Страница:
–Что?
Индра промолчал.
– Вот, значит, что поведал тебе тот чудак! – вздохнул воин. – Сумасшедшие и дети говорят на одном языке… Послушай, ведь он всё время предрекал нам место в колодце.
– Место рядом с собой, – пояснил мальчик.
– Теперь ясно зачем он туда залез, – понял Гарджа. – Что бы это значило? Болезнь? Войну? Ясно, что он говорил о могиле.
Индра пожал плечами:
– Нас ждут испытания. Но главное – быть в нужное время в нужном месте.
– Хорошие слова, – кивнул Гарджа, – запомни их. Правда ты кое что упустил.
Индра поднял брови и посмотрел на отца.
– Да, сынок. Речь шла именно о тебе. Он предрёк твою судьбу. Именно тебе следует быть в нужное время в нужном месте. Тогда всё само придёт. То есть ты будешь знать, что делать!
– Я это понял, папа.
Они помолчали. Свозя ногами грязь с раскисшей дороги.
– Ладно, пей свою сому. Раз уж нужно. Только мы как следует разведём её молоком, – решил Гарджа и снова развязал бурдюк. Индра посмотрел на содержимое фляги и отказался его пить.
– Не хочется что-то, – заупрямился ребёнок, – она горькая. Как-нибудь в другой раз.
Когда маруты ушли, последний оставшийся на площади человек заглянул в старый колодец.
– Эй! – крикнул он вниз. – Все ушли.
– Да? Почему же ты остался?
– Я хотел тебя расспросить кое о чём…
– А этот молодой воин тоже ушёл? – перебил сидящий внизу.
– Да, он тоже ушёл. Он понял всё, что ты ему сказал.
– Ты так решил?
– Уверен.
– Это хорошо. Как твоё имя?
– Дадхъянч.
– Послушай, Дадхъянч, помоги-ка мне вылезти.
Молодой риши скинул с себя плащ, скрутил его и опустил один конец в колодец.
– Ухватил? Поднимайся, я держу! – он упёрся босой пяткой в каменный обклад водяной ямы. Плащ натянуло и повезло в зияющее жерло. Дадхъянч чуть не полетел в грязь. Следом.
Снизу появилась сначала одна рука, обхватившая камень, потом другая и наконец лицо сумасброда.
– Это ты – Дадхъянч? – спросило лицо.
– Да, – с трудом ответил молодой риши, удерживая натянутый плащ.
Человек из колодца перемахнул через стену и оказался перед своим избавителем.
– А у тебя есть хвост дубоносого истукана? – спросил пророк с надеждой.
– И плавник усатки?
– Ясно, – разочарованно вздохнул сумасброд и с безразличием шагнул в сторону.
– Послушай! – крикнул ему вслед молодой риши. – Почему ты считаешь, что нам грозит гибель?
– Потому что бабка в дому!
– Ты выбрал не лучший способ сообщить о своём открытии.
Дадхъянч поплёлся следом. Он украдкой разглядывал этого странного человека. Вернее, его спину. Обёрнутую грубой медвежьей шкурой. По одежде пророк напоминал шудру.
– Куда ты идёшь? – вдруг спросил тот не оборачиваясь.
– За тобой.
– Разве я звал тебя?
– Да, так же как и других.
– Нет, – ответил человек в медвежьей шкуре, – с собой я не звал никого.
– Ну так позови! – крикнул ему Дадхъянч.
Колодезный крикун остановился, обернулся и посмотрел на своего выручателя, как на привязчивую муку. На зубную боль.
– Ты же сам этого хотел, – виновато сказал Дадхъянч.
– Ну, может быть, не именно этого…
Колодезный крикун вдруг скорчил рожу, растянул рот в безобразной улыбке, почмокал губами и скосил глаза. Дадхъянч воспринял увиденное равнодушно. Пророк вернулся к своим мыслям, отвлёкся от представления и поплёлся куда-то восвояси. Молодой риши увязался следом.
Они шли и молчали. Пророк иногда что-то выкрикивал и начинал неистово жестикулировать. Должно быть, он оживлял руками нахлынувшие мысли.
Через какое-то время человек из колодца заметил идущего рядом попутчика.
– Послушай, Дадхъянч, если бы ты не встретил Триту, чем бы ты сегодня занимался?
– Кого не встретил? – глуповато спросил бывший брахман.
– Я Трита, – заволновался пророк, – я, я, я!
– Сегодня тем же, чем и вчера. Познанием.
– Да? Познанием? Скажи, пожалуйста. Познанием, – пророк снова скорчил рожу, но его выходки нисколько не трогали Дадхъянча.
– А я, стало быть, твоя жертва? – уточнил Трита. – На пути познания?
– Но ты же сам назвал себя хотаром. Верховным жрецом того малыша. И колодец и ухмылки – что это, как не жертва?
Пророк метнул взгляд в глаза Дадхъянча, наткнулся в них на рассудительный покой и несгибаемую волю. Трита понял, что ему не отвертеться.
– Ладно, Дадхъянч, ну их к псам иносказания, ты всё равно мыслишь по обычаю. А Трита мыслит не так. Обычай – это я! – вдруг резко крикнул пророк. – Здорово, как считаешь?
Дадхъянч пожал плечами.
– Откуда я знаю про беды, про катастрофы, вот что хотел ты спросить? – Трита глубокомысленно вознёс глаза к небу. – Да пойми же, человек, здесь не нужны догадки. Всё открыто и так. Разве ты не видишь сам, что мы гибнем? Ну разве не видишь?
– Признаться, нет, – честно ответил молодой риши.
– Он не видит, что мы гибнем! – всплеснул руками Трита. – Тоже мне познаватель. Где борьба, я тебя спрашиваю? Где борьба за место под солнцем? Кшатрии зажирели. От безделья. Скотники только и думают, как бы свалить со своих трудов бесполезное воинство. Они уже забыли законы Ману. А матрии? Им подавай дом побольше да коров, да слуг. Ага. Зажиток они сделали достоинством. Зажаднели… – он умолк, придумывая какую-то выходку.
– Вот как! – просияв продолжил Трита. – Зажаднели матрии, зажирнели кшатрии…
Колодезный пророк выпятил пузо и надул щёки. Потом сразу посерьёзнел и сказал тихо, доверительно:
– Когда дрянь прозревает внутри, дрянь притягивается и снаружи. Вот хочешь верь, хочешь нет. Даже прыщ на носу не вскочит, если ты здоров нутром. Ага. Так что в скорости ждать нам ураганов, потопов, жары или чего похуже. Если, конечно, не придумаем, как нам поток вынести из самих себя.
– Какой поток? – насторожился Дадхъянч, подозревая приближение умной мысли.
– Великий поток, – уточнил Трита, расчёсывая лысину.
Они прошли квартал марутов и снова очутились на площади. Уже на другой площади, что разносилась коленчатыми улицами в разные стороны. Как ладонь пальцами.
– Промёрз я в этом проклятом колодце, – поёжился игривый человек. – Хорошо бы где-нибудь пристать и развести огонь.
– А где твой дом?
– У меня нет дома.
Дадхъянч приготовился услышать назидательную речь по этому поводу. Насчёт отсутствия дома. У него в уме даже очертилась подходящая мысль. Что-то про четыре стены и пространство духа. Однако Трита смолчал. Кривя рот и щурясь.
– А твой дом далеко отсюда? – спросил пророк немного погодя.
– Обхожусь пока без него. Несколько лет я жил среди зверей. Обучаясь у них закону – рите. Теперь определил себе жить среди людей. Так что собственные стены мне вроде как ни к чему.
– Тогда позаботимся о тёплой берлоге, пока совсем не стемнело.
Бродяги оставили позади Амаравати. Тропинка вела их в горы. Её намыло дождями и развезло беспокойным шагом тех, кто оставил что-то наверху, на перевале. Проще было идти по изросту пучковатой травы. Ноги упирались в её стойкую порасть, и путнику не грозило сокрушение на склон.
Гора напустила на идущих густой дымный сумрак. Мешая его с колючей россыпью дождя.
Риши достигли каменной долины. Всё. Лучшего места для ночлега трудно было желать. Дадхъянч пошёл за хворостом, а Трита принялся мастерить навес от дождя. Между двух громадных каменных глыб, облизанных дождём до блеска. Когда всё было готово, он скинул с себя тяжёлую, намокшую шкуру.
– Чтобы просушить моего медведя, понадобится много доброго жара!
Дадхъянч возился с трутом. Сушинка тлела, но огонь не брался.
– Для горения нужен воздух. Эти две стихии существуют неразрывно. А вот вода не нужна, – досадливо заметил молодой риши.
– Это смотря что ты собираешься зажечь, – заметил Трита, выжимая шкуру.
– Пока только костёр.
Дадхъянч почувствовал, что Триту повело на разговор. Эта тишина после прозвучавших в городе мыслей была словно пронизана движением его возбуждённой фантазии.
Трита открыл дорогу словам – солдатам своего ума. Он вёл их вперёд, готовый снести любой заслон на пути этого прорыва.
– Скажи, сколько детей у твоего отца, Дадхъянч?
– Двое.
– Двое, – повторил мудрец. – Может быть, он болен?
– Нет, – удивился Дадхъянч.
– Что же помешало ему осчастливить тебя братьями и сестрами?
– У него нет времени заниматься их воспитанием.
– Да? Кто же он?
– Если ты тритс, то должен его знать. Мой отец – Атхарван.
– Конечно, я знаю великого жреца Агни, – Трита вскочил и принялся неистово кланяться и сотрясать воздух руками. Имитируя молитвенное усердие. После этого снова сел на место и продолжил:
– Понимаешь, Дадхъянч, в прежние времена перед нами никогда так не стоял вопрос. Дадим мы или нет воспитание своим детям. Перед нами стояла задача дать им жизнь. Матрии рожали по десять детей потому, что пятеро из них неизбежно погибали. Половина. Таков закон.
Семь великих кланов! Семь наших рек, которые понесли жизнь арийцев от её божественного истока. Они напитались этими каплями жизни. Каждая капля давала пять! Вот откуда взялся поток. Тогда нужно было бороться за жизнь, а сейчас нет. Сейчас не нужно. Чего за неё бороться, мы имеем всё, что хотим. Стада коров, горные пастбища… Зачем нам постольку детей? Кшатрии разогнали всех ракшасов, вайши успокоились и платят воинам по одной корове на семью. В неделю. На десять человек, или на четверых. По одной. Зачем кшатриям много детей? И вайшам незачем. Стадо пасут три пастуха. Три, а не десять.
Дадхъянч разжёг огонь. Перед глазами молодого человека заметались рыжие хвосты. Гладкие, будто водяные струи. Он слушал своего нового наставника, силясь понять, в чём смысл этих слов. Трита продолжал:
– Сколько детей теперь рожают матрии? Двух-трёх. Но ведь умирает всё равно половина. Рано или поздно. Половина. Болезни можно лечить, но ещё ни одну из них человеческий род не пережил окончательно. Где же поток? Наши реки встали. Но ведь Закон говорит: «Всё, что стоит на месте, неизбежно гибнет!» Трита снова вскочил и заорал во всё горло:
– Неизбежно гибнет!
Глухая дождистая мгла проглотила его крик.
Трита посмотрел на сидящего Дадхъянча. Сверху вниз.
– Скоро придёт тот, кто запирает воды. Материнские воды наших родов. Вритра.
Дадхъянчу стало не по себе.
– Это демон? – робко спросил молодой риши.
– Не ищи демона снаружи. Демон внутри нас!
Трита замолчал. Но ненадолго. Он, как бурдюк для брожения суры, не передерживал закваску. Отдавая то, что ему уже не принадлежало, чтобы освободить простор для свежего вычерпа.
– Идёт тот, кто запирает воды. Великая Немочь, – продолжил мудрец. – Кто её может остановить?
– Действие, – ответил Дадхъянч.
– Верно. Но не просто Действие, а Движение, Кипень! Когда-то, задолго до появления миров, существовали только Бездна, породившая Мрак и Лёд, и Огонь, породивший Свет и Жар. Это было началом начал потому, что это было так же и концом концов. Они оказались слишком различны, чтобы смириться друг с другом. Огонь встал против Льда. В этой страшной битве погибли оба. От Огня остались Свет и Тепло, а ото Льда – Вода.
Тогда Тепло, Вода и Свет создали великого воина Парджанью. Ему предстояло только отыскать в Бездне куски камня, оставшиеся ото Льда, перетереть их и сделать Землю.
Соитие Великого с землёй принесло жизнь. А жизнь всегда ищет форму воплощения. Такой формой стал Тваштар. Для всех существ. Сперва он воплотился в одних. Тех, кого мы называем богами. А потом и в нас. Должно быть, что-то подобное тебе уже рассказывал Атхарван.
– Нет, никогда, – уверенно заключил Дадхъянч.
– Это неважно. Послушай, что было дальше. Один из богов, Дакша, извлёк из небытия Жар, создав Агни, но тем самым освободил и Лёд. А Лёд захотел вернуть своё – воды…
– Теперь я понял, – перебил молодой риши.
– Нет, ты ещё ничего не понял. Каждая женщина стала носительницей вод материнства. Каждый мужчина – семени Парджаньи. Семя умирает без этих вод.
– А за водами идёт Вритра! – объявил Дадхъянч.
– Действительно понял. Вритра – Змей мёртвой воды.
– Почему Змей?
– Змей – главный символ отрицания. Тамаса. И главный символ Смерти. Охранник царства дашагвов. Мы теперь стали поклоняться ему. Сами того не понимая.
– И потому наши реки не текут. Они встали. Женщины не хотят рожать, – горестно подытожил молодой риши. Трита кивнул.
– Значит, снова нужен Огонь! – просиял Дадхъянч.
Трита не согласился:
– Не просто Огонь – его обличие. Воплощение. Несущее прорыв. Вспомни того мальчугана. Если он сегодня разобрал мою болтовню, может быть, придёт время, когда он разглядит перед собой и Вритру?
– Да, задача… – сокрушённо заметил Дадхъянч.
Оба риши проговорили всю ночь. Сон застал каждого из них в разговоре. Он решил не разлучать их мысли, и потому каждому снилось одно и то же. Им снился Громовержец. Только почему-то не Парджанья. Должно быть, потому, что новой битве за передел мира требовались новые силы. Новые герои.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Зима, вопреки опасениям Триты, не отличалась холодами. Её сырая заволока то сидела туманами, то, разнесённая ветром, отекала по небесам грязью. В общем, зима как зима.
Риши пересиживали непогоду в наспех сложенной хижине. Дадхъянч связал ремнями брёвна, привалил их неподъёмными камнями, а сверху, по стяжкам стен, выложил охапки тростника.
Крыша нещадно текла. В разных местах. Будто задразнивая Дадхъянча, поджидавшего с комком вязкой глины очередную течь в совершенно другом месте.
Однажды хижину присыпало камневалом, снесённым в бурю с горного склона. Она выдержала. Риши не стали разгребать камни, считая, что эта засыпь только на пользу их жилью.
Дадхъянч занимался огнём. Каждый день. Риши жёг, топил и варил. Он стал агнидхом этой хижины. Жрецом её огня. Трита мог по целому дню не вставать с лежанки. Иногда он вскакивал среди ночи и в порыве возбуждения ходил из угла в угол. Неистово размахивая руками и спотыкаясь о ноги ворчливого, разбуженного Дадхъянча.
Трита твердил одно. Он твердил: «Пятый элемент». Что это значило, Дадхъянч не понимал. Мировых элементов существовало четыре. Так же как и сторон света или времён года. Возможно, Трита стоял на пороге великого открытия. Он вообще был реформатором, этот Трита. Куда большим, чем Дадхъянч. Молодой риши жил по правилам, а его товарищ сам создавал правила для себя. Рано или поздно им пришлось бы начать войну. Правда, Трита иногда уходил и отсутствовал день или два. Возвращался он с молочным бурдюком, с котелком варёной говядины, с мукой и мёдом, с ягодами, с сухим душистым листом, который размачивают и жуют, припивая водой. Где он всё это брал?
Дадхъянч ел с неохотой. Но ел. Трита чувствовал, что его молодого товарища тяготит обстановка в их лачуге. Настолько уже тяготит, что кусок не идёт ему в горло. Угнетает соседство этой безумствующей неприкаянности. Но ведь не Трита же позвал его тогда у колодца и навязался следом.
В минуты такого перелома, готовые разразиться последним отчаянным прорывом каждой самостоятельности и независимости, Трита вдруг начинал что-то обсуждать с соседом. Разговор затягивал Дадхъянча, и он понемногу уходил в пучину других проблем.
– Пятый элемент! – сказал вдруг Трита, когда они доедали высушенный инжир. – Пятый элемент – вот та великая загадка, которую проглядели боги. Возможно, нам на погибель.
Дадхъянч вернулся из своего глухо закрытого одиночества и посмотрел на Триту:
– Что такое пятый элемент?
– Вещица, способная повернуть дальнейшее развитие человеческой жизни. Собственно говоря, – Трита придал лицу умствующе-настойчивый вид, – она повторяет в себе известные четыре элемента. Но сама по себе, в чистом, так сказать, виде, как бы не предусмотрена строением мира. У мира четыре угла, равновесие которых и составляет гармонию. Значение пятого элемента не связано с этой гармонией. Не связано! Пятый элемент развивается самостоятельно, и этим он страшен.
– Где он помещён?
– В центре, разумеется. Где же ещё?
– Пятый элемент – это пятая стихия?
– Да, – Трита встал, сложил ладони у лица и, расхаживая по лачуге, направил мысли в слова. – Пятая стихия. Четыре даны, пятую находим сами.
– Или получаем её от демонов.
Трита обернулся, сверкнул глазами:
– Да. Или получаем её от демонов. А о чём говорит закон? Рита говорит: «То, что хорошо для даса – плохо для арийца. Может ли даса помочь арийцу? Может. Если эта помощь воплотится потом в гибели арийца.»
– Ты же говорил, что демон внутри нас, – вспомнил Дадхъянч. – Значит ли это, что мы сами создаём даса?
– Не его самого, а только его силу или слабость. Его свойства.
– Но ведь и демон может создавать арийца!?
– Конечно, конечно, конечно, – задумчиво пропел Трита. – Пусть только он начнёт с нами бороться. Пусть только зашевелится.
– Может быть, пятый элемент – тот подарок даса, который мы должны открыть как бы сами? Как бы сами.
– Этого я и боюсь больше всего, – подытожил Трита. – Если это так, значит, демон научился с нами бороться. Нашёл путь.
– И всё-таки что такое пятый элемент? – настойчиво допытывался Дадъхянч, спрашивая скорее самого себя, чем собеседника.
– Огонь, Вода, Небо и Земля – только названия, как ты понимаешь. Огонь – это энергия. То есть действие, движение, создающее поток жизненных сил. Основное свойство жизни, заметь. Вода есть жидкость. Небо – всё, что будет летучим и неразличимым для глаза. Земля – плоть. Они заняли все стороны пространства. Основные, разумеется. Потому что другие направления пространства образованы их отношениями между собой. Места для пятого элемента здесь нет. Он вошёл в круг. Не сумел прорваться через их влияние. Понимаешь? Оказался не снаружи, в стороне стихии, а внутри. Уравновесил их. Пространство осталось четырёхмерным. Прошлое, настоящее, будущее и неслучившееся. Середина, края, верх, низ. Как ни кувыркайся, – четырёхмерное. Пятый элемент не самостоятелен. Но сила его столь высока, что может быть сравнима с мировым элементом.
– Что же это такое?
Трита остановился и продолжил заговорщицким шёпотом:
– Он уже есть. Раз он находится в круге. Он создан в виде наиболее совершенного элемента.
Однажды пятый элемент сотворил самого человека. Думаю, это было так: молния ударила в ствол дерева, ствол загорелся, а Ману, бывший ещё диким, увидел огонь. Потом он научился получать его сам и управлять им…
– Разве ему не Савитар дал огонь?
– Может быть, может быть, – скривился Трита, протестующе жестикулируя, – не перебивай. Огонь сделал нас людьми, а кто делает огонь?
– Дерево!
– Верно. Теперь представь на секунду, что Савитар, как ты говоришь, открыл бы Огонь не дикому Ману, а какому-нибудь волку или медведю. Что бы с нами было?
– Страшно подумать.
– То-то и оно. Дерево выполнило свою роль, но есть и новый пятый элемент. Возможно, он сидит в камне, – Трита растянулся на шкуре, заломил руки под голову и закрыл глаза.
– Возможно, возможно, – проговорил он мечтательно. – Я даже слышал про это. Он сидит в камне, его извлекают с помощью огня, нагревая камень в очаге. Из камня берут красную мякоть, которая, остывая, снова превращается в камень. Другой камень. Более прочный, чем тот, который её породил.
– Откуда ты знаешь? – узумился Дадхъянч.
– Пустой вопрос.
– Подумаешь, камень. Разве он может быть пятым элементом?
– Свойства этого камня таковы, что человек будет их изучать много-много сотен лет, но так и не постигнет до конца.
– В чём же здесь опасность? – насторожился Дадхъянч.
– Он, как любой пятый элемент, открытый познанию, уничтожает круг его создавший. Выходя за рамки этого круга. Ага. Уничтожает, понимаешь? Одним из своих свойств. Стало быть, он уничтожает и человека, попавшего в окончательную зависимость от него. После чего снова выстраивается гармония четырёх стихий, боги снова создают человека, а человек снова ищет пятый элемент. Всё повторяется. Меняется только сама вещица.
Дадхъянч вздохнул. Ему стало трудно слушать Триту. Дадхъянча и до того знобило, но сейчас уже трясло. Внутри молодого риши загоралась лихорадка.
– У тебя воспалённые глаза, – сказал Трита, вглядевшись в лицо своего молодого товарища. – Э, да у тебя лихорадка! Давай-ка ложись.
Дадхъянч не сопротивлялся. Пожар, бушевавший внутри молодого тела, вдруг дал издушину, выйдя наружу. Когда лихорадка заполыхала снаружи, дышать сразу стало легче.
Ночью Дадхъянчу сделалось совсем плохо. Его мучил жар. Молодому риши грезилась пылающая вода и раскалённые докрасна камни. Горело всё вокруг, и даже небо. Огненный ветер поднимался от кусков чёрного камня, усыпавших обожжённую землю.
– Посмотри вглубь самого себя, – зловеще рокотал Трита, склонившись над Дадхъянчем и напрягая голос. – Ты должен увидеть пятый элемент. Пятую стихию. Ты должен увидеть.
Куда девалась его дурашливая безобидность?
Дадхъянч застонал. Трита принялся наседать на беспамятного с новой силой:
– Посмотри на пятую стихию. Какая она… Скажи, что ты видишь?
Сухие губы Дадхъянча тронули воздух.
– Ну! – заволновался Трита.
– Каждый арийский брахман говорит.., – вдруг прошептал молодой риши, – о семи его языках… о семи языках Агни 2 … Но кто назовёт их поимённо?
– Причём тут Агни? – всплеснул руками Трита. Но Дадхъянч прокладывал дорогу словам, порождённым его пылающей безрассудочностью:
– Вот их имена: механический… тепловой… электрический… магнитный… лучистый… химический… атомный…
– Бредит, – решил Трита, не разбирая языка другой эпохи. – Почище меня. Должно быть, что-то не заладилось. А насчёт имён Агни, зачем мне они? Я же не агнидх какой-нибудь! Зачем мне те имена, что создала болезнь этого молодчика?
Дадхъянч замолчал, провалившись в тяжёлое, немое беспамятство. Пророк смотрел на свою безвольную жертву и отчётливо понимал, что другого такого случая не будет. Этот – единственный и последний. Возможно, попытку следовало начать сначала. Возможно. Но снёс бы её молодой риши или нет, предстояло сейчас решать совести Триты.
– Человек – это разум и совесть! – громко заявил сумасшедший пророк и оставил Дадхъянча в покое.
О пятой стихии Трита так и не узнал. Он ещё немного поворожил над лежащим и вздохнув принялся растирать свои снадобья. Перемешивая листвяную кашу с измельчённой высушкой.
Не всякое растение пригодно сухим для врачевания. Трита вообще предпочитал вяленые травы. И поменьше воды для отвара. Ведь растение состояло не из этой жидкости. Его корни преобразовали жидкость в сок. Сок и должен лечить, а не вода, в которой выварили сухую шкуру мумифицированной зелени.
Не бывает одинаковых болезней. Ведь не бывает же одинаковых людей. Они только с виду похожи. Как и болезни, у которых общие свойства, но различные особенности. Потому не могло быть и одинаковых снадобий.
Трита был большой умелец на эти штуки. Он неторопливо ощупал больного и, убедившись, что лихорадка не забралась тому под кожу, стал отводить жар. Кислое снимает его хорошо.
Дадхъянча пришлось омывать. Летом бы мудрец убил этот огонь листьями, свойства которых знал только он. Тело обкладывают такими листьями, и они начинают белеть, освобождая больного от жара.
Впрочем, может быть и не только Трита знал про эти листья. Ему не приходилось ни с кем обсуждать вопросы своей медицинской практики.
Трита быстро поставил Дадхъянча на ноги. Уже через два дня молодой риши мог подниматься с лежанки. Мудрец всё-таки выказал способ своего добывания еды. Он лечил вайшей по деревням. Не брезговал врачевать и скотину, хаживая на отёлы и к чахлому молодняку.
Болезнь Дадхъянча только добавила ему отчуждения от Триты. Дадхъянч не мог справиться с мыслью, что они слишком различимы. Достоинством. Если Трита целый день валялся на соломе, это значило только то, что мудрец приводит в порядок свои мысли. Если Дадхъянч вдруг перелёживал по утрам, это означало другое. Не более того, что он просто лентяй и бездельник. Так думал сам молодой риши. Он сравнивал себя с Тритой и находил, что ему, Дадхъянчу, не хватает то смелости мысли, уверенности в себе и напора, то вызова, свежести и нахальства. Всего того, чем обладал лысый пророк из колодца.
Дадхъянч сравнивал и тем совершал ошибку. Однажды эта ошибка переросла сопротивление здравого смысла, дав чувствам молодого человека действовать по собственному усмотрению.
– Я ухожу, – сказал Дадхъянч ничего не подозревавшему товарищу. Трита молчал. В его взгляде появились краски пренебрежения. Те, что отличали эти глаза от других на площади возле колодца. Трита наконец воспринял интонации души Дадхъянча. Не оставил их без ответа.
– Иди, – только и сказал мудрец. Дадхъянч виновато заглянул ему в лицо.
Индра промолчал.
– Вот, значит, что поведал тебе тот чудак! – вздохнул воин. – Сумасшедшие и дети говорят на одном языке… Послушай, ведь он всё время предрекал нам место в колодце.
– Место рядом с собой, – пояснил мальчик.
– Теперь ясно зачем он туда залез, – понял Гарджа. – Что бы это значило? Болезнь? Войну? Ясно, что он говорил о могиле.
Индра пожал плечами:
– Нас ждут испытания. Но главное – быть в нужное время в нужном месте.
– Хорошие слова, – кивнул Гарджа, – запомни их. Правда ты кое что упустил.
Индра поднял брови и посмотрел на отца.
– Да, сынок. Речь шла именно о тебе. Он предрёк твою судьбу. Именно тебе следует быть в нужное время в нужном месте. Тогда всё само придёт. То есть ты будешь знать, что делать!
– Я это понял, папа.
Они помолчали. Свозя ногами грязь с раскисшей дороги.
– Ладно, пей свою сому. Раз уж нужно. Только мы как следует разведём её молоком, – решил Гарджа и снова развязал бурдюк. Индра посмотрел на содержимое фляги и отказался его пить.
– Не хочется что-то, – заупрямился ребёнок, – она горькая. Как-нибудь в другой раз.
Когда маруты ушли, последний оставшийся на площади человек заглянул в старый колодец.
– Эй! – крикнул он вниз. – Все ушли.
– Да? Почему же ты остался?
– Я хотел тебя расспросить кое о чём…
– А этот молодой воин тоже ушёл? – перебил сидящий внизу.
– Да, он тоже ушёл. Он понял всё, что ты ему сказал.
– Ты так решил?
– Уверен.
– Это хорошо. Как твоё имя?
– Дадхъянч.
– Послушай, Дадхъянч, помоги-ка мне вылезти.
Молодой риши скинул с себя плащ, скрутил его и опустил один конец в колодец.
– Ухватил? Поднимайся, я держу! – он упёрся босой пяткой в каменный обклад водяной ямы. Плащ натянуло и повезло в зияющее жерло. Дадхъянч чуть не полетел в грязь. Следом.
Снизу появилась сначала одна рука, обхватившая камень, потом другая и наконец лицо сумасброда.
– Это ты – Дадхъянч? – спросило лицо.
– Да, – с трудом ответил молодой риши, удерживая натянутый плащ.
Человек из колодца перемахнул через стену и оказался перед своим избавителем.
– А у тебя есть хвост дубоносого истукана? – спросил пророк с надеждой.
– И плавник усатки?
– Ясно, – разочарованно вздохнул сумасброд и с безразличием шагнул в сторону.
– Послушай! – крикнул ему вслед молодой риши. – Почему ты считаешь, что нам грозит гибель?
– Потому что бабка в дому!
– Ты выбрал не лучший способ сообщить о своём открытии.
Дадхъянч поплёлся следом. Он украдкой разглядывал этого странного человека. Вернее, его спину. Обёрнутую грубой медвежьей шкурой. По одежде пророк напоминал шудру.
– Куда ты идёшь? – вдруг спросил тот не оборачиваясь.
– За тобой.
– Разве я звал тебя?
– Да, так же как и других.
– Нет, – ответил человек в медвежьей шкуре, – с собой я не звал никого.
– Ну так позови! – крикнул ему Дадхъянч.
Колодезный крикун остановился, обернулся и посмотрел на своего выручателя, как на привязчивую муку. На зубную боль.
– Ты же сам этого хотел, – виновато сказал Дадхъянч.
– Ну, может быть, не именно этого…
Колодезный крикун вдруг скорчил рожу, растянул рот в безобразной улыбке, почмокал губами и скосил глаза. Дадхъянч воспринял увиденное равнодушно. Пророк вернулся к своим мыслям, отвлёкся от представления и поплёлся куда-то восвояси. Молодой риши увязался следом.
Они шли и молчали. Пророк иногда что-то выкрикивал и начинал неистово жестикулировать. Должно быть, он оживлял руками нахлынувшие мысли.
Через какое-то время человек из колодца заметил идущего рядом попутчика.
– Послушай, Дадхъянч, если бы ты не встретил Триту, чем бы ты сегодня занимался?
– Кого не встретил? – глуповато спросил бывший брахман.
– Я Трита, – заволновался пророк, – я, я, я!
– Сегодня тем же, чем и вчера. Познанием.
– Да? Познанием? Скажи, пожалуйста. Познанием, – пророк снова скорчил рожу, но его выходки нисколько не трогали Дадхъянча.
– А я, стало быть, твоя жертва? – уточнил Трита. – На пути познания?
– Но ты же сам назвал себя хотаром. Верховным жрецом того малыша. И колодец и ухмылки – что это, как не жертва?
Пророк метнул взгляд в глаза Дадхъянча, наткнулся в них на рассудительный покой и несгибаемую волю. Трита понял, что ему не отвертеться.
– Ладно, Дадхъянч, ну их к псам иносказания, ты всё равно мыслишь по обычаю. А Трита мыслит не так. Обычай – это я! – вдруг резко крикнул пророк. – Здорово, как считаешь?
Дадхъянч пожал плечами.
– Откуда я знаю про беды, про катастрофы, вот что хотел ты спросить? – Трита глубокомысленно вознёс глаза к небу. – Да пойми же, человек, здесь не нужны догадки. Всё открыто и так. Разве ты не видишь сам, что мы гибнем? Ну разве не видишь?
– Признаться, нет, – честно ответил молодой риши.
– Он не видит, что мы гибнем! – всплеснул руками Трита. – Тоже мне познаватель. Где борьба, я тебя спрашиваю? Где борьба за место под солнцем? Кшатрии зажирели. От безделья. Скотники только и думают, как бы свалить со своих трудов бесполезное воинство. Они уже забыли законы Ману. А матрии? Им подавай дом побольше да коров, да слуг. Ага. Зажиток они сделали достоинством. Зажаднели… – он умолк, придумывая какую-то выходку.
– Вот как! – просияв продолжил Трита. – Зажаднели матрии, зажирнели кшатрии…
Колодезный пророк выпятил пузо и надул щёки. Потом сразу посерьёзнел и сказал тихо, доверительно:
– Когда дрянь прозревает внутри, дрянь притягивается и снаружи. Вот хочешь верь, хочешь нет. Даже прыщ на носу не вскочит, если ты здоров нутром. Ага. Так что в скорости ждать нам ураганов, потопов, жары или чего похуже. Если, конечно, не придумаем, как нам поток вынести из самих себя.
– Какой поток? – насторожился Дадхъянч, подозревая приближение умной мысли.
– Великий поток, – уточнил Трита, расчёсывая лысину.
Они прошли квартал марутов и снова очутились на площади. Уже на другой площади, что разносилась коленчатыми улицами в разные стороны. Как ладонь пальцами.
– Промёрз я в этом проклятом колодце, – поёжился игривый человек. – Хорошо бы где-нибудь пристать и развести огонь.
– А где твой дом?
– У меня нет дома.
Дадхъянч приготовился услышать назидательную речь по этому поводу. Насчёт отсутствия дома. У него в уме даже очертилась подходящая мысль. Что-то про четыре стены и пространство духа. Однако Трита смолчал. Кривя рот и щурясь.
– А твой дом далеко отсюда? – спросил пророк немного погодя.
– Обхожусь пока без него. Несколько лет я жил среди зверей. Обучаясь у них закону – рите. Теперь определил себе жить среди людей. Так что собственные стены мне вроде как ни к чему.
– Тогда позаботимся о тёплой берлоге, пока совсем не стемнело.
Бродяги оставили позади Амаравати. Тропинка вела их в горы. Её намыло дождями и развезло беспокойным шагом тех, кто оставил что-то наверху, на перевале. Проще было идти по изросту пучковатой травы. Ноги упирались в её стойкую порасть, и путнику не грозило сокрушение на склон.
Гора напустила на идущих густой дымный сумрак. Мешая его с колючей россыпью дождя.
Риши достигли каменной долины. Всё. Лучшего места для ночлега трудно было желать. Дадхъянч пошёл за хворостом, а Трита принялся мастерить навес от дождя. Между двух громадных каменных глыб, облизанных дождём до блеска. Когда всё было готово, он скинул с себя тяжёлую, намокшую шкуру.
– Чтобы просушить моего медведя, понадобится много доброго жара!
Дадхъянч возился с трутом. Сушинка тлела, но огонь не брался.
– Для горения нужен воздух. Эти две стихии существуют неразрывно. А вот вода не нужна, – досадливо заметил молодой риши.
– Это смотря что ты собираешься зажечь, – заметил Трита, выжимая шкуру.
– Пока только костёр.
Дадхъянч почувствовал, что Триту повело на разговор. Эта тишина после прозвучавших в городе мыслей была словно пронизана движением его возбуждённой фантазии.
Трита открыл дорогу словам – солдатам своего ума. Он вёл их вперёд, готовый снести любой заслон на пути этого прорыва.
– Скажи, сколько детей у твоего отца, Дадхъянч?
– Двое.
– Двое, – повторил мудрец. – Может быть, он болен?
– Нет, – удивился Дадхъянч.
– Что же помешало ему осчастливить тебя братьями и сестрами?
– У него нет времени заниматься их воспитанием.
– Да? Кто же он?
– Если ты тритс, то должен его знать. Мой отец – Атхарван.
– Конечно, я знаю великого жреца Агни, – Трита вскочил и принялся неистово кланяться и сотрясать воздух руками. Имитируя молитвенное усердие. После этого снова сел на место и продолжил:
– Понимаешь, Дадхъянч, в прежние времена перед нами никогда так не стоял вопрос. Дадим мы или нет воспитание своим детям. Перед нами стояла задача дать им жизнь. Матрии рожали по десять детей потому, что пятеро из них неизбежно погибали. Половина. Таков закон.
Семь великих кланов! Семь наших рек, которые понесли жизнь арийцев от её божественного истока. Они напитались этими каплями жизни. Каждая капля давала пять! Вот откуда взялся поток. Тогда нужно было бороться за жизнь, а сейчас нет. Сейчас не нужно. Чего за неё бороться, мы имеем всё, что хотим. Стада коров, горные пастбища… Зачем нам постольку детей? Кшатрии разогнали всех ракшасов, вайши успокоились и платят воинам по одной корове на семью. В неделю. На десять человек, или на четверых. По одной. Зачем кшатриям много детей? И вайшам незачем. Стадо пасут три пастуха. Три, а не десять.
Дадхъянч разжёг огонь. Перед глазами молодого человека заметались рыжие хвосты. Гладкие, будто водяные струи. Он слушал своего нового наставника, силясь понять, в чём смысл этих слов. Трита продолжал:
– Сколько детей теперь рожают матрии? Двух-трёх. Но ведь умирает всё равно половина. Рано или поздно. Половина. Болезни можно лечить, но ещё ни одну из них человеческий род не пережил окончательно. Где же поток? Наши реки встали. Но ведь Закон говорит: «Всё, что стоит на месте, неизбежно гибнет!» Трита снова вскочил и заорал во всё горло:
– Неизбежно гибнет!
Глухая дождистая мгла проглотила его крик.
Трита посмотрел на сидящего Дадхъянча. Сверху вниз.
– Скоро придёт тот, кто запирает воды. Материнские воды наших родов. Вритра.
Дадхъянчу стало не по себе.
– Это демон? – робко спросил молодой риши.
– Не ищи демона снаружи. Демон внутри нас!
Трита замолчал. Но ненадолго. Он, как бурдюк для брожения суры, не передерживал закваску. Отдавая то, что ему уже не принадлежало, чтобы освободить простор для свежего вычерпа.
– Идёт тот, кто запирает воды. Великая Немочь, – продолжил мудрец. – Кто её может остановить?
– Действие, – ответил Дадхъянч.
– Верно. Но не просто Действие, а Движение, Кипень! Когда-то, задолго до появления миров, существовали только Бездна, породившая Мрак и Лёд, и Огонь, породивший Свет и Жар. Это было началом начал потому, что это было так же и концом концов. Они оказались слишком различны, чтобы смириться друг с другом. Огонь встал против Льда. В этой страшной битве погибли оба. От Огня остались Свет и Тепло, а ото Льда – Вода.
Тогда Тепло, Вода и Свет создали великого воина Парджанью. Ему предстояло только отыскать в Бездне куски камня, оставшиеся ото Льда, перетереть их и сделать Землю.
Соитие Великого с землёй принесло жизнь. А жизнь всегда ищет форму воплощения. Такой формой стал Тваштар. Для всех существ. Сперва он воплотился в одних. Тех, кого мы называем богами. А потом и в нас. Должно быть, что-то подобное тебе уже рассказывал Атхарван.
– Нет, никогда, – уверенно заключил Дадхъянч.
– Это неважно. Послушай, что было дальше. Один из богов, Дакша, извлёк из небытия Жар, создав Агни, но тем самым освободил и Лёд. А Лёд захотел вернуть своё – воды…
– Теперь я понял, – перебил молодой риши.
– Нет, ты ещё ничего не понял. Каждая женщина стала носительницей вод материнства. Каждый мужчина – семени Парджаньи. Семя умирает без этих вод.
– А за водами идёт Вритра! – объявил Дадхъянч.
– Действительно понял. Вритра – Змей мёртвой воды.
– Почему Змей?
– Змей – главный символ отрицания. Тамаса. И главный символ Смерти. Охранник царства дашагвов. Мы теперь стали поклоняться ему. Сами того не понимая.
– И потому наши реки не текут. Они встали. Женщины не хотят рожать, – горестно подытожил молодой риши. Трита кивнул.
– Значит, снова нужен Огонь! – просиял Дадхъянч.
Трита не согласился:
– Не просто Огонь – его обличие. Воплощение. Несущее прорыв. Вспомни того мальчугана. Если он сегодня разобрал мою болтовню, может быть, придёт время, когда он разглядит перед собой и Вритру?
– Да, задача… – сокрушённо заметил Дадхъянч.
Оба риши проговорили всю ночь. Сон застал каждого из них в разговоре. Он решил не разлучать их мысли, и потому каждому снилось одно и то же. Им снился Громовержец. Только почему-то не Парджанья. Должно быть, потому, что новой битве за передел мира требовались новые силы. Новые герои.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Зов закона пронзил глухие уши человека, Пробуждая его пылко.
(Ригведа. Мандала IV, 23)
Зима, вопреки опасениям Триты, не отличалась холодами. Её сырая заволока то сидела туманами, то, разнесённая ветром, отекала по небесам грязью. В общем, зима как зима.
Риши пересиживали непогоду в наспех сложенной хижине. Дадхъянч связал ремнями брёвна, привалил их неподъёмными камнями, а сверху, по стяжкам стен, выложил охапки тростника.
Крыша нещадно текла. В разных местах. Будто задразнивая Дадхъянча, поджидавшего с комком вязкой глины очередную течь в совершенно другом месте.
Однажды хижину присыпало камневалом, снесённым в бурю с горного склона. Она выдержала. Риши не стали разгребать камни, считая, что эта засыпь только на пользу их жилью.
Дадхъянч занимался огнём. Каждый день. Риши жёг, топил и варил. Он стал агнидхом этой хижины. Жрецом её огня. Трита мог по целому дню не вставать с лежанки. Иногда он вскакивал среди ночи и в порыве возбуждения ходил из угла в угол. Неистово размахивая руками и спотыкаясь о ноги ворчливого, разбуженного Дадхъянча.
Трита твердил одно. Он твердил: «Пятый элемент». Что это значило, Дадхъянч не понимал. Мировых элементов существовало четыре. Так же как и сторон света или времён года. Возможно, Трита стоял на пороге великого открытия. Он вообще был реформатором, этот Трита. Куда большим, чем Дадхъянч. Молодой риши жил по правилам, а его товарищ сам создавал правила для себя. Рано или поздно им пришлось бы начать войну. Правда, Трита иногда уходил и отсутствовал день или два. Возвращался он с молочным бурдюком, с котелком варёной говядины, с мукой и мёдом, с ягодами, с сухим душистым листом, который размачивают и жуют, припивая водой. Где он всё это брал?
Дадхъянч ел с неохотой. Но ел. Трита чувствовал, что его молодого товарища тяготит обстановка в их лачуге. Настолько уже тяготит, что кусок не идёт ему в горло. Угнетает соседство этой безумствующей неприкаянности. Но ведь не Трита же позвал его тогда у колодца и навязался следом.
В минуты такого перелома, готовые разразиться последним отчаянным прорывом каждой самостоятельности и независимости, Трита вдруг начинал что-то обсуждать с соседом. Разговор затягивал Дадхъянча, и он понемногу уходил в пучину других проблем.
– Пятый элемент! – сказал вдруг Трита, когда они доедали высушенный инжир. – Пятый элемент – вот та великая загадка, которую проглядели боги. Возможно, нам на погибель.
Дадхъянч вернулся из своего глухо закрытого одиночества и посмотрел на Триту:
– Что такое пятый элемент?
– Вещица, способная повернуть дальнейшее развитие человеческой жизни. Собственно говоря, – Трита придал лицу умствующе-настойчивый вид, – она повторяет в себе известные четыре элемента. Но сама по себе, в чистом, так сказать, виде, как бы не предусмотрена строением мира. У мира четыре угла, равновесие которых и составляет гармонию. Значение пятого элемента не связано с этой гармонией. Не связано! Пятый элемент развивается самостоятельно, и этим он страшен.
– Где он помещён?
– В центре, разумеется. Где же ещё?
– Пятый элемент – это пятая стихия?
– Да, – Трита встал, сложил ладони у лица и, расхаживая по лачуге, направил мысли в слова. – Пятая стихия. Четыре даны, пятую находим сами.
– Или получаем её от демонов.
Трита обернулся, сверкнул глазами:
– Да. Или получаем её от демонов. А о чём говорит закон? Рита говорит: «То, что хорошо для даса – плохо для арийца. Может ли даса помочь арийцу? Может. Если эта помощь воплотится потом в гибели арийца.»
– Ты же говорил, что демон внутри нас, – вспомнил Дадхъянч. – Значит ли это, что мы сами создаём даса?
– Не его самого, а только его силу или слабость. Его свойства.
– Но ведь и демон может создавать арийца!?
– Конечно, конечно, конечно, – задумчиво пропел Трита. – Пусть только он начнёт с нами бороться. Пусть только зашевелится.
– Может быть, пятый элемент – тот подарок даса, который мы должны открыть как бы сами? Как бы сами.
– Этого я и боюсь больше всего, – подытожил Трита. – Если это так, значит, демон научился с нами бороться. Нашёл путь.
– И всё-таки что такое пятый элемент? – настойчиво допытывался Дадъхянч, спрашивая скорее самого себя, чем собеседника.
– Огонь, Вода, Небо и Земля – только названия, как ты понимаешь. Огонь – это энергия. То есть действие, движение, создающее поток жизненных сил. Основное свойство жизни, заметь. Вода есть жидкость. Небо – всё, что будет летучим и неразличимым для глаза. Земля – плоть. Они заняли все стороны пространства. Основные, разумеется. Потому что другие направления пространства образованы их отношениями между собой. Места для пятого элемента здесь нет. Он вошёл в круг. Не сумел прорваться через их влияние. Понимаешь? Оказался не снаружи, в стороне стихии, а внутри. Уравновесил их. Пространство осталось четырёхмерным. Прошлое, настоящее, будущее и неслучившееся. Середина, края, верх, низ. Как ни кувыркайся, – четырёхмерное. Пятый элемент не самостоятелен. Но сила его столь высока, что может быть сравнима с мировым элементом.
– Что же это такое?
Трита остановился и продолжил заговорщицким шёпотом:
– Он уже есть. Раз он находится в круге. Он создан в виде наиболее совершенного элемента.
Однажды пятый элемент сотворил самого человека. Думаю, это было так: молния ударила в ствол дерева, ствол загорелся, а Ману, бывший ещё диким, увидел огонь. Потом он научился получать его сам и управлять им…
– Разве ему не Савитар дал огонь?
– Может быть, может быть, – скривился Трита, протестующе жестикулируя, – не перебивай. Огонь сделал нас людьми, а кто делает огонь?
– Дерево!
– Верно. Теперь представь на секунду, что Савитар, как ты говоришь, открыл бы Огонь не дикому Ману, а какому-нибудь волку или медведю. Что бы с нами было?
– Страшно подумать.
– То-то и оно. Дерево выполнило свою роль, но есть и новый пятый элемент. Возможно, он сидит в камне, – Трита растянулся на шкуре, заломил руки под голову и закрыл глаза.
– Возможно, возможно, – проговорил он мечтательно. – Я даже слышал про это. Он сидит в камне, его извлекают с помощью огня, нагревая камень в очаге. Из камня берут красную мякоть, которая, остывая, снова превращается в камень. Другой камень. Более прочный, чем тот, который её породил.
– Откуда ты знаешь? – узумился Дадхъянч.
– Пустой вопрос.
– Подумаешь, камень. Разве он может быть пятым элементом?
– Свойства этого камня таковы, что человек будет их изучать много-много сотен лет, но так и не постигнет до конца.
– В чём же здесь опасность? – насторожился Дадхъянч.
– Он, как любой пятый элемент, открытый познанию, уничтожает круг его создавший. Выходя за рамки этого круга. Ага. Уничтожает, понимаешь? Одним из своих свойств. Стало быть, он уничтожает и человека, попавшего в окончательную зависимость от него. После чего снова выстраивается гармония четырёх стихий, боги снова создают человека, а человек снова ищет пятый элемент. Всё повторяется. Меняется только сама вещица.
Дадхъянч вздохнул. Ему стало трудно слушать Триту. Дадхъянча и до того знобило, но сейчас уже трясло. Внутри молодого риши загоралась лихорадка.
– У тебя воспалённые глаза, – сказал Трита, вглядевшись в лицо своего молодого товарища. – Э, да у тебя лихорадка! Давай-ка ложись.
Дадхъянч не сопротивлялся. Пожар, бушевавший внутри молодого тела, вдруг дал издушину, выйдя наружу. Когда лихорадка заполыхала снаружи, дышать сразу стало легче.
Ночью Дадхъянчу сделалось совсем плохо. Его мучил жар. Молодому риши грезилась пылающая вода и раскалённые докрасна камни. Горело всё вокруг, и даже небо. Огненный ветер поднимался от кусков чёрного камня, усыпавших обожжённую землю.
– Посмотри вглубь самого себя, – зловеще рокотал Трита, склонившись над Дадхъянчем и напрягая голос. – Ты должен увидеть пятый элемент. Пятую стихию. Ты должен увидеть.
Куда девалась его дурашливая безобидность?
Дадхъянч застонал. Трита принялся наседать на беспамятного с новой силой:
– Посмотри на пятую стихию. Какая она… Скажи, что ты видишь?
Сухие губы Дадхъянча тронули воздух.
– Ну! – заволновался Трита.
– Каждый арийский брахман говорит.., – вдруг прошептал молодой риши, – о семи его языках… о семи языках Агни 2 … Но кто назовёт их поимённо?
– Причём тут Агни? – всплеснул руками Трита. Но Дадхъянч прокладывал дорогу словам, порождённым его пылающей безрассудочностью:
– Вот их имена: механический… тепловой… электрический… магнитный… лучистый… химический… атомный…
– Бредит, – решил Трита, не разбирая языка другой эпохи. – Почище меня. Должно быть, что-то не заладилось. А насчёт имён Агни, зачем мне они? Я же не агнидх какой-нибудь! Зачем мне те имена, что создала болезнь этого молодчика?
Дадхъянч замолчал, провалившись в тяжёлое, немое беспамятство. Пророк смотрел на свою безвольную жертву и отчётливо понимал, что другого такого случая не будет. Этот – единственный и последний. Возможно, попытку следовало начать сначала. Возможно. Но снёс бы её молодой риши или нет, предстояло сейчас решать совести Триты.
– Человек – это разум и совесть! – громко заявил сумасшедший пророк и оставил Дадхъянча в покое.
О пятой стихии Трита так и не узнал. Он ещё немного поворожил над лежащим и вздохнув принялся растирать свои снадобья. Перемешивая листвяную кашу с измельчённой высушкой.
Не всякое растение пригодно сухим для врачевания. Трита вообще предпочитал вяленые травы. И поменьше воды для отвара. Ведь растение состояло не из этой жидкости. Его корни преобразовали жидкость в сок. Сок и должен лечить, а не вода, в которой выварили сухую шкуру мумифицированной зелени.
Не бывает одинаковых болезней. Ведь не бывает же одинаковых людей. Они только с виду похожи. Как и болезни, у которых общие свойства, но различные особенности. Потому не могло быть и одинаковых снадобий.
Трита был большой умелец на эти штуки. Он неторопливо ощупал больного и, убедившись, что лихорадка не забралась тому под кожу, стал отводить жар. Кислое снимает его хорошо.
Дадхъянча пришлось омывать. Летом бы мудрец убил этот огонь листьями, свойства которых знал только он. Тело обкладывают такими листьями, и они начинают белеть, освобождая больного от жара.
Впрочем, может быть и не только Трита знал про эти листья. Ему не приходилось ни с кем обсуждать вопросы своей медицинской практики.
Трита быстро поставил Дадхъянча на ноги. Уже через два дня молодой риши мог подниматься с лежанки. Мудрец всё-таки выказал способ своего добывания еды. Он лечил вайшей по деревням. Не брезговал врачевать и скотину, хаживая на отёлы и к чахлому молодняку.
Болезнь Дадхъянча только добавила ему отчуждения от Триты. Дадхъянч не мог справиться с мыслью, что они слишком различимы. Достоинством. Если Трита целый день валялся на соломе, это значило только то, что мудрец приводит в порядок свои мысли. Если Дадхъянч вдруг перелёживал по утрам, это означало другое. Не более того, что он просто лентяй и бездельник. Так думал сам молодой риши. Он сравнивал себя с Тритой и находил, что ему, Дадхъянчу, не хватает то смелости мысли, уверенности в себе и напора, то вызова, свежести и нахальства. Всего того, чем обладал лысый пророк из колодца.
Дадхъянч сравнивал и тем совершал ошибку. Однажды эта ошибка переросла сопротивление здравого смысла, дав чувствам молодого человека действовать по собственному усмотрению.
– Я ухожу, – сказал Дадхъянч ничего не подозревавшему товарищу. Трита молчал. В его взгляде появились краски пренебрежения. Те, что отличали эти глаза от других на площади возле колодца. Трита наконец воспринял интонации души Дадхъянча. Не оставил их без ответа.
– Иди, – только и сказал мудрец. Дадхъянч виновато заглянул ему в лицо.