Страница:
Гарджа не чувствовал руками прибавившейся тяжести своего веса. Это позволяло ему думать, что скальная лестница в двадцать десятков ступеней ещё не скоро осиротеет. Нет, так легко и уверенно воин ещё никогда не переносился на стену. Каждый удар сердца отвечал его броску вперёд вверх. Распоры ног и перецепы рук замирали лишь на мгновение.
Посыпалось ломкое крошево камня. Значит, четырнадцать десятков трещин позади. Гарджа перевёл дух. Нет, он не мог опередить сумерки, как ни старался. Самое дурное заключалось в том, что ночь перехватит его на гребне. В долину он затемно не доберётся. Это могло означать, что воры пройдут безнаказанно. Прикрывшись темнотой.
Гарджа полез дальше. По ступеням он мог бы подняться и ночью. Здесь глаза не нужны. Однако спускаться с косого гребня в долину – дело другое.
Шестнадцатый десяток резал пальцы. Острым краем заступья. Гарджа впился в скалу, выдавливая из неё боль. Если бы скала могла кричать, Гарджа сейчас услышал бы её муку. И он бы спросил, кому из них хуже?
Оставалось совсем немного. Воин уже посмотрел вверх и оцепенел. Над ним застыл чей-то взгляд. Этот кто-то стоял у самого края и сверху рассматривал скалолаза. Гарджа сразу почувствовал недоброе. Его поджидали! Никто бы не мог отыскать его прохода на скалу, если бы… не охотился на мстителя.
Гарджа метнулся взглядом вдоль стены. Рядом, всего в одном обхвате от лестницы, открылась ещё пара глубоких трещин. Правда, упора для ног под ними уже не было. Воин поднял голову. И вовремя! Над ним повис занесённый для удара камень. Гарджа только успел вдохнуть и прыгнул в сторону. Руки верно рассчитали перехват. Теперь воин висел на стене, беспомощно возя ногами по её гладкой бочине. Камень, обстукивая углами стену, пронёсся вниз. Пальцы воина заломило под тяжестью повисшего на них тела. Вот когда вспомнился набежавший навстречу старости вес.
Гарджа поднял глаза. Того, наверху, не было. Должно быть, подбирал камни. Камней на площадке Гарджа не оставил. Побросал вниз, когда закончил проложение этой скальной дороги и обживал площадку. Что-то подсказало воину, что так будет лучше. Возможно, он побоялся дождевого потока, способного смыть их ему на голову, или того, что усталые ноги обязательно подберут под себя каждый оставленный камень, грозя споткнувшемуся сокрушением со скалы. В общем, сейчас это сослужило Гардже добрую службу.
Воин попытался вернуть себя на ступени и не без сожаления заметил, что сделать это оказалось крайне сложно. Одно дело прыгнуть в сторону, другое – переползти. К тому же руки его устали, а оттолкнуться ногами он уже не мог. Положение казалось безвыходным. Гарджа собрал последние силы и подтянулся к трещине. Яростное сопротивление гибели заставило его броситься к пути спасения. Превозмогая затягивающую воина немощь. К тому опасному пути, что непосилен для подавленного духа. Гарджа прыгнул.
Ярость – вот свойство арийской натуры, поднимающее людей из гибельного примирения с беспощадной действительностью. Из коварной трясины покоя, втягивающего обречённую жертву. Тысячу раз права ярость, безумствуя от имени жизни, перед безволием миражей упокоительного счастья, назначенных человеку его гибелью.
Рывок в сторону и теперь увенчался успехом. Гарджа висел на проломах скальной лестницы. Воин втянул пальцы ног в углубления нижних проступов и вздохнул с облегчением. В этот момент сильный удар сверху, по плечу, едва не вышиб его в небесный простор. Гарджа удержался, проглотив боль. Новый камень чиркнул воина по руке. Теперь по левой. «Третий попадёт в голову», – высветило в уме у скалолаза. Гарджа спрятал макушку, едва успев натянуть на шею замотку плаща. Камень упал на загорбок. Задержался на складках плаща и скатился по спине. Гарджа продолжал висеть на распорах рук и ног.
Сверху послышалась обрывистая, гаркающая речь. Метатель камней, должно быть, ругался. У него снова кончились камни. Воин получил спасительную заминку. Ему ещё никогда не приходилось спускаться по стене. Это казалось безумием. Раньше. Но не сейчас. Сейчас перед Гарджой стоял выбор: вверх – в бой или вниз – к спасению?
Когда-то такого выбора для Гарджи не могло бы существовать. Но теперь в нём что-то изменилось. Воин посмотрел вниз, вздохнул и ринулся на вершину.
Как он и предполагал, противника нигде поблизости не оказалось. Эти пишачи, полудемоны-полулюди, живущие в горных пещерах, недооценивают волю арийцев! Пишачи мыслят возможности врага как собственные. Полезное для арийцев заблуждение!
Гарджа перебрался на площадку, пронёсся по ней перемётным взглядом охотника и спрятался за небольшой приступ, что едва мог скрыть лежащего человека. Воин скинул свою поклажу, растянул узлы и освободился от плаща.
Пишач собирал камни. Возле птичьего гнездовья. Со своей затайки Гарджа легко бы убил его копьём. Но что-то заставило кшатрия выбрать другое оружие. И другой способ ведения боя.
Враг возвращался. С целым навалом камней на руках. Вот он сбросил камни и выглянул за край скалы. Гарджа возник у пишача за спиной. Воин не спешил бросаться на противника, растерянно выглядывавшего внизу свою жертву. Близость пропасти могла стать роковой для обоих.
Наконец пишач сообразил обернуться. Их разделял всего десяток шагов. И тут метателя камней окликнули. Он оказался не один. У птичьих гнёзд его поджидал другой такой же лохматый дикарь. Этот оклик, видимо, придал первому решимости. Пишач с криком бросился на арийца. Гарджа вспыхнул ответной яростью и метнулся навстречу. Переломил мгновение… Пишач упал с распоротым животом. В его кишках увяз нож обезумевшего мстителя. Бой был завершён. Оставался ещё один противник. А может, не один?
Прежде чем Гарджа ответил на этот вопрос, в нём проступила боль. Как плата за беспечность. Плащ бы спас его спину от стрелы. Но плащ Гарджа скинул перед атакой.
Воин вдруг потерял силу. Ноги не смогли его удержать, и Гарджа упал на плоскую крышу скалы. Он даже не почувствовал удара. Тело растеклось, будто горячее месиво. Огненное пятно стояло перед глазами. Воин разжал губы, ища спасения у переливов вечерней прохлады, но воздух не пошёл в горло.
– Убивать не красиво, – выдавил он из себя с последним вздохом. Пятно в глазах потемнело, и взгляд Гарджи остановился.
Индра не боялся скалы. Вовсе нет. Он мог бы подняться по выбоинам, как это делал Гарджа. Но Индра не имел воли противиться этому странному предубеждению, получившему над ним власть. Может быть, скала говорила с ним голосом Гарджи?
– Если бы выжил, уже бы вернулся, – вздыхала кормилица, пряча от юноши глаза. Она злила Индру. Но злила не больше, чем сама беспомощность перед случившимся.
«Надо было идти. Сразу. Возможно, он ждал моей помощи», – говорил один Индра. «Куда идти? Гарджа никому не открывал своих троп. Идти, чтобы не вернуться?» – отвечал другой.
Однажды утром юноша принял решение. Он проснулся с ясным пониманием того, какое страшное пятно легло теперь на его совесть. «Прочь сомнения, сомнения – это страх, а страх – худшее поражение совести,» – сказал себе очнувшийся Индра и взялся за сборы. И как могло случиться, что он колебался возле скалы?
Юноша растянул тетиву, испытывая её прочность. Прощупал чуткими пальцами старое, залипшее и одеревеневшее волокно, разыскивая в нём надрывы. Смазал тетиву жиром и не перегибая петли отправил её в дорожную суму. Индра отобрал с десяток стрел, расцепил наконечники и тоже уложил их в суму. Тростничины он перемотал верёвкой и уложил туда же.
Индра всё делал так, как было принято в этом доме. Исключение составляла данда. Лёгкое копьё, с которым охотились на ленивых горных коз. Индра считал это оружие бесполезным. Слишком лёгким для обёрнутого в шкуру противника и слишком громоздким, чтобы таскать его с собой по скалам. Индра не взял данду. Он предпочитал лук и стрелы.
Когда молодой воин перевязал вокруг себя прошитый кожаными ремнями жух – тяжёлый плащ из шерстяной пряжи, сердце отстучало прощальный бой этому дому. Должно быть, так и следовало приветствовать дорогу. Ту дорогу, с которой не все возвращаются обратно.
Возле скалы собралось с полдесятка вайшей. Они равнодушно пялились на унесённую к небесам стену.
– Смотри, это принёс ветер, – сказал один из них, протянув Индре оборвок полотняного плаща. – Ни у кого из нас нет такой одежды. Глаза Индры говорили, что это был плащ Гарджи, его жух, но сердце молодого воина противилось увиденному. Он ничего не ответил вайше, взял оборвок и спрятал его возле сердца. Противящегося этой находке.
Индра прикоснулся к скале. Ожидая услышать свои душевные сомнения. Скала молчала. А душа звала воина вперёд. Вайши провожали его равнодушными взглядами. Они так и остались стоять внизу в немом ожидании чего-то. Может быть, они ждали, что Индра упадёт? «Им нужно придумать для себя какие-то развлечения,» – решил юноша, скользя вдоль стены.
До этих высот он лазил и в детстве. Гарджа как-то снимал его со стены.
Мальчик поднял голову и не увидел ничего, даже неба не увидел. Ничего, кроме влитой в бесконечность каменной громады.
Он опустил взгляд, ему показалось, что стена падает. Несётся вниз, увлекая его за собой.
Отец взнуздал скалу, бросившись на подмогу сыну. Когда Гарджа добрался до вцепившегося в камень ребёнка, руки Индры свело судорогой.
Скалолаз обязал маленького стенопроходца встать ему на плечи. Так они и спускались. Индра не мог разжать пальцы и царапал кровящими ногтями по скале.
Это было года через два, после того как они побывали в Амаравати.
Было ли страшно ему теперь? Гарджа как-то сказал, что страх беспощаден не только к трусам, но и к храбрецам. И лишь против равнодушных страх бессилен. Индра видел храбреца, поймавшего ядовитую змею и запустившего её себе за шиворот. Он улыбался, боясь при этом пошевелиться, и на лбу у него выступил пот.
Трудно быть равнодушным при яростном сердце. А Индра хотел быть равнодушным. Хотел, зная, что никогда им не будет.
Он остановился, чтобы перевести дух. Вайши внизу стали величиной с муравьев. Они продолжали стоять задрав головы. Только отошли подальше. Так им лучше виделось. Впечатлений теперь хватит на всю зиму. Индра полез дальше. Обтирая стену животом.
Где-то высоко на скале он стал равнодушным. Потому что устал бояться. Хотя, может быть, это был и не страх вовсе, а так, душевная неразбериха.
Индра забрался на уступ и, забыв обо всём, лежал разметав руки и уставившись в небо. Оно не приблизилось ни на шаг.
«Высоту неба выдумывают те, кто никогда на него не лазил,» – заключил молодой воин, вспоминая о цели своего геройства и с трудом поднимаясь на ноги. Ветер облизал гладкое лицо юноши, заслезив ему глаза. Здесь владычествовал ветер. Что он хотел рассказать молодому воину? Какими секретами поделиться?
Индра осмотрелся. Только макушка скалы, и ничего более. Ничего более не открылось его глазам. Гарджа, должно быть, ушёл привычным путём, не оставив и следа здесь. Гарджа умел ходить. Вайши говорили, что он за всю жизнь не сдвинул, не обронил в горах ни одного камня.
Камни… Что-то задело рассудок молодого воина. Камни! Ну конечно, под стеной никогда не лежало ни одного камня. Под стеной проходила тропинка, и Индра, бегая по ней всё детство, это знал наверняка. Те, что там когда-то валялись, пособирал Гарджа, складывая в хижине очаг. Так давно, что Индра об этом уже забыл, зато он прекрасно помнил, как наступил сегодня на камень. Возле стены. Откуда он взялся?
Да вот они, лежат кучкой возле самого края. Будто принесённые кем-то. Гарджа никогда бы их здесь не оставил. Они мешают забираться со стены на уступ, попадая под живот и под ноги.
Индра осмотрел площадку и сразу нашёл то, что искал. Засохшие пятна крови. Размыв. Тело волокли. По скосу, с выступа на выступ, к пропасти, что расколола толщу горы. По ту сторону.
Воин спустился с каменных зубьев на длинную и узкую площадку, за которой разверзлась пропасть. Здесь кровавые следы обрывались. Тот, кто волок тело, должно быть, снял с Гарджи плащ, обмотался в него и ободрал растянувшуюся полу на каменных остроконечьях. Ветер потом принёс этот оборвок в долину.
Значит, ветер всё-таки подсказал, где искать. Индра подставил лицо ветру. Налетевший поток выплеснул на воина кипение свой крылатой души.
– Послушай, – сказал ему Индра, – я присягну тебе, поскольку других достойных не знаю. Теперь я обращусь в того, чья судьба идёт по пятам нечисти, чтобы ни одна капля пролитой арийской крови не осталась без отмщения.
Ветер метнулся с молодого плеча и ушёл ввысь, разрывая небо. «Красивые слова! – мог бы ответить он новоиспечённому мстителю, – молодость любит красивые слова и красивые поступки. Посмотрим, что скажет твоя зрелость.»
– Кому ты будешь мстить? Разве тебе известны имена этих негодяев? – говорила кормилица, когда Индра вернулся. Юноша сосредоточенно молчал. В его глазах остановилась жизнь Гарджи. Кормилица старалась избегать этого взгляда. Она ходила сюда уже две недели, считая, что мальчику необходима забота взрослого человека. Правда, женщина терялась в том, какая именно забота. Индра приучился содержать себя сам. В строгом, доведенном до культа порядке.
– Разве тебе известны имена этих негодяев? – вздохнув повторила кормилица.
– У демонов нет имён! То, как они себя называют, не играет никакой роли. Все они – частицы одного большого противостояния, подступить к которому, победить которое можно лишь поглощая каждого из них. Не задумываясь, был ли он в том месте и в то время, или только мог там находиться. В этом нет разницы.
Кормилица не спорила, поскольку не понимала смысла сказанного. Что-то по-юношески беспощадное заполняло сейчас его голову. Как ей казалось.
В доме постепенно вышла мука и вяленое мясо. Кормилица приносила всего понемногу из собственных припасов, но Индра отказывался брать у неё пищу. Он доедал остатки лесных сборов. То, что полагалось хранить на зиму. От такой еды он всё время был голоден. Но Индра не думал, как ему жить. В нём ещё не перегорела прежняя уверенность в завтрашнем дне. В постоянстве приходящего. И только со временем юноша понял, что теперь никому уже его завтра не нужно. Завтра его жизни. Разве что кормилице. Да и ей было не по силам ходить сюда из деревни. Но всё решилось однажды утром, когда в хижину нагрянули старшины родов.
Индра удивился, что эти почтенные вайши удостоили его своим посещением. Да к тому же пришли пешком. По их виду можно было судить о серьёзности предстоящего разговора.
– Послушай, – начал один из почтенных старцев, – тебе пора уже о себе позаботиться. Ведь близится Ночь Богов.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросил другой. Индра хотел ответить, но его перебил третий:
– В общем, так, – сказал он, ударив себя ладонями по ногам, – нам больше не нужен хранитель стад. Чего скрывать, твоего отца мы признавали. Верно. Но это был Гарджа.
– Однако и он уже не мог защитить наших коров, – вмешался первый, – ведь набеги пишачей не прекращались.
– Да-да, – подтвердил второй.
– Гарджа – это другой разговор, – продолжил рассуждать тот, что перебил Индру. При этих слова первый закряхтел, ища места своему взгляду.
– Тебе лучше уйти в Амаравати, – наконец сказал он, – там всё-таки твой клан, твои родичи.
– Да, – кивнул второй.
– Гарджа был должен пастухам корову, – снова возник в разговоре третий, но мы простим тебе его долг… – он посмотрел на первого. Тот кивнул.
– … И даже дадим мяса на дорогу, если ты захочешь уйти.
– А кто будет мстить за ваших коров? – спросил молодой воин.
– Мы больше не хотим, чтобы кто-то за них мстил. Ведь Гарджа попался в собственные сети. Пишачи отомстили ему за своих. Если и ты захочешь мстить, пишачи придут снова и уже не за коровами, а за нашими жизнями.
– Да, – вздохнул второй.
– У нас есть собаки, чтобы охранять стада, – воодушевился третий, самый старый из них, – и у нас есть другие пастбища. Подальше от гор и от пишачей.
– Разве вы не арийцы? – вдруг вспыхнул Индра. – Разве вы забыли, что прощённая кровь рождает две, три, десяток новых жертв?
– А что же остановит кровь? Ведь нельзя же мстить вечно?
– Остановит? Да отца убил не столько пишач, сколько его собственная беспечность. Гарджа понадеялся на то, что пишачи приняли его цену за арийских коров. Одна против пяти их жизней. А они оказались глупее. И пришли за Гарджой. Но кто вам сказал, что пишачам вообще дано право мстить? Кто вам сказал, что мы принимаем их месть? Разве вы уже приравняли пишачей к себе?
Старшины бесчувственно переглянулись. Индра продолжал говорить:
– Пишач не может мстить потому, что месть арийцу губительна для его рода. Мы возьмём за одного арийца десять пишачей. И так будет всегда. Потому что иначе – губительно для нас. Если их устроит такая месть, пусть себе мстят.
– Да он безумец! – возмутился первый. – Его нужно гнать отсюда.
Индра посмотрел на стариков с сожалением и грустно улыбнулся:
– Не меняйте эту цену. А я, конечно, уйду. Что мне остаётся?
– Безумец, – повторил второй.
– Ты говоришь об их жизнях так, будто считаешь зёрнышки, – вмешался третий. Индра вздохнул:
– Стало быть, вы назначите другую цену. Другую цену своим жизням. Они ещё ничего не сделали, а вы уже уступили им своё достоинство.
Старики возмутились:
– Ты ещё слишком молод, воин, чтобы говорить с нами о достоинстве!
– Моей молодости, – возразил Индра, – хватит, чтобы его иметь. А вашей старости оказалось достаточно, чтобы утратить.
Этого старшины не снесли. Они вышли из хижины, и воину пришлось лишь догадываться, какие чувства у почтенных вайшей вызвали его слова.
Слишком близко стояла зима, чтобы начинать новую жизнь. Впрочем, новая жизнь для воина не сочетается со временем года. Да и почему, собственно говоря, она «новая»? В ней поменялось только то, что теперь Индра должен был сам прокладывать себе дорогу. Ту же дорогу. Сам.
Гарджа не останется без отомщения. И месть молодого воина нужна была не мёртвому Гардже, а живому Индре. Ибо только живое имеет цену, а всё мертвое от этой цены отрекается.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Одиночество – вот та великая сила, что ниспровергает все старания жестокого мира заполонить человеческую душу, привязать её к единственному стремлению – выжить, карабкаясь по головам обречённых, заставить её признавать только общие блага, только совместную пользу людей в этом прорыве к вершинам жизни. Одиночество обращает нас в пучину собственного мира. Ещё более беспощадного к выживающему в нем.
Индра клонился под тяжестью ноши. Одно мясо чего стоило! Здесь хватит его на месяц. Кормилица собрала в дорогу вяленые мясные куски, пересыпанные золой. Чтобы не завелись черви. Мясонину ещё перестилают горькими листьями авы. От личинок мух. Так всегда делал Гарджа, которому приходилось хранить подношения пастухов по месяцу и больше.
Индра взял всё, с чего можно было бы начать обустройство жизни на новом месте. Этого «всего» оказалось чуть больше, чем следовало, если полагаться на воинский принцип: «Тебе принадлежит только то, что ты можешь унести с собой.» Индра унёс с собой всё, кроме дома, но его спина и ноги уже выказывали несогласие с таким пониманием принципа. Зато ни в чём не будет нужды.
Он взял несколько толстых циновок, поскольку сам плести их не умел. Взял моток шнура из бычьих жил, конопляную верёвку, пару козьих шкур для постели, котелок из крепкой, как камень, морёной кхадиры, миску и плошку из тутового голяша, кусок ткани, чтобы при случае залатать порванный жух, тростник для стрел и бамбучины для данды, лёгкого копья, нелюбимого Индрой. Он взял бурдюк для воды и бурдюк с вязким жиром, которым перемазался, пока переваливал жир в узкое, ушитое горло. Взял масло для факела и трут, взял гребни, браслеты и краску для нательного рисунка, взял наконечники стрел, копий и топоров. Взял также еду в добром количестве и ещё что-то. Получилось порядочно.
Индра остановился, скинул поклажу с плеч и дал простор для воздуха в груди. Воину было бы легче, если бы он знал, куда идёт. В Амаравати? Последний раз Индра был в Амаравати пять лет назад. Они ходили с Гарджой, как и в тот первый раз, который Индра, разумеется, не помнил. Ему об этом рассказывал Гарджа. О тех удивительных событиях. Какой-то чудак сидел в колодце и загадывал загадки. Их никто не смог разгадать, кроме маленького Индры. Гарджа тогда был очень горд за сына. Правда, загадки эти он забыл. Кажется, речь шла о какой-то катастрофе. Однако Индра запомнил на всю жизнь от отца, что человек в колодце предрёк молодому воину следовать одному главному правилу: «Быть в нужное время в нужном месте.» Индра пока не знал, что оно означало, но помнил его как завет отца. Почему-то отца. Хотя его придумал не Гарджа, а человек в колодце.
Может быть, молодой воин сейчас и шёл именно туда, где он будет в нужное время? Но только не в Амаравати. Он не мог прийти в Амаравати, не отомстив за отца. Что он скажет старому Ашоке? Как посмотрит в глаза тем молодым воинам, которых сам учил боевому искусству, став для них, по воле Ашоки, на несколько месяцев кумара-ритой? В последний их с отцом визит в город. И потом его же, Индру, вайши просто выгнали. Идти сейчас в Амаравати со всем этим барахлом на плечах было бы унизительно.
Гарджа ушёл из клана потому, что, когда маруты стали возводить стены своих домов, никто не мог вспомнить, чей он сын. Чтобы взять его себе. Ему тогда было не больше, чем сейчас Индре. И когда маруты не вспомнили, кто родил этого мальчика, Ашока посмотрел на них и сказал: «Я твой отец! Ты будешь жить со мной.» Но Гарджа не стал жить с Ашокой. Хотя был ему благодарен за эти слова. Не стал потому, что Ашока никогда не был его отцом. Гарджа ушёл. К вайшам. Защищать их от демонов.
Он поменял с десяток деревень. Исходил Антарикшу из конца в конец, голодал, загибался от лихорадки, но в город не вернулся. Он искал свою судьбу и нашёл её всего в неделе хода от города. Здесь какая-то женщина родила ему сына. Индру. Она была кшатрийка. Гарджа поклялся в этом. Правда, не мог объяснить, откуда она здесь взялась, среди вайшей. И здесь же Гарджа оказался в свой последний раз «в нужное время в нужном месте». Теперь пришла очередь Индры постигать эту заповедь.
Юноша поднял поклажу и двинулся дальше. В пути его застала ночь. Он упрямо шёл вперёд. Не чувствуя ног, спины и времени. Он шёл до тех пор, пока не упал обессиленный и прогоревший духом дотла.
Пролежав какое-то время на разметённой по земле поклаже, Индра начал приходить в себя и подумывать о ночлеге. Над ним стояла густая, как омут, ночь. В её мрачных высотах ходили дымные облака. Тишина давила на уши, лезла в голову, выворачивая мозги наружу. Индра подумал, что никогда не слышал такой тишины. Без дальней оголосицы собак, без цикад, без гула ветра на скалах и одинокого рёва молодых быков в деревне Сита, названной так за большой грязный овраг с ручьём и лягушками.
Индра заставил себя подняться, собрать вещи и подготовить оружие к возможным ночным встречам. Осталось расстелить шкуры и нырнуть в плащ. И тут усталые глаза воина приметили где-то на лугу мерцающий огонёк. Далеко, в самой глубине этого бездвижного мягкого омута. «Нет, буду спать», – сказал себе воин. Лёг, подумал и принялся снова укладывать вещи. В дорогу.
Просторы мрака, прожжённые красной, непрогораемой искрой, величиной с мошку, распахнули идущему сырую и тёплую долину. Она отходила испариной. Снятой с остывающих трав. Путь до костра занял не так много времени, как предполагал Индра. Правда, каждый шаг теперь стоил ему усилия воли.
Возле костра сидели двое. Усталость не позволила воину разглядеть их как следует. Он возник из сумрака, всполошив ночных людей. Они повскакивали с насиженных мест, суетливо озираясь и что-то объясняя Индре. Воин не успел даже рта открыть. С виду эти люди походили на бродяг.
– Я только хотел погреться у вашего костра, – сказал Индра, – чтобы самому не разводить огонь и не искать в темноте хворост. Ведь лучше спать возле костра.
Его слова вызвали сперва подозрение, а затем лукавую радость этих странных людей.
– Конечно, лучше спать возле костра, – заулыбался один из них, воровато оглядываясь по сторонам. Индра сбросил с плеча вещи.
– Только вот еды у нас совсем нет, – простонал другой, с любопытством разглядывая молодого воина.
Посыпалось ломкое крошево камня. Значит, четырнадцать десятков трещин позади. Гарджа перевёл дух. Нет, он не мог опередить сумерки, как ни старался. Самое дурное заключалось в том, что ночь перехватит его на гребне. В долину он затемно не доберётся. Это могло означать, что воры пройдут безнаказанно. Прикрывшись темнотой.
Гарджа полез дальше. По ступеням он мог бы подняться и ночью. Здесь глаза не нужны. Однако спускаться с косого гребня в долину – дело другое.
Шестнадцатый десяток резал пальцы. Острым краем заступья. Гарджа впился в скалу, выдавливая из неё боль. Если бы скала могла кричать, Гарджа сейчас услышал бы её муку. И он бы спросил, кому из них хуже?
Оставалось совсем немного. Воин уже посмотрел вверх и оцепенел. Над ним застыл чей-то взгляд. Этот кто-то стоял у самого края и сверху рассматривал скалолаза. Гарджа сразу почувствовал недоброе. Его поджидали! Никто бы не мог отыскать его прохода на скалу, если бы… не охотился на мстителя.
Гарджа метнулся взглядом вдоль стены. Рядом, всего в одном обхвате от лестницы, открылась ещё пара глубоких трещин. Правда, упора для ног под ними уже не было. Воин поднял голову. И вовремя! Над ним повис занесённый для удара камень. Гарджа только успел вдохнуть и прыгнул в сторону. Руки верно рассчитали перехват. Теперь воин висел на стене, беспомощно возя ногами по её гладкой бочине. Камень, обстукивая углами стену, пронёсся вниз. Пальцы воина заломило под тяжестью повисшего на них тела. Вот когда вспомнился набежавший навстречу старости вес.
Гарджа поднял глаза. Того, наверху, не было. Должно быть, подбирал камни. Камней на площадке Гарджа не оставил. Побросал вниз, когда закончил проложение этой скальной дороги и обживал площадку. Что-то подсказало воину, что так будет лучше. Возможно, он побоялся дождевого потока, способного смыть их ему на голову, или того, что усталые ноги обязательно подберут под себя каждый оставленный камень, грозя споткнувшемуся сокрушением со скалы. В общем, сейчас это сослужило Гардже добрую службу.
Воин попытался вернуть себя на ступени и не без сожаления заметил, что сделать это оказалось крайне сложно. Одно дело прыгнуть в сторону, другое – переползти. К тому же руки его устали, а оттолкнуться ногами он уже не мог. Положение казалось безвыходным. Гарджа собрал последние силы и подтянулся к трещине. Яростное сопротивление гибели заставило его броситься к пути спасения. Превозмогая затягивающую воина немощь. К тому опасному пути, что непосилен для подавленного духа. Гарджа прыгнул.
Ярость – вот свойство арийской натуры, поднимающее людей из гибельного примирения с беспощадной действительностью. Из коварной трясины покоя, втягивающего обречённую жертву. Тысячу раз права ярость, безумствуя от имени жизни, перед безволием миражей упокоительного счастья, назначенных человеку его гибелью.
Рывок в сторону и теперь увенчался успехом. Гарджа висел на проломах скальной лестницы. Воин втянул пальцы ног в углубления нижних проступов и вздохнул с облегчением. В этот момент сильный удар сверху, по плечу, едва не вышиб его в небесный простор. Гарджа удержался, проглотив боль. Новый камень чиркнул воина по руке. Теперь по левой. «Третий попадёт в голову», – высветило в уме у скалолаза. Гарджа спрятал макушку, едва успев натянуть на шею замотку плаща. Камень упал на загорбок. Задержался на складках плаща и скатился по спине. Гарджа продолжал висеть на распорах рук и ног.
Сверху послышалась обрывистая, гаркающая речь. Метатель камней, должно быть, ругался. У него снова кончились камни. Воин получил спасительную заминку. Ему ещё никогда не приходилось спускаться по стене. Это казалось безумием. Раньше. Но не сейчас. Сейчас перед Гарджой стоял выбор: вверх – в бой или вниз – к спасению?
Когда-то такого выбора для Гарджи не могло бы существовать. Но теперь в нём что-то изменилось. Воин посмотрел вниз, вздохнул и ринулся на вершину.
Как он и предполагал, противника нигде поблизости не оказалось. Эти пишачи, полудемоны-полулюди, живущие в горных пещерах, недооценивают волю арийцев! Пишачи мыслят возможности врага как собственные. Полезное для арийцев заблуждение!
Гарджа перебрался на площадку, пронёсся по ней перемётным взглядом охотника и спрятался за небольшой приступ, что едва мог скрыть лежащего человека. Воин скинул свою поклажу, растянул узлы и освободился от плаща.
Пишач собирал камни. Возле птичьего гнездовья. Со своей затайки Гарджа легко бы убил его копьём. Но что-то заставило кшатрия выбрать другое оружие. И другой способ ведения боя.
Враг возвращался. С целым навалом камней на руках. Вот он сбросил камни и выглянул за край скалы. Гарджа возник у пишача за спиной. Воин не спешил бросаться на противника, растерянно выглядывавшего внизу свою жертву. Близость пропасти могла стать роковой для обоих.
Наконец пишач сообразил обернуться. Их разделял всего десяток шагов. И тут метателя камней окликнули. Он оказался не один. У птичьих гнёзд его поджидал другой такой же лохматый дикарь. Этот оклик, видимо, придал первому решимости. Пишач с криком бросился на арийца. Гарджа вспыхнул ответной яростью и метнулся навстречу. Переломил мгновение… Пишач упал с распоротым животом. В его кишках увяз нож обезумевшего мстителя. Бой был завершён. Оставался ещё один противник. А может, не один?
Прежде чем Гарджа ответил на этот вопрос, в нём проступила боль. Как плата за беспечность. Плащ бы спас его спину от стрелы. Но плащ Гарджа скинул перед атакой.
Воин вдруг потерял силу. Ноги не смогли его удержать, и Гарджа упал на плоскую крышу скалы. Он даже не почувствовал удара. Тело растеклось, будто горячее месиво. Огненное пятно стояло перед глазами. Воин разжал губы, ища спасения у переливов вечерней прохлады, но воздух не пошёл в горло.
– Убивать не красиво, – выдавил он из себя с последним вздохом. Пятно в глазах потемнело, и взгляд Гарджи остановился.
* * *
Индра отбросил в сторону лепную фигурку Рудры, которой он занимал нервное беспокойство рук, и вышел из хижины. Сумерки сгущались. Юноша поднял голову и посмотрел на вздыбленную плоскость скалы, смыкавшуюся с остывающим небом. Что-то задело глаза Индры. Там, в небе, кружил орёл, замерев на разбросе чёрных крыльев. Сердце юноши сжалось…* * *
Пошла уже третья неделя, как ушёл Гарджа. И не вернулся. Не вернулся! Эти два слова не укладывались в голове Индры. Юноша много раз подходил к скале, трогал её сухой камень, искал пальцами протёртые Гарджой щели… И всякий раз скала отвечала юноше, возмущая в нём какой-то неясный протест к задуманному. Протест означал: «Не трогай. Это его путь. Тебе он не поможет.»Индра не боялся скалы. Вовсе нет. Он мог бы подняться по выбоинам, как это делал Гарджа. Но Индра не имел воли противиться этому странному предубеждению, получившему над ним власть. Может быть, скала говорила с ним голосом Гарджи?
– Если бы выжил, уже бы вернулся, – вздыхала кормилица, пряча от юноши глаза. Она злила Индру. Но злила не больше, чем сама беспомощность перед случившимся.
«Надо было идти. Сразу. Возможно, он ждал моей помощи», – говорил один Индра. «Куда идти? Гарджа никому не открывал своих троп. Идти, чтобы не вернуться?» – отвечал другой.
Однажды утром юноша принял решение. Он проснулся с ясным пониманием того, какое страшное пятно легло теперь на его совесть. «Прочь сомнения, сомнения – это страх, а страх – худшее поражение совести,» – сказал себе очнувшийся Индра и взялся за сборы. И как могло случиться, что он колебался возле скалы?
Юноша растянул тетиву, испытывая её прочность. Прощупал чуткими пальцами старое, залипшее и одеревеневшее волокно, разыскивая в нём надрывы. Смазал тетиву жиром и не перегибая петли отправил её в дорожную суму. Индра отобрал с десяток стрел, расцепил наконечники и тоже уложил их в суму. Тростничины он перемотал верёвкой и уложил туда же.
Индра всё делал так, как было принято в этом доме. Исключение составляла данда. Лёгкое копьё, с которым охотились на ленивых горных коз. Индра считал это оружие бесполезным. Слишком лёгким для обёрнутого в шкуру противника и слишком громоздким, чтобы таскать его с собой по скалам. Индра не взял данду. Он предпочитал лук и стрелы.
Когда молодой воин перевязал вокруг себя прошитый кожаными ремнями жух – тяжёлый плащ из шерстяной пряжи, сердце отстучало прощальный бой этому дому. Должно быть, так и следовало приветствовать дорогу. Ту дорогу, с которой не все возвращаются обратно.
Возле скалы собралось с полдесятка вайшей. Они равнодушно пялились на унесённую к небесам стену.
– Смотри, это принёс ветер, – сказал один из них, протянув Индре оборвок полотняного плаща. – Ни у кого из нас нет такой одежды. Глаза Индры говорили, что это был плащ Гарджи, его жух, но сердце молодого воина противилось увиденному. Он ничего не ответил вайше, взял оборвок и спрятал его возле сердца. Противящегося этой находке.
Индра прикоснулся к скале. Ожидая услышать свои душевные сомнения. Скала молчала. А душа звала воина вперёд. Вайши провожали его равнодушными взглядами. Они так и остались стоять внизу в немом ожидании чего-то. Может быть, они ждали, что Индра упадёт? «Им нужно придумать для себя какие-то развлечения,» – решил юноша, скользя вдоль стены.
До этих высот он лазил и в детстве. Гарджа как-то снимал его со стены.
Мальчик поднял голову и не увидел ничего, даже неба не увидел. Ничего, кроме влитой в бесконечность каменной громады.
Он опустил взгляд, ему показалось, что стена падает. Несётся вниз, увлекая его за собой.
Отец взнуздал скалу, бросившись на подмогу сыну. Когда Гарджа добрался до вцепившегося в камень ребёнка, руки Индры свело судорогой.
Скалолаз обязал маленького стенопроходца встать ему на плечи. Так они и спускались. Индра не мог разжать пальцы и царапал кровящими ногтями по скале.
Это было года через два, после того как они побывали в Амаравати.
Было ли страшно ему теперь? Гарджа как-то сказал, что страх беспощаден не только к трусам, но и к храбрецам. И лишь против равнодушных страх бессилен. Индра видел храбреца, поймавшего ядовитую змею и запустившего её себе за шиворот. Он улыбался, боясь при этом пошевелиться, и на лбу у него выступил пот.
Трудно быть равнодушным при яростном сердце. А Индра хотел быть равнодушным. Хотел, зная, что никогда им не будет.
Он остановился, чтобы перевести дух. Вайши внизу стали величиной с муравьев. Они продолжали стоять задрав головы. Только отошли подальше. Так им лучше виделось. Впечатлений теперь хватит на всю зиму. Индра полез дальше. Обтирая стену животом.
Где-то высоко на скале он стал равнодушным. Потому что устал бояться. Хотя, может быть, это был и не страх вовсе, а так, душевная неразбериха.
Индра забрался на уступ и, забыв обо всём, лежал разметав руки и уставившись в небо. Оно не приблизилось ни на шаг.
«Высоту неба выдумывают те, кто никогда на него не лазил,» – заключил молодой воин, вспоминая о цели своего геройства и с трудом поднимаясь на ноги. Ветер облизал гладкое лицо юноши, заслезив ему глаза. Здесь владычествовал ветер. Что он хотел рассказать молодому воину? Какими секретами поделиться?
Индра осмотрелся. Только макушка скалы, и ничего более. Ничего более не открылось его глазам. Гарджа, должно быть, ушёл привычным путём, не оставив и следа здесь. Гарджа умел ходить. Вайши говорили, что он за всю жизнь не сдвинул, не обронил в горах ни одного камня.
Камни… Что-то задело рассудок молодого воина. Камни! Ну конечно, под стеной никогда не лежало ни одного камня. Под стеной проходила тропинка, и Индра, бегая по ней всё детство, это знал наверняка. Те, что там когда-то валялись, пособирал Гарджа, складывая в хижине очаг. Так давно, что Индра об этом уже забыл, зато он прекрасно помнил, как наступил сегодня на камень. Возле стены. Откуда он взялся?
Да вот они, лежат кучкой возле самого края. Будто принесённые кем-то. Гарджа никогда бы их здесь не оставил. Они мешают забираться со стены на уступ, попадая под живот и под ноги.
Индра осмотрел площадку и сразу нашёл то, что искал. Засохшие пятна крови. Размыв. Тело волокли. По скосу, с выступа на выступ, к пропасти, что расколола толщу горы. По ту сторону.
Воин спустился с каменных зубьев на длинную и узкую площадку, за которой разверзлась пропасть. Здесь кровавые следы обрывались. Тот, кто волок тело, должно быть, снял с Гарджи плащ, обмотался в него и ободрал растянувшуюся полу на каменных остроконечьях. Ветер потом принёс этот оборвок в долину.
Значит, ветер всё-таки подсказал, где искать. Индра подставил лицо ветру. Налетевший поток выплеснул на воина кипение свой крылатой души.
– Послушай, – сказал ему Индра, – я присягну тебе, поскольку других достойных не знаю. Теперь я обращусь в того, чья судьба идёт по пятам нечисти, чтобы ни одна капля пролитой арийской крови не осталась без отмщения.
Ветер метнулся с молодого плеча и ушёл ввысь, разрывая небо. «Красивые слова! – мог бы ответить он новоиспечённому мстителю, – молодость любит красивые слова и красивые поступки. Посмотрим, что скажет твоя зрелость.»
– Кому ты будешь мстить? Разве тебе известны имена этих негодяев? – говорила кормилица, когда Индра вернулся. Юноша сосредоточенно молчал. В его глазах остановилась жизнь Гарджи. Кормилица старалась избегать этого взгляда. Она ходила сюда уже две недели, считая, что мальчику необходима забота взрослого человека. Правда, женщина терялась в том, какая именно забота. Индра приучился содержать себя сам. В строгом, доведенном до культа порядке.
– Разве тебе известны имена этих негодяев? – вздохнув повторила кормилица.
– У демонов нет имён! То, как они себя называют, не играет никакой роли. Все они – частицы одного большого противостояния, подступить к которому, победить которое можно лишь поглощая каждого из них. Не задумываясь, был ли он в том месте и в то время, или только мог там находиться. В этом нет разницы.
Кормилица не спорила, поскольку не понимала смысла сказанного. Что-то по-юношески беспощадное заполняло сейчас его голову. Как ей казалось.
В доме постепенно вышла мука и вяленое мясо. Кормилица приносила всего понемногу из собственных припасов, но Индра отказывался брать у неё пищу. Он доедал остатки лесных сборов. То, что полагалось хранить на зиму. От такой еды он всё время был голоден. Но Индра не думал, как ему жить. В нём ещё не перегорела прежняя уверенность в завтрашнем дне. В постоянстве приходящего. И только со временем юноша понял, что теперь никому уже его завтра не нужно. Завтра его жизни. Разве что кормилице. Да и ей было не по силам ходить сюда из деревни. Но всё решилось однажды утром, когда в хижину нагрянули старшины родов.
Индра удивился, что эти почтенные вайши удостоили его своим посещением. Да к тому же пришли пешком. По их виду можно было судить о серьёзности предстоящего разговора.
– Послушай, – начал один из почтенных старцев, – тебе пора уже о себе позаботиться. Ведь близится Ночь Богов.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросил другой. Индра хотел ответить, но его перебил третий:
– В общем, так, – сказал он, ударив себя ладонями по ногам, – нам больше не нужен хранитель стад. Чего скрывать, твоего отца мы признавали. Верно. Но это был Гарджа.
– Однако и он уже не мог защитить наших коров, – вмешался первый, – ведь набеги пишачей не прекращались.
– Да-да, – подтвердил второй.
– Гарджа – это другой разговор, – продолжил рассуждать тот, что перебил Индру. При этих слова первый закряхтел, ища места своему взгляду.
– Тебе лучше уйти в Амаравати, – наконец сказал он, – там всё-таки твой клан, твои родичи.
– Да, – кивнул второй.
– Гарджа был должен пастухам корову, – снова возник в разговоре третий, но мы простим тебе его долг… – он посмотрел на первого. Тот кивнул.
– … И даже дадим мяса на дорогу, если ты захочешь уйти.
– А кто будет мстить за ваших коров? – спросил молодой воин.
– Мы больше не хотим, чтобы кто-то за них мстил. Ведь Гарджа попался в собственные сети. Пишачи отомстили ему за своих. Если и ты захочешь мстить, пишачи придут снова и уже не за коровами, а за нашими жизнями.
– Да, – вздохнул второй.
– У нас есть собаки, чтобы охранять стада, – воодушевился третий, самый старый из них, – и у нас есть другие пастбища. Подальше от гор и от пишачей.
– Разве вы не арийцы? – вдруг вспыхнул Индра. – Разве вы забыли, что прощённая кровь рождает две, три, десяток новых жертв?
– А что же остановит кровь? Ведь нельзя же мстить вечно?
– Остановит? Да отца убил не столько пишач, сколько его собственная беспечность. Гарджа понадеялся на то, что пишачи приняли его цену за арийских коров. Одна против пяти их жизней. А они оказались глупее. И пришли за Гарджой. Но кто вам сказал, что пишачам вообще дано право мстить? Кто вам сказал, что мы принимаем их месть? Разве вы уже приравняли пишачей к себе?
Старшины бесчувственно переглянулись. Индра продолжал говорить:
– Пишач не может мстить потому, что месть арийцу губительна для его рода. Мы возьмём за одного арийца десять пишачей. И так будет всегда. Потому что иначе – губительно для нас. Если их устроит такая месть, пусть себе мстят.
– Да он безумец! – возмутился первый. – Его нужно гнать отсюда.
Индра посмотрел на стариков с сожалением и грустно улыбнулся:
– Не меняйте эту цену. А я, конечно, уйду. Что мне остаётся?
– Безумец, – повторил второй.
– Ты говоришь об их жизнях так, будто считаешь зёрнышки, – вмешался третий. Индра вздохнул:
– Стало быть, вы назначите другую цену. Другую цену своим жизням. Они ещё ничего не сделали, а вы уже уступили им своё достоинство.
Старики возмутились:
– Ты ещё слишком молод, воин, чтобы говорить с нами о достоинстве!
– Моей молодости, – возразил Индра, – хватит, чтобы его иметь. А вашей старости оказалось достаточно, чтобы утратить.
Этого старшины не снесли. Они вышли из хижины, и воину пришлось лишь догадываться, какие чувства у почтенных вайшей вызвали его слова.
Слишком близко стояла зима, чтобы начинать новую жизнь. Впрочем, новая жизнь для воина не сочетается со временем года. Да и почему, собственно говоря, она «новая»? В ней поменялось только то, что теперь Индра должен был сам прокладывать себе дорогу. Ту же дорогу. Сам.
Гарджа не останется без отомщения. И месть молодого воина нужна была не мёртвому Гардже, а живому Индре. Ибо только живое имеет цену, а всё мертвое от этой цены отрекается.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Индра: в нужде варил себе я потроха собаки.
Я не нашёл среди богов того, кто хотя бы пожалел меня.
(Ригведа. Мандала IV, 18)
Одиночество – вот та великая сила, что ниспровергает все старания жестокого мира заполонить человеческую душу, привязать её к единственному стремлению – выжить, карабкаясь по головам обречённых, заставить её признавать только общие блага, только совместную пользу людей в этом прорыве к вершинам жизни. Одиночество обращает нас в пучину собственного мира. Ещё более беспощадного к выживающему в нем.
Индра клонился под тяжестью ноши. Одно мясо чего стоило! Здесь хватит его на месяц. Кормилица собрала в дорогу вяленые мясные куски, пересыпанные золой. Чтобы не завелись черви. Мясонину ещё перестилают горькими листьями авы. От личинок мух. Так всегда делал Гарджа, которому приходилось хранить подношения пастухов по месяцу и больше.
Индра взял всё, с чего можно было бы начать обустройство жизни на новом месте. Этого «всего» оказалось чуть больше, чем следовало, если полагаться на воинский принцип: «Тебе принадлежит только то, что ты можешь унести с собой.» Индра унёс с собой всё, кроме дома, но его спина и ноги уже выказывали несогласие с таким пониманием принципа. Зато ни в чём не будет нужды.
Он взял несколько толстых циновок, поскольку сам плести их не умел. Взял моток шнура из бычьих жил, конопляную верёвку, пару козьих шкур для постели, котелок из крепкой, как камень, морёной кхадиры, миску и плошку из тутового голяша, кусок ткани, чтобы при случае залатать порванный жух, тростник для стрел и бамбучины для данды, лёгкого копья, нелюбимого Индрой. Он взял бурдюк для воды и бурдюк с вязким жиром, которым перемазался, пока переваливал жир в узкое, ушитое горло. Взял масло для факела и трут, взял гребни, браслеты и краску для нательного рисунка, взял наконечники стрел, копий и топоров. Взял также еду в добром количестве и ещё что-то. Получилось порядочно.
Индра остановился, скинул поклажу с плеч и дал простор для воздуха в груди. Воину было бы легче, если бы он знал, куда идёт. В Амаравати? Последний раз Индра был в Амаравати пять лет назад. Они ходили с Гарджой, как и в тот первый раз, который Индра, разумеется, не помнил. Ему об этом рассказывал Гарджа. О тех удивительных событиях. Какой-то чудак сидел в колодце и загадывал загадки. Их никто не смог разгадать, кроме маленького Индры. Гарджа тогда был очень горд за сына. Правда, загадки эти он забыл. Кажется, речь шла о какой-то катастрофе. Однако Индра запомнил на всю жизнь от отца, что человек в колодце предрёк молодому воину следовать одному главному правилу: «Быть в нужное время в нужном месте.» Индра пока не знал, что оно означало, но помнил его как завет отца. Почему-то отца. Хотя его придумал не Гарджа, а человек в колодце.
Может быть, молодой воин сейчас и шёл именно туда, где он будет в нужное время? Но только не в Амаравати. Он не мог прийти в Амаравати, не отомстив за отца. Что он скажет старому Ашоке? Как посмотрит в глаза тем молодым воинам, которых сам учил боевому искусству, став для них, по воле Ашоки, на несколько месяцев кумара-ритой? В последний их с отцом визит в город. И потом его же, Индру, вайши просто выгнали. Идти сейчас в Амаравати со всем этим барахлом на плечах было бы унизительно.
Гарджа ушёл из клана потому, что, когда маруты стали возводить стены своих домов, никто не мог вспомнить, чей он сын. Чтобы взять его себе. Ему тогда было не больше, чем сейчас Индре. И когда маруты не вспомнили, кто родил этого мальчика, Ашока посмотрел на них и сказал: «Я твой отец! Ты будешь жить со мной.» Но Гарджа не стал жить с Ашокой. Хотя был ему благодарен за эти слова. Не стал потому, что Ашока никогда не был его отцом. Гарджа ушёл. К вайшам. Защищать их от демонов.
Он поменял с десяток деревень. Исходил Антарикшу из конца в конец, голодал, загибался от лихорадки, но в город не вернулся. Он искал свою судьбу и нашёл её всего в неделе хода от города. Здесь какая-то женщина родила ему сына. Индру. Она была кшатрийка. Гарджа поклялся в этом. Правда, не мог объяснить, откуда она здесь взялась, среди вайшей. И здесь же Гарджа оказался в свой последний раз «в нужное время в нужном месте». Теперь пришла очередь Индры постигать эту заповедь.
Юноша поднял поклажу и двинулся дальше. В пути его застала ночь. Он упрямо шёл вперёд. Не чувствуя ног, спины и времени. Он шёл до тех пор, пока не упал обессиленный и прогоревший духом дотла.
Пролежав какое-то время на разметённой по земле поклаже, Индра начал приходить в себя и подумывать о ночлеге. Над ним стояла густая, как омут, ночь. В её мрачных высотах ходили дымные облака. Тишина давила на уши, лезла в голову, выворачивая мозги наружу. Индра подумал, что никогда не слышал такой тишины. Без дальней оголосицы собак, без цикад, без гула ветра на скалах и одинокого рёва молодых быков в деревне Сита, названной так за большой грязный овраг с ручьём и лягушками.
Индра заставил себя подняться, собрать вещи и подготовить оружие к возможным ночным встречам. Осталось расстелить шкуры и нырнуть в плащ. И тут усталые глаза воина приметили где-то на лугу мерцающий огонёк. Далеко, в самой глубине этого бездвижного мягкого омута. «Нет, буду спать», – сказал себе воин. Лёг, подумал и принялся снова укладывать вещи. В дорогу.
Просторы мрака, прожжённые красной, непрогораемой искрой, величиной с мошку, распахнули идущему сырую и тёплую долину. Она отходила испариной. Снятой с остывающих трав. Путь до костра занял не так много времени, как предполагал Индра. Правда, каждый шаг теперь стоил ему усилия воли.
Возле костра сидели двое. Усталость не позволила воину разглядеть их как следует. Он возник из сумрака, всполошив ночных людей. Они повскакивали с насиженных мест, суетливо озираясь и что-то объясняя Индре. Воин не успел даже рта открыть. С виду эти люди походили на бродяг.
– Я только хотел погреться у вашего костра, – сказал Индра, – чтобы самому не разводить огонь и не искать в темноте хворост. Ведь лучше спать возле костра.
Его слова вызвали сперва подозрение, а затем лукавую радость этих странных людей.
– Конечно, лучше спать возле костра, – заулыбался один из них, воровато оглядываясь по сторонам. Индра сбросил с плеча вещи.
– Только вот еды у нас совсем нет, – простонал другой, с любопытством разглядывая молодого воина.