Страница:
– Вот, – протянул ему Индра моток тетивы.
– Готова, – только и сказал вожак молодых охотников, рассмотрев жилу.
Индра побежал на поиски подходящего дерева. Для лука. Выбегая со двора, мальчик столкнулся с Ашокой.
– Ну как идёт ваша охота? – спросил человек с разукрашенным лицом.
– Хорошо. Чакру бросаем.
– Бросают неверных жён, – уточнил Ашока, – а чакру метают.
– Вот, – показал Индра моток тетивы. Ашока повертел жилу в руках и вернул довольному собой хозяину.
– Подходит. Да. Люди живут вместе, а выживают поодиночке. Запомни это, – сказал он и пошёл мимо.
По улице, горбясь под наплечной ношей, брели вайши. Они разносили молоко. К их приходу служанки обычно стояли возле ворот с чёрными, выжженными котелками. Мен проходил по пятому дню недели, когда в Амаравати сходились пастухи и поделыдики. Кшатрии получали свою долю коров и тут же меняли её на молоко, мясо, муку, масло, шкуры, шерсть и невыгораемую посуду.
Потом вайши разносили всё это по домам. Таская на себе засаленную поклажу. И так до следующего мена.
Индра увидел Шачи. Она шла с подружкой ему навстречу.
– Вот, – протянул Индра девочке моток тетивы.
– Что это? – спросила Шачи.
– Тетива для лука. Настоящая.
– Подумаешь! – отвернулась гордая девочка, и подружки перешли на другую сторону улицы.
– А-а, что ты понимаешь! – крикнул Индра и побежал дальше. Ему следовало отыскать чёрный орешник. Где-то у подножья зелёных гор. В роще за городом. Как думал Индра.
– Почему ты мне не сказал, что нигде поблизости от Амаравати нет чёрного орешника? – едва сдерживая слезы крикнул Индра.
– Потому что ты не спрашивал.
– Да, не спрашивал. Но ведь ты сам говоришь, что спрашивают только дураки.
– А почему же ты не подумал?
– О чём? – простонал Индра.
– О том, малыш, что Амаравати – город воинов. Здесь живёт семь воинских родов и более сотни кланов. Как же может поблизости от такого места расти чёрный орешник?
– Это тебе не дудочки срезать! – вмешался в их разговор Кутса и тут же получил от вождя оплеуху.
Индра превозмог слабинку. Совладал с этим плаксивым детским протестом против несправедливости. В детстве её очень трудно затерпевать. Трудно видеть, что она повсюду и что она часто и зовётся правдой. Это потом привыкаешь. В детстве, когда себя ещё любишь, трудно понять, почему всё идёт не так, как хочется.
Индра силился спросить, где растёт этот проклятый орешник, но упрямая, несговорчивая гордость держала мальчика за язык. Она не хотела, чтобы кумара-рита применил по отношению к нему свою поговорку. Про дурака. Индра не спросил. В нём было то, что разглядела Шачи. Достоинство. С достоинством труднее жить, но если бы мальчик выбирал, как ему жить и в чём преимущества простой жизни, то его расчёт уже бы не считался достоинством.
Этой ночью мальчик, против обычного, спал легко и свободно. Его сон не сдерживало посягательство вредной на слова, насмешливой над слабым и беспощадной к чужому детству мальчишной общины. Он отпустил её от своих ушей и от своего сердца. Им владел чёрный орешник. Его сердцем. Только чёрный орешник. Где бы он ни рос. Да хоть бы и на краю Арваты, всего обозримого и необозримого мира, пройти который до сих пор по силам было только богу Вишну. А теперь мальчик собирался спать. Его дух бродил там, где рос чёрный орешник. Казарма осталась по другую сторону реальности.
Индра нашёл своё дерево. Когда он вернулся в город со срезанной ветвиной, всё происходящее принималось мальчиком уже спокойно и равнодушно. Он где-то потерял собственные обиды, наивные детские ожидания и такие же наивные представления о правильном и неправильном. Он знал, чего стоит справедливость. То есть правильность. Та правильность, которая не бралась с неба, а доставалась упорством и беспощадностью. У него был лук, и это было справедливо.
– Хороший лук! – как бы между прочим сказал мальчик.
– Что в нём хорошего? Лук как лук, – ответил старый воин, хотя Индра и не думал, что тому понадобится переговариваться с незадачливым стрелком.
– Все луки разные! – серьёзно возразил мальчик.
– Э-э, чепуха. Никогда не хвали оружие.
– Почему? – удивился Индра.
– Так делают только посторонние. Да и вообще, не оружие красит воина, а воин – оружие!
Индра подумал: «У этого человека, что ни слово, то наука. На всё есть своя мудрость.»
Ашока продолжал наблюдать за старания ми ребёнка. Не уходил, смотрел и молчал. Его интерес к Индре начал досаждать маленькому стрелку. Кому же понравится присутствие строгого зрителя, если спектакль ещё не готов! Словно предупреждая назревающий детский протест, Ашока заговорил:
– Какой прок от лука, если стрелять не умеешь?
– Я умею, только… только привыкнуть к этому не могу.
– Ладно уж, «привыкнуть», – не зло передразнил Ашока. – Из лука так не стреляют.
Он подошёл ближе и принял из рук мальчика оружие:
– Смотри!
Воин прошёл пальцами тетиву, оценивая её на ощупь. Так, как это делал Гарджа. Потом поставил лук на землю и надавил на него сверху. Древко податливо согнулось. «Сейчас сломает! – вспыхнуло у Индры в голове. – Все труды насмарку!» Но Ашока и не думал ломать драгоценное оружие, а только лишь примечал место перегиба древка. Он сделал надрез костяным ножом в самом сгибе.
– Палец держи ниже, здесь должна находиться стрела. И помни: если твой лук пересохнет, он сломается именно в этом месте. Потому не оставляй его вблизи очага. И от солнца убирай подальше, – Ашока приложил стрелу, соединил её пазок с тугой жилой, скрепив это сращение согнутыми пальцами, – перед тобой три предмета: древко, тетива и стрела. Какой из них главный?
Индра задумался. Ашока умышлял в этом немудрёном вопросе своё тайное коварство. Никто бы и не подумал, что скрывалось здесь за беззаботным детским ответом. Характер!
– Стрела!
– Правильно, – кивнул воин, вдруг почувствовав неожиданное душевное облегчение. Почему-то. Будто от этого зависела судьба мальчишки.
– Правильно, – повторил он. – Хотя большинство говорит: «Древко!» Оно же больше. Или тетива. Сколько сил забрала. Сколько работы! А? Только для того чтобы эта невзрачная тростинка метнулась в сторону врага. Но так и устроена жизнь, что в сторону врага посылают самый простой предмет, оставляя его многотрудную основу у себя в руках.
«Опять наука! – со скукой подумал Индра. – И откуда он берёт эти свои поучения?»
– А насчёт стрелы – правильно, – продолжал Ашока, – ведь именно она вступает в бой. Тот, кто выбирает другое, увлечён только стрельбой, а не самим поражением цели… Дальше. Никогда не начинай выцеливание, растягивая лук. В этот момент оружие к бою ещё не готово. Держи стрелу твердо и обязательно поперёк древка. Ровно поперёк!
Индра не отрываясь смотрел на своего наставника. На его узловатые сухие руки, что будто вросли в ходкую разверть лука, подчинили её своей воле, показав, кто здесь над кем хозяин.
– Твой взгляд должен касаться только наконечника. И ничего другого!
– А как же цель? – возразил Индра.
– Цель нужно видеть не глядя на неё. Пока ты различаешь её не глядя, – дистанция пригодна для стрельбы. Если же цель совершенно сливается с фоном – значит, ты стоишь слишком далеко, – Ашока разжал пальцы, и стрела, прошипев, ударила в плетёный щит.
– Дальше – сам, – воин вернул мальчику оружие и занял наблюдательную позицию. Больше он не сказал ни слова. Индра стрелял, вспоминая и путая все наставления, а Ашока немо взирал на это бесполезное дело.
Вечером Индра был уже твердо уверен, что лук – самая бесполезная вещь на свете. Правда, совесть робко подсказывала мальчику, что только в его руках. Но всё равно. Самая бесполезная.
Следующий день и ещё день, и ещё много дней Индра только тем и занимался, что спорил с противником этой истины, который, по странному недоразумению, отыскался в нём самом. Этот противник всё ещё теребил лук, доводя Индру до исступления. Он звался Сыном Гарджи, или Сыном Воина, и потому мальчик не мог не считаться с ним. И вот однажды, когда Индра уже успокоился и ему было решительно всё равно, Сын Воина взял лук, приложил к нему стрелу и выстрелил. Легко и уверенно. Будто он был Ашокой. Или Гарджой. И стрела так просадила плотину щита, что Индра не мог извлечь её обратно. Сын Воина победил! Правда, потом Индра ещё долго сбивался при стрельбе и бил себя тетивой по руке, и ломал подсадок, и кувыркал стрелу по воздуху, но власть над луком медленно шла к его рукам.
«Никогда не доверяй оружию больше, чем самому себе!» – сказал однажды Гарджа, собираясь брать цену за арийских коров. Но что это значило, Индра так и не понял. Не понимал этих слов он и сейчас, когда спал в обнимку с луком, когда ел кашу, держа его на коленях, когда не выпускал его из рук, отправляясь по своим детским затеям.
Подошёл день обряда. Жрецы-адхварьи омыли Индру, как полагалось по этому случаю. Волосы Индры смазали жиром, отчего они потемнели и выглядели мокрыми. Он заплёл себе в косицу стебель мандрагоры. Наудачу. По совету кумара-риты.
Мальчика подвели к требищу марутов. Седой хотар посмотрел на Индру сдвинув косматые брови.
– Ты видишь тот жертвенный столб? – спросил жрец юного воина. Индра кивнул.
– Когда забьют барабаны судьбы, я смажу его жиром. Как и положено при жертвоприношении. Пока жир не высох, ты должен поймать дичь и принести её сюда. Наша праматерь Варкарья примет твою жертву, и ты станешь кшатрием. Но поспеши, ты должен успеть это сделать, пока не высох жир. Хотар повернулся к столбу и невнятно зашепотал заклинание. Адхварьи поднесли ему чашу. Со свежими подтёками. Старец опустил в неё пальцы, передавая содержимому тревожную зыбь. Потом его пальцы скользнули по столбу, теряя мутные окатыши жира. Индра смотрел замерев. Как заворожённый.
– Ты ещё здесь? – спросил хотар не оборачиваясь. Мальчик попытался ответить, но у него не получилось.
– Поспеши, праматерь уже ждёт.
Все, кто видел маленького охотника, покидавшего Амаравати, все, кто его хоть как-то знал, сейчас находились в предвкушении чего-то скандально необычного. Даже Кутса, долго внушавший себе, что, кроме непуганых горлиц, под стрелу Индры ничего не попадётся. Но Кутса просто завидовал ещё не добытому лесному трофею и надеялся на горлиц. Но его ожидания не оправдались.
Индра пришёл под вечер, волоча за собой ещё сырую, только освежеванную шкуру волка.
– Скажи, хотар, – крикнул мальчик ещё издали, – праматерь возьмёт мою жертву, или мне ещё походить?
– Что? – возмутился было старец. – Ты принёс волка?
– Почему волка? Данава! Разве это плохая жертва?
– Данава? – недоверчиво переспросил хотар.
– Данава, – подтвердил Индра. Если ей мало шкуры, можно вернуться за мясом. Я закопал его от ворон. Правда, туша тяжёлая, и самому мне её не дотащить.
– Но помогать нельзя… – только и вымолвил озадаченный старец.
– Нельзя, – кивнул Индра, – я знаю, таковы условия. Так, может, она возьмёт шкуру? А с мясом потом решим.
– Скажи, как тебе удалось победить волка?
– Данава, – поправил жреца Индра.
– Ну да, данава.
– После того как я потратил много времени, гоняясь за дичью, я решил, что это несправедливо.
– Что несправедливо? – не понял хотар.
– Несправедливо то, что из нас всё время кто-то один гоняется за другим. Пусть теперь будет наоборот.
– Что? Как «наоборот»? – глаза жреца округлились.
– Да так. Пусть теперь бы кто-то из них поохотился и на меня.
Воцарилась продолжительная тишина. Старый хотар марутов смотрел на малыша, такого с виду беззащитного и беспомощного, который говорил странные вещи. Слишком умные или слишком глупые. Хотар пока не разобрал. Охотник говорил, что сделал себя… живцом для волков. Этот малыш. Тот, что с виду едва бы справился с домашней кошкой.
– Что же было дальше? – наконец спросил старец.
– Я намазал ноги коровьим помётом, накрыл голову шкурой и пошёл туда, где недавно видел волчью стаю. Я видел волков, когда искал чёрный орешник. Там было несколько молодых псов. Они играли в охотников. Должно быть, им ещё никогда не приходилось охотиться на корову. А в это время молодые волки начинают самостоятельную охоту. Об этом мне рассказывал Гарджа.
– Дальше.
– Так вот. Я пришёл на тот луг, потоптался, обломал несколько кустов и после этого дал дёру. Недалеко от того места течёт ручей. Мне пришлось как следут ополоснуться, чтобы смыть с себя все запахи. Но прежде я подвёл следы к высокому шесту, на который повесил шкуру.
– А дальше ты спрятался и стал выжидать.
– Верно.
– Волки вышли посмотреть, кто шумел на их лугу, и учуяли следы коровы.
– Верно, – подтвердил маленький охотник. – Так и было.
– Но ведь это шкура матёрого волка, который преспокойно мог тебя разорвать.
– Он пришёл потом. Когда молодые бегали перед шестом и скребли его когтями. Пришёл посмотреть, что у них там происходит.
– Ты выстрелил?
– Да. Я попал ему в шею. Когда он умер, молодые псы облизали его, повыли и разбежались.
– Ясно. Что ж, я думаю, праматерь Варкарья примет твою жертву, – старец сделал жест жрецу-агнидху, и тот принялся доставать огонь. Из сухой доски, пропекая её трением.
Когда священная солома приняла тлеющую подпалину и занялась бодрым, разносистым пламенем, хотар вознёс руки к небу и громко вскричал:
– Свага!
Жрец бросил шкуру в огонь, и все смотрели, как Агни боролся с сыриной. Он задыхался дымом, когда слизал весь мех. Индра с ужасом думал, что огонь сейчас потухнет. Что праматерь не питается данавами. А может быть, это был не данав. Просто волк. Такой же охотник. Но ведь, случись ему справлять обряд своей праматери, и жертвой мог бы стать Индра. Сегодня один охотник был удачливее другого. Правда, удачливому не исполнилось ещё и шести лет…
Агни скрутил и расплавил кожу. Праматерь приняла жертву.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кончилось лето. Небо кисло дождями. Травы поменяли запах. Так пахло только осенью, Ашока знал это. Травы выпекло за лето, и сейчас они набухли от сырости. Они уже не пахли зеленью, как летом.
– Где твои воины? – спросил Ашока, разглядывая дождь.
– Индра увёл их охотиться на данавов, – скучно ответил кумара-рита. Ашока хмыкнул:
– Что, опять всех?
– Да.
– И даже тех, кто в два раза его старше?
– И их тоже.
– Это может превратиться в недобрую привычку.
– Почему? – удивился кумара-рита.
– Нельзя ходить на демонов, как за грибами. Пропадает исключительность ситуации.
– Индра так не считает, – возразил кумара-рита.
– Кто не считает?
– Индра.
– Индра? А кто это? – начал раздражаться Ашока.
– Но он тоже марут и тоже воин.
– Да уж, марут! – тихо усомнился старик. – Лучше б он был адитьем.
–Что?
Ашока не стал объяснять.
– Возвращаются.
Кумара-рита подошёл к старому воину. Шумели деревья, стряхивая с листьев воду. По двору, ёжась промокшими шеями, шли усталые охотники. Приметив своего вождя и Ашоку, они ритуально приветствовали старшин. В соответствии с их достоинством. Правда, не очень складно, но это от усталости.
– Как успехи? – без интереса спросил Ашока кого-то из юных охотников.
– Одного убили, – услышал он в ответ.
– Да? Одного? И на чьём счету этот подвиг?
Ашока почему-то был уверен, какому имени следовало прозвучать. Тому, которое в последнее время он только и слышит.
– Кутса постарался.
– Кутса? – удивился Ашока. – Он, вроде бы, не отмечен стрелковым мастерством.
– Так он его камнем.
– А-а.
Дети зашли под навес. Последними оказались Индра и Кутса. Они что-то обсуждали и будто бы не замечали дождя.
– Не так страшен сам данав, как то, что мы о нём думаем, – услышал Ашока слова Индры. Кутса не сопротивлялся. Слушал. Ашока почесал у себя за ухом.
– Послушай, Индра! – крикнул он через дождь. Мальчик перевёл взгляд на старого воина.
– Ты должен пойти со мной. И не задавай вопросов.
– А я и не задаю, – ответил Индра. – Я же не дурак.
– Ты самый трудный мой ученик, – без сожаления сказал Ашока, когда они пошли со двора.
– Должно быть, потому что я непокорный.
– Нет. Совсем не поэтому. Ты слишком прилежный. Настолько прилежный, что тебя нечему учить. Уже.
Индра сейчас не понимал настроения человека с татуированным лицом. И слов его тоже не понял.
Ашока вёл мальчика в дом. Судя по всему. За лето, проведённое в Амаравати, Индра только однажды побывал в доме Ашоки. Это было тогда, в первый вечер… Мальчик поднял глаза и вдруг увидел неясный силуэт в дожде.
– Гарджа! – закричал Индра и, забыв обо всём, побежал к отцу. Обретённому отцу из рода марутов. Ашока смотрел мальчику вслед. У старого воина дрогнуло сердце. Он хотел что-то сказать самому себе, но впервые не стал искать подходящих слов, передав объяснения чувствам. Оставив всё таким как есть.
Они уходили из Амаравати. Из другого Амаравати. Пустынного, замытого мутными осенними дождями. Маруты их проводили накануне. Потому на улице, ведущей к мостку через ручей, никого не было. Из глаз и мыслей марутов они ушли вчера. Как бы. Сегодня здесь началось новое время. Без них. Та же самая жизнь, только без них. Индра думал, что они обманули время. Потому что все уже отнесли их к прошлому, простились с ними, а они остались в настоящем. До сегодняшнего утра.
Гарджа улыбался своим мыслям и прятал лицо в широкую откинь плащевого края. Индра теперь стал марутом, а значит, и его сыном. Никто бы с этим уже не поспорил. Мальчик даже был похож на Гарджу. Как тому казалось. Нет, похож не только одинаково выбритым затылком, шикхандой и перекрученным через плечо плащом. Похож даже не свойствами своей натуры, а сличимостью глаз, губ, лба, носа. Нет, не носа. Такого клюва, как у Гарджи, не было ни у кого. Кроме демонов. Но им он достался по другой причине. Свой же Гарджа просто сломал в детстве. Нет, что ни говори, мальчик был похож самым настоящим образом.
Мысли Гарджи прервал какой-то шум. На площади, что промелькнула в стороне от их пути, собрался народ.
– Пойдём посмотрим, что там происходит, – предложил Гарджа, – куда нам спешить?
Они свернули с дороги и, утопая в намывах вязкой грязи, обратили себя к происходящему.
Всякое явление, завлекавшее интерес людей в такой день, могло бы занять мысли отца и сына на их долгом пути домой.
На площади, вокруг старого колодца, топтались адитьи и маруты в красных закутайках и ещё какие-то люди. Внимание их приковывал колодец.
– Может быть, тебе всё-таки помочь? – крикнул кто-то из стоящих в самое жерло колодца.
– В чём твоя помощь? – донеслось оттуда.
– Мы хотим тебя спасти!
– Меня нельзя спасти одного. Я это твержу вам уже битый час. Спасать нужно моих детей!
– А что им грозит?
– Они могут попасть в колодец.
Люди переглянулись.
– Пойдём, – сказал один из адитьев, – он просто пьян.
– Подожди, – ответил другой, – здесь что-то не так. Ты же видишь, пятеро хотар слушают его речи, пытаясь их разобрать.
– Послушай! – крикнул кто-то из обступивших каменную кладку. – Если мы так беспечны, как ты утверждал, почему же ты сам тратишь напрасно время? Да-да, предаваясь пустословию. К тому же малопонятному.
– Чего же тут непонятного? Я старость старю старящих.
– Что это значит?
– То, что мы все скоро попадём в колодец!
– Давай подойдём ближе, – попросил Индра отца, – я не разберу, что он там говорит.
– Тебе интересно? А по-моему, это просто сумасшедший.
Гарджа протиснулся вперёд и увлёк Индру за руку.
– Скажи нам, – продолжал неторопливым голосом один из невозмутимых мудрецов, ещё пытавшийся уловить смысл в словах самозаточителя, – уж не болезнь ли какую ты предвещаешь?
– Болезнь? – переспросил человек из колодца. – Конечно, болезнь, как же ещё можно назвать то, что сюда ведёт, до старости старость застаривая.
– Если ты не будешь говорить ясно, мы сейчас уйдём.
– Куда вам уйти! Всем дорога в колодец!
– Он и так говорит ясно, – вдруг вмешался в разговор Индра. – Чего же тут не понять?
Мудрецы, обступившие каменное жерло, уставились на мальчика.
– Колодец – это могила, – пояснил новоиспечённый марут, а «старить старость» – значит, приближать смерть.
– Кто это сказал? Кто это сейчас сказал? – заволновался человек внизу.
– Я, Индра, – опасливо признался мальчик.
– Наконец-то сыскался разумник. А сколько ж тебе лет?
Индра навалился грудью на стенку камнеклада, заглянул вниз и показал растопыренные пальцы своей маленькой ладошки.
– Пять? Боже мой! Слушай, Индра, у тебя не найдётся хвоста дубоносого истукана? Или плавника красногрудой усатки?
Индра думал недолго. Он внезапно вспомнил про зверей, которых видел Кутса. В долине. Про лошадей.
– У меня отыщется четырёхкопытое ржало.
– Эй, мальчишка, не морочь мне голову! – вдруг всполошился говорун из колодца. Это тебе не пузыри пускать через соломинку!
– Выходит, ты сам боишься младо младящих?
– Боже мой! Да кто это со мной говорит?!
– Я, Индра.
Человек в колодце утих. Потом совершенно другим голосом, в котором трудно было заподозрить сумасбродство рвущегося к почитанию пророка, произнёс:
– У меня тут есть немного сомы во фляжке, прими её от своего хотара.
Из колодца вылетел бурдючок. Гарджа поймал его крепкой рукой.
– Эй, ты разве не знаешь, что человеку сому не подносят? – вмешался наконец один из притихших хотаров. Настоящих.
– Да, ты прав, – ответил из колодца возмутитель спокойствия, – но я знаю, кому я даю эту сому!
– Он действительно пьян, – злобчиво подытожил другой хотар, и мудрецы ушли прочь. По своим делам. Стали расходиться и другие зрители этого спектакля. Не ушли только Индра, Гарджа и ещё какой-то молодой человек, с интересом следящий за разговором.
– Послушай, маленький воин, я хочу говорить только с тобой! – донеслось из колодца.
– Не бывает маленьких воинов, – оскорбился Индра, – бывают воины и не воины.
– Да, ты прав, прости. Послушай меня. Скоро мы все окажемся в колодце. В одном колодце.
– Что я должен сделать? – перебил Индра. Гарджа смотрел на это странное соитие разумного и бредового, на удивительную совпадаемость их умохождения, потустороннего здравому смыслу, но в котором так очевидно обнаружилась сообразительность малыша. Смотрел и удивлялся. Потому что он понимал, что за всей этой белибердой скрывается что-то вполне разумное. И ещё Гарджа удивлялся зрелой мысли, зрелой речи и зрелому духу своего названого сына. Странным для его возраста. Смотрел, как посторонний при чужой беседе. Как ребёнок при беседе взрослых людей.
– Будь всегда в нужное время в нужном месте. Остальное придёт само.
– Ничто само не приходит, – покачал головой Индра.
– Именно это я и имел в виду. Если, конечно, ты тот, о ком я думаю.
– Пойдём, – сказал мальчик Гардже, и ничего не понимающий воин заторопился вслед уходящему сыну.
– Постой, разве ты уже поговорил с ним?
– Конечно. Я думал, что ты и сам это понял, – гордо ответил юный марут.
– Может быть, мы его вытащим?
– Не нужно?
– Почему?
– Что-то подсказывает мне, что он выберется сам.
– Почему?
– Папа, ты задаёшь слишком много вопросов. Знаешь, что по этому поводу говорил мой кумара-рита?
– Догадываюсь. Должно быть, то же самое, что и мой когда-то. Про дурака.
– Неужели они говорят одно и то же, – разочарованно вздохнул Индра.
– Послушай, тот, из колодца, преподнёс тебе сому. Хотя сому люди не пьют, её готовят для богов.
Индра взял у Гарджи бурдюк, развязал его и лизнул содержимое.
– Гадость! – сказал мальчик кривясь. – Но испить нужно.
– Зачем же пить, если гадость? – наивно поинтересовался Гарджа.
– Папа, ты опять забыл про дурака.
– Ладно, больше ни о чём не стану тебя спрашивать.
– Человек спрашивает только потому, что ленится сам искать ответ на вопрос, – назидательно изрёк Индра.
– Великие боги! Что бы было, останься ты в Амаравати хотя бы на год!
– Скоро нам вообще придётся забыть про Амаравати.
– Готова, – только и сказал вожак молодых охотников, рассмотрев жилу.
Индра побежал на поиски подходящего дерева. Для лука. Выбегая со двора, мальчик столкнулся с Ашокой.
– Ну как идёт ваша охота? – спросил человек с разукрашенным лицом.
– Хорошо. Чакру бросаем.
– Бросают неверных жён, – уточнил Ашока, – а чакру метают.
– Вот, – показал Индра моток тетивы. Ашока повертел жилу в руках и вернул довольному собой хозяину.
– Подходит. Да. Люди живут вместе, а выживают поодиночке. Запомни это, – сказал он и пошёл мимо.
По улице, горбясь под наплечной ношей, брели вайши. Они разносили молоко. К их приходу служанки обычно стояли возле ворот с чёрными, выжженными котелками. Мен проходил по пятому дню недели, когда в Амаравати сходились пастухи и поделыдики. Кшатрии получали свою долю коров и тут же меняли её на молоко, мясо, муку, масло, шкуры, шерсть и невыгораемую посуду.
Потом вайши разносили всё это по домам. Таская на себе засаленную поклажу. И так до следующего мена.
Индра увидел Шачи. Она шла с подружкой ему навстречу.
– Вот, – протянул Индра девочке моток тетивы.
– Что это? – спросила Шачи.
– Тетива для лука. Настоящая.
– Подумаешь! – отвернулась гордая девочка, и подружки перешли на другую сторону улицы.
– А-а, что ты понимаешь! – крикнул Индра и побежал дальше. Ему следовало отыскать чёрный орешник. Где-то у подножья зелёных гор. В роще за городом. Как думал Индра.
* * *
Когда вечером мальчик, усталый, ободранный и злой, вернулся в казарму, кумара-рита встретил его с косой усмешкой.– Почему ты мне не сказал, что нигде поблизости от Амаравати нет чёрного орешника? – едва сдерживая слезы крикнул Индра.
– Потому что ты не спрашивал.
– Да, не спрашивал. Но ведь ты сам говоришь, что спрашивают только дураки.
– А почему же ты не подумал?
– О чём? – простонал Индра.
– О том, малыш, что Амаравати – город воинов. Здесь живёт семь воинских родов и более сотни кланов. Как же может поблизости от такого места расти чёрный орешник?
– Это тебе не дудочки срезать! – вмешался в их разговор Кутса и тут же получил от вождя оплеуху.
Индра превозмог слабинку. Совладал с этим плаксивым детским протестом против несправедливости. В детстве её очень трудно затерпевать. Трудно видеть, что она повсюду и что она часто и зовётся правдой. Это потом привыкаешь. В детстве, когда себя ещё любишь, трудно понять, почему всё идёт не так, как хочется.
Индра силился спросить, где растёт этот проклятый орешник, но упрямая, несговорчивая гордость держала мальчика за язык. Она не хотела, чтобы кумара-рита применил по отношению к нему свою поговорку. Про дурака. Индра не спросил. В нём было то, что разглядела Шачи. Достоинство. С достоинством труднее жить, но если бы мальчик выбирал, как ему жить и в чём преимущества простой жизни, то его расчёт уже бы не считался достоинством.
Этой ночью мальчик, против обычного, спал легко и свободно. Его сон не сдерживало посягательство вредной на слова, насмешливой над слабым и беспощадной к чужому детству мальчишной общины. Он отпустил её от своих ушей и от своего сердца. Им владел чёрный орешник. Его сердцем. Только чёрный орешник. Где бы он ни рос. Да хоть бы и на краю Арваты, всего обозримого и необозримого мира, пройти который до сих пор по силам было только богу Вишну. А теперь мальчик собирался спать. Его дух бродил там, где рос чёрный орешник. Казарма осталась по другую сторону реальности.
* * *
Неделю искал Индра подходящее дерево. Он вспомнил, что оно не росло в горах. Вспомнил, когда забрался уже так высоко, что пережитая им недавно охота против этого лазания показалась бы просто прогулкой по равнине. Индра искал его везде. Всякий, кто в это время спешил в Амаравати, мог видеть маленького мальчика, одиноко слоняющегося среди паровых лугов и некошеных пастбищ. Что он там делал, этот мальчик, не знавший ещё сословного отличия? Бывший никем. Ни воином, ни жрецом, ни вольным скотником. Ни даже шудрой. В его возрасте ещё не заботятся о том, чтобы кем-то быть. Другие не заботятся.Индра нашёл своё дерево. Когда он вернулся в город со срезанной ветвиной, всё происходящее принималось мальчиком уже спокойно и равнодушно. Он где-то потерял собственные обиды, наивные детские ожидания и такие же наивные представления о правильном и неправильном. Он знал, чего стоит справедливость. То есть правильность. Та правильность, которая не бралась с неба, а доставалась упорством и беспощадностью. У него был лук, и это было справедливо.
* * *
Индра тянул тетиву. Выдавливая маленькой ладошкой неходкое древцо лука. Стрела прыгнула с руки и, кувыркнувшись, села в землю. Позорно. Но Индре нравилось. Пока. Хотя и с трудом. Ашока пристально наблюдал за молодым лучником.– Хороший лук! – как бы между прочим сказал мальчик.
– Что в нём хорошего? Лук как лук, – ответил старый воин, хотя Индра и не думал, что тому понадобится переговариваться с незадачливым стрелком.
– Все луки разные! – серьёзно возразил мальчик.
– Э-э, чепуха. Никогда не хвали оружие.
– Почему? – удивился Индра.
– Так делают только посторонние. Да и вообще, не оружие красит воина, а воин – оружие!
Индра подумал: «У этого человека, что ни слово, то наука. На всё есть своя мудрость.»
Ашока продолжал наблюдать за старания ми ребёнка. Не уходил, смотрел и молчал. Его интерес к Индре начал досаждать маленькому стрелку. Кому же понравится присутствие строгого зрителя, если спектакль ещё не готов! Словно предупреждая назревающий детский протест, Ашока заговорил:
– Какой прок от лука, если стрелять не умеешь?
– Я умею, только… только привыкнуть к этому не могу.
– Ладно уж, «привыкнуть», – не зло передразнил Ашока. – Из лука так не стреляют.
Он подошёл ближе и принял из рук мальчика оружие:
– Смотри!
Воин прошёл пальцами тетиву, оценивая её на ощупь. Так, как это делал Гарджа. Потом поставил лук на землю и надавил на него сверху. Древко податливо согнулось. «Сейчас сломает! – вспыхнуло у Индры в голове. – Все труды насмарку!» Но Ашока и не думал ломать драгоценное оружие, а только лишь примечал место перегиба древка. Он сделал надрез костяным ножом в самом сгибе.
– Палец держи ниже, здесь должна находиться стрела. И помни: если твой лук пересохнет, он сломается именно в этом месте. Потому не оставляй его вблизи очага. И от солнца убирай подальше, – Ашока приложил стрелу, соединил её пазок с тугой жилой, скрепив это сращение согнутыми пальцами, – перед тобой три предмета: древко, тетива и стрела. Какой из них главный?
Индра задумался. Ашока умышлял в этом немудрёном вопросе своё тайное коварство. Никто бы и не подумал, что скрывалось здесь за беззаботным детским ответом. Характер!
– Стрела!
– Правильно, – кивнул воин, вдруг почувствовав неожиданное душевное облегчение. Почему-то. Будто от этого зависела судьба мальчишки.
– Правильно, – повторил он. – Хотя большинство говорит: «Древко!» Оно же больше. Или тетива. Сколько сил забрала. Сколько работы! А? Только для того чтобы эта невзрачная тростинка метнулась в сторону врага. Но так и устроена жизнь, что в сторону врага посылают самый простой предмет, оставляя его многотрудную основу у себя в руках.
«Опять наука! – со скукой подумал Индра. – И откуда он берёт эти свои поучения?»
– А насчёт стрелы – правильно, – продолжал Ашока, – ведь именно она вступает в бой. Тот, кто выбирает другое, увлечён только стрельбой, а не самим поражением цели… Дальше. Никогда не начинай выцеливание, растягивая лук. В этот момент оружие к бою ещё не готово. Держи стрелу твердо и обязательно поперёк древка. Ровно поперёк!
Индра не отрываясь смотрел на своего наставника. На его узловатые сухие руки, что будто вросли в ходкую разверть лука, подчинили её своей воле, показав, кто здесь над кем хозяин.
– Твой взгляд должен касаться только наконечника. И ничего другого!
– А как же цель? – возразил Индра.
– Цель нужно видеть не глядя на неё. Пока ты различаешь её не глядя, – дистанция пригодна для стрельбы. Если же цель совершенно сливается с фоном – значит, ты стоишь слишком далеко, – Ашока разжал пальцы, и стрела, прошипев, ударила в плетёный щит.
– Дальше – сам, – воин вернул мальчику оружие и занял наблюдательную позицию. Больше он не сказал ни слова. Индра стрелял, вспоминая и путая все наставления, а Ашока немо взирал на это бесполезное дело.
Вечером Индра был уже твердо уверен, что лук – самая бесполезная вещь на свете. Правда, совесть робко подсказывала мальчику, что только в его руках. Но всё равно. Самая бесполезная.
Следующий день и ещё день, и ещё много дней Индра только тем и занимался, что спорил с противником этой истины, который, по странному недоразумению, отыскался в нём самом. Этот противник всё ещё теребил лук, доводя Индру до исступления. Он звался Сыном Гарджи, или Сыном Воина, и потому мальчик не мог не считаться с ним. И вот однажды, когда Индра уже успокоился и ему было решительно всё равно, Сын Воина взял лук, приложил к нему стрелу и выстрелил. Легко и уверенно. Будто он был Ашокой. Или Гарджой. И стрела так просадила плотину щита, что Индра не мог извлечь её обратно. Сын Воина победил! Правда, потом Индра ещё долго сбивался при стрельбе и бил себя тетивой по руке, и ломал подсадок, и кувыркал стрелу по воздуху, но власть над луком медленно шла к его рукам.
«Никогда не доверяй оружию больше, чем самому себе!» – сказал однажды Гарджа, собираясь брать цену за арийских коров. Но что это значило, Индра так и не понял. Не понимал этих слов он и сейчас, когда спал в обнимку с луком, когда ел кашу, держа его на коленях, когда не выпускал его из рук, отправляясь по своим детским затеям.
Подошёл день обряда. Жрецы-адхварьи омыли Индру, как полагалось по этому случаю. Волосы Индры смазали жиром, отчего они потемнели и выглядели мокрыми. Он заплёл себе в косицу стебель мандрагоры. Наудачу. По совету кумара-риты.
Мальчика подвели к требищу марутов. Седой хотар посмотрел на Индру сдвинув косматые брови.
– Ты видишь тот жертвенный столб? – спросил жрец юного воина. Индра кивнул.
– Когда забьют барабаны судьбы, я смажу его жиром. Как и положено при жертвоприношении. Пока жир не высох, ты должен поймать дичь и принести её сюда. Наша праматерь Варкарья примет твою жертву, и ты станешь кшатрием. Но поспеши, ты должен успеть это сделать, пока не высох жир. Хотар повернулся к столбу и невнятно зашепотал заклинание. Адхварьи поднесли ему чашу. Со свежими подтёками. Старец опустил в неё пальцы, передавая содержимому тревожную зыбь. Потом его пальцы скользнули по столбу, теряя мутные окатыши жира. Индра смотрел замерев. Как заворожённый.
– Ты ещё здесь? – спросил хотар не оборачиваясь. Мальчик попытался ответить, но у него не получилось.
– Поспеши, праматерь уже ждёт.
Все, кто видел маленького охотника, покидавшего Амаравати, все, кто его хоть как-то знал, сейчас находились в предвкушении чего-то скандально необычного. Даже Кутса, долго внушавший себе, что, кроме непуганых горлиц, под стрелу Индры ничего не попадётся. Но Кутса просто завидовал ещё не добытому лесному трофею и надеялся на горлиц. Но его ожидания не оправдались.
Индра пришёл под вечер, волоча за собой ещё сырую, только освежеванную шкуру волка.
– Скажи, хотар, – крикнул мальчик ещё издали, – праматерь возьмёт мою жертву, или мне ещё походить?
– Что? – возмутился было старец. – Ты принёс волка?
– Почему волка? Данава! Разве это плохая жертва?
– Данава? – недоверчиво переспросил хотар.
– Данава, – подтвердил Индра. Если ей мало шкуры, можно вернуться за мясом. Я закопал его от ворон. Правда, туша тяжёлая, и самому мне её не дотащить.
– Но помогать нельзя… – только и вымолвил озадаченный старец.
– Нельзя, – кивнул Индра, – я знаю, таковы условия. Так, может, она возьмёт шкуру? А с мясом потом решим.
– Скажи, как тебе удалось победить волка?
– Данава, – поправил жреца Индра.
– Ну да, данава.
– После того как я потратил много времени, гоняясь за дичью, я решил, что это несправедливо.
– Что несправедливо? – не понял хотар.
– Несправедливо то, что из нас всё время кто-то один гоняется за другим. Пусть теперь будет наоборот.
– Что? Как «наоборот»? – глаза жреца округлились.
– Да так. Пусть теперь бы кто-то из них поохотился и на меня.
Воцарилась продолжительная тишина. Старый хотар марутов смотрел на малыша, такого с виду беззащитного и беспомощного, который говорил странные вещи. Слишком умные или слишком глупые. Хотар пока не разобрал. Охотник говорил, что сделал себя… живцом для волков. Этот малыш. Тот, что с виду едва бы справился с домашней кошкой.
– Что же было дальше? – наконец спросил старец.
– Я намазал ноги коровьим помётом, накрыл голову шкурой и пошёл туда, где недавно видел волчью стаю. Я видел волков, когда искал чёрный орешник. Там было несколько молодых псов. Они играли в охотников. Должно быть, им ещё никогда не приходилось охотиться на корову. А в это время молодые волки начинают самостоятельную охоту. Об этом мне рассказывал Гарджа.
– Дальше.
– Так вот. Я пришёл на тот луг, потоптался, обломал несколько кустов и после этого дал дёру. Недалеко от того места течёт ручей. Мне пришлось как следут ополоснуться, чтобы смыть с себя все запахи. Но прежде я подвёл следы к высокому шесту, на который повесил шкуру.
– А дальше ты спрятался и стал выжидать.
– Верно.
– Волки вышли посмотреть, кто шумел на их лугу, и учуяли следы коровы.
– Верно, – подтвердил маленький охотник. – Так и было.
– Но ведь это шкура матёрого волка, который преспокойно мог тебя разорвать.
– Он пришёл потом. Когда молодые бегали перед шестом и скребли его когтями. Пришёл посмотреть, что у них там происходит.
– Ты выстрелил?
– Да. Я попал ему в шею. Когда он умер, молодые псы облизали его, повыли и разбежались.
– Ясно. Что ж, я думаю, праматерь Варкарья примет твою жертву, – старец сделал жест жрецу-агнидху, и тот принялся доставать огонь. Из сухой доски, пропекая её трением.
Когда священная солома приняла тлеющую подпалину и занялась бодрым, разносистым пламенем, хотар вознёс руки к небу и громко вскричал:
– Свага!
Жрец бросил шкуру в огонь, и все смотрели, как Агни боролся с сыриной. Он задыхался дымом, когда слизал весь мех. Индра с ужасом думал, что огонь сейчас потухнет. Что праматерь не питается данавами. А может быть, это был не данав. Просто волк. Такой же охотник. Но ведь, случись ему справлять обряд своей праматери, и жертвой мог бы стать Индра. Сегодня один охотник был удачливее другого. Правда, удачливому не исполнилось ещё и шести лет…
Агни скрутил и расплавил кожу. Праматерь приняла жертву.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Оба этих вседержателя… следуют за тем,
кто придерживается некривого пути.
(Ригведа. Мандала II, 41)
Кончилось лето. Небо кисло дождями. Травы поменяли запах. Так пахло только осенью, Ашока знал это. Травы выпекло за лето, и сейчас они набухли от сырости. Они уже не пахли зеленью, как летом.
– Где твои воины? – спросил Ашока, разглядывая дождь.
– Индра увёл их охотиться на данавов, – скучно ответил кумара-рита. Ашока хмыкнул:
– Что, опять всех?
– Да.
– И даже тех, кто в два раза его старше?
– И их тоже.
– Это может превратиться в недобрую привычку.
– Почему? – удивился кумара-рита.
– Нельзя ходить на демонов, как за грибами. Пропадает исключительность ситуации.
– Индра так не считает, – возразил кумара-рита.
– Кто не считает?
– Индра.
– Индра? А кто это? – начал раздражаться Ашока.
– Но он тоже марут и тоже воин.
– Да уж, марут! – тихо усомнился старик. – Лучше б он был адитьем.
–Что?
Ашока не стал объяснять.
– Возвращаются.
Кумара-рита подошёл к старому воину. Шумели деревья, стряхивая с листьев воду. По двору, ёжась промокшими шеями, шли усталые охотники. Приметив своего вождя и Ашоку, они ритуально приветствовали старшин. В соответствии с их достоинством. Правда, не очень складно, но это от усталости.
– Как успехи? – без интереса спросил Ашока кого-то из юных охотников.
– Одного убили, – услышал он в ответ.
– Да? Одного? И на чьём счету этот подвиг?
Ашока почему-то был уверен, какому имени следовало прозвучать. Тому, которое в последнее время он только и слышит.
– Кутса постарался.
– Кутса? – удивился Ашока. – Он, вроде бы, не отмечен стрелковым мастерством.
– Так он его камнем.
– А-а.
Дети зашли под навес. Последними оказались Индра и Кутса. Они что-то обсуждали и будто бы не замечали дождя.
– Не так страшен сам данав, как то, что мы о нём думаем, – услышал Ашока слова Индры. Кутса не сопротивлялся. Слушал. Ашока почесал у себя за ухом.
– Послушай, Индра! – крикнул он через дождь. Мальчик перевёл взгляд на старого воина.
– Ты должен пойти со мной. И не задавай вопросов.
– А я и не задаю, – ответил Индра. – Я же не дурак.
– Ты самый трудный мой ученик, – без сожаления сказал Ашока, когда они пошли со двора.
– Должно быть, потому что я непокорный.
– Нет. Совсем не поэтому. Ты слишком прилежный. Настолько прилежный, что тебя нечему учить. Уже.
Индра сейчас не понимал настроения человека с татуированным лицом. И слов его тоже не понял.
Ашока вёл мальчика в дом. Судя по всему. За лето, проведённое в Амаравати, Индра только однажды побывал в доме Ашоки. Это было тогда, в первый вечер… Мальчик поднял глаза и вдруг увидел неясный силуэт в дожде.
– Гарджа! – закричал Индра и, забыв обо всём, побежал к отцу. Обретённому отцу из рода марутов. Ашока смотрел мальчику вслед. У старого воина дрогнуло сердце. Он хотел что-то сказать самому себе, но впервые не стал искать подходящих слов, передав объяснения чувствам. Оставив всё таким как есть.
Они уходили из Амаравати. Из другого Амаравати. Пустынного, замытого мутными осенними дождями. Маруты их проводили накануне. Потому на улице, ведущей к мостку через ручей, никого не было. Из глаз и мыслей марутов они ушли вчера. Как бы. Сегодня здесь началось новое время. Без них. Та же самая жизнь, только без них. Индра думал, что они обманули время. Потому что все уже отнесли их к прошлому, простились с ними, а они остались в настоящем. До сегодняшнего утра.
Гарджа улыбался своим мыслям и прятал лицо в широкую откинь плащевого края. Индра теперь стал марутом, а значит, и его сыном. Никто бы с этим уже не поспорил. Мальчик даже был похож на Гарджу. Как тому казалось. Нет, похож не только одинаково выбритым затылком, шикхандой и перекрученным через плечо плащом. Похож даже не свойствами своей натуры, а сличимостью глаз, губ, лба, носа. Нет, не носа. Такого клюва, как у Гарджи, не было ни у кого. Кроме демонов. Но им он достался по другой причине. Свой же Гарджа просто сломал в детстве. Нет, что ни говори, мальчик был похож самым настоящим образом.
Мысли Гарджи прервал какой-то шум. На площади, что промелькнула в стороне от их пути, собрался народ.
– Пойдём посмотрим, что там происходит, – предложил Гарджа, – куда нам спешить?
Они свернули с дороги и, утопая в намывах вязкой грязи, обратили себя к происходящему.
Всякое явление, завлекавшее интерес людей в такой день, могло бы занять мысли отца и сына на их долгом пути домой.
На площади, вокруг старого колодца, топтались адитьи и маруты в красных закутайках и ещё какие-то люди. Внимание их приковывал колодец.
– Может быть, тебе всё-таки помочь? – крикнул кто-то из стоящих в самое жерло колодца.
– В чём твоя помощь? – донеслось оттуда.
– Мы хотим тебя спасти!
– Меня нельзя спасти одного. Я это твержу вам уже битый час. Спасать нужно моих детей!
– А что им грозит?
– Они могут попасть в колодец.
Люди переглянулись.
– Пойдём, – сказал один из адитьев, – он просто пьян.
– Подожди, – ответил другой, – здесь что-то не так. Ты же видишь, пятеро хотар слушают его речи, пытаясь их разобрать.
– Послушай! – крикнул кто-то из обступивших каменную кладку. – Если мы так беспечны, как ты утверждал, почему же ты сам тратишь напрасно время? Да-да, предаваясь пустословию. К тому же малопонятному.
– Чего же тут непонятного? Я старость старю старящих.
– Что это значит?
– То, что мы все скоро попадём в колодец!
– Давай подойдём ближе, – попросил Индра отца, – я не разберу, что он там говорит.
– Тебе интересно? А по-моему, это просто сумасшедший.
Гарджа протиснулся вперёд и увлёк Индру за руку.
– Скажи нам, – продолжал неторопливым голосом один из невозмутимых мудрецов, ещё пытавшийся уловить смысл в словах самозаточителя, – уж не болезнь ли какую ты предвещаешь?
– Болезнь? – переспросил человек из колодца. – Конечно, болезнь, как же ещё можно назвать то, что сюда ведёт, до старости старость застаривая.
– Если ты не будешь говорить ясно, мы сейчас уйдём.
– Куда вам уйти! Всем дорога в колодец!
– Он и так говорит ясно, – вдруг вмешался в разговор Индра. – Чего же тут не понять?
Мудрецы, обступившие каменное жерло, уставились на мальчика.
– Колодец – это могила, – пояснил новоиспечённый марут, а «старить старость» – значит, приближать смерть.
– Кто это сказал? Кто это сейчас сказал? – заволновался человек внизу.
– Я, Индра, – опасливо признался мальчик.
– Наконец-то сыскался разумник. А сколько ж тебе лет?
Индра навалился грудью на стенку камнеклада, заглянул вниз и показал растопыренные пальцы своей маленькой ладошки.
– Пять? Боже мой! Слушай, Индра, у тебя не найдётся хвоста дубоносого истукана? Или плавника красногрудой усатки?
Индра думал недолго. Он внезапно вспомнил про зверей, которых видел Кутса. В долине. Про лошадей.
– У меня отыщется четырёхкопытое ржало.
– Эй, мальчишка, не морочь мне голову! – вдруг всполошился говорун из колодца. Это тебе не пузыри пускать через соломинку!
– Выходит, ты сам боишься младо младящих?
– Боже мой! Да кто это со мной говорит?!
– Я, Индра.
Человек в колодце утих. Потом совершенно другим голосом, в котором трудно было заподозрить сумасбродство рвущегося к почитанию пророка, произнёс:
– У меня тут есть немного сомы во фляжке, прими её от своего хотара.
Из колодца вылетел бурдючок. Гарджа поймал его крепкой рукой.
– Эй, ты разве не знаешь, что человеку сому не подносят? – вмешался наконец один из притихших хотаров. Настоящих.
– Да, ты прав, – ответил из колодца возмутитель спокойствия, – но я знаю, кому я даю эту сому!
– Он действительно пьян, – злобчиво подытожил другой хотар, и мудрецы ушли прочь. По своим делам. Стали расходиться и другие зрители этого спектакля. Не ушли только Индра, Гарджа и ещё какой-то молодой человек, с интересом следящий за разговором.
– Послушай, маленький воин, я хочу говорить только с тобой! – донеслось из колодца.
– Не бывает маленьких воинов, – оскорбился Индра, – бывают воины и не воины.
– Да, ты прав, прости. Послушай меня. Скоро мы все окажемся в колодце. В одном колодце.
– Что я должен сделать? – перебил Индра. Гарджа смотрел на это странное соитие разумного и бредового, на удивительную совпадаемость их умохождения, потустороннего здравому смыслу, но в котором так очевидно обнаружилась сообразительность малыша. Смотрел и удивлялся. Потому что он понимал, что за всей этой белибердой скрывается что-то вполне разумное. И ещё Гарджа удивлялся зрелой мысли, зрелой речи и зрелому духу своего названого сына. Странным для его возраста. Смотрел, как посторонний при чужой беседе. Как ребёнок при беседе взрослых людей.
– Будь всегда в нужное время в нужном месте. Остальное придёт само.
– Ничто само не приходит, – покачал головой Индра.
– Именно это я и имел в виду. Если, конечно, ты тот, о ком я думаю.
– Пойдём, – сказал мальчик Гардже, и ничего не понимающий воин заторопился вслед уходящему сыну.
– Постой, разве ты уже поговорил с ним?
– Конечно. Я думал, что ты и сам это понял, – гордо ответил юный марут.
– Может быть, мы его вытащим?
– Не нужно?
– Почему?
– Что-то подсказывает мне, что он выберется сам.
– Почему?
– Папа, ты задаёшь слишком много вопросов. Знаешь, что по этому поводу говорил мой кумара-рита?
– Догадываюсь. Должно быть, то же самое, что и мой когда-то. Про дурака.
– Неужели они говорят одно и то же, – разочарованно вздохнул Индра.
– Послушай, тот, из колодца, преподнёс тебе сому. Хотя сому люди не пьют, её готовят для богов.
Индра взял у Гарджи бурдюк, развязал его и лизнул содержимое.
– Гадость! – сказал мальчик кривясь. – Но испить нужно.
– Зачем же пить, если гадость? – наивно поинтересовался Гарджа.
– Папа, ты опять забыл про дурака.
– Ладно, больше ни о чём не стану тебя спрашивать.
– Человек спрашивает только потому, что ленится сам искать ответ на вопрос, – назидательно изрёк Индра.
– Великие боги! Что бы было, останься ты в Амаравати хотя бы на год!
– Скоро нам вообще придётся забыть про Амаравати.