Страница:
* * *
Ашока лежал под перевитым можжевеловым стволом, привалившись к дереву и вперя потухший взгляд в рассохшуюся ограду. Казалось, что он прирос к этим шершавым корням, вывернутым наружу.– Эй, – окликнул старого воителя Индра.
Ашока не шелохнулся.
– Эй, ты жив?
Ашока разжал губы, но ничего не сказал.
Воин развязал бурдюк и оплескал одеревенелое лицо старика водой. Оно дрогнуло, сжалось, сгребая морщины, и наконец ожило, зажглось взглядом.
– Хорошо, что ты вернулся, – проскрипел старик.
– Где все люди?
– Ушли. В горы. Говорят, там еще осталась вода.
– Почему же ты здесь?
Ашока вздохнул, сгреб кости и принял сидячее положение.
– Мне надоело бегать от смерти. Силы уже не те. Пусть она возьмет своё, если пересидит меня здесь.
Индра положил рядом со стариком бурдюк. Ашока погладил его костлявой рукой, но к воде не притронулся.
– Почему же ты не пьёшь? – спросил Индра.
– Живот раздуется. Я потом. Понемногу.
– Нет, ты хочешь жить, – заключил предводитель ашвинов, – и потому я заберу тебя с собой.
– Ты лучше её забери, я уж останусь.
– Смерть?
– Зачем смерть? Шачи! Она ждет тебя. Осталась в городе. Все ушли, а Шачи осталась. Пуломан проклял её. Назвал тебя демоном и проклял дочь.
– И всё-таки я предлагаю тебе уйти, – Индра попытался поднять старого марута на ноги, но тот отверг старания воина.
– Твои ожидания могут быть напрасны: сюда никто не вернётся, – обречённо заявил Индра и подумал о походе, о том, что люди сами ушли из Амаравати и теперь осталось только собрать их вместе. Чтобы двигаться дальше.
– Земли много, но порядка нет, – отвернувшись продолжил Индра. – Народы живут зло, миром правят демоны.
Ашока поднял седые брови. Словно предупреждая его протест, воин покачал головой:
– Нет, я не боюсь гнева Рудры. Извини, так уж получилось. Вот не боюсь, и всё!
Индра вызывающе посмотрел на старого марута:
– Видишь ли, мне пришлось расправиться тут с одним ракшасом. Который то хотел мир отравить своими идеями, то Амаравати сжечь, а Рудре, как оказалось, нет никакого дела до происходящего. Это – наши проблемы.
Ашока попытался было возразить, но Индра не позволил старику и рот раскрыть:
– Молчи. Так оно и есть. Мне снова приходится драться с Демоном. Без чьей-либо помощи. Я убиваю его обличья, а ракшас оживает вновь и вновь. Теперь его имя – Шушна, и это он умертвил Амаравати, сжёг пастбища, извёл скот. Где же Рудра? Где его сила? Боги дали нам право решать свою судьбу. А раз так, то и порядок на земле будем устанавливать мы сами. Пока это за нас не сделал кто-то другой.
Многие захотят, но не многие смогут!
Старик исподлобья смотрел на Индру.
– Чего-то подобного я от тебя и ожидал, – сказал он приветливо. – Мне это было ясно уже тогда, когда Гарджа привёл посвящать тебя в воины. Богов создают люди. По образу и подобию своему. Но, для того чтобы стать богом, нужно жить и умереть Героем. Остальное с тобой сделает людская память, воображение и понимание, – Ашока улыбнулся. – Люди не признают Героя человеком. Чтобы самим оставаться такими, какие они есть. Но, пока он жив, они вынуждены считаться с этим неудобным соседством. Зато потом, когда он умрёт, они отторгают его на безопасное для себя расстояние. Бог далеко стоит от смертных. Ты должен помнить об этом. Люди любят дальних богов, но не любят близких героев… А я останусь здесь. Не заботься обо мне. Будь что будет. Мёртвому или живому Амаравати нужен страж, дух, хранитель. Мёртвый или живой. Такой же, как город. Так что я останусь здесь.
Ашока снова лёг под своим деревом и закрыл глаза.
Колесница катила по пустым улицам, и стук её колёс бился в стены квартала марутов. Индра вдруг вспомнил о Шачи и повернул буланых к площади.
Двор Пуломана опоясывала выросль шипастого терновника. Тяжёлая ветка чинара, расколотого пополам, лежала на земле, перегородив тропинку к дому. Индра осмотрелся. Всё здесь внушало нежить. Закаменелые остатки пищи, растерянная по земле утварь, брошенная одежда, не дожившая до сезона дождей. Пахло тленом и заслоённой пылью. Казалось, что обитатели дома покидали его второпях. Их будто что-то гнало отсюда.
Внезапно собачий лай в глубине увядшего сада откликнулся на вторжение Индры. Воин очнулся и поспешил на поиски жизни. Равнодушная пегая псина проводила его до стен дома, припавшего на ветвистые лапы деревьев.
Первое, что увидел Индра, когда появился в полумраке комнаты, были глаза Шачи. Два больших кристалла чистой воды. С небесным светом, чуть занятым тенью спящих стен.
Он молчал и смотрел в эти глаза. Индра почему-то боялся, что они погаснут, что их заберёт сумрак.
– Ты видел, как подросла твоя собака? – спросила Шачи.
– Так это Сарама? – удивился воин. – То-то я смотрю – знакомая морда.
– Я забрала собаку, пока ты ездил убивать своих демонов.
– Почему ты думаешь, что я ездил именно за этим?
– А за чем же ещё ты мог ездить?
– Верно, – согласился Индра, распекая себя за несообразительность. – Верно. Должно быть, меня долго не было?
– Для меня – да, – тихо сказала Шачи, и сумрак поглотил её взгляд.
Индра нёс её на руках. Через двор. Тёплые щёки Шачи пахли мёдом. Индра чертил что-то на них носом и губами. «Как тебе удаётся сохранять чистоту и свежесть тела при таком безводье?» – спросил он у своей Шачи. У той, что вдруг ожила в новом уголке его души. «Чистота —явление не банное, это – телесный признак благородства», – ответила Шачи.
– Скажи, ты и сейчас не можешь не думать о делах? – вдруг спросила другая Шачи. Настоящая.
Индра понял, что их, вероятно, будет две. Во всяком случае, пока. Первую, собственную, он назвал Индрани.
* * *
Колесницы бежали в горы. Оставляя в запылённой дали Амаравати. Серым пятном тлена и розовым пятном памяти.– Мы построим новый город, – сказал Индра спутнице, – и назовём его Амаравати.
– В своём воображении?
– Нет, он должен будет вернуться!
– Он и вернётся. Только по-другому. Подумай, нужен ли Амаравати для всех? Таким, каким он был? – Шачи искоса посмотрела на воина.
– Разные кланы, разные люди… – продолжил он вслух её мысль.
– Разные судьбы, – уточнила женщина.
Глаза Индры загорелись. Она подсказала ему нечто, такое близкое духу, но оставшееся неуловимым. Воин обнял избранницу.
– У нас одна судьба, — прошептала Шачи, – и потому мы – волны одного потока.
Ночным пламенем зажглось небо. Взметнувшись во всю свою тревожную высь над заземельем арийской Арваты – «земли обитания». Горы вонзились в него островерхими головами. Синей стеной мрака вросли они в переливчатый пурпур небес, подпёрли размашистую светотень небесного огнестояния.
Рассыпавшиеся по долине колесницы пересекали слепую и душную ночь Арваты. Кони тянули крепко и уверенно. С какой-то жестокой одержимостью. Будто соревнуясь в силе и упрямстве с тягучей, непролазной ночью.
Индра вдруг придержал буланых. Что-то происходило. Он явственно это чувствовал, и даже усталость и душевное волнение, адресованное Шачи, не могли заглушить переполох его инстинктов. Что-то определённо происходило. В мнимом замерении арватской ночи. Невыразимая сила этого происходящего томила и звала воина, против общего порыва ночных колесниц.
Индра спрыгнул на землю и, ничего не объясняя своей спутнице, побрёл навстречу тревоге. Тихо заскулила Сарама, отвечая настроению кшатрия.
Чем дальше уходил воин от колесницы, тем труднее ему становилось дышать. Будто запекло воздух в горле. Надо полагать, такая же немощь терзает стариков, чья охрипь силится протолкнуть глоток воздуха в грудную теснину.
Индра не мог раздышаться. Ему переломило грудь. Ответом на эту муку лицо воина запламенело лихорадкой. Индра обернулся. Отыскал глазами едва различимую колесницу. В нём ещё трудилась воля, и рассудок кшатрия ещё противился этой внезапной, необъяснимой хвори. Но волна её катила на кшатрия стремительно, беспощадно. Поглощала его воюющий дух.
Уже за гранью здравого смысла, в самом бушуне пожара, охватившего воину мозги, Индра отчётливо различил обращённую к нему чужую речь:
– Ну что, ожидал ли ты встретить меня здесь, в своём бреду?
Кшатрий знал, кто это говорит.
– Да, – продолжил голос, – я тот, кого ты ищешь. Я – Шушна! И добраться до меня в здравии тебе уже не суждено.
Потеряв силы, воин упал на сухую землю.
– Я могу сейчас убить тебя, – говорил Шушна, – стоит мне только добавить пылу. А ты уже не можешь ничего. Не можешь даже ответить мне. Герой повержен, растоптан, испепелён! Потому что герой тоже человек, и, как любой человек, он способен болеть и умирать. Вот и нет героя. Только груда падали…
– Индра! – тихо позвала Шачи.
Шушна замолчал. Должно быть, он раздумывал, как поэффектнее закончить эту последнюю встречу Дасу с кшатрием.
Шачи ступила на землю. Увлекаемая порывом собаки, зарыскавшей следы воина.
– Нет, я не стану сейчас убивать тебя. Потому что ожидание смерти – худшее наказание, чем сама смерть. Жди своего часа, – заключил демон.
– Смерть не наказание, – простонал Индра в бреду, – а всего лишь изменение сущего.
Он открыл глаза и обнаружил себя в плену встревоженных рук Шачи.
– У тебя сильный жар, – сказала женщина, склонясь над его головой.
– Не только у меня.
Индра попытался вздохнуть, но воздуха для него не нашлось. Мучительная слабость уносила кшатрия из заботливых женских рук. В закилающий котёл обморочных откровений лихорадки.
* * *
– Ай как скверно! Ай как скверно! – причитал Насатья, тревожа рукой проростки молодой бороды. Шачи недружелюбно посматривала на ашвинов. На их разносносимость происходящего. На смущение и подавленность болезнью вождя.Индра не приходил в себя второй день. Это обстоятельство приобретало контуры угрозы его самовластья над стихийным порывом колесничих перевернуть мир, и сделать это как можно быстрее. Не волей отдельно взятого человека, а собственной колесницей. Новым ашвинам нетерпелось действовать.
– Ну что ты заладил! – оборвал причитания Насатьи щуплый самоодержимый удалец, не испытывавший никаких смущении перед авторитетом Индры. Особенно теперь, когда вождь пребывал в бесчувственном состоянии. – Ты же видишь – он уже не поднимется. А мы не можем стать на полпути.
– Как это – не поднимется? – всполошился Насатья. – Ты ещё не знаешь этого человека! Так ведь, Дасра?
Голос верного спутника Индры звучал сдержанной правотою. Настолько сдержанной, что казалось, будто он уговаривает самого себя.
– Да в том ли дело, поднимется или нет? – вмешался ещё кто-то. – Пусть поднимется, окрепнет, соберёт силы. Мы уже потеряли день, а каждый упущенный день – это вычерпанный где-то колодец. Разве не Индра позвал нас в дорогу? Разве не он, спрошу я вас, хотел дать людям воду, уведя их к реке? Так сделаем же это за него! Не вопреки его воле, а следуя ей.
Воцарилась глухая тишина. Почти победная для самолюбивцев и решительная для последнего ответа тех немногих, кто связывал эту дорогу не только с водой, но и с самим существом молодого предводителя колесничих.
– Ну так! – властно заговорила Шачи, обведя всех презирающим взглядом. – Всё это не стоит и собачьего брёха. Вы думаете, что болтовня чего-то значит. Что вы сами можете всего добиться. Нет, значит только воля вождя. Уговоры и посулы, даже если они убедят вайшей, тут же обрекут их на мучения перехода. Когда народ вам поверит и пойдёт за вами, а потом, не выдержав пути, станет умирать в долине, вы поймёте, что идея воды – это ещё не вода. Это ещё ничто, – женщина перевела дух, тронула пальцами горячий лоб беспамятного.
– Да что вода! – говорила она дальше. – Можно вычерпать и реку. Разве за этим строили вы колесницы? Разве за этим оставили вы свои очаги и святилища, придя сюда? Вот и ответ. Очень скоро каждый из вас заблудится в истине, не зная, что делать с ней дальше. Только вождь и есть истина, которую вы за ним повторяете, думая, что она может существовать независимо от него самого. Только вождь и есть способ и путь решения, понятый вами через его слова и его волю, но почему-то принятый вами за собственный умострой. Вождь!
Она сникла, истратив все силы своего убеждения. Насатья украдкой взглянул на единомышленницу и тихо сказал ашвинам:
– Мы ещё ничего не потеряли. Ни время, ни собственное лицо. Но стоит нам разделиться, и от идеи Колеса ничего не останется.
Вечером Индра пришёл в себя. Он был очень слаб. Очень слаб, но сыскал в себе силы повелеть всем двигаться дальше.
Воин привалился на стенку ратхи возле ног своей колесничей и отпустил себя во власть беспощадных тревог. Индра знал, что его лихорадка – не болезнь вовсе, а продолжение боя с ракшасом. С тем, чьи скрижали он когда-то разбил палицей. Костью Дадхъянча. Теперь ракшас нашёл иной способ борьбы. Не убеждением, не силой и даже не хитростью, а человеческой слабостью самого Индры. Слабостью, таившейся в обычной хвори. Видно, не бывает обычной хвори. Всякая хворь – только место действия борьбы Человека с Демоном.
Однако было в происходящем и нечто, внушавшее Индре уверенность в победе. Он поймал себя на том, что демон, в новом своём образе, воспринимает мысли Индры буквально, однозначно и безоговорочно. Значит, у ракшаса не получился фокус с угнетением бессознательного. Что-то сорвалось. Индра мог мобилизовать свою волю, мог обдумать создавшуюся ситуацию, а значит, мог бороться.
Шушна считал себя хозяином положения. Ему ничего не стоило убить Индру, но демон не торопился. Демон решил насладиться бессловесной покорностью врага и потому неторопливо выговаривал свою правду. Индра приговорён был слушать. Потому что это вещала его болезнь, то есть говорил он сам. Индра слушал свою болезнь и не перечил ей, чтобы сохранить силы. – Мы живём в очень жестокой системе бытия, —разглагольствовал Шушна, – подумать только, ради куска жареного мяса человек готов убить даже близкого родича. При известных обстоятельствах. Это ли не низость? Демон всесильно осмотрел подвластную ему территорию. В образе покорившегося воина. Теперь это пространство духа и воли представляло только жалкие руины. У Дасу не было причин сомневаться в подобных выводах.
Болезнь! Вот великий магический символ беспомощности и низвержения любого гордеца. Болезнь – второй шаг тамаса. Отрицание – разрушение – уничтожение. Э, что там уничтожение – только расчистка развалин! Другое дело – разрушение. Это ли не восторг: взирать, как рушится величие упрямцев, самохвалов, счастливчиков, баловней судьбы. Как рушится совершенство, вырвавшее из разнобоя тамаса частичку гармонии. Трагическая минута триумфатора. Разрушение. И какое блаженство быть свидетелем этой трагической минуты твоего врага!
Но Дасу не знал Индры. Дасу не знал одной простенькой задумки кшатрия, которая всё объясняла в его характере, манерах и породе. «Сопротивляешься, значит, живёшь!» Или —"Живёшь, пока сопротивляешься". В общем, «Сопротивление – это жизнь!» И потому живой Индра не мог не сопротивляться.
"Должно быть, особое удовольствие для него – наблюдать ниспровержение «благородных», – подумал Индра. Болезнь тут же ожила новыми эмоциями. Шушна приласкал воина удовлетворённым взглядом.
«Значит, его нельзя вести за собой в горы, где арийцы сейчас скрывались от засухи и жары,» – решил Индра.
Шушна хмыкнул. «Прост, как любой правдолом», – признал демон. Его мысли, в отличие от суждений кшатрия, не отзвучивали противнику в голову.
«В горах, стало быть, вы отсиживаетесь. Ага, ну вот ты и приведёшь меня туда. Дальше уж бежать будет некуда. Дальше только небо,» —Шушна остановил красноглазый взгляд на своём обречённом избраннике. Демон решил отпустить Индру. На время. Чтобы тот уверовал в своё выздоровление и привёл сушину к новому обиталищу арийцев.
* * *
К началу четвёртого дня, когда утро окунуло кисти в розовую пелену рассвета, сонные колесницы достигли первого скиталища переселенцев.Сухая мгла обнесла мятую вчерашней бурей равнину. В самой близости от каменных приступов Антарикши. Занервничала Сарама, вызнавая какие-то, ведомые только ей, признаки чужни.
Индре казалось, что он не спал. Просто временами проваливался в тягучую и слепую немощь рассудка. Проваливался и снова возникал по эту сторону сознания. Несыпь измучила всех, и каждый держался как мог. На пределе сил, на упрямстве и ещё не желая уступать по выносливости женщине и её больному вдохновителю. Каждый держался как мог, неминуемо уступая тем, днём раньше или днём позже, с кем так противился себя сравнивать. Уступал по одержимости женщине и обессиленному лихорадкой кшатрию.
Индра снова взял поводья, подменив на погоне Шачи. Рассудок воина мерно опустился в сонное небытие. Под обстукивание земли копытами буланых. Когда же он снова вынырнул на поверхность осмысленной муки, до Индры дошло, что кто-то идёт рядом и непринуждённо с ним разговаривает. При этом Индра, хотя и не совсем понятно что, но вполне связно отвечает.
Возможно, всё это было сонным наваждением. Однако возникшая в голове воина просветь вдруг сказала: «Что здесь делает Кутса, и откуда он взялся?»
– Кутса? – уловил собственную мысль Индра.
– Что? – спросил идущий.
– Кутса, откуда ты взялся?
– Говорю же тебе, мы здесь стали лагерем, пережидая бурю… Как много колесниц! И куда теперь лежит ваш путь?
– Я ищу встречи с Шушной – демоном, наславшим засуху, – вполне осознанно проговорил Индра. – Думаю настигнуть его за перевалом Козлиной головы, в ущелье, или дальше, на вершинах. Кутса заволновался:
– Значит, ты преследуешь демона, как тогда, в Амаравати? Слушай, возьми меня с собой! Возьми, а? И почему демоны попадаются тебе, а не мне?
Индра посмотрел на спящую Шачи. Свернувшуюся клубком возле его ног на бурдюках и шкурах. Пожалуй, пора было менять колесничего. На предстоящий поход. Чтобы сберечь её. Ибо никогда ещё кшатрий не стоял так близко к гибели, а задумка, припасённая им для нынешнего навязчивого поединщика, не давала шанса на спасение и самому Индре.
– Ладно, возьму, – сказал воин, разглядывая в предутреннем дыму очертания походных хижин. С растопыренными жердями.
Известие о прибытии Индры опередило всхождение дня. Возле остывающих коней, в суете ненавязчивого любопытства, сновали молодицы. Их скользящие взгляды пересекались на Индре и торопились дальше, куда-то в неопределённость, опережая девичьи хлопоты. Возможно, эти взгляды искали разгадку того, что такого было в этом молодом бородаче, только появившемся на горизонте пересудов и уже успевшем наплодить о себе немало легенд.
Засматривали Индру и глаза покрепче. Те, что отточили твёрдость и верность взгляда, сличая кремнёвый зубец стрелы с последним мгновением её обречённой жертвы.
Молодому вождю всё было безразлично. Он и не думал производить на кого-то впечатление. Он завалился спать в предложенной для этого хижине. Потеряв в разброде новых дел и занятий Шачи, Индра распряг колесницу и, сгребя оружие, отправился спать.
Прошло какое-то время, прежде чем он очнулся от покоя, вдохнувшего в него новые силы. Должно быть, Индра долго спал, но теперь что-то заставило его легко и решительно отказаться от безделия. Кутса, стоящий на пороге хижины, являлся носителем этой тревоги. И предвестником каких-то немаловажных событий. Индра понял это, посмотрев на старого товарища.
– Они собрались, – виновато объявил Кутса, – и ждут рассказа о том, что ты затеял. Предводитель колесничих не стал ничего выспрашивать. Всё происходящее Индре предстояло постигнуть самому. И очень быстро. Одним хватом ума. От этого зависела убедительность его Великого похода.
Народ обступил хижину со всех сторон. Казалось, в этом молчаливом разностоянии молодых и старых, в пестроте судеб, впечатанных в лица мужчин и женщин, сошлось нечто большее, чем просто любопытство. Они так затеснились вокруг хижины, что между стоящими не проскочила бы и мышь.
Индра увидел их взгляды. Куда девалась безмятежность арийцев? Благополучливая и самоуверенная. Выпущенная покоем их душ? Этот взгляд не вызнавал и не спрашивал, не испытывал твёрдость умозрительных убеждений Индры, а требовал от него того невозможного, что проглядел сам в нагрянувших переменах и чем каждый ариец теперь был смущён и подавлен.
Индра зажёг взгляд от натиска обращённых к нему глаз, преобразился, ожил.
– Вот то, что сделало наше оружие непобедимым, – крикнул он, подняв над головой длинный нож. – Пятый элемент. Металл. Для чего он нам? Чтобы дразнить себя на игрищах и ритуалах? Для чего, скажите мне, расчёт брахманов извлёк из камня это коварное творение Рудры? Ведь рано или поздно Рудра возьмёт своё за щедрость отданного нам металла. А для того только, чтобы сломили мы любое сопротивление своей воле, раздвинув границы Арваты.
Многие спросят: «А нужно ли нам бросать насиженные углы и стремиться за горизонт?» Но ведь ракшасы есть везде. Чёрная демоническая сила обошла все земли, не спрашивая, а нужно ли ей было всё пространство человеческого обиталища. И она не спросила, что об этом думали мы.
Толпа осторожно загудела. Скорее одобрительно, чем разочарованно. Индра продолжал:
– Но Демон имеет одно постоянное свойство. Он не знает собственного угла. Он теснит нас везде, где мы оставили его в покое. Засуха тому пример. Если не убить Шушну, он не пощадит никого. С Демоном невозможно договориться, примириться или ужиться общими интересами. Интересы «благородных» и интересы «чёрных» – несоединимы. И потому мы должны прижать ракшаса на всём пространстве света.
Мы должны взять себе это пространство. То, что не принадлежит нам, – отнято у нас Демоном. Если сегодня мы смиримся с его властью, завтра нас уже не будет в живых.
Вы спросите меня, как нам захватить пространство света? Чего бы я стоил, если бы затеял этот разговор, не зная, как это сделать.
Индра обвёл толпу победоносным взглядом. Но слушавшие его не торопились ликовать.
– Колесо – вот сотворённый мною пятый элемент, готовый убить Демона повсюду, где он нам повстречается. Не верите? Тогда взгляните на Сурью. Если не побоитесь обжечь глаза. Кто путешествует каждую ночь в царстве Мрака, уходя за горизонт с одной стороны и поднимаясь на крыльях Ушас с другой? Разве Сурья избрал себе другое воплощение для покорения пространства? Может быть, само пространство света приняло иной облик? Посмотрите по сторонам, поворачивая голову всё время в одну сторону. Круг, перед вами круг!
А время? Разве оно не бежит по кругу, превращая в пыль нашу жизнь? Время всё перемалывает, и нет такой силы, которая бы устояла перед ним. Даже Агни не в силах остановить Ночь Богов.
Теперь Колесо понесёт арийцев. Вот они ратхи, готовые устремиться за горизонт, чтобы сделать «благородным» то пространство, где ступит нога арийца, где пройдёт Колесо. Индра умолк, прислушиваясь к тишине.
– А как же Шушна? – спросил величественный старец, похожий на ожившего бога. – Отступит ли он только потому, что мы поверим тебе?
– Да, – поддержали в толпе старого марута, – пусть докажет, что он сильнее Демона.
– Победи Шушну, и мы пойдём за тобой! – понеслось со всех сторон. – А чтобы никто не сомневался в твоей победе, мы кого-нибудь отправим увидеть её и подтвердить.
Индра усмехнулся:
– Мою победу подтвердит вода, пролившаяся на землю. Впрочем, я согласен.
– Я поеду с ним! – заорал что было мочи Кутса. – Я поеду! Слышите?
– Пусть едет, – согласился старец, – его тщеславие не позволит допустить здесь никакого плутовства. Для Кутсы есть только один герой, достойный восхищения и подражания. Это он сам.
Насмешки арийцев ничуть не тронули старого товарища Индры. Кутса сиял. Не кто-нибудь, а именно он призван наблюдать за этим боем! Его слово может нести то решающее значение, без которого героизм демоноборца не только не создаст ему славы, но и вообще окажется лишённым смысла.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Коварством, о Индра, прожорливого Шушну ты поверг ниц.
(Ригведа. Мандала I, 11)
Индра собирался тщательно и неторопливо. Он вплёл в косицу высохший стебель мандрагоры, натёр тело змеиным салом, зашептав при этом руки магическими словесами, подкрасил свежей охрой боевой узор на щеках и шее, потом долго перебирал бусы из полосатых речных раковин, прежде чем водрузил их на плечи и наконец, не находя больше дела, посмотрел в сторону Шачи.
– Думаю, что всё это тебе не пригодится, – осторожно сказала женщина.
Индра вздохнул.
– Что-то не так. Да? – Шачи заглянула воину в глаза.
– Давай поговорим о другом. Куда ты пойдёшь, если..?
Шачи вонзила в Индру взгляд.
– Я это к тому, – продолжил воин, – что один сиддх мог бы тебе помочь… Чушь какая-то, верно?
Женщина не ответила.
– Мне впервые приходится драться с таким врагом.
– В жизни всегда бывает что-то впервые.
Индра поменял интонацию взгляда. Добавил в него легкомыслия.
– Да, правильно, – кивнул он, – стоит ли этому придавать значение. Всегда что-то бывает впервые. Например, первый убитый тобой негодяй. Ты когда-нибудь убивала? Нет, я это не к похвальбе. К слову пришлось. Когда убиваешь других, в этом есть какая-никакая логика… Когда других.
Он замолчал, а у Шачи дрогнули глаза. Она тоже считала сообразительность добродетелью. Воин почувствовал, что Шачи проникла в его сомнения.