Бенцони Жюльетта. Чужой

   Тремэн ощущал подобие лихорадки. Тишина, царившая в доме, была ему невыносима. Почти все обитатели дома спали крепким сном, как загнанные животные: дети и мистер Брент, Лорна и мадам Белек, принявшие успокоительное, прописанное доктором Аннеброном. Спасшиеся конюхи, из тех, кто не поехал в Варанвиль, разместились в помещениях, которые были наспех для этого приспособлены. Одна только несокрушимая Белина трудилась на кухне вместе с мадемуазель Леусуа, приехавшей сюда в своей коляске и прихватившей все необходимое для оказания помощи раненым и больным: мази, корпию, настойки. Она заботливо готовила вкусную еду, стараясь восстановить силы всех домочадцев.Отправив курьера, Гийом отдыхал в кожаном кресле, когда его старая приятельница вошла с подносом, неся кофейник и две чашки.
   – Ты, наверное, умираешь от усталости? – спросила она. – Почему не идешь спать?
   – Потому что я не смогу улежать в постели. Слишком много мыслей лезет в голову. Высплюсь в следующую ночь.
   – Это еще не скоро, но я знаю, что тебя увещевать бесполезно, поэтому я выпью кофе с тобой вместе... Если только тебе это не мешает.
   – Ну что вы, мешает! Я всегда так счастлив, когда вы здесь!
   – Я тебе помогаю, когда ты в этом нуждаешься, это нормально. Вы – моя семья, дети и ты...
   Налив кофе себе и ему, она села со своей чашкой у огня.
   – Хочешь, поговорим о прошлой ночи... или помолчим? – спросила она, прервав молчание.
   – Я хочу поговорить с тобой, но не о прошлой ночи, мне хотелось бы забыть ее поскорее. Меня интересует только будущее. После этой мерзости я хочу говорить только о радостном и веселом.
   – Ты торопишься все восстановить? Мне кажется, что ты слишком спешишь.
   – Да. С этого надо начинать. Я хочу вернуть прежний красивый вид Тринадцати Ветрам, построить для всех новое счастье...
   – Что ты понимаешь под словом «всех»?
   – Я надеюсь, для себя в первую очередь. Может быть, потому, что я чуть не потерял все. Этой ночью я понял, что у меня остался шанс, один только шанс, познать еще годы счастья до того, как я умру. Поэтому я тороплюсь.
   – Не вижу связи.
   – Увидишь! В тот день, когда мы будем праздновать восстановление Тринадцати Ветров, я попрошу Розу выйти за меня замуж.
   Мадемуазель Анн-Мари ничего не ответила, но хрупкая фарфоровая чашка задрожала и зазвенела в ее старых, но ловких и твердых еще руках. Она закрыла глаза, чтобы скрыть волнение. Однако не смогла сдержать слезу, расстроившую Гийома. Встав с кресла, он, прихрамывая, подошел к своей старой подруге и грузно опустился на низенький стул, на котором Элизабет любила сидеть в детстве.
   – Это вас так огорчает?
   – Да нет, глупый! Если я плачу, то от радости! Только почему ты раньше не принял это решение?
   – О! Я думаю, что вы об этом догадываетесь! До смерти Мари я всегда надеялся, что она ко мне вернется, но я тогда понял, что надеялся напрасно. Может, потому, что я страдал меньше, чем мне казалось, может быть, потому, что Роза была здесь. Мне было достаточно зайти к ней, увидеть ее улыбку, почувствовать ее тепло... Теперь...
   – Теперь ты боишься, чтобы кто-нибудь другой не увел ее? Например, твой канадский друг?
   – Вам это известно? Как вам удалось узнать? Вы же лежали в постели из-за сильного бронхита все время, пока свирепствовала оспа, помешавшая вам приехать сюда!
   – Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету! – воскликнула она нравоучительным тоном. – В данном случае роль горы очень хорошо исполнял Потантен, когда отправлялся за покупками. Кроме всего прочего, эта женитьба доставит мне удовольствие. Только...
   Ее колебание отозвалось в сердце Гийома тревожным эхом:
   – Вы боитесь, что Роза откажет мне, что она не ответит на мои чувства?
   – Я почти уверена, что она тоже тебя любит. И это с тех самых пор, как она вышла на Рождество из кареты. Как сейчас вижу вас обоих, когда ты поцеловал ей руку. Она была так красива, а ты потерял голову от восхищения, и она была так счастлива от этого!
   – Значит, вы меня одобряете?
   – Без сомнения. Однако позволь дать тебе один совет: постарайся отправить дочь Мари в Англию, как только она поправится! Ты не можешь просить Розу войти в дом, пока дочь другой – и какой другой! – будет находиться здесь. И я боюсь, что в этом у тебя будет проблема.
   – Почему? После всего, что она пережила, она захочет пристать к спокойному берегу и как можно подальше отсюда. Кроме того, ее жених начнет, пожалуй, думать, что время тянется слишком долго...
   Акушерка встала, подошла к нему, положила руки на его плечи, пристально глядя ему в глаза.
   – Не пытайся придумывать для себя причины, в которые ты сам не веришь! Ты знаешь, что это будет трудно сделать, потому что ты был довольно глуп... или довольно слаб, чтобы сделать из нее любовницу.
   – Она мне не любовница! – возразил Гийом. – Я признаюсь, что мы провели ночь вместе в Овеньере, только одну ночь! Я не знаю, что со мной случилось, но я сразу же пожалел об этом, и когда я поехал за ней, то пошел спать в трактир в Порт-Байе. Она знает, что я ее не люблю и хочу, чтобы она уехала.
   Мадемуазель Леусуа опустила руки, пожала плечами и вздохнула.
   – Пожелаем, чтобы отъезд состоялся! Это нужно... для тебя и для нее. Здесь она подвергается опасности.
   – Опасности? – недоверчиво переспросил Тремэн.
   – Не жизнь ее, но, может быть, рассудок! Скоро ты будешь единственным, кому это неизвестно, Гийом, но в доме происходят странные вещи...
   И она начала пересказывать рассказы мадам Белек и Потантена о странных событиях рождественской ночи, о портрете, который не остался висеть на стене в комнате Артура, и о беспокойстве Китти.
   – Ты расспросил Артура о причине его пребывания в комнате мисс Тримэйн прошлой ночью? – спросила она.
   – Да, конечно! Он нам все рассказал. Однако эта история с платьями, снятыми с вешалок и сваленными в кучу, мне кажется бредовой. Какой призрак, если таковые существуют, стал бы развлекаться подобными глупостями?
   – Я с тобой согласна. Это мне кажется слишком, и я думаю, что здесь замешана рука человека. Тем не менее призрак Агнес, умершей без раскаяния и насильственной смертью, живет в этих стенах, которые она желала сохранить за собой. Она слишком ненавидела Мари, и эта ненависть перешла на Лорну.
   – Что же мне делать теперь?
   – В ближайшее время ничего особенного. Лорна будет спать по крайней мере до вечера благодаря дозе опиума, которую Пьер Аннеброн предписал ей, а завтра посмотрим. Одно ясно: она очень плохо выглядит! Возможно, что пережитое очень ее потрясло.
   Высказывая такое мнение, мадемуазель Леусуа была очень оптимистична. И вскоре это стало весьма очевидно. Когда Лорна пришла в себя, то оказалось, что она в самом деле очень больна. И до такой степени, что семейный врач Аннеброн всерьез забеспокоился. Бледная, с ввалившимися глазами, с болезненной складкой в уголках губ, она лежала, свернувшись клубочком в постели, судорожно цепляясь за одеяло, а сердце ее учащенно билось. Приступы слез сменялись депрессией, и было невозможно вытянуть из нее ни слова. Ночью дом оглашался криками от преследовавших ее кошмаров. Она впадала то в столбнячное состояние, то в озноб, то покрывалась таким потом, что Китти была вынуждена менять ей белье... Лорна разрешала входить к ней только Китти и доктору, и, Бог знает почему, мадемуазель Анн-Мари. Она выглядела так плохо, что никого не хотела видеть, даже младшего брата.
   – Он ненавидит меня почти так же, как маленькая сварливая девчонка и другой мальчишка, – повторяла она с маниакальным упорством. – Гийом единственный, кто не желает мне зла, но с таким лицом я не могу ему показаться...
   Иногда она цеплялась за Пьера Аннеброна и клялась ему, что ее пытались отравить. Поэтому она потребовала, чтобы ее сиделки пробовали каждое блюдо, подаваемое ей. Но чаще всего она соглашалась лишь пить молоко и пила его в большом количестве.
   – Тебе не кажется, что она сходит с ума? – спросил Тремэн у врача.
   – Нет, но пережитая история очень подействовала ей на нервы. Откровенно говоря, я считал ее более крепкой. И я думаю, нет ли у нее природной склонности к определенной форме истерии, от которой усиливается невроз, вызванный пережитым страхом...
   – А как ты думаешь... это надолго?
   – От нескольких дней до нескольких месяцев и даже лет. Но успокойся, – сказал он, увидев, как его друг побледнел. – Я очень надеюсь вывести ее из этого состояния, как только она начнет вести нормальную жизнь. Я выписал ей довольно сильные успокаивающие средства. С другой стороны, даже если тебя это шокирует, страх быть отравленной – не такая уж плохая вещь: молоко в этих случаях действует очень эффективно. Кроме того, как только она встанет на ноги, она захочет поскорее уехать от всех опасных людей на другой берег Ла-Манша. Мои британские коллеги завершат лечение... Гийом ожил. С самого начала болезни Лорны он не переставал бояться, что ее пребывание в Тринадцати Ветрах будет длиться вечно. В этом он видел главное препятствие для своего счастья, еще более серьезное, чем война, о которой все больше и больше поговаривали в столице. Ему было неясно, как он сможет отправить двух женщин по морю, ощетинившемуся пушками, если начнутся военные действия. Разве что самому Доставить их в хороший порт, самому попасть в плен и подвергнуть риску корабль.
   Дети разделяли его тревогу, особенно Элизабет. Нисколько не испытывая жалости к своей кузине, она все труднее переносила ее присутствие в доме. Элизабет постаралась даже переехать в другую комнату, чтобы не быть соседкой Лорны.
   – С вашего разрешения, отец, я буду жить в комнате моей матери до тех пор, пока у нас находится кузина, – сказала она Гийому твердым тоном, не терпящим отказа. – Я вернусь в свою комнату, как только она уедет...
   Гийом не возражал. Он понимал тайную цель Элизабет: утвердиться, пока нет другой, в роли официальной хозяйки дома и таким образом пресечь всякую возможность претендовать на это с чьей бы то ни было стороны. В глубине души он ее одобрял.
   – Пожалуйста, если это тебе доставит удовольствие! – сказал он. – Пора этой комнате ожить!
   – Спасибо, отец! Этот переезд, может быть, заставит мисс Тримэйн поскорее выздороветь.
   Она не верила в то, что Лорна была до такой степени больна, что не могла двигаться. Она догадывалась, что та хочет остаться в Тринадцати Ветрах. В этой демонстрации болезни была хорошая доля комедии, думала она.
   Переезд девушки послужил поводом для организации своеобразной церемонии, великой жрицей которой стала кухарка. Убежденная в том, что призрак Агнес терзал «дочь другой», мадам Белек умножила молитвы, жгла свечи и курила ладан, который выпросила у аббата Гомена, молодого викария из соседней церкви, в комнате умершей, дабы успокоить ее дух. Она опасалась, как бы прежняя хозяйка не взялась за Артура...
   Поэтому после того, как она помогла Лизетте и Белине по хозяйству, она отправилась за аббатом, чтобы он освятил комнату.
   – Хорошо еще, – прокомментировал Гийом в беседе со своим другом Пьером, – что она не обратилась к монсеньору епископу Кутанса с просьбой прислать священника-заклинателя!
   – Во всяком случае, это не могло бы причинить большого зла, – ответил врач, охотно присоединившийся к молебну, в котором участвовали все обитатели дома. – По крайней мере, твоя дочь будет хорошим переходом к появлению новой возможной владелицы поместья. Почему-то мне кажется, что ты об этом подумываешь со времени возвращения нашей обожаемой баронессы! – добавил он.
   Тремэн пожал плечами, пробормотал что-то нечленораздельное и пошел наблюдать, как рабочие разбирают мусор от сгоревшей конюшни, но врач успел заметить, что он улыбался...
   Элизабет поселилась в «прекрасной комнате».
   Странная вещь, но с этого дня Лорна стала заметно выздоравливать. Кошмары перестали мучить ее во сне. Она меньше плакала, и приступы озноба стали более редкими, а затем и совсем исчезли. Атмосфера всего дома улучшилась. Столяры, маляры и обойщики, занятые ремонтом и ликвидацией следов пожара, работали, не заботясь об уменьшении стука молотков, и громко распевали песни.
   Весна на улице вспыхнула, как фейерверк. Яблони, груши, вишни соперничали в цветении. Бледно-голубое утреннее небо становилось синим по мере наступления дня. Лес оделся в молодую листву, красиво сочетавшуюся с голубизной неба. Прилетели ласточки к своим старым гнездам, свитым под большой крышей Тринадцати Ветров. Было тепло и радостно...
   Край возрождался. Угроза со стороны «поджаривателей ног»^[18] – банды Марьяжа больше ему не грозила. Население охотно помогало жандармам, очищавшим леса от этих зловещих молодчиков. Однако Гийом и месье де Ронделер с большим трудом ограждали этих людей от мести крестьян: только очень высокие стены Ла-Уга могли спасти поджигателя Тринадцати Ветров, хотя из-за разбитого колена Кола большой опасности уже не представлял. Его должны были судить и после выздоровления отправить на каторгу.
   Что касается мадемуазель Може-старшей – таково было ее настоящее имя, – она была арестована в доме каторжника на следующий день после драмы и доставлена в форт Татиу ради ее собственной безопасности, так как море – самый надежный сторож.
   В действительности ни бывший чиновник правосудия, ни Тремэн, ни власти не знали, что делать с этой старой девой, которая, как тут же стало известно, ничего не знала о преступной деятельности своей лжесестры, к которой она испытывала настоящую привязанность.
   После их бегства из Бэйе и столкновения, во время которого Евлалия получила серьезное ранение в лицо, обе сестры, полумертвые и изнемогающие, были подобраны крестьянами в окрестностях Карантана, очень добрыми людьми. Они ухаживали за ними, лечили и оставили у себя, поскольку женщины не знали, куда им деваться. Селестина работала изо всех сил, за двоих, чтобы внести свою лепту в хозяйство. Евлалия, раздавленная своим несчастьем, не пыталась даже восстановить свое здоровье...
   И вот на этой ферме «Цветущая яблоня» обе сестры встретились с Аделью Амель, ставшей владелицей ее, а также небольшого поместья, к которому ферма примыкала. Действительно, за время ее долгой связи с Лекарпантье скромная и услужливая Адель тоже немного пользовалась «прибыльными» делами, в которых «проконсул»^[19] увяз по самую шею.
   Он действовал по простейшей формуле: вместо того чтобы отправлять свои жертвы на гильотину, он оставлял их в живых взамен законного получения всего их состояния. Чем только не жертвуют люди ради спасения жизни! Благодаря такой системе Лекарпантье и его семья – между прочим, очень уважаемая – сколотили огромное состояние. Скромная, услужливая, покладистая, одна из его эпизодических любовниц тоже извлекла из этого для себя выгоду. Поэтому в ее владении оказались кое-какие замки, чулок, набитый деньгами, и несколько домов.
   Странное дело, эта эгоцентричная и сухая женщина привязалась к Евлалии, ухаживая за ней самым старательным образом, и в конце концов поселила ее со своей сестрой в своем небольшом поместье, где она дала также пристанище бывшему каторжнику по имени Урбен и двум-трем лесным бродягам. Здесь же она укрылась, когда стало опасным посещать Лекарпантье. В краю, где топкое болото переходит в расселину Вэй, затопленную морем, занимающую большую часть площади, она была в большей безопасности, чем где бы то ни было.
   Когда Евлалия умерла, то Адель решила занять ее место, навечно покрыв лицо траурной вуалью. Такая комбинация представляла тройную выгоду: она давала ей возможность получить новое имя, под которым никто не стал бы ее искать, позволяла заполучить дом Може в Бэйе и, главное, возможность вернуться в Сен-Васт и осуществить цель ее жизни – причинить Гийому зло, какое она ему желала, и по возможности убить его. План, который вынашивала Адель в течение многих месяцев своего деревенского уединения, был готов. Этот план не только открывал ей возможность мщения, но и сделал бы богатой как никогда. Оставалось убедить Селестину Може.
   Дело оказалось легче, чем она думала. Сестра Евлалии видела в своей благодетельнице небесное создание, полное доброты и милосердия. Она легко попалась на душещипательную историю, которую так называемая святая женщина преподнесла ей однажды вечером. Сидя у камина, она поведала ей историю одной молодой девушки из благородной семьи, поступившей на испытательный срок в монастырь бенедиктинок Валони, которую соблазнил некий Гийом Тремэн и в конце концов похитил ее. Перед этим помощником, дьявола не могла устоять ни одна женщина. Негодяй бросил свою жертву в Париже после того, как она родила девочку, которую не имела даже права поцеловать. Совратитель похитил девочку и передал кормилице, имя которой и адрес он не открывал. Затем он исчез, оставив бедную Адель на руках темных личностей, но более добрых, чем он, людей. Теперь она желала всей душой вернуться в окрестности Валони, чтобы разыскать свою маленькую Селину – Тремэн же ограничился тем, что сказал, что увозит ее к себе, – но сделать это с открытым лицом было невозможно. Соблазнитель был богатым, всемогущим, и ему ничего не стоило убить человека.
   Рассматривая этот дурной роман как слово Божье, мадемуазель Може-старшая поплакала вместе со своей подругой и поклялась всячески помогать ей в поисках ребенка и отомстить мерзкому соблазнителю. Адель купила себе черный креп, и обе «сестры» отправились в Бэйе, где развернулись уже известные события.
   Урбен же остался в «Цветущей яблони», но времени даром там не терял. Бродя по лесам и болотам в поисках людей, способных войти в банду, которую желала собрать хозяйка, он столкнулся с неким Николя Валетом, показавшимся ему настолько интересным, что он решился привести его однажды вечером к девицам Може. Это было в период восстания шуанов^[20] в Нормандии, и никого не удивляло появление подозрительных людей, незаметно проскальзывающих в самые респектабельные дома. Идея возродить банду Марьяжа родилась в торжественном полумраке благочестивой церкви...
   Естественно, мадемуазель Селестина была устранена от осуществления этого плана. Она считала, что эти немного странные люди, которых принимала ее «сестра» вначале в Бэйе, а затем в доме каторжника, всего лишь эмиссары, которым поручено найти следы потерянного ребенка, наблюдая за домом Тремэна. Она видела очень немногое: задачей Марьяжа было разделить своих людей на группы по пять-шесть человек, живущих главным образом в лесу и выглядевших днем как обыкновенные дровосеки или угольщики. Они представляли собой хорошо натренированные группы злоумышленников, умевших заметать свои следы. Уединенный дом девиц Може, расположенный рядом с пустынными ландами, а также легенда о трагической судьбе его обитателей позволили сделать из него идеальную штаб-квартиру для банды.
   Здесь и поселился спустя некоторое время Николя Валет под видом аббата Лонге, вернувшегося из эмиграции. Свою роль он исполнял великолепно. Дело доходило даже до помощи кюре во время службы или на исповеди. Последнее всегда могло пригодиться. Мадемуазель Селестина, которая увидела его однажды ночью, не узнала и была счастлива присутствию такого святого человека.
   На следующий день, проснувшись после того, что называлось «ночи висельников», она была напугана. Весь мир рушился в ее глазах по мере того, как она узнавала, что собой представляют женщина, которую она называла сестрой, и добрый священник, которому она поверяла секреты своей простой души. За отчаянием последовала мрачная депрессия, и Гийом, сжалившись над ней, легко поверил в ее невиновность. С помощью аббата Бидо, кюре из Сен-Васта, он добился, чтобы ее приняли в монастырь «Девиц Милосердия», который снова обосновался в Валони в старом, принадлежащем церкви замке, и внес за нее солидную сумму.
   Так рассеялись тучи над Тринадцатью Ветрами, где в полном разгаре велись реставрационные работы. Здоровье Лорны значительно улучшилось, по словам доктора Аннеброна. Он считал, что уже можно, не опасаясь, наметить день ее отъезда в Англию. И вот настало время этим заняться вплотную.
   В Париже отношения с Лондоном быстро ухудшались. Правительство Бонапарта, не переставая, требовало эвакуации английского флота с Мальты и вместе с тем пыталось оттянуть начало войны, чтобы лучше к ней подготовиться. Однако война была неминуема. В газетах слышалось бряцание оружием. Амьенский договор, заключенный после пятнадцати лет войны, был разорван в клочья, хотя консул уже приказал чеканить первые золотые монеты с его изображением и власть его уже простиралась практически на все. Уже поговаривали, правда, шепотом, что вскоре он объявит себя императором.
   Как бы то ни было, Гийом отправился в Шербург повидаться с капитаном Лекюйе и договориться об отправке молодой женщины и ее камеристки к самым близким берегам Англии, к острову Уайт, например. «Элизабет» по-прежнему находилась в сухом доке, но Тремэн владел еще большой долей на нескольких кораблях, способных доставить двух пассажирок в комфортабельных условиях и безопасно.
   Довольный результатом поездки, Тремэн вернулся в Тринадцать Ветров до захода солнца. Приближался час ужина, и обитатели дома, каждый в своей комнате, готовились к выходу к столу... Гийому оставалось лишь время стряхнуть дорожную пыль, но он подумал, что будет гораздо вежливее, если он заранее оповестит Лорну о результатах поездки, а не сообщит ей об этом за столом при всех членах семьи, часть которых она недолюбливала... Поэтому он позвал Китти и попросил спросить у ее хозяйки, не уделит ли она ему несколько минут для беседы.
   Молодая женщина была готова, когда он вошел к ней. Как и в тот вечер, когда она решила спуститься вниз, чтобы встретить малышей Варанвилей, на ней было лиловое муаровое платье и жемчужное ожерелье, которое она носила с поистине королевской грацией. Она улыбнулась ему в зеркале, перед которым поправляла локоны.
   – Кажется, я снова стала сама собой, – сказала она. – Возможно, немного похудела, но через несколько дней это не будет так заметно.
   – Успокойтесь, дорогая, вы такая же красивая, как прежде.
   – Я очень счастлива! А вы, вы довольны вашей поездкой?.. Куда на этот раз?
   – В Шербург. Я искал корабль, чтобы отвезти вас в Англию.
   Она резко отпрянула назад и поджала губы. Он понял, что оскорбил ее. Но в их отношениях давно закончилась всякая деликатность.
   – Вы это сделали, не предупредив меня?
   – Вначале я хотел разузнать, какие есть возможности, кому я могу вас доверить... Лорна, не смотрите так! Ваше пребывание здесь не может длиться вечно. Вы выздоровели, и я думаю, что мы действительно находимся на пороге войны. Первый пушечный залп может раздаться со дня на день. Вы должны уехать!
   – Ваша спешка не слишком невежлива? После того, что между нами произошло...
   – Между нами ничего не произошло... разве что один глупый эпизод, о котором мы должны забыть. Мы могли заплатить за него очень дорого... Кроме того, мы об этом уже достаточно поговорили.
   – Поговорили? Вы так решили, – сказала она, делая ударение на слове «вы». – Я никогда не говорила вам, что я согласна...
   – Почему бы вам не согласиться? На другом берегу Ла-Манша вас ждут. Там у вас жених, герцог, то есть некто достаточно влиятельный, чтобы устроить нам большие неприятности. У меня нет никакого желания, чтобы английские военные корабли, когда начнется война, вошли в порт Сен-Васт с открытыми пушечными амбразурами, как во времена месье де Турвиля, готовые крошить невинных людей, чтобы заставить выдать драгоценную невесту лорда!
   – Я не принцесса королевской крови, и не все герцоги сейчас в милости... Кто вам сказал, что я хочу вернуться?
   – Я. Не считайте меня грубияном и не вынуждайте говорить вам неприятные вещи. Вы не можете стать членом этого дома, не вызвав здесь целый переворот.
   – Потому, что ваши дети ненавидят меня?
   – Не только. Здесь никогда особенно не любили англичан. Если вы здесь задержитесь, то я знаю, кто даст вам это почувствовать, и я, должен признаться, ничуть не жажду проводить время на лужайке со шпагой или с пистолетом в руке, чтобы мстить за ваши обиды. Если бы речь шла о людях, которых я люблю, это было бы мне очень неприятно... Вы понимаете?
   – Кажется... да.
   – Меньшего я не ждал от женщины, наделенной вашим умом. Вот что я вам предлагаю: послезавтра я отвезу вас с Китти в Шербург, куда мне все равно нужно ехать, чтобы повидаться с мэром месье Делавилем, и я поручу вас заботам капитана Кониама. Он очень благовоспитанный человек, и его корабль «Смелый» – один из самых быстроходных.
   – Вы могли отвезти меня сами, у вас же есть свои корабли, не так ли? Это было бы... по крайней мере любезно!