Береговой Георгий. Три высоты

   - Придется садиться! - сообщил я Харитонову по переговорному устройству. Ужин, кажется, отменяется...
   - Шут с ним, с ужином, - сразу стал серьезным мой стрелок. - Сейчас как-то не до еды: немцы под нами, командир!
   - Из крупнокалиберного всадили! - не смог скрыть досады я. - Еще чуток протяну, а там пятачок придется искать. Речку впереди видишь? За ней наши...
   Мотор захлебывался, работал с перебоями. Речку, правда, перевалить все же удалось. А там мотор и заглох. Тяжелая семитонная машина едва держалась в воздухе, планируя и теряя скорость.
   - Прыгай! - приказал я воздушному стрелку. - Передовая позади.
   - А ты? - спросил Харитонов.
   - Попробую сесть на брюхо. Может, получится...
   - Пробуй. Я погляжу...
   Пререкаться со стрелком времени не было. Впереди показалась небольшая заболоченная лужайка. Не лучшее место для вынужденной посадки, но выбирать было не из чего.
   - Держись, Харитонов! - крикнул стрелку в последний, момент. - Сейчас встряхнет!
   Машина легонько тронула бронированным фюзеляжем лоснящуюся от воды землю, спружинила, проскочив изрядный кусок луговины в десятке сантиметров над грунтом, затем вновь, уже плотно и окончательно, припала к земле и, разбрасывая в стороны грязь вместе с фонтанами зеленой воды, пропахала как лемехом борозду и остановилась.
   - Судьба! - переводя дух, пожаловался Харитонов. - Пять вылетов, один удачней другого. А под самый конец - осечка! Одно слово: судьба!
   Вылезая из кабины, я хмуро промолчал. Кому-кому, а уж мне-то было хорошо известно, что судьба здесь была совершенно ни при чем. Мог бы сообразить, что любой куст вблизи передовой в любой момент может выстрелить. Факт, что проклятая деревушка за весь день ни разу не подала никаких признаков жизни и оттого казалась давно брошенной, ничего не менял: на войне загадывались загадки и по-заковыристей. Но на то я и летчик, чтобы все предусмотреть...
   - Не казнись, командир! Каждый куст стороной тоже не обойдешь, - попытался утешить меня Харитонов. - Если всякий раз страховаться, на саму войну ни времени, ни сил не останется.
   Я уже успел осмотреть поврежденную машину и понял, что больше на ней не летать. Огляделись по сторонам. Позади нас, за речкой, сухо затрещал пулемет...
   - А фрицы-то совсем рядом, - отметил вслух Харитонов. - Никак успокоиться, сволочи, не хотят.
   - Если сунутся, отобьемся.
   - Из пистолетов будем палить?
   - А про пулемет, что у тебя из кабины торчит, забыл? Вроде бы ни "мессеров", ни "фоккеров" я нынче в небе не видел или ты по галкам весь боекомплект расстрелял?
   - Галки тут вовсе даже ни при чем, - слегка оскорбился Харитонов. - При посадке турель от удара заклинило, не поворачивается теперь.
   - Повернешь, когда фашистов увидишь. А пока давай поглядим, куда нас с тобой занесло.
   Метрах в двухстах от места нашей вынужденной посадки петляла разбитая в пух и прах, расквашенная грязью проселочная дорога. Вдоль нее по обе стороны громоздились брошенные отступающими немцами автомашины. Большинство было обуглено и разбито. Но попадались и исправные, вполне, по военным меркам, приличной сохранности.
   Вскоре мы присмотрели добротный фиатовский грузовик, затем Харитонов отыскал совсем уж великолепный экземпляр четырехместного "мерседеса" с пружинящими креслами, обтянутыми темно-красной кожей. Обе машины оказались на ходу. Видимо, их бросили здесь в спешке, сразу, едва кончилось горючее. Для нас же бензин не проблема - стоило лишь слить его из самолетных баков. Но уехать мы все равно не могли. По такой дороге не то что "мерседесу" гусеничному тягачу не пройти. Ночью, когда грязь подмерзнет, тоже нельзя: пришлось бы включать фары. Оставалось одно - ждать утренних заморозков. Если, конечно, они будут.
   - Самолет угробили, так хоть автопарк в полку пополним, - объявил Харитонов. - Какая-никакая, а компенсация. Только бы подморозило утром.
   Но заморозков не было два дня. По ночам хлестали дожди, так что ночевали мы в крохотном хуторке, который немцы бросили буквально за несколько часов до нашей вынужденной посадки, а днем Харитонов учил меня на подсохшей стороне отлогого косогора водить машину.
   - Ты же вроде при медицине состоял, когда мы с тобой впервые увиделись? поинтересовался я, выслушав его очередной инструктаж по автоделу. - А баранку как профессионал крутишь!
   - До войны шоферил. А что до медицины, так на фронте всему научишься.
   Встретился я с Харитоновым несколько месяцев назад, еще в начале зимы. Возвращаясь как-то после боевого вылета, наткнулись мы на плотный снежный заряд. Видимости никакой - пришлось садиться на аэродроме соседей. Хозяева встретили нас гостеприимно: накормили горячим ужином, разместили на ночлег и ушли. А через четверть часа дверь в сенях грохнула и в избу, подпирая шапкой потолок, ввалился здоровенный краснощекий детина, перепоясанный поверх ватника ремнем, на котором болталась зеленая брезентовая сумка с красным крестом посредине.
   - Фельдшер, значит, я. Харитонов, - отрекомендовался густым басом он. Белено, значит, узнать, не нужно ли кому чего? Ваты там, бинтов или, может, таблеток?
   - А скажи нам, дружище Харитонов, жидких лекарств у тебя, случаем, нет? отозвался, улыбаясь, кто-то из летчиков. - Спирта, например?
   - В чистом виде не держим, - ухмыльнулся в ответ тот, распрямляясь во весь богатырский рост и зацепив вновь потолок своей ушанкой. - Йод вот, он действительно на спирту... Требуется?
   - Спасибо, сам пей! А таблетками закусишь, - рассмеялся летчик. - Такой большой вымахал, а самого простого дела не разумеешь. Смотри, избу нам башкой не проткни! - Богатырь и впрямь хоть куда, - вмешался в тот раз я, стремясь перевести разговор на иные рельсы. - Богатырь, а ходишь с этакой дамской сумочкой. К твоей фигуре пулемет куда больше бы пошел. А ты - таблетки. Садись, потолкуем.
   Разговор с обладавшим могучим телосложением, но излишне застенчивым фельдшером получился долгим. Проговорили чуть ли не до утра. А месяца через два я узнал, что к нам в эскадрилью назначен новый воздушный стрелок, причем разыскивает он почему-то именно меня. И как бы в ответ на шевельнувшееся в душе предчувствие я услышал, как за тонкой перегородкой, разделявшей два смежных помещения, раздался глухой стук и кто-то вполголоса зачертыхался. Распахнул дверь, смотрю: за порогом, растирая ладонью затылок, стоял Харитонов. Дошла, значит, моя агитация...
   - Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! - лихо отрапортовал он, но по привычке засмущался и добавил: - Я, товарищ старший лейтенант, после нашей с вами встречи курсы стрелков-радистов успел закончить.
   - Ну и молодец! Очень даже правильно сделал, - ощутив искреннюю радость от того, что вновь вижу добродушную физиономию бывшего фельдшера, отозвался я. И, заметив на полу осыпавшуюся сверху побелку, не удержался от шутки: - Между прочим, я тебе в ту ночь позабыл сказать, чтоб ты зря не беспокоился: задняя кабина у нас на "илах" вовсе без крыши. Так что теперь не стукнешься.
   С тех пор мы и летали вместе...
   За два дня Харитонов научил меня управляться с грузовиком. Но проку от этого не предвиделось. Раскисшая как кисель дорога не дала бы продвинуться и на сотню метров. На рассвете третьего дня я решил добираться до аэродрома пешком. Ждать дольше, когда каждый летчик на счету, было бы непростительно.
   - Как хотите. Только все равно раньше меня вряд ли доберетесь: До аэродрома километров сорок, не меньше! - попробовал отговорить меня Харитонов. - Ну да ладно, держитесь дороги. Ударят заморозки - подберу.
   Мы сняли с самолета рацию и вооружение, погрузили все в кузов заправленного авиационным бензином "фиата", туда же загнали по покатям "мерседес" - жаль показалось бросать такого красавца - и распрощались. Харитонов остался ждать заморозков, а я, чертыхаясь и проваливаясь по колено в грязь, зашагал вдоль обочины.
   До аэродрома добрался лишь на четвертый день, когда нас с Харитоновым и ждать перестали. Он прибыл чуть ли не вслед за мной. "Мерседес" у него по дороге кто-то реквизировал, а "фиат" удалось доставить до места.
   Командир полка Ищенко грузовик одобрил, заявив, что в хозяйстве и гнутый гвоздь пригодится, но рассматривать его в качестве компенсации за потерянный самолет наотрез отказался.
   - Вот "мессера" или там "фоккера" гребанете - тогда квиты! - сказал он, улыбаясь. Его обрадовало, что все кончилось лучше, чем можно было ожидать. На худой конец можете танковую колонну спалить. А пока отправляйтесь в Куйбышев получать новые самолеты.
   В Куйбышеве меня ожидал сюрприз, о котором я и мечтать не мог. Приемка новых "илов" - дело серьезное, поэтому помимо летчиков Кузина, Молодчикова, Лядского, Балдина и других в командировку с нами отправилась группа техников, в числе которых был Фетисов. Он-то и проявил первым беспокойство по поводу предстоящего ночлега в незнакомом городе.
   - Вас как фронтовых офицеров, понятно, пристроят, а нам, грешным, куда? Под открытым небом загорать? - ворчал, озираясь по сторонам, Фетисов.
   - Будто и ты не с фронта, а из санатория проездом, - успокаивал его Лядский. - Не робей, старшина, всем будет место.
   И вот пока мы ходили по городу, с интересом приглядываясь хотя и к скудной, но все же мирной тыловой жизни, от которой давно успели отвыкнуть, судьба, замысловатая, путаная, не признающая никаких правил и никакой логики фронтовая судьба, уже готовила для меня неожиданную, как гром с ясного неба, встречу. Причем такую, какие часто случаются в кино или на-страницах романа, но крайне редко в самой жизни.
   Из писем я знал, что мой младший брат Михаил воюет в одной из частей зенитчиков. Обратного адреса, как известно, на таких письмах не полагается: полевая почта такая-то, и все. Попробуй угадай, какие географические координаты скрываются за безликим номером из нескольких цифр. И вдруг...
   Когда мы наконец добрались после долгих блужданий до городской комендатуры, чтобы справиться, где лучше переночевать, слышу, склоняется на все лады номер какой-то части - что-то стряслось у них там в тот день.
   На цифры у меня особой памяти никогда не было, а тут вдруг словно кольнуло что-то, стукнуло в голову. Схватил я свою планшетку и, ни слова не говоря, вытряхнул все ее содержимое на подоконник; перетряхиваю лихорадочно бумаги: не то, не то...
   - Ты что, спятил?! -дергает меня за плечо Лядский. - Или у тебя там квитанция на номер люкс в здешнюю гостиницу?
   - Может, и на люкс, - отвечаю. - Погоди!
   Наконец нашел. Вот оно, последнее Мишкино письмо! Глянул на конверт: точно, не подвела память! И сразу же к коменданту:
   - Адрес! Адрес этой части! Как туда поскорее добраться?
   - А в чем, собственно, дело? - подозрительно покосился тот на мою возбужденную, налившуюся враз густым жаром физиономию. - Вы что, тоже...
   - Да ничего я не "тоже"! - нетерпеливо перебил я.- Брат у меня там! Родной брат, понимаете?!
   А дальше все вышло как напророчил в шутку Лядский. Через полчаса мы уже сидели в люксе - только не в гостиничном номере люкс, а в зале городского ресторана "Люкс". За столиком, заставленным на радостях бутылками, напротив меня сидел Мишка - капитан-зенитчик Михаил Тимофеевич Береговой.
   - Так ты, значит, все летаешь? - в четвертый, если не в пятый, раз спрашивал он все об одном и том же, как это часто бывает в первые минуты нежданной-негаданной встречи,
   - А ты, значит, все сбиваешь? - вторил ему в том же духе я.
   - Значит, до капитана уже дотянул - снова начинал свое Михаил. - Молодец! Не подкачал, значит, не подвел фамилию...
   - Так ведь и у тебя на погонах те же четыре звездочки! - смеялся в ответ я. - Нашел чему удивляться!
   - Вот-вот! - не выдержав, расхохотался в конце концов Лядский, берясь за бутылку. - Встретились два родственничка, два родных братца, а поговорить не о чем...
   В бутылках, кстати, была всего-навсего минеральная водичка. Видимо, именно этим и объяснялось их обилие. Щедрые застолья в тогдашних ресторанах были не приняты.
   А вот в Киеве, по разрушенным улицам которого мы недавно бродили с тем же Лядским, не удалось поначалу пригубить даже и минералки. Дело, впрочем, застопорилось не из-за ее отсутствия, а из-за нашей с Лядским некредитоспособности. Да как застопорилось-то! Мы с Тимофеем чуть со стыда не сгорели. Расскажу, как это было.
   Бродили, значит, мы по Киеву, да не одни, а с представительницами прекрасного пола. На одном с нами аэродроме, в пригородном поселке Первомайском, стоял в те дни женский авиационный полк. Вот мы и пригласили знакомых летчиц пройтись, так сказать, по Крещатику. Спутницы наши, несмотря на свой слабый пол, воевали серьезно. И их немцы сбивали, и они немцев. Одна из летчиц только что получила боевой орден, вот мы и решили отпраздновать.
   Зашли куда-то - не то в кафе, не то в ресторан, - сели за столик. Шашлык есть? Нету. Может быть, рыбка какая-нибудь? Тоже, так сказать, не завезли. Исчерпав на этом свою фантазию, мы с Лядским сдались и попросили принести хоть что-нибудь. Надо же чем-то дам угощать! Через несколько минут нам принесли по два стакана минеральной воды с сиропом и по паре пирожных. Неплохо для начала, попробовал было отшутиться я. Но Лядский к тому моменту успел заглянуть в меню и молча протянул его мне. Я взглянул и ахнул. Мать честная! Стакан воды с сиропом - пятьдесят рублей, пирожное - две сотни за штуку... А у нас с Лядским всех денег четыреста рублей. Дамы наши заметили озабоченность штурмовиков откровенно хохочут. Что делать? Пить или не пить - вот в чем вопрос... Тут я и вспомнил, что у меня с собой сберкнижка на целых пять тысяч, перечисленных на мой счет в качестве офицерского денежного содержания. И пока Лядский с летчицами угощались минералкой с пирожными, я сломя голову бегал по окрестным переулкам, разыскивая какой-нибудь банк, чтобы рассчитаться за сделанный в ресторане заказ...
   Мишка, когда Лядский, щедро разливая по стаканам минеральную воду, рассказал эту историю, хохотал так долго и так громко, что вокруг нашего столика собралась целая толпа, наперебой интересующаяся, что именно мы пьем неужели, как и все, минералку. Узнав, что наше опьянение всего лишь плод радости встречи двух близких родственников, нас наконец оставили в покое.
   Лядский и вся компания, не желая мешать нашей встрече, вскоре тоже ушли, а мы с братом засиделись до закрытия. Поговорить нам, когда прошел первый шок от неожиданной встречи, разумеется, было о чем. Не всякий день встречаешься на войне с родным братом.
   А на следующее утро мы отправились на аэродром принимать новые самолеты. И хотя "илы" были, что называется, прямо с иголочки, осматривали мы их дотошно и придирчиво. Особое рвение, как всегда в таких случаях, проявил Фетисов. В качестве главного техника он облазил каждую машину, проверил все до последнего болтика и только потом допустил летчиков сесть по кабинам. Опробовав каждую из машин в воздухе, мы подписали акт приемки и быстро собрались в обратный путь. После двух промежуточных посадок для дозаправки горючим мы на второй день приземлились в местечке Млынов Житомирской области, где нас уже поджидал командир полка Ищенко.
   - Машины новехонькие. Беречь как зеницу ока! - делая серьезные глаза, объявил он. - И чтоб никаких теперь компенсаций, вроде задрипанного грузовика. "Фиат" ваш, кстати, уже сломался.
   Ищенко, понятно, шутил. У какого комполка не поднимается настроение при виде пополнения такой материальной частью!
   ...Заканчивался уже сорок четвертый год. В конце декабря, как раз перед Новым годом, в наш полк из дивизии прибыл полковник Лахно. Погода, помню, стояла нелетная: снегопад, ветер, пурга. Летчики, зная, что боевых вылетов наверняка не предвидится, собрались отметить праздник. До Нового года, правда, оставалось еще дня два, но кто знает, какая к тому времени сложится обстановка. Решили не упускать случая... Хозяйка огромной пятистенной избы, где мы ночевали, оказалась женщиной щедрой. Добавила к нашим харчам кое-что из своих запасов, а главное - выкатила из погреба две двадцатилитровых кадушки с деревенским квасом домашней выделки. В одной - белый квас, из муки; в другой красный, настоянный на ржаных сухарях и сдобренный изюмом.
   Проверяющий из дивизии полковник, чтобы не тратить времени попусту, принимал у пилотов зачеты по тактической подготовке и вот, когда добрался наконец до нашей эскадрильи, с порога почуял ядреный, слегка отдающий спиртом дух, которым к тому моменту изрядно пропиталась большая горница в избе. Мы о приезде полковника не знали, поэтому его визит застал нас врасплох.
   - Та-ак! И что же это, любопытно, у вас содержится там? - ткнув в сторону кадок пальцем, не без доли ехидства поинтересовался он у Ивана Гусева, который только что успел зачерпнуть кружкой в одной из них.
   - Да так, пустяки. Говорить не о чем, - нарочито засмущался Гусев, сразу догадавшийся о подозрениях начальства, вызванных двусмысленным квасным ароматом. А затем, продолжая игру, сделал вид будто взял себя в руки и с обезоруживающей улыбкой предложил: - Может, попробуете?
   - Рискну! - усмехнулся Лахно, беря из рук Гусева кружку.
   Мы молчали, ожидая, что выйдет из инициативы Ивана. Полковник Лахно отпил пару глотков, сделал долгую, многозначительную паузу, во время которой внимательно обвел глазами и наши лица, и саму горницу, затем вздохнул, кашлянул и осушил кружку до дна.
   - Квас! - коротко сообщил он нам, как бы давая тоном понять, что споры здесь совершенно излишни. - А я, грешным делом, думал...
   - Он самый... Мы его вместо шампанского употребляем... Трезвость - закон для летчика... - сделал сразу три сообщения Гусев.
   - Квас, - снова повторил Лахно. И, секунду-другую помолчав, добавил: Причем, кажется, хороший.
   - А во второй кадке еще лучше! - охотно согласился Гусев. - Вы белого пригубили. А в другой кадушке красный - из ржаных сухарей.
   - Не может быть! - сказал Лахно, беря из рук Гусева вторично наполненную кружку.
   Неясно, правда, было, к чему это его "не может быть" относилось: к тому, что в кадушках квас, или к гусевской сентенции о трезвости. Глядя, как пьет полковник, мы с нетерпением ждали дальнейших разъяснений.
   - Ну как? - спросил Гусев.
   - А никак, - ответил спокойно Лахно. - Не разобрался еще.
   Мы облегченно перевели дух и дружно расхохотались.
   - Чего перетрусили? - улыбнулся и Лахно. - Думали, компанию вашу нарушу, праздничное настроение испорчу? Сам летчик! Знаю: нечасто для нашего брата выпадает на фронте такая минута, когда душу можно отвести, в кругу товарищей посидеть. Так что зря тревожились. А квас у вас и впрямь хорош! Аппетит от него так и разбирает...
   - За чем дело стало? Садитесь к столу! - пригласил Гусев.
   Мы дружно поддержали приглашение.
   Когда через час в избу заглянул Ищенко справиться - успешно ли проходят зачеты, от неожиданности он даже слегка растерялся, не зная, что сказать. Пир шел горой.
   - А как же с зачетами?
   - Подождут зачеты! - решительно отрезал Лахно. - Они их каждый день в небе над вражескими эрликонами сдают...
   Зачеты в тот раз действительно так и не состоялись. Лахно засиделся с нами допоздна.
   - Конечно, можно было бы отметить Новый год и сдачей зачетов. Подтвердить, так сказать, свой профессиональный уровень, - как бы подводя итоги, высказался на другой день Гусев. - Только ведь нашему брату-летуну хоть в праздник, хоть в будни что важнее всего? Доверие! А Лахно с Ищенко и без того верят, что, как били мы фрицев, так и будем бить! Это и есть для нас главный зачет. Вот так я, братва, на сей счет думаю.
   Мы думали точно так же, как Гусев,
   Летчик Гусев появился в нашем полку во второй половине сорок четвертого. Прежде он воевал на ночных разведчиках По-2, сделав на них шестьдесят девять боевых вылетов.
   - Не хватило одного для ровного счета, - сказал он, когда в августе сорок четвертого получил назначение в наш 90-й гвардейский штурмовой авиаполк.
   Но Гусев ошибся.
   Первое боевое задание, которое он получил на новом месте, заключалось в том, чтобы получить и перегнать в дивизию не новый "ил", а как раз По-2. Фанерный этот самолет был незаменим для связи и ценился порой наравне с боевой бронированной машиной. В штабе дивизии, где Гусев получил приказ, ему дали механика и техника звена, предупредив, чтоб при перегоне самолета обоих с собой не брал. Пусть, дескать, либо техник, либо механик добирается назад попутным транспортом.
   Прибыв в часть, Гусев присмотрел на свой вкус один из По-2. Самолет оказался еще довоенного выпуска, планер полностью свое вылетал, но был сухим и прочным. Заменив у правого шасси амортизатор, Гусев спросил, кто с ним полетит - техник или механик? Оба молчали. Никому не хотелось добираться на попутных. Тогда Гусев махнул рукой и решил взять с собой того и другого. "Дотянем как-нибудь, - подумалось ему, - не впервой..."
   Назад летели на высоте триста метров. В небе - никого, мотор работает как часы, настроение у всех прекрасное.
   Вдруг Гусев заметил на проселочной дороге каких-то людей, бегущих в панике в сторону леса и гоня перед собой скот. А через несколько секунд из-за деревни, откуда, судя по всему, и удирали вооруженные кто винтовками, кто ружьями крестьяне, выскочил на бреющем Ил-2 и, нагнав толпу, начал поливать из пулеметов дорогу.
   - Что за чертовщина! Ведь не над немцами, над своей территорией летим, удивился Гусев. - Что же он, своих, что ли, из пулеметов потчует?
   - А если это фриц? - высказал догадку техник. - Случалось, что и на наших самолетах они летали.
   - Фриц не фриц, а на глаза этому чокнутому лучше не попадаться, отозвался Гусев. - Он-то в броне, а вокруг нас - чистая фанера. Мне, если я эту фанеру в целости и сохранности на место не доставлю, командир дивизии голову оторвет.
   Гусев быстренько дал ручку управления машиной от себя, припал чуть ли не вплотную к земле и полегоньку увел свой По-2 от греха из опасной зоны.
   Пока летели, все трое продолжали ломать голову: что бы это могло значить, когда штурмовик на собственной территории и деревню бомбами поджег, и по мирным людям из пулеметов смолит...
   Однако люди эти казались мирными, если судить только по одежде. Когда Гусев посадил По-2 на аэродром и доложил Ищенко о том, что видел на проселочной дороге, тот объяснил ему, в чем дело.
   - Бандеровцы это! Они, сволочи, десяток наших людей утром ухлопали. Поставили к стенке и перестреляли.
   - Как же так? - не понял Гусев. - А наши что же?
   - Безоружные они были. Из соседнего девяносто второго полка за продовольствием их туда отправили. Кто же знал, что деревня вся до одного из бандеровцев. Женщин и детей они заранее в лес угнали. А наших вместо, как говорится, хлебом-солью свинцом встретили. И до того, зверюги, обнаглели, что после такой расправы в деревню за скотом вернулись. Значит, говоришь, не вышел у них этот номер?
   - Думаю, не вышел, - подтвердил Гусев. - Хотя видел, палили некоторые из них в небо. Только ведь "ил" из винтовки не сковырнешь. Верно?..
   - Сам скоро увидишь, - пообещал ему Ищенко.- В первой эскадрилье тяжело ранило летчика, отправили его в госпиталь. Завтра с утра пойдешь на его машине на боевое задание. Не подведешь, надеюсь?
   - О чем речь, товарищ подполковник! - бодро отозвался Гусев. - В фанерной шкатулке воевал, а уж в "летающем танке" опасаться нечего!..
   Воевать Гусев с первого же боевого вылета начал грамотно. А работы для штурмовиков в те дни хватало с избытком, так что набираться опыта было на чем. У Гусева дело и пошло сразу. А вот у некоторых других новичков с этим обстояло хуже. И ошибки, которые они делали, обходились порой крайне дорого...
   Когда осенью сорок четвертого передовые части 1-го Украинского фронта, форсировав Вислу, старались закрепиться на сандомирском плацдарме, немцы буквально из кожи лезли, чтобы помешать этому. Оборона у них была мощная, и задача наших штурмовых эскадрилий заключалась в том, чтобы прижимать противника к земле, не давать ему перейти к активным действиям. Пока мы обрабатывали вражескую передовую, наши части получали возможность накапливаться по ту сторону Вислы, расширяя участок прорыва.
   Но вскоре фашисты стянули в район боев новые силы, особенно много оказалось там зенитной артиллерии. Наша авиация стала нести большие потери. Нужно было как-то приспосабливаться, хитрить.
   Пришлось вести штурмовку одним заходом, затем менять подходы к цели. Опыт подсказал: если во время первого и потому всегда наиболее внезапного захода вражеские наводчики только пристреливались, то второй заход мог оказаться, и нередко оказывался, гибельным.
   В один из очередных вылетов ведущий группы Владимир Налетчиков предупредил, что после первой атаки будем сразу же уходить. Лучше потерять несколько минут, чем половину эскадрильи.
   Едва вышли на цель, внизу затявкали зенитки противника. "Через несколько секунд небо здесь превратится в кромешный ад, - мелькнуло у меня в голове. Только мы-то будем уже в другом месте!" И вдруг одна из машин отвернула в сторону: кто-то, несмотря на предварительную договоренность, решил сделать еще заход. Те, что шли у него в хвосте, повторили за ним маневр. Для них в ту минуту он оказался ведущим. Изменить что-либо было уже поздно. Небо густо кипело взрывами. "Две... три... четыре машины!- насчитал я.- Сколько из них вернется?"
   Не вернулась ни одна. Четыре штурмовика один за другим воткнулись в землю черными факелами...
   Кто не понимает, что без риска нет войны?! Но в данном случав риск был неоправданным, бесшабашным, хуже которого на войне разве что трусость. Она, пожалуй, опасней вдвойне. Тут уж не помочь ни советом, ни примером, ни наказаниями. Трусость пожирает все: опыт, чувство ответственности, здравый смысл... И жизнь - тоже. Пожирает, нередко оставляя после себя окружающим лишь грязь из подлости и предательства.