Страница:
Вновь увидев старый дом, он решил, что за ним надо следить: его прочные стены под высокой крышей не были лишены привлекательности даже зимой, когда сад стоял голый. Но он был хорошо спланирован, квадратные клумбы обрамлял бордюр из самшита, в саду росли розы, кусты смородины, грушевые деревья. Причудливо изогнутые ветви гигантской фуксии карабкались по фасаду дома, покрывая его стены фантастическим рисунком, как будто выполненным тушью. Это растение было самым большим в крае благодаря мягкому климату.
А с приходом весны сад по-праздничному радовал глаз...
Когда Гийом подъехал к дому и стал привязывать Роллона к ограде, из дома вышел мужчина и направился ему навстречу. Это был, по-видимому, тот самый тип, которого выследили мальчики. Мальчики очень точно описали этого висельника! Речь его тоже не отличалась изяществом.
– Чего вы хотите? – пролаял он.
– Я не знаю, кто вы, друг, но стоило бы научиться манерам! Я – месье Тремэн, владелец этого дома, и хочу видеть сестер Може. Надеюсь, они дома?
– Не знаю.
– Неужели? Тогда придется считать, что занавески в доме двигаются сами по себе. Если же это привидения, советую вам святую воду...
Говоря это, он спокойно шел по аллее, не обращая внимания, насколько это было возможно, на квадратную фигуру мужчины, которого он уже собирался отшвырнуть, когда в дверях показалась женщина. Маленького роста, в черном платье и голубом фартуке, она спешила поскорее надеть сабо и броситься по грязной дорожке навстречу гостю с криками:
– Царица небесная! Это вы, месье Тремэн! Урбен, уступите же ему дорогу! Вы что, собираетесь не пустить месье Тремэна? Когда же вы наконец научитесь узнавать достойных людей! Входите, месье Тремэн!.. Входите, прошу вас!
Немного ошарашенный таким громким приемом, он задумался, не предназначался ли весь этот спектакль для того, чтобы сообщить кому-то о его приезде. Он поздоровался со старой девой с большой вежливостью, но тоже в ее манере:
– Я имею честь говорить с мадемуазель Селестиной Може? – прокричал он с такой силой, что та в страхе отскочила, как будто ей влепили пощечину.
– Прошу прощения, месье Тремэн, но я не глухая, – проговорила она нормальным голосом. – Вам, видно, показалось, что я плохо слышу?
– Может быть! Но мне еще не приходилось встречаться с вами, а я слышал, что вам пришлось много пережить в смутное время. Услышав вас сейчас, я решил, что это вполне возможно!
Она как-то смущенно рассмеялась, а ее серое лицо с бесцветными глазами вдруг залилось краской.
– Прошу прощения! Я это как-то машинально! Видите ли, в последние дни я приболела и почти потеряла голос, поэтому мне приходилось кричать, чтобы меня услышали. Теперь я поправилась и не заметила этого, но все еще продолжаю кричать. Сюда, пожалуйста! Я покажу вам дорогу.
Зала осталась такой же, какой он ее запомнил той ночью летом 1786 года, когда он искал Агнес де Нервиль и пустился за ней вдогонку в ландах. Он на руках отнес ее в церковь Сен-Васта. Там в присутствии только свидетелей и с благословения хмурого аббата из Фольвиля она стала его женой. В зале все так же стояли два шкафа из полированного бука, над большим гранитным камином висели два старинных мушкетона, а на каминной полке стояла маленькая фигурка Девы Марии. Все так же стояла большая кровать, задрапированная потускневшим красным шелком, комод из фруктового дерева, на котором красовались модель рыбачьей лодки и две медные масляные лампы. Все было на своих местах. Вокруг длинного стола стояло несколько стульев. Все чудесным образом сохранилось. Только обивка старого кресла, стоявшего в углу у камина, сильно вытерлась. Поскольку это было лучшее место, именно там его пригласили сесть, предварительно убрав с него черный чулок с засунутым внутрь грибком для штопки но он жестом отказался.
– Мне не хотелось бы надолго вас отвлекать, мадемуазель! Я хотел бы осмотреть комнаты второго этажа и чердак.
– Для чего? Там все в порядке.
– Вы в этом уверены? Видите ли, когда сегодня пошел снег, я вспомнил, что сказал мой управляющий по поводу дома, когда мы подписывали контракт. Он сказал, что крыша несколько ослабла. В обычное время и даже в сильный дождь – все нормально, но сильный снегопад может быть опасен, и крыша не выдержит такой тяжести.
Может быть, все это было не слишком убедительно, но Гийом очень спешил и не успел придумать ничего лучшего. Однако мадемуазель Селестина выразила некоторое неудовольствие.
– Нам ничего подобного не сказали, когда мы нанимали дом.
– Это правда, и я прошу у вас прощения за это, но вспомните, как вы тогда спешили поскорее вселиться в дом. К тому же снег бывает здесь столь редко, что мы подумали, что он не грозит крыше. К сожалению, вдруг пошел снег, и я тотчас подумал, что следует приехать и посмотреть, как идут дела. Значит, с вашего позволения...
Не дожидаясь ответа, он направился к лестнице в глубине залы, но старая дева с неожиданной быстротой забежала вперед и буквально преградила ему дорогу.
– Такой осмотр совершенно не нужен, месье Тремэн. Я, тем не менее, благодарю вас за заботу о нас, но тот снег, что выпал утром, не представляет опасности.
– Конечно, но мой кучер, большой знаток погоды, считает, что снег пойдет снова, поэтому я прошу вас разрешить мне посмотреть хоть одним глазом на опоры крыши. В случае чего я завтра же пришлю людей. Уверяю вас, что так мне будет спокойней!
—Прошу вас, не беспокойтесь! Сейчас нас очень бы стеснили работники, и я уверена, что мы спокойно доживем до весны...
– Мне не хочется, чтобы вы напрасно рисковали. И мне непонятно, почему знающие свое депо люди могут помешать вам. Они ведь будут работать только на чердаке и на крыше...
– Да... но они станут шуметь, будет лететь пыль, а моя сестра Евлалия больна. Вот почему я и не хочу вас пустить на второй этаж...
– Больна? Надеюсь, что не тяжело? – спросил Тремэн голосом, полным сочувствия.
– Не думаю. Она, видно, простудилась, когда ходила в Сен-Васт к мессе. Это было неразумно, ибо она уже плохо себя чувствовала, но ей так хотелось...
– А вы пригласили доктора? В нашей стороне есть очень хороший врач, и я с удовольствием направлю к вам доктора Аннеброна.
– Я слышала о нем много хорошего, но он живет слишком далеко. Если Евлалии станет хуже, я приглашу врача из Кетеу...
Гийом понял, что он побежден. Мадемуазель Може не отступила ни на шаг, и продолжать этот диалог возле лестницы становилось смешно. Но наверху находилась не только больная. Его чуткое ухо уловило разговор двоих, причем один голос явно принадлежал мужчине. Но это был не слуга, ведь он остался во дворе.
Он искал способ, как прорвать столь упорную оборону, когда наверху открылась дверь. Мгновение спустя раздались тяжелые шаги по скрипучим ступеням и показались ноги, обутые в башмаки с серебряными пряжками, вылезающие из-под черной сутаны. Священник! По лестнице спускался священник! Это был уже немолодой человек, высокий и худой, с большой седой бородой, закрывающей пол-лица, и в больших очках.
Заметив незнакомца, он собрался снова подняться по лестнице. Но потом передумал:– Мне очень неловко, мадемуазель Селестина! Я не знал, что у вас посетитель. Мадемуазель Евлалия хотела бы еще чашечку отвара. Он ей очень помогает...
Селестина благоговейно скрестила на груди руки:
– Слава Богу, ей получше! Я сейчас пойду все приготовлю, месье аббат!
Едва заметно улыбнувшись посетителю, священнослужитель уже гораздо быстрее поднялся, чем спустился, и, когда он исчез, Гийом не слышал больше ни шагов, ни голосов. Как будто тот остановился наверху лестницы, чтобы послушать дальнейший разговор. А мадемуазель Може, оставив свой пост возле лестницы, поспешила на кухню готовить питье для сестры, совершенно уверенная, что ретивый хозяин теперь уж не прорвет оборону. Тремэн понял, что ему ничего не остается, как уехать. Но он решил узнать кое-что еще.
– Вам следовало сказать мне, мадемуазель, что вашей сестре помогает священник, я бы не стал настаивать, – проговорил он добродушно... – Этот священник не приходится вам родственником?
– Нет. У нас никого родных не осталось, – проговорила она, поднимая тяжелый медный чайник, чтобы налить кипяток в маленький чайничек для отваров. – Аббат Лонге, которого вы только что видели, наш старый друг, он был когда-то викарием в кафедральном соборе в Кутансе. Во время Революции он вынужден был бежать на остров Джерси и лишь недавно вернулся оттуда. Мы так одиноки, что с радостью приняли его у себя, пока он не найдет новый приход.
Когда она говорила, Гийому показалось, что она пересказывает затверженный урок. Слова следовали одно за другим, без передышки. Он подумал, что стоит дать ей выговориться до конца.
– Но разве вы не сами выбрали такое одиночество? Я, кажется, слышал, что вы прежде всего хотели жить в стороне от людей.
– Конечно, конечно! Это из-за моей сестры. Вы знаете, месье Тремэн, когда-то она была очень красива, но теперь она никому не хочет показывать свое лицо. Кроме меня, конечно. Полученные ею раны были столь глубоки, что под страшными рубцами только глубокая нежность сестры может разглядеть ее чистую душу. Ей было бы невыносимо жить среди других людей: ведь трудно спрятаться от праздного любопытства. Вот мы и поселились здесь...
– Но вы уж очень далеко спрятались. Правда, у вас есть слуга, который может вас защитить. Он кажется очень сильным, хотя его лицо и не слишком внушает доверие.
– Урбен? Это лучший в мире молодой человек, несмотря на его неприветливый вид. Скажу еще, что он больше сторожевая собака, чем слуга. Мы познакомились с ним на ферме, когда у нас случилось несчастье. Он привязался к Евлалии. Она такая добрая... и безропотная! Он умрет за нее! А теперь, месье Тремэн, прошу вас меня извинить: настойка готова, и я должна подняться к сестре. Спасибо за вашу заботу, и я надеюсь, что все будет хорошо и крыша не упадет нам на голову. Доброго вам вечера!
Ему просто указывали на дверь. Она поставила чайник с настойкой на маленький поднос рядом с горшочком меда и, поклонившись Гийому, направилась к лестнице. Тремэн задумчиво взял свои перчатки, шляпу и трость и вышел из дома. Он прошел по садику, больше никого не встретив. Любезный Урбен больше не показался, о чем Гийом нисколько не сожалел.
Прежде чем сесть в седло, он бросил последний взгляд на дом каторжника в надежде увидеть что-то еще, что могло бы ему помочь разгадать эту загадку.
Здраво рассуждая, этих двух несчастных не в чем было заподозрить. Если «лучший в мире молодой человек» состоял в банде убийц, действовавших под командованием мнимого Марьяжа, они могли этого и не знать. А если знали, то кто мог сказать, не был ли этот Урбен настоящим главарем банды, держащим их в страхе? Но серый фасад дома молчал. Он повернул лошадь и отправился домой.
Вот тогда он и увидел всадницу... Закутанная в большой черный плащ, спускающийся широкими складками на темную шкуру лошади, с отброшенным на плечи капюшоном, открывающим ее красивую гордую головку в ореоле огненно-рыжих волос, у дерева неподвижно стояла Лорна, вызывающе улыбаясь.
Увидев ее, Гийом дал волю своему гневу. Эта невыносимая женщина попала под горячую руку, и он излил на нее все свое раздражение.
Лорна увидела его покрасневшее от гнева лицо и поняла, что она попалась ему не вовремя, но, сделав вид, что ничего не произошло, она направила коня ему навстречу. Ожидая взрыва гнева, она несколько напряглась в седле. И залп был пущен. Звенящим от злости голосом он спросил:
– Кто возводил вам шпионить за мной? У вас есть хоть какой-то повод, объясняющий ваше появление здесь?
– Никакого, если подходить к этому с вашей точки зрения, но это действительно так: я за вами следила. Поскольку вы так спешили и были столь нелюбезны со мной, я решила, что вы едете на свидание с женщиной.
– А если бы и так? Какое вам дело до моей личной жизни?
Она как-то лениво улыбнулась, прикрыла ресницы и рукой откинула прядь волос, упавшую ей на лоб.
– Вам может показаться странным, но мне кажется, что я совершенно естественно интересуюсь вами. Вас связывали с моей матушкой такие крепкие узы! Ее смерть не смогла их полностью порвать, и я здесь, чтобы подхватить их.
Гийом приблизил коня к ней так, что его нога касалась юбки молодой особы, и жестко бросил:
– Мари была моей единственной в жизни любовью, и я был ее любовником. Надеюсь, вы не собираетесь занять ее место? Вы лишь моя племянница, и мне хотелось бы поскорей забыть, что этим родством я обязан моему брату-предателю, продавшему Квебек англичанам! Что и сделало из вас англичанку, ко всему прочему!
– Я знаю, что вы презираете англичан, но не надо обобщать!
– Мои взгляды сформировались уже давно, и я не меняю их. Что касается вас, моя красавица, то не мечтайте! Мари была единственной в своем роде! И такой останется... Надеюсь, мне не придется повторять это...
– Не надо мне бросать вызов, Гийом, но я понимаю вас. Наш великий Шекспир писал: «Сердце бьется восхитительно, когда поднимаешь льва, а не кролика...»
– Я никогда не читал Шекспира. К тому же этот разговор мне неприятен. Давайте прекратим его! Хотя постойте! Кто разрешил вам взять Селима? Дагэ ни за что на свете не согласился бы дать его без моего разрешения. Вы что... убили моего старшего конюха?
Она с вызовом рассмеялась.
– Ни за что на свете. Я просто поставила его на место. Людям моего положения незачем выслушивать крики старого слуги. Я просто сказала ему, что еду к вам, а поскольку он отказывался запрягать, я это сделала сама. Вы можете убедиться, как я это сделала.
– Возможно, но это конь Артура. Если с ним что-нибудь случится, он будет очень страдать, а я вас тогда выброшу вон! Может быть, я так и сделаю. Проспер Дагэ – один из моих самых верных помощников, и я не потерплю, чтобы какая-нибудь нахалка обращалась с ним как со слугой!
– Вы совсем обезумели. Еще никто никогда не называл меня нахалкой и...
– Всему есть начало, и у меня есть другие эпитеты, которые тоже вам подошли бы. А теперь пора возвращаться, мисс Тримэйн. Вы можете сказать Китти, чтобы она собрала ваш багаж. А может быть, она еще не все распаковала. Это было бы хорошо. Завтра, к сожалению, я усажу вас в карету.
На этот раз она побледнела. Сведенные мышцы лица Тремэна, его твердый, как камень, взгляд говорили о том, что он вне себя и готов взорваться. Она почувствовала, что зашла слишком далеко и что, если ей не удастся успокоить его, он выполнит свою угрозу. И тогда прощайте все планы, которые она наметила еще в первую их встречу. Ей останется только вернуться в Англию и стать самой разочарованной герцогиней, чего ей совсем не хотелось.
Тремэн решительно схватил повод лошади и повернул ее в обратный путь. Мысль о том, что она вернется в усадьбу на поводу, была нестерпима для Лорны. Она разразилась рыданиями и попыталась остановить лошадь:
– Остановитесь, прошу вас!.. Я... я прошу у вас прощения... но не отсылайте меня! В память о моей матери не наносите мне такого оскорбления! Подумайте... это может дойти до Артура...
Он остановился.
– Нехорошо прятаться за его спину! Вы знаете, что я люблю его.
– Я теперь знаю, что вы ненавидите меня, но позвольте мне остаться еще на некоторое время возле него, возле вас. Я поняла, что я стала невыносима.
– Неделикатна! А я это ненавижу в людях. Да перестаньте вы плакать! Я ненавижу слезы. И, конечно, у вас нет носового платка? – добавил он, услышав, как она хлюпает носом.
– Н... нет, я слишком... спешила!
Вместо ответа он протянул ей свой и смотрел, как она вытирает глаза и нос. Она была сейчас так похожа на маленькую девочку, которую бранят, что он почувствовал, как гнев его постепенно тает. Из глубин памяти возникло далекое воспоминание о маленькой Мари-Дус. Однажды утром в Квебеке ее несправедливо отругала мать мадам Вергор де Шамбон за якобы разбитую вазочку, хотя виновницей была кошка – любимица хозяйки. Мари перебежала улицу и бросилась на шею своему дружку Гийому. Он впервые видел ее плачущей, и это потрясло его.
И вот, несмотря на то, что он ей только что сказал, он увидел в ней ту Мари-Дус, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не повторить то, что было тогда: протянуть к ней сочувственно руки.
Он все еще не забыл свою злость, и это спасло его от проявления сентиментальности. Но ему уже не хватало решительности. Поэтому он дал Лорне успокоиться, потом пожал плечами.
– Вам надо прийти в себя, прежде чем мы вернемся в усадьбу, – проговорил он тихо. – Я даже буду за это вам признателен, потому что мне совсем не хочется, чтобы подумали, что я вас ударил!
– Вы прощаете меня?
– По крайней мере, достаточно, чтобы отложить наказание, – сказал он со свойственной ему кривой усмешкой, перед которой мало кто мог устоять. – Может быть, я показался слишком жестоким?
– Мне кажется, я поступила бы так же. Как бы там ни было, я извинюсь перед вашим Дагэ. Это действительно верный помощник, каких становится все меньше и меньше.
Болтая так, они ехали рядом по дороге, достаточно широкой, чтобы ехать вдвоем ровным шагом. Тогда женщина, наблюдавшая за ними из-за приподнятой занавески на втором этаже дома каторжника, опустила ее и провела дрожащей рукой по лбу.
– Неужели она вернулась? – тихо прошептала она в волнении, обращаясь сама к себе. – Нет... Нет, это невозможно. Они просто очень похожи. Эта гораздо моложе той! К тому же у нее рыжие волосы! У той были льняные, напоминавшие лунный свет. О, мне надо все узнать! Все!
Сложив на груди руки, она начала ходить по комнате, как зверь в клетке. На ходу она взяла свою плотную черную вуаль, которая скрывала ее якобы искалеченное лицо, и, скомкав, бросила ее в угол. Какая радость будет для нее, когда она сбросит ее окончательно! Но, видно, этот день наступит еще не скоро. Еще не настало время...
Священник, которого видел в доме Гийом, вошел в комнату и взглянул саркастически на происходящее.
– Ты нервничаешь?
– Почему бы и нет? Мне кажется, у меня есть на это право?
– Не спорю. Во всяком случае, пока опасность миновала: Тремэн уехал...– Я видела... но это не значит, что он снова не появится. Тебе не кажется странным, что он вдруг забеспокоился о состоянии крыши именно в тот день, когда этот дурак Урбен потерял свой нож?
Священник сел возле камина и пошевелил поленья, прежде чем добавить новые.
– Не вижу здесь никакой связи. Это простое совпадение. Я думаю, что вы с Селестиной поступили неосторожно, показавшись вчера в Сен-Васте. Тремэн увидел вас там и... А может быть, все было гораздо проще, и его версия насчет снега верна... Дом-то ведь старый...
– Можешь думать, что хочешь, Николя! Л я не верю в совпадения.
– Ну что ж, посмотрим.
– Уже все ясно. Во всяком случае, поверь мне, какое-то время мы можем не беспокоиться. В Этупене мы собрали хороший урожай. Это позволит нам подождать. Л если снова пойдет снег, новая операция будет безумием: нам не удастся замести следы. В то же время...
Она замолчала на некоторое время, наблюдая за пламенем, которое охватывало новые поленья. Ее приятель взял глиняную трубку, лежавшую в каменном горшке на столе, набил ее, раскурил и тоже уселся возле огня.
– В то же время? – повторил он.
– Когда он вышел, то встретил женщину, которая его ждала на дороге. Она тоже была верхом, и они вместе уехали. Красивая дама!
– И что? – усмехнулся мужчина. – У него всегда был хороший вкус! И везенье...
– Но тут уж слишком! Та, что я видела сегодня, очень похожа на его старую любовницу, англичанку из Порт-Байя, о которой я тебе рассказывала. Но все-таки это не она...
– Что ты хочешь этим сказать?
– Пока не знаю. Может быть, у той англичанки есть сестра, гораздо моложе ее?
– а тебе не кажется, что ты увлеклась? Впервые твой Тремэн заставил тебя разговориться. Во всяком случае, совсем не трудно узнать, кто эта женщина. У меня в Тринадцати Ветрах есть хорошие глаза и уши...
– Тогда чего же ты ждешь? Надо пойти к дереву с дуплом и проверить, нет ли там послания. А если нет, сделай так, чтобы встретиться с твоими «хорошими глазами». Я хочу все знать!
– Пойду этой ночью! А теперь я оставляю тебя с твоим дурным настроением и пойду выпью стаканчик!
Он встал и вышел из комнаты. Оставшись одна, женщина упала на кровать и зарыдала. Слезами горя и бешенства...
Глава IX
СМЕРТЬ В ЗАСАДЕ...
Снег шел всю ночь. Первые снежинки опустились на землю вместе с сумерками, вслед за ними прилетели их подружки, закружилась метель. Утром взору мальчиков открылся ослепительно-белый пейзаж, и они, конечно же, не удержались от восторженных криков. Что им до того, что снег завалил двери, что весь мужской персонал, вооружившись лопатами, расчищал подходы и подъезды к дому и к конюшне, протаптывал тропинку к ферме. Им уже виделся снеговик, которого они построят, об этом мечтают все мальчишки мира, как только подворачивается наконец подходящий материал. Этим они и занимались большую часть дня не без помощи Джереми Брента, потом им надоело, они разошлись по своим комнатам, смирившись, как и все в доме, с тем, что в течение нескольких дней придется вести затворническую жизнь. Снег не растаял и не прекратился, каждый день небеса застилали землю новым слоем белого покрывала, каждое утро приходилось вновь браться за лопаты и заниматься расчисткой снега. Днем было очень холодно, и лишь по ночам холод немного отступал.
А у Элизабет кончалось терпение. Заметив в очередной раз, что Лорна вопреки запрету Гийома и молчаливому сопротивлению Дагэ вновь осмелилась оседлать Селима, чтобы, вне всякого сомнения, броситься по следам своего дяди, Элизабет пришла в ярость, но обрушила ее за неимением никого другого под рукой на невинную Китти. Девушка однозначно заявила, что не потерпит, чтобы какая-то иностранка вела себя в поместье, куда ее никто даже не приглашал, как хозяйка.
Камеристка лишь обреченно пожала плечами: досточтимая Лорна Тримэйн всегда вела себя, как ей вздумается.
– Боюсь, что Лорна просто не получила подобающего воспитания, мадемуазель. Леди Мари вечно была занята выяснением отношений со своей собственной матерью и не смогла укротить независимый и своенравный характер дочери. Но, уверяю вас, мадемуазель, она не злая. Может, немножко взбалмошная.
Немного или полностью, дочери Агнес было все равно. Она решила открыто объявить войну незваной гостье. Увидев, что она возвращается вместе с отцом и глаза ее заплаканы, Элизабет обрадовалась, у нее учащенно забилось сердце, появилась надежда, что Гийом отчитал как следует самозванку.
Но успокоительная мысль о разрыве умерла, не родившись, мир, по всей видимости, вновь был подписан. К тому же перед тем, как подняться в свою комнату, Лорна подошла к ней.
– Наши отношения не сложились с самого начала, – сказала она, глядя Элизабет прямо в глаза, – боюсь, что по моей вине. Примите мои извинения, как принял их только что ваш отец. Давайте попробуем начать сначала. Я буду страшно огорчена, если у вас останутся обо мне нехорошие воспоминания...
Лорна протянула Элизабет руку и посмотрела на нее ясным взором. Девушку, конечно, трудно было сразу в чем-то убедить, но ее сразила откровенность гостьи, приходилось вести себя соответственно... Мысль, что от Лорны останется одно воспоминание, могла ободрить кого угодно! Очевидно, ее визит не затянется!
– Не будем больше говорить об этом! – ответила Элизабет с улыбкой. – Я, вероятно, сделала скоропалительные выводы и была не слишком гостеприимна. Мы здесь все такие в Нормандии! Итак, приветствую вас в Тринадцати Ветрах! А теперь вам надо побыстрее переодеться, прошу вас. Вы насквозь промокли, будет очень досадно, если вы заболеете.
Лорна отправилась переодеваться, а Гийом, краем глаза наблюдавший всю сцену, подошел к дочери и обнял ее.
– Браво! Все прекрасно, я горжусь тобой, хотя прекрасно знаю, почему тебя расстроит ее возможная болезнь. Ну как пожелаешь доброго пути едва дышащей больной, не так ли?
Элизабет покраснела, потом довольно рассмеялась, ударив отца по руке.
– Папа, вы невыносимы с вашей манерой всюду искать недомолвки!
– Разве я не прав?
– Конечно, прав! Но не всякую правду можно сказать вслух. А теперь серьезно: как вы думаете, надолго она к нам?
– На самом деле она тебе не нравится?
– Сожалею, но это так! Вы знаете, что для меня значит первое впечатление, а вчера она была отвратительна! Надеюсь, я не обидела вас, – добавила она, смутившись.
– Конечно, нет. Я тоже хочу, чтобы Лорна побыстрее уехала. Но боюсь, нам придется набраться терпения. Она хочет, чтобы я показал ей дом ее матери возле Порт-Байя.
– А разве отныне этот дом принадлежит не Артуру?
– Артуру... но Лорна хочет его осмотреть. Нечто вроде паломничества. Понимаешь, я не могу ей отказать...
– Когда вы думаете поехать туда?
– После первого января. Месье Ньель собирается домой числа десятого или пятнадцатого. Было бы лучше, если бы они поехали вместе.– Замечательная мысль.
После честного, прямого разговора с отцом Элизабет почувствовала себя увереннее. Отец разделял ее антипатию и предубежденность, значит, все к лучшему, но, увы, радость девушки была недолгой.
На следующий день выпал снег, и обитатели Тринадцати Ветров оказались отрезанными от внешнего мира. Коварный страх, который Элизабет почувствовала по приезде кузины, вновь понемногу завладел ее душой. Великолепно, по последней моде одетая в черный бархат, белоснежный муслин и такие же белоснежные кружева или в очаровательный переливающийся светло-серый атлас, Лорна, казалось, цвела в их замкнутом мирке.
А с приходом весны сад по-праздничному радовал глаз...
Когда Гийом подъехал к дому и стал привязывать Роллона к ограде, из дома вышел мужчина и направился ему навстречу. Это был, по-видимому, тот самый тип, которого выследили мальчики. Мальчики очень точно описали этого висельника! Речь его тоже не отличалась изяществом.
– Чего вы хотите? – пролаял он.
– Я не знаю, кто вы, друг, но стоило бы научиться манерам! Я – месье Тремэн, владелец этого дома, и хочу видеть сестер Може. Надеюсь, они дома?
– Не знаю.
– Неужели? Тогда придется считать, что занавески в доме двигаются сами по себе. Если же это привидения, советую вам святую воду...
Говоря это, он спокойно шел по аллее, не обращая внимания, насколько это было возможно, на квадратную фигуру мужчины, которого он уже собирался отшвырнуть, когда в дверях показалась женщина. Маленького роста, в черном платье и голубом фартуке, она спешила поскорее надеть сабо и броситься по грязной дорожке навстречу гостю с криками:
– Царица небесная! Это вы, месье Тремэн! Урбен, уступите же ему дорогу! Вы что, собираетесь не пустить месье Тремэна? Когда же вы наконец научитесь узнавать достойных людей! Входите, месье Тремэн!.. Входите, прошу вас!
Немного ошарашенный таким громким приемом, он задумался, не предназначался ли весь этот спектакль для того, чтобы сообщить кому-то о его приезде. Он поздоровался со старой девой с большой вежливостью, но тоже в ее манере:
– Я имею честь говорить с мадемуазель Селестиной Може? – прокричал он с такой силой, что та в страхе отскочила, как будто ей влепили пощечину.
– Прошу прощения, месье Тремэн, но я не глухая, – проговорила она нормальным голосом. – Вам, видно, показалось, что я плохо слышу?
– Может быть! Но мне еще не приходилось встречаться с вами, а я слышал, что вам пришлось много пережить в смутное время. Услышав вас сейчас, я решил, что это вполне возможно!
Она как-то смущенно рассмеялась, а ее серое лицо с бесцветными глазами вдруг залилось краской.
– Прошу прощения! Я это как-то машинально! Видите ли, в последние дни я приболела и почти потеряла голос, поэтому мне приходилось кричать, чтобы меня услышали. Теперь я поправилась и не заметила этого, но все еще продолжаю кричать. Сюда, пожалуйста! Я покажу вам дорогу.
Зала осталась такой же, какой он ее запомнил той ночью летом 1786 года, когда он искал Агнес де Нервиль и пустился за ней вдогонку в ландах. Он на руках отнес ее в церковь Сен-Васта. Там в присутствии только свидетелей и с благословения хмурого аббата из Фольвиля она стала его женой. В зале все так же стояли два шкафа из полированного бука, над большим гранитным камином висели два старинных мушкетона, а на каминной полке стояла маленькая фигурка Девы Марии. Все так же стояла большая кровать, задрапированная потускневшим красным шелком, комод из фруктового дерева, на котором красовались модель рыбачьей лодки и две медные масляные лампы. Все было на своих местах. Вокруг длинного стола стояло несколько стульев. Все чудесным образом сохранилось. Только обивка старого кресла, стоявшего в углу у камина, сильно вытерлась. Поскольку это было лучшее место, именно там его пригласили сесть, предварительно убрав с него черный чулок с засунутым внутрь грибком для штопки но он жестом отказался.
– Мне не хотелось бы надолго вас отвлекать, мадемуазель! Я хотел бы осмотреть комнаты второго этажа и чердак.
– Для чего? Там все в порядке.
– Вы в этом уверены? Видите ли, когда сегодня пошел снег, я вспомнил, что сказал мой управляющий по поводу дома, когда мы подписывали контракт. Он сказал, что крыша несколько ослабла. В обычное время и даже в сильный дождь – все нормально, но сильный снегопад может быть опасен, и крыша не выдержит такой тяжести.
Может быть, все это было не слишком убедительно, но Гийом очень спешил и не успел придумать ничего лучшего. Однако мадемуазель Селестина выразила некоторое неудовольствие.
– Нам ничего подобного не сказали, когда мы нанимали дом.
– Это правда, и я прошу у вас прощения за это, но вспомните, как вы тогда спешили поскорее вселиться в дом. К тому же снег бывает здесь столь редко, что мы подумали, что он не грозит крыше. К сожалению, вдруг пошел снег, и я тотчас подумал, что следует приехать и посмотреть, как идут дела. Значит, с вашего позволения...
Не дожидаясь ответа, он направился к лестнице в глубине залы, но старая дева с неожиданной быстротой забежала вперед и буквально преградила ему дорогу.
– Такой осмотр совершенно не нужен, месье Тремэн. Я, тем не менее, благодарю вас за заботу о нас, но тот снег, что выпал утром, не представляет опасности.
– Конечно, но мой кучер, большой знаток погоды, считает, что снег пойдет снова, поэтому я прошу вас разрешить мне посмотреть хоть одним глазом на опоры крыши. В случае чего я завтра же пришлю людей. Уверяю вас, что так мне будет спокойней!
—Прошу вас, не беспокойтесь! Сейчас нас очень бы стеснили работники, и я уверена, что мы спокойно доживем до весны...
– Мне не хочется, чтобы вы напрасно рисковали. И мне непонятно, почему знающие свое депо люди могут помешать вам. Они ведь будут работать только на чердаке и на крыше...
– Да... но они станут шуметь, будет лететь пыль, а моя сестра Евлалия больна. Вот почему я и не хочу вас пустить на второй этаж...
– Больна? Надеюсь, что не тяжело? – спросил Тремэн голосом, полным сочувствия.
– Не думаю. Она, видно, простудилась, когда ходила в Сен-Васт к мессе. Это было неразумно, ибо она уже плохо себя чувствовала, но ей так хотелось...
– А вы пригласили доктора? В нашей стороне есть очень хороший врач, и я с удовольствием направлю к вам доктора Аннеброна.
– Я слышала о нем много хорошего, но он живет слишком далеко. Если Евлалии станет хуже, я приглашу врача из Кетеу...
Гийом понял, что он побежден. Мадемуазель Може не отступила ни на шаг, и продолжать этот диалог возле лестницы становилось смешно. Но наверху находилась не только больная. Его чуткое ухо уловило разговор двоих, причем один голос явно принадлежал мужчине. Но это был не слуга, ведь он остался во дворе.
Он искал способ, как прорвать столь упорную оборону, когда наверху открылась дверь. Мгновение спустя раздались тяжелые шаги по скрипучим ступеням и показались ноги, обутые в башмаки с серебряными пряжками, вылезающие из-под черной сутаны. Священник! По лестнице спускался священник! Это был уже немолодой человек, высокий и худой, с большой седой бородой, закрывающей пол-лица, и в больших очках.
Заметив незнакомца, он собрался снова подняться по лестнице. Но потом передумал:– Мне очень неловко, мадемуазель Селестина! Я не знал, что у вас посетитель. Мадемуазель Евлалия хотела бы еще чашечку отвара. Он ей очень помогает...
Селестина благоговейно скрестила на груди руки:
– Слава Богу, ей получше! Я сейчас пойду все приготовлю, месье аббат!
Едва заметно улыбнувшись посетителю, священнослужитель уже гораздо быстрее поднялся, чем спустился, и, когда он исчез, Гийом не слышал больше ни шагов, ни голосов. Как будто тот остановился наверху лестницы, чтобы послушать дальнейший разговор. А мадемуазель Може, оставив свой пост возле лестницы, поспешила на кухню готовить питье для сестры, совершенно уверенная, что ретивый хозяин теперь уж не прорвет оборону. Тремэн понял, что ему ничего не остается, как уехать. Но он решил узнать кое-что еще.
– Вам следовало сказать мне, мадемуазель, что вашей сестре помогает священник, я бы не стал настаивать, – проговорил он добродушно... – Этот священник не приходится вам родственником?
– Нет. У нас никого родных не осталось, – проговорила она, поднимая тяжелый медный чайник, чтобы налить кипяток в маленький чайничек для отваров. – Аббат Лонге, которого вы только что видели, наш старый друг, он был когда-то викарием в кафедральном соборе в Кутансе. Во время Революции он вынужден был бежать на остров Джерси и лишь недавно вернулся оттуда. Мы так одиноки, что с радостью приняли его у себя, пока он не найдет новый приход.
Когда она говорила, Гийому показалось, что она пересказывает затверженный урок. Слова следовали одно за другим, без передышки. Он подумал, что стоит дать ей выговориться до конца.
– Но разве вы не сами выбрали такое одиночество? Я, кажется, слышал, что вы прежде всего хотели жить в стороне от людей.
– Конечно, конечно! Это из-за моей сестры. Вы знаете, месье Тремэн, когда-то она была очень красива, но теперь она никому не хочет показывать свое лицо. Кроме меня, конечно. Полученные ею раны были столь глубоки, что под страшными рубцами только глубокая нежность сестры может разглядеть ее чистую душу. Ей было бы невыносимо жить среди других людей: ведь трудно спрятаться от праздного любопытства. Вот мы и поселились здесь...
– Но вы уж очень далеко спрятались. Правда, у вас есть слуга, который может вас защитить. Он кажется очень сильным, хотя его лицо и не слишком внушает доверие.
– Урбен? Это лучший в мире молодой человек, несмотря на его неприветливый вид. Скажу еще, что он больше сторожевая собака, чем слуга. Мы познакомились с ним на ферме, когда у нас случилось несчастье. Он привязался к Евлалии. Она такая добрая... и безропотная! Он умрет за нее! А теперь, месье Тремэн, прошу вас меня извинить: настойка готова, и я должна подняться к сестре. Спасибо за вашу заботу, и я надеюсь, что все будет хорошо и крыша не упадет нам на голову. Доброго вам вечера!
Ему просто указывали на дверь. Она поставила чайник с настойкой на маленький поднос рядом с горшочком меда и, поклонившись Гийому, направилась к лестнице. Тремэн задумчиво взял свои перчатки, шляпу и трость и вышел из дома. Он прошел по садику, больше никого не встретив. Любезный Урбен больше не показался, о чем Гийом нисколько не сожалел.
Прежде чем сесть в седло, он бросил последний взгляд на дом каторжника в надежде увидеть что-то еще, что могло бы ему помочь разгадать эту загадку.
Здраво рассуждая, этих двух несчастных не в чем было заподозрить. Если «лучший в мире молодой человек» состоял в банде убийц, действовавших под командованием мнимого Марьяжа, они могли этого и не знать. А если знали, то кто мог сказать, не был ли этот Урбен настоящим главарем банды, держащим их в страхе? Но серый фасад дома молчал. Он повернул лошадь и отправился домой.
Вот тогда он и увидел всадницу... Закутанная в большой черный плащ, спускающийся широкими складками на темную шкуру лошади, с отброшенным на плечи капюшоном, открывающим ее красивую гордую головку в ореоле огненно-рыжих волос, у дерева неподвижно стояла Лорна, вызывающе улыбаясь.
Увидев ее, Гийом дал волю своему гневу. Эта невыносимая женщина попала под горячую руку, и он излил на нее все свое раздражение.
Лорна увидела его покрасневшее от гнева лицо и поняла, что она попалась ему не вовремя, но, сделав вид, что ничего не произошло, она направила коня ему навстречу. Ожидая взрыва гнева, она несколько напряглась в седле. И залп был пущен. Звенящим от злости голосом он спросил:
– Кто возводил вам шпионить за мной? У вас есть хоть какой-то повод, объясняющий ваше появление здесь?
– Никакого, если подходить к этому с вашей точки зрения, но это действительно так: я за вами следила. Поскольку вы так спешили и были столь нелюбезны со мной, я решила, что вы едете на свидание с женщиной.
– А если бы и так? Какое вам дело до моей личной жизни?
Она как-то лениво улыбнулась, прикрыла ресницы и рукой откинула прядь волос, упавшую ей на лоб.
– Вам может показаться странным, но мне кажется, что я совершенно естественно интересуюсь вами. Вас связывали с моей матушкой такие крепкие узы! Ее смерть не смогла их полностью порвать, и я здесь, чтобы подхватить их.
Гийом приблизил коня к ней так, что его нога касалась юбки молодой особы, и жестко бросил:
– Мари была моей единственной в жизни любовью, и я был ее любовником. Надеюсь, вы не собираетесь занять ее место? Вы лишь моя племянница, и мне хотелось бы поскорей забыть, что этим родством я обязан моему брату-предателю, продавшему Квебек англичанам! Что и сделало из вас англичанку, ко всему прочему!
– Я знаю, что вы презираете англичан, но не надо обобщать!
– Мои взгляды сформировались уже давно, и я не меняю их. Что касается вас, моя красавица, то не мечтайте! Мари была единственной в своем роде! И такой останется... Надеюсь, мне не придется повторять это...
– Не надо мне бросать вызов, Гийом, но я понимаю вас. Наш великий Шекспир писал: «Сердце бьется восхитительно, когда поднимаешь льва, а не кролика...»
– Я никогда не читал Шекспира. К тому же этот разговор мне неприятен. Давайте прекратим его! Хотя постойте! Кто разрешил вам взять Селима? Дагэ ни за что на свете не согласился бы дать его без моего разрешения. Вы что... убили моего старшего конюха?
Она с вызовом рассмеялась.
– Ни за что на свете. Я просто поставила его на место. Людям моего положения незачем выслушивать крики старого слуги. Я просто сказала ему, что еду к вам, а поскольку он отказывался запрягать, я это сделала сама. Вы можете убедиться, как я это сделала.
– Возможно, но это конь Артура. Если с ним что-нибудь случится, он будет очень страдать, а я вас тогда выброшу вон! Может быть, я так и сделаю. Проспер Дагэ – один из моих самых верных помощников, и я не потерплю, чтобы какая-нибудь нахалка обращалась с ним как со слугой!
– Вы совсем обезумели. Еще никто никогда не называл меня нахалкой и...
– Всему есть начало, и у меня есть другие эпитеты, которые тоже вам подошли бы. А теперь пора возвращаться, мисс Тримэйн. Вы можете сказать Китти, чтобы она собрала ваш багаж. А может быть, она еще не все распаковала. Это было бы хорошо. Завтра, к сожалению, я усажу вас в карету.
На этот раз она побледнела. Сведенные мышцы лица Тремэна, его твердый, как камень, взгляд говорили о том, что он вне себя и готов взорваться. Она почувствовала, что зашла слишком далеко и что, если ей не удастся успокоить его, он выполнит свою угрозу. И тогда прощайте все планы, которые она наметила еще в первую их встречу. Ей останется только вернуться в Англию и стать самой разочарованной герцогиней, чего ей совсем не хотелось.
Тремэн решительно схватил повод лошади и повернул ее в обратный путь. Мысль о том, что она вернется в усадьбу на поводу, была нестерпима для Лорны. Она разразилась рыданиями и попыталась остановить лошадь:
– Остановитесь, прошу вас!.. Я... я прошу у вас прощения... но не отсылайте меня! В память о моей матери не наносите мне такого оскорбления! Подумайте... это может дойти до Артура...
Он остановился.
– Нехорошо прятаться за его спину! Вы знаете, что я люблю его.
– Я теперь знаю, что вы ненавидите меня, но позвольте мне остаться еще на некоторое время возле него, возле вас. Я поняла, что я стала невыносима.
– Неделикатна! А я это ненавижу в людях. Да перестаньте вы плакать! Я ненавижу слезы. И, конечно, у вас нет носового платка? – добавил он, услышав, как она хлюпает носом.
– Н... нет, я слишком... спешила!
Вместо ответа он протянул ей свой и смотрел, как она вытирает глаза и нос. Она была сейчас так похожа на маленькую девочку, которую бранят, что он почувствовал, как гнев его постепенно тает. Из глубин памяти возникло далекое воспоминание о маленькой Мари-Дус. Однажды утром в Квебеке ее несправедливо отругала мать мадам Вергор де Шамбон за якобы разбитую вазочку, хотя виновницей была кошка – любимица хозяйки. Мари перебежала улицу и бросилась на шею своему дружку Гийому. Он впервые видел ее плачущей, и это потрясло его.
И вот, несмотря на то, что он ей только что сказал, он увидел в ней ту Мари-Дус, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не повторить то, что было тогда: протянуть к ней сочувственно руки.
Он все еще не забыл свою злость, и это спасло его от проявления сентиментальности. Но ему уже не хватало решительности. Поэтому он дал Лорне успокоиться, потом пожал плечами.
– Вам надо прийти в себя, прежде чем мы вернемся в усадьбу, – проговорил он тихо. – Я даже буду за это вам признателен, потому что мне совсем не хочется, чтобы подумали, что я вас ударил!
– Вы прощаете меня?
– По крайней мере, достаточно, чтобы отложить наказание, – сказал он со свойственной ему кривой усмешкой, перед которой мало кто мог устоять. – Может быть, я показался слишком жестоким?
– Мне кажется, я поступила бы так же. Как бы там ни было, я извинюсь перед вашим Дагэ. Это действительно верный помощник, каких становится все меньше и меньше.
Болтая так, они ехали рядом по дороге, достаточно широкой, чтобы ехать вдвоем ровным шагом. Тогда женщина, наблюдавшая за ними из-за приподнятой занавески на втором этаже дома каторжника, опустила ее и провела дрожащей рукой по лбу.
– Неужели она вернулась? – тихо прошептала она в волнении, обращаясь сама к себе. – Нет... Нет, это невозможно. Они просто очень похожи. Эта гораздо моложе той! К тому же у нее рыжие волосы! У той были льняные, напоминавшие лунный свет. О, мне надо все узнать! Все!
Сложив на груди руки, она начала ходить по комнате, как зверь в клетке. На ходу она взяла свою плотную черную вуаль, которая скрывала ее якобы искалеченное лицо, и, скомкав, бросила ее в угол. Какая радость будет для нее, когда она сбросит ее окончательно! Но, видно, этот день наступит еще не скоро. Еще не настало время...
Священник, которого видел в доме Гийом, вошел в комнату и взглянул саркастически на происходящее.
– Ты нервничаешь?
– Почему бы и нет? Мне кажется, у меня есть на это право?
– Не спорю. Во всяком случае, пока опасность миновала: Тремэн уехал...– Я видела... но это не значит, что он снова не появится. Тебе не кажется странным, что он вдруг забеспокоился о состоянии крыши именно в тот день, когда этот дурак Урбен потерял свой нож?
Священник сел возле камина и пошевелил поленья, прежде чем добавить новые.
– Не вижу здесь никакой связи. Это простое совпадение. Я думаю, что вы с Селестиной поступили неосторожно, показавшись вчера в Сен-Васте. Тремэн увидел вас там и... А может быть, все было гораздо проще, и его версия насчет снега верна... Дом-то ведь старый...
– Можешь думать, что хочешь, Николя! Л я не верю в совпадения.
– Ну что ж, посмотрим.
– Уже все ясно. Во всяком случае, поверь мне, какое-то время мы можем не беспокоиться. В Этупене мы собрали хороший урожай. Это позволит нам подождать. Л если снова пойдет снег, новая операция будет безумием: нам не удастся замести следы. В то же время...
Она замолчала на некоторое время, наблюдая за пламенем, которое охватывало новые поленья. Ее приятель взял глиняную трубку, лежавшую в каменном горшке на столе, набил ее, раскурил и тоже уселся возле огня.
– В то же время? – повторил он.
– Когда он вышел, то встретил женщину, которая его ждала на дороге. Она тоже была верхом, и они вместе уехали. Красивая дама!
– И что? – усмехнулся мужчина. – У него всегда был хороший вкус! И везенье...
– Но тут уж слишком! Та, что я видела сегодня, очень похожа на его старую любовницу, англичанку из Порт-Байя, о которой я тебе рассказывала. Но все-таки это не она...
– Что ты хочешь этим сказать?
– Пока не знаю. Может быть, у той англичанки есть сестра, гораздо моложе ее?
– а тебе не кажется, что ты увлеклась? Впервые твой Тремэн заставил тебя разговориться. Во всяком случае, совсем не трудно узнать, кто эта женщина. У меня в Тринадцати Ветрах есть хорошие глаза и уши...
– Тогда чего же ты ждешь? Надо пойти к дереву с дуплом и проверить, нет ли там послания. А если нет, сделай так, чтобы встретиться с твоими «хорошими глазами». Я хочу все знать!
– Пойду этой ночью! А теперь я оставляю тебя с твоим дурным настроением и пойду выпью стаканчик!
Он встал и вышел из комнаты. Оставшись одна, женщина упала на кровать и зарыдала. Слезами горя и бешенства...
Глава IX
СМЕРТЬ В ЗАСАДЕ...
Снег шел всю ночь. Первые снежинки опустились на землю вместе с сумерками, вслед за ними прилетели их подружки, закружилась метель. Утром взору мальчиков открылся ослепительно-белый пейзаж, и они, конечно же, не удержались от восторженных криков. Что им до того, что снег завалил двери, что весь мужской персонал, вооружившись лопатами, расчищал подходы и подъезды к дому и к конюшне, протаптывал тропинку к ферме. Им уже виделся снеговик, которого они построят, об этом мечтают все мальчишки мира, как только подворачивается наконец подходящий материал. Этим они и занимались большую часть дня не без помощи Джереми Брента, потом им надоело, они разошлись по своим комнатам, смирившись, как и все в доме, с тем, что в течение нескольких дней придется вести затворническую жизнь. Снег не растаял и не прекратился, каждый день небеса застилали землю новым слоем белого покрывала, каждое утро приходилось вновь браться за лопаты и заниматься расчисткой снега. Днем было очень холодно, и лишь по ночам холод немного отступал.
А у Элизабет кончалось терпение. Заметив в очередной раз, что Лорна вопреки запрету Гийома и молчаливому сопротивлению Дагэ вновь осмелилась оседлать Селима, чтобы, вне всякого сомнения, броситься по следам своего дяди, Элизабет пришла в ярость, но обрушила ее за неимением никого другого под рукой на невинную Китти. Девушка однозначно заявила, что не потерпит, чтобы какая-то иностранка вела себя в поместье, куда ее никто даже не приглашал, как хозяйка.
Камеристка лишь обреченно пожала плечами: досточтимая Лорна Тримэйн всегда вела себя, как ей вздумается.
– Боюсь, что Лорна просто не получила подобающего воспитания, мадемуазель. Леди Мари вечно была занята выяснением отношений со своей собственной матерью и не смогла укротить независимый и своенравный характер дочери. Но, уверяю вас, мадемуазель, она не злая. Может, немножко взбалмошная.
Немного или полностью, дочери Агнес было все равно. Она решила открыто объявить войну незваной гостье. Увидев, что она возвращается вместе с отцом и глаза ее заплаканы, Элизабет обрадовалась, у нее учащенно забилось сердце, появилась надежда, что Гийом отчитал как следует самозванку.
Но успокоительная мысль о разрыве умерла, не родившись, мир, по всей видимости, вновь был подписан. К тому же перед тем, как подняться в свою комнату, Лорна подошла к ней.
– Наши отношения не сложились с самого начала, – сказала она, глядя Элизабет прямо в глаза, – боюсь, что по моей вине. Примите мои извинения, как принял их только что ваш отец. Давайте попробуем начать сначала. Я буду страшно огорчена, если у вас останутся обо мне нехорошие воспоминания...
Лорна протянула Элизабет руку и посмотрела на нее ясным взором. Девушку, конечно, трудно было сразу в чем-то убедить, но ее сразила откровенность гостьи, приходилось вести себя соответственно... Мысль, что от Лорны останется одно воспоминание, могла ободрить кого угодно! Очевидно, ее визит не затянется!
– Не будем больше говорить об этом! – ответила Элизабет с улыбкой. – Я, вероятно, сделала скоропалительные выводы и была не слишком гостеприимна. Мы здесь все такие в Нормандии! Итак, приветствую вас в Тринадцати Ветрах! А теперь вам надо побыстрее переодеться, прошу вас. Вы насквозь промокли, будет очень досадно, если вы заболеете.
Лорна отправилась переодеваться, а Гийом, краем глаза наблюдавший всю сцену, подошел к дочери и обнял ее.
– Браво! Все прекрасно, я горжусь тобой, хотя прекрасно знаю, почему тебя расстроит ее возможная болезнь. Ну как пожелаешь доброго пути едва дышащей больной, не так ли?
Элизабет покраснела, потом довольно рассмеялась, ударив отца по руке.
– Папа, вы невыносимы с вашей манерой всюду искать недомолвки!
– Разве я не прав?
– Конечно, прав! Но не всякую правду можно сказать вслух. А теперь серьезно: как вы думаете, надолго она к нам?
– На самом деле она тебе не нравится?
– Сожалею, но это так! Вы знаете, что для меня значит первое впечатление, а вчера она была отвратительна! Надеюсь, я не обидела вас, – добавила она, смутившись.
– Конечно, нет. Я тоже хочу, чтобы Лорна побыстрее уехала. Но боюсь, нам придется набраться терпения. Она хочет, чтобы я показал ей дом ее матери возле Порт-Байя.
– А разве отныне этот дом принадлежит не Артуру?
– Артуру... но Лорна хочет его осмотреть. Нечто вроде паломничества. Понимаешь, я не могу ей отказать...
– Когда вы думаете поехать туда?
– После первого января. Месье Ньель собирается домой числа десятого или пятнадцатого. Было бы лучше, если бы они поехали вместе.– Замечательная мысль.
После честного, прямого разговора с отцом Элизабет почувствовала себя увереннее. Отец разделял ее антипатию и предубежденность, значит, все к лучшему, но, увы, радость девушки была недолгой.
На следующий день выпал снег, и обитатели Тринадцати Ветров оказались отрезанными от внешнего мира. Коварный страх, который Элизабет почувствовала по приезде кузины, вновь понемногу завладел ее душой. Великолепно, по последней моде одетая в черный бархат, белоснежный муслин и такие же белоснежные кружева или в очаровательный переливающийся светло-серый атлас, Лорна, казалось, цвела в их замкнутом мирке.