Страница:
Она кивнула на припухшие рёбра воина. Уже не противившегося ничему.
Сати принесла растирку, дурно, ядовито пахнущую снадобьем, и, уложив кшатрия, взялась живить его тело тихими пальцами. Женщина заговорила о чём-то правильном. О чём-то хорошо известном. Индра пытался её слушать, но сладостная дрёма уносила его мозги в туман покоя и бездействия.
Когда очаг прогорел, воин вспомнил о Дадхъянче.
– Куда же ты пойдёшь, уже ночь? – спросила Сати, обволакивая Индру теплом своих рук.
– Ночь?
– Конечно. И угли прогорели. Мы даже не сможем сделать факел. И одежда твоя в дымнике, а до него нужно идти. Подожди до утра.
– Как же до утра? Он там один. Столько времени.
– Наверняка твой друг пришёл днём в деревню. Они всегда жгут костёр, чтобы издали был виден дым. Его заметно за сотни шагов.
Индра понемногу успокоился и признал над собой власть тёплых рук Сати.
Ни на следующий день, ни после Дадхъянч так и не объявился. Сати ходила в деревню за водой и, вернувшись, поведала, что там чужих не видывали.
– Значит, он повернул к сиддхам, – заключила женщина.
– А далеко отсюда их деревня?
– В полудне пути.
– Я должен его догнать. Сати наклонила голову:
– Разве тебе было плохо со мной этой ночью?
– Нет, поверь, но…
Она обняла Индру за плечи:
– Что изменится, если ты уйдёшь сегодня? Или завтра? Твой Человек с лошадиной головой уже у сиддхов. Должно быть, он переждёт у них Ночь Богов. Ты его не потеряешь.
Индра чувствовал, что и этот его порыв Сати удалось унять. Она вообще заволакивала клокотание всякой страсти вокруг себя. Кроме, разумеется, одной. А уж в ней Сати была большой искусницей.
– Жаль, что он не станет твоим мужем.
– Им уже стал ты, – равнодушно сказала женщина, поправляя на Индре одежды.
Ему ещё никогда не встречались такие заботливые руки. Даже в детстве руки кормилицы не заботились так о нём, как эти сейчас. Мягкие, как снег в горных долинах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Как-то, оставшись один, Индра вернулся мыслями к Ратри. Странное чувство овладело воином. Не то чтобы вины перед ней, нет, и не раскаяния вовсе, а чего-то другого. Оно затревожило Индру душевным стеснением, не отдалявшим, а, напротив, приближавшим Ратри. Он словно бы прошёл то необходимое испытание, пределы которого были обозначимы именно этим выбором. Ратри. Испытание не отказом от всего прочего чарующего многоличия женщин, пожизненно приговорив себя лишь к немому их созерцанию, а, вкусивши всего понемногу, отдать предпочтение своему — вот в чем заключался его итог. «Ведь и птицы, – считал Индра, – летают разной стороною, но поворачивают всегда в одну.» Кшатрий даже подумал: есть ли вообще Сати или она – всего лишь плод воображения? Отголосок его телесной зрелости? Его готовности постигать и оценивать, завоёвывать и не уступать никому это жизненное пространство, называемое Женщиной.
Он осмотрелся. Вполне довольный собой и объяснивший природу своего душеотступничества. Под валкими сводам! земляного дома померкло время. Стояло на месте, отпустив жизнь бродить стороной. Сюда долетали только отзвуки жизни. И, долетев, теряли какой бы то ни было смысл. Уже прозвучи и отгорев на стороне. Сати подбирала для себя то, что приносил ей случай. Если вообще приносил. Нет, Индра так жить не мог.
Он смотал жух, перевязал шикханду, спрятал ножи в подсумки и собрался было за порог, но тут появилась Сати, и вольнодумство Индры увязло в её мягком взгляде. Женщина не придала увиденному значения и только тихо спросила:
– Собрался уходить?
Воин проклинал себя за то, что замешкался. Ему сейчас почему-то не хватало воздуха.
– А я хотела позвать тебя на охоту, – так же тихо сказала Сати. Как бы само собой. Перебирая вещи. Индра остался. Ради охоты.
Сати оказалась выдающейся охотницей. Одиночество и жизненная независимость сделали своё дело. Индра и не предполагал, что женщины умеют так стрелять из лука. Давно непуганая заботой рука кшатрия сразу дала сбой, отпустив стрелу на добрую четверть в сторону. Кабан даже не понял, что на него охотятся. Индра скривил рот. От позора воина спасало только одно обстоятельство. Полсотни шагов до цели. С такой дистанции мало кто мог бы попасть. А если и попадал, то случайно.
Сати подобрала цель так, будто никогда ближе к ней и не выходила. Кабан завалился, передёрнув ногами.
Взглянув на Индру, женщина равнодушно заметила:
– После первой стрелы у меня есть время только на один выстрел. Поэтому необходимо попадать издали.
Будто оправдалась. Остальное Индра понял сам. После первой стрелы он брал в руки копьё, и свирепый подстрелок встречался со свирепым охотником. Один на один. В рукопашную. Ярость против ярости. Охотница, захоти она того же, была бы растерзана зверем. Вот Сати и била наверняка. С первой стрелы. Чтобы второй – только поправить подстрел, если требовалось.
Лёгкость, с которой охотница перерезала кабану горло, уверенно направив в сторону фонтан крови, вызывала восхищение. От прежней Сати не осталось и следа. Куда делась её сладкая, томная, кошачья мягкость?
Индра долго не мог смириться со своим провалом. Охотники забрали туговёртые свиные ноги, отдав остальное голодным падальщикам. Всю обратную дорогу кшатрий только и думал, что о реванше. Ему понадобилась ещё неделя. До следующей охоты.
И ещё одна неделя понадобилась Индре. И ещё одна. Воин не мог примириться с тем, что Сати лучше него стреляет. Все дни тратил Индра на охотничий рыск. Он подтрунивал над гарцеватым шагом охотницы, над её упрямой спиной, не знавшей охотничьей прижимки, над медлительностью движений и безразличием к ритуальным танцам и тотемным приворотам. Но стреляла она лучше. И это Индру бесило. И ещё она прекрасно чувствовала зверя, всегда твердо зная, какой тропой следует идти.
– Почему?! – негодовал Индра. Сати молчала и упрямо вела его к дичине. Выводила на выстрел. Индре оставалось только поднять лук. Иногда он попадал, но Сати всегда выравнивала его подстрел. Добивала зверя. И всегда это получалось у неё идеально.
Чем большим притяжением окликалась в душе воина Ратри, тем беспощаднее проходили его ночи с прекрасной охотницей. Он будто пытался подавить её силой своей страсти. Но и в этом противостоянии Сати не имела равных.
Явление Ратри в изменчивых мыслях и чувствах кшатрия перестало символизировать своё. Она постепенно покинула одиночество Индры. Одиночество, которое ещё не завоевала Сати, уже вытеснив свою молодую соперницу.
В охотнице было много привлекательного для воина. И даже её возраст, столь несочетаемый с наивными порывами души Индры, прижился к его пониманию наибольшей женской красоты. Всё сложилось.
Часто долгими ночами, зарывшись в мягкие шкуры по самые носы, Сати и Индра говорили о величии мира и о наслаждении испытывать это величие, спрятавшись под одеялом в маленьком, неприметном земляном доме. Индре действительно нравилось так думать. Нравилось казаться самому себе маленьким и беспомощным зверьком, затаившимся в тихой норке. Воин предался чарам новой для себя ритуальной игры. Единственным, что его тревожило в этой игре, было упорное нежелание Сати говорить о детях. В ней отсутствовало какое бы то ни было стремление к материнству. Что, вероятно, объяснялось её невозможностью забеременеть. Индра пока не знал, нужны ли ему их дети, но что-то в этой игре было уже не так.
Прошёл год. Мало-помалу перепокоив все бунтарские идеи воина. Нет, Индра от них не отказался. И Сати даже поддержала его выдумки относительно приручения лошадей. Изменилось только время принятия решений. Будто прикрылось терпением, утвердившись в нём. «Если дело верное, совершенно не обязательно с ним спешить», – сказала как-то охотница. К тому же нигде поблизости не паслись табуны.
В поведении Сати было только одно, что могло бы насторожить и обеспокоить Индру. Она не соблюдала законов Ману, священных для каждого арийца. Законы предписывали приносить жертвы Агни, встречать и провожать день молитвой богам. Сати приносила жертвы перед охотой и после, не жалея крови добытых птиц и зверей. К Агни она не обращалась никогда, и молитвы свои женщина таила от ушей Индры, избегая всяческих разговоров о богах. Кшатрию это казалось странным. Он искал собственных объяснений поведению женщины, но в итоге довольствовался лишь надеждой услышать объяснения от неё самой. Когда-нибудь.
Однажды, томимый душевной усталостью от однообразия жизни, Индра забрёл туда, куда обычно мужчины носа не кажут. Пользуясь при соответствующей нужде другой стороной. Забрёл безо всякой причины. Скорее, просто исследуя окрестности своего нового дома.
Уже поняв, где он оказался и боясь быть застигнутым в своём неблаговидном дозоре, воин услышал голос Сати. Обращённый вовсе не к нему. Это насторожило Индру, и кшатрий, тихо преодолев кустовник, подобрался ближе.
Увиденное вызвало у него изумление. За кустами отхожего места располагался алтарь, и какой! Его обрамляли цветастые колья с черепами. Черепов было пять. И ещё – две мёртвые головы, водружённые относительно недавно. Судя по наличию волос и кожи.
Сати стояла на коленях возле пустого столба, не имевшего никакого навершия, кроме остроконечья. Этот кол был врыт последним. Свежая земля под ним говорила о только что законченных приготовлениях к обряду. Женщина продолжала молитву:
– Вкуси его кровь, великая Кали. Я принесу тебе его жизнь…
Индра оцепенел. Он вдруг вспомнил, что предыдущий муж Сати умер, как она говорила, незадолго до появления кшатрия. Должно быть, так умирали все её мужья.
Воин бесшумно покинул свою засаду. И всё-таки чутьё не обмануло Сати и на этот раз. Она прервала молитву и обернулась. Но тень воина скользила уже далеко от этих глаз. Потому опасливый рыск по кустам ничего не дал охотнице. И лишь точность её поиска снова потрясла Индру.
Вернувшись в земляной дом, воин первым делом подумал о встрече опасности лицом к лицу. Но, остыв понемногу, решил действовать иначе. Сати могла подозревать его случайную посвящённость в предречение собственной судьбы. Если бы её опасения подтвердились, их охота друг на друга оказалась бы неминуемой. Она была к ней уже подготовлена. Индра не стал пере– оценивать свои возможности в этом бою, отводя женщине как противнику малодостойную роль.
Враг – понятие бесполое. Становясь врагом, женщина теряет все те преимущества, что даёт ей благородство мужчины. Либо война, либо благородство. Совместить эти понятия – значит поплатиться кровью.
Кроме того, Индра помнил, что не было ещё такой охоты за целый год, которая бы закончилась для Сати неудачей. Вполне возможно, что к числу её боевых достоинств относилась не только безупречная стрельба. Не ветер же занёс все эти головы на её мрачный алтарь. Семь мёртвых – против одной живой. Живучей, ласковой и беспощадной кошачьей головы.
Нет, Индра стал действовать по-другому. Кошачьими методами. К чему его враг не мог быть готов.
– Архари! – изрёк воин. Его бой начался.
Первым делом он разоружился и вывесил оружие у входа. Чтобы она не усомнилась в его миролюбии. После этого кшатрий снял с себя одежду и, тщательно всё разложив, отправился в постель. Нет, одежду он не сбрасывал в спешке. Не срывал с себя, рассчитывая на бегу, как бы успеть притаиться. Здесь царил покой. Неподдельный. Тот покой, о который разбились все эти семь голов.
Сати появилась внезапно. И беззвучно. Индра видел её сквозь щель между шкурами. Инстинкт приказал ему затаиться. Но это был не тот инстинкт. Таится всегда жертва в приближении хищника, а кшатрий, по правилам своей войны, не мог сидеть приворожённо. Охотница почувствовала бы кожей его оцепенение. Он заворочался, вздохнул и перевернулся под шкурами на спину. Теперь воин не видел Сати. Не видел её глаз и рук.
Он почему-то подумал, что голова у него одна. Тишина казалась криком. Наконец женщина негромко спросила:
– Ты что, спишь?
«Спрашивают только дураки!» – просиял Индра. Про себя. Но к Сати это не относилось. Её вопросом звучало сомнение. Сомнение! И это был уже перевес сил.
Он ответил не сразу. Выдержал паузу. Потом дёрнул головой:
–А?
И снова вздохнул.
– Я разбудила тебя?
– Что? А?.. Мне показалось, что я ещё не успел заснуть.
Сати улыбнулась и вползла под шкуры. Её мягкие лапы крались по груди воина.
«Ночью. Это должно произойти ночью. Все кошки охотятся ночью», – думал Индра, но ночью ничего не случилось. Кшатрий боялся себя выдать, но спать он не мог. А Сати спала. Легко и безвинно. Раскрывшись, раскидав руки и мягко улыбаясь своим снам.
Ничего не произошло и днём, всё было, как обычно. Единственный вопрос, который задавал себе кшатрий – когда? Впрочем, он успел подумать, что гибель в бою должна случаться именно от того немого вопроса, который задают себе неправильно. Не «когда?», а «как?» – применительно к нему сейчас. Если Индра не ошибался, то это «когда» уже наступило.
Индра не ошибался. Травяной развар, приготовленный для него Сати, выглядел гуще обычного. Гуще, только и всего.
Сперва воин подумал, что она выдала себя. Для человека, чей глаз никогда не даёт сбоя при стрельбе, чей глаз столь точен, что по нему можно сверять любой расчёт, такая промашка не могла быть случайной. Для Сати просто не существовало случайностей. Она себя к этому приучила. Но именно это обстоятельство и смущало Индру.
Сати замерла с протянутой ему миской. Пить или не пить? Обычный травяной развар, к которому он за год уже привык. Только гуще. Заметно гуще. Она ждала уже мгновение. Заминка сейчас выдаст его подозрение. Кшатрий взял миску и выпил. Пот проступил у него на лбу. Привычное пойло, только гуще. Индра снова победил. Сати ничего не заметила. Даже пот. Теперь он понял, «как» она собирается подготовить его к обряду. Теперь нужно было поймать за хвост только «когда».
Индра пока не знал, что ему делать. Вероятно, Сати не оставила бы воину путей к отступлению. Он осмотрел свои ножи и подумал, что они ему вряд ли пригодятся. Проводив охотницу взглядом за дверь, Индра сгрёб из остывшего очага две пригоршни золы, добавил в них жгучего порошка, который Сати добывала перетиранием ядовитых на вкус плодов перца, и высыпал всё это в кожаную оплатку. Оторванную от тельной безрукавки. Сделав из оплатки мешочек и спрятав своё пыльное месиво под перевязь, Индра почувствовал себя более уверенно. В лапах у кошки.
«Когда» наступило на следующий день. Сати заметила у Индры признаки подступающей лихорадки. Откуда-то взялась сыпь на руках. Впрочем, в заботе охотницы об Индре можно было найти лазейку и для припарки ему какой– нибудь безобидной гадости. Сати готовила зелье.
И всё-таки Индра увидел то, за чем так охотился его глаз. Отвар она несла необычно. Слишком твердо держала миску. Слишком зачарованны были её глаза. Словно приворожены зельем. И она затаила дыхание. Чтобы не дышать этим паром. Индра всё увидел. В одно мгновение.
– Ой, там кто-то есть, – сказал Индра, кивнув на дверь. Он взял у Сати миску и, прежде чем охотница успела что-либо сказать, вышел наружу.
– Смотри, как разбегались гуськи. Пора подумать и об охоте. А?
– Не разлей.
– Что это ты мне тут намешала? Какая дрянь!
– Пей!
– Пью, – скривился Индра, беззвучно сливая пойло в траву. По ноге, чтобы не выдать себя шумом. Полглотка он оставил и, вернувшись в дом, демонстративно послал остатки в рот. Эти крохи оказались злее, чем он мог предположить. Индра поперхнулся душной, травосочной горечью. Глаза воина сразу ответили слезой. Сати замерев смотрела на свою жертву, и взгляд охотницы пригвоздил её, как приговор. Казалось, из этого взгляда сейчас вырвется дикая, свирепая рыскута и разорвёт Индру.
Он взял воздуха и почувствовал облегчение. Только голова его отяжелела и пошла шальным повалом. Ноги держали, а голова летела к земле. Индра шагнул, оступился и попал прямо в руки Сати. Она с трудом перехватила воина:
– Слушай меня и делай то, что я тебе скажу!
Должно быть, это говорила хозяйка земляного дома, но Индра не мог узнать её голоса. Воин покорился. Почему-то. Его воля не противилась и даже находила в этом спасение от той внезапной беспомощности, в которую впал Индра.
Они приближались к алтарю Кали. Охотница шла сзади, то и дело придерживая воина за плечи, чтобы ноги не снесли его куда-нибудь в кусты. Алтарь открывался жёлтыми черепами бывших мужей Сати. Приговорённых к её любви. Место, предназначавшееся Индре, освежали плетённые гирляндами цветы, в убранстве которых столб смотрелся не так сиротливо. Среди прочих, более укомплектованных столбов. Рука Сати по такому случаю щедро украсила и это место, и это горестное для кшатрия событие. Жаль, не хватало тревожной переклички барабанов и доведённых до исступления, вымазанных охрой и известью полуголых плясунов. Со звериными оскалами.
Посреди столба торчал внушительного размера острец, направленный своим гибельным оконечьем в сторону приближающейся жертвы. Как всё оказалось просто! От поклонницы Чёрной богини требовалось всего лишь толкнуть кшатрия на вбитую против его груди пику. А потом – отрезать жертве голову.
Никакой суеты, единоборства, столкновения сил. Утомительного спектакля страстей. Нет, Сати не могла оставить жертве шанс на выживание: у охотницы было слишком мало возможностей для благородства. Как при стрельбе из лука. Только наверняка. Сколом в безвольную грудь.
Каждый шаг идущих отмерял приближение этого рокового момента. Казалось, они очарованы тихим ритмом приближающейся смерти. Великого трагического таинства, уже подходящего к пику своей развязки. И потому совершенно неожиданно и даже нелепо для мягкой протяжённости действия выглядел внезапный рывок Индры в сторону своего палача. Сати вздрогнула, и её глаза обожгла едкая пыль.
Кошка закричала. Протяжно и жалобно. В этом крике не было безнадёжной угрозы или мученической досады поражения. Просто боль. Но Индра не верил просто боли. Индра не верил ничему, что сочеталось с человеческой простотой. Применительно к Сати. А потому он и вторую пригоршню золы отправил в эти большие, воспалённые, залитые слезами глаза. Чтобы уж наверняка. Как у неё при стрельбе из лука.
Сати взъярилась. Её просто боль ответила взрывом затаившейся злобы. Укусом свирепых, но бесполезных клыков. Сати выхватила нож и распорола им воздух. Наугад, перед собой. Вот теперь Индра был уверен, что его средство подействовало. Средство от лихорадки, сыпи и просто кошачьей заботы.
Охотница не сдавалась. Сквозь тугую, пылающую пелену слез, пыли и огня, взявшую жглом её глазищи, Сати различала застывший силуэт воина. Покорный и беспомощный перед свирепой волей раненой, но не сражённой кошки. Он был подавлен внезапной удачей. И неясностью полупобеды, полупокорения врага. Но полупобеды не бывает, воин! Она коварна и обманчива, поскольку может обернуться для тебя полным и сокрушительным поражением.
Сати бросилась вперёд, вложив в этот удар всю свою боль и злобу. Но силуэт обернулся ритуальным столбом, и коварная пика проткнула охотнице грудь. Равнодушно и промеренно.
Сати подавилась воздухом. Метнулись к небу её бесполезные глаза. Агония передёрнула тело. Нелепо, уродливо, неправдоподобно. Для этой плоти, пожизненно не знавшей потуги и неуклюжести.
Вот ещё раз. Упали размякшие руки. Теперь перед застывшим Индрой висел на втоке кусок мёртвого мяса. Всё, что мгновение назад было самой красивой на свете женщиной. С золотыми веснушками и песочными глазами. Тихим голосом и мягкими лапами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Индра шёл по осенней равнине. Шёл туда, где сгущались зори, чтобы подняться долгим малиновым жаром неба над прогоревшей за лето землёй.
За полудневным переходом от этого рокового места жили сиддхи в своих благополучных деревнях. Возможно, там Индра отыскал бы Дадхъянча, гнетущее чувство вины перед которым теперь терзало воина. После гибели Сати. Совесть Индры подкупили её ласки, и он мог бы вообще забыть о Человеке с лошадиной головой, уступив свою память любовным инстинктам кошачьей норы. Слишком силён яд, называемый Женщиной. И лишь освободив себя из этого плена, Индра снова обрёл чувство вины перед риши.
А может быть, и Дадхъянч нашёл свою Сати? У сиддхов? Прижился, и в обласканном покое их дней померкли краски его клокотливой души?
Диводас встретил Индру равнодушно. Без прежнего воодушевления воином, но вполне дружелюбно.
Индра не стал ни о чём спрашивать, полагая, что вождь сиддхов сам захочет разбавить скуку уместным словом. И Диводас разбавил. Вечером, позвав Индру на миску суры.
Бородач положил перед воином длинную, толстую кость и спокойно заглянул гостю в глаза.
– Мне кажется, ты упускаешь время, – сказал сиддх.
Индра не любил задавать вопросы, но сейчас было самое время спросить.
– Что это? – кивнул на кость кшатрий.
– Дадхъянч просил тебе передать.
Индра поднял брови.
– Давно он ушёл?
– Дадхъянч-то? Ещё летом. Долго тебя ждал. Думал, успеет. – Диводас встал и принялся унимать беспокойство размеренным шагом. Вдоль деревьев и обратно. Индра покрутил в руке кость и, не находя в ней ничего полезного уму, положил её на прежнее место.
– Что-то я не вижу Ратри. Где она?
– Что? – не сообразил Диводас. – Ратри? Она вышла замуж и теперь живёт в другой деревне.
Сиддх снова заглянул Индре в глаза, и воин прочитал в этом взгляде упрёк. Близкий по интонации к разочарованию. Кшатрий открыл было рот, чтобы разом унять тягостную мороку этой странной недомолвки, но Диводас опередил его:
– Он умер. Так и не дождавшись тебя. Он вообще не умирал до лета только потому, что ждал.
Индра уронил взгляд. Диводас говорил:
– Он поверил. Так и просил тебе передать. Поверил про коней и про повозку. «Это будет лучшее оружие, которое только видел человек! – так он сказал. – А Индра станет вождём ашвинов. Всадников. Новых арийцев. Но вождю нужна палица. Жезл. Отличительное оружие». Это была его последняя воля, – Диводас показал на кость.
Догадка впилась Индре в сознание:
– Это… невероятно! Кость принадлежала Дадхъянчу!
– Жезл? – переспросил воин, охваченный пламенем чувств. – Вот – часть смерти, отданная во славу живому. Чего ради, а, Диводас? – он закусил губу, продолжил почти сразу, отвечая на собственную мысль и лаская кость дрожащей рукой. – А того ради, чтобы и тлен арийский предстал триумфом. Даже мёртвое совершенно, если совершенно живое!
Возможно, живые его кости и не были оружием. Так будут – мёртвые! Не красота, но сила! Что – красота, только символ и ничего больше. Сама она, в лучшем случае, повторяет силу, а в худшем – мается скитаниями духа, ибо вне совершенства нет красоты, а вне силы нет совершенства.
И что там душа – стеснение чувств, клубок великих и ничтожных убеждений, привычек, нравов? Таскание безмерного по скудобе. Лишь сила создаёт её живучесть и величие, поскольку слабость – мерило ничтожества. И разве не величие души в непокорности тому, что нам противно и враждебно, а ничтожество её – в пресмыкании перед этим? Нет истинно великих душ вне силы.
И правда повторяет силу. Искать правду в слабости то же, что ловить птицу голыми руками. Правда – это справедливость, а справедливость – сила, воплощённая в разум…
А может, совершенство – иллюзия? И мы гонимся за тем, что ускользает, словно полдневная тень? К чему тогда рассуждения о красоте и правде?
Диводас тихо вздохнул. Он не спешил за совершенством. Он был сама заурядность. Отяжелевший, огрубевший, померкший в меру лет и душевных встрясок. В общем, поизносился. Потому он и не вмешивался в разговор о совершенстве, боясь обратить на себя внимание Индры.
Но молчание Диводаса умело говорить. Иногда. Погружаясь в его мысли и независимо от его воли.
– Совершенство есть форма истязания арийской души, – сказал он тихо.
Индра услышал, заметил смущение Диводаса и замолчал.
– А что, по-твоему, есть сила? – спросил вождь сиддхов.
– Уравнивание противоречий, направленное не столько на их взаимное подавление, сколько на взаимное благодействие. Только в этом случае они перестают воевать с тобой. А внутреннее и внешнее составляют единое целое.
– Совсем недавно я слышал другое, – перебил сиддх. Пока ты собирался с силами, здесь стала приживаться слабость. Её беззубая затея. Поющая: «Чем хуже – тем лучше!»
– Перевёрнутая сатва.
– Совершенно верно. Которую нам хотят навязать как истину.
– Истину в обличье беспощадного реализма, – домыслил кшатрий.
– Скорее, в обличье убогого коварства. Растлевающего созидательный дух природного «благородства».
– Арийцы не пойдут за этим.
– Не всё так просто, – мрачно заметил Диводас. – Наше слово вдохновенно, а у коварства – символически абсолютно точно, как при расчёте. Потому что записано знаком. Не слово и его дух теперь создают культ разума, ясность мысли, творчество пересказа, а закорючка, начертанная на известняковой доске. «Священные письмена». Магия закорючки! Вот что удумал этот проходимец.
Сати принесла растирку, дурно, ядовито пахнущую снадобьем, и, уложив кшатрия, взялась живить его тело тихими пальцами. Женщина заговорила о чём-то правильном. О чём-то хорошо известном. Индра пытался её слушать, но сладостная дрёма уносила его мозги в туман покоя и бездействия.
Когда очаг прогорел, воин вспомнил о Дадхъянче.
– Куда же ты пойдёшь, уже ночь? – спросила Сати, обволакивая Индру теплом своих рук.
– Ночь?
– Конечно. И угли прогорели. Мы даже не сможем сделать факел. И одежда твоя в дымнике, а до него нужно идти. Подожди до утра.
– Как же до утра? Он там один. Столько времени.
– Наверняка твой друг пришёл днём в деревню. Они всегда жгут костёр, чтобы издали был виден дым. Его заметно за сотни шагов.
Индра понемногу успокоился и признал над собой власть тёплых рук Сати.
Ни на следующий день, ни после Дадхъянч так и не объявился. Сати ходила в деревню за водой и, вернувшись, поведала, что там чужих не видывали.
– Значит, он повернул к сиддхам, – заключила женщина.
– А далеко отсюда их деревня?
– В полудне пути.
– Я должен его догнать. Сати наклонила голову:
– Разве тебе было плохо со мной этой ночью?
– Нет, поверь, но…
Она обняла Индру за плечи:
– Что изменится, если ты уйдёшь сегодня? Или завтра? Твой Человек с лошадиной головой уже у сиддхов. Должно быть, он переждёт у них Ночь Богов. Ты его не потеряешь.
Индра чувствовал, что и этот его порыв Сати удалось унять. Она вообще заволакивала клокотание всякой страсти вокруг себя. Кроме, разумеется, одной. А уж в ней Сати была большой искусницей.
– Жаль, что он не станет твоим мужем.
– Им уже стал ты, – равнодушно сказала женщина, поправляя на Индре одежды.
Ему ещё никогда не встречались такие заботливые руки. Даже в детстве руки кормилицы не заботились так о нём, как эти сейчас. Мягкие, как снег в горных долинах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Эти жертвы да останутся в вашем сердце и в вашей мысли.
(Ригведа. Мандала IV, 37)
Как-то, оставшись один, Индра вернулся мыслями к Ратри. Странное чувство овладело воином. Не то чтобы вины перед ней, нет, и не раскаяния вовсе, а чего-то другого. Оно затревожило Индру душевным стеснением, не отдалявшим, а, напротив, приближавшим Ратри. Он словно бы прошёл то необходимое испытание, пределы которого были обозначимы именно этим выбором. Ратри. Испытание не отказом от всего прочего чарующего многоличия женщин, пожизненно приговорив себя лишь к немому их созерцанию, а, вкусивши всего понемногу, отдать предпочтение своему — вот в чем заключался его итог. «Ведь и птицы, – считал Индра, – летают разной стороною, но поворачивают всегда в одну.» Кшатрий даже подумал: есть ли вообще Сати или она – всего лишь плод воображения? Отголосок его телесной зрелости? Его готовности постигать и оценивать, завоёвывать и не уступать никому это жизненное пространство, называемое Женщиной.
Он осмотрелся. Вполне довольный собой и объяснивший природу своего душеотступничества. Под валкими сводам! земляного дома померкло время. Стояло на месте, отпустив жизнь бродить стороной. Сюда долетали только отзвуки жизни. И, долетев, теряли какой бы то ни было смысл. Уже прозвучи и отгорев на стороне. Сати подбирала для себя то, что приносил ей случай. Если вообще приносил. Нет, Индра так жить не мог.
Он смотал жух, перевязал шикханду, спрятал ножи в подсумки и собрался было за порог, но тут появилась Сати, и вольнодумство Индры увязло в её мягком взгляде. Женщина не придала увиденному значения и только тихо спросила:
– Собрался уходить?
Воин проклинал себя за то, что замешкался. Ему сейчас почему-то не хватало воздуха.
– А я хотела позвать тебя на охоту, – так же тихо сказала Сати. Как бы само собой. Перебирая вещи. Индра остался. Ради охоты.
Сати оказалась выдающейся охотницей. Одиночество и жизненная независимость сделали своё дело. Индра и не предполагал, что женщины умеют так стрелять из лука. Давно непуганая заботой рука кшатрия сразу дала сбой, отпустив стрелу на добрую четверть в сторону. Кабан даже не понял, что на него охотятся. Индра скривил рот. От позора воина спасало только одно обстоятельство. Полсотни шагов до цели. С такой дистанции мало кто мог бы попасть. А если и попадал, то случайно.
Сати подобрала цель так, будто никогда ближе к ней и не выходила. Кабан завалился, передёрнув ногами.
Взглянув на Индру, женщина равнодушно заметила:
– После первой стрелы у меня есть время только на один выстрел. Поэтому необходимо попадать издали.
Будто оправдалась. Остальное Индра понял сам. После первой стрелы он брал в руки копьё, и свирепый подстрелок встречался со свирепым охотником. Один на один. В рукопашную. Ярость против ярости. Охотница, захоти она того же, была бы растерзана зверем. Вот Сати и била наверняка. С первой стрелы. Чтобы второй – только поправить подстрел, если требовалось.
Лёгкость, с которой охотница перерезала кабану горло, уверенно направив в сторону фонтан крови, вызывала восхищение. От прежней Сати не осталось и следа. Куда делась её сладкая, томная, кошачья мягкость?
Индра долго не мог смириться со своим провалом. Охотники забрали туговёртые свиные ноги, отдав остальное голодным падальщикам. Всю обратную дорогу кшатрий только и думал, что о реванше. Ему понадобилась ещё неделя. До следующей охоты.
И ещё одна неделя понадобилась Индре. И ещё одна. Воин не мог примириться с тем, что Сати лучше него стреляет. Все дни тратил Индра на охотничий рыск. Он подтрунивал над гарцеватым шагом охотницы, над её упрямой спиной, не знавшей охотничьей прижимки, над медлительностью движений и безразличием к ритуальным танцам и тотемным приворотам. Но стреляла она лучше. И это Индру бесило. И ещё она прекрасно чувствовала зверя, всегда твердо зная, какой тропой следует идти.
– Почему?! – негодовал Индра. Сати молчала и упрямо вела его к дичине. Выводила на выстрел. Индре оставалось только поднять лук. Иногда он попадал, но Сати всегда выравнивала его подстрел. Добивала зверя. И всегда это получалось у неё идеально.
Чем большим притяжением окликалась в душе воина Ратри, тем беспощаднее проходили его ночи с прекрасной охотницей. Он будто пытался подавить её силой своей страсти. Но и в этом противостоянии Сати не имела равных.
Явление Ратри в изменчивых мыслях и чувствах кшатрия перестало символизировать своё. Она постепенно покинула одиночество Индры. Одиночество, которое ещё не завоевала Сати, уже вытеснив свою молодую соперницу.
В охотнице было много привлекательного для воина. И даже её возраст, столь несочетаемый с наивными порывами души Индры, прижился к его пониманию наибольшей женской красоты. Всё сложилось.
Часто долгими ночами, зарывшись в мягкие шкуры по самые носы, Сати и Индра говорили о величии мира и о наслаждении испытывать это величие, спрятавшись под одеялом в маленьком, неприметном земляном доме. Индре действительно нравилось так думать. Нравилось казаться самому себе маленьким и беспомощным зверьком, затаившимся в тихой норке. Воин предался чарам новой для себя ритуальной игры. Единственным, что его тревожило в этой игре, было упорное нежелание Сати говорить о детях. В ней отсутствовало какое бы то ни было стремление к материнству. Что, вероятно, объяснялось её невозможностью забеременеть. Индра пока не знал, нужны ли ему их дети, но что-то в этой игре было уже не так.
Прошёл год. Мало-помалу перепокоив все бунтарские идеи воина. Нет, Индра от них не отказался. И Сати даже поддержала его выдумки относительно приручения лошадей. Изменилось только время принятия решений. Будто прикрылось терпением, утвердившись в нём. «Если дело верное, совершенно не обязательно с ним спешить», – сказала как-то охотница. К тому же нигде поблизости не паслись табуны.
В поведении Сати было только одно, что могло бы насторожить и обеспокоить Индру. Она не соблюдала законов Ману, священных для каждого арийца. Законы предписывали приносить жертвы Агни, встречать и провожать день молитвой богам. Сати приносила жертвы перед охотой и после, не жалея крови добытых птиц и зверей. К Агни она не обращалась никогда, и молитвы свои женщина таила от ушей Индры, избегая всяческих разговоров о богах. Кшатрию это казалось странным. Он искал собственных объяснений поведению женщины, но в итоге довольствовался лишь надеждой услышать объяснения от неё самой. Когда-нибудь.
Однажды, томимый душевной усталостью от однообразия жизни, Индра забрёл туда, куда обычно мужчины носа не кажут. Пользуясь при соответствующей нужде другой стороной. Забрёл безо всякой причины. Скорее, просто исследуя окрестности своего нового дома.
Уже поняв, где он оказался и боясь быть застигнутым в своём неблаговидном дозоре, воин услышал голос Сати. Обращённый вовсе не к нему. Это насторожило Индру, и кшатрий, тихо преодолев кустовник, подобрался ближе.
Увиденное вызвало у него изумление. За кустами отхожего места располагался алтарь, и какой! Его обрамляли цветастые колья с черепами. Черепов было пять. И ещё – две мёртвые головы, водружённые относительно недавно. Судя по наличию волос и кожи.
Сати стояла на коленях возле пустого столба, не имевшего никакого навершия, кроме остроконечья. Этот кол был врыт последним. Свежая земля под ним говорила о только что законченных приготовлениях к обряду. Женщина продолжала молитву:
– Вкуси его кровь, великая Кали. Я принесу тебе его жизнь…
Индра оцепенел. Он вдруг вспомнил, что предыдущий муж Сати умер, как она говорила, незадолго до появления кшатрия. Должно быть, так умирали все её мужья.
Воин бесшумно покинул свою засаду. И всё-таки чутьё не обмануло Сати и на этот раз. Она прервала молитву и обернулась. Но тень воина скользила уже далеко от этих глаз. Потому опасливый рыск по кустам ничего не дал охотнице. И лишь точность её поиска снова потрясла Индру.
Вернувшись в земляной дом, воин первым делом подумал о встрече опасности лицом к лицу. Но, остыв понемногу, решил действовать иначе. Сати могла подозревать его случайную посвящённость в предречение собственной судьбы. Если бы её опасения подтвердились, их охота друг на друга оказалась бы неминуемой. Она была к ней уже подготовлена. Индра не стал пере– оценивать свои возможности в этом бою, отводя женщине как противнику малодостойную роль.
Враг – понятие бесполое. Становясь врагом, женщина теряет все те преимущества, что даёт ей благородство мужчины. Либо война, либо благородство. Совместить эти понятия – значит поплатиться кровью.
Кроме того, Индра помнил, что не было ещё такой охоты за целый год, которая бы закончилась для Сати неудачей. Вполне возможно, что к числу её боевых достоинств относилась не только безупречная стрельба. Не ветер же занёс все эти головы на её мрачный алтарь. Семь мёртвых – против одной живой. Живучей, ласковой и беспощадной кошачьей головы.
Нет, Индра стал действовать по-другому. Кошачьими методами. К чему его враг не мог быть готов.
– Архари! – изрёк воин. Его бой начался.
Первым делом он разоружился и вывесил оружие у входа. Чтобы она не усомнилась в его миролюбии. После этого кшатрий снял с себя одежду и, тщательно всё разложив, отправился в постель. Нет, одежду он не сбрасывал в спешке. Не срывал с себя, рассчитывая на бегу, как бы успеть притаиться. Здесь царил покой. Неподдельный. Тот покой, о который разбились все эти семь голов.
Сати появилась внезапно. И беззвучно. Индра видел её сквозь щель между шкурами. Инстинкт приказал ему затаиться. Но это был не тот инстинкт. Таится всегда жертва в приближении хищника, а кшатрий, по правилам своей войны, не мог сидеть приворожённо. Охотница почувствовала бы кожей его оцепенение. Он заворочался, вздохнул и перевернулся под шкурами на спину. Теперь воин не видел Сати. Не видел её глаз и рук.
Он почему-то подумал, что голова у него одна. Тишина казалась криком. Наконец женщина негромко спросила:
– Ты что, спишь?
«Спрашивают только дураки!» – просиял Индра. Про себя. Но к Сати это не относилось. Её вопросом звучало сомнение. Сомнение! И это был уже перевес сил.
Он ответил не сразу. Выдержал паузу. Потом дёрнул головой:
–А?
И снова вздохнул.
– Я разбудила тебя?
– Что? А?.. Мне показалось, что я ещё не успел заснуть.
Сати улыбнулась и вползла под шкуры. Её мягкие лапы крались по груди воина.
«Ночью. Это должно произойти ночью. Все кошки охотятся ночью», – думал Индра, но ночью ничего не случилось. Кшатрий боялся себя выдать, но спать он не мог. А Сати спала. Легко и безвинно. Раскрывшись, раскидав руки и мягко улыбаясь своим снам.
Ничего не произошло и днём, всё было, как обычно. Единственный вопрос, который задавал себе кшатрий – когда? Впрочем, он успел подумать, что гибель в бою должна случаться именно от того немого вопроса, который задают себе неправильно. Не «когда?», а «как?» – применительно к нему сейчас. Если Индра не ошибался, то это «когда» уже наступило.
Индра не ошибался. Травяной развар, приготовленный для него Сати, выглядел гуще обычного. Гуще, только и всего.
Сперва воин подумал, что она выдала себя. Для человека, чей глаз никогда не даёт сбоя при стрельбе, чей глаз столь точен, что по нему можно сверять любой расчёт, такая промашка не могла быть случайной. Для Сати просто не существовало случайностей. Она себя к этому приучила. Но именно это обстоятельство и смущало Индру.
Сати замерла с протянутой ему миской. Пить или не пить? Обычный травяной развар, к которому он за год уже привык. Только гуще. Заметно гуще. Она ждала уже мгновение. Заминка сейчас выдаст его подозрение. Кшатрий взял миску и выпил. Пот проступил у него на лбу. Привычное пойло, только гуще. Индра снова победил. Сати ничего не заметила. Даже пот. Теперь он понял, «как» она собирается подготовить его к обряду. Теперь нужно было поймать за хвост только «когда».
Индра пока не знал, что ему делать. Вероятно, Сати не оставила бы воину путей к отступлению. Он осмотрел свои ножи и подумал, что они ему вряд ли пригодятся. Проводив охотницу взглядом за дверь, Индра сгрёб из остывшего очага две пригоршни золы, добавил в них жгучего порошка, который Сати добывала перетиранием ядовитых на вкус плодов перца, и высыпал всё это в кожаную оплатку. Оторванную от тельной безрукавки. Сделав из оплатки мешочек и спрятав своё пыльное месиво под перевязь, Индра почувствовал себя более уверенно. В лапах у кошки.
«Когда» наступило на следующий день. Сати заметила у Индры признаки подступающей лихорадки. Откуда-то взялась сыпь на руках. Впрочем, в заботе охотницы об Индре можно было найти лазейку и для припарки ему какой– нибудь безобидной гадости. Сати готовила зелье.
И всё-таки Индра увидел то, за чем так охотился его глаз. Отвар она несла необычно. Слишком твердо держала миску. Слишком зачарованны были её глаза. Словно приворожены зельем. И она затаила дыхание. Чтобы не дышать этим паром. Индра всё увидел. В одно мгновение.
– Ой, там кто-то есть, – сказал Индра, кивнув на дверь. Он взял у Сати миску и, прежде чем охотница успела что-либо сказать, вышел наружу.
– Смотри, как разбегались гуськи. Пора подумать и об охоте. А?
– Не разлей.
– Что это ты мне тут намешала? Какая дрянь!
– Пей!
– Пью, – скривился Индра, беззвучно сливая пойло в траву. По ноге, чтобы не выдать себя шумом. Полглотка он оставил и, вернувшись в дом, демонстративно послал остатки в рот. Эти крохи оказались злее, чем он мог предположить. Индра поперхнулся душной, травосочной горечью. Глаза воина сразу ответили слезой. Сати замерев смотрела на свою жертву, и взгляд охотницы пригвоздил её, как приговор. Казалось, из этого взгляда сейчас вырвется дикая, свирепая рыскута и разорвёт Индру.
Он взял воздуха и почувствовал облегчение. Только голова его отяжелела и пошла шальным повалом. Ноги держали, а голова летела к земле. Индра шагнул, оступился и попал прямо в руки Сати. Она с трудом перехватила воина:
– Слушай меня и делай то, что я тебе скажу!
Должно быть, это говорила хозяйка земляного дома, но Индра не мог узнать её голоса. Воин покорился. Почему-то. Его воля не противилась и даже находила в этом спасение от той внезапной беспомощности, в которую впал Индра.
Они приближались к алтарю Кали. Охотница шла сзади, то и дело придерживая воина за плечи, чтобы ноги не снесли его куда-нибудь в кусты. Алтарь открывался жёлтыми черепами бывших мужей Сати. Приговорённых к её любви. Место, предназначавшееся Индре, освежали плетённые гирляндами цветы, в убранстве которых столб смотрелся не так сиротливо. Среди прочих, более укомплектованных столбов. Рука Сати по такому случаю щедро украсила и это место, и это горестное для кшатрия событие. Жаль, не хватало тревожной переклички барабанов и доведённых до исступления, вымазанных охрой и известью полуголых плясунов. Со звериными оскалами.
Посреди столба торчал внушительного размера острец, направленный своим гибельным оконечьем в сторону приближающейся жертвы. Как всё оказалось просто! От поклонницы Чёрной богини требовалось всего лишь толкнуть кшатрия на вбитую против его груди пику. А потом – отрезать жертве голову.
Никакой суеты, единоборства, столкновения сил. Утомительного спектакля страстей. Нет, Сати не могла оставить жертве шанс на выживание: у охотницы было слишком мало возможностей для благородства. Как при стрельбе из лука. Только наверняка. Сколом в безвольную грудь.
Каждый шаг идущих отмерял приближение этого рокового момента. Казалось, они очарованы тихим ритмом приближающейся смерти. Великого трагического таинства, уже подходящего к пику своей развязки. И потому совершенно неожиданно и даже нелепо для мягкой протяжённости действия выглядел внезапный рывок Индры в сторону своего палача. Сати вздрогнула, и её глаза обожгла едкая пыль.
Кошка закричала. Протяжно и жалобно. В этом крике не было безнадёжной угрозы или мученической досады поражения. Просто боль. Но Индра не верил просто боли. Индра не верил ничему, что сочеталось с человеческой простотой. Применительно к Сати. А потому он и вторую пригоршню золы отправил в эти большие, воспалённые, залитые слезами глаза. Чтобы уж наверняка. Как у неё при стрельбе из лука.
Сати взъярилась. Её просто боль ответила взрывом затаившейся злобы. Укусом свирепых, но бесполезных клыков. Сати выхватила нож и распорола им воздух. Наугад, перед собой. Вот теперь Индра был уверен, что его средство подействовало. Средство от лихорадки, сыпи и просто кошачьей заботы.
Охотница не сдавалась. Сквозь тугую, пылающую пелену слез, пыли и огня, взявшую жглом её глазищи, Сати различала застывший силуэт воина. Покорный и беспомощный перед свирепой волей раненой, но не сражённой кошки. Он был подавлен внезапной удачей. И неясностью полупобеды, полупокорения врага. Но полупобеды не бывает, воин! Она коварна и обманчива, поскольку может обернуться для тебя полным и сокрушительным поражением.
Сати бросилась вперёд, вложив в этот удар всю свою боль и злобу. Но силуэт обернулся ритуальным столбом, и коварная пика проткнула охотнице грудь. Равнодушно и промеренно.
Сати подавилась воздухом. Метнулись к небу её бесполезные глаза. Агония передёрнула тело. Нелепо, уродливо, неправдоподобно. Для этой плоти, пожизненно не знавшей потуги и неуклюжести.
Вот ещё раз. Упали размякшие руки. Теперь перед застывшим Индрой висел на втоке кусок мёртвого мяса. Всё, что мгновение назад было самой красивой на свете женщиной. С золотыми веснушками и песочными глазами. Тихим голосом и мягкими лапами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Костями Дадхъянча разбил ты без боя девять и десять
крепостей Шамбары.
(Ригведа. Мандала I, 84)
Индра шёл по осенней равнине. Шёл туда, где сгущались зори, чтобы подняться долгим малиновым жаром неба над прогоревшей за лето землёй.
За полудневным переходом от этого рокового места жили сиддхи в своих благополучных деревнях. Возможно, там Индра отыскал бы Дадхъянча, гнетущее чувство вины перед которым теперь терзало воина. После гибели Сати. Совесть Индры подкупили её ласки, и он мог бы вообще забыть о Человеке с лошадиной головой, уступив свою память любовным инстинктам кошачьей норы. Слишком силён яд, называемый Женщиной. И лишь освободив себя из этого плена, Индра снова обрёл чувство вины перед риши.
А может быть, и Дадхъянч нашёл свою Сати? У сиддхов? Прижился, и в обласканном покое их дней померкли краски его клокотливой души?
Диводас встретил Индру равнодушно. Без прежнего воодушевления воином, но вполне дружелюбно.
Индра не стал ни о чём спрашивать, полагая, что вождь сиддхов сам захочет разбавить скуку уместным словом. И Диводас разбавил. Вечером, позвав Индру на миску суры.
Бородач положил перед воином длинную, толстую кость и спокойно заглянул гостю в глаза.
– Мне кажется, ты упускаешь время, – сказал сиддх.
Индра не любил задавать вопросы, но сейчас было самое время спросить.
– Что это? – кивнул на кость кшатрий.
– Дадхъянч просил тебе передать.
Индра поднял брови.
– Давно он ушёл?
– Дадхъянч-то? Ещё летом. Долго тебя ждал. Думал, успеет. – Диводас встал и принялся унимать беспокойство размеренным шагом. Вдоль деревьев и обратно. Индра покрутил в руке кость и, не находя в ней ничего полезного уму, положил её на прежнее место.
– Что-то я не вижу Ратри. Где она?
– Что? – не сообразил Диводас. – Ратри? Она вышла замуж и теперь живёт в другой деревне.
Сиддх снова заглянул Индре в глаза, и воин прочитал в этом взгляде упрёк. Близкий по интонации к разочарованию. Кшатрий открыл было рот, чтобы разом унять тягостную мороку этой странной недомолвки, но Диводас опередил его:
– Он умер. Так и не дождавшись тебя. Он вообще не умирал до лета только потому, что ждал.
Индра уронил взгляд. Диводас говорил:
– Он поверил. Так и просил тебе передать. Поверил про коней и про повозку. «Это будет лучшее оружие, которое только видел человек! – так он сказал. – А Индра станет вождём ашвинов. Всадников. Новых арийцев. Но вождю нужна палица. Жезл. Отличительное оружие». Это была его последняя воля, – Диводас показал на кость.
Догадка впилась Индре в сознание:
– Это… невероятно! Кость принадлежала Дадхъянчу!
– Жезл? – переспросил воин, охваченный пламенем чувств. – Вот – часть смерти, отданная во славу живому. Чего ради, а, Диводас? – он закусил губу, продолжил почти сразу, отвечая на собственную мысль и лаская кость дрожащей рукой. – А того ради, чтобы и тлен арийский предстал триумфом. Даже мёртвое совершенно, если совершенно живое!
Возможно, живые его кости и не были оружием. Так будут – мёртвые! Не красота, но сила! Что – красота, только символ и ничего больше. Сама она, в лучшем случае, повторяет силу, а в худшем – мается скитаниями духа, ибо вне совершенства нет красоты, а вне силы нет совершенства.
И что там душа – стеснение чувств, клубок великих и ничтожных убеждений, привычек, нравов? Таскание безмерного по скудобе. Лишь сила создаёт её живучесть и величие, поскольку слабость – мерило ничтожества. И разве не величие души в непокорности тому, что нам противно и враждебно, а ничтожество её – в пресмыкании перед этим? Нет истинно великих душ вне силы.
И правда повторяет силу. Искать правду в слабости то же, что ловить птицу голыми руками. Правда – это справедливость, а справедливость – сила, воплощённая в разум…
А может, совершенство – иллюзия? И мы гонимся за тем, что ускользает, словно полдневная тень? К чему тогда рассуждения о красоте и правде?
Диводас тихо вздохнул. Он не спешил за совершенством. Он был сама заурядность. Отяжелевший, огрубевший, померкший в меру лет и душевных встрясок. В общем, поизносился. Потому он и не вмешивался в разговор о совершенстве, боясь обратить на себя внимание Индры.
Но молчание Диводаса умело говорить. Иногда. Погружаясь в его мысли и независимо от его воли.
– Совершенство есть форма истязания арийской души, – сказал он тихо.
Индра услышал, заметил смущение Диводаса и замолчал.
– А что, по-твоему, есть сила? – спросил вождь сиддхов.
– Уравнивание противоречий, направленное не столько на их взаимное подавление, сколько на взаимное благодействие. Только в этом случае они перестают воевать с тобой. А внутреннее и внешнее составляют единое целое.
– Совсем недавно я слышал другое, – перебил сиддх. Пока ты собирался с силами, здесь стала приживаться слабость. Её беззубая затея. Поющая: «Чем хуже – тем лучше!»
– Перевёрнутая сатва.
– Совершенно верно. Которую нам хотят навязать как истину.
– Истину в обличье беспощадного реализма, – домыслил кшатрий.
– Скорее, в обличье убогого коварства. Растлевающего созидательный дух природного «благородства».
– Арийцы не пойдут за этим.
– Не всё так просто, – мрачно заметил Диводас. – Наше слово вдохновенно, а у коварства – символически абсолютно точно, как при расчёте. Потому что записано знаком. Не слово и его дух теперь создают культ разума, ясность мысли, творчество пересказа, а закорючка, начертанная на известняковой доске. «Священные письмена». Магия закорючки! Вот что удумал этот проходимец.