Бекитт Лора. Агнесса. Том 2

   Она посмотрела на Джека, потом устремила взгляд куда-то дальше, сквозь него, и Джек понял, что она думает сейчас не о нем, а о себе. Он не ведал, каковы ее мысли, но хотел, чтобы все ее нынешние и будущие поступки были обусловлены любовью, а не дерзостью отчаявшейся, уставшей от собственных обвинений души, уже не ищущей успокоения. Только тогда он сможет не только овладеть Агнессой, но и удержать ее. Джек видел: глаза Агнессы расширились, они словно вбирали в себя свет заката, одновременно источая нечто темное, идя навстречу тому моменту, когда мир дня исчезнет во мраке ночи, она будто стремилась насытить дремлющий в них таинственный дух, точно прикасалась к силам неисчерпаемой магической бездны преступных человеческих страстей, приближалась к вечной ночи, смерти, которые иногда, как ни странно, питают жизнь.
   Джеку этот взгляд не был опасен, его глаза отражали его, он зачастую видел в себе и в других только то, что хотел, он был готов откликнуться на такой порыв без лишнего удивления и вопросов, и все-таки в ту минуту ему показалось, что она рассмеется в ответ серебряным смехом или вырвется и убежит от него и от самой себя, а не откликнется на зов своих и его чувств, в этот миг слившихся воедино.
   — О, Господи! — прошептала она. — Оставим это, Джек, пойми, что…
   — Агнесса! — перебил он внезапно властно и с силой привлек ее к себе. — Люди, которые любят друг друга, не строят преград, они разрушают их! Ты нужна мне, очень нужна, ты можешь сделать меня счастливым, если только осмелишься послать к черту все, кроме своих желаний и чувств! Собственно, ты это давно уже сделала, еще тогда, когда впустила меня в дом, ты же поняла тогда: никто не поверит, что мы не были вместе не только все дни, но и ночи, и все отвергнут тебя! Я это тоже знал, но… Я люблю тебя, слышишь, люблю, и мне наплевать на остальное!
   Он крепко прижал ее к себе, словно желая стать с нею единым целым, чтобы она уже не смогла уйти, и стал целовать с безумной страстью, пытаясь воскресить в ней память чувств. Агнесса, застонав, вырвалась.
   — Нет! — задыхаясь, вскричала она. — Пойдем домой!
   — Домой? И… что дома?..
   Она, молча смотрела на, него, но Джеку показалось, что взгляд этот пылко и с вызовом безмолвно выражал крик всего ее существа: «Все! Все, что захочешь ты, все, чего пожелаю я!»
   Джек стоял на краю тропы, дрожа, как в лихорадке. Он почувствовал, что поймал тот единственный из сотен тысяч момент, когда можно увлечь Агнессу куда угодно, в любую самую страшную бездну, как в самую пленительно манящую солнечную высоту. Он не знал, прощено ли что-нибудь ему, но сам он в этот миг все прощал миру.
   Он схватил Агнессу за руку и сорвал с ее пальца надетое Орвилом в день венчания золотое кольцо.
   — Ты была и будешь только моей женой! — с этими словами он швырнул кольцо далеко в океан, где оно, слабо сверкнув, исчезло навсегда.
   Агнесса от неожиданности вскрикнула и тут же вновь покорилась неукротимой настойчивости его объятий.
   Она не думала об этом раньше, это не было местью, это свершилось не от отчаяния, не из вызова или, напротив, покорности судьбе. Просто порыв, неожиданный порыв, унес куда-то и ее саму, и ее память и мысли. В тот миг для нее не существовало ничего, кроме этого сна, в который она попала вдвоем с Джеком, только с ним одним.
   Они шли так быстро, как только могли, и камушки слетали в пропасть под неосторожными шагами…
   Агнесса совсем не помнила, как они добрались до дома.
   Уже совсем стемнело; Агнесса споткнулась на лестнице и едва не упала, но Джек подхватил ее на руки и понес наверх.
   В спальне Агнессы окно было открыто, и по комнате гулял ночной ветер, ласкавший прохладой лишенное покровов тело. Право, с души они были сорваны намного раньше.
   Она не была в эти минуты ни чьей-то женой, ни матерью, ни человеком, плохим или хорошим, а просто женщиной. Где-то в дальних уголках сознания пронеслось быстро затухающее понимание происходящего как чего-то такого, перед чем меркнет любой самый страшный грех. Но потом все это ушло.
   Она чувствовала, что душа ее словно улетела куда-то, распалась на тысячи мельчайших частиц, уносимых стремительным светлым потоком прочь, а тело, брошенное в костер, горит в темном пламени, облекающем то ли мукой, то ли освобождением.

ГЛАВА VIII

   Агнесса открыла глаза. Теперь она поняла, почему во сне было трудно дышать: она лежала ничком, уткнувшись лицом в подушку. Вздрогнула, ощутив прикосновение к руке пониже плеча чего-то шелковисто-скользкого, но потом поняла, что это ее собственные волосы, разметавшиеся, спутанные и укрывавшие тело, подобно живому плащу. Агнесса, стараясь двигаться как можно меньше, чтобы не было заметно, что она не спит, слегка потянула покрывало на себя, накрывая плечи.
   Она боялась повернуться и думала, не было ли случившееся сном? Нет, такое сумасшествие не приснится даже во сне! Агнесса прислушалась к своим ощущениям. То, что произошло с нею в эту ночь, не было мукой, но она не отказалась бы, если б оно осталось в рамках времени от заката до рассвета, утекло бы в невидимый подземный колодец вместе с памятью, даровав ей спасение от самой себя. Вообще со временем определенно что-то случилось: одна-единственная ночь с потрясающей легкостью вобрала в себя целое десятилетие, и в ней осталось, наверное, место еще для полусотни лет.
   «У каждого из нас, должно быть, свое собственное время, — подумала Агнесса, — недаром же для одного человека оно влачится непомерно долго, а для другого эти же часы пролетают, как миг».
   Она удивилась тому, что спокойно думает о пустяках, а вот о важном…
   Агнесса зажмурилась до боли, но потом опять открыла глаза. Хорошо, что сейчас день, и светит солнце! Может, теперь ей следовало бы прятаться от света, но ей лично на свету было легче.
   Агнесса не могла лежать совсем неподвижно и повернулась. Джек молча смотрел на нее со странным ожиданием в глазах, из которых, казалось, все еще не ушел серебряный свет звезд и луны. Он не мог быть ни в чем уверен: возможно, она еще станет проклинать себя и его за эту ночь, безумную ночь, вместившую всю его многолетнюю тоску по этой женщине, всю страсть, всю любовь, которую никому больше он не хотел и не мог отдать…
   Агнесса поняла, как много значат возникшие, нет, вернувшиеся отношения; еще раз обратившись к своим чувствам, спрашивала себя, хочет ли она теперь бежать от Джека, как от чумы, или жаждет обрести утешение в его же объятиях… и отвечала, что все-таки второе. Она не желала сейчас быть одна, проснуться одной было бы тяжелее вдвойне. Одиночество — самый страшный зверь, грызущий беспощаднее, чем совесть.
   Оба молчали. Заговорить было невыносимо тяжело. Они не двигались, лежали рядом, но не касались друг друга и уже не закрывали ни на миг глаза, горевшие лихорадочным огнем.
   Пожалуй, Джек был даже рад, что Агнесса молчит, он не хотел никаких слов, он их боялся; не верил им и желал, чтобы она отвечала ему сейчас только языком чувств. И он был готов почувствовать себя счастливым, пусть не навсегда, хоть ненадолго. После стольких лет блужданий по мрачной пустыне вдруг попасть под чистый, светлый, прохладный дождь! Он подумал о том, что сейчас будет дорожить каждым мгновением своей жизни, ибо в ней есть эта женщина и ее любовь.
   Агнесса по-прежнему не отводила от него глаз, но она до сих пор не могла поверить, что это Джек, что она провела с ним безумную долгую ночь, принадлежала ему, тем самым перечеркнув безвозвратно все, что имела.
   Она молчала. Она потеряла целый мир и саму себя. Или, может, вернулась к себе? Она променяла все — один Бог ведал, что значило для нее это «все» — на Джека. Теперь у нее был Джек. Только Джек. И ничего больше.
   Агнесса глубоко вздохнула, освобождая руки из-под покрывала. То, что она когда-то совершила в юности, было игрой, в которой она по неосторожности и неопытности поранилась, а теперь? Право, не нужно много времени, чтобы это осмыслить, она давно все знала… еще до того, как это произошло.
   Джек смотрел на нее теперь при свете всевидящего дня. Он вдруг обратил внимание, какие длинные у Агнессы волосы: если б она встала, концы их опустились бы, наверное, ниже талии, а раньше, помнится, достигали лишь середины спины. Вообще это была не совсем та Агнесса; ночь подарила ему другую женщину. Джек подумал о том, чего не мог знать наверняка: мужчина не меняется так, как женщина, особенно в любви. И все же… да, тогда в цветущем саду она сказала правду: во многом она прежняя Агнес, его Агнес. Теперь уже точно только его!
   Он заговорил первым:
   — Агнес, девочка моя… Я всегда знал и чувствовал: случится именно так. Ты будешь снова моей, снова со мной и теперь уже никогда меня не покинешь! Весь этот кошмар, который тянулся так долго, он ведь позади, верно?
   Агнесса ничего не ответила, но он и не требовал ответа, сейчас ему с избытком хватало того, что он уже услышал и получил. В самом начале их досадно прервавшегося пути он относился к ее любви, как к случайно попавшему в руки хрупкому сосуду; во времена разлуки это были осколки, больно впившиеся в тело, а потом, после неожиданной встречи, они кое-как склеились. И вот теперь чувство Агнессы казалось ему вырвавшимся откуда-то потоком: в него можно погрузиться, но удержать немыслимо… И потому в этот миг он не хотел никаких обещаний, а только вновь и вновь повторял себе: он все это предвидел, потому и достало сил держаться до конца, до сладкого конца, открывавшего, как ему чудилось сейчас, путь в бесконечность.
   Он потянулся к ней и обнял, шепча:
   — Кожа у тебя такая же бархатная…
   Покрывало сползло, и Агнесса внезапно увидела страшные отметины ударов на теле Джека, которые он никому старался не показывать; другим — из соображения безопасности, а Агнессе — что это был его позор, его клеймо, его боль; Джек подозревал, что она все же из тех женщин, которым свойственно желание гордиться мужчиной, если она ему принадлежит. Им гордиться было нельзя, это он чувствовал, но вот любить… Для любви, наверное, вообще нет ни границ, ни законов.
   — О, Господи! Что это? — прошептала Агнесса, меняясь в лице и, отстранившись, прикрыла свое тело.
   Лицо Джека помрачнело. Он приподнялся на локте, потом сел.
   — Это ответ на твой вчерашний вопрос, Агнес. Тебе… неприятно?
   — Нет! — Взяв себя в руки, она приблизилась к нему, встала на колени так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, и произнесла очень тихо; — Нет, Джекки, я тебе просто… сочувствую…
   Он был благодарен ей за то, что она ведет себя так.
   Он допускал упреки, обвинения и слезы, но не желал и боялся их. Он сжал запястья Агнессы так, что ей стало больно, и спросил — взгляд и голос его были одинаково неумолимо тверды:
   — Агнес, теперь, после всего, что произошло между нами, мы можем наконец поговорить начистоту?
   Агнесса смахнула прядь волос с заалевшего лица и, к удивлению Джека, ответила:
   — Не хочу. И так, наверное, все ясно… Все равно ничего уже не изменить! — с тихой, но явной решимостью завершила она.
   Но того вчерашнего уныло-растерянного, казавшегося заблудшим, потаенно молящим о чем-то, человека уже не было рядом. С несколько даже безжалостной настойчивостью он приподнял за подбородок ее лицо, не давая опустить взгляд, и произнес:
   — Но… не может быть, чтобы ты не любила меня!
   — Я ведь еще вчера сказала тебе, что люблю…— прошептала Агнесса.
   Ее ярко-зеленые глаза уже не были так ясны и чисты, как раньше, и все-таки в отягощенном душевными переживаниями взгляде Джек разглядел нечто такое, что успокоило его.
   Он хотел еще что-то сказать ей, но не успел, потому что послышался стук; стучали снизу — кто-то стоял у, входной двери. Джек, выпустив Агнессу из объятий, посмотрел на нее с молчаливым вопросом, и она поняла, угадала мелькнувшую у него мысль: может, это стучится возмездие?
   — Я открою, — сказала Агнесса и, спрыгнув с дивана, быстро натянула платье.
   Джек не возразил, и она, прихватив щетку для волос, торопливо спустилась вниз. Прежде чем открыть, осторожно выглянула из-за шторы: на крыльце стояли не знакомые ей люди — немолодой мужчина и две женщины, судя по виду, горожане среднего достатка.
   Агнесса, безуспешно пытаясь привести в порядок спутанные волосы, подошла к дверям и приоткрыла.
   — Доброе утро, мисс, — несколько растерянно проговорил мужчина, — позвольте… тут вот какое дело…
   Агнесса, отвечая на приветствие, поймала проницав тельный взгляд старшей из женщин и испуганно-любопытный — младшей. У старшей были седые волосы, худощавое строгое лицо и плотно сжатые губы. Агнесса догадалась, почему эти люди явились сюда.
   — Видите ли, мисс, — принялся объяснять мужчина, — раньше тут жили миссис и мистер Эмильтон, мы их хорошо знали, а потом долгое время особняк пустовал… Мы слышали, кто-то купил его, и однажды видели каких-то господ, которые занимались переездом, а теперь вот вы поселились здесь…— Он оглянулся, словно ища поддержки у своих спутниц. Те, однако, продолжали молчать; в лице старшей Агнесса читала нарастающее неодобрение.
   — Вы хотите, чтобы я подтвердила свое право владения этим домом? — сказала Агнесса. — Я сейчас покажу бумаги. — И, сообразив, что разговаривает с людьми через порог, добавила поспешно: — Проходите, пожалуйста.
   Они коротко поблагодарили, но не прошли. Вернувшись, Агнесса протянула бумаги. Мужчина сделал было неловкий жест, говорящий, что нет необходимости предъявлять документы, но женщина, взяв их в руки, внимательно прочитала.
   — Миссис Лемб?
   Агнесса кивнула, облизнув пересохшие губы. Седая дама вернула ей бумаги и спросила напрямик о том, что,по-видимому, интересовало их с самого начала:
   — Ваш супруг находится здесь, с вами?
   — Вы извините, мэм, — засуетился мужчина, бросив на спутницу быстрый укоризненный взгляд, — мы видели мужчину (он не сказал «господина») и несколько встревожились… В наши, знаете, времена… Эмми, — он опять оглянулся, — то есть миссис Питкерн хотела, чтобы полиция выяснила все, но я решил, что мы можем сами поговорить с вами. Мы ваши соседи, — запоздало представился он. — Это моя супруга и племянница.
   — Моего мужа нет здесь, — со спокойной обреченностью заявила Агнесса, думая о том, как вовремя и, наоборот, не вовремя пришли эти люди. — Человек, которого не видели… служит у меня. Есть еще женщина, служанка, она приходит днем. Думаю, нет нужды обращаться в полицию, — устало добавила она, — бумаги в порядке и… это ведь мой дом!
   — Да, конечно-конечно, — поспешно проговорил мужчина, отвечая на содержащийся в последних словах слабый вызов, — вы в своем праве. Извините, что побеспокоили. Всего хорошего!
   Дама, стоявшая за его спиной, сухо кивнула. По-видимому, догадки ее подтвердились полностью. Агнесса видела, как младшая боязливо оглянулась: взгляд ее, хранивший то же выражение скрытого любопытства, с опаской пробежал по окнам.
   Агнесса закрыла дверь. Прежде чем подняться в спальню, где остался Джек, задержалась на минуту возле зеркала. На нее смотрело в спешке небрежно причесанное существо в пеньюаре с неплотно запахнутыми полами, сочетающее в лице своем выражение, полной растерянности с выражением полного понимания происходящего. Агнесса знала, почему это так: даже если человек все понимает, он далеко не всегда может ответить на вопрос, что ему делать дальше.
   Она вернулась туда, где оставила Джека. Он уже оделся и имел весьма решительный вид. Агнесса огляделась кругом: она понимала теперь, что и особняк потеряла тоже, больше ей не придется здесь жить. Во всяком случае, с Джеком. Жить с ним — значит во всех отношениях жить вне закона.
   — Что им нужно, Агнес?
   — Это соседи, — отвечала она, присаживаясь на край кровати. — Дом очень долго пустовал, и теперь их заинтересовало, кто в нем вдруг поселился. Я сказала, что это мой дом, и даже показала бумаги. Надеюсь, они больше не придут.
   — Ты хочешь остаться здесь? — спросил Джек. Агнесса ничего не ответила, но по глазам ее можно было догадаться: о том, чего хочет, она предпочтет не говорить.
   Джек вдруг приподнял ее рывком, поставив на ноги, и заговорил срывающимся голосом, но в то же время с такой отчаянной решимостью, какой она могла бы позавидовать, если б ее собственная вчерашняя решимость не была бы еще сильней.
   — Моя девочка, нам нужно уехать отсюда, из этого дома, из этого города, даже, пожалуй, из этой страны! Уехать, бежать! Вот видишь, — он негромко и невесело рассмеялся, — я опять зову тебя бежать со мною! Только теперь уже не смогу сказать, что у тебя будет все, я ничего не могу предложить, кроме себя и своей любви, ничего! Кто я такой, ты прекрасно знаешь, и я знаю, что ты можешь ответить, но я скажу тебе другое: нас всегда что-то разделяло, с самого начала, но это не помешало нам любить друг друга. И если раньше ты могла совершить ошибку потому, что была очень молода, не знала ни жизни, ни людей, ни любви, то теперь… Значит, это все-таки не ошибка и не обман: мы действительно предназначены друг другу! Клянусь, я сделаю все, что ты скажешь, лишь бы остаться с тобой! Уедем туда, где мы сможем быть счастливы, да… Бог мой, с тобой я буду счастлив где угодно!
   Она молчала; он провел по ее волосам рукой, и Агнессу вдруг с новой силой охватила боль и тоска по утраченным временам.
   — Я никогда не смогу принадлежать тебе всецело, как прежде, Джекки, — сказала Агнесса, — и если ты действительно любишь меня так сильно, ты должен это понимать.
   Она не ответила или пока не ответила отказом, и Джеку этого было достаточно.
   — Да, я знаю. Тебе нужно съездить за Джессикой и… другого ребенка ты тоже, конечно, можешь взять с собой..
   Агнесса покачала головой.
   — Нет, я плохая мать своим детям. Я никогда не смогу объяснить им того, что случилось, и никто мне их не отдаст!
   — Но Джессика — наша с тобой дочь.
   — Она уже много понимает и в немалой степени принадлежит не другим, а самой себе. Я не знаю, как объяснить тебе…— Агнесса умолкла, не в силах больше говорить спокойно.
   Несколько минут Джек стоял молча, глубоко задумавшись, потом произнес:
   — Я тебя понимаю.
   Агнесса много раз слышала эту фразу от другого человека, совсем другого, но, как ни странно, эти слова прозвучали сейчас точно так же. Она прислонилась к плечу стоящего рядом.
   — Ты женщина, — снова заговорил Джек, — и тебе, конечно, трудно так сразу привыкнуть. Но Джессика никогда тебя не разлюбит, я уверен, и плохой матерью не будет считать. А потом, может быть, с твоей помощью так же полюбит меня… Агнес! — Он обнял ее. — Если я в чем-то виноват перед тобою…
   — Нет! — перебила она. — В своей жизни я совершала только такие поступки, в которых некого винить, кроме себя, самой!
   Джек очень надеялся, что в ближайшие дни, которые они проведут уже по-настоящему вместе, ему удастся склонить Агнессу к нужному решению. Он говорил себе, что подождет, если потребуется, день-два, неделю, даже месяц — неважно; он чувствовал себя так, словно долго боролся и победил, непостижимым чудом вырвал свое, кровное, в обход всех законов принадлежавшее только ему, отобрал у судьбы, у людей, у жизни. Орвил оказался прав: о нем Джек почти не вспоминал, он мало думал и о детях Агнессы, даже о Джессике; все это вдруг разом отдалилось, близко было только одно — безраздельное счастье от сознания того, что Агнесса вернулась. На редкость эгоистичное счастье: попав из мрака в свет, человек закрывает глаза, ослепленный сиянием солнца, часто кажущимся куда более сильным, чем на самом деле.
   Однако его связанные со счастливым уединением планы были досадным образом нарушены уже на следующее утро: проснувшись раньше Агнессы и глядя в окно, Джек увидел идущую к крыльцу женщину лет сорока пяти, судя по всему, приехавшую издалека.
   Агнесса плохо спала ночью, часто вздрагивала и просыпалась в испуге; по-видимому, ей снились плохие сны, и Джеку жаль было будить ее сейчас. Он смотрел на нее, свернувшуюся калачиком под покрывалом, такую хрупкую, как казалось, и беззащитную. Джек улыбнулся: она не отослала его вчера вечером назад в гостиную, не осыпала обвинениями и упреками… Она сказала, что любит его, и доказала это! Ему доставляло тайное наслаждение сознавать, что, просыпаясь ночью от кошмаров, она успокаивается только потому, что он рядом, затихает в его объятиях. Неповторимая, страстная, прекрасная… Его Агнесса!
   Он тихонько дотронулся до ее плеча со словами:
   — Агнес, проснись, там приехала какая-то женщина…
   Агнесса встрепенулась, мгновенно пробудившись, и протянула руку за платьем.
   — Женщина? Ты знаешь ее? Видел когда-нибудь?
   — Нет, Агнес.
   — Молодая?
   — Я бы не сказал. Спустись, сама посмотришь.
   Агнесса быстро оделась, соображая, кто бы это мог быть. Еще с лестницы она заметила приезжую: та стояла с небольшим чемоданом в руках неподалеку от входной двери. На вид ей было больше сорока; черты ее простого лица показались Агнессе очень знакомыми.
   — Терри? — нерешительно произнесла она, приближаясь. — Вы?!
   Женщина поставила, нет, пожалуй, наполовину уронила чемоданчик.
   — Барышня! Агнесса! — прозвучало непривычное и в то же время родное, не слышанное столько лет.
   И если Агнесса не знала, как держать себя в первые минуты встречи с Амандой, то ее служанку сразу заключила в объятия.
   — Да откуда вы?..
   — Погодите, расскажу, мисс… то есть, ведь уже миссис!.. Господи! Совсем запуталась! — со слезами радости на глазах говорила женщина.
   Агнесса провела ее в гостиную и окружила таким вниманием, каким не почтила бы, наверное, никакую другую гостью.
   Пришла Стефани, и Агнесса отправила ее на кухню, а сама села рядом с Терри, взяв женщину за руку и обратив к ней просветлевшее лицо.
   Терри постарела. Это сразу резко бросилось в глаза, сделав ее чуточку незнакомой, но минуту спустя Агнесса уже привыкла к произошедшим переменам, и Терри снова казалась ей близким человеком. Агнесса и сама не знала, почему до сих пор не забыла эту женщину, с которой общалась, в общем, так мало; может быть, потому, что Терри была первым человеком, встретившим ее по-дружески, с теплотой по выходе из пансиона в новый мир, в новую жизнь.
   — Миссис Митчелл уехала за границу. Меня она с собой не берет, оставляет смотреть за домом. Но в этот раз я отпросилась повидать вас: миссис Митчелл сказала мне, что вы этого хотели.
   Агнесса кивнула.
   — Очень хотела, Терри.
   — Я не знала, что вы в отъезде, — продолжала женщина, — но у вас дома меня так хорошо приняли, прямо как члена семьи!
   — Вы и есть член семьи, Терри, и близким я много о вас рассказывала.
   Терри улыбнулась доброй, внимательной улыбкой. Глаза у нее были все те же, глазами она не постарела. Агнесса подумала: это хорошо, когда у человека не стареют глаза, хранящие чистоту души. С нею самой, наверное, будет по-другому…
   — Я всего лишь служанка миссис Митчелл…
   — Нет, — сказала Агнесса, — для меня нет. Они с теплотой глядели друг на друга.
   Терри тоже замечала перемены в Агнессе. С семнадцати до двадцати шести — это гораздо больший отрезок времени, чем от тридцати пяти до сорока четырех: в этот период жизни внутренняя сущность человека куда более подвержена изменениям. И все же Терри сразу показалось, что Агнесса в чем-то осталась прежней; ей не был присущ свойственный Аманде лоск, всю жизнь доводимый до совершенства. Агнесса была, как считала Терри, намного проще.
   Тем более, сейчас она уже не выглядела дамой из общества, какой увидела ее несколькими неделями раньше Аманда.
   — Ваш супург понравился мне, — заметила Терри. — Он сказал, что вы в Санта-Каролине и пробудете здесь еще некоторое время. И посоветовал ехать к вам.
   — Еще некоторое время? — повторила Агнесса и, машинально оглянувшись на закрытую дверь, спросила тихо: — Орвил… как он?
   — Хорошо, — несколько растерявшись, ответила Терри; она сразу почувствовала здесь что-то глубоко личное.
   Агнесса опустила глаза.
   Он ничего не рассказывал вам?
   — Нет…
   Терри, если и нашла странным отсутствие Агнессы дома, то истинных причин этого предположить все равно не могла, теперь же в ее душу вторглась тревога: похоже, произошла или же происходит какая-то драма в жизни «барышни Агнессы», о которой она помнила столько лет.
   Но она не решалась спросить.
   Немного посидели молча; потом Агнесса распрямила свои немного согнувшиеся во время предыдущего разговора плечи и сказала обычным голосом:
   — Я после вам все объясню. Расскажите, что и кого вы еще видели там… дома?
   Терри улыбнулась.
   — Маленькую девочку, которая подошла ко мне и сказала, что много слышала обо мне от своей мамы.
   Агнесса сидела, уставившись в пол.
   — Джессика… да, она такая… все помнит.
   — И вашего сына…
   Агнесса посмотрела на Терри, и та вздрогнула: глаза женщины походили на две малахитовые чаши, до краев наполненные хрустально-прозрачной, но горькой от печали влагой, готовой пролиться от первого движения впавшей в забвенье души.
   — Я уеду, мисс, — сразу без обиняков заявила Терри, едва Агнесса завершила рассказ, — не хочу оставаться здесь.
   — Останьтесь, — сказала Агнесса, — мать же в отъезде. Что вы будете делать там одна?
   — Здесь мне делать тем более нечего.
   В выражении лица Терри было что-то очень похожее на взгляд приходившей сюда вчера незнакомой дамы — соседки. Господи, неужели так теперь будет со всеми! Агнесса подумала, что ничего другого ни от кого и не ждет, но в следующее мгновение почувствовала не только осуждение Терри, но и ее нескрываемую боль.