественном. Аманда, как видно, избегала упоминать о давнем событии: бегстве Агнессы. Может быть, не столь уж непоправимым выглядело оно теперь в глазах миссис Митчелл.
   — Возможно, в твоем возрасте такие комплименты еще ничего не значат, но могу поздравить: ты выглядишь очень молодо. Трудно поверить, что у тебя уже двое детей, — сказала Аманда.
   В присутствии дочери она держалась непринужденно; у Агнессы создалось впечатление, будто они только что окончательно разочлись и ничего не должны друг другу. Что ж, приятно было осознавать свою независимость от этой женщины.
   — Вы тоже выглядите молодо.
   — Благодарю, — Аманда улыбнулась знакомой тонкой улыбкой и, наклонившись, взяла с блюда пирожное.
   Жизнь в столице сделала ее еще более утонченной в манерах, более сдержанной; в ней почти исчезла, по крайней мере, внешне не проявлялась пока та двойственность в сочетании «дамы» и «мадам», которая в свое время так задевала Агнессу («Интересно, — подумала она, — мать еще сохранила за собой публичный дом?»). Агнесса считала поведение матери притворством, глубоко уверенная в том, что данное при рождении вместе с кровью, вместе с материнским молоком, человек не изживет никогда.
   И все-таки прошлое волновало их обеих — о нем стоило поговорить.
   — Я рада, хотя, признаться, удивлена, что ты так хорошо устроилась (Агнесса поморщилась, услыхав это слово), — сказала Аманда. — Ты нашла все же настоящее, хотя почему-то тебе понадобилось подойти к нему окольным путем.
   Агнесса сделала последний глоток и поставила пустую чашку на столик.
   — Не знаю, — ответила она медленно, словно в раздумье, — у каждого свой путь.
   — Мне известно, ты искала меня года три назад. Лорна… мисс Хейман передала мне, не сразу, правда, я была в отъезде. Я потом написала тебе в Хоултон по оставленному адресу, но ответа не получила.
   — Меня уже не было там. Я уехала вскоре после возвращения из Нового Орлеана.
   — Сюда, в Вирджинию?
   — Да.
   — Как я понимаю, ты приезжала ко мне искать помощи?
   Агнесса еще в пору своих бедствий научилась оставаться равнодушной к холодности: факел гаснет, упав на лед.
   — Да, тогда я потеряла работу, и мне нужны были деньги.
   Аманда усмехнулась столь откровенному определению Агнессой своей цели, но Агнесса не сумела понять, насколько сильно мать уязвлена ее ответом. Сама она не забыла до сих пор, как перед бегством из дома Аманда накричала на нее и отхлестала по щекам.
   — Какую работу ты потеряла? Чем ты занималась вообще?
   — Тогда мыла посуду в ресторане.
   Аманда коротко рассмеялась, и Агнесса опять не уловила, было ли это знаком удивления или неловкости, потому что уже в следующую секунду Аманде удалось все скрыть под ослепительной улыбкой.
   — Тогда ты должна очень ценить все, что имеешь теперь. — Она обвела глазами убранство гостиной.
   — Ценю, как умею. И не только это.
   Аманда слегка приподняла брови.
   — Мистер Лемб застал тебя в посудомойках?
   — Почти. Я искала место прислуги.
   — Бог мой! И он женился на тебе?
   — Как видите.
   — Потрясающе! Думаю, я недооценивала тебя. И еще — тебе, видно, везет на людей. — Агнессе показалось, что последняя фраза в устах Аманды прозвучала несколько иронически.
   Она не стала ничего объяснять: духовный мир был всегда далек от Аманды. Агнесса знала, что у матери было много мужчин, но любила ли она по-настоящему хоть одного?
   Миссис Митчелл некоторое время сидела молча; потом, словно сбросив маску, удерживать которую, вероятно, было нелегко (Агнесса сразу почувствовала ее возраст), серьезно, даже несколько нахмурившись, произнесла:
   — Я много думала о тебе, Агнесса, и поняла, что все случившееся тогда было к лучшему, потому что, если бы я удержала тебя силой, увезла, выдала замуж, ты бы еще не то натворила! А так ты все прочувствовала сама, и тебе никогда не придет в голову меня обвинять, потому что я тебя предупреждала. Может, конечно, я и была виновата в чем-то, но не в твоей дальнейшей судьбе.
   — Я никого никогда не обвиняла, — успокоила Агнесса, — только себя.
   — Да? Но, быть может, напрасно — себя? Ты каким-то образом многого добилась в жизни!
   — Я сама не понимаю каким.
   — Рано или поздно разум торжествует, — заметила Аманда. — Я всегда говорила.
   «Это не про меня, — подумала Агнесса, — если бы я слушалась разума, то моя жизнь, внутренняя и та, что находится на поверхности, не была бы похожа на тернистый путь».
   — У тебя хороший муж, хорошие дети. Ты назвала сына в честь своего отца, что ж, неплохая мысль. Джеральд Митчелл этого достоин. — Она улыбнулась. Впервые Аманда заговорила с Агнессой о ее отце. — И, кстати, — продолжила она, — Джессика ведь не дочь твоего мужа? Подарок твоей прежней жизни?
   — Как вы догадались?
   Аманда усмехнулась.
   — Я не слепая. У тебя с этим были сложности? Ты не жалеешь?
   Агнесса, глядя перед собой невидящими глазами, машинально оторвала от стоявшей в вазе пурпурной розы лепесток и принялась сминать его.
   — Если речь идет о Джессике, то нет, — сказала она. — Какие сложности? Орвил любит ее как родную — чего же еще мне желать?
   Аманда, по-видимому, не очень верила в существовавшую в жизни дочери простоту, возможно, сообразуясь со своими собственными поступками, и они обе не верили в другое — в то, что сидят сейчас вместе, рядом и беседуют так спокойно, мирно, о жизни, о себе, ни на чем не спотыкаясь, ни за что друг друга не виня.
   — Я так и не поняла — до брака с Орвилом ты была замужем, Агнесса?
   — Нет.
   — Так я и думала. Ты бросила его? Он тебя?
   — Нет.
   — «Нет, нет»! — смеясь, передразнила Аманда. — Не рассказывай, если не хочешь. Я все-таки надеюсь, он далеко?
   — Достаточно далеко.
   Поскольку Агнесса отвечала односложно, Аманда не стала продолжать этот разговор, но ей не пришло в голову, что тут до сих пор что-то может скрываться; она решила, скорее, что просто Агнессе неприятны такие воспоминания. Да, не лучшая страница ее жизни, ничего не скажешь! Миссис Митчелл лишь молвила:
   — Я знала всегда: человек рано или поздно возвращается к своей исконной природе; что дано — то дано, и никуда от этого не уйти.
   «Да, верно, — про себя согласилась Агнесса, — мы в конечном счете приходим к тому, для чего предназначены, и становился теми, кем должны и можем стать, мы выбираем свой путь, как и он выбирает нас — это почти одно и то же.
   — Между прочим, Агнесса, мистер Лемб напоминает мне твоего отца, Джеральда Митчелла. Тот тоже был очень порядочным человеком, внешне казался уравновешенным, спокойным, хотя в нем и скрывалась какая-то одержимость чувствами; недаром он, как и твой супруг, женился несмотря ни на что на женщине с сомнительной репутацией. Любовь! — Аманда усмехнулась. — Тебе, по-моему, передались кое-какие его свойства, хотя, безусловно, что-то — теперь я вижу — ты переняла от меня; надеюсь, не будешь спорить?.. Да, так вот, если бы он не погиб, то… сумел бы держать меня в руках.
   — Что вы хотите этим сказать?
   Аманда загадочно улыбнулась,
   — Что в этом разница.
   — Не понимаю.
   — Да? Ну, что ж…— продолжая посмеиваться, произнесла миссис Митчелл. — Я просто хочу сказать, что вышла за Джеральда Митчелла не по любви, но, поскольку он был сильным человеком…— Она прищурилась, глядя на дочь. — А на тебя, я думаю, так и не нашлось твердой руки… Таких, как ты, Агнесса, нужно либо сломать раз и навсегда, либо сгибать ежеминутно всю жизнь.
   Агнесса подняла сверкающие изумрудами глаза.
   — Меня незачем ломать, мне и так от жизни досталось. Орвил тоже сильный человек. Он, когда захочет, умеет настоять на своем.
   — Не сомневаюсь, что он поставит тебя на место, если ты сделаешь какую-нибудь гадость, — произнесла Аманда с таким видом, словно речь шла о повседневных вещах.
   Агнесса выпрямилась и, не отводя взора, с некоторым вызовом заявила:
   — Наши отношения строятся на любви и понимании, а не на подавлении друг друга. Если угодно, в этом тоже разница! Если вы думаете, что я вышла за Орвила с намерением его облапошить и теперь втайне радуюсь, потирая руки, то ошибаетесь! У меня нет желания властвовать ни над мужем, ни над кем другим. Вы, должно быть, приехали чтобы сказать мне, как я порочна?
   — О, нет! Извини. Просто я много думала о тебе (Агнесса недоверчиво улыбнулась) все эти годы… Не могу удержаться, чтобы не высказать свои мысли. — И, прежде чем дочь сумела что-либо произнести, добавила:— Когда ты родилась, я раскаялась во многом, что совершала прежде. Я назвала тебя Агнессой и подумала: «Вот будет самое святое существо». Но потом взяла тебя из пансиона и узнала, что ты не Божья овечка… Я забыла, что такие женщины, как я, не производят на свет добродетельных дочерей!.. А ты стала такой изящной, Агнесса; девушкой ты была немного неловкой, нескладной… Ты, должно быть, пользуешься успехом в обществе?
   — Никогда не замечала.
   Аманда внимательно и даже с оттенком печали глядела на нее.
   — У тебя зеленые глаза… Совсем как у Джеральда. «Если бы тебе были так дороги эти глаза, если б ты действительно раскаялась, как говоришь, ты бы не отослала меня в пансион, не управляла бы публичным домом, не меняла бы любовников все те годы, пока я не видела белого света за четырьмя стенами забора, а после не пыталась бы сделать из меня куклу, бездумно послушную чужой воле!» — подумала Агнесса. Она сильно расстроилась, ей было неприятно, что Аманда увидела какой-то изъян в ее отношениях с Орвилом; ведь если не считать того, что Агнесса скрывала, отношения эти можно было назвать идеальными. Неужели что-то бросалось в глаза? Потом, пытаясь успокоиться, она сказала себе, что мать просто хотела задеть отступницу, которую в глубине души, видимо, так и не сумела простить.
   — Кстати, твое так и не полученное приданое… Я хочу положить крупную сумму на имя своих внуков.
   — У моих детей все есть.
   — Полно, Агнесса! Я хочу, чтобы ты знала: какой бы я ни казалась тебе, поверь, я желала и желаю тебе только добра, ведь как-никак, — она неловко улыбнулась, — я твоя мать. И если тебе когда-нибудь потребуется помощь, ты можешь на меня рассчитывать.
   — Спасибо. Хотя не думаю, что у меня будет повод обратиться к вам.
   — Дай Бог! — Аманду не так-то легко было смутить, и даже колючий взгляд, которым ее одарила дочь, разбился о серый лед ее глаз.
   — Терри все еще служит у вас? — спросила Агнесса.
   — Терри? Ты ее помнишь? Да, она у меня. Видишь, я постоянна, даже слуг не меняю.
   — Я бы хотела увидеться с нею.
   — Приезжай в гости. Ты была в столице?
   — Нет.
   — Приезжай с Орвилом, привози детей.
   — Спасибо.
   Появился Орвил, и Агнесса без сожаления прервала разговор. Она не думала, что этот вечер принесет еще какие-то неожиданности, пусть даже и приятные. С нее было довольно, она устала, тем более что завтра они ждали гостей — устраивался маленький прием по случаю приезда миссис Митчелл, да и вообще, Орвил решил, что они давно никого не приглашали. Но Агнессе, честно признаться, никого не хотелось видеть.
   — У меня сюрприз, — сказал Орвил, — для тебя и для миссис Митчелл, поскольку она тоже имеет или имела к этому отношение.
   Он протянул дамам какой-то конверт.
   — Что это? — спросила Агнесса.
   — Серый особняк. Он твой, ты его единственная владелица.
   Агнесса растерянно взяла бумаги, и Орвил не увидел в ее глазах ожидаемой радости. Она поблагодарила, явно не зная, что еще сказать и что теперь делать. Потом наконец подала конверт Аманде, которая оттолкнула его с очаровательной улыбкой.
   — Муж делает тебе подарок, дорогая, и потом мне этот дом не нужен. Это прошлое. — Агнесса молчала, и тогда Аманда, чтобы спасти положение, добавила: — Хотя я бы могла остановиться там весной. — И пояснила:— Я как раз собираюсь навестить свода подругу Дебору Райт. Ты помнишь ее, Агнесса?
   Агнесса кивнула. Аманда принялась рассказывать о Деборе, о ее дочерях, и обстановка разрядилась, хотя Орвил так и не понял реакции жены; что ж, видимо, в своих желаниях и мыслях она опять ушла вперед.
   Позднее, когда все разошлись по своим комнатам, Орвил задумался о поведении Агнессы. Он заметил ее плохое настроение — сегодня его можно было объяснить разговором с матерью, но вообще это случилось далеко не впервые. Что-то происходило с ней, но она молчала. Даже внешне она иногда вдруг становилась похожей на ту юную девушку, какой он впервые ее увидел, а порой — теперь Орвил получил возможность убедиться — напоминала собственную мать, и такие перемены были связаны, очевидно, с изменением ее внутреннего состояния. Ее явно что-то мучило. Плохое настроение?.. Да, конечно, они давно никуда не выезжали, но ведь летом веселились вволю, да и нельзя же все списывать на отсутствие развлечений, тем более что раньше Агнесса как будто и не стремилась к ним.
   Она опасалась не напрасно, случилось то, что должно было случиться: Орвила стали тревожить ее беспричинные странности, явная скрытность, и, что еще хуже, он задавал себе вопрос — а чего, собственно, ей не хватает? Все ее желания исполняются, он ее любит, поведение его безупречно, и если она неоткровенна с ним, то он не виноват.
   А Агнесса, оставшись одна, на мгновение закрыла лицо руками. Она устала, измучилась физически и душевно, ведя двойную жизнь. И она знала, что это кончится еще не скоро. Встреча с матерью не принесла успокоения, а лишь пробудила новые тревоги. Агнессе хотелось сказать Орвилу: «Я люблю тебя. Я была и буду с тобой». Но она не могла этого сделать; она знала, что Орвил не поймет и попросит объяснений. И никогда ее не простит.
   В это же время Джек спал в своей комнате глубоким и спокойным сном выздоравливающего. Неделю назад в его болезни неожиданно произошел желанный перелом, и теперь он, хотя и очень медленно, но все-таки стал поправляться. Все признаки выздоровления были налицо, и даже врач развел руками: удивительно, конечно, но что ж, бывает.
   Джеку снились хорошие сны; ему вдруг начало казаться, что плохое уходит, остается позади, а там, в завтрашней жизни, ждет его светлый день, исполнение мечты, которую он пронес сквозь годы. Он расплатился. Он наказан сполна. Он свободен.
   Несколькими днями позже, когда Аманда уехала, Агнесса последовала по привычному маршруту. Она шла по коридору, сосредоточенно размышляя, и вздрогнула, внезапно налетев на преграду.
   — Ошиблась, дверью, красавица. Зайди лучше ко мне!
   — Позвольте пройти, — сухо произнесла Агнесса, поднимая глаза. Мужчина, тот самый здоровенный тип, которого она видела в свой первый приезд сюда, смотрел на нее нагло и откровенно, и Агнесса, мигом почувствовав, что намерения его небезопасны, испугалась. Стараясь не выдать страха, она попыталась пройти, но огромная ручища преградила путь. Другой рукой мужчина уперся в стену и стоял так, словно выжидая. Агнесса была уверена, что если даже побежит назад, то будет немедленно схвачена этими грубыми лапами, способными без труда переломить ее пополам. Мужчина шумно дышал, вращая глазами, он был исполнен животной силы, и Агнесса поняла бесполезность уговоров.
   Она облизнула губы — ей казалось, будто она уже слышит треск своих косточек.
   — Что вы себе позволяете?! — собравшись с силами, повысив голос, произнесла она, но это высокомерие дамы по отношению к простолюдину пробудило у последнего злобную иронию. Ему, сознававшему беззащитность женщины, тем более женщины непростой, было в радость поиздеваться над ней.
   Он насмешливо произнес несколько фраз, заставивших Агнессу покраснеть от стыда и гнева.
   В глазах мужчины заплясали злорадные огоньки. Он был навеселе, ему хотелось пошутить.
   — К кому таскаешься, стерва? — полюбопытствовал он.
   Агнесса почувствовала, что не выдержит и, невзирая на последствия, ударит обидчика по заплывшему жиром наглому лицу; ей казалось, что гордость и достоинство служат ей защитой, однако для того, с кем она столкнулась сейчас, они не значили ничего. Для него любая женщина была низкой тварью, а эта — вдвойне, потому что принадлежала к «благородным», недосягаемым, избранным. За это ей и следовало отомстить.
   Она ничего не успела сделать — мужчина цапнул ее за руку, не рассчитав сил, больно, до синяков, а другой потянулся к вороту платья. Шляпа слетела с головы Агнессы, и мужчина наступил на хрупкое создание французских модельеров, раздавил его ногами, а о вуаль вытер свои грязные сапоги.
   Чувствуя сопротивление, он рванул Агнессу на себя, и женщина чуть не упала, громко вскрикнув от страха. Однажды, когда она еще была посудомойкой, богатый негодяй Хотсон хотел надругаться над ней, а теперь, когда она стала дамой, это желает сделать простолюдин.
   Агнесса крикнула еще раз, после чего огромная ладонь легла на ее лицо, закрыв рот. С ней никто никогда не обращался так, она задыхалась от отвращения, гнева и страха. Агнесса сдавленно застонала — палец мужчины надавил ей на глаз. Она извивалась под его руками, щеки ее стали мокрыми от слез, она пыталась укусить обидчика за руку, а он, зверея, ругал ее громко и грязно, а потом размахнулся, чтобы ударить.
   Джек услышал возню в коридоре и крики Агнессы. Он не был уверен, что это она — сосед часто скандалил со своей женой — все-таки встревожился. Необходимо было проверить. Ухватившись за спинку кровати, он приподнялся, подтягивая тело вслед за руками, и встал; при этом его так повело в сторону, что он чуть не рухнул на пол: перед глазами все качалось и плыло, а тело было одновременно легким, как пушинка, и тяжелым, словно гранитная глыба. Нужно было сдвинуть его с места. Опираясь о стол, стены, Джек приблизился к дверям. По пути он захватил оружие, свой револьвер, в котором не оставалось ни одного патрона. Он усмехнулся: каков вояка, таково и оружие! Но другого все равно не было, а руками он мог бы задушить сейчас, пожалуй, только цыпленка.
   Он хотел распахнуть дверь пинком, но сумел лишь легонько толкнуть ее. Дверь открылась. Джек, держась за ручку, а плечом опираясь на косяк, выглянул в коридор.
   Он увидел обезумевшие глаза Агнессы; прислонившись спиною к стене, держа револьвер обеими руками, Джек направил его на распоясавшегося соседа.
   — Убери руки, скотина! Отпусти ее, ну!..
   Тот оглянулся и разом прикинул, сумеет ли выбить из рук противника оружие, а также, решится ли Джек на выстрел. Он бы мог вышибить из Джека дух одним ударом здоровенного кулака, если бы только знал, что в револьвере нет патронов.
   Привидение в человеческом облике таило опасность, с ним сражаться не стоило. Джек не был простым человеком в обычном понимании этого слова, он был из тех, с кем даже очень сильные люди обычно предпочитают не связываться. Обидчик Агнессы не обладал развитым умом, но он сразу это почувствовал. Пробормотав проклятия, он отшвырнул свою жертву и удалился к себе, оглушительно хлопнув дверью.
   Агнессу душили рыдания. Она знала, что испытанное унижение надолго оставит свой след в памяти и душе. Если бы все это увидел Орвил!
   Они вошли в комнату. Джек сел на кровать и отдышался. Ему хотелось привлечь к себе Агнессу и утешить, но он не был уверен, что она его не оттолкнет: в лице ее было столько враждебной горечи… А у него… у него, похоже, не осталось сил даже на настоящий гнев.
   — Все в порядке, Агнес? — спросил он немного погодя, видя, что она как будто начинает успокаиваться.
   — Да. Спасибо, Джек, — выдавила она. — Это было ужасно. — И добавила: — Я думала, ты выстрелишь!
   Он не понял, обвинение это или упрек, но сказал:
   — Если бы эта штука стреляла, Агнес, я бы выстрелил, не сомневайся.
   Агнесса вскинула испуганные глаза.
   — Там нет патронов, — с жалкой улыбкой объяснил Джек.
   Агнесса провела руками по своему бледному лицу, словно выискивая следы проказы, ее движения были странно замедленны; она не переставала плакать, потом принялась поправлять одежду…
   — Господи, Господи, как мне плохо! — вдруг прошептала она, уронив голову на стол. Она схватилась рукою за горло, словно ее мутило, и слезы хлынули из глаз бурным потоком. Ее колотила дрожь. Джек подал воду, и она едва смогла удержать стакан.
   Она не скоро по-настоящему пришла в себя и обрела способность рассуждать здраво.
   Все встало на свои места: Джек лег в постель, а она села рядом. Джек думал: не обвиняет ли Агнесса его в чем-нибудь, например, в том, что сегодняшний кошмар произошел из-за него?
   — Я должен был это предусмотреть, — на всякий случай сказал он, — прости. Первое, что я сделаю, когда окончательно поднимусь на ноги, — выбью зубы этой скотине.
   — Нет, — Агнесса положила руку на его пальцы. — Не надо, Джекки. Это всего лишь грубое животное, не стоит из-за него рисковать собой.
   Джек внутренне встрепенулся: к черту Орвила, к черту Дэна, всех остальных, пытавшихся каждый своим способом вбить в его голову, что он скотина и тварь! Агнесса-то не считает так!
   И внезапный порыв радости заставил его сказать:
   — Послушай, Агнес, я не должен умирать, и я не умру, теперь мы это знаем, но я знал и раньше, знал всегда: я никогда больше никуда не исчезну. Пусть ты никогда не скажешь мне «люблю», пусть мы не будем спать в одной постели, пусть Джессика не признает меня своим отцом, все равно я хочу быть и буду рядом с тобой.
   Услышав это, Агнесса внезапно поняла, что не столько словами, сколько своими поступками, сама того не желая, дала Джеку очень большие надежды. Он рассудил по-мужски: женщина, которой мужчина совсем уж безразличен и не нужен, не определила бы себя добровольно к нему в няньки, не стала бы таиться от мужа, рискуя своим благополучием, не произносила бы ласковых слов, не делала бы ничего того, что изо дня в день делала она, Агнесса.
   Пока Джек оставался беспомощным, он был безопасен для нее, она видела в нем просто тяжелобольного, нуждающегося в помощи человека, ничего большего, ничего худшего. И в самом деле, то, что выдавало в нем беглого преступника, исчезло — почти исчезло — когда Агнесса постоянно находилась рядом (отчасти благодаря его собственным усилиям — он не хотел, чтобы она это заметила). Это ушло, хотя и способно было проявиться в любой момент снова, как проявилось только что с обидчиком Агнессы — во взгляде, во всем облике. Явное и вместе с тем неуловимое, оно было и тайным оружием Джека, и одновременно его уязвимым местом. Страшным несмываемым клеймом.